Работа дураков любит

 
1
 Шел февраль 41. Шестиклассник Витя Жохов катался на лыжах под Москвой. Только что он залез на горку и отдыхал перед спуском. Рядом готовился мальчуган помладше, собирался с духом: горка была крутая и неровная. Наконец, отважился, оттолкнулся и помчался вниз. Под горкой стояла компания местных парней, около них топтался на лыжах маленький хлопчик. Он дурашливо замахал руками и выехал на лыжню - старших потешить. Но столкновение оказалось сильным, оба упали, закувыркались, потом хлопчик выполз и заплакал, матюкаясь сквозь слезы. Парни двинулись к лыжнику. Предвидя для него неприятности, Витя тоже съехал, лихо развернулся и подкатил к группе. «Хуль ты толкаесся, сука?» - угрожающе вопрошал старший. Витя миролюбиво пояснил: «Он не нарочно. Ваш пацанчик сам на дорогу выехал» - «А твое какое дело, ты, хрен с горы? Тебя не спрашивают и не лезь!» - задиристо загалдели они. – «А я видел!» - «А видел, так вались, пока цел!» - «Поезжай, не стой на месте» - сказал Витя мальчику – «А ты кто такой тут командовать?» - заорал старший и сильно толкнул Виктора в плечо, тот не удержался на лыжах и упал. Ребята засмеялись, кровь бросилась Вите в голову. Опираясь о снег, он поднялся на корточки и стал снимать запяточные ремни. «На лыжах уже не стоит - комментировали ребята, - Не. Он ща продавать их будет...». Их было четверо. Витя понимал, что уйдет с битой мордой, но делать было нечего. Он, улыбаясь для отвода глаз, подошел к старшему, сделал обманное движение левой, а правой врезал «под дых», тот скрючился и начал икать. Он еще успел другому дать в глаз, но тут на него навалились втроем, повалили и стали бить ногами. «А ну, разойдись! – раздался резкий голос, - Давай, бля, подбирай сопли!» крутой мат и несколько жестоких пинков разогнали дерущихся. Витя поднялся. Худой парень чуть постарше был один, но грозный тон и злое лицо, не допускали сомнений в его дееспособности, никто и не посмел возражать. Ребята напоследок обругали Виктора и удалились, помогая старшему, который еще не мог разогнуться. «Ты чего драться полез? - спросил пришедший, - Они бы тебя сейчас знаешь как изметелили» - «Да знаю, - ответил Виктор, - а иначе никак. Если не дашь сдачи, потом стыдно и противно» - парень усмехнулся - «Это точно. Я Максим Волков» - «А я Виктор Жохов». Оба почувствовали взаимную симпатию, не очень объяснимую. Виктор был интеллигент, книгочей и отличник, Максим – типичный представитель городской шпаны, учился кое-как, книжек вовсе не читал. Витя любил природу, лыжи, велосипед. Худой, но крепкий Максим, был, как вся шпана, абсолютно неспортивен и в лес пришел погулять и кого-то встретить, но не нашел. Потихоньку пошли к автобусу. Разговаривали о том, о сем. Договорились в следующее воскресенье погулять в Саду Баумана, где Максим обычно проводил время.
 Витя поехал, зашел за Максимом домой. Отец Максима был «двадцатипятитысячник», так называли рабочих-партийцев, посланных на организацию колхозов. В семье Волковых было четыре брата и две сестры. Все толковые и деловые, но к интеллектуальным занятиям и образованию несклонные. Хорошо погуляли и Витя стал ездить, чем-то Максим ему нравился., наверное, внутренней твердостью и бесстрашием, чем он привлек Максима сказать труднее, но симпатия, приязнь, как и любовь – чувства иррациональные. Если есть польза, это уже не дружба, а союз. Тоже хорошее, но другое.
2
 Виктор жил в Лосинке, так назывался тогда поселок, прилегавший к Москве с Северо-Востока. Родители работали на военной базе, отец, инженер-капитан мотался по воинским частям, проверял боеприпасы, мать – на упаковке. Семья занимала комнату в двухэтажном служебном доме, тогда это считалось нормальным.
 22 июня 41 года Витя сидел на пороге дровяного сарая и вырезал из доски револьвер. В феврале в школе была военная игра и Витина винтовка всем очень понравилась. На ней была трещотка, отчего винтовка могла «стрелять» одиночными выстрелами, а могла изображать пулемет. Очень полезная вещь. До войны военная подготовка была самым важным делом: о войне много говорили, ведь за нами – будущее, буржуазия с этим никогда не примирится, поэтому война признавалась абсолютно неизбежной. Сдавали нормы ГТО (Готов к Труду и Обороне), а девочки - ГСО (Готов к Санитарной Обороне), в кружках «ворошиловских стрелков» учились стрелять, вступали в «Осоавиахим», причем под химией понимались не минеральные удобрения, а иприт-люизит, и военные парады были главными зрелищами. Тогда много пели: и на демонстрациях, и на гуляниях, и за столом. Но что пели! Страшно вспомнить: «По долинам и по взгорьям / Шла дивизия вперед…», «Каховка, Каховка, родная винтовка,/ Горячая пуля лети!», «По военной дороге / Шел в борьбе и тревоге…», «Мы помним степные походы…», «Веди ж Буденный нас смелее в бой…», «Возьмем винтовки новые, / На штык – флажки…», «Эх, бей винтовка, / Метко, ловко, / Без пощады по врагу…», «Бейте с неба самолеты,/ Крой, бойцы во все штыки, /Застрочили пулеметы, / В бой идут большевики…», «Гремя огнем, сверкая блеском стали,/ Пойдут машины в яростный поход,/ Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, / И Первый маршал в бой нас поведет…», «Если завтра война, если завтра в поход…», и «Тачанку», и «Марш танкистов» - и еще тысячу, в том же духе! В психическом отношении городское население Страны Советов делилось на 2 класса: зомби и заключенные. Кто не в тюрьме – зомби! Селяне от ненависти к колхозам, своими затуманенными мозгами еще что-то соображали, горожане ничего не соображали, кроме бдительности, ведь зомби думать не могут. И вот, при таком-то боевом настрое, проворонили немецкое нападение. Теперь-то известно, что мы сами хотели их врасплох застать, но промахнулись. Наш Вождь считал, что войны только осенью начинаются, а ихний Фюрер про это не знал и напал, дурак, летом.
 Кажется, этого не может быть, чтобы целая страна – одни дураки? А вот, было. Конечно теперь, когда великие возможности лживой пропаганды общеизвестны и все знают, что такое «черный пиар», такой полный гипноз уже недостижим, но эксперимент, поставленный на неподготовленных немцах и русских удался блестяще. Конечно, не хотели бы – не поверили бы. Но, что делать, люди верят, чему хотят. У немцев есть чудная пословица: «Желание – отец мысли»
 Ну, вот. Сидит себе Виктор и ладит револьвер, а из открытых окон радио доносится. Чего-то вопит диктор, не поймешь, а интонации необычные. Пошел узнать, в чем дело. Говорят – война. «Двадцать второго июня,/ Ровно в четыре часа, / Киев бомбили, /Нам объявили, / Что началася война» (поется на мотив «Синий платочек») Отчего же у всех немолодых людей такие встревоженные лица? Или они только притворялись дураками и зомби? Молодежь даже радовалась: наконец началось неотвратимое, быстрее кончится. Ждать да догонять хуже всего. Ничего страшного не будет, мы же пели: «И на вражьей земле, / Мы врага разобьем, / Малой кровью, / Могучим ударом!» Однако эта святая вера продержалась несколько дней. Мало того, что немцы наступали, они двигались очень быстро. Мы оставили Львов и стало ясно, что это надолго. В течение первой недели все магазины были опустошены и распределение продуктов нормировано. КАРТОЧКИ – стали основой снабжения населения на 5 с лишним лет.
3
 Кто получил повестки – ушли в армию. Мальчики им еще завидовали. Готовились к бомбежкам: отрыли во дворе щели-бомбоубежища, заклеили окна полосками бумаги, чтобы не высыпались от взрывной волны, затащили на чердак бочки с водой, засыпали перекрытие песком. Это от «зажигалок». Организовали ночные дежурства. Эйфория первых дней кончилась, началась шпиономания. Каждый день хватали «подозрительных» людей: не так одетых, с акцентом или просто во время «комендантского» часа.. Один старик носил дореволюционный плащ-крылатку, его ловили ежедневно. Кто-нибудь звал его внука: «Володька, твоего деда опять повели в милицию!», тот бежал и кричал: «Отпустите, это мой дедушка!»
 Каждый вечер по радио объявляли: «Граждане! С наступлением темноты проводите светомаскировку или тушите свет. Прекратите топку печей, заготовьте воды. Правила светомаскировки соблюдайте до полного рассвета!» Первую бомбежку никто не мог понять: гудят самолеты, грохочут зенитки, над Москвой зарево пожаров, прожектора ловят самолеты, все радуются, что сейчас его собьют, гада, но почему-то никого не сбивают. Старый вояка повторял: «Если это имитация бомбежки, то уж больно точная…» Но это была не имитация. Впрочем, как эта, первая, так и все последующие бомбежки не привели к заметным разрушениям и волнению населения: слишком мало самолетов прорывалось к огромному городу.
 Однако немцы приближались все ближе, и облик Москвы менялся. Очень много молодых парней ушло в ополчение. Около города рыли окопы и противотанковые рвы. Заводы и наркоматы эвакуировались более или менее организованно. Это было до 16 октября, в этот день началась «Паника». Под таким названием в память московского населения вошла стихийная подготовка московских предприятий и учреждений к сдаче Москвы немцам: раздавали деньги, оставшиеся в кассах, продукцию заводов и фабрик, и рабочие мясокомбинатов уходили, обвесившись сосисками и колбасами, везде жгли документы, начали грабить магазины. На казенном автотранспорте советское и заводское начальство покидало столицу и все шоссе восточного направления, в том числе – Ярославское, около которого жил Виктор, были забиты колоннами машин, уходящими за горизонт. Мальчишки готовились партизанить, запасались оружием и взрывчаткой – снарядами с военных машин. Так продолжалось несколько дней, потом все как-то утряслось до Нового Года. Свет погас, но на эту зиму дрова еще были, а продуктов, что давали по карточкам, не хватало. Начался голод, который продолжался 4 года. Учились кое-как, при коптилках. После Нового Года немцев отогнали, и стало спокойнее.
4
 У Волковых сохранялось спокойное деловое настроение. Никаких сомнений ни в нашей политике, ни в нашей победе не было. Все искренне верили, что «наверху люди поумнее нас» и делают все правильно. Два брата воевали, младшие кое-как росли. Отец был завхозом в большом ВУЗе и, хотя был безусловно честным человеком, из «старых партийцев», все же кое-что перепадало и семью кормил. Максимовы приятели все где-то устроились работать, а он кончал седьмой класс. С Виктором виделись реже, потому что электричка не ходила, а паровики ездили редко, но друг без друга скучали и раз в месяц встречались.
5
 Лето 42 было особенно тяжелое. Немцы подходили к Сталинграду.
 Виктор все лето «вкалывал» в подмосковном колхозе и копал, и таскал, и полол, и эта работа дала провизию, которой кормились зиму 42-43, потому что карточки, как тогда говорили, «плохо отоваривали», то есть давали мало продуктов. Хлеб можно было покупать на два дня, но все брали «на завтра».
 Максим работал монтером в мастерских, которые делали снаряды для реактивных минометов - «Катюш». Он эту работу легко освоил самоуком. Гренландские эскимосы обладают фантастической наблюдательностью. Однажды, когда американцы строили аэродром, один из них пару часов наблюдал за работой экскаваторщика. Рабочий в шутку спросил, не хочет ли эскимос попробовать, тот покивал, поулыбался, сел за рычаги и стал безошибочно управлять очень сложной машиной. Максим мог бы показывать такие же фокусы, он с одного взгляда постигал суть любой работы и профессии.
 Обсудили, что делать дальше, обоим было ясно, что надо вместе, и решили, что самое подходящее – техникум: и профессия будет, и до армии успеем. Выбирал Виктор, Максиму было безразлично, однако, согласился на Электромеханический Техникум, туда оба и поступили.
 Для подготовки работников промышленности среднее техническое образование – оптимально и, пока советская экономика сохраняла остатки здравого смысла, оно было поставлено хорошо. После войны было открыто несообразное количество ВТУЗов, которые готовили ненужных инженеров, и техникумы запаршивели.
 Виктору все нравилось и он учился, как всегда, старательно. Максиму всякая учеба была в тягость и он учился кое-как. Впрочем, в советской системе образования всех это устраивало. Работодатели, которым требовались толковые работники сами отбирали себе выпускников и учили их ремеслу на рабочих местах.
6
 Как-то к Виктору подошел высокий статный парень: «Твой отец служил в в Полоцке, в Белоруссии?» - «Ага, с 32 по 36 год. Я на лето в Дретунь ездил» - «Я тебя узнал. Я Сережа Зайцев. Мой отец, военный врач, там в госпитале служил» Разговорились, Виктор познакомил Сережу с Максимом. Сережа тоже плевал на учебу, он и в техникум-то попал случайно – в школе никакого смысла не видел, а в техникуме минимальный. Он был веселый, «заводной», любитель всяких скандалов и драк, и очень нравился девушкам. Казалось, что у него ничего общего ни с Виктором, ни с Максимом, но они крепко подружились.
 Начались военные занятия, и тут военрук заметил, что Максима все слушаются. Ребятам он нравился, потому что был остроумный и язвительный, да еще смелый и справедливый, никого не обижал. Был вспыльчив и, когда сердился, становился грозен и шел напролом, не глядя на противника – хоть один, хоть десяток. Но обычно он бывал сдержан и, хотя никого не просил и не заставлял, его слушались безоговорочно. Он только спокойно и серьезно говорил человеку, что надо делать, и тот почему-то делал. В социологии это называется «неформальный лидер». В Союзе их не признавали, лидером считался тот, кого назначит начальство и утвердит партком, но во время войны, когда стало плохо, руководители, назначенные свыше, обосрались и не знали, что делать, фактическое руководство в трудовых коллективах и военных частях перешло в руки неформальных лидеров, которые знали. Когда война кончилась о них сразу же постарались забыть и они вернулись к изначальному состоянию. Между прочим, этот фокус советская власть успешно проделывала много раз, энтузиасты выигрывали войны, поднимали целину, делали атомную бомбу и прочее, но в конце концов всегда оставались «при пиковом интересе», то есть в дураках.
 Итак, в 42 году военрук поставил Волкова командиром, а Зайцев и Жохов, естественно, на военных занятиях оказались его помощниками.
7
 После первого курса всех студентов послали на трудфронт. Так называли военизированные формирования из невоеннообязанных граждан, которые выполняли массовые работы: рыли окопы и противотанковые рвы, заготавливали местное топливо: лес, торф и бурый уголь. Московские заводы, фабрики и учреждения 3 года жили на дровах.
 Долго добирались, оформлялись, только ночью отряд пришел в деревню, где было отведено им жилье. Само собой, Виктор, Максим и Сережа поселились вместе. Командир отряда, умная и дельная Нина Комова, назначила Максима бригадиром, она сама была прирожденный лидер и понимала цену его способностям, Виктор с Сережей, как близкие друзья, вместе с Максимом, образовали ядро бригады. Кто был на трудфронте – узнал, что такое каторжный труд. Ребята грузили лесом баржи и вязали плоты. Работали по 12 часов и ходили каждый день по 15 километров, так поселили. При плохом, некалорийном питании, выматывали силы до последней капли, падали в обмороки, но бригада Волкова была ударной, и ее вызывали каждый раз, когда работы было невпроворот. Шли бои на Курской дуге, ребята понимали, что они крайние и держались, хотя, вместо патриотических разговоров, на сплаве слышен был только сплошной мат.
 В столовой, на сплаве, на дорогах, в деревне – между мальчишками часто возникали стычки: задира Зайцев никому не прощал неуважительного тона, ребята горой стояли друг за друга, да еще Максима все боялись и их перестали задевать.
 Раз в месяц ездили домой на санитарный день, помыться и погонять вшей, которых было бессчетно. Из дома привозили какие-то продукты, которыми полуголодные матери старались подкормить своих детей.
 Однажды Зайцев возвращался из дома в хорошем настроении. В его мешке лежал невиданный деликатес - банка американской свиной тушенки. Он был крупный парень и от голода страдал хуже других, но, вместо того, чтобы в свое удовольствие сожрать консервы, он радовался мысли, как он угостит друзей. Темнело, когда он добрался до деревни и своего дома. Виктор с Максимом приехали раньше, вскипятили чай и поджидали его не с пустыми руками: Виктор привез полбуханки сэкономленного матерью хлеба и печенье, а Максим – большую селедку. Но все померкло перед Сережиным угощением: «Ребята, вы такой красоты еще никогда не видели» - и он торжественно достал из мешка баночку невиданной формы. «Специально для нас делали, - говорил Серега, - видите, надписи какие, вместо У – Y? А как открывается – обалдеете!» - Сережа захватил ключом кончик и медленно намотал на него полоску жести – банка открылась. Дивный аромат тушеной свинины распространился вокруг. Как всегда, от сильного волнения, друзья круто заматерились. Нарезали хлеб, тоненько разложили тушенку и с великим наслаждением все съели, сначала тушенку, потом селедку, потом печенье. Каждый из них все это смог бы съесть и в одиночку, но угощение друзей наполняло их души светлой радостью.
 Жили одной жизнью, поддерживая друг друга. Ели из одного котелка, спали, рядом, как кильки, на плаще, на сеновале, и дыхание их смешивалось воедино. Тяжкие испытания и лишения породнили их и они стали ближе, чем братья.
 Осенними холодными ночами, чтобы согреться, они прижимались друг к другу, но никаких грязных мыслей не бывало, и не только потому, что не было сил: нестандартная половая ориентация тогда была тем, чем она и должна быть, то есть, уделом несчастных - психопатов и заключенных. Пакостные книги Лимонова и ему подобных тогда не нашли бы своего читателя, хотя Луку Мудищева некоторые любители знали наизусть.
 Перед отъездом отбились от бригады, зашли в штаб – Максим сдал документы и двинулись на станцию. На выходе из поселка курили пятеро ребят, из мобилизованных рабочих, которые враждовали со студентами. Они давно обещали свести счеты, и вид у них был угрожающий. «Самим не начинать!» - бросил Максим. Он шел впереди, Сережа на шаг сзади, справа, Виктор – слева. Каждая жилка в нем была натянута, как струна, он не сомневался, что они будут избиты, но смертельно боялся только одного - не оплошать и не опозориться в драке. Поравнялись. Ребята сохраняли каменную неподвижность. Прошли, и тут Виктор краем глаза увидел, как высокий парень сзади кинулся на Серегу. «Серый!» - крикнул Виктор. Сережа сработал, как автомат, как будто он точно знал, что должно случиться и ждал именно этого. Мгновенно обернувшись, он с яростью, наотмашь рубанул нападающего по уху. Тот был в прыжке, от удара он изменил траекторию и с воплем кубарем покатился в кусты. Максим и Виктор приготовились: «Не заводись!» - глухо уронил Максим. Ребята не шелохнулись. «Пошли» - сказал Максим, и они удалились, еще ожидая нападения сзади, но все обошлось.
8
 Сережа ушел в Ленинградское военно-морское училище. Он и так-то красавец, в морской форме был вообще неотразим и, когда он появлялся в Москве, девочки умирали от восторга. Но у него был большой роман с очаровательной Ирой Егоровой, самой красивой девочкой техникума и, когда он бывал в Москве, ребята собирались у Иры. Ее строгой маме компания нравилась, и двери дома были для них всегда открыты.
 Военно-морская карьера Сережи была непродолжительной, до адмирала он не дослужился: его признали главным зачинщиком грандиозной драки морских курсантов с гражданскими. Трибунал насчитал около 400 участников, 20 бойцов попало в больницы, но, возможно, начальство, как всегда, преувеличило. Приговор был суров: штрафные роты – это была бы верная гибель, но уже наступил май 45 года и Сережа остался в живых. Его послали на погрузку угля, штрафники за бутылку грузили уголь «налево». Однажды им повезло, был большой «левый» заказ, на радостях перепились, подрались и собутыльник стукнул Сережу ломом по голове. Черепушка выдержала, но в госпиталь он попал. Вести о его драматической карьере долетали до Москвы и очень беспокоили друзей
 Однажды, когда Виктор пришел домой, мать сказала, что заезжал вернувшийся из Ленинграда Зайцев и просил немедленно приехать. В те времена телефонов почти не было и люди, когда хотели повидаться, ездили друг к другу наудачу. Если заставали – радовались, нет – оставляли записки, но Серега был верен себе, ничего не оставил, значит, надо было немедленно ехать. Мало ли, что стряслось, может быть, время не ждет, жаль, что за Максимом нельзя заехать. «Ну ладно, на месте видно будет, что дальше делать» - решил Виктор и стал собираться. Переться надо было далеко, в подмосковную Валентиновку. «И куда ты, на ночь глядя, - уговаривала мать, - а там гроза собирается! Поспи, а утречком и поедешь!», но выбора не было.
 Вообще, когда дружба, любовь или дело чести - выбора никогда нет. Это только кажется, что можно выбирать, а на самом деле, что там есть в душе: совесть или корысть – никакой свободы выбора не оставляют. Умный человек и не колеблется: « и, что положено кому, пусть каждый совершит!» Он знает, как ЕМУ надлежит поступить, чтобы потом не жалеть, это и делает, а дурак делает, что придет в голову, а потом всю жизнь жалеет и кается.
 Когда Виктор вышел из поезда, разразилась страшная гроза, дождь хлынул, как из ведра и было совсем темно. Уличного освещения еще не было и Виктор двигался в полном мраке, только вспышки молний позволяли находить путь. Наконец появился знакомый забор, огонек и крыльцо. Счастливый Серега в кругу семьи сидел за столом и праздновал свою демобилизацию. Мать, как всегда, была права – спешить было некуда, но это не страшно. Все несказанно обрадовались появлению до нитки мокрого Виктора, им надо было с кем-то разделить нечаянную радость. Его переодели, и он узнал, что Сережа попал в госпиталь с сотрясением мозга. «Кто бы подумал, что там еще мозги есть» - ядовито заметил отец. После короткого лечения его комиссовали по причине контузии. Так закончилась его служба на флоте.
9
 Виктор окончил техникум, стал работать в НИИ, делать новые приборы для физических исследований. Все у него получалось, и дело ладилось, но уж очень плохо платили.
 В Союзе никакой связи между значением работы, трудоемкостью, конечным результатом и ее оплатой никогда не было, это одна из фундаментальных причин краха советской экономики. Вне рынка никто и не мог знать реальной ценности работы. Предполагалась оплата по труду, но рентабельность, то есть прибыльность работ была неизвестна, поэтому зарплата устанавливалась чисто бюрократическим путем, то есть назначалась. Основной алгоритм был такой: наука, техника и промышленность по производству военной продукции - самый высокий тариф, производство средств производства – ниже, производство предметов потребления – еще ниже, образование, здравоохранение, культура – самый низкий. Считалось, что это как бы нахлебники, мирские захребетники: сами не производят, а потребляют.
10
 После демобилизации отношения Сережи с Ирочкой быстро развивались и вскоре они объявили о своем намерении пожениться. Ириной маме удалось только упросить их подождать со свадьбой до получения аттестата зрелости, Ира тоже ушла из техникума и заканчивала 10 класс.
 Незадолго до свадьбы, Сережа приехал к Виктору весьма озабоченный: «Представляешь себе, мы с Иркой через 2 недели расписываемся, а у меня триппер!» - «Твою мать!» - ахнул Виктор, - «Что верно, то верно, - подтвердил Сережа, - но ты, чем лаяться, думал бы, где деньги взять. Понимаешь, нужно 250 рублей, столько на Тишинском рынке стоит сульфидин, лечиться надо 10 дней, если немедленно начать – вполне управлюсь. Ты уж найди!». Виктор, конечно, нашел и Сережа, действительно, успел. Свадьба состоялась точно в срок. Тогда не шили подвенечных платьев и не собирали больших балов, несколько близких друзей и родители легко умещались за одним столом. Виктор с Максимом, торжественные и слегка взволнованные, умиленно любовались на нарядных молодых, которые сияли красотой и девственной чистотой.
 Как демобилизованный воин, с ранением, Сережа вне конкурса поступил в Медицинский Институт. Экзаменов он никогда не сдал бы по причине врожденной феноменальной безграмотности. Хотя его речь была вполне правильной, яркой и свободной, писать он никогда не умел и не научился. Ну, в Институте к этому не цеплялись и он благополучно учился, да еще подрабатывал медбратом на «скорой помощи». Виктор с Максимом регулярно навещали его во время ночных дежурств. После очередного вызова, друзья подходили к палатке в переулочке, выпивали по 100 грамм водочки (именно так, а не граммов) и говорили о жизни, о политике, о войне, о людях и, конечно, о женщинах, а как же, им же было по 20 лет! Потом Серегу звали на выезд, когда он возвращался - повторяли, потом еще повторяли, потом ложились отдохнуть здесь же, на топчанах и шутили: вот заметят, что эти фельдшера сачкуют и пошлют на спасение погибающих.
11
 Максим тоже бросил учебу. Она ему была не нужна. Он и так мог выполнять любую работу, это ему больше нравилось, чем учиться, да еще и деньги платили. Стал работать, по-прежнему, электромонтером в одном из главных московских ВТУЗов. Он умел все делать необыкновенно быстро и толково, поэтому выполнял работ больше всех и поэтому же через несколько лет никто не знал невероятно сложное электрохозяйство Института лучше него. Он стал бригадиром, не столько по желанию начальства, сколько по просьбам электриков: они хотели, чтобы он ими руководил по самой естественной причине, он знал, как нужно все делать, да еще никогда не уклонялся от ответственности и не сваливал неудачи на рабочих. Вот приходит срочный вызов: пропало напряжение, остановились станки. Максим дает задание дежурным электрикам: «Там пять лет назад меняли силовой щиток, блоки тепловой защиты взяли из барахла, они еще долго продержались! Захватите такой-то инструмент и такие-то сменные автоматы» - рабочие идут и не сомневаются: раз Максим сказал – значит, так и есть.
 Насколько он был энергичен и инициативен на работе с мужиками, настолько же был неуверен в себе и стеснителен с женщинами, поэтому первая же умная женщина, которая его разглядела, легко им завладела, и он женился вслед за Зайцевым. Благородство и неспособность к стяжательству были ясно написаны на его лице, поэтому его жена была такой же скромной в своих запросах и желаниях, как и он сам, другой он был бы не нужен. Сережу и Виктора она уважала и радовалась их посещениям. Жили очень скромно и стесненно.
12
 Виктор стал работать в Нефтеразведочной конторе, вот тут было хорошо. Подвижная работа, переезды, много молодежи, новые места, люди, обычаи. На новом месте он познакомился с Олей – милой девушкой, которая стала его женой. Оле очень нравились Витины друзья, а в Максиме она души не чаяла, считала его благороднейшим человеком, на что была особо деликатная причина: Максим и пьяный не терял благопристойного вида и поведения.
 Регулярно собирались, чтобы повидаться и поговорить. Чаще всего – у Виктора, там был чудный сарай, Олиными трудами превращенный в уютный уголок. На очередную встречу в 51 году Зайцев приехал необычно возбужденный. Он дотерпел до первой рюмки, а, когда Виктор сказал: «Ну, выкладывай, что там у тебя, мы же видим, что тебе невтерпеж!» - он признался, что и правда, надо поделиться: «Что я вам скажу, ребята, я сделал открытие! Я понял, что никакого социализма и коммунизма нет и быть не может. Эта херня придумана только для того, чтобы морочить нам голову. Хитрожопые, которые сидят наверху, ее нам навязывают, для того, чтобы мы молчали и не возражали, а сами пользуются всеми благами и удовольствиями!» - Виктор с Максимом обалдели. К постоянной крикливой пропаганде они привыкли и не воспринимали ее, а к лозунгам и восхвалениям относились только иронически, но, все таки и они были зомби. Максим вовсе не пытался анализировать политику: наверху знают, что делают. И все. А у Виктора давно появились сомнения в правильности политики и идеологии, но не больше. Идеи коммунизма ему импонировали, вожди вызывали симпатию и доверие, а зияющую пропасть между светлыми идеями и природой человека он еще не углядел и полной несостоятельности социалистической экономики не постиг. Серегу он любил, но интеллектуалом не считал, поэтому больших открытий от него не ждал. Хуже было другое: они знали, что за такие разговоры в то время сажали. Конечно, Сережа мог им говорить, что угодно, но он человек открытый, вполне мог в запале выдать свое открытие и другим, а «сексотов» и доносчиков в то время было пруд пруди! В каждом коллективе – трудовом, творческом, любом - сколько угодно. Однако, Сережа продолжал: «Вы не думайте, что я хочу новую революцию устроить, я знаю, что это дохлый номер, а жизнь одна и жертвовать собой я не собираюсь. Но сам я теперь буду жить по их правилам: и в их сраную партию вступлю, и все слова, какие нужно, буду говорить и начальником буду! И вы, не будьте мудаками, у вас головы светлые - делайте так же!» Когда друзья очухались, Виктор заговорил: «Конечно, ****ства много, но главное, мне кажется, все правильно и справедливо, множество мыслителей и философов вроде бы доказали, что частная собственность на средства производства ведет в тупик, к кризисам и войнам» - «А Отечественную войну кто затеял, немцы что - не социалисты?» - «И недаром умные и порядочные люди во всем мире нам сочувствуют, - продолжал Виктор, - особенно, видные писатели» - «Так наши тех, кто не сочувствует, просто не издают – ты их и не читал!» - возражал Сережа. Потом так и оказалось, но тогда Максиму и Виктору казалось, что Серега упрощает. Две бутылки выпили, но ни к какому выводу не пришли, решили жить, как придется, там видно будет! Дружба и верность для них были несравненно важнее политики, оттого на взаимное уважение и доверие эти мелкие разногласия никак не влияли.
13
 После окончания ВУЗа, Сережа остался на «Скорой помощи» Он участвовал в оборудовании реанимационных автомобилей, их обкатке и испытаниях. Не раз они добирались до пострадавших с большими трудностями и риском. Приходилось решать и новые неожиданные задачи. Надо было отработать методику подачи «веселящего газа». Чтобы тяжело травмированный человек не умер от страха или болевого шока, ему дают подышать закись азота – ее и называют «веселящий газ». Он вроде бы и безвреден, а что будет, если в полевых условиях пострадавший примет его слишком много? По старой прекрасной традиции врачи проверяли последствия передозировки на себе. Зайцев и еще один врач-доброволец, под наблюдением других докторов, надышались больше, чем можно было предполагать, и ошалели. Зайцев вдруг пришел в дикую ярость: «Собрались, суки, любуетесь, мать-перемать, - заорал он на наблюдателей, - а вот, я вам сейчас уши прочищу!» - с этими словами, он схватил какую-то жердь и кинулся на зрителей. Те – врассыпную, обширный двор моментально опустел. Наблюдатели попрятались в подъездах, закрылись и никого не выпускали. Буйство продолжалось недолго: Сережа описал два круга, потом зашатался, пробормотал: «То-то, сволочи!», лег в середине двора на клумбу и уснул, как убитый. Второй испытатель сел на подножку автомобиля «скорой помощи» и горько заплакал: «Вот вы не знаете, ребята, а ведь у меня жена – ****ь!» - его пытались успокоить, уверяли, что это только так кажется, но он был безутешен и заливался горючими слезами, пока и его не сморил сон. Однако, оба они остались живы и здоровы. Значит, применять «веселящий газ» было можно, и его стали использовать.
 Сережа не очень любил медицину и не собирался лечить страждущих, но не боялся никакой организационной работы. Очень общительный, волевой, несклонный к рефлексии и сомнениям, он брался за любое поручение, и у него все получалось. Для административного повышения надо было вступить в партию – КПСС, других тогда не было, он охотно вступил, ничего, кроме условия повышения он в этом не видел, надо, значит, надо, а вся политика – чушь! Однако. оказалось, что для дальнейшего продвижения нужна диссертация. Ну и что? Через пару лет диссертация была готова и защищена. Представление о том, что передовая советская наука вдруг провалилась в пропасть и утонула в говне – ошибочное. Ее, советской науки, по большому счету, и не было. А была туфта и кормушка для прикормленных бездарей. Для крупномасштабных военных задач содержались несколько коллективов и настоящих ученых, а остальное – сплошная липа. Неопровержимое доказательство – помпезно-похабное здание Президиума РАН, конечно, ни один ученый не согласился бы работать в таком доме. Вот на этой ниве произросло бесчисленное множество псевдонаучных работ, одна из них – Сережина. Свои знания, положение и опыт, он никогда и не принимал всерьез, просто жил по ИХ правилам, но своей жизнью. Руководил, строил, распоряжался, во всем участвовал и неуклонно поднимался по служебной лестнице. Сережа от природы был абсолютно честным человеком: он ни единым словом не соврал ни друзьям, ни жене, ни дочери, а ИМ он говорил то, что по ИХ правилам было хорошо и правильно. Всякий, преуспевающий советский человек, был циником до мозга костей, даже, если этого, как Сережа, не понимал.
14
 Институт, где работал Максим, расширялся и развивался. Он занимал уже подюжины разных зданий, где размещались факультеты и инженерно-технические службы.
 Однажды на некоей кафедре засиделись за важным вопросом: чтобы закончить договорную работу надо было провести сложные электрофизические испытания, а о своем оборудовании заранее не подумали, надеялись испытать прямо на объекте заказчика. Оказалось, туда нет доступа. Научные работники, преподаватели и аспиранты – весь цвет кафедры потели четвертый час, но аппаратуры не было, а «на нет и суда нет». Позвонили заказчикам, нельзя ли перенести испытания на следующий квартал? «Вы мне только дайте акт о выполнении работы, а испытывать можете, хоть в следующей пятилетке! - ядовито ответил куратор, - В Советском Союзе положено планы выполнять!» - тут фокус заключался в том, что по советским законам, если подрядчик не выполнял план, то и у заказчика план считался невыполненным, что его, конечно, не устраивало. Тут появился старый профессор, завкафедрой. Ему и выплакались: генератор, модулятор, трансформатор, разрядники, разъединители…. – нет и взять негде!. Профессор выслушал, подумал, потом позвонил и пригласил бригадира Волкова. Пришел молодой хмурый рабочий. «Максим Николаевич! – обратился профессор. – Мы сделали новый электрический аппарат для тяжелых условий, а испытать не можем. Посмотрите, пожалуйста, нельзя ли найти оборудование для такой установки?» Бригадир всего минуту смотрел на схему. «А зачем автономный генератор?» - спросил он – «Так мы будем в 11 корпусе работать, осветительная линия может не выдержать» - «Туда десятикиловольтный фидер заходит, я вам в лабораторию временный кабель кину» - «А активную нагрузку где взять?» - «А в подвале 9 корпуса немецких реостатов валяется, видимо-невидимо, еще трофейных, их давно вывезти на свалку хотели, да не собрались. Разрядников у меня сколько угодно, разъединители на второй подстанции есть, только нагрузочный трансформатор придется из пионерлагеря привезти» - «Машину заказывать?» - «Не надо. Туда машина пойдет, я скажу, где он, чтобы захватили. Кто собирать будет?» - «Мы все сами соберем, и сами дежурить будем, и все сами…!» - заговорили едва опомнившиеся ученые. «А у вас хоть один человек с четвертой группой техники безопасности есть?» - «Что вы, Максим Николаевич, откуда?» - улыбаясь, сказал профессор. «Я так и думал, - усмехнулся и Максим, - Нет. Людей убьем и в тюрьму сядем. Мы вам все соберем и дежурных электриков поставим, вы только напишите заявку проректору» - «Конечно!» Обсудили сроки и назначили ответственного. Максим попрощался и вышел. «Господи, кто это был?! - загалдели собравшиеся, - Какой бригадир, это Эдисон! Он на схему только взглянул и все понял! Так не бывает! А как можно помнить, что лежит в подвалах пяти корпусов? Ну, диво дивное!» - «Да, замечательный парень», - подтвердил профессор, - «Неужели он все сделает, как обещал?» - «Не извольте сомневаться, Волков никогда своего слова не нарушает!» - «А почему же он бригадир, а не главный инженер?» - «Без образования» - «Так оно ему не нужно!» - «Оно отделу кадров нужно».
 В каждом советском трудовом коллективе незримо и неведомо скрывались умные, дееспособные люди. Зачастую научно-технический руководитель бывал дурак-дураком и невежествен, как медведь, когда надо было найти сложное техническое решение, он беззастенчиво признавался партнерам, что для этого у него есть соображающий человек, призывался какой-то Саша, или Леша, или Додик, ему поручали, он все находил, предлагал, потом снова исчезал, возвращаясь к своим невидным штатным обязанностям. Это паразитирование на интеллекте было одной из самых гнусных советских традиций. Ученые степени часто присуждались за сумму опубликованных работ, а их писал кто угодно, только не соискатель, поэтому эти степени не стоили (и сейчас не стоят) выеденного яйца.
 Невероятная работоспособность Максима была так очевидна, что через несколько лет его назначили начальником наладочной мастерской. На его отношениях с людьми это никак не отразилось, на любой должности он оставался самим собой, с монтером и профессором разговаривал одинаково серьезно и независимо.
15
 Сезон 50 года Виктор провел в нефтеразведочной партии под Саратовом. Незадолго до этого было открыто огромное Саратовское газовое месторождение. Разведчики огребали Сталинские премии и хвастались, что газа и детям и внукам хватит. Никто и не думал, что военно-промышленный комплекс умудрится лет за 40 сжечь весь газ на производство вооружения и бесчисленных танков, безбрежные поля которых теперь стоят за Уралом.
 Раз поехали в гости, в соседнюю партию. Пересекая поля и луга, понимаясь на холмы и спускаясь в лощины, тянулась, уходя за горизонт, рыжая полоса вспаханной земли, шириной метров 30, утыканная тонкими метровыми прутиками. Это были полезащитные лесонасаждения: так осуществлялся «Сталинский план преобразования природы», о котором до этого год во все трубы трубили. Предполагалось, что дорогу ветрам перережут лесополосы, отчего засухи в Поволжье прекратятся и урожаи будут устойчивыми. Самому вислоухому дураку была очевидна вопиющая бессмысленность этой нелепой работы: на выращивание леса надо было затратить совершенно невозможные усилия. Смотреть было стыдно, тем более, нельзя было сохранить самоуважение исполнителям этого Мартышкина труда. Такова была судьба всех «величественных планов преобразования природы», а что созидалось – шло скорее во вред, чем на пользу: затапливались или засолялись плодородные земли, высыхали моря и озера, сводились леса. Технико-экономические обоснования составлялись только для блезиру: «по воле партии!» - и всё. А там, глядишь, забудут, что обещали, можно и новое выдумать.
 В партии у соседей были порядки, как при крепостном праве. Девочек-геологов на разведочный профиль иногда возили на колхозной лошадке, чаще они с приборами шагали пешком. Еды им не привозили. Автомашина ездила день и ночь, зарабатывая деньги для главного геолога партии Веры и ее мужа-лаборанта. Начальник партии был старый большевик, но пьяница, он плакал и каялся Виктору: «Ты понимаешь, мы с Сашкой выпили, я пошел и лег спать. Утром встаю – партбилета нет! Я туда-сюда, куда мог деваться из заколотого кармана? Приходят: Верка, Сашка и еще двое: «Пляши, Егорыч, и ликуй! Мы нашли твой партбилет. Такая удача, такая удача! И ты не волнуйся, мы никому не расскажем, мы тебя уважаем, мы тебя не подведем!» - представляешь, суки какие, ведь сами сперли! А теперь я в их руках, только пикну – они меня заложат и меня из партии вышибут! Она же, стерва, дочь замдиректора». Девочки плакали, но протестовать и не пытались, были запуганы. Эта ситуация – использование казенных средств производства для обогащения начальничков и их прихлебателей - в Союзе была обычной. Азербайджан вообще жил при феодализме. А Виктор в эту пору еще был молод и думал, что в Союзе все должно быть честно и справедливо.
 В конторе был один пожилой, независимый человек, Попов. Он был тоже старый большевик, до войны ходил в больших партийных чинах и пошел добровольцем в Московское ополчение, тогда еще такие люди водились. Там под Вязьмой попал в окружение, при выходе из него зарыл партбилет, и его исключили. Вспомнил он старую профессию и стал работать стеклодувом. Вдруг вызывают в райком партии. Оказывается грозный председатель Партийного Контроля Шкирятов его разыскал, был, дескать, такой очень крепкий партиец, где он? Ему говорят – исключен. «Да вы что, - говорит Шкирятов, - Он же самый твердокаменный ленинец, я его 20 лет помню, против всех уклонов боролся, немедленно восстановить!» Ну, конечно, начальству виднее, тотчас же восстановили и предложили вернуться к руководящей партийной работе, но он отказался: был порядочный человек, и ему уже многое открылось. Поставили его заведующим мастерской и бессменным членом парткома, вот к нему Виктор и пришел. Суровый седовласый Попов играл в шахматы, напряженно думал и задумчиво напевал частушку времен своей молодости: «Мы трепали старосту, / Не боялись аресту, / А теперь трясем Фому, / Нет пощады никому!» Наконец, допел, доиграл и спокойно выслушал Виктора, ему все это не в диковинку было. Тут как раз перевыборное партсобрание. Попов заставил начальника партии все рассказать, как на духу, тот признался, вышел большой шухер, ведь нарушен главный номенклатурный закон «Не попадайся». Всю компанию как бы разогнали: супругов уволили («по собственному желанию»), а замдиректора не выбрали в партком – тогда это считалась «потеря доверия у коммунистов». Однако, последним смеялся не Виктор: его уволили, как не закончившего ВУЗ. Номенклатурное братство – взаимопонимание и взаимная поддержка чиновников всех служб и уровней – в России существовало всегда, а разные партийные и профсоюзные органы были для отвода глаз.
16
 У Максима открылся туберкулез. Виктор с Сережей поехали в диспансер. «Как вы считаете, доктор, - спросил Виктор, - ему выпить можно?» - «Не можно, а нужно!» - авторитетно ответил Сережа. Захватили всякого корма и рассовали по карманам четвертинки, чтобы в глаза не бросалось. Максим оделся, нашел на задворках уединенную лавочку, и посидели. Максим досадовал, что скука, но чахотки не боялся, как и всего остального. В жизни так и бывает: одни всего боятся, а другие, как Максим и Сережа – ничего. Поговорили, обсудили. Подивились безумным планам, порядкам и тенденциям. «Я вам, дуракам, еще когда говорил, - назидательно толковал Серега. – А вы, дураки, даже в партию не вступили, брезгуете, ну вот дошлые люди на вашем транспорте и ездят к обедне!» - «Мать твою, где она партия? Ее же нет ни хера! Есть бюрократическая компания, члены которой, за право движения по служебной лестнице согласны на любое послушание» - «Ну, а чего вам еще нужно? Вам же только и нужно, чтобы не мешали двигаться и дело делать. А партии нет, и не было, одна видимость» Виктор с Максимом отругивались, что их в начальство не тянет, что сделаешь, таланта не хватает, а зато они сохраняют независимость. Сережа советовал независимость в задницу засунуть, а зарплату – в карман, и чем больше – тем лучше.
17
 Ни Максим, ни Сергей добрыми людьми не казались. Максим охотно помогал тем, кто этого, по его мнению, заслуживал, а Сережа вообще полагал, что каждый должен сам о себе заботиться, но, когда другу было худо, и он нуждался в помощи, их не надо было просить, они и так были готовы в лепешку расшибиться.
 Оля родила мальчика с большими осложнениями. Врачи сказали, что следующие роды будут опасны, но Виктор с Олей не убереглись, и через 2 года Оля собралась снова рожать. Виктор приехал к Сереже посоветоваться. Тот его выслушал и долго витиевато материл: «Ты что, мать твою, султан? У тебя в гареме сорок баб? Ты за нее перед Богом отвечаешь, о чем, ты хрен моржовый думал?» После этого стал звонить по клиникам и нашел для Оли подходящее место. Затем стал писать официальное отношение и, как обычно, советовался, как пишется каждое слово. В день операции Сергей посадил Виктора у себя в кабинете. Когда по телефону сообщили, что все хорошо, девочка, 3600, мать в порядке, он обрадовался не меньше Виктора, и стало понятно, что он тоже волновался. Он сказал секретарю, что едет по срочным делам, они уехали на санитарной машине к Максиму и там «сняли напряжение», то есть устроили большущую попойку.
18
 Сережа быстро двигался по служебной лестнице. В здравоохранении всегда мало людей, способных к организационной работе, а он любил и умел распоряжаться. Все у него выходило, как надо, ему доверяли, и он никогда не подводил. Занимал один высокий пост за другим, и клиникой руководил, и институтом. Любые трудности он преодолевал с удовольствием. Строится, например, новый корпус: то ассигнования кончаются, то стройматериалов не хватает, то рабочих снимают – Сережа все улаживает. При советской власти «административный ресурс» был неисчерпаем. Например, в Мединститут строжайше запрещалось принимать людей «по блату»: семь надзорных инстанций, от районной прокуратуры до ЦК КПСС неусыпно наблюдали за порядком, но все это было только «для понта», существовал «список ректора», который показывали любому контролеру, ибо там были дети титулованных особ. Естественно, кроме этого явного способа применялся еще десяток тайных. А у всех советских, финансовых, строительных и всяких прочих начальников были отпрыски, которые стремились в Институт. Сережа, в бытность проректором, поставил это дело на поток, поэтому никакие трудности ему были не страшны, благодарные, особенно, высокопоставленные родители, как таран, пробивали любые препятствия. Ничего похожего на угрызения совести или чувство неловкости он никогда не испытывал, потому что видел полнейшее соответствие своих принципов и действий партийно-государственному алгоритму. Виктору и Максиму рассказывал, какими дикими оргиями завершаются встречи на высшем уровне, всякие пленумы-конференции, что самое смешное – и партийные, и чиновничьи, и научные, ибо все советские функционеры были совершенно одной породы. Виктор слушал с интересом, а Максим, от природы целомудренный, чтобы не обижать Сережу молча улыбался.
19
 Максим, как ни странно, тоже двигался вверх, но не по главному руслу, как Серега, а по боковой протоке: обслуживание огромного хозяйства ВТУЗа – занятие непрестижное, но нужное. Каждый раз, когда освобождался более высокий пост – никто не хотел его занимать: дело знать и делать необходимо, это основа жизнедеятельности Института, а диссертацию не напишешь, так ради чего надрываться? Он стал Главным энергетиком, потом Главным инженером, хотя, как всегда, никого ни о чем не просил. Он и жил с женой, тещей и дочерью в одной комнате коммунальной квартиры. Однажды, на День Победы, Заведующий военной кафедрой Института, отставной генерал, зашел к Максиму перевести дух между «мероприятиями». С гостя с трудом сняли полупудовый китель, увешанный регалиями от воротника до пол, покормили и чаем напоили, а он ласково поговорил с хозяевами. Первое дело, которое он предпринял, когда закончились праздники, был визит к ректору, которому он объяснил, что держать в коммунальной комнате заслуженного, уважаемого человека, на котором Институт держится, это глупость и хамство. Пораженный академик-ректор и не возражал, он и не догадывался о таком безобразии. Так Максим, наконец, стал обладателем хорошей двухкомнатной квартиры в «сталинском» доме, так называли кирпичные жилые дома, выстроенные до эпохи сборного железобетона. Помимо руководства техническим комплексом, он опекал институтское КБ и постепенно приобщился к самым сложным работам по созданию военно-космической техники.
20
 Виктор устал от командировок, разъездов и гостиниц и осел в приборостроительном КБ, которое большую часть работ выполняло для военных целей, как и все другие крупные предприятия Союза. Какой была эта часть – никто не знал. Лет через 20 Горбачев возвестит, что военный бюджет составляет 7%, Максим по этому поводу мрачно скажет: «Вранье. Уж скорее 17, а еще правильнее – 27», но ни у кого не хватит фантазии предположить, что эта доля дошла до 70%!
 В это время КБ получило важное задание: сделать приборы для космического корабля и разработчики очень радовались. Собственно, новая работа не сулила им почти никаких благ: ну, возможно, премии будут, может быть, кто-то «выдвинется», т.е. займет более высокую должность, но это «на воде вилами писано», а что будет много переработки и нервотрепки - это точно. Так чему они радовались? Дело в том, что в Союзе отношение к работе зависело от ее статуса: если просто по хоздоговору с предприятием-заказчиком, это низший сорт: ни опытное производство, ни снабженцы, ни другие службы помогать не будут, находишься и напросишься. Если работа выполняется по Постановлению правительства – уже лучше, начальство в случае чего поддержит, а если по «закрытому Постановлению», т.е. для военных – это высший сорт: и комплектующие дадут хорошие, и производство будет заказы выполнять в первую очередь, и никого просить не понадобится. Приборостроители предвидели «зеленую улицу» и радовались только тому, что работа хорошо пойдет. Бессребреники тогда не были редкостью.
 Толковые и деятельные люди к интересной работе сами летели, как мухи на мед, поэтому для разработки нового прибора подобралась очень симпатичная команда: молодые, энергичные, интеллигентные. У Виктора было побольше опыта и ему поручили руководить группой испытателей.

21
 Начали разрабатывать Техническое Задание (ТЗ). В создании новой техники это самая важная часть работы. Именно здесь выясняется, можно ли сделать требуемое изделие и ошибки в ТЗ обходятся дороже всего. Ходил у конструкторов анекдот, как некто нашел бутылку, откупорил, из нее вылетел джин и обещал исполнить любое желание. А счастливчик был развратник и, желая сразить всех женщин, потребовал, чтобы его член доставал до земли. «Исполню!» - ответил джин. И в тот же момент бедняга почувствовал, как у него укорачиваются ноги. «Что ты наделал, гад?!» - возопил он, на что джин хладнокровно ответил: «А надо правильно формулировать техническое задание». В ТЗ закладывается технико-экономическая сущность работы, здесь находят те показатели, хуже которых изделие не будет, как надо работать, а лучше которых – будет дороже, чем можно. Оптимальное изделие – как в баскетболе, на грани фола. Здесь и кроется изначальная причина неконкурентоспособности советской продукции. Кому хочется балансировать на грани? Сделаем потяжельше (погрубее, подороже и т.п.), потребитель и так возьмет. Поэтому все товары для населения: одежду, обувь, дома, автомобили и все прочее – делали по-советски, согласно стандартам, поэтому, вопреки дурацкому лозунгу «Советское, значит – отличное!», все советские товары были плохими или негодными. Но для военных целей, в том числе для космических кораблей, и в Союзе технику делали на конкурсной основе, по 2-3 варианта, потом выбирали наилучший.
 Для обсуждения ТЗ приборостроители часто обращались к заказчикам – создателям космического корабля. Это был «золотой век» космонавтики России. Немереные деньги лились рекой и заказчики работали с великим энтузиазмом и увлечением. Тридцатилетние гении самозабвенно фантазировали, рождая новые невиданные конструкции и технологии. Участники неформальных совещаний, сидя на столах и размахивая сигаретами, намечали и принимали самые смелые и неожиданные решения. Очень демократичное начальство их оперативно рассматривало, утверждало и незамедлительно отправляло на исполнение.
 Вообще администрация, или, как тогда говорили, номенклатура – была самым больным и слабым местом Союза (а теперь – России). Косность, бездарность, некомпетентность и лживость всегда были ее главными типовыми признаками. Образуемая кабинетно-бюрократическим способом, она неспособна ни к пониманию и поддержке новых научно-технических проектов, ни к оценке и выдвижению высокоинтеллектуальных, независимых работников. Но в экстремальных условиях, когда на карту ставилось выживание системы, администрация минимизировалась, скукоживалась и не мешала обществу решать жизненно-важные задачи. Пробьет час и вдруг «из тьмы лесов и топи блат», из тюрем и лагерей выходят гениальные туполевы и королевы, им дают любые средства и карт-бланш, все первые и особые отделы прячутся по щелям, а они подбирают таких же одаренных помощников и поражают весь мир мощью и яркостью своего таланта. К сожалению, в Союзе это допускалось только в одной области – военной. Ядерную физику развивали ради атомной бомбы, а ракетостроение – чтобы было чем ее отвезти. Этих двигателей прогресса холили и лелеяли, но только до тех пор, пока они сохраняли заданное направление, поэтому, как только Сахаров попытался свернуть в сторону – ему немедленно «перекрыли воздух».
22
 Приборостроительное ОКБ возглавляли тоже незаурядные люди. Его руководитель, Николай Яковлевич Форш был необыкновенно привлекателен: немолодой, статный, благородной внешности, с прекрасной речью, он обладал энциклопедической эрудицией, хорошо разбирался в людях и не боялся технического и всякого другого риска. По всему этому, он пользовался большим авторитетом и внутри ОКБ и за его пределами. Еще более колоритной фигурой был его заместитель по научной работе Исаак Абрамович Иглов, но его внешность была скромной и заурядной: пожилой, полноватый, лысоватый, с сильным еврейским акцентом, он казался типичным клерком, кои в советское время толпились около науки и техники. Однако, под этой местечково-филистерской внешностью скрывался огромный самобытный талант. Его могучая интуиция никогда его не обманывала, и не было такой технической задачи, которую он не решил бы за пять минут. Бывали случаи, когда корректный расчет, вроде бы, исключал возможность технического решения, но если Иглов говорил, что получится – все выходило и изделие работало.
 Таких администраторов, как Форш и Иглов в Союзе не назначали никогда: их «путь в высшее общество» был один – вместе с проблемой. Надо срочно решать новую проблему, а знает ее один какой-то Безухер. «Ну, черт с ним, - решает высокое начальство, - конечно, руководитель он никакой (или наоборот, слишком умный, независимый, неуправляемый и т.п.), но сейчас надо дело сделать, а потом заменим», а потом - будет суп с котом, ибо не было в Союзе ничего более постоянного, чем временное. Вот так и оказывались в руководителях лихачевы и лавочкины, но, конечно, гораздо больше было в начальниках незаметных и бесцветных, послушных прихлебателей и тихих жуликов, они потом развернулись, когда пришла пора приватизации, ибо хапать лучше них никто не умел.
23
 Дошла очередь до конструкторов: надо делать макеты. На них проверяют разные свойства будущего изделия, вместо большого, дорогого изделия испытывают простой, дешевый макет. В приборостроении конструктор – фигура подчиненная. Исследователь дает ему задание, а конструктор формализует его идеи в чертежах. Он должен найти наиболее простое, но легкое, прочное, удобное, дешевое, выносливое и т.д. решение. Одно требование противоречит другому. Если макет потом ни открыть, ни закрыть, ни положить, ни поставить – во всем виновен будет конструктор. Исследователь скажет: «Кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево», я в ваших допусках и посадках разбираться не обязан, я не Бауманку кончал, а МГУ!!». А если макет светится, как пасхальное яичко, но ни хрена не работает, то тут и виноватых нет – природа, против нее не попрешь! Исследователь говорит, что ничего другого он, ей-Богу, и не ждал.
 Ну, так или иначе, конструктора начертили эскизы, и рабочие начали делать макеты. Макетчики – слесаря и электромонтажники высочайшей квалификации. Это среди них оставались Левши, которые блох подковывают и прочие чудеса совершают. В описываемое время это были люди с развитым чувством собственного достоинства, которые, не стесняясь, вступали в полемику с инженерами и часто заставляли признать свою правоту. Сейчас они вывелись за ненадобностью, но когда условия сложатся – они возникнут вновь: у русских работников мастерство высоко ценится.
 Вообще, из всех социальных групп за годы социализма больше всего пострадали рабочие. Вопреки ложно приписываемой гегемонии, они не пользовались никаким уважением: ленивых учеников вечно пугали, что они «останутся простыми рабочими», самих рабочих снабжали отвратительным инструментом, им плохо платили. Из-за низкой общественной оценки в рабочей среде оставалось мало хороших работников: самые сильные, которым хватало самоуважения и самые слабые, которым было все равно. Те и другие пили беспробудно. В горячее время рабочих за срочность поощряли спиртом, поэтому половина рабочих к обеду были пьяны.
 Наконец, макеты были готовы, и разработчики стали их налаживать и проверять: их заставляли работать и в нормальных условиях и вверх ногами и при повышенной температуре и при пониженной и в сырости и в пыли и при вибрации и при ударах и еще, как угодно. Макеты работали, отказывали, ломались, а испытатели все записывали, чтобы укрепить и усовершенствовать. Главное – получалось, мудрый Иглов не ошибся, принцип работает, уже легче, но в схемах и конструкции много недостатков, их надо было устранять.
24
 А тем временем, во внешнем мире нарастало напряжение. Оказывается за океаном тоже спешат и норовят нас обскакать, поэтому сроки сокращались.
 Лаборатория работала в 3 смены, теперь разработка и испытания шли круглосуточно, по результатам дорабатывали макеты и снова испытывали. Виктор руководил испытаниями, поэтому работал ежедневно, часто опаздывал на последний автобус и ночевал на казенном диване. Сначала ничего не получалось: от вибрации развинчивался крепеж и разрушались потроха, потом герметики выделяли газ в полости прибора, потом конструкция теряла герметичность при глубоком охлаждении, потом усилители генерировали звуковую частоту, потом еще и еще. Каждый отказ требовал нудной работы: надо было понять его причины и найти способ их устранения. Исполнители устали, ворчали и ошибались. Когда напряжение поднималось до опасного, особенно, вечером, как по волшебству появлялся Форш. Никто ему не жаловался, он сам, чутьем, понимал, когда наступает пик нагрузки. «Вера Сергеевна, люди устали, - внушительно обращался он к завлабораторией, - людям надо отдохнуть!». Тотчас гонец мчался в ближний магазин за закусью, в муфельную печь запихивался батон, отчего по лаборатории разносился чудный аромат свежеиспеченного хлеба, а на столе появлялась колба с разведенным спиртом – отрада работников НИИ и КБ. Николай Яковлевич много ездил и видел и умел интересно об этом рассказать. Проходил час-другой и ребята успокаивались, ободрялись и тянули лямку дальше.
 Однажды возникло особое затруднение. Понадобился новый химический поглотитель. Похожие были, а нужного не было. Форш пригласил Жохова и поехал в Подмосковный Институт, который занимался похожими реактивами. Их принял Директор Института, выслушал и пригласил ведущих научных работников, преимущественно, молодых. Виктор не ожидал успеха: ну с какой стати люди будут хлопотать и стараться для чужого дяди? Ведь оплата не запланирована, значит, платить нечем, а сказать им, зачем нужен реактив – нарушение режима, боже упаси! Но Николай Яковлевич был не только умный человек, он был еще и отважный. Совершенно спокойно и открыто он сказал ученым, зачем нужен именно такой реактив и почему срочно. Как взыграли ребята! Видимо чувство благодарности за доверие усугубило интерес к задаче. После получасовых споров один молодой химик твердо сказал, что у него хороший задел и нужный продукт он гарантирует. Все согласились и, действительно, парень не подвел и нужный поглотитель был синтезирован и поставлен в срок.
 Между прочим, готовность к сотрудничеству воспитывает в утилитариях терпимость. В России видные политики не хотят и не умеют договариваться друг с другом. Достижение консенсуса, то есть, согласия со своими партнерами, для них, гуманитариев, не является жизненной необходимостью. Инженер, с такими привычками, обнаружил бы свою полную импотентность, не смог бы работать и сдох бы с голоду.
25
 Флюиды энтузиазма от С.П.Королева и его компании незримо растекались по стране и все, до кого доходило их действие, тотчас загорались и кидались помогать важнейшему делу. Но почему оно было важным? «Сия тайна велика есть!» - никто этого не знал и доселе не знает. Кроме одной конкретной технической задачи – радиосвязи, никакого практического смысла освоение космоса не имело. Некоторые крупнейшие ученые, например, Макс Борн, открыто предупреждали о бесплодности этих работ. Конечно, десятку астрофизиков было очень интересно вынести наблюдательные приборы за пределы земной атмосферы, но ни на Западе, ни на Востоке никто им не дал бы ни копейки, если бы не военно-стратегические программы. В самом деле, ведь были построены десятки тысяч ракет-носителей и лишь несколько десятков из них используются в научных целях. Так почему же люди приходили в телячий восторг и стремились всячески «способствовать»? Вероятно, детские впечатления от Жюля Верна и Алексея Толстого так крепко укоренились в черствых душах инженеров, что никто не мог устоять перед зовом Аэлиты, а может их чаровали химеры Циолковского о расселении людей по Галактике? Ведь не случайно инопланетные приключения образовали колоссальную библиотеку фантастики, зачем-то она нужна людям. В общем, что угодно, только не экономическая целесообразность. И ресурсы всякие: сырьевые, энергетические, интеллектуальные, израсходованные на эти штуки не поддаются воображению и исчислению, человечество дорого платит за свои увлечения.
26
 К делу подключилась военная приемка. Когда гримасы социалистической экономики забудутся, обнаружится, что, среди нелепостей и бардака попадались очень даже разумные изобретения, к ним, конечно, относится институт военной приемки. Как при «всеобщей электрификации» (это, когда всем «до лампочки») можно было делать сложнейшие ракеты и самолеты? А вот, исключительно благодаря военной приемке. Сидит на предприятии военный инженер, никак не зависящий от дирекции, плана и парткома и смотрит, как военная продукция разрабатывается, проверяется и выпускается. Он за нее только перед своим командованием отвечает, поэтому «его ни объехать, ни обойти», и не уговорить. Очень важная роль, но мало того. Для военной продукции использовалась и комплектация с военной приемкой, т.е. гарантированного качества, но и это не все. Вот у разработчиков возникло препятствие, нужна, например, какая-то техника, а ее не дают, или необходима еще какая-то поддержка, просит директор, мается, а его все дальше и дальше посылают, и что делать? А военпред шлет донесение в Министерство Обороны и оно своим весом наваливается на противника – тут любая крепость капитулирует! Конечно, это было дорогое удовольствие. И главные расходы шли не на содержание офицеров-военпредов, а на повышение трудоемкости изготовления качественной продукции. Зарубежные аналоги дороже российских изделий в 2-4 раза, а с военной приемкой - один к одному, что в Бостоне, что в Ростове.
 Толковый и строгий капитан Кедрин заходил по лаборатории, и всем стало понятно, что дело нешуточное.
27
 Насколько была полезной военная приемка, настолько же вредной система обеспечения секретности работ. Она была бесполезной изначально, по определению, ибо в основу сокрытия тайны было положено сохранение документов, а не информации, которая, естественно, содержалась в головах исполнителей и была абсолютно безнадзорной. Редкость случаев передачи секретных данных потенциальному противнику объясняется просто и грустно: 90% секретной информации не представляли ни для кого никакого интереса, а остальные 10% берегли сами исполнители – порядочные люди, которые любили свою бестолковую страну и не хотели ей вреда.
 Пользование секретной технической и справочной документацией допускалось только в секретном отделе, важность которого подчеркивалась его названием «Первый»(!) или после трудоемкого оформления выноса. Чтобы как-то работать, все инженеры тайком переписывали себе в записные книжки необходимые сведения, в такой головоломной форме, чтобы работники первого отдела не смогли их расшифровать, но конечно, зачастую и сами не могли… Впрочем, эта морока была потерей количественной, гораздо хуже была невозможность открытого обсуждения работ со смежниками и партнерами. Техническое творчество носит принципиально интегральный характер: во всякой современной разработке сочетаются мысли и предложения множества явных и скрытых соучастников или известных их достижений. Запрет обсуждений напрочь отсекал оптимизацию технических решений. Сколько мозгов было занято изобретением велосипедов! Однажды на столе у военпреда Виктор увидел книгу – массовое издание, о зарубежном ракетостроении. Он заглянул и глаза у него вылезли на лоб, там описывались свойства жидкого топлива, которое у нас еще лет 30 оставалось сверхсекретным.
28
 Работы развивались, но и давление росло. Приехал Заместитель Министра, собственной персоной, чего отродясь ни раньше, ни позже не бывало: советские чиновники до разговоров с исполнителями никогда не снисходили. Громоздкий и сумрачный, он сидел перед собравшимся народом и простыми человеческими словами очень просил всех поспешить. И все спешили. В Союзе изначально декларировалось возвышенное отношение к труду («Владыкой мира будет труд!»), но это было привычное вранье. Истинное отношение всегда было тайно или открыто презрительным, ходили шутки: «Работа дураков любит», «От работы и лошади дохнут», «Работа не волк в лес не убежит» и т.п., рабочие халтурили, ИТР – сачковали, то есть курили и болтали. Однако, в тех редких случаях, когда людей заинтересовывали, например, приобщали к важной задаче, они увлекались, напрягались и выкладывались до конца. От многомесячного напряжения все переутомились, у главного макетчика – мастера «золотые руки», начались приступы стенокардии. Когда Виктор укоризненно сообщил об этом Форшу, реакция его была спокойной: «А что такое стенокардия,- сказал он задумчиво, - Это когда сердце болит, а отчего оно болит – никто не знает. Все болезни, Виктор Николаевич, проистекают от двух причин: недопития и перепития, за исключением тех, кои проистекают от удовольствия, – улыбнулся он, и, подумав, серьезно добавил, - К сожалению, в ХХ веке ничего значительного сделать за 7 часов рабочего времени невозможно. Хорошо было Фарадею: кроме него, открыть закон электромагнитной индукции, было некому, а сейчас все люди, которые хотят успеть совершить что-то значительное, вынуждены работать, не считаясь со временем». Форш и сам не щадил себя и никогда не считался со временем, поэтому и он и его верные помощники покинули этот мир до сроку.
 Однако, стало получаться. Видимо природа исчерпала запас пакостей и Исаак Абрамович, улыбаясь, повторял свою излюбленную шутку: «Уже мажется, но еще пахнет!» - это из анекдота об изобретателе, который делал из дерьма сливочное масло.
 Контуры прибора более или менее очертились и конструктора взялись за опытный образец. Это уже настоящий прибор, в полном комплекте, со всеми наворотами. Здесь конструктора не только завершат конструирование, включая отделку, окраску и упаковку, но уже пропишут всю технологию, в строгом соответствии с правилами и стандартами, это проверит нормоконтроль.
 Наконец, чертежи пошли в цех. Здесь свои технологи долго придирчиво изучают чертежи. «И что мы по этой документации будем делать, - спрашивает Начальник производства, - паровоз?» Это он намекал на анекдот о том, как шпион купил у изменника комплект чертежей ракеты, а получился паровоз. «Что ты мне продал, сволочь?» - завопил шпион. – «За что деньги плочены. - ответствовал продавец, - А к этому комплекту чертежей еще два альбома изменений, если их внести – получится ракета». Ну, наконец, чертежи в производстве. Теперь в мыле конструктор. То нет нужного металла, то комплектующие заменили, а у них посадка не та…
29
 В лаборатории обстановка стабилизировалась. К перегрузке стали приспосабливаться, как к длинному рабочему дню, ну, 10 часов, 11, но жизнь-то идет. Чтобы ночным дежурным было не так скучно, завели большой магнитофон и тихие окрестности огласились бодрой мелодией «Мамба итальяно». Сменным и так было не очень скучно: в лаборатории лиц мужского и женского пола было, примерно, поровну и смены большей частью состояли из дамы и молодого человека. Молодые люди скучать не любят, и в корзинах для мусора стали попадаться интимные резиновые изделия. Уборщица пожаловалась Виктору, а он отругал мужчин.
 У людей накопилось много всяких домашних надобностей. Однажды немолодого исследователя, Сашу, жена попросила сделать новую сушилку для ванной. Он заказал ее в цехе, конечно, за бутылку, и ему сделали. Хорошую, большую, из 2-х дюймовой трубы, как жена просила. Он соображал, как ее вынести со строго охраняемого режимного предприятия. Ему советовали подождать, когда будет вывозиться оборудование к заказчикам, тогда можно хоть концертный рояль вывезти, но Саше очень хотелось жену порадовать, и он не стал ждать. Он надел сушилку наискосок через плечо, поверх натянул пальто, отчего его нескладная фигура приобрела совсем нелепые очертания и пошел напролом. Коленки стукались о трубу, идти было трудно, но Саша был фронтовик и шел, как на приступ. Его развевающаяся борода и безумные глаза так напугали охранницу, что она посторонилась, предупредительно выпуская сушилку.
 В Союзе вынос казенного оборудования, материалов, инструментов, готовой продукции практиковался повсеместно и за кражу не считался, поскольку социалистическая собственность воспринималась, как ничья, бесхозная, каковой она, в действительности, и была. Теоретически можно полагать, что, если бы трудящиеся были привлечены к открытому распределению прибылей, со временем у них образовалось бы чувство собственника, но ничего похожего не было, казенное добро было ничье, и его не тащил только ленивый. Тащили все, кто во что горазд: начальники и подчиненные, рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция. Было найдено множество способов, некоторые вошли в легенды, например, электромонтажник привязал себе к поясу тяжелый трансформатор, так, что он повис между ног, и так, враскорячку, пошел через проходную. «Филиппыч, что с тобой?» - ахнула знакомая охранница – «Геморрой, проклятый замучил, еле хожу!» - был ответ. «Лечиться надо!» - посочувствовала охранница. Однажды знаменитый авиастроитель Лавочкин поговорил со старым слесарем, он был демократ и любил заслуженных рабочих. Тот пожаловался на придирки и притеснения со стороны охраны, Лавочкин возразил, что охрана необходима. Поспорили. В тот же вечер старик привез Лавочкину на саночках, домой, тяжелые тиски со своего верстака. Он подтолкнул санки под ворота, они по инерции выехали «на волю» и ему оставалось только взять их снаружи.
 Особого искусства достигло «отчуждение» спирта. Были разработаны бесчисленные нормы расхода (целые книги!) на все мыслимые и немыслимые операции: от протирки клавишей компьютеров до промывки газоаналитических трубок. Но все это была ерунда, спирт лакали все причастные и непричастные: им ускоряли работы, платили взятки и отмечали успехи. Дурака, который стал бы спиртом протирать клавиши, несомненно, отправили бы лечиться. Однажды, на полигоне, С.П.Королев зашел, при очередном обходе, в помещение, где налаживали газоанализаторы. «Как у вас дела?» - задал он дежурный вопрос. «Не можем подготовить импульсные линии, - отрапортовал старший, - товарищ комендант спирта не дает!» - «В чем дело?» - обернулся Королев к коменданту полигона – «Они обнаглели, требуют 12 литров!» - «Зачем?» – спросил Королев у старшего. Тот изобразил на лице мировую скорбь и развел руками: «Столько выходит по расчету, согласно действующим нормам» - «Сколько у них народа?» - опять обратился Королев к коменданту, - «Пятеро» - «Выдайте 5 литров!» - распорядился Королев и вышел. Взрыв гомерического хохота грянул, как только закрылась дверь.
 Самый простой и физиологичный способ хищения казенного спирта применялся на Дорогомиловском химзаводе. Перед самым концом смены трудящийся выпивал стакан неразведенного спирта (во, желудки были!) и отправлялся домой. Чистый спирт усваивается медленно, поэтому пациент трезвым проходил через проходную, выпивал стакан газировочки, которой здесь же торговали, быстро доходил до кондиции и запевал «Шумел камыш…»
30
 Из производства стали поступать новенькие опытные образцы. Их немедленно вешали на стенд и начинали работу. Настраивали чувствительность, чтобы прибор мерил, что нужно и термокомпенсацию, чтобы не врал при изменении температуры. Потом начались самые трудные испытания: прибор перегревали, промораживали, трясли и били до полного изнеможения. Он, как будто, стоял на месте и пищал, а в это время на нем 2000 раз в секунду появлялась и исчезала десятикратная перегрузка. Приборостроители трудились и мучились не напрасно: приборы выносили все издевательства и продолжали работать. Испытания не всегда были безопасны. Один прибор, для проверки линейного ускорения плохо закрепили на столе карусельного станка. Под действием перегрузки прибор скользнул по направляющим к периферии, а центробежная сила быстро росла по мере его движения, поэтому он слетел со стола, как пушечный снаряд, пролетел по цеху метров 50 и шмякнулся в стальной оконный переплет, стеклышки так и посыпались. Слава Богу, был обеденный перерыв, а то бы кому-нибудь голову оторвало.
 «Сверху» нажимали, и гонка продолжалась. Вносили последние изменения в чертежи. Дорабатывали опытные образцы и тут же ставили на аттестацию. Капитан Кедрин проверял протоколы и, как только находил отклонение от технических требований, брал линеечку и красный карандаш и неумолимо чертил кресты на каждой странице протокола. Прибор снимался с испытаний и отправлялся на доработку, снова проверка и так далее.
 В Союзе исповедывался культ дат. Например, надо отчитаться к такому-то сроку или празднику, а то премии не будет, и все стоят на ушах, как будто в это день что-то жизненно важное решается. Иногда этот языческий обычай выливался в ужасную форму: в 45 году 360 тысяч солдат пали жертвой желания военачальников порадовать Вождя взятием Берлина к Первому Мая. Ну, здесь никаких жертв не было, но начальству надо было отчитаться 60-м годом, поэтому последнюю неделю приборостроители работали, как проклятые. У заказчиков бригада сидела наготове, чтобы собирать целевое изделие. В 10 часов вечера 31 декабря их ведущий конструктор позвонил Жохову. «Ну, Виктор, будь человеком, - попросил он, - скажи, что сегодня приборы не привезете и ребята пойдут по домам!» - чуть не плача от неловкости и сочувствия, Виктор отвечал: «Ну, что я могу сделать, Леня, уже упаковали, сейчас в автобус понесем…» - «Мать вашу так и этак!». И вот по пустой предновогодней Москве покатил автобус и повез заказчикам приборы и бессонную ночь.
31
 Приборы уехали на полигон, Форш сам поехал, чтобы присмотреть, а в ОКБ начали заниматься усовершенствованием. И вот, до самого апреля 61 года, они потихоньку совершенствуют, а 12 числа им звонят заказчики и кричат: «Включайте радио, дураки!» Они включают радио и слушают, как Гагарин летает, и приходят в неописуемый восторг и поздравляют друг друга и звонят всем партнерам, пока вошедший военпред, тоже очень радостный не наорал, чтобы прекратили телефонный треп, а то шпионы всю кооперацию раскроют.
32
 На бортовых приборах Виктор быстро добился признания и потом много лет руководил разработками сложных приборов и систем управления. Большие удачи сменялись малыми, Виктор и его товарищи создали множество более или менее совершенных приборов и систем, изобрели много методов и средств. Народ собрался способный и увлеченный, естественное стремление к новым и трудным задачам, то есть к вершинам технического прогресса, неизбежно толкало их в объятия военной промышленности, ибо именно там использовались новейшие достижения и технологии. Постепенно все мало-мальски дееспособные работники научно-исследовательских, опытно-конструкторских и производственных предприятий Союза были вовлечены в богопротивную и человеконенавистническую деятельность, причем, чем способнее был работник, тем более вероятно и значительно было его участие в военных работах. К началу 80-х годов разделение завершилось: все крепкие профессионалы работали на военные заказы, а слабые на все остальное.
 Окончательно развалиться советской невоенной промышленности не давали евреи, тут положительную роль сыграл государственный антисемитизм: хотя они тоже работали «на оборону», в «почтовые ящики», то есть на «закрытые» предприятия их старались не пускать, и те, которые не смогли прорваться, вынуждены были создавать и производить мирную продукцию: от стройматериалов до игрушек, поэтому легкая промышленность и обрушилась первой, когда евреям разрешили эмиграцию. А основной отряд сильных утилитариев трудился «на оборону» и вся эта колоссальная работа пошла прахом.
 Надо сказать, что в Союзе экономическая эффективность всякой человеческой деятельности изначально была ниже, чем где бы то ни было: ненужные каналы и железные дороги, заводы по производству плохих и ненужных товаров, выстроенные не там и не так, как надо, убыточные колхозы, даже издание миллиардов ненужных книг, снижали во много раз КПД народного хозяйства, но самой нелепой и вредной была разработка и производство вооружения и военной техники - бессмысленная растрата ресурсов, энергии и человеческого потенциала. В тысячах тонн военной продукции аккумулированы и омертвлены великие труды и свершения нескольких поколений. История не знала ничего похожего. Еще никогда на земле не совершалось столько бесполезной работы, Сизифу тут делать нечего. Российские пенсионеры возмущаются мизерными пенсиями, на которые невозможно прожить, но мало кто из них своим трудом способствовал созданию накоплений, образующих основу пенсионных фондов, те 70%, которые работали на войну - только тратили.
 Виктор и Максим во время «плановых» встреч, как всегда рассказывали друг другу все подробности выполняемых работ, с тем большим удовольствием, чем секретнее и интереснее было их содержание. Сережа говорил о делах что угодно, но никогда не касался поведения и привычек вельможных пациентов. Когда Виктор упрекнул его в скрытности, Сережа воскликнул: «Ребята, вы даже не представляете себе, насколько разглашение этой ерунды опаснее ваших секретов! Вы вспомните-ка, из ваших кого-нибудь за болтовню посадили? - собеседники не вспомнили. – Ну, вот. А за разговоры о дурости членов Политбюро немедленно сажают!» - «Так что, они совсем дураки?» - спросил Виктор, - «Да нет, - с досадой возразил Сережа, - Это солидные, серьезные люди, но они же ничего не могут! Им кажется, что их решения, указания, постановления имеют какое-то значение, а на самом деле – никакого». – «Ну то, что они – дураки ясно по их решениям. – сказал Максим, - В стране обстановка с каждым годом все хуже, а они не видят и не понимают. Давно надо менять планы и политику» - «То есть правила игры?- спросил Сережа, - Но вы же, все равно играете в ИХ игру. А если вам не нравятся правила – не садитесь играть! Так нет, вы, мудаки, безропотно играете с шулерами, а правила вам, видите ли, не нравятся! Ну, погодите, нарветесь вы!»
33
 Сереже дали новую квартиру в генеральском доме. В ванной было место для гимнастики, кухня была огромна, а длина холла – 20 метров, Сережа там развернул библиотеку, сам он книжек в жизни не читал, но для интерьера следовало. Жизнь стала солидной и благополучной, но тут-то и скрывалась главная опасность: Зайцев стал всем нужен. В России общение с нужными людьми всегда сопровождается выпивкой – так принято, а Сережа и сам выпить любил, да выезды на охоту, на рыбалку – господские развлечения. Десятка лет такой «насыщенной» жизни хватило, и могучее здоровье стало сдавать.
 После первого инфаркта Виктор с Масимом захватили фруктов и соков (инфаркт же!) и поехали навестить Сережу. Он лежал в своей клинике, в отдельной палате, вид у него был невеселый. Поговорили, обсудили, пошутили. Пришел дальний родственник, проездом, с огромной сеткой помидоров. Пожелали всего и собрались уходить, но тут Серега забеспокоился: «Погодите, ребята, тут у меня немного спиртику есть!» и полез в тумбочку. Выпили, закусили помидорами. Зашел познакомиться лечащий врач – Сережа послал его за коньяком. Потом еще несколько раз ходили, пока помидоры не кончились. Виктор не помнил, как ехал домой и на следующее утро боялся звонить в клинику, но Максим сказал, что слоны в кровати не умирают, и позвонил сам.
34
 Серегино пророчество таки сбылось. У Максима главный шеф – проректор ушел на пенсию, а единственный кандидат на этот пост был сам Максим, но «проректор» - номенклатура горкома, и руководство отправилось в МК КПСС согласовывать назначение. Там обалдели: «Вы что, все с ума посходили? Что он без диплома – это, конечно, ужасно! Эпоха военного коммунизма давно миновала, для проректора и высшего образования мало, но МК пошел бы вам навстречу, если бы кандидат был крепкий коммунист, а, поскольку он беспартийный, так и говорит не о чем. Он глупостей натворит, а за все в ответе будет партия! Мало ли, что толковый и знающий – советские люди все образованные и знающие» Несколько месяцев Институт канючил, но горком был непоколебим. Это было тем более глупо, что партийные органы никогда и ничем помочь ВУЗам и предприятиям не могли и не пытались. Руководящая роль партии была чистейшей выдумкой и существовала только в воображении партийных работников, среди которых в 70-х годах мало-мальски работоспособных людей не осталось. Ректор, менее знаменитый и влиятельный, чем его предшественник, все рассказал Максиму и попросил у него совета. Тот, хотя и был глубоко уязвлен, как всегда, нашел выход. Он предложил назначить проректором молодого энергичного Главного энергетика Махова, а ему занять его место. Промеж них будет Главный инженер, поэтому нежелательных психологических явлений не возникнет. Так и сделали, и полгода эта конструкция работала без всяких накладок. Потом начались неприятности. Конечно, все обращались к Максиму, иначе и быть не могло: он же там работал 30 лет, а Махова так никто и не знал. И, конечно, постепенно у того накапливалось раздражение, ему уже хотелось самому руководить, а при Максиме это никак не получалось. И он начал сердиться и придираться и помощники его поддерживали и подзуживали, а Максим, совершенно неспособный к интригам и «подковерной борьбе», ничего не мог поделать. Рыцарски благородный, призвать на помощь народ или начальство он был не способен, а, как в молодости, начистить Махову рыло уже не мог, отвык. При советской власти вообще самые нужные и талантливые люди были самыми незащищенными: сами они, как правило, бойцовскими качествами не обладали, собственника, кровно заинтересованного в их услугах, не было, а чиновникам они были, конечно, нужны, но не настолько, чтобы с кем-то портить отношения, хлопотать, напрягаться…В Массачусетсском Технологическом Институте Максиму за его великие труды и успехи попечители поставили бы памятник, а в Москве не больно-то кому надо было.
 В конце концов, Максим обратился к Начальнику КБ, которое входило в состав Института, как независимое предприятие, и тот охотно взял его на должность Главного механика. Эта работа была бы для Максима легкой и приятной, и народ знакомый, не жизнь, а масленица! Но вся эта история так его потрясла, что Максим, с досады, стал пить.
 Люди переживают обиду по разному. Самые мудрые выжидают время, чтобы острая боль утихла и выбрасывают обиду из головы. Другие плюют на работу и отвлекаются книгами или театром. Некоторые меняют обстановку: место жительства или место работы, но это легко в молодости. А старые мужчины с сильным характером, когда начинать заново уже поздно, чтобы заглушить обиду или тоску - пьют. Тихо, молча, наедине. А утром Максим выходил на работу, как всегда бодрый, собранный, внимательный – никаких проблем. Виктор с Сережей, конечно, знали о беде, но не волновались: Максим был крепок духом. Надеялись, что перетерпит, переживет. «Все проходит…». Не прошло. Однажды в субботу много выпил, а не следующий день ему стало дурно. Успел подумать: «Надо бы с Серегой посоветоваться…», и все - упал и умер. Инфаркт. Не болел и не лежал ни одного дня. Ему было ровно 50 лет, он был полон энергии и зрелого опыта, он мог бы еще очень долго плодотворно работать, но его не берегли – некому было. Друзья помянули его, и Зайцев позавидовал: «Легкой смертью Максим умер». Он предчувствовал, что его дела тоже плохи.
35
 И Зайцева погубила выпивка. По наследству достались слабые почки, сердце испортил сам. Был тщеславен, гордился ролью лидера, всеобщего любимца и благодетеля, поэтому изменить образ жизни и не пытался, а бесстрашие напрочь отключило чувство самосохранения. Он стремился к большим, громким делам, но советскому государству они были не нужны, и этот яркий талант ушел, не состоявшись. Всего за месяц до конца лег в свою же больницу. Когда Виктор обманом проник к нему в палату, он был совсем плох: «Уходи, Витя, прощай!» - и все. Был он образцом русского мужчины: лихой, отважный, великодушный и безответственный. Никогда не думал о последствиях. Такие мужики – украшение русского народа, а такие, как Максим - опора.
 На похоронах выступал секретарь парткома, говорил, что покойный был героическим защитником Ленинграда, раненым в боях с немецко-фашистскими захватчиками, прекрасным коммунистом, беззаветно преданным делу партии великого Ленина. Никто не возражал, хотя покойный плевал на великого Ленина, на партию и на все ее дела.
36
 Только Виктору удалось дожить до «ускорения», «перестройки», «приватизации», «демократических реформ» - все в кавычках. Ничего в нашей несчастной стране путного не происходило и не получилось: силы и власть продолжают удерживать дураки и воры, то есть бюрократы и олигархи, а сам народ по своей лени, беспечности и инфантильности еще не дорос до свободы и не умеет ею пользоваться.. То миропонимание, до которого Зайцев додумался еще в 1951 году, стало всеобщим, но умнее и счастливее люди от этого не стали. Хозяева так и не появились, знания, умение и опыт ценятся еще меньше, чем раньше, и, если бы Волков еще жил, он и теперь не нашел бы внимания и поддержки.
 Единственное, до чего дожил Виктор без кавычек – до пенсии. От друзей осталась мертвая, щемящая пустота. Всю жизнь он верил мудрой французской пословице: «Делай, что должно, и будь, что будет». Но больше делать нечего, остается только ждать. Правда, говорят, что ждать да догонять хуже всего.
 Э.Алкснис 2.08.03.