-- Посидишь немного один? -- пряча чувство вины за мягкой улыбкой, обращаюсь к сыну. -- Совсем недолго: одна нога здесь, другая -- там.
Он, глядя в сторону и напуская на себя равнодушный вид, кивает утвердительно. Я вижу, понимаю, чувствую каждой клеточкой материнского сердца, что малыш обижен, но… С улицы доносятся нетерпеливые гудки клаксона, мой мужчина дает понять, что заждался…
У порога ласково целую Сережку в щечку. Он снисходительно подставляется, но по-прежнему избегает моего взгляда.
-- Смотри, если что, сразу звони. Сотка где? Там первым набран телефон дяди Славы. Нажмешь на зелененькую трубку, и сразу пойдет вызов. Я буду внизу, в его машине. Слышишь, малыш? Я тут, рядом, и совсем недолго.
Понимаю, что выгляжу нелепо в его глазах, заискивая и суетясь, что он из чисто мужской гордости старается не показать мне своих чувств, но ничего не могу изменить. Кто бы знал, что это за мука -- разрываться между двумя любимыми людьми! Слышу, как поворачивается ключ в замке -- на все три оборота. Бедный мой мальчик, он боится оставаться один в квартире поздним вечером! Но другая мысль -- о том, кто ждет меня внизу, раздраженно сигналя с интервалом в три минуты, заставляет стремглав нестись вниз по лестнице.
…-- Привет, -- выдыхаю, запыхавшись, и тянусь губами к губам любимого.
Он целует, не глядя в мою сторону. Мужчина занят -- увлеченно разглядывает что-то на мониторе сотки. Терпеливо дожидаюсь, пока он закончит свое важное занятие, и едва поворачивается, расцветаю в ласковой улыбке:
-- Как дела, солнышко?
Морщится недовольно, игнорируя мой вопрос:
-- Чего так долго? Сказала: «Сейчас выйду», а сама целых пятнадцать минут заставила себя прождать.
-- Да я с Сережкой разговаривала, -- оправдываюсь виновато. -- Он же маленький, боится еще дома один оставаться.
-- Скажешь тоже -- маленький! -- продолжает раздражаться Слава. -- Парню восемь скоро будет, а она с ним нянькается как с грудным! Ты ведь знаешь, мне некогда. Еще встреча назначена на девять…
Смотрю на часы. На электронном циферблате горят цифры «20.29».
-- Так мало?! -- невольно вырывается разочарованный возглас.
-- Кто тебе виноват? -- невозмутимо парирует любимый, прикуривая от дорогой зажигалки. -- Собиралась бы быстрей, провела бы со мной на пятнадцать минут больше.
Горечь и обида комом встают в горле, соленой влагой застилают глаза. Отворачиваюсь к окну, стараясь незаметно смахнуть струящиеся по щекам слезы. Если Слава увидит, что я «распустила нюни», разозлится и «накажет» своим длительным отсутствием. Поднимаю глаза и вижу в окне шестого этажа маленький темный силуэт…
Разве я виновата, что так сложилась жизнь? В последнее время все чаще повторяю про себя этот риторический вопрос, стараясь найти оправдание собственной слабости. Думаете, мне не противно постоянно поступаться гордостью и самолюбием, унижаясь перед человеком, который ценит меня не больше, чем какую-нибудь букашку на стекле своего дорогого джипа? Разве моя вина, что я полюбила именно его -- такого вот заносчивого, эгоистичного, считающегося только с собственным «я» и, к тому же, женатого? Разве я выбирала свою судьбу, когда муж -- отец Сережки, бросил нас и ушел к другой, ни разу за все время не поинтересовавшись судьбой ребенка? Разве по доброй воле разрываюсь между тремя работами, чтобы мой единственный сын -- моя гордость, любовь, жизнь -- ни в чем не нуждался? В чем, скажите, я виновата?!
У каждого из нас свой крест в жизни и, наверное, нет ни одного человека, который был бы полностью доволен тем, что дано ему судьбой. Я привыкла. Смирилась. Приняла действительность такой как есть. Я научилась терпеть и не выдавать своих эмоций, даже когда они готовы взорваться миллионом злых, обидных слов и оглушающей истерикой. Лучезарно улыбаться в ответ на откровенное хамство и пренебрежение. Казаться веселой и довольной всегда -- даже когда кулаки сами по себе сжимаются до боли в суставах от нестерпимого желания врезать. Подставлять левую щеку, когда меня бьют по правой. Я в совершенстве овладела искусством мимикрии -- научилась мгновенно приспосабливаться к окружающей среде и людям.
Вот только… Как же я противна самой себе! Особенно когда вижу ясные, доверчивые, обращенные на меня с обожанием и восхищением глаза сына. И даже Сережка не знает, какими долгими и горькими бывают бессонные ночи, когда, глядя на его безмятежное личико, обливаю слезами подушку…
Сережка не любит Славку. Но, стараясь не огорчать меня, тщательно скрывает свою нелюбовь. Я несказанно благодарна ему за это и чувствую себя виноватой перед ребенком, которому приходится быть не по годам взрослым.
-- Мама, а знаешь, какую песню мы будем петь Татьяне Васильевне на ее день рождения? -- заглядывая мне в глаза, изо всех сил старается приободрить Сережка. -- «Солдаты»! «Здравствуй, небо в облаках, здравствуй, юность в сапогах…», -- запевает он тоненьким, ломающимся голоском, изрядно фальшивя. -- А я буду солировать! Представляешь, мам?
На душе моей скребут кошки. В очередной раз найдя повод разозлиться на меня за что-то, Славка вот уже неделю не появляется и не отвечает на звонки. Сережка не знает, что произошло, но, видя мое подавленное настроение и заплаканные глаза, ищет способ утешить. Господи, что бы я делала без него?! Крепко прижимаю к себе худенькое тельце сына и не могу удержаться от слез, чувствуя, как нежно и ободряюще обвивают мою шею тоненькие ручки.
-- А знаешь, мам, что Алинка нам вчера рассказала? -- после продолжительной паузы ни с того ни с сего обрадовано говорит Сережка и, отстраняясь, смотрит мне в лицо. --У нас Алинка знает все на свете. Так вот, она сказала, что нужно сделать, чтобы мечта исполнилась!
В голосе мальчишки слышится нескрываемое торжество. Глядя на него, начинаю улыбаться сквозь слезы:
-- Так что же надо сделать?
Он смотрит на меня таинственно и серьезно. Берет за руку и тащит в свою комнату: «Пойдем!». Усаживает за свой письменный стол, вырывает чистую страничку из черновика по математике, достает ручку: «Пиши!».
-- Что писать? -- я сбита с толку.
-- Напиши свою самую заветную мечту, -- округляя глаза, шепотом говорит Сережка. -- Только пиши подробно, до мелочей. Потом мы эту бумажку свернем и спрячем. И твоя мечта обязательно исполнится. Ну, пиши же, мама! Пиши! -- настаивает ребенок, видя мое замешательство. -- Я потом тоже напишу, после тебя.
Послушно беру ручку и аккуратно вывожу на тетрадном листке: «Хочу, чтобы у нас была настоящая семья -- Сережка, я и папа. Чтобы нашелся человек, который бы полюбил нас сильно-сильно. И чтобы мы его любили тоже…».
…-- А знаешь, какой размах крыла у кондора? -- хитро прищурившись, со скрытым ликованием в голосе задает вопрос мой сын.
Высокий, широкоплечий мужчина морщит лоб, напрягаясь. Похоже, он действительно не знает правильного ответа. Ища поддержки, оборачивается ко мне, но я лишь руками развожу. Понятия не имею, какой размах крыла у кондора. И откуда Сережка-то может знать?
-- Что, сдаешься?! -- уже не скрывая торжества, дергает малыш соперника за рукав джинсовой куртки.
-- Сдаюсь! -- признает поражение мужчина.
-- Ага! -- кричит мальчишка. -- Я выиграл! Три метра!
Мы хохочем втроем, сами не зная почему. Нам просто весело и хорошо вместе, невзирая на то, что Игорь совсем недавно появился в нашей с Сережкой жизни.
-- Подожди, подожди! -- вдруг, словно расшалившийся мальчишка, вскакивает с места и басит, перекрикивая наш смех, взрослый мужчина. -- Я прошу реванша! Слышишь? Я повержен, но не побежден! Теперь ты скажи, кто из борцов становился троекратным чемпионом Олимпийских игр?
Сережка замолкает, задумывается.
-- Ага, не знаешь! -- совсем как маленький торжествует Игорь. -- Не знаешь ведь, правда? Сдавайся!
-- Наши не сдаются! -- неожиданно выходит из ступора мой сын и, разбежавшись, со всего маха бодает головой противника в живот. Игорь подхватывает его, легко, как пушинку, переворачивая вверх тормашками. Интеллектуальный поединок, похоже, перешел в силовой. Нам уже все равно, кто там и сколько раз становился олимпийским чемпионом. Мы хохочем и дурачимся, чувствуя себя совершенно счастливыми.
А вечером, когда Игорь собирается, уходить, Сережка хватает его за руку.
-- Не уходи! -- говорит просительно, и в глазах его читается тоска. -- Оставайся с нами.
Игорь пожимает плечами: «Да я бы остался, брат. Только где же ты меня спать положишь? Я ведь вон какой большой, много места занимаю». На что мой сын решительно отвечает: «Как это где? Будешь спать с мамой!». Мы с Игорем переглядываемся смущенно.
-- Я бы с радостью, Серега, -- басит мужчина. -- Но так не делается. Надо же у мамы спросить, согласна она или нет.
Сережка кидается ко мне, прижимается лицом к моей руке…
Вот уж не думала, что у Сережки и Игоря могут быть одинаковые привычки! Из ванной, перекрывая звуки душа, несется раскатистое пение мужчины. Мы с Сережкой переглядываемся и тихо прыскаем.
Счастливыми глазами сын показывает мне на угол комнаты. Я молча киваю. Этой тайны «дяде Игорю» не суждено узнать. Только нам с Сережкой известно, что под неплотно прибитым к стене плинтусом лежат две записки, написанные на тетрадных листках -- волшебный рецепт сегодняшнего небывалого счастья…