Папченко Александр
При цитировании этого
материала
ссылка на мой сайт
PAPCENKO.RU
обязательна!
ВСЯ ПРАВДА О ЗАЙЦЕ
в
сказках, враках, байках.
(ФРАГМЕНТ)
Не знаю как у вас, а у нас, если кто вдруг надумает написать что хорошее о зайце, плохое о зайце у нас как–то писать не принято, то непременно начинает;
– Зима. Поземка заплетает в косы седые пряди. Пусто. Голо. Неуютно…
Он может и не хочет так писать. Может он чай с бубликами пьет на кухне в уюте и размышляет о теплом, добром и нежном. Но едва только возьмет в руки перо, так непременно;
– Зима. Струится поземка над стылым полем. Пусто и голо человеку на необъятным пространстве, под серым небом…
Поэтому эти записки о зайце я начну совершенно по своему. Непривычно начну. Друзьям на удивление, себе и читателю в удовольствие. Итак…
ЗИМА.
Струится над стылым полем поземка. Голо и пусто и одиноко человеку под ровным серым небом. Два необъятных пространства, поле и небо, небо и поле, одинаково серые, одинаково ровные и одинаково пустынные, оставленные людьми, как–то перемешались. Возьми, да поменяй небо и землю местами – мало что изменится. Разве что на торчащие из такого «неба», жухлые стебли конского щавеля, свалится откуда–то, заблудившаяся синица. Ошалеет слегка. И понесет ее ветер беспорядочно кувыркая, понесет с отвисшей челюстью и обескуражено хлопающими глазами, как клок обезумевшей желтой ваты. И будет кувыркаться та синица, с нелепо распушенным хвостом, до самой лесной опушки. А там зацепится за сучок, под тяжелой еловой лапой и призадумается – чего это ей померещилось в небе? Что причудилось? Или она, синица, просто нервная?
Да–а… Я сказал у опушки? Так вот, именно у лесной опушки, стояла маленькая замерзшая речка. Осенью, когда у леса расцветают листья, он уж как–то слишком красовался над тихою водою. Речка залюбовалась и бег приостановила, чтоб зеркало не морщилось. А ночью мороз! И посыпались цветные листья с деревьев. Будто серпантином усеяло землю. Враз пропала вся красота. Опомнилась речка, хотела было дальше бежать, но поздно. Гладким льдом сковал ее мороз. Берега долго хохотали над незадачливой беглянкой. Носы обидные строили. Сами–то, сами, низкие, неказистые, все в камышах да кочках, а туда же… Ну и достроились! Не заметили, как вначале снег, а затем поземка и мороз, вытянули их глупые носы дружными усилиями, до границ неправдоподобной длины, и оставили в таком нелепом положении. Вот вам и хихоньки–хахоньки! Получился из носов превосходный мостик, с малюсенькой дырочкой посередине – удобная дорога для спешащего, нервного зайца.
НЕ БУДИТЕ ЗАЙЦА НА РАССВЕТЕ!
И не мудрено, что у зайца разыгрались нервы. С ворованной–то морковью в зубах! Но дело не в моркови, а просто гавкают в ухо спящему зайцу разные собаки. Вам бы так гамкнуть, вы бы тоже разнервничались, а то и вообще разочаровались бы в людях… В таких случаях нужно снять с себя мокрые штаны и отшлепать собаку по лицу, чтоб не гамкала, но, скажите, откуда у зайца штаны?
Вот и мчит озлобленный заяц с ворованной морковью в зубах и физиономия при этом у него довольно таки пиратская. Словно это не поскакайчик отечественной природы, а некто, с острым кинжалом в хищных пиратских зубищах, небритый, усатый и ужасный, и ищет мести.
– Собаку мне! Собаку! Ту, что гамкнула в ухо на прошлой неделе!
Вот… Не достает зайцу, для полноты портрета, тяжелой медной серьги в ухе и пистолета с широким дулом. Правда, с такими–то ушами, серьга непременно цеплялась бы за кусты и разные елки. А разве догонишь пса, если тебя что–то там постоянно цепляет, тормозит и отвлекает? Охотника еще может и догонишь, а преданного ему пса, никогда. Так чесанет!
А вообще–то, один мой знакомый заяц, будучи, в очередной раз, р а н о р а збуженный бесцеремонным псом, вспылил. Вспылил и разработал отчаянный план. Вечером, когда преданный пес, догрыз любимую косточку и спал, свернувшись калачиком, у конуры, мой знакомый заяц, по пластунски подкрался и гаркнул в ухо собаке, всё что думает о её повадках. А потом залез на забор, и оттуда, до глубокой ночи наблюдал, как охотник ловит по огородам своего вернопреданного друга;
– Тю–тю–тю! Шаруля! Ко мне!
А потом, поймав, успокаивает до полуночи;
– Ну ты че, Шаруля? А? Кто обидел?
А мой заяц, в этот самый момент, ка–ак рявкнет в открытую форточку;
– То–то гамкать! Страшно?!
И дождавшись, когда у охотника начнется икотка, а Шаруля полез за шкаф прятаться, мой знакомый, расхохотался в ночи, как какой нибудь филин, или еще ужаснее. Вот так – ХА! Ха–ха–ха!
И еще для страху, противно так, клацнул зубами – клац!
ВЕЖЛИВОСТЬ – СТРАШНАЯ СИЛА.
Совсем другой оборот дело приобретает, когда зайца будят ласково. Сам видел. Идет бывало собачка и песенку поет. В такт, значит, под свою собачью лапу напевает;
Шли собачки краем поля,
Ать! Два! Три!
И нанюхали собачки
Пташечку во ржи!
Соловья, соловья, пташечку,
Ка-анареечку, нанюхали во ржи!
Шли собачки краем поля,
Ать! Два! Три!
И нанюхали собачки
Гнездышко во ржи!
Соловья, соловья, пташечки,
Канареечки! Гнездышко во ржи!
И на этом месте песни, глядь! Что такое?! Не иначе зайчик спит. Тогда пес, бывало, тихонько так приблизится и легонько, этак, лапой до зайчика дотронется;
– Позвольте вас тронуть…
– Что? – заяц ему; – Который час? Да–да, я очень вами тронут…
– Нет уж, позвольте с вами не согласиться. Вы тут под кустом лежали, а я… А вы… Простите, но я не могу с вами согласиться, все таки, с моей точки зрения, вы еще не очень тронуты. Потому как, я в «стойке», простите, на вас, стою тут, с самого спозоранку…
– Да что вы, – тут разбуженный заяц замечает наконец поднятую переднюю лапу собаки, – И действительно! А я ни сном, ни духом. А вы действительно. У вас прелестная «стойка». И этот… Дивный профиль. Ага. И блеск, какой–то, немеркнущий в очах. Ага. Да. А то знаете, у нас здесь одна легавая на прошлой неделе в болото провалилась. Не слыхали? Ну, так никакого–же сравнения против вас. Нет–нет, не переубеждайте из скромности – даже отдаленно. Я остаюсь в своем мнении!
– Вы м е н я определенно льстите, – собака начинает предательски краснеть, начиная с носа, – То был Маркиз, с такой шикарной родословной, что… У него мама, сама Эльза из Тюрингии, а папа, так тот вообще, если собаки не брешут, Мак.
– Как?
– Мак. Ирландец.
– Ирландец, говорите? – Заяц прищурившись и восхищенно цокая языком, обходит вокруг застывшего пса; – Определенно, с вами никакого сравнения. Нет. А этот мужественный поворот хвоста?! А?! Разве это хвост?
– А что это? – косит собака себе за спину.
– Беркут! Струна! – восклицает потрясенный заяц, – Н–нет, я должен, просто обязан позвать еще зайцев. Пусть придут и посмотрят настоящую «стойку». Пусть. Придут, увидят, и, не побоюсь даже этого слова – восхитятся и получат это… как его… неземное впечатление.
И пока пес цепенеет от восторга, заяц поспешно удаляется, на ходу утирая слезы, не то, восхищения, не то просто давясь хохотом…
Скоро, или к вечеру, в лесу раздается поступь. Шаги. Трещат сучья, что–то беспрестанно лязгает и ругается. Через какое–то время, споткнувшись, это что–то, очень грязное и совсем замерзшее, выпадает из кустов на поляну. Потом, это что–то, долго барахтается в снегу и всё равно это ему не помогает согреться, хотя быть может оно это делает не для того чтоб согреться, а так, из интереса…
Потом охотник встает и перестает лязгать своими зубами. Как же! Вот он его родной Бобик, стоит с поднятой в «стойке» ногой и такой пунцовый от заячьих комплиментов, что аж снег кругом с шипением плавится, будто это тут не собачка, а месяц Апрель из известной народной сказки.
– Что он тебе сказал, Бобик?! – восклицает охотник.
Да, великая сила вежливость. Вы скажите, таких зайцев не бывает? Еще и не такие встречаются особи. Такие нахальные попадаются, что прямо, прямо… ну, вот, послушайте!
ОТДЕЛЬНАЯ, ОСОБО НАХАЛЬНАЯ ОСОБЬ.
Вот, представьте, бредет себе охотник по лесу, и никого не трогает. Одной рукой, он, как и положено, ружье крепко сжимает, другой, конечно, патронташ. И едва наш охотник увидит зайца, начинает по неопытности, ружье рвать из–за плеча. Суетится, ясное дело. Колбасу и огурец, из рук, на землю роняет. И невдомек охотнику, что перед ним не простая, а особонахальная особь. Так вот, в этот тревожный миг, особь и говорит;
– Не спешите так, за ради Бога. Что вы торопитесь, не понимаю? А то и до беды недалеко. Еще стрелите куда непопадя. Вы не спешите. Я вот здесь стану. Вам удобно? Солнце, простите, в глаз не лупит? Не слепит? Да, действительно, здесь тень немножечко… Сливаюсь, хе–хе, так сказать, с фоном. Да и то, еще бы я не сливался, если линял я в этом году, как–то, поздно. И неравномерно, почему–то. Я, с вашего позволения, сейчас веточку отогну. Вот. Теперь вам должно быть очень удобно целиться в меня. Теперь вы в меня не промажете. Так, на чем я остановился? А–а, да! Линял я неравномерно. Уж и не знаю почему, но весь какими–то пятнами пошел. И, из–за этих пятен, один мазила, в меня с двух метров не попал. Вы не поверите – со старой осины желуди как ветром, а во мне ни дробинки, простите за такое слово, не застряло. Ой, что это с вами? Нет, ну так вы промахнетесь в меня. У вас–же, руки, опять простите за это слово, дрожат, и мушка прыгает, как мышка… Как вас только с такими нервами на охоту одного отпускают? Вот же я вижу, стволы определенно уходят в сторону. И не надо на меня, простите за выражение, глаза закатывать. Пришли на охоту, так стреляйте! Прекратите немедленно бледнеть! А хотите я к дереву прислонюсь? Хотите?
– Нет… – тут охотник обычно швыряет ружье на землю, – Это свыше всех моих человеческих сил! – восклицает охотник и падает рядом со своим ружьем в глубокий обморок.
– Не хотите стрелять, как хотите… – бормочет заяц, – Что я вам, Колумб какой, заставлять? Только ружье жалко. Не дай Бог еще сломается – обязательно скажут, что заяц сломал. Да. Так и скажут… – печально вздохнув, особонахальная особь удаляется. И удаляясь, мурлычет себе под нос;
– Ваше благородие, госпожа удача,
Для кого вы добрая… мы–мы–мы… иначе,
Девять граммов в сердце, постой… не мы–мы…
Вот такая она, эта особонахальная особь…
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://papchenko.ru/ru/proizvedeniya/