Это третья глава автобиографической повести «Дао отморозка до айсберга».
Кому интересны первые две – кликните на моё курсивное имя вверху, и увидите там, на странице, в соответствующей папке.
А кому лень морочиться фигнёй – сообщаю краткое содержание предыдущих серий:
«Герой поехал в Москву поступать на филфак; ехал-ехал; и приехал».
Москва встретила меня…
Так, чем же она меня встретила-то? Дайте-ка припомнить…
Ну, военный парад на Площади Трёх Вокзалов – это само собой. Девицы в сарафанах и с караваем – куда ж без них. Они там всю дорогу тусуются, но обычно – без сарафанов. В мини и топиках. А по случаю моего приезда – в парадную форму, значит, облачились.
Ещё, помню, мелькал там этакий забавный толстячок в кепке, всё норовил прорваться сквозь плотные ряды федеральных чиновников категории А и пожать мне руку. Не знаю, почему, но меня это очень растрогало.
И повсюду - фейерверки, петарды, огни бенгальские. Фррр-Пшш-БУХ!
А салют – тот на вечер обещали. Потому – на утреннем светлом небе неэффектно бы смотрелось. Неподобающе блёкло применительно к такому торжеству, как мой визит. Так и сказали.
Я согласился подождать до заката в пентхаусе Рэдиссон-Славянской, куда меня тотчас и доставили кортежем из трёх ЗИЛов и пяти «шестисотых», не считая гаишной свиты.
Или – подводит меня память? Не было ничего такого? Точно не было?
Вот и слава богу! На самом деле – не терплю я помпы. Скромность – вот мой девиз. Ну да те из читателей, кто знаком с первыми двумя главами моей автобиографии, полагаю, в том уж убедились сполна.
Итак, проследовав от Ленинградского вокзала к станции метро Комсомольская, я погрузился в ея недра. Мне там всё было привычно, однако ж ново. Ибо нов был мой взгляд.
Дело в том, что щедрые маловишерские менты подогнали моему попутчику Олегу не один, как могло показаться, а три корабля анаши. И милицейский дар неизбежно таял на каждой нашей пересадке, в процессе ожидания следующей электрички. Поэтому по прибытии в Москву я был не то чтобы укурен – выспался на длинном перегоне из Твери - но находился в этаком приятно-офигевающем состоянии «послетравья». Чем, отчасти, объясняются картины, нарисованные моей фантазией и отображённые выше.
И что же я увидел своим обновлённым взглядом на станции метро Комсомольская? Прежде всего, я увидел, что в архитектурном смысле эта станция спланирована вовсе не так кошмарно, как мне представлялось ранее. По правде, прежде я считал того парня, который проектировал Красную линию московского метрополитена, если не вредителем, то уж маньяком - точно.
Вот нафига, спрашивается, он устроил две ключевые, с переходом на Кольцо, станции так, чтобы переход этот осуществлялся через верх, через улицу? Нет, понятно, что в московском метро глубины не питерские, ибо и Москва-река – ни разу не Нева, но всё равно же бред: всплывать на поверхность только затем, чтобы перепрыгнуть на другую станцию. Впоследствии подобное извращение я наблюдал только в игрушке Half-Life, где ты раз за разом выбираешься на свет божий, и до свободы рукой подать – но приходится снова и снова нырять обратно в постылые, мрачные катакомбы. Там, правда, катастрофа вроде как случилась, и потому приходится терпеть неудобства. Но в мирное-то время да в родной столице – за что?
Теперь же я подумал: всё могло быть гораздо хуже. Например, если бы метро шло поверху, а переход – утоплен вглубь на ту же длину эскалаторов. Подобная инверсия – то было бы ещё иррациональнее. Так что, не всё потеряно в головах метростроевцев.
Сия мысль посетила меня где-то в районе Лубянки, и я невольно засмеялся. На это обратил внимание мужичок, стоявший рядом, у дверей. Клянусь, это был родной брат того кренделя, с которым я играл в подкидного на подъезде к Малой Вишере.
«Да, в натуре смешно!» – сказал он и помахал тряпичным свёртком, что сжимал в правой руке. Я пригляделся. Тряпка была грязная, «замасловатая», а внутри – нечто твёрдое, поблёскивавшее из-под рванины металлом. И – довольно-таки характерной формы.
Мужичок продолжал:
«Прикинь! Я уж половину Области и половину города с этим волыном проехал. И хоть бы хрен! Хоть бы одна собака докопалась. И куда они только смотрят, козлы легавые?»
Что ж, я не мог не признать: он выбрал довольно-таки остроумный и действенный способ транспортировки оружия. Если это, конечно, впрямь было оружие. Впрочем, какая разница?
Я пожал плечами и дипломатично согласился:
«Милиция следит за порядком. Беспорядки - её не интересуют».
Мужичок рассмеялся и закивал с несколько лихорадочным энтузиазмом:
«Ага! Именно!»
Доверительно поведал:
«Вот сейчас выйду, наебну пивка – а потом пойду и ёбну эту суку!»
Я подумал: «Вот же везёт мне на занятных персонажей! Гхм, отобрать, что ли, ствол? Но с другой стороны, а не похуй ли мне, кого он там ёбнет? И зачем обламывать кайф человеку, когда он развлёк меня своей занятностью?»
Мужик, явно не расслышав мою мысленную реплику, пояснил:
«Если ты думаешь, что я собираюсь ёбнуть жену или тёщу – *** ты угадал!»
И дополнил с «клинт-иствудски» веским пафосом:
«На самом деле, я собираюсь ёбнуть И жену, И тёщу!»
«Мсье знает толк в бинарной логике», - подумал я.
Он вышел на Фрунзенской. Я пожелал ему удачи.
***
Я хорошо знал многие московские достопримечательности. «Патрики», «Биса», «Горбушку», «Галёрку», Рок-лабораторию, «Давай-Давай» - это я всё мог бы найти с выколотыми глазами и с отрубленными ногами.
Где находится Университет – тоже, конечно, представлял себе. Более того – представлял себе масштабы всего комплекса, растопырившегося вокруг Главного Здания. Поэтому, выбравшись из недр подземки, решил уточнить у одного паренька, сидевшего на лавочке у станции. Тот был явно не с «послетравья», а конкретно укуренный, и потому, значит, точно послушник храма знаний.
- Филфак? – переспросил он. И вальяжно махнул рукой вдоль проспекта Вернадского: - Это там. Второй Гум. Пойдёшь - увидишь.
Я пошёл.
- Погоди! – окликнул меня парень, поразмыслив.
- А ты – поступать, или – сессия у тебя? – уточнил он.
«Гхм! – подумал я. – Наверное, странно было бы, отучившись хотя бы год, не знать, где учился?»
Но промолчал.
- Если подавать документы – это, наверно, не во Втором, а в Первом Гуме, - поведал мой советчик. – У нас, у юристов, было так.
- Первый Гум, - это который на Красной площади, что ли? – спросил я, сохраняя серьёзность лица.
Парень фыркнул, уткнувшись куда-то себе подмышку.
- Не! – объяснил он, отсмеявшись. – В смысле, Первый гуманитарный корпус. Это за гастрономом. Там… - он снова махнул вальяжно, на сей раз – по биссектрисе угла между Вернадкой и направлением на шпиль Главного Здания.
- Спасибо! – поблагодарил я.
- Может, по пивку? – предложил он.
Но тут к лавке подошла невесть откуда появившаяся милая блондинка и, ни слова ни говоря, влепила моему топографическому консультанту «литавренно» звонкую оплеуху. Я скромно удалился, не желая мешать их амурному счастью.
***
Наконец-то мне удалось «реализовать» аттестат с приписным свидетельством, а также - избавиться от формы 086-У. Это было хорошо: теперь я мог не опасаться посеять их где-нибудь по пьяни. Конечно, риск утраты паспорта по-прежнему сохранялся, но огорчение вышло бы – вчетверо меньше. Согласитесь, это греет.
Барышня, принимавшая документы, была отменно любезна и даже принялась наставлять меня, как иногороднего, на предмет заполучения места в общежитии. Однако я решил быть принципиален. Да, я буду учиться за государственный счёт, но общежитие – это уже слишком. Пусть лучше сдадут мой номер какому-нибудь хачику с рынка и тем самым компенсируют расходы на моё образование. По-моему, это справедливо. Хотя, если уж совсем честно, я просто не представлял себе, как сумею ужиться в одной комнате с незнакомыми людьми, чтобы через неделю не пришлось кремировать в пепельнице их нашинкованные трупы. А это, согласитесь, занятие столь же муторное, сколь и малоэстетичное.
Счастливо затесавшись в число абитуриентов, я вышел на лестницу и закурил. Там стояла девица в деловом костюме и в огромных дымчатых очках. Я прикинул, что без этих очков она была бы совсем даже ничего. А без этого костюма – и того краше.
Бросив мимолётный взгляд вниз, я повернулся к ней в три четверти, чтобы не шокировать.
Сказывалась долгая поездка на «собаках»: у меня не было интима уже часов шестьдесят. Вообще никакого. Можно сказать, руки не доходили.
- Тоже на филфак? – полюбопытствовала девица, попыхивая тонкой и длинной, шоколадно-ментоловой палочкой More.
Меня малость смутило это её «тоже». Она мало походила на абитуриентку. Я бы дал ей, навскидку, курс четвёртый-пятый, такого порядка.
- Да.
- А что так? Ребята нынче всё больше на эконом рвутся.
Я смерил её самым дружелюбным из своих взглядов и заверил:
- Я не рвусь. Я крепкий и очень эластичный.
Это была подстава, я ожидал ответки в насмешливо-похабном ключе, и притом имел в запасе контр-финт, который позволил бы форсировать сближение. Но девица оказалась выше того, чтобы играть такие детские подставы. Лишь усмехнулась и повторила вопрос:
- Так почему всё-таки на филфак?
Я решил включить режим «честного и вежливого хама». Собственно, для меня это естественное состояние, и некоторым девицам это нравится. Нет, не всем, конечно, – ну да и я не перед всеми хвост распушаю. Эта же – была явно умна и цинична. Как раз – что надо.
Я вздохнул и, раскинув руки, поведал с самой простодушной из моих улыбок:
- Ну как? Барышни поступают на филфак, чтобы выбрать достойного спутника жизни. А парни – из рыцарских побуждений, чтобы получше обеспечить этот выбор. Я имею в виду, как процесс… Длительный… Неоднократный… Обстоятельный…
- Как процесс? Иными словами, вы поступаете на филфак, чтобы всех перетрахать?
Я скромно потупился:
- Ну уж, всех… Хотя, - я воодушевился, - признаюсь, я в каком-то роде меломан!
- Меломан? – она ожидаемо нахмурилась.
- Да, меломан и коллекционер. Собираю песни, особые песни. Лишь те, что исторгает в упоенье грудь, усладе лона вторя… Огюст де Лазар… И стона нет того милей, когда сплелись в нём страсть и нежность, сплетенью тел нагих подобно…
У меня был типичный спермотоксикоз мозга – и меня понесло во все тяжкие. Я ворковал очень спорым, вкрадчивым, «глубокомускусным» речитативом, не давая опомниться и взбираясь своими похотливыми пальцами всё выше по её руке (кисти я коснулся в самом начале этой проповеди разврата, и она не отдёрнулась…).
- Серьёзно… честно… свой долг я не сочту исполненным, покуда стон истомный из глубин не извлеку… имея и сноровку, и орудье… способное той глубины достичь и трепет жаркой магмы всколыхнуть…
Я шептал ей почти на ушко, уже вовсю поглаживая тыльную сторону шейки, когда вдруг скрипнула дверь из коридора, на площадку выскочила какая-то соплячка, тоже симпатичная, но совершенно невоспитанная, и всё обломила.
- Ма! Ну я сдала документы!
Да, это ужасный моветон - вот так врываться на лестницу, не подумав даже: вдруг там кто-то уже занимается петтингом?
Хоть я и сразу отстранился, но не сразу понял, что «ма» - адресовано моей почти что соблазнённой пассии.
Гхм. Да, пожалуй, ей было лет тридцать пять, не меньше. Но сохранилась она – очень даже пристойно. Более чем.
Так вышло, что эта бесцеремонная соплячка очутилась потом в моей группе. И однажды поведала: «Слушай, помнишь, когда документы сдавали – ты с матушкой моей курил? Знаешь, когда ты ушёл, она мне сказала: «Обрати внимание на этого молодого человека». А я такая: «Зачем?» А она: «Затем, что если вдруг увижу тебя с ним – убью!»
Я уточнил:
«А кого?»
Одногрупница закивала, энергично, с усмешкой:
«Вот и я такая: «Кого убьешь-то? Меня или его?» А матушка такая, с чувством: «СЕБЯ!»
Но она шутила. Потом я как-то даже в гости к ним наведывался – и ничего, все живы остались.
***
Говоря, что документы в кармане джинсовки составляли всё моё богатство на тот момент – я немножко лукавил. Как и в том, что собирался устроиться в Москве совсем уж без денег. Нет, корите меня за малодушное нарушение чистоты эксперимента, но я всё-таки прихватил из секретера свою заветную стобаксовку. И как раз сейчас – настало время её употребить.
Я проехал от Универа ещё две станции в сторону, противоположную цивилизации. До конечной, что называлась незамысловато и географически точно: «Юго-Западная». Вышел, побродил по окрестностям, выискивая домишки похуже и внимательно изучая объявления, где бы ни были они расклеены. Тогда, напомню, Интернета в России, считай, не водилось вовсе, а газеты с частными объявлениями – только входили в моду. Посему я решил, что самые простые и непритязательные люди – довольствуются листком на столбе, с отрывными телефонами. А мне как раз и нужно было, чтобы – непритязательные. И чем проще – тем лучше.
Моё внимание привлёк грязно-серый клочок, где от руки было размашисто накарябано: «Сдаю комнату. О цене договоримся».
Объявление почему-то очень тронуло меня – и этот корявый почерк, и эта подкупающая «человечинка». Заметьте: не сухое и казённое «цена договорная», как написал бы какой-нибудь жлоб, а – «договоримся». Что ж, оптимизм – штука заразительная и я, отыскав таксофон, позвонил.
Мужской голос, немного сипловатый и робкий, спросил с некой настороженной тоской:
- А вы действительно собираетесь жить?
- Наверное, - ответил я. – Во всяком случае, суицид в мои ближайшие планы не входит.
Собеседник рассмеялся, с явным облегчением.
***
То было типичное логово русского городского интеллигента, посвятившего последние свои годы изысканиям в области серпентологии. Конкретно – препарированию зелёного змия изнутри, из его утробы.
Хозяина той «двушки» звали Родион, и он, будучи где-то втрое старше меня, сразу предложил перейти на «ты».
Каков он был внешне? Знаете, если б писатель Лимонов был актёром, я бы сказал, что Родиона играл писатель Лимонов.
Каков он был в душе? Не рискуя приписать себе чрезмерную проницательность по части «чужих потёмок», я бы сказал, что он был самым внутренним из всех «внутренних эмигрантов», которых мне довелось повидать. Как гражданин, он эмигрировал внутрь себя самого и чувствовал себя там вполне комфортно.
Будучи непримиримым и вечным диссидентом, он во всём хранил высочайшую идейность. Он и пил-то не по слабости душевной, но исключительно из идейных соображений.
При Советской власти – он пил против Советской власти. «А вот хер они получат из меня «строителя коммунизма», суки!»
Когда Советская власть кончилась – он пил за её упокой и за здоровье Чубайса. В смысле, чтобы оно поскорее иссякло. Хотя, надо заметить, отношение Родиона к Главному Приватизатору было смешанным и нетривиальным. Завидев знакомую рыжую чёлку в телевизоре, Родион разражался «тостом»:
«Вот ведь сука! Не, ты подумай: это ж глыба, это ж какой матерый человечище! Ведь чтоб всю страну просрать – её ж надо сначала сожрать? Логично? Ненавижу! Слушай, я его, суку, честно уважаю, гандона!»
В пересказе – Родионовы филиппики смотрятся бледненько и безмерно далёки от пафоса и риторической красоты оригинала. На самом деле, их стоило записывать на диктофон, но у меня тогда не водилось ничего подобного.
В целом, то был абсолютно безбашенный и весьма колоритный персонаж.
Когда я впервые ступил в ту захламлённую обитель, Родион, ещё раньше своего предложения перейти на «ты», полюбопытствовал:
- Простите, а вы в розыске?
- Что?
- Ну, от армии уклоняетесь?
Вопрос его немного смутил меня. Признаться, об армии я вообще тогда не думал. Потому что знал совершенно точно: поступлю я в Универ, не поступлю – но в казарму не пойду однозначно. Хотя бы – из уважения и сочувствия к родной армии, чтобы не создавать ей лишних проблем. Вроде там, свёрнутых шей и сломанных кадыков тех, кто рискнёт чего-то мне приказывать. И я примерно представляю, что сейчас подумали люди служившие – что таких «борзых» там в первую очередь и обламывают – но, знаете… давайте удовлетворимся тем, что некоторые гипотезы уже нельзя проверить эмпирически, а потому каждый волен оставаться при своём мнении.
Оценив с первого взгляда «милитаризм» Родиона, я ответил:
- Можно сказать, и уклоняюсь. В вуз поступаю.
- Это хорошо! – обрадовался Родион. – Потому как – нех им, сукам, служить! Я б их вообще всех перевешал. Вот содрал бы лампасы – да них и перевешал. И – по танку на каждое яйцо. Семьдесят пять в месяц.
Последнюю фразу он выпалил без какой-либо паузы, потому я не сразу уразумел, что это – плата за постой. Да, определённо, в тот день я притормаживал. Сообразив же – выдвинул альтернативное предложение:
- А что, если так? Я плачу за два месяца, плачу вперёд и плачу баксами. Но – одной бумажкой. Вот этой.
И я предъявил своё главное материальное сокровище.
Родион насупился:
- Это получается всего полтинник в месяц?
- Зато сразу за два. Впрочем, - я медленно, садистски медленно поднёс стобаксовку к карману, будто норовя спрятать обратно, - впрочем, я могу пойти разменять… - и оттопырил мизинцем карман…
Родион, мучительно порефлексировав щетинистыми щеками, наконец махнул рукой:
- Идёт!
И тотчас осведомился:
- А баб водить будешь? Кстати, перейдём на «ты», что ли?… Так будешь водить-то?
Я подумал:
«Он что, ждёт от меня сутенёрской благотворительности? Нет, пожалуй, мой шарм не настолько могуч…»
- Если будешь, то знай! – известил Родион. – Твои – это твои, а мои – это мои. Не перепутай!
Тогда я лишь внутренне усмехнулся, но после с удивлением обнаружил, что этот потешный, вечно небритый престарелый алконавт, мягко говоря, не обделён вниманием прекрасного пола. Фемины ходили к нему косяками, и то были не какие-то синюшные задрыги, а вполне такие светские дамочки.
Секрет заключался в том, что по профессии Родион был врачом эндокринологом. Он давно нигде не работал, но давал консультации на дому. И со многими пациентками – заводил более чем дружеские отношения. Вообще же, потом я не раз убеждался в том, что вкусы женщин бывают столь же порочны, сколь и неисповедимы. Спору нет, рослые спортивные блондины со стальными глазами имеют мало шансов зачахнуть в этом мире без дамского внимания; но вот и иные тощие, сутулые старпёры-пьянчуги, оказывается, бывают теми ещё ловеласами.
В ближайшие две недели Родион, во всех прочих вопросах вполне деликатный, ворчливо выговаривал мне: «Тёма, почему ты не водишь сюда девок? Если тебя смущает разбитый паркет в прихожей – так давай выкрутим лампочку!»
Меня это порядком доставало, такая забота о моём «облико аморале», покуда Родион, как-то надравшись хмельнее обычного, не раскрыл мотивы своего нескромного интереса.
«Я прожил с этой курвой двадцать три года, ровно столько, сколько Николай Последний сидел на троне, покуда коммуняки не расщепили трон в труху... Да, двадцать три года - и ни разу, истинно ни разу не грешил я на стороне! А эта лярва... она... да она хуже коммуняк! И вот я хочу, чтобы ты, пока молодой... чтобы ты их всех... всё их эстрогеново племя... по самый тестостерон!»
Да, он действительно был женат. И, наверное, был верным мужем. С чего бы мне ставить его слова под сомнение? С того ли только, что его коврик в прихожей и дня не тоскует без туфелек на шпильках? Так ведь это уже после ухода жены! Избывает горечь обиды, можно сказать. Ну и мстит «ихнему эстрогенову племени», конечно.
Войдя в сочувствие, я заверил безутешного влюблённого в том, что уже давно и в полной мере творю возмездие над этими порочными сиренами и фуриями, а для усугубления кары - вершу её в их же обителях, тем самым нанося ущерб и супостатской мебели.
Родион остался доволен и отвязался от меня. Вообще, несмотря на темперамент, он был совершенно бесконфликтным существом и вполне удобным «лендлордом». Как и я – был сознательным арендатором.
«Вписавшись», я первым делом принял душ. Как-никак – почти двое суток на колёсах.
На удивление, сантехническая оснастка Родионовой берлоги оказалась новой и опрятной. Это, определённо, порадовало. Наконец-то я мог расслабиться под сенью струй.
Припомнив эпизод с той мамашей на лестнице, я подумал, что ещё немного целомудрия – и я начну клеиться к пенсионеркам. И принял меры.
***
После душа я решил немного прошвырнуться по городу и поискать каких-нибудь денег. Ибо теперь – я был крейсером не просто на мели, но – загорающим на боку посреди Аральского моря. Полный голяк. Пара зелёненьких прозрачных жетонов московского метро, пара сигарет в пачке «Винстона» – и всё.