Рассказ из сборника
"Футбол всегда"
Край на край
(* особенно умные мысли выделены курсивом)
Раньше было плохо с футболом. Развивался он, как лопух за баней – сам по себе, среди крапивы и конопли, поливаемый грязной водой с мылом.
Но как все благословенное Господом или придуманное дьяволом, футбол неискореним. Дашь ему здесь по башке – в другом месте ноги вылезут… и уже в бутсах Ленинградского кривокирзосапожного завода.
Сейчас конечно хорошо. Есть спортивные школы по футболу, в которых дипломированные тренера учат детей. Некоторых тренеров я знаю. Они мои друзья. Они разделяют мое мнение о том, что чем напиток дороже, тем больше в нем должно быть градуса, и за это, в основном, я их уважаю. С окружающей действительностью тренера смиряются под давлением не зависящих от них обстоятельств, как и остальной народ, но, в отличие от остального народа, они знают правила. Хотя бы футбола.
Раньше этого ничего не было. Был тот самый лопух за баней. Играли от души – как Бог на душу положит. Правила узнавали по частям: то один пацан чего-нибудь расскажет, то другой. Все знали только главное правило – нельзя играть руками. Из этого правила было два исключения:
1. Рука не считалась рукой, если от прямого удара защищалось лицо. (Лицо в то время уважали)
2. Рука не считалась рукой, если от прямого удара защищались яйца. (Яйца, в отличие от лица, уважают, и по сей день, поэтому такая рука не считается даже сейчас, и даже на чемпионате мира.)
Раньше играли везде и всем, что можно было пинать. Играли класс на класс, улица на улицу и, самое главное, - «край на край!»
В городе как-то стихийно определились «края», не всегда совпадающие с официальными муниципальными районами. Представьте, как бы прикольно звучало: «первомайский край», который, по-настоящему, назывался «Забайкалье» (кстати, никто не знает почему), «свердловский край» – легендарная «Карпинка» (они, наверное, карты «крапили»), «ленинский край» – не менее знаменитая «Ботаника» (тут проще – рядом ботанический сад)…
Никаких официальных чемпионатов по футболу не было. Было, как в современном профессиональном боксе: два еврея договариваются три года и три месяца, и вдруг объявляют:
«Такого-то… такого-то, в Карагачах, «Карпинка» на «Забайкалье». Без судьи, по понятиям, на честность. Время - ближе к вечеру, когда все соберутся, но не совсем поздно».
Не то, чтобы точно все указано в таком устном объявлении, но нам, тогдашним пацанам, было более чем понятно. Это значило, что с обеда начнут собираться, а там видно будет. Это ж не банку погонять на перемене, от звонка до звонка. «Край на край» - это серьёзно. Главное с утра быть на месте, и тогда точно, ничего не прозеваешь.
Только не спрашивайте: почему без судьи? А если будете спрашивать, то не говорите, что меня знаете. Последнего авторитета лишите. Самое опасное, что может упасть у человека – это авторитет. Все остальные части тела можно восстановить при помощи современной медицины, а авторитет, братцы, как целомудрие – он теряется навсегда.
Правила, которых мы тогда придерживались, все знали на зубок. Найти судью, который знает эти правила даже лучше чем все, не составляло никакого труда… Трудно было найти судью, который бы согласился судить. (Это же верная смерть - проигравшие «ширнут» и не перекрестятся. А жить охота всем…)
За неделю до события болельщики готовили цепи, шланги и кастеты. Никто специально не собирался устраивать драку. Ничего подобного. Готовился матч по футболу. Край на край. Цепи, шланги и кастеты (почему-то, не знаю, никогда не фигурировали ножи) готовились на всякий случай.
Вот вы думаете, для чего странам большой восьмерки атомные бомбы, если они их никогда не применяют?… Правильно… На всякий случай… Там тоже «край на край»…
Откуда нам знать, а вдруг мы выиграем во что-нибудь, и те «возбухнут»? Должны мы ответить адекватным асимметрическим ударом или не должны?…
Это сейчас на молодежных матчах все просто: судьи, тренера, всякие представители, редкие болельщики, похожие на футболистов…
А раньше!?.. Степь да степь кругом…
Все менты города знают, что в Карагачах будет футбол «Карпинка» - «Забайкалье», и заранее уходят в отгулы. Кому охота в темноте по кушерям пьяные толпы с цепями в руках гонять?… Так, потом, на шапочный разбор, как санитарки, «раненых бойцов» соберут по бобикам, они же - и обвиняемые, и пострадавшие. Как говорится: «Кто не спрятался – я не виноват»…
У меня с футболом была полная неудача. В нашей деревне все играли в волейбол и называли эту игру футболом. Перепутал, наверное, кто-то поначалу, а потом было уже - какая разница, лишь бы девок побольше. Вот. И приехал я в город в полной уверенности, что в футбол играют руками. Языками, так сказать, в то время не владел и перевести с английского языка, что это ножной мяч не мог.
Когда меня первый раз пацаны позвали играть в футбол, я, конечно, удивился - чего они сетку не натягивают, но виду не подал, догадавшись, что это какая-то городская разновидность футбола.
Поставили портфели вместо ворот, и я тут же сообразил, что нужно попасть мячом в портфель. В начале игры я ловко выхватил мяч из под ног у мальчика по имени Сакура и, с правой руки, метко поразил вражеский портфель…
- Ты чё, падла, типа вызываешь меня? – спросил незнакомый мне тогда в подробностях пацан Сакура.
Я подумал, что вызывать это, как в игре «Бояре, а мы к вам пришли», и это одна из особенностей городского футбола и громко крикнул:
- Вызываю Сакуру!..
Он мне хлесь по харе!… Хлесь другой…
Я не знал тогда, что он Сакура - очень злой и непобедимый бандит, поэтому взял его за шею и свалил на землю. Дальше я не знал чего делать, потому что не знал местных обычаев и правил городского футбола. У нас в деревне считалось - если поборол, то победил. А тут?…
Сакура извивался подо мной, а я давил его шею и оглядывался по сторонам. «Стороны» молчали, потому что были очень удивлены, что кто-то посмел кровавому бандиту Сакуре отвинчивать шею…
- Хорош… - тихо прохрипел Сакура – сдаюсь…
- Ну, жди, сука, – сказал при общем молчании освобожденный мною Сакура, потирая шею, – вечером зарежу!
Говорили мне, что в городе все по-другому, чем в деревне, но что бы настолько!.. Не успел приехать - сразу «на перо ставят».
- Подождите, – говорю, – давайте реально разберемся. За что меня резать, если я всего лишь в пятом классе? У вас что? Всех, которые приехали из деревни, режут что ли?
- Не всех, а выё….ых!
- А чё я сделал? Ты первый начал!
- А чё ты руками мяч хапаешь?
- А чё нельзя? У нас в деревне можно было…
- Ты чё с Сибири?
Я тогда думал, что Сибирь - это там где холодно, а поскольку у нас в вологодской деревне было всегда холодно, я сказал:
- Да.
- Ну, ты - Сибирь!…Лапоть!…Урём!…Покажи медведя!… - расслабились пацаны.
- Я его не буду резать. Он - «урём»! – с облегчением, что не надо резать, сказал Сакура.
- Это хорошо! – радостно сказал я. – А то я на завтра все уроки выучил, получилось бы по-дурацки – все уроки выучил, а тебя зарезали… Ты, Сакура, другой раз заранее скажи. Я, тогда хотя бы сучью ботанику не буду учить.
- Базару нет, - ответил Сакура.
- Раз ты всё руками хапаешь, – сказал Толстый, – то будешь вратарь - по кличке «Хоп»…
Так я и стал вратарем по кличке «Хоп». И был им долго. Я был маленький, но очень самоотверженный вратарь. Я бросался в ноги, не зависимо от грунта. В камни, пыль и асфальт. Нападающие боялись подходить к воротам близко, потому что, падая им в ноги, я подсекал их, и они в, отличие от меня, рисковали не ребрами, а головой. Игре это добавляло дополнительную кровавую окраску и девушки пищали… А девушек мы любили, и чем дальше - тем больше и глубже…
За край (я - забайкальский) меня не взяли. «Главшпан» сказал:
- Вроде вёрткий, но шпендель. За верховые не ответит.
Нашли какого-то Большого в фуфайке. Сакура возник по мелочи:
- Он может, не стоял никогда, а ты его сразу ставишь, а вдруг не устоит?
- Заглохни, гальман! Отвали, а то наступлю…
- Размяться бы, - сказал Большой в фуфайке.
- Мяча нет. Толстый обещал, сука… До игры всего три часа, а ни его, ни мяча…
- Все толстые – суки, – сказал я с тонким намеком на Большого в фуфайке.
Большой сказал:
- Да, ули мне мяч… Я так…
И стал бросаться на землю, то влево, то вправо, показывая, как он умеет отбивать мячи изо всех углов.
- В фуфайке не больно… Ули ты фуфайку не взял?.. Ни одного нашего пацана за край не будет! - психовал Сакура.
- А Кыла?.. (Кыла, по прозвищу «Дай закурить», играл в футбол классно, но у него была беда. У него одно яйцо было величиной с граненый стакан, поэтому он и был, вместо Коля - Кыла.)
- Не может Кыла. Кылу предки на операцию положили… Гадом буду козлы. Если ему большое яйцо отрежут, у него равновесие нарушиться – хрен тогда, а не футбол…
- Я читал, что у бразильца Гарринчи одна нога была короче другой, на 10 сантиметров и ничо… – сказал я.
- А яйца? – спросил Сакура.
- Чё яйца?
- Яйца у него какие были?
- Про яйца там ничего не было написано.
- Ну вот! Не сифонь, чего не знаешь…
Главшпан задумчиво смотрел на бугая, который продолжал бросаться на землю и рассуждал вслух:
- Чувствую, ля, чё-то сегодня не то будет… Разведка донесла – Карпинка ни цепей, ни шлангов не режет… Сюрприз готовят, суки…
- Может, забздели и не придут? – спросил на лету бугай в фуфайке.
- Да хватит те падать – раньше времени жопу отобьёшь.
- Я ж в фуфайке!..
- А перчатки где?
- Толстый обещал принести.
- Толстый – сука, – снова встрял Сакура, – Он и мяч обещал, не принес…
- Гальманы должны быть немые! – крикнул «Главшпан», давая Сакуре пинка, – сплавайте лучше за Толстым… Один хвост здесь – другой там…
Мы пошли. Сакура на ходу прошипел:
- Я эту падлу зарежу!…
- Который в фуфайке?… - обрадовался я.
- В х..яйке!.. Главшпана - падлу… Года через два…
Потом чего-то подсчитал, шевеля губами, и добавил:
- Или через три…
- Почему через три?
- На малолетку не хочу. Там оторвы одни. Беспределят без понятий…
- А ты как-нибудь потихоньку зарежь. Что б никто не знал. Что б не сесть.
- Ну, как я зарежу потихоньку, если ты уже знаешь?
- Я не скажу никому…
- «Не сказу никому», - передразнил Сакура, – Ты знаешь, почему у Кылы одно яйцо большое?
- Родился, наверное, такой или курит много и заболел…
- За…ел! Его братан магазин бомбанул. Коляна на допрос. Он в незнанку. Они ему яйцо зажали в тиски и крутили пока все не рассказал… Долго держался, дурак… Яйцо потом опухло. И стал Коля - Кылой… Тя как звать?
Коля… ты ж знаешь…
- Так вот, если не хочешь быть Кылой, колись и не выпендривайся, – мне все равно в тюрьму дорога.
- Откуда ты знаешь?
- Да чувствую чё-то… Да мне по фигу… Смори!… - Сакура залез куда-то в штаны и вытащил оттуда нож без лезвия. Выдержав паузу, он на чего-то нажал, и со смачным звуком «смач» из рукоятки выскользнул нож…
- Ух, ты?! – не смог я сдержать восхищения. – А это чё?
Посредине ножевого полотна было небольшое продолговатое удлинение, как бы вдавленное внутрь.
- Кровоспуск, гальман!
- Для чего?
- Когда режешь кого-нибудь, чтобы кровь стекала ровно… Ну, наверно… Короче мне тот сказал, у кого я его на лайбу сменял.
- Как ты теперь без лайбы?
- Теперь пусть от меня убегают…
Сакура неожиданно ткнул мне в бок ножом. Нож по рукоятку ушел мне под рёбра. Я не успел ни испугаться, ни пикнуть: только холод металла, прижатый к моему боку, и ожидание, когда пойдет кровь, и удивление - почему не больно?…
- Не бзди, я кнопку нажал. Нож внутрь ушел. Ну, чё, очко сжалось?..
- Сжалось! Ты уже зарезал кого-нибудь?
- Нет, пока… Сегодня может… Толстого! На сало! Ха-ха-ха!...
- Толстого – на сало!!!
- На сало!!!…
- На сало - Толстого!...
Дальше бежали бегом…
Толстого дома не было. Бабка сказала:
- Толинька на музыке.
(Родичи свято верили, что «Толинька» ходил на музыку… «Забил» он на эту музыку уже как полгода. Вечером придет домой, полчаса «почеканит» по клавишам херню всякую…) Мамка бухгалтерша и папка шофер «примут» по «маленькой» перед ужином:
- А сын-то у нас, мать, человеком растет… Смотрю, все быстрее и быстрее играет…
- Занимается. Я ж ведь слежу, – встревает бабка.
- Сто грамм-то «тяпнешь», старая колода? – добрел глава семейства.
- Ой, да куды мне сто грамм? Своей дури хватат! – кокетничала бабка, но стакан подолом уже вытирала…
Толстый больше музыки любил анашу. Поэтому вместо музыки ходил на каланчу, где собирались анашисты…
- Раз «на музыке» – значит на каланче, – уверенно сказал Сакура.
Мы пошли на каланчу…
Толстый сидел на папке с нотами и «тянул косяк».
- Где мяч и перчатки? Два с половиной часа до игры!..
- В сетке, – улыбнулся «Толинька».
- А сетка?
- В сумке.
- А сумка?
- В яйце у «Дай закурить»…
Анашисты вокруг заржали.
Сакура взял штакетину и начал штакетиной бить анашистам по головам, пока штакетина не сломалась. Анашисты не обращали внимания.
Мы взяли Толстого за ноги и стащили его с папки. Оказывается, он сидел не только на папке, но и на сумке, где были мяч и перчатки, и всё это скрывал собой.
- Ну, и пердель у тебя, Толстый, – восхищенно сказал Сакура.
- Жопа, как жопа, - сказал Толстый, – только большая... Это всё из-за анаши. Меня после анаши на свинячку тянет. Жру и жру. Спасу нет… Бабка в чане варит, веслом мешает. Если бы предок не таксист – хрен бы прокормили.
- А руки че у тя такие тонкие?
- А в них ничо тяжелее стакана и ложки не бывает. Да мне не надо - я в любых драках падаю сразу и сжимаюсь в колобок. У меня жира много - пинай, не пинай – до костей не достанешь…
- Очень удобно, – сказал Сакура осматривая свое вечно недокормленное тело, - хотя… «Пером» можно достать и до костей.
- «Пером» можно, – согласился Толстый…
За час до игры уже было примерно тысяча народу людей. Карпинские откуда-то прикатили бочку с пивом, и подручными железяками сбивали с крана замок. Мелкие пацаны гоняли мячи разного размера между деревьями и путались под ногами.
Наши ранние болельщики ходили, как говорила моя бабушка: «будто обкакавши», потому что в штанах у них были цепи. Безо всякого приказа пришедшие, незаметно сами для себя, встали по разные стороны поля. Карпинские ближе к каналу, наши - к лесу.
В середине предполагаемого футбольного поля стонала пивная бочка, не желая поддаваться тяжелым ударам ворюг и отдавать пиво даром… Но, как говорится, «наутро она уже улыбалась». После очередного меткого удара замок был сбит, и желтая живительная влага хлынула из крана. Сначала пили, как из колонки обхватывая губами кран, причем, очередь вела себя культурно и состояла не только из Карпинских - хозяев бочки, но и из Забайкальских. (Не угостить – полное западло).
Некоторых, которые «сосали» слишком долго, ласково и весело поторапливали:
- Эй! Душ - не баня! Освободи сосок, к едрёне матере!..
Потом, появились банки, какие-то фиговины из-под томатной пасты, и дело пошло веселей. Вокруг бочки образовался «осник», из-за которого не было видно самой бочки. Раз за разом от осника отделялись «осы» с добычей и уносили добычу на свою сторону…
Скоро источник иссяк.
Бочку катнули с горки в канал и она поплыла в село Беловодское, куда стекались все реки, каналы и канализации нашего города-героя. Воды - сточные и не сточные - стукались о крупную сетку, которая оставляла тамошним охотникам-мародерам только крупную дичь: пустые бочки «из-под всего», трупы людей и животных, а также упущенные спортсменами байдарки и каноэ…
Вообще наш Большой Канал, как Американский Большой каньон, имеет очень большую историю. Лет тридцать назад жизнь там кипела и купалась. Были, конечно, «врачи-вредители», которые говорили, что купаться в Большом канале нельзя, потому что там, видите ли, «фекалии». Но, в летнюю жару народу было так худо, что он (народ) был готов макнуться даже в фекалии, лишь бы «охолонуться маненько».
Мелкие пацаны думали, что фекалии, это такие вредные рыбы и пытались поймать их на червяка, но на червяка клевали только гальманы. Гальманов ели кошки и один мой знакомый главный инженер большого завода, чтобы показать своим детям алкоголикам, что он из народа, и пусть «гонят», как все, а не выпендриваются и не выпрашивают у папы на кабак...
Забайкальские проверяли экологию на фекалии просто. Они черпали воду ладонью и кидали туда копейку. Если копейку было видно – можно было купаться. Я, вопреки законам физики и агрономии, почему-то думал, что основная дрянь плавала по дну канала и глубоко не нырял. Да и вообще, купался мало. В основном смотрел на полуголых тёток.
Отдыхающих трудящихся, особенно по воскресеньям, было полно. Тётки окунались в воду с визгом «их!», оставляя голову снаружи, и тут же выпрыгивали из воды. Очень редко (за всю жизнь я видел только три раза) при резком вставании коварная коричневая вода сдёргивала с тёток лифчики, и испуганные титьки размазывались по туловищу. Тётки суетливо запихивали их обратно, кружа головы окружающей молодежи. Потом они ложились на покрывала и высыхали. Вода испарялась, оставляя красно-коричневый цвет глины и фекалий на коже тёток. Они становились красивые. Это называлось – «цыганский загар». То есть до первого душа. А если не мыться, то на всю жизнь.
Сейчас трудящихся летом на канале нет. Или жара уже не такая, как раньше, или кондиционеры понакупили, или просто трудящихся сейчас нет. Пуст канал… Впрочем, трупаков нет-нет можно увидеть. Но, как трупака поймёшь - трудящийся он или нет?..
- Пошли в канал поссым, – сказал Сакура.
- Там Карпинские кругом, киздюлей могут отвалить…
- До игры ничё не будет… Или ты ссышь в канал ссать?
- Да, говорят, кто в канал ссыт, тот потом тонет.
- Как это?
- Русалки за струю стягивают!..
- Да не бзди. Я постоянно в канал ссу. Из принципа. И ничо.
(Это действительно, что в отсутствие достаточного образования и крайне скудного словарного запаса, Сакура отношение к окружающей его жизни выражал методом писания на тот или иной объект)…
Я, как человек, в глубине души, даже в Советское время, веривший в сверхъестественные вещи, осторожно «звенел» на границу между водой и сушей…
- Ссыкун ты! – сказал Сакура, что в переводе означало «малодушный человек» или «трус», и, встав на край канала, постарался достать струей до стремнины…
По направлению к струе плыл какой-то человек, издали неузнаваемый. Сакура закончил.
- Моя ссака целебная! – резюмировал он.
- Почему?
- Когда домой забегаю, бабка просит поссать в банку и пьёт. Говорит, от того так долго помереть не может, что это ей лечит органы.
- Вон, видишь, плывет? Тоже, наверное, твоей ссакой чё-то лечит.
- Эй, левей бери! – крикнул Сакура и заржал.
Плывущий нырнул… И вынырнул из «фекалий» уже прямо возле нас. Это оказался Кыла.
- Успел? – крикнул он, вылезая на берег, - дайте закурить!
- Смотри, я Кылу от килы своей ссакой вылечил, – пошутил Сакура, и вынул мятую пачку «Памира».
- Не опоздал? – еще раз спросил Кыла, отряхиваясь, как собака.
От длиннющих волос на нас полетели брызги.
Было такое ощущение, что нас обоссали нашей же мочой.
- Ты же на операции должен быть? – спросили мы, утираясь.
- Да, отменили. Сказали – «не хер бинты тратить, если рак».
- Ты ж говорил: менты яйцо тисками за брата жали? Причем тут рак?
- Киздел. Для понту. Нет у меня никакого брата. Просто пухнет яйцо, да и всё… врач сказал, что надо было в прошлом году чикать, а сейчас поздно…
- У Сакуры моча целебная…
- Ну и чо?
- Я чего-то читал про это… Пить надо или натирать…
- Чё ты, говно всякое читаешь? Нож бы лучше себе сделал, – кашлянул Сакура.
- Зачем он мне нужен?
- Дурак, когда нужен будет, сто раз вспомнишь. Тогда поймешь зачем, да поздно будет… Слушай, а действительно, чё у Карпинки ни шлангов, ни цепей нет? - почему-то спросил маленький бандит Сакура, будто большой бандит Кыла должен был об этом знать…
- Сакура, закурить дай! – повторил мокрый Кыла, - и «кеты» дай, а то я из дома в трусах сбежал… А ты Хоп, штаны снимай.
- Не надо, – сказал Сакура, - у нас маленькие. Толстого разденем.
- Надо гол забить, пока не сдох, - закончил наш разговор Кыла и прикурил…
- Кто не сдох?..
Когда пробирались через чужих к своим, Кылу узнавали. Карпинские прикалывались:
- Кыла, у нас мяч лопнул. Можно твоим яйцом сегодня сыграем, тебе же отрезали?!..
- У тебя яйцо с ниппелем или со шнуровкой?..
- Ты чё в трусах?… они тебе незачем… там же нет ничего…
Кыла ничего не говорил. Просто, шел сквозь шоблу, опустив глаза, но было видно, что глаза он опустил не от страха, а от безразличия.
Уже ближе к своим, Сакура обернулся и крикнул:
- После игры будете яйца считать… Свои яйца!...
- Говорящий гальман!.. Говорящий гальман!… - заржали Карпинские.
- Посмотрим сегодня - кто гальман! – шипел Сакура и щупал в кармане нож.
Наш главшпан обрадовался:
- Кыла пришел, классно! Толстый, раздевайся – отдай шмотки Кыле.
- А чё я-то? – вяло спросил Толстый.
- А кто?
На этот вопрос у Толстого ответа не было и он стал снимать штаны и кеды…
- Чё у тебя тут под стелькой?.. Давит… – спросил Кыла, пробуя пробежаться…
- Ой! – сказал Толстый, – Запарился, там же «ручника» на три чирика… вытащи… дай сюда…
- Вино лучше пей, дурак!
- А я и вино пью. У меня есть в сумке «Фауст» с «чернилами». Хочешь?
- Ты, точно - дурак, я ж играю… Дай закурить… А вино на после игры оставь…
- На фиг? После игры – драка… разобьют… я сам выпью…
- Лови свой «баш», анашист и алкаш… - крикнул Кыла, кидая анашу Толстому, и подумал: «Стихами заговорил – точно рак, наверное…»
Сигарета была какая-то невкусная…
«Наши» неумело разминались, пиная туда-сюда чей-то кривой мяч. Вратарь по-прежнему падал из угла в угол без мяча. Я хотел ему сказать, чтобы отдохнул. Часа полтора уже падает. Потом подумал: «да, ну их на фиг, дадут пинка, облажают перед чувихами», и пошёл к Толстому смотреть, как он пьет вино, чтобы не пропало…
На противоположной стороне Карпинский «главшпан» настраивал своих перед игрой, показывая на Кылу, который вертел задом для разминки. Видно соперники не ожидали, что грозный нападающий выйдет на поле (был сигнал об операции), и теперь перестраивали тактику. Нужно было решить - кто будет «косить Кылу»…
Где-то неподалёку заурчали мотоциклы.
- Менты… менты… менты! – пронеслось но «нашим» и «не нашим»… Некоторые нетерпеливые рванули по камышам к болотам, остальные соображали куда выбрасывать «железо». Толстый сидел на пеньке и в спешке «давил» Фауста, чтобы не достался ментам…
- Да не очкуйте, - крикнул Карпинский главшпан – это «наши» пацаны. Не слышите, что ли?.. Это ж «Явы»!
По голосу слышалось – он рад. Непонятно только чему? Наверное, тому, что Забайкальские «заочковали»...
- Чё? Сжалось очко? – заорали с «той» стороны.
- Если у нас сожмется – у вас срастётся! – крикнули с «этой».
Три Явы с большими ящиками на багажниках и какими-то пьяными «шмарами» на ящиках протрещали посреди поля и «тормознулись» на «той стороне».
- Ясно, где цепи, – сказал наш главшпан, – в ящиках, а я-то думаю, чё они все «пустые»? Ну, теперь, Слава Богу (почему-то), всё как положено…
Ближе к установленному времени «наши» и «не наши» засвистали. Главшпаны сошлись в центре поля, и, не подавая руки друг другу, о чем-то нервно поговорили. «Наши» ощупали цепи в штанах, под предлогом почесаться. Сакура погладил нож. Толстый глотнул сизого вина из черного «фауста» и упал.
- Короче, – сказали «главшпаны» и разошлись по «своим»…
«Наш» подошел к игрокам и сказал:
- Короче… Аутов нет, три угловых - пеналь, если кровь или синяк - штрафной, руками за рубахи не хватать, высота на глаз. (Вместо штанг было два камня). При непонятках - спорный на три удара... Восемь на восемь. Кто где будет играть? Кыла?
- Щас разберемся. Ты в воротах, остальные в защите. Если мяч отберете – пинайте в мою сторону. Я - в нападении. А там – война план покажет… Поехали!
Команды пошли занимать места на поле. Главшпан глотнул из «Фауста», который вырвал из рук спящего Толстого вместе с мячом, и закурил. Сделав несколько затяжек, он подбросил мяч перед собой, пнул его в небеса и крикнул:
- Понеслась!!!
Обе команды в полном составе рванулись к мячу и сбились в кучу. Над кучей возвышался длинный Кыла, который поспел к нужному месту первым, и теперь его охаживали по ногам и свои, и чужие. Кыла выбил мяч из кучи. Мяч стукнулся о кочку и нырнул в лес. Самые нетерпеливые из игроков рванулись в чащу и скоро кожаный снаряд снова был в гуще борьбы.
- Батя мне сказал: «никому мяч не давай», – выдохнул вместе с дымом анаши проснувшийся Толстый.
- Заткнись, пока кандюлей не навешали!..
- Я обычно в клубок сжимаюсь и падаю, а за счет сала… – затянул свою песню Толстый, но его никто не слушал…
- Банку давай! - орали с обеих сторон.
Мяч был виден редко. Футболисты, как осы фигу, или как мужики - бочку с пивом, облепляли со всех сторон собственность Толстого, и ей редко удавалось вырваться на волю, чтобы весело попрыгать по кочкам, радуя сердце хозяина.
Когда мячик скакал, Толстый думал: «Вот мой мячик скачет». А когда кожаный друг стоимостью 31 руб. 72 коп. страдал под жестокими пинками в гуще разъяренных игроков и улетал в лес или болото, Толстый думал: «Мой мячик куда-то делся. Что я скажу бабушке?»
«Ихний» вратарь по кличке «Дуршлаг», маленький, как я, но вёртче и старше, от нечего делать курил, сидя на камне-штанге. Карпинские мотоциклетные «шмары» кричали:
- Эй, встань с холодного камня, а то «кыла» будет!
«Наш» изредка бросался влево или вправо, просто так, без мяча, чтобы размять себя и фуфайку.
Карпинский главшпан крикнул своему голкиперу:
- Эй, Дуршлаг херов. Ты хоть разминайся, как «ихний»… Готовься…
- Ули готовиться… у него фуфайка, а я ссать хочу, как из пушки…
- Ссы здесь!
- Ссы здесь! Ссы здесь! Ссы здесь! – заскандировали шпанские девки возле мотоциклов…
- Ты чё, совсем западло меня держишь, перед биксами ссать?
- Ладно, давай быстро… Я пока постою…
Вратарь - из принципа - медленно, как бы нехотя, пошел за кусты, чтобы не «лажаться» перед чувихами.
Толстый курнул и сказал:
- А я никогда не стесняюсь писать. Тут нет ничего смешного. Все же знают, что есть пися и она писеет…
- Заглохни ты, со своей писей! – прошипел, увлеченный игрой Сакура, показывая край ножа…
- Нож… - сказал толстый… и тут же забыл…
Характер игры не менялся…
Самым верным отличием дворового футбола от профессионального является то, что на улице за мячом бегают все сразу. Как дворовые игроки не договариваются насчет позиций перед игрой, - во время игры они забывают всё.
Отчетная игра, как и многие, ей подобные, немножко напоминала регби. Мяч из гущи играющих вылетал редко, неожиданно для самого себя и самым невероятным образом. Однажды он прилетел прямо в руки Толстому. Толстый погладил его и сказал, как живому:
- Помнишь папку-то? – и добавил, - вот и меня так всегда киздят… Ты в кружок сожмись, салом наружу…
Договорить он не успел. Налетевшие игроки выпнули у него мяч вместе с папиросой. Толстый поднес руку ко рту и курнул палец…
Из очередной заварухи мяч еле смылся, увернувшись от удара Карпинского бугая, стукнул Кыле по коленке, и, для верности ударившись о кочку, не спеша поскакал к Карпинским воротам.
- Дуршлаг, лять! – Заорал главшпан, но было уже поздно…
Мяч скакал в ворота, и застегивающий на бегу ширинку вратарь явно не успевал. Главшпан прижал мяч руками к земле прямо на линии ворот, поднял его и передал подбежавшему вратарю.
- Ты чё, конь пожарный? По полчаса ссышь!
- Какое - полчаса, ты мне даже стряхнуть не дал!
- Сколько писю не тряси – капля все равно в труси! – неожиданно бодро крикнул Толстый.
Народ заржал.
- Выбивай, – скомандовал Карпинский главшпан вратарю.
- Кочумай выбивать! – окончательно борзел Толстый, ввёртывая музыкальные термины для солидности, - а кто у вас вратарь?
- Чё ты там провякал? – двинулся на Толстого один из Карпинских качков.
- Тохто, Паровоз! – встрял, на всякий случай, наш «главшпан», – чё ребенку предъявляешь? Предъяви мне – я отвечу!
- Твой ребёнок сто кило весит – это ещё без говна…
Напряжения снял Кыла:
- Дай закурить? - спросил он у «ихнего» качка. И когда прикурил – спросил:
- А в натуре, кто у вас - вратарь?
- Да, вот же, - Дуршлаг! Чё, ты, дуру строишь? – наехал Карпинский мазун.
Но, Кыла-«Дай закурить» был авторитетный футболист и пацан, и мог «ответить».
- Тогда чё, ты, руками мяч хапаешь?
- Ты, в натуре, в гальмана играешь? Он «по делам» в кушари пошел… я только на минутку подменил - и всё…
- А чё тогда не сказали, что у вас замена?
- Ты чё не «догнал» - «На минутку!!!»
- На минутку серут в утку, - подошел наш «главшпан», – правила есть правила. Если ты не вратарь, тогда гол. Один ноль в нашу пользу!
- Фиг с ним, - понял смысл претензий опытный вожак Карпинской ватаги, - я вратарь!
- А я, тогда, кто? – не к месту «выступил» Дуршлаг, по-прежнему держа мяч в руках…
- Хрен в пальто! – хором гаркнуло Забайкалье и весело загремело цепями под видом почесывания промежностей.
(Да, конечно, я понимаю, что ничего нового. И сейчас так говорят. Но, зачем я буду врать, если все «наши», в тот момент, крикнули именно это предложение.)
Карпинские заорали:
- Это ваш - хрен в пальто, (намекая на фуфайку) а наш - просто поссать ходил… Мы же вам, гадам, тоже пиво давали!..
- Давай, по-пацански, - сказал Кыла, – разведем ситуацию. Если вратарь - ты, «базар джок». Хоть и не предупредили об обменке, - гола не было.
- Так, а я ж чё говорю…
- Тогда Дуршлаг - кто?
- Хрен в … - попытался заорать Толстый. Но под взглядом главшпана подавился вермутом.
- Чего он на поле делает? – наседал Кыла.
- Дуршлаг - простой игрок… Он не вратарь, – закричали Карпинские, – «главшпан» вратарь!...
- Тогда встречный вопрос, – бледный Кыла не унимался, – какого мазута у него мяч в руках?..
После небольшой паузы Забайкальские врубились и заскандировали:
- Пендаль! Пендаль! Пендаль!..
Карпинский «главшпан», припертый к стенке, тянул время, устроив внутреннюю разборку:
- Дуршлаг, падла, ты чего мяч в руки схватил? Ты чё, не врубаешься, что это «рука»?
Дуршлаг отбросил от себя мяч, будто это могло помочь, и судорожно напомнил:
- Ты же сам орал: «Дуршлаг, Дуршлаг…», я даже «стряхнуть» не успел, как ты сам мне его в руки сунул…
- Кого его?.. Вместо того, чтобы тут мудями трясти, как все люди, он пива нахлебался, урод… в кушари побежал!.. Ты - не вратарь, ты - ссыкун!
- Гребаный какой-то пенальти!... Ни хрена не понимаю… - вступил «ихний» качок.
- Ладно, - сказал хитрый Кыла, – поскольку ситуация у соперника тяжелая – хорош хрен мучить! Иди Дуршлаг, стряхни остатки. Мы тебе разрешаем стоять на пенделе и дальше, но что б больше все по правилам…
Хитрый Карпинский главшпан, врубившийся, что он снова «политбюро», а не вратарь, и в случае чего все «стрелки» на Дуршлага, стремительно согласился:
- Хрен с вами, дольше разбираться будем. Темнеет уже. Иди, «Дура» (уменьшительное от Дуршлаг), доссыкай и становись… Кыла, дай закурить, – в знак примирения закончил он.
- Лучше ты дай, - сказал Кыла.
Все закурили…
- Давай, перерыв пять минут!? Пусть все поссат! – крикнул Толстый…
- Давай! Давай!… - заорали все и повернулись спиной к футбольному полю. Кругом зажурчало. «Шмары» завизжали и отвернулись.
Толстый допил вино и закричал глупые детские стишки:
«Давай поссым» -
Сказал Максим,
И тысяча залуп мелькнули под забором…
«Отставить!» - закричал Суворов…
Но было поздно – забор уже поплыл!»
- Эй, Толстый, а ты сам то чё «писю» не вытаскиваешь?
- А я писюю один раз в день.
- Почему?
- Я свою писю стесняюсь.
- Дурак! - крикнули «шмары»…
Перекур заканчивался. Карпинский главшпан кинул «бычок» в ворота и не попал:
- Хорош курить. Дуршлаг, «стряхнул»?
- Да, я никуда не ходил, вы чё, в натуре, чмарите? Чё я вам?
- Хорош базарить, становись в позу и отбивай. А лучше лови…
Наш «мазун» отсчитал восемь метров и бросил на землю «бычок». «Бычок» лежал очень близко от ворот. Карпинский длинными шагами отсчитал свои восемь метров и смачно пометил место пробития плевком. Получилось очень далеко.
Кыла, который, конечно же, должен был бить пенальти, поставил мяч между Забайкальским «бычком» и Карпинским плевком. Никто не спорил: «Ни тебе – ни мне».
Дуршлаг дёргался в воротах, пытаясь сбить мушку у пенальтиста.
- Держи уши! – крикнул Кыла и, недолго думая, что есть дури «бабахнул» по воротам. Дуршлаг инстинктивно пригнулся и мяч прямо над ним просвистел в чащу.
- Го-о-о-о-о-л!!! – заорали забайкальские и кинулись поздравлять Кылу.
- Стоять! – крикнул Карпинский «главшпан», - Ни уя не гол! Выше ворот!
- Ты чё, паскуда! – возник «наш», - Твой Дуршлаг и так шпендель, да ещё пригнулся!
- За паскуду ответишь?
- За всё отвечу! Ты за своего шпенделя ответь!
Стороны потихоньку расходились на свои места за цепями, потому что, судя по всему, футбол уже кончался…
«Всё-таки забил перед смертью», - подумал Кыла и попросил у Толстого закурить. Толстый сунул ему начатый «косяк» и начал застегивать куртку, чтобы удобнее было сжиматься в клубок.
- Дуршлаг, иди сюда! – гаркнул Карпинский, - «ответь», выше было или нет?
- Без базару – выше, я в прыжке не достал!
- Да, ты, зассал, козёл, и пригнулся! – крикнул Кыла, который уже успел курнуть несколько раз «ручника» и окончательно понял, что футболу на сегодня конец.
- Так! – резюмировал Карпинский «мазун», – Перед кем будешь отвечать за козла?
- По уй! – бесстрашно ответил бомбардир, досасывая насаженную на спичку «пяточку»*.
(* «пяточка» - остаток «косяка»*. «Косяк»* - папироса забитая анашой.)
- Перед «козлом» пусть и отвечает! - уверенно встрял наш «главшпан».
- Ты, типа, хочешь на «выставку»? – кинул затраву хитрый Карпинский.
(«На выставку» – означало, что большой драки не будет, а каждый край выставляет одного, и в драке один на один решается - какой край «нагнул». «Нагнуть», означает одержать победу - со всеми вытекающими отсюда последствиями.)
- А, ты, чё, типа, «напугал»? Кыла, на «выставку» идешь?
- По уй! – Кыла после косяка помнил только эти два слова.
Как и предрекала Забайкальская «торсида», «очко» Дуршлага не просто сжалось, а срослось. Было ясно, что Кыла «вышибет» ему «на раз».
- «Тохто, паровоз»! – напомнил Карпинский, – На «выставе» «любака» выбирает тот, на кого «пырхнули». А раз «пырхнули» на нашего – он и выбирает.
По понятиям выходило верно.
- Базар - джок, - нехотя согласился наш «мазун», - Дуршлаг, с кем будешь?
- Так, я - чё? – вспомнил ещё кое-какие слова Кыла. – Не «махаюсь», что ли?
И, подумав, добавил:
- Если чё – мне по уй!..
- Короче, хорош базарить! Выбирай, Дуршлаг! – заорали с обеих сторон, которые принимали всё более чёткие очертания.
Дуршлаг нашел в себе силы сплюнуть, но попал на штанину. Изо всех сил пытаясь не потерять самообладания, он закурил и двинулся на «выборы».
- К нам идёт, сука! – прошипел Сакура и опустил руку в карман.
«Сейчас меня выберет и убьет!» - пронеслось у меня в голове, и я незаметно встал за Толстого, который, слегка покачиваясь, увлеченно забивал очередной косяк, и, как мне кажется, вообще не понимал, что происходит.
- Выбираю самого здорового! – дерзко крикнул Дуршлаг и «щелкнул» бычком в Толстого.
Дуршлаг, гадина, раньше жил в нашем краю и знал, что Толстому может «вышибить» любой.
- До первой крови или до «сдачи»?
- До сдачи! – заорали с обеих сторон, потому что до сдачи всегда дольше и кровавее, а значит и интереснее.
- Пять минут на подготовку! – объявил Забайкальский.
Возле бойцов скучились «секунданты».
Оживленные забайкальские, предчувствуя лёгкую победу, похлопывали своего бойца по плечам.
- Главное - резче! Он - пьяный в жопу, ты его на раз уделаешь!
- Пина между ног сразу, а как согнётся - в «пятак». Потом ногами добивай.
Наши пытались разбудить Толстого.
- Очнись, зараза! Сейчас тебя киздить будут! Попробуй упади, гад!
- А чё делать-то?
- Прикройся и жди момент. Он - шпендель, тебя не пробьёт.
- Прикройся и смотри между рук. Тебе один раз его достать - и он готов. Если чё - отпинывайся.
- Я не могу пинаться. Если я ногу подниму, я упаду.
- Смотри, - сказал главшпан, - если сдашься - еще от меня кизды получишь… каждый день…
Бойцы сошлись в центре. Раздухарённый Дуршлаг и вялый Толстый, которому «секунданты» насильно согнули руки и прикрыли ими «пятак».
- На десять шагов не подходить! Погнали!
На Толстого посыпался град ударов со всех сторон. Противник бегал вокруг него, как карусель вокруг столба, и тыкал в глыбу маленькими и злыми кулачками. От ударов Толстый трезвел, и, трезвея, всё больше ощущал ужас своего положения, потому что нужно было делать выбор между лицом и промежностью. Руки, которые могли прикрыть уязвимые места, были одни.
«У меня должны быть дети. Я единственный наследник в семье», - по-взрослому подумал Толстый и опустил руки, прикрыв ими детородный орган.
- Козел! Козел! – орала наша сторона, - Махайся! Крой лицо.
- Мочи! Мочи, «Дура!», – визжали «шмары» громче всех…
Рожа Толстого была красного цвета и он только выбирал место, куда бы помягче упасть и сдаться. Карпинские уже праздновали победу…
И тут Дуршлаг совершил непоправимую ошибку. Он решил закончить поединок эффектным ударом «под дых», сблизился с Толстым и что есть силы «ухнул» ему в мягкий живот. Толстый подумал: «пора!», и рухнул, раскинув руки, на противника. Он подмял Дуршлага целиком. Только лицо вёрткого вратаря торчало из-под мышки у гиганта и выражало недоумение.
- Бей! Бей! – орали забайкальские Толстому, - Бей, гад!
- Толстый с трудом поднял свободную руку и неумело стукнул ею, как молотком, по единственной части тела соперника. Часть тела скривилась и прошипела:
- Отпусти, сука!
- Бей! Не останавливайся! – орали «наши».
- Выкручивайся! – Орали не «наши»…
В серьёзной драке правила «лежачего не бьют» не было. Не в кине…
У Толстого не было сил встать и отпустить противника, но была сила поднимать и опускать кулак на его лицо. Дуршлаг обагрился первой кровью. Ему не так было больно, как тяжело дышать. Шпендель понимал: еще минута - и он задохнётся, придавленный слоноподобым противником…
- Сдаюсь, отпусти, падла! – Выплюнул вместе с кровью роковые слова Дуршлаг.
- Ура-а-а-а-а-а! - Заорали мы - Победа!!!
- Не по правилам, он его задавил! – заорали Карпинские.
- Пошли вы на ….!
- Пошли Вы в ……!
Толпами уже правила стихия. «Главшпанов» не было видно. «Наши» полезли в трусы за цепями. Карпинские кинулись к мотоциклам…
И тут проявилось их главное коварство. Багажники мотоциклов были доверху забиты камнями. Не имея стрелкового оружия, мы отступали под градом камней к болотам, пытаясь найти в потёмках в траве их же камни и запустить обратно. Некоторые были с разбитыми головами. Один лежал.
Первым не выдержал «фуфайка» и ломанулся по камышам пробивая дорогу остальным. Все Забайкальские ринулись, нагибаясь от камней, в дыру, пробитую вратарем, и, «чавкая» по болоту, выбирались на ту сторону…
И тут лишний раз я убедился в том, что в школе не всегда врут. Мне пришлось присутствовать при живом примере значения личности в истории. На пригорке за болотом, под чудом не разбитым фонарем, стоял гальман Сакура с ножом наперерез.
- Стоять, ссыкуны! Я - только что оттуда! – врал в нагляк Сакура. - У них кончились камни, доставай цепи! Алга, в атаку!
Гальман Сакура первым ринулся в обратный путь, размахивая ножом.
- Не в западло! – крикнул Кыла и побежал с голыми руками за Сакурой.
- Бей, Карпинку! – зазвенели цепи и вся ватага повернула в обратку.
Снова, слишком рано начавшие праздновать победу Карпинские, были застигнуты врасплох и с отчаянием отбивались от цепей чем придется. Крепкие характером хлопцы, которые считались в городе сильнейшим краем, не хотели сдаваться. Кровь лилась рекой…
Я не умел драться, наверное, поэтому, да еще потому, что я потерял свой шланг во время бегства, на мне решил самоутвердиться Карпинский качок. Он загнал меня на пригорок перед болотной жижей, отвесив несколько пинков, и решил одной «пачкой» сбить меня в жидкое болото. Врут те, которые говорят, что перед смертью перед ними пронеслась вся жизнь. Фигня! Неужели в такой суматохе до размышлений. Наоборот, весь организм сосредоточен и озабочен только одним – как спасти свою жопу. Я цеплялся за жизнь всем своим существом и вовремя присел, когда надо мной пронеслась убойная «пачка». Качок, который вложился в эту «пачку» всей массой, споткнулся об меня и вслед за своим кулаком кубарем полетел вниз в болото. Оттуда немедленно понеслись «душематы», наверное, он что-то сломал из костей…
- Молодец, Хоп! – прокричал пробегавший мимо Сакура, размахивая уже красным ножом.
Под напором цепей Карпинские стали нехотя отступать к каналу, оставляя на поле боя подранков. На этот раз лежачих не били. Западло, когда стоячих еще полно…
Толстый, по-прежнему, лежал на Дуршлаге, защищая его от камней и цепей.
- Подвинься немного, – прохрипел Дуршлаг, – дай кислороду взять!
Толстый поёрзал и немного освободил соперника.
- Курнуть хочешь? Я, пока тут махня шла, папироску забил.
- Давай.
- Я скоро встану. Ты трупом притворись, а я скажу, что я тебя придушил, а то добьют.
- Хорошо… Хорошо… Почем брал?
- По чирику…
- У Салима?
- У него.
- У Салима ручник классный…
Бегущих Карпинских спихивали в канал или они сами туда ныряли, чтобы не получить цепью по башке. Течение понесло их в родные края.
- Подождите, суки, до завтрашних танцев! – кричали побежденные.
- «Плыви-плыви, говно зеленое!» - кричали победители…
Главшпаны стояли на пешеходном мосту возле Комсомольского озера и курили.
- Ты, там своих собери… и что б пасть не открывали, если к ментам попадут…
- А, ты, своих собери… сильно-то не выгрёбывайся… за мной не заржавеет…
- Ладно… Читай номер и нюхай газы, сегодня ты - в жопе…
Карпинский плюнул в воду и пошел.
- Эй, а кто санитарить будет?
- Сегодня не я дежурный. Вон – смотри!
С соседнего моста заворачивали черные вороны с мигалками.
- Менты! - крикнул наш «главшпан», - и засвистал условным свистом.
- Менты… менты… - прокатилось по рядам.
Мы побросали цепи и бросились врассыпную. Основная масса уходила болотом.
- Не бросайте! Помогите! – ныл Толстый еле вытаскивая ноги из жижи.
Мы с Сакурой потянули его наверх. Ото всюду свистели менты, но особенно не напрягались, попросту собирая подранков с поля боя.
Мы спрятались наверху в кустах и смотрели, как мимо нас таскали окровавленных бойцов.
Один шел сам и оправдывался:
- Да, я, вообще, не дрался. Вы хоть у кого спросите. Я вратарь. У меня «Дуршлаг» кликуха….
Через полчаса всё утихло…
- Нож так мягко в людей заходит, - прервал молчание Сакура.
Мы с Толстым молчали…
- А башка, когда на неё ногами встанешь, трещит, как тыква, оказывается…
Через три дня пришли повестки:
«Товарищу такому-то.
Такого-то такого-то в чего-то ноль-ноль явиться к капитану Твердобаеву в кабинет 11 Первомайского РОВД г. Южногорска»
Все «товарищи», то есть Кыла, Толстый и я такого-то такого-то ровно в чего-то там ноль-ноль постучались в кабинет номер 11 Первомайского РОВД г. Южногорска…
- Так, очень отлично. Все свидетели в прекрасном сборе, – сказал капитан Твердобаев.
От него пахло «Шипром», потом и наганным маслом. А от всего РОВД пахло сапожной ваксой и немытым ужасом.
- Если не сознаетесь мне, - продолжил капитан, закуривая, - направлю вас к старшему лейтенанту Трёпкину, который работает более исключительно добросовестно. Вопросы есть?
- А закурить? – спросил бывалый Кыла.
- А по хлебалу? – поинтересовался капитан.
- Вы не обижайтесь, гражданин начальник, просто в кино всегда дают закурить на допросах, чтобы бандиты быстрее «кололись».
- Ну, держи, «бандит», – сказал капитан, подавая Кыле папиросу - колись, коли ты - Коля.
Кыла прикурил и сказал:
- Можно я пока покурю, а эти два чего нужно «вложат»? А то у меня - рак, и перед смертью хочу в тюрьме посидеть.
Капитан строго посмотрел на нас с Толстым и мы сразу же сознались:
- Мы подтверждаем, что у Кылы - рак.
- Чем подтверждаете? – начал выходить из себя капитан, – «подтверждометром»? Вы что, хотите из целого капитана прекрасно-героической милиции сделать народного артиста советского цирка? Считаю до трёх!..
- Мы - по первой ходке, гражданин начальник, - вытащил откуда-то из глубин памяти дерзкие слова Толстый, - опыта мало. Мы не умеем признаваться. Вы, скажите - чего надо, и мы наделаем, а то я сейчас от страха засну.
- Я тебе наделаю тут! Тут вам милиция, а не просто уборная! Тут вопросы задаю я!
- Вот это - другое дело, – сказал Кыла, - как в кино…
- Молчать!.. Кто Анатолий Трищенко?
- Он – ответили мы с Кылой и показали на Толстого.
- Не стыдно? А ещё музыкальный инструмент! Где играешь, паскуда?
- Н-н-на кы-каланче… - испуганно прошептал Толя.
- Не врать мне! Всё будет запротоколировано в протокол, в точности всех случаев и эпизодов. Подними бесстыжие глаза! Не стыдно, комсомольцем идти в тюрьму мест заключения!?.. А?.. Глаз в глаз!... Глаз в глаз, я сказал!
Толстый громко упал на пол вместе со стулом и потерял сознание.
- Это чего он? – испуганно прохрипел капитан, – я его кулаком руки даже не тронул…
- Он уснул, - сказал Кыла и затолкал бычок в фикус.
- Вы классно допрашиваете. У кого очко не железное - сразу в отключку. Как в кино. Сейчас мы его очухаем и он, падла, всех вложит, кого надо. Только он не комсомолец, а пионер. Просто толстый.
Кыла взял со стола графин и вылил Толстому на голову. Толстый открыл глаза и сказал:
- Кушать очень хочу...
- Спрашивайте, пока он теплый, – скомандовал Кыла и прикурил ещё одну из капитановой пачки.
- Гражданин Трищенко, Вы видели нож в руках у мелкого рецидивистического бандита по кличке Сакура? – шёпотом спросил капитан.
- Да, - шепотом ответил Толик, - видел… но тут же забыл…
- Подпишите запротоколированный протокол.
- А пайку дадут? – спросил на всякий случай Толстый.
- Скажите, что дадут, - посоветовал Кыла, – а то он не подпишет.
- Да, - сказал капитан, - согласно пайковой ведомости в соответствии с наличием паек, после пайковой переклички…
Толстый подписал бумагу и стал ждать пайку.
- Можно мне сделать заявление? – спросил я.
- Согласно уголовного кодекса каждый имеет право заявить правовое заявление…
- Кыла не видел ножа. Потому что Сакура ему не показывал.
- А ты видел?
Капитан начал приходить в себя и даже закурил.
- Сакура сказал сказать, что видел…
- Так и запишем… Распишитесь.
Я написал на всякий случай не свою фамилию, а одного знаменитого артиста.
Капитан подписал повестки, отдал все Кыле и сказал:
- Поскольку чистосердечное признание было чисто сердечно запротоколировано в протоколе, все свободны до поимки и уголовного суда.
- В коридоре посидеть? – уточнил Кыла…
- А ты вообще заглохни. Ножа не видел, а припёрся.
- У меня повестка!
- А у меня повязка, - капитан вытащил из стола красную повязку с надписью «дежурный».
- Так, нас, чё, - негодовал Кыла, - не в тюрьму?
- Трёпкин, - крикнул капитан, открывая дверь, - выкинь их на улицу. Весь кабинет запердели.
Вошел маленький милиционер и вежливо вытолкал нас за порог.
- Козел ты, Хоп! – сказал Кыла, - надо было сказать, что нож был у меня. Я бы перед смертью в тюрьме посидел… Не жизнь, а херня какая-то… Трёпкин, дай закурить!
- А по хлебалу?
- Кино смотреть надо, жопа!
- Кто - жопа? Я - жопа? – переспросил, видимо глуховатый, Трёпкин.
Кыла сделал финт и ушел вправо на рывке. Трёпкин - за ним. Потом оба скрылись за оградой Дворца пионеров.
«Трёпкин - дурак» - подумал я – Ему Кылу никогда не догнать.»
- Пошли, - сказал Толстый – обед уже…
Кыла умер через неделю.
Хоронили на другой день. Все бараковские (Кыла жил в бараках) высыпали в общий для всего огромного барака двор. Вынесли длинный, как Кыла, гроб и поставили на две табуретки. На третью табуретку поставили стопки и тарелку с огурцами. Вынесли ящик водки.
Женщины окружили гроб, а мужчины - третью табуретку.
Пришел беглый Сакура и спросил:
- Кыла меня выдал или вы?
- Мы, - сказали мы с Толстым.
- Не били?
- Нет, только пугали… Толстый в обморок упал…
- Ну и козел. Надо было сразу колоться. Всё равно ни один не сдох. Вышку не дадут…
Мы стояли и к гробу идти боялись. Какие-то бабки подошли и дали нам конфет. Потом подошли другие бабки и стали подталкивать нас к середине двора:
- Идите… Идите… Посмотрите… Чтобы было, что вспомнить на прощание…
Мы не шли. У нас было, что вспомнить про Колю…
Волосы по плечам, родинку на левой щеке, ноги его побитые, голы из ничего, «дай закурить»…
«Пяточка»
По улице Логвиненко кто-то проложил 50 метров асфальта от большой улицы Ленинградской к каналу. Асфальт кончался возле двора какого-то крутого завхоза. Мы любили ходить по этому асфальту купаться. Новый черный асфальт жег пятки. Мы подпрыгивали. Колины ногти на ногах, загнутые книзу (потому что он их никогда не стриг, как и волосы) цокали при этом об асфальт, как кастаньеты. Было весело…
Я сейчас работаю на Старой площади. Там маленький ослик за маленькую денежку катает детей. Процокает подковками мимо моего окна, а у меня слезы на глазах. Старею. Память какая-то не такая. Вчера зубы дома забыл.