СЦЕНА 12
Гостиная. ОТЕЦ и СЫН Конте, ГРАФ, ТАРДЕЛЛИ играют в карты и пьют вино. МАТЬ пролистывает журналы, СЛУЖАНКА приносит стакан воды, МАТЬ выпивает таблетку.
ТАРДЕЛЛИ: Не слышали, как там наши парни в Ираке, взяли Багдад?
ГРАФ: Багдад давно взяли, только это сделали американцы.
ТАРДЕЛЛИ: А что делали мы?
СЫН: Как всегда, пели патриотические песни и подносили им патроны. Я совершенно не понимаю, что мы там забыли, и зачем вообще устраивать войны?
ОТЕЦ: Сынок, войны устраиваются только для того, чтобы люди могли проявлять свои лучшие качества и совершать смелые поступки, на которые не способны в обыденной повседневности.
СЫН: Если сжигание мирных деревень и подрыв автобусов с крестьянами – это проявление лучших качеств…
Все с неодобрением смотрят на СЫНА. Партия заканчивается, ОТЕЦ недовольно бросает карты.
ОТЕЦ: Какое-то фатальное невезение! Придётся искать новую служанку. А где найдёшь такую же приличную и добродетельную девушку? Жаль, Мариза прекрасно справлялась со своими обязанностями…
ГРАФ: Дочка, ты свободна, можешь собрать вещи и идти домой.
СЛУЖАНКА: Ничего подобного, я должна отслужить у синьора Бернардо ещё два года. Я остаюсь.
ГРАФ: Ну, как хочешь…
ОТЕЦ: Что же делать?.. Карточный долг – долг чести. Может, я поставлю свою жену?
ГРАФ: А зачем она мне? При всём уважении, извините донна Сильвана…
ОТЕЦ: Тогда у меня есть очаровательная девочка в подвале.
СЫН: Но папа!!!…
Пауза. ТАРДЕЛЛИ и ГРАФ начинают громко смеяться.
ТАРДЕЛЛИ: А что она там делает?
ГРАФ: Можно взглянуть?
Звонок в дверь. Входят ШОФЁР и мужчина в одежде кардинала римско-католической церкви. ОТЕЦ и СЫН быстро прячут карты.
СЫН: Дядя Урбан!
СЛУЖАНКА: Благословите, Ваше Святейшество.
КАРДИНАЛ: Меня не следовало бы так называть, дочь моя.
ШОФЁР: Но разве вы не живёте в Риме?
КАРДИНАЛ: Живу, но я не Папа.
ШОФЁР: А я думал… но позвольте, кто же вы тогда?
КАРДИНАЛ: Я обыкновенный кардинал.
ШОФЁР: Но я знал много Пап с таким именем.
КАРДИНАЛ: Да, однако, у всех у них были порядковые номера. А я – просто Урбан.
ОТЕЦ: Теперь, когда всё благополучно выяснилось, позволь обнять тебя, брат мой и представить моих гостей. Возможно, ты забыл… это большие друзья нашей семьи – граф д`Ареццо и фабрикант Тарделли. А это Мариза, наша служанка. Прелестная девушка! Она недавно работает у нас, а в свободное время учится в Консерватории. Однажды, я выиграл в карты у её отца (ГРАФ кивает головой)…
КАРДИНАЛ: Это большой грех!
ОТЕЦ: Азартные игры?.. Да, ты прав. Но мы уже встали на путь раскаяния.
Все, кроме СЫНА, подходят к КАРДИНАЛУ, он благословляет их и отпускает грехи.
ОТЕЦ: А что же ты, сынок?
СЫН: Дядя Урбан… как известно, бога нет.
ОТЕЦ: Как это?! Лично я об этом ничего не знаю!
МАТЬ: Надо читать газеты.
КАРДИНАЛ: В газетах могут написать, что в церковной среде процветает мужеложство.
СЫН: А разве это не так?
ОТЕЦ: Хм, действительно, надо почитать прессу. Наверно, это увлекательно. Но давайте закончим этот философский диспут. Признаться, я не очень силён в богословии.
МАТЬ: И правда, Антонио, сынок, ты смущаешь дядю Урбана.
КАРДИНАЛ (покраснев): Ничего, ничего…
МАТЬ: Всё-таки хорошо, что мы живём не во времена инквизиции, иначе бы ты никогда не попал в рай.
ТАРДЕЛЛИ: Да никто бы из нас туда не попал (смеётся, осекается)! Но теперь, слава Богу, с этим стало проще. В некоторой степени, конечно.
КАРДИНАЛ: В некоторой степени, – пожалуй.
СЫН: Всё же, я не могу понять вашего стремления обитать в раю. Судя по различным описаниям, там живут одни лишь духовные оборванцы и блаженные зомби. Целую вечность вы хотите общаться исключительно с ними?
ТАРДЕЛЛИ: Зомби живут на Гаити.
МАТЬ: Значит, на Гаити рай?
ОТЕЦ: Был, пока туда не пришли индейцы, а затем и французы с неграми. И там стало, как везде.
МАТЬ: Неужели, как у нас?
ОТЕЦ: Нет, гораздо хуже.
КАРДИНАЛ: А как наш отец? Ты ведь ещё не сообщал, что он умер.
ОТЕЦ: В общем, его состояние не вызывает у меня опасений. Уже много лет он сидит в своём углу и слушает пластинки, никому не мешая. Однако, иногда он всё ещё стреляет по прохожим из окна, несмотря на то, что болезнь и общее одряхление приковали его к инвалидной коляске. Недавно он смертельно ранил карманную собачку у незадачливого японского туриста. Правда, в ходе полицейского расследования выяснилось, что это был вооружённый грабитель, проникший в наш дом никем незамеченным.
МАТЬ: Дорогой, покажи пока синьору Урбану, как изменился наш дом за время его многолетнего отсутствия. А я пока распоряжусь с ужином.
СЫН: А подвал тоже будем показывать?
ОТЕЦ: Не думаю, что моему брату это будет интересно. Не так ли, Урбан? Пойдём, лучше я продемонстрирую тебе свою уникальную коллекцию сожжённых спичек. Ты обязательно должен её увидеть!
КАРДИНАЛ: Не знал, что ты увлекаешься этим.
МАТЬ: Как? Мой муж давно занимается спичками!
КАРДИНАЛ: И что ты делаешь с ними?
ОТЕЦ: Как что? Смотрю на них. Каждый вечер.
КАРДИНАЛ: Несомненно, милое увлечение, брат.
МАТЬ: Нет, вы не поняли. Сожженные спички… они очень метафоричны…
ОТЕЦ: Это великолепная метафора! Они напоминают мне…
КАРДИНАЛ: Что?
ОТЕЦ: Напоминают всё что угодно. В принципе, достаточно даже одной, чтобы прочувствовать это. Однажды я хотел выкинуть всю коллекцию, но жена отговорила меня от этого недалёкого шага. Она сказала, что каждая из них сгорает по-своему. И она права! И потом я был безмерно благодарен ей за это, когда снова созерцал их всеобъемлющую метафоричность.
ОТЕЦ и КАРДИНАЛ уходят.
ТАРДЕЛЛИ: Вы не могли бы похлопотать перед мужем, насчёт этой коллекции?
МАТЬ: О, боюсь она слишком дорога для него, синьор Тарделли. Даже если у него возникнут финансовые затруднения, он продаст её в последнюю очередь, уж поверьте. Извините, мне надо согласовать меню (уходит).
ТАРДЕЛЛИ: Очень жаль. Как-то в молодости я увлёкся кинетическим искусством и прикупил собрание саморазрушающихся машин. Но, в итоге, у меня ничего не осталось.
ГРАФ: А что случилось? Вас ограбили?
ТАРДЕЛЛИ: Да нет. Просто они все враз саморазрушились, а заодно чуть не спалили мне весь дом.
ГРАФ: Один мой приятель тоже чуть не разорился на современном искусстве. Ему постоянно попадались подделки. Как-то он приобрёл, так сказать, скульптурную композицию «Швейная машина времени в окружении гвоздей». А потом обнаружилось, что гвозди оказались ненастоящими.
ТАРДЕЛЛИ: А машина?
ГРАФ: Машина-то подлинная – «Зингер». Но гвозди…
ТАРДЕЛЛИ: Да уж, нужно глубоко разбираться в этом, иначе риски очень велики.
СЦЕНА 13
Входит ДЖОВАННИ, по-мужски очень привлекательный молодой человек. СЛУЖАНКА пытается вырвать у него из рук два здоровенных чемодана.
СЛУЖАНКА: Позвольте!
ДЖОВАННИ: Не стоит (ей удаётся отнять чемоданы, и она еле тащит их, волоча по полу, под недоуменные взгляды владельца). Ну, как хочешь. Милая девочка. Кто она, давно здесь работает? Кстати, всем привет (все кивают друг другу)!
ГРАФ: Это моя дочь.
ДЖОВАННИ: Простите, не узнал. Я видел её несколько раз, когда она была совсем ребёнком, а потом вы почему-то стали скрывать её от посторонних. Что с ней теперь случилась, как она оказалась в таком унизительном положении?
ГРАФ: Так сложились обстоятельства…
ТАРДЕЛЛИ: Вернее, легли карты (смеётся)! А ты всё катаешься по странам третьего мира? Тебе это нравится что ли?
ДЖОВАННИ: Конечно, ведь там никто не говорит по-итальянски. А я, кроме него, никаким другим наречием не владею, и поэтому вопрос взаимного непонимания можно изначально не рассматривать с философских позиций. Все эти негроиды и монголоиды что-то отчаянно лепечут, жестикулируют, и мы просто мило улыбаемся друг другу. Это замечательно! Где в Европе можно не тяготиться человеческим общением, когда большинство разговоров сводятся к полной бессмыслице? А там вполне возможно почувствовать себя свободным от этого бремени.
ТАРДЕЛЛИ: Ну и правильно. Зачем нам учить чужие языки, если наш – самый поэтичный, самый мелодичный и музыкальный?
ДЖОВАННИ: Да кто бы спорил. Пусть весь мир его учит. Хотя не надо. Где бы я тогда искал внутреннего отдохновения от удушающего узилища цивилизации?
ГРАФ: И в чём же вы его находите?
ДЖОВАННИ: Я могу часами бесцельно бродить по незнакомым улицам чужих городов или же, остановившись в одной точке, молча созерцать проходящие толпы колоритнейших индусов, персов или арабов, следить за танцами бразильских девушек или за футбольными матчами, которые устраиваются прямо на центральных площадях и бульварах. С таким же неподдельным восхищением я наблюдаю естественное и бессмысленное существование гепардов, антилоп, львов и газелей, которые носятся друг за другом в Национальном парке Цаво – такие же бессмысленные и естественные движения красивых и грациозных животных.
ТАРДЕЛЛИ: Почему ты не снимаешь об этом фильмы? Стал бы всемирно известным натуралистом, как тот длинноносый старик с аквалангом в забавной красной шапочке.
ДЖОВАННИ: Зачем мне это, синьор Тарделли? Если вы по-настоящему узнали людей, то не станете искать их признания. К тому же, если бы мне всунули в руки камеру и сказали, что теперь это моя работа – снимать то, что доставляет мне удовольствие, тем самым, лишив меня его, – я бы покончил с собой от безысходности. Ведь в таком случае у меня ничего не останется, кроме тяжких потребностей. А я только обрёл кажущееся ощущение душевного равновесия. С недавних пор меня перестала угнетать даже проблема ограниченности познания. Более угнетает ограниченность самой постановки проблемы. А также тех, кто её ставит. Я вас не слишком утомил? Может, поговорим о чём-нибудь весёленьком?
СЫН: Намёк понял! Держи пас конфетку – ты ещё не нашёл свою вторую половинку?
ДЖОВАННИ (делает презрительную гримасу): Антонио, разве ты ещё не усвоил, что я очень цельная личность? К чему мне какой-то ущербный придаток? Зачем ради нескольких минут удовольствия терпеть рядом с собой ещё кого-то всё оставшееся время? К тому же, какая бы прекрасная женщина не попалась тебе на пути, какой бы у неё ни был высокий интеллект и отличный художественный вкус – всё равно, в конце концов, все её мысли будет занимать ремонт. Ремонт своего жилища, и ничего кроме.
ТАРДЕЛЛИ: Это точно! Однажды я купил совершенно новую квартиру в самом центре города своей любовнице, молоденькой актрисе. Привлёк лучших дизайнеров, она сама выбирала цвета, ну и всё остальное. И что бы вы думали? Прожив в новенькой квартире всего неделю, она задумала всё кардинально переделать!
ДЖОВАННИ: В каком фильме вы её увидели, синьор Тарделли?
ТАРДЕЛЛИ: Это, конечно, да… девочка была не доктор антропологии. Зато с антропометрией у неё было всё в порядке!
ДЖОВАННИ: Не спорю, очень редко встречаются особи почти без физических изъянов, с почти идеальными пропорциями, как будто только вышедшими из мастерской пластического скульптора. Поэтому их и снимают в ваших любимых фильмах. В принципе, я признаю совершенную необходимость их существования, но, вместе с тем, не могу не испытывать к ним глубочайшего презрения.
ТАРДЕЛЛИ: Можно подумать, тебя совершенно не интересуют женщины.
ДЖОВАННИ: Совершенно. Они меня абсолютно не волнуют (пауза, все смеются, кроме сохраняющего комическую серьёзность Джованни).
ТАРДЕЛЛИ: Именно поэтому ты сочинил путеводитель по борделям и портовым барам Латинской Америки?
ДЖОВАННИ: Ну да, именно поэтому. По крайней мере, я честен. Я ненавижу лицемерие и не хочу, чтобы у какой-нибудь дурочки из-за меня возникли проблемы с сердечной мышцей. Да, я напиваюсь до чёртиков, чтобы легче преодолевать отвращение и ужас перед контагиозными моллюсками и вульвовагинидами, переступаю через свою естественную брезгливость, иду к недалёким малообразованным женщинам и снижаю уровень своей агрессивности. По-моему, я поступаю в высшей степени порядочно, не выливая свои мировоззренческие помои в неподготовленные для этого девичьи души, чтобы там они смешивались с чужими. Их умственные резервуары совсем непригодны для отстранённого абстрагирования от сиюминутной ситуации. И их совсем не интересуют научные и философские проблемы, они их попросту не понимают. Поэтому предпочитаю выливать только свои метаболиты. Без лишних обрядовых ритуалов и траты времени. Это как сходить в туалет, ничего более. Вы же не станете долго терпеть, если вам приспичит по большому? Это вредно для здоровья. Вы станете злым и раздражённым. И будете раздражать всех окружающих. Зачем это нужно? А ещё – если у вас не в порядке с давлением…
ТАРДЕЛЛИ: Слышал, врачи советуют купить кошку или собачку, и гладить её двадцать минут в день.
ДЖОВАННИ: Нет, лучше всего гладить девушку. И никаких проблем с сердечно-сосудистой системой.
ГРАФ: Но всё-таки на какие-то эмоции к этим женщинам вы способны?
ДЖОВАННИ: Вы же не испытываете нежных чувств к унитазу? Зато, слезая с него, вас обязательно посетит лёгкое и приятное ощущение удовлетворённого облегчения.
СЫН: Скажи ещё, что ты не веришь в настоящую любовь.
ДЖОВАННИ: Это в ту силу, что движет Солнце и светила, в гормональную зависимость, возвышенную похоть или как вам привычнее? Конечно верю! Но только со своей стороны. Кроме меня, на настоящую любовь никто не способен. А вашей голове укладывается, как сочетаются стереотипные механические сопряжения с тем человеком, которому посвящаются симфонии и поэмы?
ГРАФ: Джованни, я никогда не мог отличить, говорите ли вы всерьёз или шутите?
ДЖОВАННИ: Дорогой граф, один мой приятель тоже как-то задал мне этот вопрос. После пяти минут совместных логических упражнений он запутался ещё сильнее. Мой приятель пришёл к выводу, что совершенно нельзя распознать, сплю я или бодрствую, и абсолютно невозможно точно определить – есть я или нет.
ГРАФ: Простите, Джованни, но мне бы хотелось вернуться к нашему разговору. Я понимаю, если бы вы были каким-нибудь уродом… извиняюсь – человеком с физическими недостатками, которому было бы трудно рассчитывать на успех у женщин. Вы бы презирали их за ту отчуждённость по отношению к вам. Но вы, с вашей внешностью… я всё же не понимаю.
ДЖОВАННИ: Да как их можно не презирать? Посмотрите на нас со стороны.
ТАРДЕЛЛИ: Ну, и что?
ДЖОВАННИ: А ведь существует множество женщин, которые влюбляются в нас по-настоящему.
ТАРДЕЛЛИ: А почему бы и нет (приглаживает редкие волосы на лысине).
ДЖОВАННИ: Ну, с вами-то всё ясно, синьор Тарделли. Если бы мне не нравились женщины чисто физиологически, я был бы уже влюблён в вас без памяти. Жаль, у меня не получится стать рафинированным гомосексуалистом, блестящим педиком-интеллектуалом, как Лукино Висконти. Или Жан Кокто. Однако это невозможно на генетическом уровне, у меня медицинские противопоказания к этому нездоровому отклонению. Но следует признать, что с некоторыми мужчинами иногда можно хоть о чём-то поговорить.
ТАРДЕЛЛИ: Да чего тебе эти разговоры. Обо всём уже давно всё сказал этот, как его, за пятьсот лет до нашей эры…
ДЖОВАННИ: Не берите в голову. В общем, возвращаясь к сказанному, это лишь одни уроды… прошу прощения – люди с физическими недостатками, которым не дают девки, считают всех женщин возвышенными ангелоподобными созданиями. Исключая тех, кто не заболел на этой почве маниакально-депрессивным психозом и не стал серийным убийцей и насильником. Однажды в школе…
ТАРДЕЛЛИ: Я так и думал, что у тебя есть своя тёмная история из детства. С неё и следовало бы начинать. А то рассказывает нам про метафизический метаболизм (смеётся).
ДЖОВАННИ: Да, я расскажу вам, но эта история только косвенно про меня. Я никогда ещё не делился ей, ни с кем. Надеюсь, вы отнесётесь к ней с должным сочувствием и пониманием:
В старших классах со мной учился один парень. Звали его Джакомо. Он был умный, добрый, скромный, немного стеснительный, даже заикался. Это не важно… важно то, что он точно был лучше меня – лучше всех, для меня это было очевидно. Одна нога у него была короче другой, а он был капитаном школьной футбольной команды. Несмотря на жуткое заикание, – в качестве конферансье вёл все школьные концерты. А все девочки в классе даже не смотрели в его сторону. Но стоило им оказаться наедине со мной, как они тут же пытались избавиться от одежды и удобней упасть.
А какие Джакомо сочинял стихи!.. Это был Леопарди, Петрарка, Полициано! Да что там – Данте! А я писал девчонкам записки всего из нескольких слов, да и то самого низкопробного грязного содержания. И говорить красиво и развёрнуто тогда я тоже излишне не любил, а если и открывал рот, то исключительно для пошленьких шуточек и истёртых сальных комплиментов. Но когда на вечеринках объявляли белый танец, они всё равно хотели танцевать только со мной.
Однажды я заметил, что Джакомо любит самую красивую девочку нашей школы, но в силу своей скромности боится даже подойти к ней. Надо заметить, что он не был моим другом, однако я видел, как он по-настоящему страдает. Как-то раз после уроков я сидел на лавочке и кормил голубей, когда ко мне подсела та самая красавица и начала задавать свои идиотские вопросы. Я остановил её и спросил, что ей нужно от меня, когда её любит такой прекрасный человек. Она переспросила кто, а я сказал ей – Джакомо. И тут она скривилась в усмешке и противно засмеялась. «Кто – Джакомо? Этот чудной, который постоянно молчит, а если и заговорит, то всё время заикается?!». Я ответил ей – неправда, Джакомо вовсе не такой странный и молчит он по причине своей застенчивости, зато если заговорит о тех вещах, которые его интересуют – зоологии беспозвоночных, дельтапланеризме или футболе, то рассказывает очень интересно, просто его надо уметь слушать. А эта милая девушка покрутила пальцем у виска и заявила: «Не знала, что ты тоже – того». Я молча встал и с достоинством ушёл. С тех пор я и поклялся себе больше никогда не смотреть на женщин с уважением!
Пауза. Все смеются.
Но это не конец истории. На следующий день я встретился с заикающимся капитаном нашей футбольной команды и рассказал ему о случившемся во всех подробностях. Я убеждал его, если в силу своей ограниченности она не может понять тебя и предпочитает связываться с не очень талантливыми, но смазливыми парнями, то зачем тебе такая ограниченная. Она же обыкновенная шлюха, а не идеальная возлюбленная поэта, говорил я ему. Я убеждал его, что ради этих надменных красавиц совершаются безумные поступки, гениальные открытия, завоёвываются новые рубежи познания. Ты можешь кинуть это к их ногам, однако чаще всего они просто посмеются тебе в лицо, правда иногда могут пролепетать что-нибудь из вежливости, которая прикрывает их полное непонимание. Всё равно потом они живут с невнятными посредственностями. И это ещё не худший вариант. Остальные предпочитают отъявленных подонков и недоумков. Естественно, я имел в виду себя. В конце концов, я назвал ограниченным его самого, а он обозвал меня лжецом и захотел ударить меня ногой – той, что покороче. Пришлось привести его в чувство. Я даже сам вызвал скорую и пару раз приходил к нему в больницу, приносил апельсины и яблоки.
ТАРДЕЛЛИ: Это всё?! А я думал он пришёл потом в школу с карабином и расстрелял вас всех. Да, это трагедия, давно так не смеялся!
ДЖОВАННИ: Мораль. Всё недоступное и недостижимое кажется нам особым образом возвышенным, одухотворённым, преисполненным скрытых смыслов. Да вот только дай вам волю, – и вы тут же готовы нацарапать «Здесь был синьор Тарделли» даже на бедре Венеры Милосской.
ТАРДЕЛЛИ: С большим удовольствием. Жаль только, что она инвалид… вернее – женщина с ограниченными возможностями.
ГРАФ: Профессора Бруно это бы не смутило. Кстати, для женщины её возможности не так уж ограниченны.
ДЖОВАННИ: Кто этот профессор Бруно, очередной эксцентричный друг Бернардо?
СЫН: Весьма эксцентричный. Живёт на свалке и собирает радиотелескопы.
ДЖОВАННИ: Обязательно познакомь меня с ним. А где же сам хозяин?
СЫН: Отец пошёл показывать дяде Урбану свою коллекцию сожжённых спичек.
ТАРДЕЛЛИ: Джованни, могу я попросить вас об одном одолжении. Я давно положил на неё глаз и хотел бы приобрести, однако…
ДЖОВАННИ: Этот упрямец вам её не продаёт? Хотите, я прямо сейчас создам и подарю вам новую коллекцию?
ТАРДЕЛЛИ: Вы бы сделали это для меня?
ДЖОВАННИ: Конечно! У вас не найдётся спичечного коробка?..
Входит МАТЬ, ДЖОВАННИ вскакивает и бросается обнимать её. За ней появляются ОТЕЦ и КАРДИНАЛ, а СЛУЖАНКА начинает вносить столовые приборы.
ДЖОВАННИ: А вот и моя любимая сестрёнка!!! Отлично помню, как подглядывал за ней в ванной, когда мне было одиннадцать. Она была тогда ещё та, в самый раз. В том нежном возрасте я ещё не успел разобраться в их лицемерной и скотской природе. Я действительно наивно полагал, что все женщины – образцы добродетельности и милосердия. Помню, как застал её в гостиной с каким-то мужиком…
МАТЬ: Но это был Бернардо.
ОТЕЦ: И мы уже были официально мужем и женой.
ДЖОВАННИ: Всё равно. Признаюсь, мне было неприятно. Только не надо мне говорить фрейдистскую ересь про детские комплексы. Не знаю, что было бы, если б у меня вдруг родилась дочь… Бернардо, тебе повезло, что у тебя сын. Хотя в этом тоже ничего хорошего. Извини, Антонио.
ТАРДЕЛЛИ: Но у меня, например, дочь, и я абсолютно спокоен. А почему я должен волноваться?
ДЖОВАННИ: Вот и правильно, беспокоиться тут не о чем.
МАТЬ: Вы не отужинаете с нами, граф, синьор Тарделли?
ТАРДЕЛЛИ: Конечно, с большим удовольствием!
ГРАФ: Нет, нет, я пойду. Вижу, у вас намечается семейное торжество, в узком кругу, так сказать. Благодарю за приглашение, но не буду нарушать вашу идиллию (уходит).
ДЖОВАННИ: Даже не представляю, как бы это у него получилось?
ОТЕЦ: Джованни, поверь, мы все, безусловно, рады тебя видеть…
ДЖОВАННИ: Я и не сомневался. Наша радость взаимна!
ОТЕЦ: Просто хочу тебя предупредить, что вместе с Урбаном приехала одна монахиня из монастыря в Меленьяно, а также послушница по имени Стефания.
СЫН: Что-то я больше никого не заметил, когда приезжал дядя Урбан.
ОТЕЦ: Они вошли через чёрный ход и сразу же попросили уединения для молитвы.
ДЖОВАННИ: Превосходно. Но я-то здесь причём?
КАРДИНАЛ: Стефания сирота и воспитывалась в монастырской школе. Ей всего семнадцать лет и она совсем ничего не знает о мире за пределами обители Божьей. Поэтому я попрошу вас… этот кроткий агнец (просит ДЖОВАННИ наклонится, шепчет ему на ухо).
ДЖОВАННИ (кивает с искренней готовностью): Да, да, я всё понимаю!
КАРДИНАЛ: Значит, мы договорились?
ДЖОВАННИ: Несомненно!
ОТЕЦ: Вот и отлично. Я предоставил им комнату в заднем крыле на эту ночь. А завтра они уже уедут. В Экваториальную Африку. Я ничего не перепутал, брат?
КАРДИНАЛ: В католическую Миссию на Новую Гвинею.
ДЖОВАННИ: Какой смелый и благородный шаг. Наверняка дикарям давненько не доводилось отведывать белых миссионеров запеченных в яме с листьями. Но, возможно, Стефания – кроткий агнец, ничего не знающий о жестокости окружающего мира, как раз и сумеет привить людоедам вегетарианство. Вместе с другими культурными достижениями, конечно.
ДЖОВАННИ осекается, делает руками примирительные жесты, что замолкает. Очень тихо и скромно ходят МОНАХИНЯ и ПОСЛУШНИЦА. МАТЬ приглашает всех за стол.
СЦЕНА 14
Начало ужина. Все только что уселись, ДЖОВАННИ непринуждённо тянется рукой к тарелке. Неожиданно КАРДИНАЛ встаёт и начинает молиться. МОНАХИНЯ и ПОСЛУШНИЦА складывают руки, закатывают глаза и шепчут слова молитвы. ОТЕЦ, МАТЬ, СЫН, ДЖОВАННИ и ТАРДЕЛЛИ замирают с вилками в руках, неловкая пауза. Когда КАРДИНАЛ садится, все они тут же набрасываются на еду. МОНАХИНЯ и ПОСЛУШНИЦА едят очень мало, во время последующего разговора тихо и скромно пережёвывают пищу.
ДЖОВАННИ (непринуждённо, с набитым ртом): Вы знаете, я вполне толерантно отношусь к умеренной религиозности и к некоторым её проявлениям. Более того, – мне многое импонирует в христианстве. Например, я обожаю переваривать обеды, сидя в величественной прохладе католического собора. Люблю послушать орган, хор. Великолепно! Не могу понять, почему большевики в России взрывали свои церкви или превращали их, в лучшем случае в продовольственные склады и конюшни. А ведь из этих прекрасных помещений получились бы отличные концертные залы или самые роскошные рестораны.
А какое наслаждение украдкой наблюдать за юными прихожанками, преклоняющими колени, шепчущими слова молитвы, отчего их лица становятся преисполненными такой чистотой и смирением, что поневоле на несколько секунд я забываюсь и становлюсь убеждённым сторонником креационизма. Женщинам очень идёт христианство. Даже старушки и женщины средних лет становятся как-то по-особому отмеченными красотой, исходящей изнутри. Правда, на кающихся мужчин смотреть просто противно. Но то, что мы с помощью религии захотели приблизить женщин к своим внутренним идеалам – наша несомненная заслуга, иначе мы бы так и не вышли из первобытной слизи.
ТАРДЕЛЛИ: Да какие у нас могут быть идеалы? Странно, как мужчины не перебили друг друга в войнах на дуэлях и пьяных потасовках ещё в античности.
ОТЕЦ: Не скажите! Возможно, мы и являемся обыкновенными грязными приматами, однако в нас хотя бы присутствуют заоблачные архетипы, которые мы напридумывали себе в лучших образцах живописи и поэзии, находя в жизни отблески наших грёз в нетронутой невинности. Жаль, но, по всей видимости, сохранить первозданную чистоту этого отображения может одна лишь его ранняя смерть. Об этом лишний раз напоминают биографии Данте и Новалиса.
ДЖОВАННИ: Вот, вот. Если я что-то и уважаю в женщинах – так это невинность. Правда после определённого возраста это выглядит неуместно и подозрительно.
КАРДИНАЛ смотрит с осуждением, МОНАХИНЯ и ПОСЛУШНИЦА прячут глаза, смущаются, краснеют.
ДЖОВАННИ: Я всегда сожалел, что большинство самых прекрасных вещей в мире считаются аморальными (немного теряется под взглядом КАРДИНАЛА, начинает путаться). Нет, вообще хотел о другом… Я хотел сказать, что большое заблуждение считать, будто атеистическая мораль безнравственна, и вообще – такой морали не может быть в принципе. По-моему, подобная мораль моральна в квадрате, ибо исходит от внутренних побуждений, а не формируется под давлением внешних обстоятельств.
МОНАХИНЯ (с возмущением): Но если нет Бога, тогда можно всё?!!!
ДЖОВАННИ: Не беспокойтесь, вас рано или поздно остановят. Даже если вы – Римский Император.
СЫН: Особенно, если вы Римский Император. Один такой от совершеннейшего праздного отупения и абсолютной вседозволенности каждый день наряжался в звериные шкуры и насиловал всех подряд, выбегая из звериной клетки; жёг дома, строил саморазрушающиеся корабли и дома с падающими потолками, чтобы убить свою мать. Выступал с прокламациями, преследовал христиан и скармливал их диким животным на глазах у тысяч зевак. И ничего. Умер насильственной смертью. Почти как все.
КАРДИНАЛ: Дети мои, не следует потакать одним лишь плотским инстинктам. Ведь существуют и иные радости, более совершенного порядка.
ДЖОВАННИ: Но почему мы отказываем себе в своей природе и забываем о нашем происхождении из коацерватного бульона приправленного сине-зелёными водорослями; делая вид, будто состоим не из органических соединений, а из фотонов или кваркглюонной плазмы? Хорошо, давайте заменим себе все части тела на биополимерные компоненты, металлопластмассовые конструкции, вмонтируем в мозги микросхемы и будем обмениваться друг с другом электромагнитными возмущениями. Вы готовы провести вечность в одних лишь размышлениях, вычислениях и бесконечном созерцании, без своих, так называемых, низменных эмоций?!
СЫН: Но можно сделать искусственную сенсорную чувствительность и жить вечно, как привыкли до этого. И даже лучше.
ДЖОВАННИ: Зачем людям вечная жизнь, если они не знают, чем занять себя в выходной день?
ОТЕЦ: Но, возможно, рядом с Богом время течёт иначе…
СЫН: Это бесспорно. При условии, если он помещается внутри чёрной дыры.
ДЖОВАННИ: Изучив священное писание и его более поздние схоластические толкования, я пришёл к выводу, что бог должен обладать свойствами электромагнитной волны, длина которой равняется бесконечности; или же на неё не распространяется запрет о конечной скорости любых физических взаимодействий, равной скорости света в вакууме. В противном случае, спекулятивные умозаключения о некоей всеобъемлющей, всепроницающей, пронизывающей весь пространственно-временной континуум, разумной субстанции, которая в каждый момент времени знает точную информацию о всеобщем состоянии физической системы (то есть – всего мироздания) или отдельно взятой её части просто несостоятельны. Такая «божественная субстанция» будет некомпетентна даже в масштабах локальной планетной системы, не говоря уже о метагалактических структурах с расстояниями, исчисляемыми миллиардами световых лет. Но мне бы хотелось услышать официальную позицию католической церкви. Что вы, например, думаете о такой категории, как Время? Как соотносятся понятия Бог и Вечность?
КАРДИНАЛ: Прошлое, настоящее и будущее – один миг для Него.
ТАРДЕЛЛИ: Я как-то пробовал смотреть долго в одну точку, прослышав, будто индусы рекомендуют это тем, кто хочет достичь духовного просветления. Я выдержал от силы минуты две, не больше. Потом у меня заслезились глаза. Я так ничего и не понял.
КАРДИНАЛ: Не нам судить о Его замыслах. Всё в Его власти.
СЫН: Значит, он может покончить с собой?
ОТЕЦ: Что ты говоришь, зачем Ему это?
СЫН: По крайней мере, на его месте я бы так и поступил.
МАТЬ: А я слышала, Бог умер, и уже достаточно давно. Так и не придя в сознание.
ОТЕЦ: Тоже мне новость! Один идиот сказал, и все за ним повторяют.
СЫН: Мам, а я тоже недавно что-то такое прочитал. Действительно, бог умер, причём от вирусной инфекции.
ОТЕЦ: Чушь! Вирусы не могут угрожать существованию Бога. Это же Он создал их.
СЫН: Ну и что? Мы тоже создали атомную бомбу…
ОТЕЦ: Причём здесь атомная бомба? Бог – скорее внебиологическая категория, брат меня поправит, если что (КАРДИНАЛ кивает с одобрением). Разве у него есть ДНК, белки, фосфор, жир… ну, из чего мы там состоим… Бог, тогда уж, субстанция, э-э (подбирает слова)… информационная!
ДЖОВАННИ: У меня тогда возникают новые уточняющие вопросы: можно ли тогда говорить о такой философской категории, как «Воля», в отношении электромагнитной волны? И где во Вселенной хранится информационная запись этой «Воли», где её сосредоточение в физическом смысле?
СЫН: Пап, я не успел тебе сказать, – вирусы были компьютерными.
ОТЕЦ: Какая-то ересь!
КАРДИНАЛ: Брат мой, не будем обвинять молодых людей в том, что они пытаются интуитивно ответить на вопросы, которые ещё не в силах толком сформулировать.
МАТЬ (вполголоса): Хорошо, что мы живём не во времена инквизиции. Нас бы всех сожгли.
ОТЕЦ: За последние дни ты повторяешь это с большой периодичностью.
МАТЬ: Но ведь это действительно так.
ДЖОВАННИ: Предлагаю завершить этот унылый и скучный разговор. Хотя в последнее время в католицизме происходят позитивные изменения и с ними можно строить конструктивный диалог, в отличие от исламского и иудейского духовенства. С этими вести полемику бессмысленно, а то и просто небезопасно.
ТАРДЕЛЛИ: А что ты хотел, если сейчас они отстают от нас в культурном развитии лет на пятьсот? Они переняли наши передовые технологии, а сами живут в ментальном средневековье. Мы ведь тоже когда-то многому научились у арабов, но с тех пор Европа далеко продвинулась вперёд, а там до сего времени женщин побивают камнями за неверность и заставляют ходить в парандже.
ОТЕЦ: Жаль, что это не практикуется у нас. Если в странах с жарким климатом женщинам позволяют расхаживать по улицам, как им вздумается, то вскоре они превращаются в один большой бордель.
ТАРДЕЛЛИ: А представляете бразильский карнавал где-нибудь в Хартуме или Эр-Рияде? Наверное, мы не доживём до этого благословенного времени.
ДЖОВАННИ: Я бы сказал, что наступил Золотой Век человечества, если б увидел такое.
СЫН: Я бы тоже. Но, скорее всего, нас бы расстреляли всех без разбора на местном стадионе, а самим участникам провели бы отчуждение головы прямо на карнавальных платформах.
ДЖОВАННИ: По-моему, им не хватает такого догмата, как «Аллах – есть любовь». Или «возлюби ближнего своего». Кстати, Стефания (она при этом вздрагивает), как лично ты понимаешь эти христианские принципы, и готова ли следовать им до конца?
СТЕФАНИЯ (чуть поднимая взгляд от тарелки): Да, безусловно.
ДЖОВАННИ: Я не зря спросил об этом именно у тебя, Стефания, всё-таки до этого мне не приходилось общаться с девушками, воспитанными в монастыре. Понимаешь, в жизни возникает множество ситуаций, когда люди приносят себя в жертву чужим ценностям, которые они начинают считать своими. А ведь на самом деле и жертвы-то никакой нет, ибо ценности эти попросту неправильно истолкованы.
ТАРДЕЛЛИ: О чём это ты? Поясни, будь любезен.
ДЖОВАННИ (обращаясь к Стефании): Например, ты встретила полярника, вернувшегося с Антарктической научной станции, где нет женщин…
ТАРДЕЛЛИ: Где бы она его встретила?
ДЖОВАННИ: Ну ладно, тогда ты гуляла бы одна в джунглях…
ТАРДЕЛЛИ: Зачем она будет ходить одна по джунглям?
ДЖОВАННИ: Собирала хворост для туземцев. Или лекарственные растения. И тут прямо рядом с тобой приземляется спускаемый аппарат, а из капсулы выходит астронавт, проведший пять лет на орбите.
СЫН: Как он самостоятельно выберется, после пяти лет в невесомости?
ДЖОВАННИ: Неважно. Ты из чистого любопытства залезаешь в ракету и видишь измученного космического путника. В свою очередь, он видит перед собой юную красивую девушку… а все эти годы он только и делал, что следил за приборами, да смотрел в иллюминатор, болтаясь где-то за ионосферой. Все его земные чувства и воспоминания о доме, красоте природы и человеческом тепле пробуждаются вновь, он пытается встать, протягивает руку, но неумолимая гравитация пригвождает его к креслу. Тогда губы утомлённого фригидной Вселенной странника шепчут (шепчет ПОСЛУШНИЦЕ на ухо, она сильно краснеет, отводит глаза в тарелку)… Неужели бы ты смогла сказать «нет»?!!!
Ладно, но ты же ухаживаешь за пациентами в больницах. А если неизлечимо больной юноша, который в жизни ещё не успел познать ласки девушки, попросит тебя облегчить его страдания, чтобы умереть счастливым. Что ты ему скажешь? Что?!!
ПОСЛУШНИЦА (робко): Я не знаю…
КАРДИНАЛ: Признаться, я бы тоже не знал, как поступить правильно. Хорошо, что я давно не посещал больниц.
ДЖОВАННИ: Что ты знаешь о настоящем христианском сочувствии, чему вас учат в этих монастырях? А если бы это мне осталось жить один день… ты бы и мне пролепетала: «я не знаю…»? (начинает злиться, меняет мимику и интонацию)
Послушай, детка, ты окажешь мне большую услугу, приведя к норме уровень тестостерона в моей крови. Мне просто необходимо снять излишек агрессии, иначе я могу неосознанно что-нибудь разбить или сломать.
МОНАХИНЯ: И что вы предлагаете?
ДЖОВАННИ: Молчать!!! Вы рассуждаете в своих кельях о каком-то абстрактном милосердии, но я уверен, что она не сможет сделать даже такой малости, как повернуться, задрать юбку и постоять так всего-то несколько минут. Да, я ненавижу себя в таком состоянии, мне отвратительна эта биохимическая тирания! Однако существует только один способ, чтобы я вновь стал милым и добрым человеком, рассуждающим о духовных субстанциях. Вы ничего не знаете об истинном милосердии (отбрасывает от себя вилку, бьёт тарелку, вскакивает со стула)! Мне пора.
ДЖОВАННИ с шумом покидает дом, ПОСЛУШНИЦА краснеет на глазах.
ПОСЛУШНИЦА (растерянно, словно извиняясь): Это всё из-за меня…
ТАРДЕЛЛИ: Да ладно, девочка, ты ни в чём не виновата, это же Джованни!
ПОСЛУШНИЦА: Нет, нет (в слезах выбегает из-за стола)… Ах, оставьте!..
Пауза. МОНАХИНЯ уходит вслед. СЫН И ТАРДЕЛЛИ иронично улыбаются, стараясь сдерживать себя. КАРДИНАЛ невозмутимо пережёвывает пищу.
ОТЕЦ: Он же говорил, что толерантно относится к проявлениям религиозности…
МАТЬ (пожимает плечами, все молча продолжают питаться).
СЦЕНА 15
Гостиная, полутьма. С улицы входит ДЖОВАННИ в весёлом подпитии, насвистывает неаполитанские песенки. Из другой двери появляется ПОСЛУШНИЦА, при виде ДЖОВАННИ в замешательстве останавливается.
ДЖОВАННИ: О! А что это вы тут делаете одна, ночью, в ночной рубашке?
ПОСЛУШНИЦА: Я… я шла попить воды…
ДЖОВАННИ: А… а я только что пришёл из публичного дома, а перед этим я хорошенько посидел в одном месте с отличными ребятами!
ПОСЛУШНИЦА: У меня пересохло в горле…
ДЖОВАННИ: Так пейте! Вот вода (указывает на графин).
ПОСЛУШНИЦА: Очень жарко!
ДЖОВАННИ: Да, это ветвь Азорского антициклона. Я бы, кстати, тоже чего-нибудь выпил перед сном (находит бутылку виски, наливает стакан).
ПОСЛУШНИЦА: Я вся горю. Потрогайте мой лоб.
ДЖОВАННИ: Что это с вами?
ПОСЛУШНИЦА: Пощупайте мой лоб, он весь пылает!
ДЖОВАННИ: Может вызвать врача или отважных парней с брандспойтом?
ПОСЛУШНИЦА: Не надо никого вызывать! Можете потрогать мой лоб, мою щеку, трогайте что угодно (прижимается к ДЖОВАННИ)!
ДЖОВАННИ (брезгливо отстраняется): Грязная потаскушка!
ПОСЛУШНИЦА: Когда вы говорили за ужином о христианском сочувствии… весь вечер я долго думала об этом…
ДЖОВАННИ: Мразь!
ПОСЛУШНИЦА: Вы были правы.
ДЖОВАННИ: Животное!
ПОСЛУШНИЦА (задирает подол рубашки): Возьмите меня! Берите всю, без остатка!
ДЖОВАННИ: Меня сейчас вырвет.
ПОСЛУШНИЦА: Понижайте ваш уровень тестостерона, я готова на всё, лишь бы вы не делали глупостей и не ходили бы по этим ужасным заведениям, а могли бы сосредоточиться только на вещах духовных.
ДЖОВАННИ: Да пошла ты, сучка! (Отталкивает её, хочет уйти. Внезапно разворачивается, его мимика и интонации опять резко меняются)
Ещё сегодня вечером я испытывал к вам почти подлинное уважение за то, что вы пытаетесь скрыть свою скотскую сущность, пусть и под монастырскими хламидами, следуя примитивным религиозным табу. Но теперь, я полностью разбит и подавлен. Я разочаровался во всём. И всё это благодаря вам!!!
Глядя за ужином в ваши чистые и непорочные глаза, я полагал, что смогу запомнить их излучение и пронести этот свет через всю свою жизнь, как воспоминание об эталоне прекрасного. Но вы бесцеремонно растоптали во мне последние, еле пробивающиеся сквозь лживую и лицемерную суть межличностных отношений, ростки всего того романтического и идеалистического, которые я тщетно старался взлелеять и уберечь в бурях и штормах человеческой драмы!
Видно, мне не суждено жить в мире людей. Я немедленно отправляюсь в Микронезию, и буду курсировать на каноэ между островами. Прощайте!
ПОСЛУШНИЦА некоторое время стоит нагнувшись с задранным подолом. ДЖОВАННИ уходит на улицу, громко хлопнув дверью. Она нервно кусает губы, распрямляется, поправляет ночную рубашку и волосы. Пьёт воду, затем виски из стакана ДЖОВАННИ. Морщится, выплёвывает его на пол и сомнамбулично уходит.
Как ни в чём не бывало, с улицы возвращается ДЖОВАННИ, насвистывая неаполитанскую песню «О, вита… о, вита миа!». Допивает виски, берёт с собой бутылку, идёт внутрь дома.
СЦЕНА 16
Гостиная. ДЕДУШКА спит в инвалидном кресле в своём углу, по радио звучит классическая музыка, СЛУЖАНКА прибирается.
ГОЛОС ДИКТОРА: Вы прослушали арию из оперы Клаудио Монтеверди «Коронация Поппеи». А сейчас прозвучит увертюра Феликса Мендельсона к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь».
С первыми нотами ДЕДУШКА просыпается, недовольно вертит головой, берёт трость и остервенело колотит ей по радиоприёмнику. СЛУЖАНКА бросается к радио, выключает его и ставит в граммофон пластинку с оперой Масканьи «Сельская честь». ДЕДУШКА успокаивается и засыпает.
Входят СЫН и ДЖОВАННИ.
СЫН: Тебя послушать, так ты вообще не встречал, ну скажем, тридцатилетних красавиц, которые не утеряли остатки очаровательной наивности, свежести и непосредственности мировосприятия, эмоциональной открытости.
ДЖОВАННИ: Послушай, тридцатилетняя красавица само по себе не такое уж частое явление, а ты говоришь о каких-то остатках, рудиментах свежести. Однако, в принципе, их можно понять, – тяжело быть постоянным объектом пристального внимания недоразвитых недоумков, которые тычут в тебя пальцем, присвистывают и плоско шутят вслед. Хотя на заре их привлекательности, смею заверить, подобные штучки им очень нравятся. Только потом это надоедает, юные принцессы начинают осознавать всю свою чертовскую силу и способности к манипуляциям мужчинами. Им кажется, будто они априори достойны «чего-то большего», и все им что-то должны лишь потому, что стоит такой принцессе притворно улыбнуться, как все золотовалютные запасы мира окажутся у них в распоряжении. А этими богатствами управляют, в основном, толстые лысые дядечки вместе со своими избалованными и наглыми отпрысками.
СЫН: Если ты имел в виду нашу семью, то мне совсем не хочется становиться членом этого убогого клуба, чтобы покупать красоток и катать их на яхтах. Ведь на свете есть по-настоящему добрые, милые и умные девушки, которые при этом действительно сказочно красивы и их не интересуют всякая мишура из мифов и легенд о красивой жизни.
ДЖОВАННИ: Покажи мне такую, – и я обессмерчу её имя! Нет, я догадываюсь, до какого-то определённого порога, связанного с возрастом, социальными контактами и с обыкновенным жизненным опытом такие девушки действительно существуют.
СЫН: Ну да. Правда, я знаю только одну.
ДЖОВАННИ: Это уже много. А сколько ей лет?
СЫН: Тринадцать… Это моя… моя хорошая знакомая. Но ты не подумай – она умней всех моих одноклассниц. Тех волнуют одни сплетни про кинозвёзд, новости косметологии, спортсмены и рок-музыканты. А те, с кем можно поговорить… ты же сам знаешь, чаще всего они малопривлекательны в качестве… да, такая уж дурацкая закономерность, что поделать.
ДЖОВАННИ: Даже не спрашиваю, где ты с ней познакомился. Не хотел бы тебя огорчать, но аккурат года через три она постепенно превратится в твоих нынешних ровесниц.
СЫН: Не думаю. По крайней мере, мне бы не хотелось так думать. И вообще, причём здесь Орнелла?
ДЖОВАННИ: Действительно, причем здесь… а кто это? А, ладно, если не желаешь говорить о своей малолетней подружке…
СЫН: Она вовсе не моя «подружка». Давай сменим тему.
ДЖОВАННИ: Конечно, давай. Вернёмся к нашим холёным зрелым красавицам, этаким породистым кобылицам в вечерних платьях, которые водятся на всяческих приёмах и фуршетах и кажутся такими обворожительно холодными в своей неестественной недоступности. Ну, что, опять не то? Но ты же сам спрашивал, Антонио. Не знаю, в чём проблема – одень дорогущий костюм и подкати на одной из папиных машин. Хотя, может кого-то привлекут и твои джинсы с поношенным свитером, а также дешёвый мотороллер, ради экзотики. Они же все давно пресыщены своими фешенебельными стойлами и скучают там дни напролёт, их даже тошнит только чёрной икрой и пирожными, это они сожрали популяцию осетров на Каспии и большую часть лобстеров в Карибском море. Чего тебе бояться? Ты молод и у тебя куча денег. Больше ничего не надо.
СЫН: Но я не имел в виду высокооплачиваемых проституток.
ДЖОВАННИ: А какая разница? Хорошо, тогда запомни главный принцип, которого надо придерживаться в этой ритуальной церемонии – принцип насилия над женщинами. Конечно, если неукоснительно следовать ему, то насиловать женщин за деньги и подарки – просто безнравственно. Прежде всего, – по отношению к деньгам. Есть и ещё один побочный эффект. Им это может очень сильно понравиться, и они захотят испытать акт насилия многократно.
СЫН: Боюсь, мне это не подходит. Да и потом, всё это выглядит как-то незаконно…
ДЖОВАННИ: Ты весь в отца. Прежде всего, следует насиловать только хорошо знакомых дам, чтобы не попасть в тюрьму. А если реализуешь свои возвышенные устремления с давно знакомой подругой, то получишь, помимо всего прочего, хоть какое-то эстетическое удовольствие.
СЫН: Но обычно у меня вызывают такое желание совсем незнакомые женщины.
ДЖОВАННИ: Так познакомься с ними. При этом лучше находиться в состоянии алкогольного опьянения. И при следующей встрече она сама оправдает тебя. А если девушка тоже перебрала со спиртным, то по правилам хорошего тона она должна сделать вид, будто ничего не помнит. А возможно ей и не придётся притворяться.
Но если ты абсолютно трезв и подходишь к объекту желания с самыми что ни на есть чистыми намерениями, то объект вряд ли воспримет твою логическую аргументацию. Так что лучше всего – напейся и не обременяй её своими дурацкими мотивами, высосанными из пальца.
Главное, необходимо иметь твёрдую убеждённость, что ты, как человек воспитанный и образованный, с прекрасным чувством юмора, можешь себе это позволить. Иначе эту женщину всё равно изнасилуют. Только кто-нибудь другой – не такой интеллигентный, галантный, без чувства юмора.
Если женщина предложит тебе немного ближе узнать друг друга, сходить вдвоём в театр или в ресторан – смело заявляй ей, что ты не лицемер, и немедленно осуществи задуманное. А если девушка пытается показать, что чересчур умна, – рассмотри проблему со всех сторон. Расскажи ей о свободе воли, углубись в физиологические аспекты бытия, проведи параллели с животным царством. А в конце, дай понять, что в этом эфемерном мире всё является иллюзией…
Входят КАРДИНАЛ, МОНАХИНЯ и ПОСЛУШНИЦА. СЛУЖАНКА тащит их чемоданы. ДЖОВАННИ осекается и мило улыбается.
ДЖОВАННИ: Доброе утро! Позвольте, я помогу вам (пытается вырвать чемоданы из рук СЛУЖАНКИ, но она не даёт их). А мы с Антонио как раз обсуждали феминизм, положение женщин на угольных шахтах…
ПОСЛУШНИЦА: А разве вы… не улетели в Микронезию?..
КАРДИНАЛ (делает знак, чтобы его подождали на улице, ПОСЛУШНИЦА и МОНАХИНЯ прощаются и уходят): Микронезия?.. О чём это она?
ДЖОВАННИ: Понятия не имею.
КАРДИНАЛ: Так… что вы скажете насчёт Стефании? Как вам показалось?..
ДЖОВАННИ: А, Стефания! Стефания… Вы разве не слышали, как вчера за ужином я соблазнял её всеми земными радостями. И мы ещё потом случайно встретились в темноте, ночью.
КАРДИНАЛ: Надеюсь, как всегда вы были очень убедительными?
ДЖОВАННИ: Да, и даже более того! (Шепчет КАРДИНАЛУ на ухо, тот смущается). Но всё без толку! Видите ли, она любит одного Господа. Больше, чем все его никчёмные творения. Она уверена в этом и её ничем не разубедишь. Так что смело отправляйте её в джунгли на Новую Гвинею и ни о чём не беспокойтесь – это вторая Мать Тереза. Сто процентов. Если позволите, я провожу вас до аэропорта.
КАРДИНАЛ: Это так любезно с вашей стороны, Джованни.
КАРДИНАЛ бережно берёт ДЖОВАННИ под руку, и они вместе уходят. СЫН подходит к граммофону, переставляет пластинку, ДЕДУШКА шевелится во сне. Немного подумав, СЫН лезет в подвал. Из комнаты появляются ОТЕЦ и МАТЬ.
ОТЕЦ: Дорогая, я же просил тебя – не надо никаких украшений, сними с себя все эти побрякушки. Не стоит давить на них лишней роскошью.
МАТЬ: Может, ты зря всё это затеял, зачем ты пригласил их сюда?
ОТЕЦ: Но ведь надо уже что-то с этим делать, принимать какое-то решение… Наверно, надо закрыть эти вызывающе роскошные гобелены занавесками, чтобы они чувствовали себя не так неуютно. Сильвана, сними эти картины, убери их куда-нибудь подальше (МАТЬ снимает одну картину и уходит). Так, хорошо…
В сопровождении ШОФЁРА входят мужчина и женщина средних лет, одетых с претензией на респектабельность.
ШОФЁР: Синьор и синьора Росси, хозяин. Я привёз их, как вы и просили.
ОТЕЦ: Рад вас видеть. Проходите, не стесняйтесь. Меня зовут Бернардо Конте.
СИНЬОРА РОССИ (пугливо озираясь): Вы написали, что с Орнеллой всё в порядке… у неё всё хорошо?
СИНЬОР РОССИ (грубо): Где наша дочь?! Отвечайте немедленно! (СИНЬОРА РОССИ дёргает его за руку, пристыжено смотрит на него)
ОТЕЦ: Прежде всего, хочу вас успокоить, – Орнелла находится у нас дома. Рокко, позови её.
ШОФЁР (открывает люк): Орнелла, выйди на минутку, к тебе пришли.
ОРНЕЛЛА (вылезает из подвала очень удивлённая, на ней дорогое красивое платье, волосы красиво расчёсаны, на лице совсем немного косметики): Мама… отец…
СИНЬОРА РОССИ: Матерь Божья, дочка, что они с тобой сделали? И откуда на тебе эта одежда? (Хочет подойти, обнять дочь, вмешивается СИНЬОР РОССИ)
СИНЬОР РОССИ: С каких это пор ты начала красить губы? Посмотри на себя, ты похожа на уличную девку. Ну-ка, поди сюда, сейчас я тебе задам!
ОРНЕЛЛА: Синьор Бернардо…
СИНЬОР РОССИ: Да, мы бедняки, но у нас всегда было чувство собственного достоинства. У нас есть гордость!!! Это ты так воспитала её!
СИНЬОРА РОССИ: Я? В чём я провинилась?
СИНЬОР РОССИ: А кто же? Я сутками пашу на заводе, вкалываю в две смены.
СИНЬОРА РОССИ: Знаю, как ты вкалываешь. Ты сутками просиживаешь в барах с дружками, такими же пьяницами и лентяями, обсуждая футбольные матчи, в то время как я стираю, готовлю и убираю за тобой и ещё девятью детьми.
ОТЕЦ: Прекратите свою площадную брань! Я позвал вас сюда не для того, чтобы выслушивать вашу ругань.
Из подвала появляется СЫН. Стоит, ничего не понимая.
СИНЬОР РОССИ: А это ещё кто? Он что, был там с моей дочерью?! Где это видано?! Шлюха!!! (Достаёт из брюк ремень, его жена бросается к нему, ОРНЕЛЛА испуганно прижимается к СЫНУ)
СИНЬОРА РОССИ: Франческо, не надо. Только не здесь! Что о нас подумают?
СИНЬОР РОССИ: А мне плевать!
ОТЕЦ: Молчать! Это мой сын, это и его дом, и он может свободно передвигаться по нему. Тем более в подвале он выращивает штаммы полезных бактерий. Да, он увлекается микробиологией и при этом не хочет становиться банкиром, мечтает о карьере лесоруба… И почему я должен объяснять вам всё это?..
Синьора, вижу, вы благоразумная женщина, пройдёмте в мой кабинет. (Звонит в колокольчик, входит СЛУЖАНКА). Мариза, будьте добры, принесите лучший коньяк и сигары. Рокко, составь компанию нашему гостю, с ним невозможно разговаривать. Проводи его к себе в гараж, выпейте, покурите, пусть он придёт в себя.
В гостиной остаются СЫН и ОРНЕЛЛА, они садятся на диван и ошарашено молчат. Наконец, приходят в себя.
СЫН: Ничего себе у тебя папаша! Я думал, он убьёт нас по очереди своим ремнём.
ОРНЕЛЛА: Мне так неловко перед всеми вами. Но не подумай, что он специально так себя ведёт. Отец совсем не злой, просто… просто… Антонио, я не знаю, как объяснить.
СЫН: Да я и не думаю. Не надо ничего объяснять. На его месте я бы уже давно совершил что-нибудь из ряда вон выходящее, будучи в состоянии аффекта. Я поражаюсь терпению твоего родителя!
ОРНЕЛЛА: Ты правда так считаешь?
СЫН: Безусловно!
Входят ОТЕЦ и СИНЬОРА РОССИ.
ОТЕЦ (отсчитывая купюры): Я хочу, чтобы всё выглядело законно. Поверьте, у нас она ни в чём не будет нуждаться. Я не говорю, что у вас ей было плохо…
СИНЬОРА РОССИ: Да я и сама вижу, она научилась со вкусом одеваться, и вообще – вся как-то прямо расцвела!
ОТЕЦ: Естественно, я не возражаю, если изредка, да хоть два раза в год, вы будете навещать дочь. В конце концов, вы же её биологические родители, несмотря ни на что. Конечно, мы не должны распространяться о наших договорённостях, вы ведь понимаете…
СИНЬОРА РОССИ: Разумеется, синьор Конте, я всё понимаю. А где мой муж?
ОТЕЦ звонит в колокольчик, просит СЛУЖАНКУ сходить за СИНЬОРОМ РОССИ. СИНЬОРА РОССИ целует дочь, и они тепло прощаются. Через некоторое время тот появляется в обнимку с ШОФЁРОМ. Он дымит сигарой, брюки болтаются на нём, потому что ремень до сих пор у него в руке. Верхняя пуговица рубашки расстёгнута, галстук набекрень. СИНЬОРА РОССИ пытается освободить ШОФЁРА от объятий мужа, однако тот никак не хочет уходить. СЛУЖАНКА приносит на подносе бутылку дешёвой граппы, СИНЬОР РОССИ выпивает на брудершафт с ШОФЁРОМ полный стакан. СИНЬОРА РОССИ помогает ему засунуть ремень в брюки, застёгивает пуговицу, тащит его к выходу.
СИНЬОР РОССИ (грозя кулаком ОРНЕЛЛЕ): У-у-у!!!
СИНЬОРА РОССИ: Ладно, ладно, угомонись. Полюбуйтесь-ка на него… и не стыдно вести себя так в доме у приличных людей?
ОРНЕЛЛА: Я не могу на это смотреть!
ОРНЕЛЛА спускается в подвал, а её родители уходят.
СЫН: Что это ты задумал?
ОТЕЦ: Я решил официально удочерить Орнеллу. Мои адвокаты почти подготовили почти все бумаги, теперь это дело ближайшего времени. Нужно было обсудить кое-какие мелочи с её родителями.
СЫН: Отличная идея! Думаю, ей действительно будет гораздо лучше у нас. Стоит только взглянуть на этого синьора Франческо. Настоящий питекантроп.
ОТЕЦ: Да уж, а его взгляды на воспитание и жизнь в целом… Скажи, я бил тебя когда-нибудь?
СЫН: Не бил. Никогда.
ОТЕЦ: правильно. Только один раз, когда ты чуть не выменял дедушкины пластинки на леденцы своему школьному приятелю.
СЫН: Но тогда я заслужил это. Мне было семь лет, и я мало что понимал в классической музыке. К тому же, ты ведь не поднимал на меня руку, а всего лишь пригрозил пистолетом и заточил меня на трое суток в этом подвале.
ОТЕЦ: Зато теперь ты вырос приличным человеком.
СЫН: Да, по-моему, ты правильно поступил, что вытащил Орнеллу из болота нищеты, из лап этого тирана с рабочих окраин.
ОТЕЦ: Мне тоже подчас кажется, будто я совершил свой самый лучший поступок в жизни. Не удивлюсь, если этот синьор Росси грязно домогался дочери с самого её детства. Бедная девочка!
СЫН: Считаешь, он способен на такое? Не исключено… Я никогда не говорил с ней об этом, боясь лишний раз травмировать её.
ШОФЁР: Хозяин, что делать с остатками вашего лучшего коньяка? Этот синьор Франческо заявил, что его пить бесполезно, он, дескать, «как следует не продирает».
СЫН: Отец, можно я допью коньяк в гараже с Рокко?
ОТЕЦ: Конечно, не выливать же его в канализацию.