1
В Москве стояла теплая осень 1958 года. Работники одного Проектно-конструкторского Бюро вышли во двор, на свежий воздух, покурить после обеда. Шел период бурного развития промышленности, ее создатели были востребованы и ценимы, поэтому на предприятиях, вовлеченных в Научно-Технический Прогресс, господствовал хороший настрой и виды на светлое будущее. Война осталась позади: ни карточек, ни огородов, все есть, живи – не хочу! В то же время, жизнь была весьма скудной: пропитание, одежда, обувь поглощали все доходы. Люди жили «от зарплаты до зарплаты» и всякие непредвиденные расходы: покупки, развлечения, лишняя рюмка – оставляли в напряженном бюджете зияющие дыры
Разговор шел на вольные темы. Пожилой, крупный, представительный Главный Механик Петр Иванович Машев жаловался на здоровье. В те времена все солидные предприятия и учреждения обзаводились собственным медицинским обслуживанием, отчего ведомственные поликлиники, медсанчасти и т.п., плодились, как грибы: «Лечусь в Поликлинике Министерства, уж там-то врачи, не чета участковым, - сетовал Петр Иванович, - а хожу третий месяц – ничего не могут определить! Уже до Главного врача добрался – то же самое: обследования, консилиумы, а голова, как болела, так и болит. Бывало, по две смены с завода не уходил, и ничего, а вот теперь – ни к черту». Начальник Издательского отдела Коля Стружкин прислушался и стал расспрашивать, Машев охотно отвечал. Коля подумал и предложил: «Мою мать лечил молодой нейрохирург – такая теперь медицинская специальность объявилась – говорят, необыкновенно талантливый врач, он работал в каком-то институте, но оттуда всех евреев поперли и он в нашей районной поликлинике терапевтом прозябает. В мозгах он здорово понимает, матери он очень хорошо помог, и мы подружились, я могу его попросить, чтобы он вас принял, если только вы у еврея лечиться не побоитесь» - «Чего мне бояться, я не Горький и не Жданов, мне от евреев никакой опасности» - засмеялся Машев. Это они вспоминали «Дело врачей» - главный эпизод антисемитской кампании 1952 года. Тогда кремлевских врачей обвинили в умерщвлении политических деятелей, а под этот шовинистический бред поувольняли евреев из всех учреждений повышенного уровня. – «У меня зять в Совмине, их лечит четвертый Главк Минздрава, - продолжал Машев, - там одни шишки, но с тех пор, как они расовую чистоту навели, и евреев поразогнали, сами же у себя лечиться боятся. Так что я в эту чепуху не верю. Ради Бога, Коля, похлопочи, я в долгу не останусь! А то у меня уж всякая надежда кончилась» - басил Машев.
2
Прошло два месяца. Машев пришел к Стружкину. «Коля, твой приятель – самый настоящий волшебник! Я и не видел таких врачей, и не слыхал про них!» - «Помог?» - улыбаясь спросил Стружкин. – «Не то слово! – загорячился обычно флегматичный Машев, - спас, это вернее будет! Я тебе не говорил, а думал – хана, придется на пенсию, куда денешься. И что ты думаешь? Посмотрел мои бумаги, ну снимки там, анализы всякие, глаза долго, через лупу разглядывал, и тут же лечение назначил. Через две недели проверил: «Да – говорит, - угадали, так и лечитесь, Петр Иванович» и все. И полный порядок! Месяц хожу, как новенький. Я только теперь понял, какие мудаки нас лечат» - «Прекрасно, очень рад за вас!» - искренне отозвался Коля, он, как и все, любил старика, – «Теперь, какой конфуз вышел: пришел я к нему вчера. Ну, он посмотрел, порадовался, начинаю прощаться, поблагодарил и ему с поклоном подаю гонорар, по благородному, в конвертике. Я же еще у частников лечился, лет 30 назад, тогда совсем простой порядок был, доктор, бывало, сам объявляет: «Мой гонорар 10 рублей, это для вас приемлемо?» и все, хочешь – лечись, не хочешь – иди на хер, просто и удобно. Так он, голубчик смутился: «Что вы, что вы, Петр Иванович, как я могу, у нас медицина бесплатная, не могу я взять ваши деньги!» Ну, молодой еще человек, не привык. Мне бы, старому козлу, оставить конверт на столе – да не догадался. И что теперь делать, не пойму!» - «Да, это дело сложное!», сочувственно сказал Коля.
В те времена в здравоохранении совершалась смена поколений. Старые, опытные врачи сходили со сцены, и вместо них появлялось все больше молодых, бездушных и бестолковых дам. Этот тип прекрасно описала Виктория Токарева в повести «Ничего особенного», там Раиса Проценко, как живая: «Ее больные выживали совершенно случайно, не благодаря, а вопреки Раисиному вмешательству». Поликлиники превратились в канцелярии, где выписывают бюллетени. Качество лечения неудержимо падало, и люди начали платить врачам за результат лечения, а разве могло быть иначе? А как это делать – никто не знал, тащили докторам, кто во что горазд: женщинам - чулки, духи, картины, мужикам – вино, галстуки и инструмент. Деньги платили с неловкостью: боялись обидеть. К этому времени был твердо усвоен дурацкий стереотип: хорошие люди, которые настоящие советские граждане, денег не берут, они выше этого, они сознательны, выполняют свой святой, гуманный, профессиональный долг и этим горды! Между прочим, политиканы - создатели советских стереотипов, сами ничего делать не умели.
«Ты-то ему как платил?» - спросил Машев, - «Да у меня в издательстве блат, я ему книжки таскал, а уж он им радовался!» Хорошие книги тогда были великой ценностью. Появились подписные и просто хорошие издания и высокопоставленным чиновникам, как особо завидная льгота, выдавался абонемент на приобретение художественной литературы, а простые смертные очередь за подпиской занимали с 5-6 утра. Коллекции подписных изданий превратились в самый престижный компонент интерьера мещанских квартир, там появились застекленные книжные шкафы, где по соседству с Анатолем Франсом стоял, например, подходящий по цвету Петр Проскурин. А уж нелепую «Библиотеку всемирной литературы», которая для библиофила не имела никакого смысла, помещали так, чтобы она была видна с любой позиции, даже от обеденного стола. Продавщицы подписных отделов ходили, как наследные принцессы, не подступись! Когда около книжного магазина останавливался автофургон, стайка любителей непременно дожидалась, когда начнется разгрузка и по ярлыкам можно будет прочесть названия книг. Вдруг, «.. твою мать, Вальтер Скотт!», - возопит наблюдатель и опрометью кидается в магазин, очередь занимать, а через пять минут по улице вьется длинный хвост…
«Ты, уж пожалуйста, придумай, как быть» - попросил Машев. Стружкин подумал и рассердился: «Да с какой стати мы должны голову ломать, раз он выпендривается? Купите ему бутылку вина, Петр Иванович, да и делу конец!»
3
Через неделю во время послеобеденного перекура, Стружкин рассказал: «Мой знакомый врач вылечил Машева, так дед расчувствовался и посылает ему бутылку коньяка пять звездочек, да армянского, самого лучшего!» Все восхищенно ахнули. В то время марочных или французских коньяков никто еще не видел и пять звездочек был высший сорт выпивки, известный собравшимся. Правда, мелькала в магазинах новая экзотика: советское виски, которое особого впечатления не произвело («сивуха, как сивуха») и кубинский ром, который весьма одобрялся ввиду высокой крепости – 60 градусов, но коньяк пять звездочек оставался наиболее благородным и изысканным напитком, при хорошей убойной силе. Все покрутили головами и разошлись.
Начальник Конструкторского отдела Борис Лобанов недоверчиво спросил Колю: «Так и понесешь?» - «Да я и сам мучаюсь сомнениями. Врач, считай, почти непьющий, а у меня такая кадра завелась – пальчики оближешь, вот бы с ней тот коньячок отведать!». Оба собеседника посмеялись, они были примерно одного возраста, оба повоевали, большие выпивохи и любители дамского пола, поэтому хорошо понимали друг друга. Была, правда кое-какая и разница. Коля был не просто коммунист, он был еще и член парткома, поэтому, привыкнув к постоянному вранью, говорил правду редко и с трудом. Борис был прямым и резким, врал только по крайней необходимости. Советскую власть и КПСС терпеть не мог и считал, что все советские порядки во вред России. Он был признанный, талантливый инженер-механик, автор кучи изобретений, конструктор и наладчик технологического оборудования. Коля был неудачливый литератор, небольшой чиновник, который нуждался в поддержке начальства, не отсюда ли начиналась разница в миропонимании? Впрочем, они о политике никогда не разговаривали: только о женщинах, футболе и выпивке.
«Нет, не понесу, - подумав, сказал Коля – силы воли не хватит!»
4
Борис, между делом, пересказал своим конструкторам разговор со Стружкиным: «Говорит, с кадрой разопью!» - «Между прочим, с нами Колька пьет весьма охотно, а сам никогда не ставит - осуждающе сказал Саша Перевозчиков, - все больше на дармовщинку норовит». Сережа Скоков, вспомнил, что случаи, когда Коля ставил выпивку обществу, все-таки были, все с этим согласились, но общее мнение было, что Саша прав и Коля действительно любит «на чужом … к обедне съездить», а жадность – это порок.
«А давайте-ка, восстановим справедливость, - предложил Борис, сп… бутылку и разопьем!» - «Все-таки Кольку жалко» заметил Сережа. «А мы и его пригласим!» лукаво возразил Борис. Такой план всем понравился: и справедливо и гуманно.
В тот же день, когда Стружкин уехал по делам, Саша зашел в его кабинет и вытащил из ящика стола заветную бутылку. Это было тем более легко, что в те бесхитростные времена ни двери, ни столы, как правило, не запирались. По тогдашнему порядку пробка была запечатана «смолкой» - коричневой легкоплавкой мастикой с рельефным оттиском заводской печати, ее аккуратно отковыряли, бутылку открыли и перелили божественный напиток в простецкую бутылку из-под пива. В коньячную же бутылку налили чай, примерно такого же цвета, пробку залили той же смолкой и запечатали медным пятаком.
5
Через неделю, убедившись в спокойной обстановке, конструктора пригласили Колю зайти к ним после работы на дегустацию, дескать, Миша Барский ездил к бабке на Украину и привез домашней медовухи. Из шести участников процедуры половина знала происхождение «медовухи», половина – нет. Достали зеленую бутылку, горлышко которой было завязано тряпицей для придания деревенского колорита, откупорили и по конструкторскому отделу разлился неземной аромат. Участники восторженно заматерились. Надо сказать, что в те далекие времена ненормативная лексика в печати не употреблялась совсем, мужчины при женщинах не выражались и сами дамы матом не ругались. Но в селе, в промышленности и среди технической интеллигенции матерщина звучала не реже, чем теперь и все сильные чувства выражались исключительно матом. Утверждалось даже, что с матом из души вся грязь выходит.
Напиток разлили по стаканам, чокнулись и пригубили. «Ребята, да это хороший коньяк!» - воскликнул Виктор, один из непосвященных – «Нет Витя, не скажи, на коньяк не похоже, - авторитетно возразил Коля, - но выпивка чудная, ты Мишка скажи своей бабке, чтобы она патент взяла, надо же такую прелесть в деревне делать!» - «Да уж, качество отменное, лучше и не бывает!» - подтвердили все. Они заботливо спрашивали у Коли, понравилась ли «медовуха» и наслаждались его благодарностью.
6
Между тем, у Коли заговорила совесть и он, захватив «коньяк», отправился в гости к врачу. Телефонов тогда было очень мало, и люди ходили в гости без предварительного уговора, поэтому нередко возникали накладки, однако менее неприятные, чем теперь. Ведь все жили в «коммуналках», и если того, к кому приехали, не оказывалось дома, соседи встречали гостя, как своего, сообщали, где сейчас отсутствующий, когда вернется, предлагали подождать и чайку попить. Впрочем, визит Коли пришелся как нельзя более кстати. К доктору приехал старый друг, они сели за стол и обнаружили, что выпить нечего. Они только успели осознать трагизм ситуации, как на пороге объявился Коля с бутылкой отличного коньяку и был встречен с восторгом и благодарностью. Коля же, как самый опытный, потрудился открыть бутылку, при этом необратимо соскоблил смолку с государственным гербом СССР (на что и рассчитывали коварные шутники) и разлил «коньяк» по красивым рюмкам, которые поставила мама хозяина. Ее, кстати, тоже уговорили выпить рюмочку, ибо, в кои-то веки, спасибо Николаю Петровичу, ну и т.д. Гость произнес витиеватый тост, поблагодарили, чокнулись и выпили. Многоопытный Коля забеспокоился еще, когда разливал напиток, ибо он в любом состоянии мог отличить запах армянского коньяку от запаха грузинского чая, но теперь опасения сменились ужасом. Воцарилась пауза и взгляды всех присутствующих, включая старушку хозяйку, с молчаливым укором сфокусировались на нем. Несмотря на врожденное нахальство и житейский опыт, Коля растерялся, что не помешало ему произнести гневную тираду о жуликах, засевших в торговле, пока он, Коля, проливал кровь на фронте. Одновременно он судорожно подсчитывал, хватит ли его денег на бутылку водки, ибо иначе смягчить конфуз было невозможно. Он вспомнил, что на лестнице видел две пустых бутылки, по рубль двадцать каждая, и засчитал их в свой актив. Гневно отклонив робкие возражения хозяина, он выскочил за дверь. Бутылки унести еще не успели и, перерыв все карманы, Коля наскреб, аккурат, на самую дешевую, за двадцать один двадцать - «сучек» или «сатану», как ее звали в народе. На «Московскую особую» двух рублей не хватило. На всю операцию он потратил не более 10 минут, какая ни есть водка произвела ублаготворение, и обед не был испорчен, только Колино настроение. Домой он ехал «зайцем», но в великой досаде.
7
Стружкин отозвал Лобанова для конфиденциального разговора. Он был чернее тучи и рассказал Борису о случае у врача: «Я в такую жопу никогда в жизни не попадал! Как, бля, они все на меня уставились, видно подумали, что я над ними подшутил, так мне прямо тошно стало. Боря, как на духу, скажи мне, могла ли какая-нибудь сука в ПКБ стащить и заменить коньяк? Если бы узнать - убил бы подлеца!» Борис был мужественный человек, он не побоялся бы признаться Коле в проделке, более того, он собирался сам рассказать о розыгрыше, когда Коля поделится, как они с «кадрой» поимели разочарование в жизни, найдя вместо коньяка чай, но, видя его смертельную обиду, понял, что делать этого нельзя. Раз уж Коля так рассвирепел, как, после этого, ему работать в ПКБ и общаться с обидчиками? Правда, Борис не очень понимал причин такой ярости, но что есть, то есть: «Да нет, что ты, тебя все любят – успокаивал он Колю, - никто не стал бы тебя подставлять, конечно, это в магазине воруют»
Соучастникам Боря сказал: «Ребята, Колька из-за коньяка так злится, что весь на говно исходит. Не проболтайтесь!» - и все молчали, как рыбы.
8
Снедаемый обидой, Коля не выдержал и излил душу Машеву. Тут он нашел благодарного слушателя. Петр Иванович внимательно выслушал и осатанел хуже Коли. «Нашли, сволочи, с кем шутки шутить! Я этого так не оставлю, этот номер им даром не пройдет, ишь, распоясались мошенники!» - гремел он.
Большой, в сером коверкотовом плаще и велюровой шляпе, как по тогдашней моде одевалась чиновная знать, с палочкой, Петр Иванович выглядел необыкновенно импозантно. Директор «Гастронома» на углу Садовой Сухаревской и Цветного бульвара, к которому вломился разгневанный Машев, струхнул: «Прошу вас, не волнуйтесь, присядьте, уважаемый товарищ, конечно, разберемся, а как же, мы же призваны удовлетворять запросы и пожелания трудящихся! – тарахтел он, - Расскажите, пожалуйста, что случилось?» - «Да, к сожалению, среди грузчиков еще встречаются несознательные люди, - выслушав Машева и изображая большое горе, продолжал директор, - сильны еще пережитки прошлого у некоторых людей низкого культурного уровня. Но, заверяю вас, что мы будем вести беспощадную борьбу с такими позорными явлениями до полного их искоренения! Я приношу наши извинения за то большое огорчение, что мы вам доставили. Вот, пожалуйста, возьмите бутылочку того же коньячку, эта уж с гарантией, видите, заводская печать?»
Когда Машев удалился, директор спросил у своей заместительницы: «Так сколько эти алкаши-грузчики бутылок в долг выжрали?» - «Четыре коньяку и восемь водки» - «Коньяку пять. Вон только что старпер разорялся, тоже им запиши. Нет, ты подумай, Мария, что он тут орал? «Воровство-воровство», как будто воруют только в торговле! У кого есть, что воровать – те все воруют! Нам есть, что воровать – мы и воруем, тебе нечего – ищи, а дурачком не прикидывайся!»
9
Через силу, сдерживая себя Лобанов ворвался к себе в конструкторский отдел: «Машев к директору магазина ходил, воевать за коньяк!» - «И что?!» - «Директор во всем признался, сволочь, извинился и заменил. Значит, не мы с вами его вылакали!» - «Врешь! Не может быть!» - «Точно!» - и взрыв гомерического хохота.
10
Лобанов спросил Стружкина: «Ну и каким оказался дареный коньяк?» - «Изумительным, я такого никогда в жизни не пробовал» - «На Мишкину медовуху непохож?» - без тени улыбки осведомился Борис, - «Ну, что ты, Боря! Я же говорю, такого в руках не держал! Сказка!» - «А врачу понравился?» Коля помолчал, потом его лицо осветилось блаженной улыбкой: «Да мы его с кадрой выпили!»
Э.Алкснис Edu14 6-9.01.05