Это вторая глава автобиографической повести «Дао отморозка к Айсбергу» (где Дао=Путь, только по-премудрому, в целях выпендрёжа).
Краткое содержание первой части.
Лето 1993 года. По окончании средней школы ГГ(Главный Герой), гармонично развитый негодяй, чья самая развитая черта – полное отсутствие совести, устремляется из Санкт-Петербурга в Москву. Цель - поступление на филфак МГУ, чтобы потешить своё тёмное тщеславие за казённый счёт.
Желая разорить не только Минобразование, но и РЖД, ГГ злостно-бесплатно добирается на перекладных электричках, в просторечии именуемых «собаками». В силу форс-мажорных обстоятельств он попадает в «окно» и вынужден заночевать на станции Малая Вишера в пустом вагоне.
Финальная мизансцена: ГГ дремлет на лавке, мимо шествует группа юных друзей социальной справедливости.
***
Итак, стайка местечковых гопников скрылась в следующем вагоне, где обосновалась та хипповско-эльфийская компашка.
И спустя секунд двадцать - грянул ШУМ.
То был даже не шум, а РЁВ. Этакий сочный, густой и страстный баритон:
«ДЕНЬГИ? ДА ЛЕГКО!»
Послышался чей-то писк, сумбурный топот, испуганный скрип сцепки – и в вагон ввалились, судорожно раздирая двери, давешние лысенькие «экспроприаторы».
Едва не перепрыгивая друг через друга, они антилопьим галопом промчались по проходу и совсем уж «мультяшно», всей коллективной биомассой, впечатались в двери противоположного тамбура. И картинно «расплющились», отекая на пол.
«СТОЛЬКО ДЕНЕГ ХВАТИТ – ИЛИ ЕЩЁ НАКИНУТЬ?» – пронеслось им вослед, тем же громовым баритоном.
В вагон ступил тот парень, что давеча открыл своим друзьям путь к ночлегу - коренастый и в косухе. Он уже малость успокоился, и могучий голос его звучал вполне доброжелательно, почти что ласково. А доброжелательнее всего – смотрелась цепочка из гроверов-десяток, едва не метровой длины. Парень нарезал ею воздух на элегантные восьмёрки, мерцающие во тьме с чарующим мелодичным свистом.
- Мы ещё вернёмся! – пообещал хрипловатый, обиженный фальцет.
Цепочный бретёр сделал шаг вперёд – и ребятишки мгновенно растворились во мгле.
Отсмеявшись, я приподнялся на своей лежанке и негромко окликнул этого гроверного громовержца:
- Ну ты красава, Олег!
Да, я его узнал. В кругах, к которым я был в некотором роде близок, его звали Синг-Синг. Как-то я поинтересовался у одного шустрого, всеведущего мальца с ирокезом, которого про себя окрестил «Панком данных»:
«А почему Синг-Синг?»
«Ну дык? Во-первых, почти как Кинг-Конг, а во-вторых – поёт».
Вряд ли тот пострел знал, что такое Синг-Синг, и не думаю, что Олег имел какое-то касательство к этому не самому райскому месту, но два утверждения о нём - бесспорны. Он действительно был очень крепкий индивид – и действительно ПЕЛ.
Я частенько встречал его и в Питере, и в Москве. Он учился, кажется, в Гнесинке, выступал с гитарой на площадях и в переходах. И вот, скажу я вам, когда он пел House of the Rising Sun в «Трубе», переходе на Пушкинской,– бронзовый Александр Сергеевич томно пританцовывал на постаменте и норовил припасть ухом к асфальту. Чему есть множество свидетелей.
Олег меня тоже узнал:
- Крейсер? Какими судьбами?
Да, было у меня такое прозвище – «Тёма Крейсер». Прилипло лет в пятнадцать. Я не возражал – крейсер так крейсер. Уж лучше, чем «балкер», «танкер» или «сейнер». Я даже запечатлел это полудетское погоняло в своём «аватаре». То плавсредство, которое на моей фотке, некогда называлось по-японски «Сойя». А до того – по-русски «Варяг».
Моя первая жена, которая наполовину японка, говорит, что аватар – довольно-таки «концептуальный». Она обожает это словечко, порою злоупотребляет им безбожно, однако разошлись мы по другим причинам. Впрочем, тогда, в 93-м, я был ещё очень далёк и от женитьбы, и тем более от развода, и от многих иных кличек да псевдонимов, кои носил впоследствии.
Вообще же, на самом деле я парень скромный и предпочёл бы вовсе обходиться без титулов, регалий, почётных прозвищ и всей этой мишуры. Простота – вот что я ценю в общении. Куда как удобно: звонишь какому-нибудь влиятельному мужчине, генералу, там, министру, олигарху – и: «Здравствуйте. Это Артём. - - Какой Артём? - - Тот, о котором вы подумали…» И всем всё ясно.
Но – мечты, мечты. В этом мире, увы, совсем немного сведущих и понятливых людей. Остальным же – приходится объяснять буквально на пальцах. Порою – даже картинки рисовать. Впрочем, наверное, я не настолько ещё стар, чтобы брюзжать по поводу несовершенства мира и невежества его обитателей…
Из-за широкой спины Олега показались ещё двое «детей цветов». Первый имел в руке раскладную бритву, второй – был вооружён одною лишь решимостью, но такой термоядерной силы, что я даже порадовался за несчастных гопников с их своевременной ретирадой.
Этих камрадов я тоже видал прежде – но знаком не был. В смысле, по именам не знал. А вот девчонок, высыпавших следом – знал. Не то, чтобы «истинные» хиппушки – но довольно милые, общительные барышни. Одну звали Фокси, другую Ира-Джа, третью Корделия, причём это паспортное имя. Кажется, ни с одной из них у меня не было ничего… углублённого. Что не так уж удивительно, как представляется нынче моей жене. На самом деле, по статистике в то время в Питере и Москве проживало несколько сотен тысяч вполне амуропригодных барышень, с которыми, тем не менее, у меня ничего не было.
- Ой, глядите: Тёма!
- Тёма, а чегой-то ты такой… один?
- Тебе не страшно?
- Тебе не темно?
- Тебе не холодно?
Олег Синг-Синг спрятал цепочку, вдумчиво почесал свой мужественный подбородок. Поинтересовался:
- Я так понимаю, до тебя эта урла не докапывалась?
Я пожал плечами и ответил вопросом на вопрос:
- Ну, вроде, до вас они на двух ногах дошли?
Олег осклабился:
- Да ладно! Побрезговали они тобой, босота, – вот и весь сказ!
Где-то за месяц до того я угощал его с девчонками «Чинзаной», что по тем временам было очень круто. Всегда ценил людей, которые умеют правильно отблагодарить за щедрость!
Теперь уж чураться их компании было неудобно. Я, конечно, Каин и Манфред, и волк-одиночка, и не всякое общество терплю - но тут персоны были колоритные и занятные. Особенно – Олег.
Мы проследовали в «их» вагон. Было видно, что визит нескромной местной молодежи застал компанию за вечерней трапезой. Откупоренная бутылка алжирского красного вина, бутерброды с ветчиной и сыром, разложенные на гитарном футляре; имелось и освещение: кусочек плексигласа в узкой консервной банке из-под оливок.
Я подумал, что кто-то из ребят наверняка шарится по пещерам. Плекса – это из их инвентаря светоч. Кстати, довольно практичная штука (по тем временам). Горит долго, приятным таким, бодреньким оранжевым пламенем. Даёт сравнительно мало копоти. Только тушить её не рекомендуется там, где собираешься спать, – а так жить можно.
Конечно, первое время эти витязи, а также их подруги, только и обсуждали, что свою великую победу над гопниками. Конечно, в исключительно бравурных и восторженных тонах. И конечно… у всех свербела мысль: а что, если те действительно поплачут-поплачут, между собой, а потом дружкам-корешкам своим в олимпийки – тоже поплачут-поплачут… а потом вернутся, но уже числом штук в сорок-пятьдесят? Или сколько их в этой Вишере? Ведь она, хоть и Малая, - а рыл полста гопни наскребётся, поди?
Взяв на себя нелёгкую моральную ответственность за омрачение триумфа, я заметил, как можно равнодушнее:
- Наши стриженые друзья ушли – но обещали вернуться. Это маловероятно, они вряд ли полезут туда, где гарантированно будут трупы – но всё же нельзя начисто исключать, что они попрут на принцип.
Тот парень, что был без бритвы, но с термоядерной решимостью, – разом вскинулся. И отчеканил жёстко-металлически, словно катаной об дайкатану:
- «Жизнь мимолетна, подобно капле вечерней росы или утреннему инею, и тем более такова жизнь воина»!
Признаться, меня это порядком задело. И я в сердцах подумал: «Да ты попутал, пионер! Самурайщина – это моя тема. Это я понтуюсь перед девками такой вот японутой холоднокровной воинственностью. Не замай!»
Вслух же ответил:
- Брат, смею заверить, я тоже очень уважаю могучего старика Юдзана! Но сейчас базар немножко не об том.
Судя по его взгляду – он понятия не имел, кто такой Дайдодзи Юдзан. Ага, он только «Бусидо с картинками» читал, вроде того.
Олег покашлял, своим смачным баритоном. И молвил, не давая разгореться диспуту на тему ориентальной ратной этики:
- Так! На самом деле, продумать тактику – было бы нехило. И я вот как мыслю. В случае нашествия леммингов – держать придётся две двери. Два тамбура. И можно их, конечно, стянуть проволокой. Точнее – капронкой. У нас ведь есть?
Да, ребята определённо навострились в подмосковные пещеры. В подольско-силикатные системы? В солнечногорские? Сейчас – не суть.
- Можно выставить первый рубеж обороны в тамбурах, - сказал тот парень, что был с бритвой. – По двое наших – какое-то время удержим. Они будут лезть в двери – и получать по головам. Больно. Главное – побольше вывести из строя. Там - допрут переть через соседние вагоны. Но дверь сцепки – тоже узкое место. Рано или поздно – придётся отступить внутрь. Но к тому времени – мы их, надеюсь, покоцаем уже так, что энтузиазма поубавиться.
«Блин! – подумал я. – И вот почему эти светлые умы отвисают на станции Малая Вишера, а не преподают в Вест-Пойнте?»
Мне хотелось сказать, что если гопники впрямь полезут на Олегову гроверную цепочку, на бритву этого стратега и на меня с моим бронепалубным цинизмом – то они будут настроены ОЧЕНЬ решительно. А значит – влёгкую вынесут окна и навалятся сразу отовсюду. И если их впрямь будет штук пятьдесят – шансов у нас мало.
Впрочем, не рисуясь, скажу, что меня это не так уж парило. Закончить свой жизненный путь на гопотском ноже, красивым и семнадцатилетним – почему бы нет? А вдруг я всё же не пройду на филфак? То был бы куда более мрачный удар по самолюбию.
Серьёзно, я никогда не считал себя по-настоящему смелым парнем. Ни тогда, ни после. Тут другое. Вот когда была перепись населения в 2002 – агенты до меня не добрались и не могли добраться. Но я всё же прикинул, что бы написал в анкете о роде своих занятий. И вернее всего была бы такая дефиниция: «Торговля дефицитом инстинкта самосохранения». Ну разве что, тогда, в девяносто третьем, – я ещё не пристроил этот своеобразный товар, не поставил бизнес на поток.
Из пучины этой мысленной «дзен-печоринщины» меня вывел возглас стратега с бритвой: «Тсс!»
Все притихли.
Звук шагов. Чётких, уверенных, но не поспешных, не «штурмовой» топот. Шаги - в соседнем вагоне, в том, где я расположился изначально.
Это по нашу душу? Ну а по чью же! Это гопники? Не похоже…
Вот лязгнула дверь сцепки, в тамбуре мелькнули смутные серые силуэты, разверзлись сдвижные двери – и к нам обратился голос. Глуховатый, малость усталый, но не враждебный.
- Доброго вечера.
Голос исходил из невидимого в сумраке рта, располагавшегося под ловившей оранжевые отсветы кокардой.
Да, на сей раз – это были менты. При исполнении. То есть, вместо того, чтобы сидеть в своём уютном гнёздышке, резаться в карты и нарезаться водярой, они взяли моду патрулировать территорию, включая пустующие электрички. Уже второй раз за сутки – наблюдаю такой феномен.
«Господи, - подумал я. – Что за день? Буря магнитная, что ли? Иль впрямь менты вдруг подорвались исполнять свои обязанности? Куда страна катится?»
- Документики предъявите, пожалуйста! – попросил тот же усталый, глуховатый голос.
Малость поворчав, из одной только гражданской вредности, все полезли по рюкзакам и бэгам. Я – хранил дубликат бесценного груза в нагрудном кармане джинсовки. Там же – приписное свидетельство, аттестат и медицинская форма 086-У. В общем-то, все мои сокровища на тот момент.
- Вот тут молодые люди не так давно проходили, - поведала Ира-Джа, - коротко стриженные такие. Так вы бы у них документы проверили.
Менты подошли вплотную, но воздержались от пристального изучения наших паспортин. И обозначили без лукавства цель своего визита:
- Да видели мы этих… Потому и решили проверить.
- Они уже ушли, - уведомил Олег, явно намекая: «А не последовать ли и вам их примеру?»
Главный мент снял фуражку, потёр лоб. Вздохнул. И сформулировал:
- Они могут вернуться. Уже были случаи. Поэтому предлагаю проследовать.
Корделия, ангельская душа, предложила альтернативный вариант:
- А может, лучше дождаться их и всех перестрелять?
Мент мотнул головой, явно собирался сказать что-то резкое, но решил ограничиться «отеческой» нотацией:
- Ты, дочка, таких колёс больше не глотай!
Обратился ко всем:
- Ладно, пошли! А нужен повод – так травку мы на раз найдём.
Олег возмутился:
- Обижаешь, командир! Нет у нас нынче травы!
Мент осклабился:
- Тхе! У нас-то – есть! Так что, это ТЫ обижаешь…
Вот что всегда ценил в людях – так это откровенность. На самом деле, менты, клянущиеся, будто совсем уж не имеют никаких левых доходов, не мухлюют с отчётностью и не заныкивают конфискат, всегда раздражали меня примерно так же, как парни, клятвенно заверяющие, будто ни разу в жизни не занимались рукоблудием. Нет, нет, я безусловно верю в обоих случаях – вот только хрен ли смущать своей святостью НОРМАЛЬНЫХ людей? В конце концов, это просто нетактично – так бесстыдно блистать своей безгрешностью в этом растленном мире!
Потому сие простодушное ментовское заявление – здорово укрепило мою симпатию к этим неплохим, по сути, мужикам в серой форме. Казалось бы, при такой зарплате – щипать бы им привокзальных торгашей и ни о чём больше не думать. А глядишь ты: их ещё и общественный порядок заботит. И пусть то даже забота не столько о нашей безопасности, сколько о местной криминальной статистике – а всё равно приятно. Их очень легко понять: нафиг им массовая молодёжная драка с возможными «мокрыми»?
В ту пору я довольно часто имел соприкосновения с милицией, и не взирая на свои «экзистенциально крамольные» убеждения, должен был признать: среди них попадаются, конечно, и редкие сволочи, но в основном – люди как люди. Только что работа собачья да круг общения - свинский. Однако если их не провоцировать – они, как правило, и не кусаются. А если по-человечески с ними обращаться – так вовсе лапочки. Ценят они это дело, когда к ним не как к «ментам поганым» относятся, а по-доброму, с душевным теплом. Главное – убедить их в том, что угрозы для них нет. Тогда – обычно они перестают нервничать и грубить.
Но, конечно, при омоновской какой-нибудь облаве – места для душевности и дипломатии не остаётся совсем. Там – живым бы уйти. Поэтому контактов с ОМОНом я старался избегать. Не люблю, знаете ли, огребать дубинкой по хребтине. Ведь Заратустра повелевает отвечать адекватно – а это могло бы окрасить мои лучшие годы в довольно-таки унылые тона мордовской или восточно-сибирской палитры.
Впрочем, сейчас перед нами были не быки-омоновцы, а куда более «осмысленные» и пристойные товарищи.
В станционном отделении было порядком накурено, но в целом уютно. В воздухе витали флюиды правоохранительной озабоченности и дымные выхлопы Беломора. «Чипиросину» потягивал лейтенант, сидевший за столом. Вопреки давешним заверениям милиции, Беломор у них был обычный, табачный, без экзотической начинки.
- В Москву едете? – полюбопытствовал лейтенант. И ответил сам: - Да уж ясен ***, что не в Малую Вишеру!
В его словах послышалась некоторая досада за своею малую вишерную родину, и деликатная Фокси поспешила уверить:
- На самом деле, очень милый город…
Лейтенант ответил таким чугунным взглядом, что приплющил всякие потуги на топологическую вежливость.
Потом он посмотрел на Олега с его гитарным футляром и выдвинул версию:
- Музыкант, что ли?
В иной ситуации, может, Олег бы и сказал: «Да нет, наркоту перевожу». Но сейчас никому из нас не хотелось подначивать этих радушных и заботливых «альгвазилов». Потому Олег ответил скромно, но честно:
- Вроде того…
- Сыграешь?
Олег извлек свой инструмент, опустился на стул и принялся подкручивать колки. То была простенькая «ленинградка» - думаю, даже такой уверенный в себе воитель не стал бы таскаться по городам и весям с Альгамброй, имей он дома нечто подобное - но звучала гитара недурно. Глубоко и сочно, под стать вокалу хозяина.
Лейтенант предупредил, немного опасливо:
- Вот только – не «Наша служба…» Хорошо?
Пояснил, улыбаясь чуть застенчиво:
- Как вот кого из таких вот, «неформальных», ни прихватим… в смысле, пригласим – так не иначе, как «Нашу службу» лабают. Как будто, прямо… - недоговорив, он махнул рукой, досадуя на узость представлений неформальной общественности о милицейских музыкальных вкусах.
- Так какие заказы? – уточнил Олег.
Я, не без внутренней ухмылки, подумал:
«Сейчас они скажут: «Да чего попроще. Бриттена там, «Траурную симфонию». Очень нам нравятся евонные политональные наложения».
Но нет, Довлатова тогда менты ещё не читали и Бриттена не слушали тем более.
- Ну, Высоцкого, - предложил старший сержант, предводитель того наряда, что доставил нас.
Я поморщился, опять же внутренне. В те времена почти все начинающие «грифомастурбаторы» России делились на две группы. Те, кто учился на «Гражданской Обороне», и те, кто учился на Высоцком. И если «Оборону» можно слушать без содроганий в каком угодно исполнении – панк есть панк - то песни Высоцкого… Про них даже не скажешь: «Лучше всего их поёт сам Высоцкий». Вернее будет – «Когда их поёт НЕ Высоцкий, а кто-то ещё, – это звучит кошмарно, почти святотатственно». В девяноста девяти случаях из ста, по меньшей мере.
Правда, Олег Синг-Синг оказался как раз тем исключительным «сотником», способным спеть любую «мужскую лирику», от блюзов до шансона, от Джима Моррисона до Майка Науменко. И, хочется верить, дух Владимира Семёновича, явись он вдруг в ту прокуренную ментовку, не осенил бы «орфейскую» выю гитарным жабо за исполнение «Баньки». Ибо та выя имела какие надо голосовые связки, а в той широкой груди билось подобающее песне средоточие сдержанной, проникновенной экспрессии.
Когда Олег закончил, мы с минуту сидели молча. Потом лейтенант покашлял и сказал: «Да…»
Негромко – но очень почтительно.
Олег пел ещё много, всякое-разное-славное-доброе, дал полноценный такой концерт, подарив нашим «приютителям» неурочное десятое ноября посреди июня. Милиция прониклась до самых корней портупеи и глубин кобуры. Я тогда подумал, что даже если бы Синг-Синга угораздило очутиться во мрачном заведении его имени – он бы не пропал и там.
Когда же наш соловей притомился, у него попросил гитару один паренек из наряда, с пустыми погонами рядового, но с живыми глазами незаурядного друга искусства.
С первых аккордов стало ясно, чем намерен усладить наш слух этот новоявленный «кифаред». Конечно же, «Пачка сигарет…» И как же я мог забыть про Цоя, рассуждая о предпочтениях салаг от струномучительства? Нет, это ведь уже потом происходит разделение – кто к Высоцкому тянется, кто к «Обороне» льнёт. Но первейшим и важнейшим из всех гитарных искусов является «Кино»…
Один мой приятель, до озверения утомлённый попытками самонадеянных школьных виртуозов распечатать эту счастливую пачку судорожными ударами непослушного медиатора, перефразировал текст так:
«А если есть в кармане пачка
Сигарет
Значит лучше про неё ты
Не трынди, ясен пень
А не то, блин, разберут
Эту пачку на раз
И останется колечек
На земле лишь тень»
Впрочем, молодой мент-«киноман», как оказалось, играл нормально. Нет, до Олеговых соляков и флажолетов ему было примерно как Малой Вишере до Большого Яблока Эн-Вая, но, по крайней мере, с ритма не сбивался.
В целом – посидели мы очень мило и культурно. Хотя отоспаться – естественно, не задалось. Что, впрочем, нетрудно было наверстать в первой пустой электричке до Окуловки.
Когда мы сидели там, дожидаясь «собаки» на Бологое, Олег тронул меня за плечо и тихо предложил: «Отойдём на минутку?»
Я озадачился: «Уж не бить ли он меня собрался? А за что?»
Но нет, не бить. Когда мы уединились в ближайших кущах, Олег сунул руку за пазуху, долго шарил – видимо, за подкладкой свой косухи – и наконец выудил бумажный пакетик, свёрнутый характерным, «аптечным» манером. Пояснил с ухмылкой:
- Серые подогрели. Прикинь?
Развернувши «корабль», Олег вручил его мне и принялся набивать пустую штакетину.
- А остальные? – поинтересовался я из соображений благородства.
Олег помотал головой:
- С ними – успеется ещё. К тому ж – девчонки мудные становятся, когда прикурят. Сейчас – с тобой хочу. Дело есть.
Мы употребили косячок на двоих, чинно, степенно и салонно. Обошлись без «париков». По моим представлениям об этикете, подобные вещи возможны лишь между действительно близкими людьми. Олег же, хоть и был для меня добрым знакомцем – но не более того. Что он и сам подтвердил через минуту.
Умилившись чуть более обычного своего благодушного настроя, он молвил:
- Короче, дело такое. У меня есть брат. Двоюродный. Старший. Тоже, типа, музыкант. Он сейчас на Багамах. Живёт там, то бишь. И к себе зовёт. Говорит – бабок поднимает реально.
Олег умолк, и я счёл нужным уточнить:
- В смысле, работа у него такая? Старушек упавших поднимать? Небось, на пляже?
Осмыслив мою сомнительную остроту, Синг-Синг привалился лбом к берёзке и довольно долгое время агонизировал, фыркая, как индийский слон с гайморитом в хоботе. Сквозь фырканье – восклицал:
«Крейсер, да ты… Сука ты, Крейсер! Пляж, блин, усеянный бабками, блин… Я ж серьёзно…» - и снова утыкался в пёстрое древесное лоно.
Мне тоже было проблематично сохранить вертикальную стойку при виде этих потешных спазмов, и я присел на траву. Да, ганжа была знатная, цепанула крепко.
Наконец отойдя от своих конвульсий, Олег плюхнулся рядом и, кое-как восстановив дыхание, продолжил:
- Короче, передо мной, блин, дилемма. Все близкие говорят: не валяй дурака, хватай фортуну за фартук и еби, пока тёпленькая. То бишь, сваливай. Но это – близкие. Им, вроде как, положено добра мне желать. Ну и родаки. Им я, понятно, остоебенил. Вот и гонят за три моря-океана. А вот ты, как есть чел отстранённый – что бы толкового присоветовал? По существу?
Я пожал плечами и выдал толковый совет:
- Кинь монетку. Она ещё более отстранённая.
Олег задумался – секунд на десять, не более – и просиял.
- Ха! Это мысль!
Достал из кармана полтинник, потёр его об штаны, зажал меж ладоней – и подбросил.
- Решка, - констатировал я.
- Угу. Вот только, - Олег поглядел на меня в некоторой растерянности, а потом прыснул: - Вот только я один *** не помню, чего загадал! Да я вообще нихуя загадать не успел… всё произошло так быстро…
И он повалился на землю, раздираемый новым приступом тугого, басовитого смеха.
Через месяц он всё же уехал. Но ещё через пару лет – вернулся. Как полномочный дилер Фендера, открыл свой магазинчик. Временами я помогал ему по мелочи, вроде там - оформить на таможне родные «стратокастеры» как дешёвые китайские «лабабайки-шесть-струна». Это, конечно, было предосудительно – ведь госбюджет недополучал налоги. И я себя очень «предосуждаю». Олег – тоже не без того.
Как-то я спросил его, не думает ли он вернуться к музыке? Олег подёрнул плечами: «Я и так играю. Для себя и для друзей. На вечеринках. А все эти продюсеры… промоутеры… агенты… Да ну – суета!»
К тому же, парень изрядно раздобрел за те годы скитаний по чужбине. Нет, он не был безобразно толст – но его эпическая фигура явно выпирала за рамки «рок-н-рольного» сценического формата.
Что же касается вопроса эмиграции в целом – то это дело, конечно, личное, но для себя я определился ещё в девяносто первом. Решил следующее: если здесь всё пойдёт терпимо – так чего рыпаться? А если наступит вдруг такая власть, что решит меня выпихнуть – тогда вопрос, конечно, встанет ребром. Но не «ехать или не ехать», а – или власть эта мне шею свернёт, или – я… совершу благое дело, оказав ей ту же любезность. Ну, надо ж как-то оплатить долги перед страной, которая меня породила, взрастила, «образовала» – и вообще довольно симпатична мне?
***
Мы оседлали очередную «собаку» и, совершив ещё пару пересадок, добрались до Москвы.
Да, рано или поздно это должно было случиться – моё прибытие в Москву.
А то и так – «радищевщина» какая-то выходит…
Нет, ну к чёрту расписывать, что там было в Бологом и Твери.
Всё-всё, at last, enfin und endlich я в Москве!