Патрик Кэрри - В защиту Средиземья

Виктор Постников
В защиту Средиземья: Толкин и современность
(Выдержки из книги)

(HarperCollinsPublishers, 1997)
(С) Перевод В.И. Постников, 2006


1. Введение: радикальная ностальгия

Люди обнаружат здесь то, что любят.


История, связанная с написанием Толкиным своих книг, сама могла стать литературной сказкой. Замкнутый, чопорный оксфордский профессор, известный своими исследованиями в области древнего англо-саксонского языка, неожиданно для всех сочиняет популярную детскую сказку. Через 17 лет он напишет очень длинное продолжение, которое уложится в три толстых тома. История происходит в воображаемом мире и разворачивается вокруг поисков волшебного кольца с участием представителей расы деревенских людей-карликов, ростом не более 3-х с половиной футов , называемых «хоббитами». Впоследствии эту книгу будут относить то к романтическому эпосу, то к фантастике для подростков; но ее никак нельзя назвать «современным романом». Необычный жанр книги привел к тому, что у одних критиков она вызвала недоумение, у других – глубокую неприязнь. Общее мнение в академических и литературных кругах сложилось приблизительно такое (говоря словами одного из героев книги): «Автор всегда был слегка чокнутый, а сейчас окончательно свихнулся…». И несмотря на это, его книги стали непревзойденными бестселлерами, а спустя сорок лет оказались в ряду самых читаемых в мире.
Я говорю, конечно, о Джоне Рональде Руэле Толкине (1912 – 1973). Родившись в Южной Африке в семье англичан, он в раннем детстве переезжает с родителями в Англию, в предместье Бирмингема. Детская страсть к языкам постепенно переходит в академическую карьеру длиной в жизнь и прерывается только первой мировой войной (1914 – 18 гг.). Профессор англо-саксонского, а затем английского языка и литературы, он так и останется до конца жизни скромным преподавателем Оксфорда. Его жизнь можно было бы считать ничем не примечательной, за исключением, возможно, редактирования знаменитой книги Сэр Гавэйн и Зеленый Рыцарь и написания блестящей статьи о Беовульфе,… если бы не эти «детские» книги!
Трудно точно подсчитать количество проданных толкиновских книг, но, насколько мне известно, общий объем продаж таков. Властелин Колец (1954 – 55 гг.) вышел в количестве около 50 млн. экземпляров и является, очевидно, самой продаваемой книгой в области художественной литературы XX века. Хоббит (1937) отстал ненамного: 35-40 млн. экземпляров. К этому можно добавить достаточно большое количество проданных экземпляров (более 2 млн.) сложного и загадочного Сильмариллиона, изданного посмертно в 1977 г. Общее количество проданных книг, таким образом, приближается к 100 млн. экземпляров. Книги Толкина переведены на более чем 30 языков, включая японский, каталанский, эстонский, греческий, еврейский, финский, индонезийский и вьетнамский. (Вьетнамский перевод появился неофициально в 1967 г., после чего скрывавшиеся в лесу вьетнамцы подарили корпусу южновьетнамских войск щиты с нарисованным на них Оком Саурона).
Успех Толкина нельзя отнести только за счет нонконформизма читателей 1960-х годов; Толкин перерос контркультуру, хотя и был услышан именно тогда, в период её расцвета. Он по-прежнему популярен (хотя мода на него прошла), о чем свидетельствует выкуп прав на его издание известным издательством HarperCollins (в 1990 г.) у первоначального издательства Unwin Hyman (ранее George Allen&Unwin).
Если проанализировать популярность его книг по другим критериям, мы придем к тому же ошеломляющему результату. Например, книгами Толкина пользуются в библиотеках Англии 200 000 людей ежегодно. Он входит в четверку четырех «классических английских авторов», книги которых издаются в количестве 300 000 шт./год (намного опережая Остин, Диккенса и Шекспира). В течение 15 лет его Хоббит занимал первое место в списке американских бестселлеров, а Властелин Колец до сих пор считается самым «дорогим» изданием второй половины XX века. В самом деле, Властелин колец, напечатанный с огромными трудностями во время второй мировой войны и изначально рассматриваемый издателями как убыточное предприятие, оказался самым прибыльным жанром литературы (фэнтэзи). Но был еще и сверхлитературный феномен. В 60 – 70-х гг. в США стали появляться нагрудные значки и граффити с надписями: «Фродо жив!», а в Квебеке стал популярен лозунг: «Свободу Средиземью!» Название Сильмариллион взяла себе одна из рок-групп стиля «хэви-метал», слово «хоббит» вошло в академический Оксфордский словарь английского языка, а в названиях пригородных домов появились тысячи «Лотлориенов» и «Ривенделлов». На юго-западе Ирландии есть даже целая (похожая на субмарину) область, названная в честь героев Толкина «Каналом Голлума» и т.п.
Другими словами, речь идет об удивительном феномене, связанном с публикацией нескольких книг; и заметьте, одна из них содержит до полумиллиона слов, в ней нет и намека о больших деньгах или сексе – а ведь это обязательные темы для любого нынешнего бестселлера – не говоря уже о каннибализме, серийных убийцах, садомазохизме или судебных разбирательствах. (И сколько такого развлекательного чтива можно найти через 50 лет после выхода? Пример тому – судьба книг Джеки Коллинс).


История

Моя книга, конечно, предназначается в первую очередь тем, кто уже читал Властелина Колец. Но если вы еще не брали в руки эту книгу (а я искренне рекомендую это сделать), вот ее краткое содержание. Описываемая история происходит в Третью Эпоху Средиземья, много-много лет тому назад на Земле. Фродо Бэггинс, выходец из Хоббитании (страны, населенной хоббитами) получает в наследство от своего дяди Бильбо волшебное кольцо. В свою очередь Бильбо получил его от падшего хоббита по имени Голлум (Горлум) в результате приключений, описанных в Хоббите. Гэндальф Серый, маг и мудрец, догадывается о всевластии Кольца, но его разыскивает и Саурон -- властелин Мордора, хозяин Средиземья и создатель Кольца. Завладев Кольцом, Саурон окажется непобедимым. Единственная надежда – попытаться пронести кольцо в Мордор и бросить его в Расщелину Судьбы, где оно было выплавлено – только так оно может быть уничтожено. В то же время любой, кто попытается воспользоваться Кольцом в борьбе против Саурона, сам легко может стать Черным Властелином.
Фродо и его верный спутник Сэм намереваются возвратить Кольцо туда, откуда оно пришло. В начале их сопровождает Братство Кольца, представляющее все свободные народы, т.е. людей, эльфов и гномов; в него также входят Гэндальф и два других хоббита: Мерри и Пиппин. Затем братство распадается, и с этого момента (на протяжении большей части книги) читатель следит за двумя параллельными сюжетными линиями – приключениями оставшихся членов Братства, их сражениями с целью отвлечь Саурона от поисков Кольца, и за смертельно опасным путешествием Фродо и Сэма, которых сопровождает предатель Голлум.
Хотя Гэндальф всегда был главным стратегом этой войны, последняя велась под предводительством Арагорна – малоизвестного наследника тронов королевства Арнор (к тому времени разрушенного) и Гондора (все еще главного королевства людей, оказывающего сопротивление). В этой сюжетной линии, следующей главным образом за судьбой Мерри и Пиппина, мы встречаем удивительные места и удивительный мир: страну, населенную как гомо сапиенс, так и другими расами; Лотлориен, последний оплот эльфовской магии; эльфийскую владычицу Галадриэль; яростных всадников Рохана; энтов – разумных, говорящих и передвигающихся деревьев; Шелоба, вредное паукообразное существо; девять назгулов, прислужников Саурона; и злого волшебника Сарумана.
Когда Фродо, наконец, добирается до конца своего трудного путешествия, в последнюю минуту Кольцо придает ему невероятную власть и силу, однако Голлум срывает Кольцо с его пальца, теряет устойчивость и падает в Расщелину Роковой Горы.
  Все, что сделал Саурон, рушится в одно мгновенье; Фродо и Сэм чудом спасаются от смерти. В конце концов, после коронации и свадьбы Арагорна они, вместе с Мерри и Пиппином, возвращаются в Хоббитанию. Но на этом их борьба не заканчивается. Тем не менее, порядок восстановлен, и по прошествии нескольких лет Фродо (который ни на минуту не отказывается от своей миссии) удается перейти через Море и поселиться вместе с оставшимися великими эльфами и Гэндальфом в Обители эльфов (Эльдамаре). Сэм остается в Хоббитании со своей семьей.
Властелин Колец на самом деле не трилогия; издатель разбил историю на три части для удобства публикации; она изложена в шести «книгах», повествующих о двух сюжетных линиях. Языки Среднеземья (письменные и устные), истории различных народов, системы летоисчисления и некоторые виды деревьев подробно описаны в приложениях (они могут показаться недостаточными для тех, кто влюбился в книгу; те же, кто остался равнодушными, наверняка поленятся даже взглянуть в Приложение).


Читатели против критиков

Главная загадка, которую я попытаюсь разгадать, состоит в следующем: как такая, казалось бы, весьма отстраненная от жизни книга, враждебная к культурному и интеллектуальному мейнстриму, смогла получить громадный, непрекращающийся успех у читающей публики ? Или, другими словами, что нашли в ней миллионы читателей во всем мире?
Тем временем, критики продолжают ошибаться в ее оценке. Среди профессуры английской литературы и культурологов, социологов, издателей и журналистов -- короче, всего класса профессиональных литераторов -- Толкин и его читатели – запретная зона. Правда, есть несколько замечательных исключений (моя работа нисколько не может их заменить, а лишь дополняет). В большой степени эти авторы игнорируются литературной общественностью, которая предпочитает не замечать Толкина. Такое высокомерие проявляют и те, кто выбрал объектом своего рассмотрения сказки или фантастику; от них мы получаем лишь эпизодические насмешки, адресованные Толкину -- но вряд ли это можно считать сколько-нибудь серьезным анализом.
Презрительное отношение к толкиновской «ювенильной чуши» началось в 1956 г. с подачи родоначальника модернизма Эдмунда Уилсона, который по выражению современника «постоянно ощущал себя единственным взрослым в комнате». Уилсон является хорошим примером того, что Урсула Ле Гуин называет «глубоко пуританским недоверием к фантазии». К нему можно причислить и других, и в первую очередь Филиппа Тойнби, который в 1961 г. заявил, что «детские» толкиновские книги, «к счастью, канули в небытие». Смерть этих книг была явным преувеличением. Тем не менее, Толкина и по сей день критики обвиняют в «патерналистских, реакционных, анти-интеллектуальных, расистских, фашистских -- и, возможно, самых худших из всех, «неуместных» -- наклонностях». При внимательном прочтении их статей и нахождении множества фактических ошибок, однако, становится ясно: книг Толкина они таки не читали. Другие «эксперты» ёрничают, называя книги Толкина «Ответом эльфов Конану, Варвару» или «Эпическим Винни-Пухом». Все это довольно пошло.
Мой главный интерес к его книге вызван его «загадочной» популярностью, а также природой его книг. Вместе с тем, я попытаюсь объяснить, почему его критикам не удалось найти ответа на эти вопросы. Я не включил, впрочем, в свое исследование «Сильмариллион». И вот по какой причине. Главной задачей я считаю выявление соответствия между скрытым смыслом книг Толкина и современным миром; а это соответствие лучше всего вытекает из Властелина Колец и Хоббита (последняя книга может служить введением в такое исследование). Именно на эти труды читатели прореагировали наиболее активно и продолжают реагировать.
Моей главной целью явилось рассмотрение как современных условий – культурных, социальных и политических -- так и реакции читателей на книги Толкина; кроме того, насколько это было возможно и уместно, я попытался истолковать характер Толкина и его намерения. Я старался не отклоняться от внутренней цельности его книг; другими словами, я старался избежать однобокого упрощения его замысла, при котором элементы фабулы обязательно должны нечто «представлять», в соответствии с заранее принятой классовой, гендерной или психоаналитической теорией.
Жанр литературы, к которому можно отнести большинство из написанного Толкиным, а именно сказку, принято подвергать фрейдистскому, феминистскому, структуралистскому, юнгианскому, антропософскому или марксистскому анализу. И надо признать, что иногда такой анализ действительно приводит к важным открытиям. Но чаще он сводится к демагогии. Выбирается одна какая-нибудь деталь, на которой сосредотачивается все внимание, другие же пласты игнорируются, в то время как о главном смысле произведения стыдливо умалчивается. Если соотнести количество высказываемых идей и количество слов, то отношение будет настолько малым, что читать эти «исследования» и скучно, и грустно. И за всем этим стоит удручающая слепота, не позволяющая увидеть всю мощь народных мифов и сказок.
Возьмем один небольшой пример их тысячи возможных. Утверждается (со всей серьезностью, которую, впрочем, трудно оценить), что хоббиты представляют собой альянс между нижним слоем среднего класса (Бильбо) и квалифицированными рабочими, в частности, шахтерами (гномами), с целью преодоления паразитического капиталиста, «пользующегося трудами маленького народца и накапливающего богатства, даже не понимая его ценности» (дракон). Читать это и смешно, и грустно; но такой «анализ» в равной степени профанирует как марксизм, так и Хоббита.
Больше всего я старался избежать подобного «анализа». Мне кажется, что любое человеческое творчество имеет под собой как субъективную, так и объективную стороны. Отношения между двумя этими сторонами сложны – например, «внутренние» мотивы могут превосходить «внешние» -- и не один мотив нельзя свести к другому (или вывести из него) без нанесения непоправимого вреда всему произведению.
Например, с внешней стороны толкиновское Средиземье вытекает из языческого («нордического») мировоззрения, любви к англо-саксонской истории (Рохан), к истории средних веков (Гондор) и к деревьям (любых разновидностей). К этому можно еще добавить воспоминания Толкина о довоенном деревенском быте средней полосы Англии («Хоббитания»), о траншеях первой мировой войны и т.д. В результате выходит сложная, хотя и совершенно определенная картина. Но для влюбленного в книгу читателя не это главное. Он обнаруживает себя то в кромешно- темном лесу, то в набитой людьми деревенской избе, то у подножия горы, уходящей под самые небеса. Он увлечен бесконечной фантазией автора.
Любой анализ, учитывающий лишь первый, объективный, мир и игнорирующий или преуменьшающий второй, субъективный, мир, кастрирует повествование. Кроме того, Толкин предостерегает нас как от чисто аллегорического, так и чисто буквального прочтения его истории. В Предисловии к Властелину Колец он поясняет: «Я питаю искреннюю неприязнь к аллегории, и всегда относился к ней настороженно. Скорее я предпочту историю правдивую либо выдуманную, но увлекательную и заставляющую задуматься». С этим нельзя не согласиться. Действительно, в лучшем случае аллегория поражает своей дидактикой, в худшем -- насилует воображение; и здесь Толкин старается защитить с таким трудом созданную им неаллегорическую книгу. Отсутствие дидактики -- это одна из причин, по которой книга никогда не устаревает и продолжает находить все новые и новые поколения читателей; каждое поколение при этом обнаруживает свои собственные связи с книгой. Как однажды заметил Толкин: «Тот факт, что в ней нет аллегории, конечно, не означает, что ее нельзя ни с чем соотнести. Можно очень даже со многим.» Поэтому я старался посвятить свою книгу именно соотнесению его труда с нашим временем, и в гораздо меньшей степени собственно автору.
В любом случае, я отношусь слишком уважительно к работе Толкина, чтобы пожертвовать ее богатством и положить её на алтарь еще одной теории. Я всегда буду помнить о замечательных предостережениях, высказанных по поводу его книги. Вот одно из них (и это сказано Гэндальфом, конечно): «Тот, кто разбивает вещь в стремлении узнать ее содержимое, сходит с пути мудрости». А вот, что говорит Т.А. Шиппи : «Уход в Средиземье несет на себе поиск смысла, но отнюдь не направлен на его [смысла] пропаганду». Мне кажется, что это замечательная формулировка; к ней я могу добавить мудрые слова Макса Лути : «Все может стать символом. Но дело в том, что все остается самим собой не только в жизни, но и в литературе».
Поэтому Толкин настаивал на том, что Хоббит и Властелин Колец прежде всего – истории; и добавим, мастерски написанные. И то и другое важно для понимания, как причин успеха его книг, так и беспощадной критики. Филип Пульман, получая медаль Карнеги за лучшую детскую литературу, в июле 1996 г., сказал: «Во взрослой литературе ощущается нехватка хорошо написанных историй. Предпочтение отдается всему, что угодно: технике, стилю, эрудиции. Взрослые читатели, отважившиеся погрузиться в чтение, сталкиваются с криминальным чтивом или научной фантастикой, не требующих особого литературного мастерства». Часто Властелин Колец интерпретируют как детскую литературу или сказку. Однако, продолжает Пульман, ««истории живут вечно и вызывают у читателя непреходящий интерес, так как, по выражению Айзека Сингера, «события никогда не портятся»». В историях подчас содержится больше мудрости, чем во многих философских трактатах. Большинство современных писателей, однако, изо всей мочи стараются выглядеть как взрослые. Они «берут свои рассказы щипцами, словно те представляют собой горящие угли. Уж очень с ними неловко. Они хотели бы писать романы вообще без всяких историй. Иногда это у них получается.» Отсюда голод к историям у детей и у взрослых, отсюда стремление восполнить его продукцией, поступающей от Диснея, Голливуда или низкопробного телевидения.
Язык и стилистика у Толкина исключительно важны. Но о них уже много говорилось, и мне вряд ли надо что-либо добавлять. Среди критических работ превалируют поверхностные суждения. Самым большим препятствием к пониманию и оценке текстов Толкина является откровенное литературное высокомерие. Но не менее важной является способность к воображению в противовес доктринальному мышлению (эта способность сродни музыкальному слуху).
Лично я, как и Хью Броган , полагаю, что тексты Толкина «полны юмора, иронии, трагедийности, увлекательности и лишь изредка грешат высокопарностью». Однако только этих достоинств недостаточно для объяснения успеха. Нам следует обратиться прежде всего к содержанию и спросить: а как возникли эти необычные истории? Например, сколько других мировых бестселлеров могут позволить себе совершенно отказаться от секса? (Оставим в стороне Библию – спорный случай). Здесь нам потребуется привлечь некую теорию. Как показала моя практика (несмотря на ее возможную теоретическую несостоятельность), наилучший способ исследовать тексты Толкина – постоянно переходить от внутренних (субъективных) ощущений к внешним (объективным) и обратно. Поступая таким образом, я широко использовал в качестве инструмента свои личные, «субъективные» ощущения.
Моей главной заботой, как я уже говорил, было исследование смысла, вложенного Толкиным в книгу, а не его намерения. Конечно, между ними есть связь. Но она довольно сложна, и не обязательно одно вытекает из другого. Важность работы не определяется целиком намерениями автора, его жизнью или временем. Сам Толкин говорит о сказках следующее: «Когда все исследования проведены… часто упускают из виду самое главное: интерес читателей к старым историям надо искать в самих историях». Толкиновские истории и привлекают меня больше всего.
Бессмысленно дискутировать о том, был ли Толкин «реакционным писателем» или нет. Да и на книги его нельзя повесить ярлык – они вне любой классификации, их смысл разворачивается перед нами самым непредсказуемым образом. Кроме того, я хочу доказать, что у Властелина Колец своя собственная жизнь; она оказалась намного длиннее той, на которую рассчитывал Толкин. Эта жизнь и есть главный источник неслабеющей притягательности его книги.


Постмодернизм в Средиземье

В своем исследовании я пользовался постмодернистскими теориями смысла, к которым, возможно, сам Толкин отнесся бы с подозрением. Исходным пунктом является точка зрения, согласно которой, с одной стороны смысл тесно связан с лингвистической и культурной средой, и поэтому должен подчиняться определенным правилам, а с другой – смысл всегда принципиально открыт новым интерпретациям, включая и те, которые не мог предусмотреть сам автор. Толкин, например, вряд ли рассчитывал на то, что в 1960-х годах его книги будут восприняты с особым энтузиазмом.
В некотором роде я, пишущий эти строки, и представляю собой пример такой новой интерпретации. Известно, что Толкин был глубоко консервативным католиком и проявлял глубокий интерес к раннему средневековью. С другой стороны, меня можно отнести к «радикальным эклектикам»: я вырос через много поколений спустя на Среднем Западе Канады и США и глубоко воспринял интеллектуальные, левоанархистские и мистические аспекты 1960-х годов… включая и Властелина Колец. Не принимая относительную независимость существования этой книги, нельзя понять мою любовь к ней.
Теория постмодернизма повлияла на меня еще в одном важном отношении. Согласно этой теории, мы живем в период, когда современность исчерпала себя. Что я имею в виду под современностью? Фактически, это «мировоззрение», которое зародилось в конце семнадцатого века в Европе и распространилось по всему миру в восемнадцатом веке, в период Просвещения. В девятнадцатом веке оно утвердилось окончательно. В наше время это мировоззрение достигло кульминации и привело к массовой материальной и социальной инженерии. Современность, таким образом, характеризуется комбинацией современной науки, глобальной капиталистической экономики и политической власти национальных государств.
Сегодня все эти три составляющие противоречивы. Ранее они представляли собой «большие истории» современности – секуляризованные варианты божественного откровения, предположительно объясняющие наше продвижение к истине по пути прогресса (на что указывали Маркс, Фрейд и Дарвин). Но они более не имеют широкой поддержки. Слишком много ужасных приемов «успеха»: гулаги после освобождения народов; Хиросима и Чернобыль, демонстрирующие достижения современной науки; непрекращающийся геноцид в отношении природы от имени рационального экономического развития и т.д. И хотя я вижу положительные моменты в современности и не хочу выбрасывать ребенка с мыльной водой, невозможно отрицать тот факт, что цена материального прогресса непомерно велика и что она продолжает расти с каждым днем.
Современный мир продолжает развивается. Государства по-прежнему наращивают свою мощь, чтобы (сознательно или нет) руководить гражданами, ограничивать их свободу и поддерживать видимость репрезентативной демократии. Развитие сверхгосударства в Европе еще более усугубляет проблему. Весьма сомнительные преимущества «свободного» рынка в настоящее время переносятся на страны со слабой экономикой (доктрина GATT и другие не менее угрожающие акронимы). Ученые, следуя логике «чистого знания» и идя на поводу у большого бизнеса, усиленно развивают генную инженерию и биотехнологию. И когда государство, наука и капитал сходятся вместе, возникает то, что Льюис Мамфорд называет «Мегамашиной». Люди, принесшие в ваш дом ядерную энергию, агробизнес и наркотики, намерены теперь, пользуясь международным правом, патентовать и продавать саму жизнь. Почем жизнь сегодня?
Изменения, которые принес с собой постмодернизм, заставили многих задуматься: а законно ли происходящее? И надо ли? Появилось несколько тревожащих теорий. И это понятно: у людей действительно много вопросов, они как никогда охвачены тревогой. Только глупец (или конформист или, возможно, наемный рабочий) решится заявить, что тревога беспочвенна. Здесь под сомнение поставлена прежде всего свихнувшаяся всеобщая рациональность, которую олицетворяет, но которой не ограничивается, современная наука. По мнению Зигмунда Баумана , постмодернизм

можно рассматривать как возвращение к миру, который безапелляционно отобран у нас современностью; как наполнение мира очарованием, которое так настойчиво пытались и пытаются развеять… Война, развязанная современностью против тайн и чудес, должна была якобы привести к освобождению во имя логики… Мир следовало расколдовать, лишить духовности; предметам было отказано в их самодостаточности… Именно против такой бездуховности и направлена постмодернистская ресакрализация.


Средиземье в постмодернизме

Я уверен, что книги Толкина говорят именно об этих вещах. Черпая свою силу из древнего индоевропейского мифа, они приглашают читателя возвратиться в непростой, но удивительно целостный, доисторический мир – мир, насыщенный забытыми ценностями и возвращающими нас домой, «к себе»; по крайней мере, рождающий в душе надежду на такое возвращение. Ценности этого мира, наши отношения друг к другу, к природе и (за неимением лучшего слова) к духу природы сегодня либо разрушены, либо находятся под угрозой; целостный человек оказался обкраденным, его истины превращены в бездушный расчет, в практическую смекалку, и никакой экономический или технический «прогресс» не в силах их компенсировать. По этому поводу прекрасно выразился Джон Раскин, наблюдая за триумфом викторианского материализма:

Видеть, как созревает пшеница, как распускаются цветы; напряженно трудиться над плугом; читать, думать, надеяться, любить – вот все, что надо людям для счастья; и для этого у них всегда хватит сил. Для другого у них сил не хватит. Процветание мира или его отторжение зависит от того, сможем ли мы познать эту мудрость и научить ей наших детей: если нет, то нам не пригодится ни железо, ни стекло, ни электричество, ни пар.

Раскрывая Властелина Колец, мы как раз оказываемся в мире, которому угрожают служители силы; а именно, технологической, инструментальной силы, воплощенной в Сауроне (его именем названа книга) и сошедшей с ума. Мы вдруг начинаем понимать, что читаем про себя, про нашу теперешнюю жизнь. Вот почему так много читателей принимают эту книгу близко к сердцу.
Изложенное выше недавно нашло замечательное продолжение. Как заметил Бауман: «Люди, которые празднуют окончание коммунизма, в том числе и я, празднуют, не всегда сознавая, даже больше того -- окончание современности, поскольку разрушенный коммунизм направлялся в первую очередь на то, чтобы заставить современность работать; и эта попытка провалилась. Она провалилась вопиющим образом, потому что сама попытка была вопиющей ». Естественно, что и Хоббит, и Властелин Колец еще до 1989 г. были «культовыми» книгами в бывших СССР, Чехословакии, Польше и Венгрии. С тех пор их популярность возросла и сравнялась с таковой на Западе. Но восторги по поводу освобождения очень быстро сменились пониманием того, что «свободный рынок» -- всего лишь более эффективный вариант экономической логики государственного социализма. Я боюсь, что у Толкина прибавится поклонников за счет этой категории разочарованных капитализмом читателей.
Толкин, конечно, и сам был враждебно настроен ко всем проявлениям современности, к капитализму (в особенности, индустриальному), к науке и государственной машине. Для него они представляли собой идолы, поклонение которым вело к «наиболее эффективному» уничтожению как природы, так и гуманизма. Однажды он заметил: «Я арестую каждого, кто будет использовать термин Государство (в смысле отличном от того, который обозначает бездушную страну Англию, с ее обитателями, без силы, без прав, без сердца…). Он же описал взрыв атомной бомбы в 1945 г. как «предельное сумасшествие физиков». Но, конечно, эта мысль не оригинальна, и ее высказывали многие; гораздо интереснее его антимодернизм, мастерски воплощенный в его трудах в эпоху постмодернизма. Как отмечает сам Толкин: «Самое интересное занятие для меня – использовать конкретную ситуацию, анализировать ее мотивы – будь то специально придуманные, заимствованные или всплывшие из подсознания события».
Вполне вероятно, что сегодня толкиновские книги будут трактоваться как «реакционные, расистские, националистические и т.д.» На мой взгляд, судя по тому, куда всё идет, его интуитивный диагноз, поставленный современности, безусловно пророческий, а его вариант альтернативной жизни несомненно прогрессивный. Другими словами, в контексте глобальной модернизации и оказываемого ей сопротивления его книги производят оживляющий и вдохновляющий эффект. Они способствуют пониманию случайности истории (как это принимается в постмодернизме), приводят к освобождающему чувству, что все могло быть по-другому, а значит, должно быть по-другому. Его книги свидетельствуют: если жизнь была до современности, значит, она может быть после нее.
Короче, книги Толкина действительно ностальгические, но это ностальгия не ослабляющая, а эмоционально укрепляющая (слово ностальгия означает «болезнь по дому»). Современный писатель Фрэзер Харрисон весьма точно подмечает: «Уезжающих жить в сельскую местность легко обвинить в сумасбродстве, но нельзя не признать: это, хотя и искаженное, проявление здорового желания заново обрести смысл жизни и освободиться от саморазрушения». «Следовательно, – утверждает Харрисон, -- есть смысл говорить о «радикальной ностальгии»». Только люди с «правильным» пониманием, цепляющиеся за современный миф о единственной универсальной правде (в противовес истории и вообще любой фантазии), увидят вместо славного толкиновского дерева, по ироничному сравнению Блейка, лишь «нечто зеленое, стоящее на пути». Для модерниста выбор заключается между правдой и мифом (ложью), в то время как постмодернист, оставивший все попытки найти прямой путь к Истине, делает выбор между многими «истинами»; или, другими словами, между мифами, которые творят и освобождают, и теми, которые разрушают и отупляют. По выражению Толкина: «История всегда напоминает «миф», поскольку они оба сделаны из одного и того же материала».
Ирония заключается в том, что именно критики Толкина больше всего подвержены влиянию событийности. За их инстинктивным антагонизмом скрывается неловкое признание того, что перед ними целостное, отличное от модернистского, видение реальности – видение, которое не только подрывает их профессиональный статус, но – что хуже! -- пользуется популярностью! Не в первый раз те, кто претендуют на «лучшее» знание и пытаются говорить от имени «публики», оказываются далеко позади.


Три мира – в одном

Я говорил о том, что литературное творчество Толкина представляет собой удивительно целостный, законченный мир. Осознать всю его глубину и сложность мне довелось лишь когда я подошел к нему с позиций неразрушающего анализа. В его трудах почти нет таких ниточек, потянув за которые, нельзя было бы обнаружить другие ниточки и так далее до бесконечности. Но я обнаружил, что логически осмыслить его мир можно только в терминах трех миров, уложенных один внутри другого: социального («Хоббитания»), природного («Средиземье») и духовного («Море»). На такое исследование меня натолкнуло замечание самого Толкина в его превосходном эссе о том, что «у сказок есть три лица: Мистическое, направленное к Сверхъестественному, Магическое, направленное к Природе, и Зеркальное, отражающее презрение и жалость к Человеку».
Властелин Колец начинается и кончается хоббитами, живущими в Хоббитании… Это своего рода социальный и политический мир. У хоббитов сильно развито чувство коллективизма, свободное посещение церкви, городская демократия, биорегионализм (образ жизни, определяемый природными характеристиками местности и не выходящий за ее возможности), крепкая любовь и привязанность к месту. Во всех этих отношениях совершеннейшим контрастом предстает грубый универсализм и рациональность тоталитарного Мордора.
Место обитания хоббитов действительно примечательно, но важно и то, что оно входит в больший по размеру и значимости, необыкновенно разнообразный и утонченный мир Средиземья. Заметьте, что этот мир неизбежно включает мир человеческий. Ясно, что Толкин обладал глубоким чувством природы, в особенности он любил флору -- его любовь к деревьям светится через все его книги. Чувство трагической опасности, в которой находится природа в результате человеческой жадности и глупости, принизывает всего Властелина Колец. Это чувство возвращается к нам при чтении каждый утренней газеты. Но его «природа» ни романтическая, ни абстрактная. В Средиземье встречаются и опасные места, обладающие, как и места благословенные, весьма специфическими чертами. В самом деле, внимание Толкина к «местному своеобразию» -- одна из главных примет его книг. Читатели как будто сами живут в описываемых местах, это странное ощущение, по меткому замечанию одного из читателей» «настоящей ходьбы, бега, сражений и вдыхания воздуха Средиземья».
Прежде всего, экологические мотивы у Толкина нельзя рассматривать как исключительную принадлежность человеческой культуры. Напротив, несмотря на отличие мира людей от мира природы, люди разделяют с другими существами общую ответственность за жизнь. Поэтому в самых характерных местах Средиземья отсутствует разделение (столь любимое современной наукой) на «человеческие или социальные, то есть, разумные субъекты» и «природные, то есть, инертные объекты». У него все перемешано: объекты природы являются одушевленными субъектами с характерными чертами, люди сложным образом слиты со своим природным и географическим положением, эльфы со своими лесами и рощами, гномы со своими горами, хоббиты с их одомашненной природой, огородами и садами. И некоторые самые прекрасные места Средиземья в значительной степени сохраняют свои прелести, потому что их любят люди. Поэтому далеко идущий экологизм Толкина по-современному радикален и в то же время зовет нас к корням. Толкин предвосхитил во многих отношениях и «социальную», и «глубинную» экологию, и наметил путь понимания мира, который еще сохранили дожившие до сегодняшнего дня коренные народы. Время, отпущенное нам на «вспоминание», заканчивается.
Затем я подхожу к краю второй сферы и согласно толкиновской терминологии, оказываюсь на пороге Моря. Третья сфера оказалась самой обширной. Это сфера этики, Море символизирует духовные ценности. Здесь мы обнаруживаем то, как Толкин решает проблему духа в наш секулярный век; проблему, которую Салман Рушди обозвал «дыркой, размером с Бога». Действительно, несмотря на свои личные религиозные убеждения, Толкин остро сознавал постхристианский разброд в своей читательской аудитории – в точности с той же проблемой столкнулся один из его любимых героев, автор Беовульфа. Поэтому в его книге нет прямых указаний на какую-нибудь организованную религию, и в отличие от К.С. Льюиса, с которым Толкин одно время поддерживал дружеские отношения, он не жертвует фабулой ради религиозных аллегорий.
Как мы увидим далее, духовный мир Средиземья весьма сложен. Он содержит как политеическую и анимистическую аллегорию «природной магии», так и христианскую (не сектантскую) этику кротости и сострадания. Толкин остро чувствовал потребность в обеих религиях. «Война против всего тайного и магического», которую ведет современность, вызывает настоятельную необходимость в ресакрализации мира, но не в виде власти одного трансцендентного существа, а в виде множества земных мистерий. (Как заметил однажды Грегори Бэйтсон : «Когда в природе происходит одновременно потеря божественного присутствия и совершенствование технологий, ваши шансы на выживание приравниваются шансам снеговика, попавшего в преисподнюю»). И христианские качества кротости и подчинения высшим силам, демонстрируемые Фродо, – наилучший ответ дикой современной эффективности мира и его узкой самодостаточности. Поднявшись над внушаемыми с детства собственными религиозными догмами, Толкин помог читателям бессознательно соединить христианскую этику с неоязыческим поклонением природе, сохранив (не менее важное) уважительное либерально-гуманистическое отношение ко всему малому, хрупкому и обыденному. Это самый подходящий сплав, способный противостоять вездесущим и безличным силам свихнувшейся современности.
Далее я остановлюсь на социальных, природных и духовных аспектах толкиновского мира и их взаимных пересечениях. Именно там мы обнаружим сердце его мира; все три аспекта в равной степени необходимы для понимания смысла его текстов. Вместе они составляют единый скрытый проект его литературной мифологии и лекарство от патологической глухоты современного мира: а именно, ресакрализация (т.е. возвращение очарования) природы жизни, включая и ресакрализацию человеческой природы в её культурной идиоматике. Конечно, я не хочу этим сказать, что прочтение Толкина сразу же исправит пороки мира; однако несомненно в его книгах есть нечто способствующее коллективному выздоровлению.
Более скромная задача его проекта – способствовать восстановлению вконец пресытившегося сообщества критиков. Процитирую Ихаба Хасана : «Я не вижу возможности придать литературе, философии или критике новый взгляд на мир иначе как заново пробудить воображение и возвратить в наши жизни ощущение чуда». Такую реакцию на современность нельзя просто назвать сентиментальным уходом от реальности. Под конец кровавого столетия мы должны уже хорошо понимать: чудовища возникают не из спящего, а из бодрствующего рассудка. Толкин прекрасно осознавал это (и я еще вернусь к этому вопросу, когда буду обсуждать «мифопоэтическую» литературу) :

Фантазия – естественное человеческое занятие. Она ни в коей мере не разрушает и не оскорбляет Рассудок… Напротив, чем яснее и проницательней рассудок, тем глубже фантазия. Если бы люди не интересовались истиной (фактами), фантазия исчезла бы… Для творческой фантазии требуется четкое представление о мире и о том, что происходит под солнцем; требуется признание факта, но не подчинение ему.


Мифология для Англии?

Для самого Толкина, конечно, и для его английских читателей естественной культурной идиоматикой является англоязычная. Одна из задач Толкина заключалась в «возвращении англичанам эпической традиции и создании мифологии» -- т.е. того, что отсутствовало в национальной литературе. Цикл мифов о Короле Артуре несомненно важен для Толкина, но по его мнению был «беззастенчиво натурализован», стал более кельтским, нежели английским, «слишком сказочным», и, кроме всего прочего, показался Толкину «фатальным», так как в явной форме отражал христианство (об этом мы еще поговорим). Толкин был не одинок в своих оценках. В 1910 г. Морган Форстер писал: «Почему в Англии нет великой мифологии? Наш фольклор никогда не уходил далее развлекательных историй и сладких песенок о деревенской жизни (пришедших в основном из Греции). Глубина и истинность природного воображения, по всей видимости, никак не отразилась на нашем фольклоре. Оно ограничилось описанием ведьм и фей…»
Толкин возлагал вину за такое плачевное состояние фольклора на нашествие норманнов в 1066 г. и не без основания. Дикое вторжение в относительно мирную страну привело к тому, что каждый десятый умирал от ран либо голода. На Британских островах возникла новая реальность: чужеземный авторитарный правящий класс, состоящий из секуляризованной, церковной и культурной элит. Новый норманский архиепископ, кардиналы и аббаты, посчитав своих англо-саксонских духовных предшественников грубыми и необразованными (rudes et idiotas), перестали поклоняться многим ранним святым и даже разрушили некоторые языческие храмы. Образование отныне должно было проводиться на латинском языке, а «культура» и власть требовали знания французского; на протяжении последующих двухсот лет знать не разговаривала на родном языке. И те, кто сегодня критикуют Толкина, это потомки той же касты; они настолько же оторваны от своих читателей, насколько их праотцы были оторваны от простых людей, и столь же высокомерны.
Удивительно, однако, как биография писателя благодаря его искусству может стать причастной времени. Глубокая неприязнь Толкина к норманским добродетелям – бюрократии, эффективности и рационализму – хорошо видна на примере Властелина Колец; читатель может теперь спроецировать ее на современную глобализацию, которая, как оказалось, во многих отношениях была заложена норманами.
Но «английскость» не является главной приметой его текстов. Я это понял, беседуя с русскими, ирландскими и итальянскими читателями -- каждый из них находил в книге родные традиции «маленького» деревенского народца – да и традиции своей собственной души – с которых начинается и которыми заканчивается история Толкина.
Я имею в виду здесь не только давно ушедших от нас крестьян. Я знаю одного человека, живущего в нескольких минутах ходьбы от дьявольской лондонской окружной дороги и аэропорта Хитроу. По нему вполне можно было выписать образ Бирюка (фермера Маггота):

«Под его старыми ногами – земля, на его пальцах – глина; в костях – мудрость, он смотрит на мир широко открытыми глазами». Конечно, он жил еще до того, как появились эти отвратительные вещи; но и они не смогли согнать его с земли. Такие люди скорее уйдут под землю, чем покинут свой край; они все еще здесь, и я даже видел нескольких молодых людей. Как поет «племя» Донга (названного так в честь древнего пути в Твайфорд Даун, Хэмпшир): «Мы – старый народ, мы – новый народ, мы – сильный народ».

Нельзя сказать, чтобы Хоббит и Властелин Колец ограничивались этносом северо-западной Европы – хотя, конечно, характер людей, земля, погода, да и сам воздух из этой части мира. И в этом также проявляется мастерство Толкина. Антрополог Вирджиния Лалинг отмечает, что автор описывает северо-запад Европы, нутро промышленной революции так, как если бы она не произошла; тот же прием он использует, описывая нетронутый «четвертый мир» коренных племен (как если бы не было ни колониализма, ни империализма). Таким образом, культура народов, населяющих Средиземье, доисторическая или «традиционная» и, конечно же, дохристианская; их религия и мифология близки анимизму, политеизму и шаманизму. И выбор Толкиным «северной» мифологии, а не, скажем, греко-римской, позволяет точно локализовать события. (Кроме того, это позволяет ему легко обойти «элитный» набор критики греческой и римской литературы, который простые читатели сочли бы скучным и чуждым).
По сути, единственным индустриальным, империалистическим и авторитарным местом в Средиземье является Мордор – самая властная сила из всех известных, хотя и принадлежащих иностранному захватчику (Саурону). Таким образом, Средиземье – это Европа, которая по выражению Лалинг, никогда не была «европеизирована», или «осовременена». И история Властелина Колец – как вытекает из названия – это прежде всего история сопротивления. Актуальность этой книги открывается не только людям, живущим «на Западе», но и всем, кто попадает под подобное «осовременивание», а, значит, почти всем людям на земле.


Великая книга?

Мы должны признать: Властелин Колец – значительное художественное произведение, и выбранный Толкиным жанр «фантазии» с её сказочностью и мифами не случаен; это признание помогает также понять, почему его мудрый выбор горячо встречен читателями и проигнорирован критиками. Возникает желание сравнить с Толкиным других авторов. Отмечу, что существует «мифопоэтическая» литература, которая обладает истинной выразительностью, питает душу и не подвластна современной критике. Существуют «фантастические» книги и совершенно другого свойства. В этом месте я должен проявить неблагодарность по отношению к некоторым священным коровам -- от разрушительной продукции диснеевской компании и псевдосказок вроде Волшебника из страны Оз до некоторых авторов и критиков, канонизированных литературным феминизмом.
Учитывая насколько субъективным может оказаться составление списка «великих» книг, я не решаюсь его приводить. Тем не менее, у меня нет сомнений, что Властелин Колец – одно из величайших художественных произведений XX века, и не только по причине его чисто литературных качеств. Но я не буду убеждать в этом читателя; моя задача скромнее – привлечь его внимание к этой заслуживающей любовь и уважение книге. Написанная с большим чувством, знанием и мастерством, эта книга – не только «крик сердца из бессердечного мира, крик души из бездушного окружения» (как кто-то сказал о религии), но нечто большее. В ней нет рецепта «побега» от мира; напротив -- она вся пропитана надеждой на лучшее будущее в этом мире.

*

Патрик Кэрри (Patrick Curry) - экофилософ, эссеист, специалист по Толкину и  экологической этике. Его сайт http://www.patrickcurry.co.uk/