Так случилось, что я жила несколько дней одна в лесу на берегу озера, которое местные называли Глухим.
Большую часть времени я лежала над озером на старых покосившихся от времени мостках и читала восхитительный толстый том Александра Грина. Редактор в коротеньком вступительном слове обещал 111 рассказов. Я уставала читать и опускала голову к мосткам, а там в щели между досками шла озерная жизнь.
Ночами я жгла костры. Сверху я клала упитанное сырое осиновое полено, и оно, тонко шипя, с двух своих концов испускало струи пара, поднимающиеся двойной ДНКовой спиралью в театрально расцвеченное, немеркнущее, украденное у финнов небо.
Я была абсолютно счастлива тем, что мне никто не нужен.
Лежа на мостках однажды утром, я дошла до рассказика Грина «Земля и вода». В нем Петербург с наиреальнейшей реальностью гиб от землетрясения. По Невскому зазмеилось то, что в дальнейшем называлось «Невским разломом». Я отложила книгу и взглянула в щель между досками. Там шла озерная жизнь. А ведь и вправду, Петербург, может, уже не существует. А существовал ли он?..
Днем я ходила к старому финскому фундаменту. Внутри, в углу, росла ель. Значит, несмотря на огромность этой ели, ей меньше 60 лет. Финнов выгнали отсюда именно столько лет назад. Мне почему-то показалось, что в этом углу стояла детская кроватка. Около фундамента, укутанная мхом и черничником, беззвучно распахнула рот яма. Это мог быть и бывший колодец, и бывшая воронка от бомбы. Странно, что со временем форма источника воды и жизни – колодца – становится такой же, как форма источника смерти. Однажды за мной к фундаменту увязалась городская полуперсидская кошка Симка. Я искала ирисы – они цвели в прошлом году на пригорке, который когда-то, наверное, был погребом. Пригорок был, а ирисов не было. Обратно я пошла через болото, а Симка не решилась. Больше она не приходила. И на следующий день, и через день я искала ее возле фундамента. Но тщетно.
Ночью я опять жгла костер. Тлеющая ольха пахла хлебом и копченостями, выпуская спираль ДНК, а где-то в лесу бродила Симка.
Листья кувшинок ждали своих Дюймовочек, а в камышах кто-то все время шуршал. Однажды, трепеща крылышками, в камыши ринулись черные цыплята.
Если я бросала в костер еловое полено, то пахло Новым Годом.
Соловьи пели, как в последний раз, а я слушала их, как в первый.
Мох раздвигали измятые сморчки.
Моей обязанностью по утрам было выпускать из сарая коз. Они поворачивались ко мне узкими белыми тревожными лицами, смотрели желтыми глазами с инопланетными зрачками. По-моему, они думали обо мне плохо.
2000(?)