Утеряно - вернуть...

 
 “Утеряна Истина.
 Нашедшему, просьба вернуть”
 (Из объявления на фонарном
 столбу)

Была мерзопакостная погода... Нет, это была даже не погода - это было то, что принято называть карой божьей. Все окружающее пространство было наполнено холодной, мелко моросящей влагой, которая, достигнув земли, мгновенно превращалась в блестящую прозрачную корку льда, напрочь уничтожавшую всякое трение. Если к этому добавить еще отсутствие освещения на улицах, резкие порывы холодного ветра, то можно понять почему, поздним вечером, возвращаясь с работы, я не встретил ни одного прохожего. Все старались пораньше и поскорее добраться к своим плохо отапливаемым квартирам, чтобы за их “крепостными” стенами укрыться от этого мокрого холода, от темноты.
Приближалось Рождество, которое в этом году не сулило ничего хорошего. Союз разваливался, а вместе с ним разваливался и привычный уклад жизни: исчезала горячая да и холодная вода, отопление, постоянно отключали электричество, куда-то исчезал газ, а если и появлялся, то не хотел гореть или при горении смрадно коптил. А главное - исчезала определенность. Вот и наш ВЦ (вычислительный центр) скоро прикроют из-за отсутствия средств. Кому нужны эти старые “ЕС-ки” - все переходят на удобные персоналки, да и наши заказчики - бюджетники, а значит также без денег. Страна стала на денежный путь развития, ведущий в светлое будущее не большинство, а меньшинство, но зато очень быстро. Нет, что не говорите - то было прекрасное время: время пионерских костров, комсомольских стройотрядов и кухонных споров о высоких материях нашей низменной жизни под бдительным оком соседей - и чем дальше оно будет отдаляться, тем более прекрасными будут воспоминания о нем... А что сейчас. Вот получку выдали за позапрошлый месяц и что - ее уже полностью съела инфляция, даже долги нечем отдавать... Проблемы, проблемы - кругом одни проблемы. Да еще этот гололед, холод, слякоть и одиночество на темных улицах. В природе, как в жизни...
Ругая мысленно все и всех, я медленно приближался к своему дому. Вот наконец-то и он. Жаль, что мой подъезд с противоположной стороны, а то я уже мог бы покончить эту героическую борьбу с противной, холодной и скользкой влагой. Держась за стенку, я настойчиво и уверено приближался к своему подъезду, мысленно представляя, что иду по скользкому карнизу обрывистого склона: неосторожное движение и ... внизу сотни метров жуткого полета в никуда. Но нет, обошлось кажется - дошел. Посмотрел вверх, так и знал - лампочку в подъезде в очередной раз выкрутили. И кому она понадобилась? Что за народ: чуть ему хуже стало жить - так начал все, что можно воровать, складируя на “черный день”. Так и хочется сказать, что в этот день лампочка не поможет - тогда вряд ли что поможет... А вот мне она сейчас бы пригодилась - я знаю, что в нашем подъезде еще есть много неизученных мною выбоин и уступов, не хотелось бы, знаете, изучать их, ломая ноги и разбивая голову.
Но вот я нащупал первую ступеньку. Кажется все - дошел. Нащупал ключи в кармане, мысленно представляя уверенность под ногами, отсутствие мокроты, кипение чайника и тихое звучание магнитофона - незатейливый уют, который могла предоставить мне моя скромная жилплощадь на втором этаже старой “хрущевки”.
И в этот момент я услышал тихое всхлипывание и дрожь. Вернее дрожь я не услышал, а ощутил каким-то еще неизведанным, может седьмым чувством. Кто-то или что-то позади меня, на улице сильно дрожало и издавало тихие звуки - что-то среднее между прерывистым дыханием и детским плачем.
Я оглянулся, акцентируя все свое внимание, стараясь отобрать у темноты хоть какое-то видение. И увидел: возле угла дома кто-то маленький сидел на корточках и издавал эти звуки, эти ощущения плачущей дрожи. Я вышел из подъезда и подошел ближе, удивляясь, как это я раньше не обратил на этот объект внимание. Я наклонился, напряг зрение...
Боже, такое не могло присниться даже в кошмарном сне. Девочка лет так двенадцать-четырнадцать, в одном коротком, рваном летнем платьице, босая сидела на корточках, обхватив коленки тонкими ручками, по коротким мокрым волосам текла вода, застывая на кончиках этих волос, превращаясь в тонкие сосульки.
- Ты что? - мой странный вопрос, наверное, должен был означать: ”Что ты здесь делаешь? Кто ты?” Я тогда плохо соображал.
- И-д-д-т-т-и-т-ы к ч-ч-е-р-ту, - продрожали ее сине-белые губы и она упала.
Я быстро подхватил ее на руки, поднял. Веса тела почти не чувствовалось, я лишь ощущал сильную дрожь и жар маленького тельца.
Быстро, на сколько это возможно, я поднялся на лестничную клетку, в жуткой темноте, невообразимым образом, нащупав дверь и замочную скважину. По это время не помню как, двумя пальцами одной руки, держа этот сгусток дрожи в другой, я открыл дверь в квартиру. Сразу бережно положил это создание на диван, набрасывая на него всяческие теплые вещи.
Что делать дальше я представлял с трудом. Идти звонить, вызывать “скорую” - мне казалось бессмысленным, потому, что вряд ли работают городские автоматы, да и под вопросом прибытие врачей - в городе не было бензина. А я чувствовал, что в данной ситуации нужно действовать немедленно.
Я вспомнил, что знакомые туристы говорили, что в подобных ситуациях тело нужно натирать спиртом и даже вливать ему что-нибудь спиртосодержащее во внутрь, потом потерпевшего нужно отпаивать горячим чаем и давать что-то, в чем есть много витамина “С”. Спирта у меня не было, но была бутылка какого-то, как мне утверждали, хорошего коньяку, который я получил в виде вознаграждения за одну услугу и берег на всякий случай, потому, что сам к спиртному был равнодушен. Я взял коньяк, полотенце и подошел к дивану, на котором лежала груда всяческих вещей, а под ними должна была быть моя неожиданная находка. Звуков и дрожания я не слышал, и холодок страха наполнил мое естество - мысль о непоправимом резкой болью хлестнула по груди. Я осторожно приподнял край старого тулупа и наклонился ближе в лицу незнакомки, пытаясь выяснить есть ли дыхание. Взгляд мой на миг остановился, рассматривая открывшееся лицо. Лицо было не детским, скорее всего это была молодая и к тому же очень красивая женщина. Тонкие аристократические черты лица, красивой формы коралловые губы, чистая здоровая кожа, уже сухие волосы были какого-то серебристо-золотистого цвета. В тот момент я как-то не предавал значения быстрому изменению облика моей, так сказать, неожиданной гостьи. На некоторое мгновение я застыл, невольно любуясь этим лицом.
- Что трахнуть хочешь, козел старый! - ее голос прозвучал как неожиданный выстрел, я чуть не свалился на спину.
На меня смотрели насмешливо большие серые глаза.
- Что уставился, бабу не видел, а? - голос ее был очень звонкий и мелодичный.
- Ну, я, да ты, знаешь, шутки у тебя..., - пытался я хоть что-нибудь сказать.
- Кончай трепаться, ты что, решил меня спасать - так продолжай, - не давала мне опомниться она, - что там у тебя в руках, дай-ка сюда.
Она выхватила из моих рук бутылку, ногтями зацепила фольгу на горлышке вместе с пробкой и легко откупорила бутылку. Способ открытия был довольно таки оригинальным и по моему мнению требовал недюжей силы и крепости ногтей. Ногти, я заметил, были очень красивой формы, ухоженные и, казалось, сделаны из какого-то прочного полупрозрачного розового кристалла. Пить она начала прямо с горлышка и, отхлебнув первый глоток, поперхнулась.
- Ты что - отравить меня собрался? - она посмотрела на этикетку, - Это что, армянский коньяк? Да за такой коньяк надо не убивать, а этим коньяком - поить всю догробную да и позагробную жизнь.
Она уже сидела, прислонившись спиной к стенке, осматривая мою комнату.
- Не богато, прямо скажем нище, что интересно сказал бы твой родственничек, увидев все это, - прокомментировала она увиденное.
- Какой еще “родственничек”? - говорил я что-то невпопад, сам украдкой рассматривая как бы неожиданно оголившиеся изумительные плечи и совершенную грудь.
- Какой - такой себе, знать должен, не знавшие родства не имели будущего, только вот тебе и повезло, - она с хитрым выражением глаз посмотрела на меня, зная куда я смотрю, - ну как, нравится?
Я не знал, что делать, что говорить, ситуация получалась какая-то не прогнозируемая, я чувствовал себя крайне не уверенно, чего не скажешь о моей “спасенной”.
- Ты там, кажется, чайник поставил, что ж, действуй, угощай. А я сначала приму душ. Запомни, эскулап доморощенный, самое эффективное средство при охлаждении - горячая ванная или горячий душ, - она назидательно подняла указательный палец, а затем резко и неожиданно щелкнула меня по носу, - заруби на носу.
- Какой еще душ, - почти негодуя сказал я, потирая свой нос, - нет горячей воды, может уже нет и холодной.
- Вода горячая есть всегда, когда она нужна.
Она встала с кровати, оказавшись совершенно нагой, великолепно сложенной женщиной: худощавой, стройной с длинными золотистыми волосами, тонкими блестящими струйками ниспадавшие на слегка загоревшую кожу. Игриво бедром толкнув меня, подошла к шкафу, взяла там большое банное полотенце и пошла в ванную комнату, оставив меня стоять в недоумении посреди комнаты, вдыхая тонкие, неповторимые ароматы, которые испускало ее тело или вернее сказать ее присутствие здесь.
Ошарашенный таким поворотом событий, я пошел на кухню. Проходя мимо ванной комнаты, я увидел, что дверь ее приоткрыта, из нее валил густой пар, слышалось журчание воды, всплески и довольные вскрики человека, умеющего радоваться всяческим незначительным прелестям жизни.
- Не хочешь сюда, спинку потереть, - услышал я из-за густого пара ее звонкий голос.
- Размечталась, - неожиданная злость на мгновение сделал меня храбрым.
- О, я слышу голос мужа, не злись, малыш, у тебя уже все это было, а будет намного лучше.
“Мамаша”, - сказал я про себя, но уже безэмоционально, и начал лихорадочно думать, чем бы это угостить столь необычную гостью. В холодильнике у обычного инженера ничего необычного не оказалось. Кусочек масла, кусочек сала, две банки китайской тушенки весьма сомнительного качества. К чаю только сахар. Было еще пару яиц, которые я берег для приготовления блинчиков в случай крайнего поднятия аппетита. И я решил немного “покутить”, сделав яичницу с салом. Вынул сковородку, включил горячую воду, чтобы ее слегка всполоснуть, воды в кране не было - интересно, ведь из ванной явно слышались всплески, горячий пар, не успев окончательно остыть, достигал кухни. Резонно полагая, что все микробы погибнут во время приготовления этого царского блюда - яичницы с салом, я решил не мыть сковородку и начал нарезать сало.
- Я тебе не кухарка - я не люблю яичницы с салом, яйца лучше свари всмятку, - услышал я голос из ванной.
- Не любишь - так не любишь, какие проблемы, будем варить всмятку, сало сэкономим, - пробормотал я, почему-то абсолютно не удивляясь ее реплике - все, что происходило необычное в этот вечер, меня не удивляло и не волновало больше.
Я вел себя как заправский повар-официант: протер стол, посуду, сварил яйца, нарезал хлеб, приготовил бутерброды одни с маслом, другие с китайской тушенкой - все это разложил по тарелочкам, чего обычно никогда не делал так как жил сам, а если приходили друзья или еще реже подруги, то такие правила этикета я считал излишеством. Заварил остатки хорошего цейлонского чая, и даже сахар выложил из стеклянной банки в сахарницу, когда-то подаренную мне на день рождения сотрудниками и которой я никогда раньше не пользовался. В общем-то, по моему холостятскому мнению, сервировка стола удалась.
Только я закончил приготовления, как вошла она, неся с собой на кухню запахи чего-то душистого, благоухающего и я сразу подумал о тропических лесах, в которых побывать еще не пришлось. На ней был длинный не знамо откуда появившийся в моем доме темно-вишневый шелковый халат, подчеркивающий великолепные формы тела, расписанный золотым узором, изображающем переплетение сказочных цветов, рыб и животных. Золотисто-рыжеватые волосы были распущены и драгоценно сверкающим золотистым потоком ниспадали до пояса. Из-под халата выглядывали, расшитые золотом и какими-то блестящими каменьями, может даже драгоценными (в камнях я полный профан), тапочки, а может то были туфли, с изогнутыми носками. Казалось невидимый ореол радужного света окружал это немыслимое видение на моей кухне. Конечно, было чему удивиться, но подчеркиваю - все эти метаморфозы, трансформации и превращения я воспринимал как что-то должное и совсем будничное.
- Шеф, да у вас роскошное меню, - игриво зазвучали колокольчики ее голоса, - хотя для потомка богатейшей царской династии слегка скромноватое. Да что я говорю - сдержанность и скромность - это признаки истинного аристократизма.
- Я извиняюсь - это все, - для убедительности я даже немного развел руками.
- Скромен и вежлив, как это Вас красит, Сир-р, - ее голос смеялся тихим, еле уловимым дребезжанием.
Она подошла к столу, села на маленький кухонный стульчик, который сразу стал каким-то более высоким, у него появились удобные подлокотники, высокая мягкая спинка.
- Ну что, потомочек, может предложишь даме выпить чего-нибудь?
- Ничего, разве что коньяк, который Вы забраковали.
- Это не коньяк, дорогой, от коньяка кони не дохнут, а от этого пойла может погибнуть великолепный табун арабских скакунов. Но благодаря мне, они его не попробуют.
Я не мог понять, при чем здесь лошади, да еще и арабские, но все, что она говорила, я воспринимал как истину.
- Тогда вот еще чай, - предложил я, подвигая чашку и собираясь наливать в нее заварку, - Вам покрепче или может Вы цвет лица боитесь испортить?
- Шутки для девочек из твоего ВЦ, - она повелительным коротким жестом отказывалась от предложенного чая, - больше так глупо не шути с женщинами. И запомни - у всякой женщины нет недостатков, есть только изюминки, и все их прелести и красоты испортить нельзя, - наиграно строго сказала она, щелкнув своими великолепными пальцами на которых блеснули и рассыпались искры от огромного перстня белого металла с большим сверкающим черным камнем, ее ногти блестели и казалось, что на этот раз они сделаны с темно-лилового кристалла.
- Время стирает все, даже женские прелести, - пробовал поумничать я, чтобы хоть немного выровнять наши положения и не чувствовать себя нашкодившим первоклассником, ну хотя бы... пятиклассником.
- Фи, время. Много ты понимаешь во времени и женщинах. Хотя, что говорить, со временем вы как-то разберетесь, а вот женщину не поймете никогда. Ну, да ладно, угощу-ка я тебя, раз ты такая нищета, хотя мне это и запрещено. А-а, запреты для того и существуют, чтобы их нарушать, иначе они никогда не были бы запретами.
На моем кухонном столике появился небольшой глиняный кувшин и две тонкой работы хрустальные рюмки. Вместо поджаренных яиц откуда-то возникли кусочки умопомрачительно пахнущего (я все-таки был голоден) поджаренного мяса из которых выступали маленькие капельки крови. Форма сахарницы изменилась, она приобрела вид небольшой вазы, сделанной в таком стиле, как и рюмки, исчез и сахар и вместо него появились какие-то, по всей видимости, сласти, которых я раньше не видел, но их вид у меня ассоциировался со сказками о сказочном Востоке.
- Налить-то ты, наверное, сумеешь, - задевающим тоном проговорила она, - ведь ты у нас праведник, не пьющий.
Я взял кувшин, который оказался теплым, как будто нагретый на солнце и налил полные до краев рюмки.
- О, Везувил, и этого он не может. Чего их только учат в этих ихних институтах, - она игриво закатила глаза, - действительно нужно менять систему воспитания - ни налить, ни с женщиной разговаривать, ну ничего не умеют. Налил бы ты так императору Нерону - без рук остался бы. Моя бы власть так я бы открыла институт благородных мужчин, но не такой, как институт благородных девиц, из которого меня не справедливо поперли.
- Ну, уж такие мы, - сказал я с некоторой степенью огорчения, не знаю от чего.
- Не рефлексуй, не комплексуй и сохраняй постоянно чувство юмора - это поможет тебе воспринимать мир таким, как он есть, и ты возвысишься над собой, - сказала она серьезным тоном, а затем добавила, - это ничего, что я смею учить потомка Учителя.
- Так будем пить, - предложил я, как мне казалось веселым тоном.
- О, что я слышу, может, хоть алкоголика из тебя сделаю и то польза.
- Так, за что же будем пить? - поинтересовался я. - Может за знакомство?
- Правильно, все алкашы не пьют без тостов - тосты помогают им придать значимость ублажению своего естества. Тогда я предлагаю тост за наше правое дело.
- У нас уже есть общие дела?
- Не паясничай. У всех людей есть общие дела, каждое деяние так или иначе связывает нас. Кстати, это даже не открытие. Вернадский, Тагор, Ейнштейн, да и много других, менее известных, знали об этом.
- Так за наше общее дело, - резюмировал я, приподнимая свою рюмку.
- Прошу, начинающий алкаш, - ее зеленоватые глаза смотрели испытывающее, губы снисходительно улыбались, - пока твои вкусовые рецепторы не атрофировались, употребляя различные коньяки и другую борматель, обрати внимание на аромат, букет и все такое остальное, что есть в этом небесном напитке земных богов.
Да, стоит признать, что вино действительно было необычайным. Правда, мой личный опыт употребления спиртосодержащих напитков был весьма ограничен, но, скорее всего, интуитивно, чем в сравнении, я понял, что это действительно что-то наделенное степенями “превосходно”. Острая волна запахов и винных паров поднялась к мозгу, осветив его каким-то невидимым просветлением, придав мыслям отчетливую форму. В тоже время горячий поток полился в желудок, оставляя во рту сладковато-терпкий вкус и тонкий аромат.
- М-да, боги, наверное, понимают толк в чревоугодии, не то что мы - скромные аристократы, - выдал свое заключение о дегустации я, вспомнив почему-то язвительные замечания моей, теперь уже собутыльницы, о моем скромном быте.
- Зря пытаешься умничать - вино в действительности дешевое, правда сделано грамотно и с душой, что многократно повышает его ценность. Сделать дешевое дорогим - это высшее проявление мастерства. Вот так-то, потомочек.
- И чей это я потомочек, - после рюмки вина я почувствовал какую-то легкость, непринужденность, а может это и не от вина, - о ком ты так часто намекаешь?
- Исусик Христосик, - сказала тихо она, посмотрев на меня теперь уже внимательными медовыми глазами, в которых застыло ожидание моей реакции.
- Может быть. И что из этого следует? Может быть мне положены какие-нибудь дивиденды от издания проповедей моего предка? Тогда я могу даже возрадоваться.
- Что-то ты мало напоминаешь скромного аристократа - жадобен к чужому.
- Прекрати, воспринимай мир таким каким он есть - а он алчный.
- Философия - это ваш семейный недостаток, один из тех который губит всех из вашей святой семейки.
- А что, еще кто-то остался?
- Можно сказать, что ты последний.
- Мне еще хочется твоего благородного напитка - залить вином одиночество.
- Во-во и шутовство ваше не всегда правильно понимали.
Я налил в ее и свою рюмку, уже не до краёв, а на три четверти, что сразу было отмечено:
- Хоть наливать научился и то польза.
- Так за последнего из могикан, чтоб ему дольше жилось, - предложил я здравицу в свою честь, отпив небольшой глоток, стараясь задержать во рту напиток, наслаждаясь возбуждающим эффектом воздействия винных паров.
Затем я взял из вазы светло-коричневый шарик и бросил его в рот, он враз растаял сладко-терпким ароматным потоком.
- М-м, - издал я довольный звук, - действительно нектар, как закуска к амброзии, попробуй.
- Вот смотрю на тебя и лишний раз убеждаюсь, что наследственность великая вещь. Как держишь паузу, как используешь все промахи собеседника. У другого в данной ситуации уже давно крыша поехала бы – а ты ведешь себя так, как будто все происходящее естественно. Я всегда говорила, что самые большие артисты - люди обличенные властью. Когда я работала в труппе графа Шереметьева, то все считали, что я гениальная актриса, но куда мне до графа. Это же надо - сколько меня за нос водил, а сам с этой дурой и бездарью Анфиской шуры-муры крутил. А я то уши развесила, думала - обкрутила я своего миленочка. Ну, я ей морду всю расцарапала. Но сам граф был мальчишкой перед Екатериной...
Я смотрел на ее прекрасное лицо, которое в ореоле воспоминаний, окруживших его призрачной мечтательностью, стало еще прекраснее. Сколько же ей лет?... Внешне молодая, здоровая женщина, а в глазах бездна веков, непостижимость прожитого другим. Как бы там ни было, но мне очень хотелось, чтобы она оставалась здесь как можно больше. Новые, еще не изведанные чувства, овладевали мной. Я ощущал, как заиграла кровь в жилах, как в голове появилась необычная ясность, как все, что касалось нашей рутинной жизни ушло куда-то в небытие. Мир казался прекрасным, а я сам себе неким сказочным принцем, все могущим совершить героем...
- Что же ты не пьешь? - сказал я лишь потому, что нужно было что-то говорить малозначительное и не существенное, чтобы не прерывать ее воспоминания - что может быть важнее для человека прожитой им жизни.
- О, Сир, - к ней вернулся ее прежний слегка наигранный, снисходительный тон, - Вы уже стали алкоголиком и так быстро, что я и не заметила. А вообще-то, я не любитель да и не специалист по спаиванию, для этого есть другие, это все так, по мере “служебной необходимости”.
Ее голос имел бесконечное количество оттенков, сказав последнюю фразу, она как будто себя пожалела - это что-то новенькое. Прислушиваясь к звукам ее голоса, я украдкой, как мне показалось, посматривал на ее исключительные формы груди, линии тела. Она это заметила и с ехидцей сказала:
- Если думаешь, что мере этой самой “служебной необходимости” я брошусь тебе в постель, так ты просто олух, проглоти слюну и скатай губки трубочкой.
Сделав безразличный вид я ответил:
- Даже если попросишь, вряд ли соглашусь.
- Ну, ты и впрямь, как твой родственничек. Только тебе до него еще расти и расти - то бабник был знатный. Кстати, множество его побасенок предназначались исключительно для женских ушек. Ах, как он умел убалтывать. Как начнет нести разную чушь о зернах и плевелах, о фарисеях и о чернокнижниках, а сам глазами просто раздевает и как будто ласкает в самых запрещенных местах. Действительно это был опиум для слабых женщин. Бабы-дуры млели и таяли, и готовы были бросить всех своих мужей и приличия, чтобы еще хоть раз испытать экстаз такого общения. Это был спец по этой части. А какие у него были руки, куда всем этим вашим замученным экстрасенсам... Большинство болезней у женщин от недостатка любви и он это знал. Как проведет руками по шее, по спине не говоря уже о других частях тела, так любую, самую, что ни на есть холодную, как током прошибало и возносило на бесконечные вершины блаженства. А глупые мужья думали, что он беса изгоняет, а то их женушки исходили в оргазме. Один старый придурок держал свою дочь в черном теле, думал сделать из нее добродетельную матрону и все жениха ей выгодного искал, а сам в это время шлялся по притонам. Но против природы не попрешь - у девки на почве постоянных неврозов возник паралич психологического происхождения. И тут наш герой явился, как провел своими пальчиками по бедрам и выше, так за десять минут бес из нее раз десять и выходил. Ожила красавица и стала его верной ученицей. Он потом ей такого жениха отыскал - царского роду. Мужики-то поначалу не любят этих правильных женщин, это уж потом, когда сами ничего не могут, тогда уж, конечно, им добродетель подавай...
А Маргарита, тоже мне кающаяся дева, какая была ... прости-господи... Ни одного стоящего мужика не могла пропустить мимо, ну, не безвозмездно уж. Она и к нему поначалу приклеилась, ведь не бедный Исусик то был. Но так просто его голыми руками не возьмешь, он ей такой лапши на уши навешал о грехе и гиене огненной, а потом сеанс сделал... После этого она была готова бросить все: дом шикарный с бассейном, девочек, которые на нее работали, любовников своих знатных и богатых - вот что значит по-настоящему удовлетворить женщину. Правду сказать, опомнилась, раскаялась в минутном порыве, но ученицей стала верной - девочек начала более грамотно обучать, расширила сферу влияния и такой бордель сделала с театром типа стриптиза и варьете, что, наверное, не было ни одного мужика ни в Египте, Сирии, Персии и даже в Индии, кто не мечтал бы побывать в этом храме любви... Мария, Мессалина... Да впрочем - в какого черта разница...
Да, женщины много сделали для “великого учения”, передавая из уст в уста легенды о Великом Учителе и его полубредовые фантазии... Жаль, что история об этом умалчивает. На то она и история, чтобы самое интересное и правдивое прятать от людей...
Я слушал этот странный для меня рассказ и ни как не мог понять, при чем здесь я, даже если и вправду связан какими-то родственными узами с Великим Мессией. Но все мои мысли по этому поводу быстро исчезали. Меня все больше завлекал ее голос, запах тела, волнующие изгибы линий шелкового халата, который незаметно преобразовался в тяжелое темно-бордовое бархатное платье, украшенное тонкой серебристой вышивкой. Глубокий вырез шеи украшала изящная цепь голубоватого металла, на конце которой, точно там, где была видна волнующая складка, разделяющая два манящих холмика груди, висел кулон в виде черного треугольника, с отблесками белого, красного и фиолетового цвета.
Сказать, что я пылал возжеланием - это будет не правдой. Мое возбуждение было сродни, и скорее всего, вдохновению, куражу. Жажда деятельности, жажда жизни охватила все мое естество. Это был прилив, ураган жизненных сил, слабое подобие того, который я испытывал в юности, когда впервые познал счастье взаимной любви, той чистой, восторженной любви на которую способны душой еще дети, хотя внешне ставшие взрослыми.
- Интересная версия о учении, которое, как мне кажется, овладело не одним поколением многих жителей Земли, - попытался я хоть что-нибудь сказать, чтобы уж совсем не превращаться в восторженного слушателя и наблюдателя.
- Когда кажется, закусывай лучше, - дразнила она меня, но уже не так агрессивно, - тобой, как мне кажется (ударение было сделано на последнем слове), не овладело ни одно учение. И если подойти к этой проблеме методологически, используя однозначность критериев ваших разнообразных наук, то можно с уверенностью сказать, что никем это учение за все века его декларирования не овладело: говорить это одно, а делать - совсем другое. Да и кто этому учению следует, - она как-то пренебрежительно махнула кистью руки, - все эти горлопаны в рясах меньше всего следуют Ему и верят в Него.
- Как это так? А что все эти попы, храмы, паломники и телевизионные проповеди - это все так просто?
- Просто даже кошки не рождаются, хотя какой-то умник придумал пословицу, утверждающую обратное. Вопросы веры останутся навсегда не разрешимыми, так как любая вера запрещает не верить. Ты лишь можешь решить мелкую задачу, ответив на вопрос: ”А был ли Иисус?”
- А мне то, знаешь, как-то все равно - был он или не был, хотя, наверное, и был, если ты определяешь меня как его родственника - я то существую.
- Математик ты наш недоученный, привыкший к точным формулировкам и конкретным постановкам задач. “Был или не был - вот в чем вопрос”, - так сказал бы Шекспир, если бы я к нему пришла. Но ты, к сожалению, не Шекспир. Вообще не понятно, как ты выжил.
- Должны были убить?
- Убить мало, нужно уничтожить след на земле последнего возможного Свидетеля.
- Кому это нужно?
- Им.
- “Им”? Это кому же?
- Тем, кому это нужно. Все в мире совершается потому, что это кому-то нужно и нужно потому, что совершатся...
- Фатум.
- Судьба - это для рабов и дураков. Миром движет необходимость.
- Так значит вера, да атрибуты в виде Иисуса нужны кому-то... Мне уж точно нет. Так я здесь причем?
- Как часто нам кажется, что мы ни при чем, но “только из нашего молчаливого согласия в мире творятся ужасные вещи” - так, кажется, говорил какой-то ваш классик. Ты то ни причем, но след веков, хранящийся в тебе, может добавить немного света истины в опускающуюся ночь. И если не ты, как кто... Ты же был пионером и даже комсомольцем, - последняя фраза была сказана ехидным тоном.
- Ну, а если я не хочу быть светом истины - мне и в темноте хорошо, а то черт его знает, что можно увидеть при свете?
- Ты хоть знаешь, чего хочешь? Меня хотел, да и сейчас не против, только помани. Жрать хотел, когда шел домой, спать сегодня утром хотел сильно. На работу идти не хотел. Кучу денег хочешь найти или просто так получить. Определенности хочешь, славы...
- Америку открыла. Да кто этого не хочет.
- Так может это я тебе и предлагаю.
- Пока ничего конкретного не слышал.
- Ух, какие мы ершистые и деловые. Ты то ничего конкретного так и не спросил.
- Ну, ты знаешь... Это все так неожиданно - этот твой спектакль с замерзанием, у графа Шереметьева в театре, небось, репетировала.
- Я действительно замерзала и действительно ты меня спас своим вниманием, может и не только меня...
Ее голос стал на удивление грустным и нежным, лицо женственным до безумия - воистину калейдоскоп эмоций.
Я поднялся со своего стульчика, взял чайник, поставил его на газовую плиту, зажег газ.
- Извини, ты не против чашки чая, - предложил я извиняющимся тоном, отметив про себя, что уже давно разговариваю с ней на “ты”, как со старой знакомой, хотя она сразу обращалась со мной как со своим очень близким человеком, скорее всего ребенком.
- Да, давно уже нужно было предложить, хотя правила этикета восточных царей не предусматривают сильного ухаживания за женщинами.
- Я не знаю, пьешь ли ты чай, у меня вот есть немного цейлонского, есть какие-то травы: зверобой, душица, горная мята - летом в горах собирал...
Она молчала, наблюдая за голубоватыми язычками пламени газовой горелки.
Чайник закипел быстро. Я залил сухие листья цейлонского чая кипятком. Мой заварочный чайник как-то не заметно преобразился в более крупный, полупрозрачный, с изображением позолоченных драконов из него начал подниматься легкий пар, насыщенный удивительными ароматами.
- Можешь считать, что эти травы собирала я на не тронутых вашей цивилизацией альпийских лугах. Его мы будем пить с горным медом, - указала она на маленькую хрустальную вазочку, наполненную темно-коричневой густой массой, возле вазочки на кружевных салфетках лежали изящные золотые ложечки.
Я разлил чай в чашки, подобные заварочному чайнику, и на блюдце, выполненном в том же стиле, подал ей чашку. Откуда взялась эта чудесная посуда, я не знал - она просто появлялась тогда, когда возникала необходимость в ней.
Чай действительно был превосходным. Воздействие его отличалось от воздействия предложенного ею вина. Мысль становилась ясной, воздух казался прозрачным и сверхчистым, предметы обрели отчетливые, объемные формы. Я понял, что сейчас мне все станет ясно.
Она отпила немного из своей чашки и поставила ее на столик, который неожиданно возник возле ее кресла. Голос ее звучал тихо, но отчетливо.
- Все живое в этом мире связано между собой единым биоинформационным пространством: по горизонтали - в текущие моменты времени; по вертикали - от поколения к поколению. Это людям известно очень давно, но древние знания ваших современников мало интересуют. Законы этого информационного обмена настолько сложны, что их можно считать не постижимыми, как и не постижимы законы рождения и умирания звезд - у них одна природа. Теории кармы, биополей, эйдосов лишь на приближенном, качественном уровне, могут объяснить некоторые процессы, происходящие в этой сфере, но они никогда не приблизятся к разгадке. Не может атом узнать, как устроена Вселенная - слишком малая у него орбита, ограничен кругозор.
Живой организм периодически умирает, в том числе и человек - это обычное явление в мире, где даже звезды умирают, чтобы взорваться затем Сверхновой. Вот клетка жили-жила и в какое-то мгновение умерла. И какая в этот момент разница между живой и мертвой? В химическом плане - ни какой. Но она есть. От каждой клеточки бывшего живого отлетает сгусток информации в виде субстанции из гипотетических частиц, которые вы называете гравитонами, кварками... душой. Их сложные, многомерные конструкции несут в себе всю информацию о развитии этой микроскопической части мира - с самого что ни на есть начала до самого что ни на есть конца. Точки отсчета носят чисто условный характер. Начало - не конкретный момент времени - это, если выражаться вашими понятиями, отрезок, который может равняться и сотням миллионов лет в земном летоисчислении.
Таким образом, все живое как бы помнит свой путь и в определенных условиях может воссоздать его. Ты тоже можешь вернуться назад и увидеть себя в нем и даже раньше...
- В нем - это в Иисусе?
- Можешь его называть и так, хотя в него было в ту эпоху и другое имя, да и был он не один.
- Тринадцать?
- Почему именно тринадцать?
- Апостолов.
- Вот они следы дезинформации. Каких там еще апостолов - собутыльники все то были и не тринадцать вовсе, а гораздо больше. Твой предок таскал за собою целую свору разных бездельников, которые кормились, а главное упивались возле него и за его счет. Те, кого сейчас называют Петром и Павлом, немного владели грамотой, и для того, чтобы самим безграмотный народ и их полуграмотных правителей околпачивать, начали переписывать побасенки своего кормильца, естественно подстраивая их под себя и свое тщеславие. И в их евангелиях правды еще меньше, чем в самой обычной лжи. Да что рассказывать, если захочешь, то сам все увидишь. И того, которого называли Иудой тоже увидишь. Этот самый Иуда был всего-то навсего мелким завистливым воришкой и к тому же не умел читать. Он то и украл у Петра некоторые записи и принес в канцелярию Понтия Пилата, он то думал, что это что-то связанное с заговором - всегда все правители искали заговоры и всегда не там где они созревали. Пилат был умнейший человек, если кому и обязано христианство своим распространением, так это ему. Он быстро сообразил, что эти россказни, если их систематизировать, можно успешно применять для усмирения негодующих рабов. Он давно собирался сделать что-нибудь подобное, но никак у него не получалось - то времени нет, то желания. А эти рассказы были как катализатор. И он создал эту Великую Иллюзию, правда, ему пришлось отрубить пару голов некоторым жрецам, которые не понимали важности религии для власти, а лишь видели в ней выгоду для себя. Он и заплатил Иуде тридцать мелких серебряных монет и приказал воровать все бумаги, которые тот только увидит. Но мелкие люди всегда мелко плавали - Иуда пропил эти тридцать серебряников, и в ему еще захотелось выпить немного. Денег не было, полез воровать, был пьян, попался, а судили тогда гораздо быстрее и на месте - его холодный труп нашли только под утро, в канаве и никто о нем не жалел.
Понтий же, Пилат начал внедрять свое учение поначалу среди своих рабов на серебряных рудниках, затем дальше и дальше. Это был очень талантливый и могучий человек, знавший языки, историю, поэзию, а главное - он знал людей. Он знал, что просто красивой сказкой народ не усмиришь, и к сказке он добавлял страх - за отступление от учения жестоко карали. Говорю тебе, жрецов не пожалел. Ты видел бы, как рабы шизели от радости когда самым тупым и жадным, а значит и жестоким, он рубил головы. Они были убеждены, что это божья кара, а он знал, что убирает воров и доносчиков, но он и знал, что знали рабы...
- А легенда о распятии, о воскресении?
- Смотри, заинтересовался. Распяли его конечно, но не за веру, это уже потом Понтий Пилат, вдохновленный новой финикийской рабыней, красиво все так обставил - талантливый мужик был, вот кого женщины любили по-настоящему... А распяли его по просьбе некоторых знатных жителей Иудеи - они не могли простить ему соблазненных жен, к тому же его собутыльники-”апостолы” умыкнули очень много ценных вещей. За такие дела тогда убивали сразу. Но Понтий Пилат хотел сохранить своего собрата по перу, он долго противился требованиям расправы, даже суд имитировал, надеясь отвести удар судьбы от ни в чем не повинного поэта и фантазера - ведь те мужики сами были виноваты, что за пьянками и рабынями-гетерами забыли о своих суженных. Если подробно рассказать какие там плелись интриги, то действительно получится новое Евангелие и гораздо интереснее тех, что существуют и доступны. А ведь есть евангелия еще и не известные большинству – это уже другая история, м-да. Но в то время жестокие нравы общества были неумолимы. И Пилат был вынужден пожертвовать Иисусом, хотя к тому времени успел даже с ним подружиться. Был один посвященный в эти интриги, но почему-то в последний момент времени он испугался и не захотел донести поколениям правду. Люди так боятся идти до конца, особенно в убеждениях и открытии новых знаний. Люди так боятся неизбежности – своего конца, - она сделала небольшую паузу, а затем спросила, - ты, наверное, читал о Мастере и Маргарите?
- Да... Это интересно. А я тогда же кто?
- Ты что, маленький, веришь, что детей находят в капусте? Сколько совращенных и соблазненных женщин, естественно - были дети.
- Но, так если верить тебе, их должно быть много, а значит и потомков должно быть не мало, ведь должна быть какая-то возрастающая прогрессия?
- Умный, да? Хочешь бедную, полуграмотную женщину словами импортными запугать? Тоже мне выдумал - “прогрессия”. Была регрессия. Размножение людей не подчиняется законам математики, увы. Исусик то не общался с бедными, они то были царских кровей, он все богатенькими да знатненькими проводил свои “проповеди” да “сеансы”, что с нас бедных взять (она театрально закатила глаза). А мире всегда периодически происходит передел собственности, что-то типа ваших революций и восстаний рабов. И всегда уничтожались те, кто эту собственность имел или мог в дальнейшем предъявить на нее права. Уничтожались все и дети в том числе. Тем более, все кто имел немного крови и генов от Исусика, обладали непонятной тягой к нравоучениям, выступлениям, проповедям, того, что больше всего не любят те, кто начинал делить все по новой. И еще одна особенность вашего “освященного” семени - это удивительное нежелание размножаться. Вы почти все одиноки, а женщины вашего рода бесплодны. Вот так-то голубок, Великий Родственничек.
- Интересно получается, я даже никогда не задумывался над такими вещами... Хотя я помню - были в детстве у меня какие-то странные сны...
- Дети многое могли бы рассказать, если бы их слушали взрослые ибо только им, чистым, открывается Царство Небесное...
- Пускай я узнаю некую правду, что от этого измениться? Или ты что-то еще предлагаешь?
- Я могу предложить только себя, но сейчас нет никакого желания, как-нибудь в другой раз. Но тебе представляется великий шанс увидеть правду.
- А зачем? Кому нужна эта правда, может людям легче жить с Великой Иллюзией? Да и что с ней делать этой самой Великой Правдой?
- Правда она есть и будет независимо от нашего желания, хотя мы ее знаем, но всегда делаем вид, что ее нет. Нужна она или нет - это и вопрос и ответ одновременно. А зачем нужны звезды? Представь себе, что какая-нибудь удаленная Галактика исчезла, что тебе от того - ты даже ее никогда не видел, и никто ее никогда не видел, и не мог видеть так она далеко. Но боюсь, что исчезнет и ваша Земля - потому, что нарушиться баланс. Так и с Правдой, Истиной... Сейчас существует угроза дисбаланса. Говоря вашим убогим высоким стилем: “Силы Зла могут победить”.
- А ты то представляешь силы Добра, как я понял?
- Добро и Зло - абсолютно относительные категории. Я всегда представляю обратную... Но если наступит дисбаланс, то не станет ни Добра ни Зла.
- А ты то здесь причем? Все время только и слышу: “ваше”, “ваша”, “у вас” - это значит не у вас. Ты кто, откуда?
- Я часть информации поколений. Мы все существуем благодаря вам, живущим, ну а вы - благодаря нам... Если не понял и не старайся, а надумаешь то соглашайся.
- Я ничего не понимаю...
- И не нужно понимать - нужно чувствовать...
И я вдруг почувствовал себя каким-то опустошенным, уставшим, мне казалось, что я прожил много-много лет – наверное, принимать решения это самый тяжкий труд. В тот момент времени я как будто летел над пропастью неопределенности. Где-то, в моем сознании или подсознании, вспыхивали какие-то не понятные видения, картины: я принимал участие в каких то странных действиях, ритуалах; толпы народа, крики, мечи и щиты, какая-то река, потом море, какие-то высокие люди в белых одеяниях, потом чернокожие, войны пожары, дворцы, нищенские землянки, леса и пустыни - цветная круговерть целых веков, тысячелетий...
Я очнулся, как будто бы от глубокого сна. Передо мною на высоком троне красного дерева сидела прекрасная смуглая, черноволосая женщина. На ней было великолепное блестящее черное платье, на изумительной шее висела тончайшей работы цепь бело-голубого сверкающего металла, на конце цепи был прикреплен большой темно-красный, сверкающий многими гранями, кулон в виде неправильного треугольника, внутри кулона ритмически вспыхивал золотистый огонек, казалось, то бьется сердце. Густые черные волосы ее были собраны в тяжелый узор и скреплены тонкой, переливающейся всеми цветами радуги, диадемой. На пальцах ее прекраснейших смуглых рук маленькими солнечными зайчиками рассыпали блики камни перстней. Ногти, казалось, были сделаны из прозрачных кристаллов необычайной твердости.
Она посмотрела сочувственно и ласково одновременно. Затем сняла с безымянного пальца левой руки тонкое медное колечко и протянула его мне.
- Это уже твое - это ключ ко многим тайнам, прольющих свет и рассеющих тьму...
Я машинально надел кольцо на безымянный палец своей левой руки.
Окно светлело, ночь отступала...
- Мне пора, - просто сказала она, поднимаясь с маленького кухонного стульчика, - спасибо за спасение и чудесное угощение. Провожать не надо...
Она ушла...
 ******
Выходя на работу, на лестничной клетке увидел своего соседа, который каждое утро выходил покурить, а главное немного посплетничать со всеми, кто проходит мимо, обо всем на свете.
- Привет сосед, - весело обратился он ко мне, - ты видел, сегодня утром из нашего подъезда такая мамзеля вышла, в такой песцовой шубе до земли, вся блестяшками увешанная и укатила на такой шикарной машине. Моя чуть из окна не выпала. Не от тебя ли, сосед, ты у нас вроде один холостой?
- Конечно же от меня, а от кого еще, - ответил я ему в тон.
Я вышел из подъезда на улицу, кругом было бело от свежего снега, воздух был чист и прозрачен. Утреннее солнце обещало теплый и светлый день. Я посмотрел на палец на котором было кольцо. Кольцо блеснуло чистой отполированной медью и на нем отчетливо просматривалась надпись:
 “НАШЕДШЕМУ ВЕРНУТЬ”.