Выключи музыку, прежде чем начнешь читать.
Оглохни от безмолвия вокруг. Кожей ощути его.
Теперь можно.
Шуршавший одеждой и креслами зал, растворился в первом её плаче. Флейта, окрыленная вниманием, родила печальную поступь метели и воздух поплыл. Небольшой ветерок взлохматил нотные тетради и прерывистое дыхание флейты подхватила морозная поступь скрипки и сверху, проявились клубни хмурого неба.
Первые снежинки таяли на устье саксофона и его баритон добавил стужи в случившийся коктейль.
Больше снега! Больше!
Сильнее запел ветер и завертело тяжелые портьеры стаккато барабанов. Альты и хеты ударами целлюлозы и медных тарелок варили метель еще гуще.
Протуберанцем вспыхнули покрытые тонкими пластинками слоновой кости клавиши фортепьяно и их тяжелый перестук, пинками понес снежный вихрь от сцены на зрителей. Рукотворное ненастье боролось бешенным хороводом льдистой пыли, но ритмика барабанного боя, связанная мелодией фортепьяно, не уступала и понемногу теснила и теснила.
Прервала свой тихий плач флейта. Новые вздохи-выдохи зазвенели серебром первых ручьев и она зашлась радостью раскрывшихся почек. Прошлепали первым дождем стремительные октавы фортепьяно и тут же небесный плач подхватила скрипка.
Захукали филином альты и бочки и, догоняя их, зажурчал первой оттепелью сакс. Коротко взвизгнула скрипка, в последний путь провожая сосульки, и щербатым китайцем показалось желтое солнце.
Зрители замерли в молчании. Заснеженные и растрепанные, никто не шевелился, и даже не дышал, в страхе нарушить ошеломление. Стаи мурашек бежали по спинам и таились на затылке в ожидании новых чувств.
Шелестом листьев вступила гитара. Струны дразнили цикадами и кваканьем жаб, одним вдохом прокатился в носах аромат пшеницы и разбавился шуршанием сенного стога. Но громче зазвенели зноем струны и без перехода разродились бризом моря.
Гитара переплеталась флейтой и вместе они начали шить шершавые узоры уходящих звездопадов. Немного кружилась голова и было жаль исчезающие теплые ночи.
Зашмыгал простуженным носом сакс и трели фортепьяно прогнали жару худыми сапогами. Хмурым дождиком за воротник гремели грозой барабаны. Защекотало в носу запахом горящей листвы и зашваркала граблями дворника скрипка. Дрогнули струны на прощанье и все стихло.
Феерия кончилась.
На сцене сиротливо стояли и лежали инструменты. Когда и зачем ушли музыканты, никто из зрителей не заметил. Соседи смотрели друг на друга в единственном стремлении – увидеть в чужих глазах не меньшее изумление от того, чему свидетелем стали. Утвердившись в этом, каждый замирал в воспоминаниях.
Фрак не хотел поддаваться и слезать с насквозь мокрого тела. Руки колотило, пальцы все еще бегали по клавишам инструмента и он сломал пару сигарет, прежде чем смог прикурить. Мысли тонули не родившись, в черной дыре усталости.
– Зал молчит или я оглох? – голос пианиста предательски дрожал.
– Я выложил все. Я не знаю, когда еще смогу так играть, – ответил скрипач ожесточенно отирая канифоль с пальцев.
– А я говорил! Переборщили со снегом. Они замерзли!
– Отлично все было. Зноя достаточно было. Согрелись.
– Но почему они молчат?! – уставшим и отчаянным голосом повторил пианист.
– Пойдем… посмотрим, – волоча ноги флейтист побрел из гримёрки.
Они вышли и замерли на краю сцены. Зал ждал.
Некоторые утирали слезы. Другие, стеклянными глазами смотрели в никуда. Третьи, казалось спали и слушали эхо прошедшего представления.
На балконе раздался первый хлопок и зрители очнулись. Прошло несколько секунд и свод театра задрожал под нарастающим валом аплодисментов и криков.
На краю сцены стояли семь человек. Каждый из них отдал жизнь и душу, ради этого дня. Подул ветер и засверкали опускающиеся снежинки. Следом грянул гром и выглянуло солнце.
Семь человек слушали овации и знали – они сделали все отлично.
Это был их день.