1.
Три дня, то затухая, то взрываясь неведомой силой северных страстей, мела метель.
- Мяло, три дня кряду мяло. Прямо наказанье Божье, - восьмидесятилетний старик Иван Пор-фирьевич, одетый в свитер, овчинную телогрейку, а на ногах в валенки, смотрел в замерзшее и за-лепленное снегом окно. - Ни черта не видать, прям, как в сорок втором. Снегу то было, снегу. Ни-какая техника пройтить не могла: ни наша, ни ихнея - только русский солдат мог. Скоки снегу тогда перелопатить пришлось, а скоки землицы мерзлой: и для похорон, и для окопов. Не зря не прошел фашист-супостат, не прошел... Слышь, мать, а? - Иван Порфирьевич, прислушался, знакомого тя-желого дыхания жены он не услышал.
Что-то екнуло под сердцем. Он обернулся и отошел от окна, приблизился к высокой, старой, металлической кровати, на которой среди вышитых красными, розовыми и синими цветами поду-шек, под двумя одеялами, узорным покрывалом, поверх которого был наброшен старый тулуп, ле-жало высохшее тело пожилой женщины, головой закутанной в старый пуховый платок - жены Ива-на Порфирьевича Марии. Вот уже почти два месяца, как она не поднимается с постели и два меся-ца, как обильная снегами зима отгородила от остального мира белым высоким насыпом чистого и холодного серебра дом на краю села. Два месяца день за днем Иван Порфирьевич расчищал тро-пинку длинной в полторы сотни метров до ближайшего двора Пригожина Василия или как его еще называли - Васьки-алкоголика, за его слабость к напиткам, как утверждают врачи, не очень полез-ным для здоровья, но без которых бывает, ох, как тяжело душе... От Василия Пригожина другие хозяева расчищали тропы покороче, и эти тропы сливались в одну большую тропу к центру. Центр - это было место где размещались: магазин, почта со сберкассой, фельдшерско-акушерский пункт, который все называли поликлиникой или больницей, контора колхоза, школа и старый клуб. Ста-рика интересовали только сберкасса, в которой он получал свою и бабкину пенсию, почта, где он мог получить письмо от детей (почтальон в селе был сокращен, а телеграммы доходили очень ред-ко - не работала телефонная связь), магазин в который могли завести хлеб, а могли и не завести, но в котором всегда была соль, спички, мыло и так разные мелочи не очень нужны в другом месте, но без которых в деревне трудновато - хотя жить можно. А еще в последнее время захаживал Иван Порфирьевич в фельдшерско-акшерский пункт, в которой работал толи начальником, толи фельд-шером, толи повитухой, вечно не опохмелившийся, врач Лукич. Приходил однажды врач Лукич к Ивану Порфирьевичу домой, осмотрел он Марию, в горло заглядывал, пульс щупал и понимающе кивая голой произнес свой диагноз:
- Старость это Иван Порфирьевич, старость - здесь ничего не попишешь и не пропишешь, на-до только ждать...
- Чево-й это ждать? - поинтересовался Иван Порфирьевич, хотя прекрасно понимал о чем го-ворит врач Лукич - и без его умного кивания головой было ясно, что это старость и что нужно ждать - ждать смерти...
Никогда так не боялся смерти Иван Порфирьевич, как сейчас. И не своей смерти боялся он, а смерти своей жены. Он, прошедший всю войну от самого первого дня до последнего, он пережив-ший множество смертей родных и друзей, он видевший последствия фашизма в контрационных лагерях Европы - он боялся естественной смерти женщины с которой прожил больше пятидесяти лет. То были совсем другие смерти, они были не ожидаемы, случайны - ведь каждый надеялся вы-жить - а то зачем было воевать. Эта была ожидаема, ее приход не был столь не ожиданным и все знали, что от нее не спастись - и этим она была страшна. А еще эта смерть означала одиночество...
Они тогда здорово напились с Лукичем. И первое чувство после опохмельного пробуждения было чувство не понятной озлобленности, которое он почувствовал к своей жене:
- Чей-во это она первой собралась, - бормотал Иван Порфирьевич, - а я как тогда буду, что я буду без нее делать? Я же старше, я же раненный, у меня-то селезенка порвата. А она...
Он тогда схватил жену свои за грудки и начал ее трясти, причитая:
- Ты, это чего ты собралась, а? А я что же?
Потом он беззвучно заплакал и тихо заплакала его жена. Он никогда не бил ее, они почти ни-когда не ругались и он никогда не плакал. Он был у нее герой - полный кавалер ордена Славы, ка-валер ордена Красной Звезды, ордена Великой Отечественной войны 2-й и 3-й степени, а сколько у него было медалей - не было больше заслуженного человека в Харитоновском районе. Его часто избирали в депутаты сельского и даже районного Советов, предлагали должность бригадира. Но гордый был ее Ванюша, на хотел идти противу совести, как это делали все начальники - иначе нельзя было, времена такие. И оставался бывший полковой разведчик, герой войны конюхом в кол-хозе села Богатово, куда приехал он после Победы свататься к молодой санитарке Марии, выхо-дившей его последний раз после ранения в Чехии. Приехал, посватался и остался жить в селе Бога-тово - не вернулся в родную Беларусь, больно ему было туда возвращаться - погибли все его род-ные, всех уничтожили каратели, а партизаны ушли... Зол был Иван Порфирьевич на партизан, очень зол - он считал, что не вправе были покидать они деревню, приютившей их - ни какой приказ не может оправдать гибель не винных и верящих во что-то людей, людей верящих в справедливость деяний своих. Он ведь тоже мог укрыться, мог не рисковать - но рисковал, действовал безрассудно, а все думали, что храбро. И ему отдавали приказы, но он всегда делал так, как подсказывала его совесть, как нужно было для людей, для Победы...
А теперь вот плакал Иван Порфирьевич - ему было жалко... себя и жизни своей, остаток кото-рой прийдется прожить в одиночестве. Дети - дочь и сын, далеко. Сын был военным, уволился на пенсию и остался жить в Забайкалье, так и не дождавшись квартиры на Большой Земле. Дочь вы-шла замуж за моряка-подводника и тот утонул в чужом море, и она также осталась жить и выращи-вать дочь в далеком городе Североморск - опять же по причине отсутствия жилья в центре России. Никто не захотел возвращаться в родное украинское село, где был дом, огород и сад, где прошло детство, где была маленькая родина, часть той большой, которую вся семья Ивана Порфирьевича защищала. Им это было не нужно - они хотели иметь квартиры с центральным отоплением, холод-ную и горячую воду, асфальт, хорошо работающий городской транспорт, культурный досуг - они всю жизнь поставили на это, но практически ничего этого не получили. Может они надеялись на лучшую жизнь для своих детей? Скорее всего да - здесь в селе с красивым названием Богатово пер-спектив для молодежи никакой. Видел Иван Порфирьевич, как спивается от безделья молодежь, как колется какими-то не известными раньше наркотиками, как праздно шатается и ищет занятия себе или развлечения, и ничего не может найти. Самые лучшие покидают село - едут в города и даже в другие страны и остаются одни только старики, да вот такие как Васька-алкоголик. Вымирает село Богатово, вымирает и скоро прийдется вспомнить старое его наименование - Бедняково...
Но жизнь продолжалась: за неподвижной женой нужно было ухаживать; козе Маньке есть да-вать, поросенку Борьке, четырем курам и петуху, старой, облезлой дворняге Барсику и коту Мить-ке; а еще этот снег - его в эту зиму навалило очень много и от него нужно было постоянно расчи-щать двор и пробивать тропинку до дома Василия...
Иван Порфирьевич приблизился до лица жены - она дышала.
- Маричка, - тихо позвал он, внимательно смотря в ее закрытые глаза.
- Что Ванечка, - ее глаза приоткрылись.
- Ты того, Мариш, не надо пугать меня. Ты того - не вздумай, - как-будто предупреждая ме-ленького ребенка, он помахал указательным пальцем.
- Умру я, Ваня, умру, - тихо говорила, маленькими судорожными глотками заглатывая воздух, жена, - опять маму видела, звала она меня к себе, а вчера Коля приходил. Помнишь Колю танкиста? Как он мучился...
- Ты еще чего бы вспомнила. Не трогай мертвых, шоб они живых не трогали. Думай о жизни и не думай помирать.
- А ты детям телеграмму не давай, пусть не тревожатся. Даль-то какая и дорого ехать из Рос-сии то.
- Птьху ты, дура старая, прекрати каркать, а то как огрею разочек, - и Иван Порфирьевич за-нес кулак.
Жена слабо улыбнулась, сделала несколько глотков воздуха и опять тихо сказала:
- Спасибо тебе Ванечка, спасибо...
- За что, за то что ударить хотел?
- За счастье, за любовь. Знаешь, как мне все бабы завидовали, что ты у меня герой, не пил много, не бил меня ни разу и хозяйственный такой...
- Скажешь еще, - горький комок опять сдавил горло Ивана Порфирьевича, но он постарался быстро справиться со своими чувствами, как когда-то в молодости, считая их проявлением слабо-сти. - Пойду немного снегу откину, метель затихает вроде бы, хозяйством займусь, потом протоп-лю...
- Тяжело тебе со мной, - опять тихо сказала жена и застонала.
- Болит, что болит? - забеспокоился Иван Порфирьевич.
- Ничего, душа, память... Как там Манька, Борька?...
- Пойду сейчас посмотрю, а тебе Барсика впущу, пусть малость погреется в доме хотя и не топлено, но всеже теплее.
- Хорошо, Ваня, хорошо. Иди, а я посплю немного.
- Но ты того, смотри у меня, - Иван Порфирьевич опять приподнял указательный палец, - не вздумай помирать, как сейчас-то могилу копать, снегу-то намяло, ох и намяло, как в сорок втором...
Иван Порфирьевич с трудом приоткрыл двери, не смотря на козырек, называемый ганком, их немного присыпало снегом. Но, наверное, где-то в небесах снег закончился и метель прекратила свою зимнюю работу. Неожиданно небо стало чистым и синим-синим, а яркие лучи солнца рассы-пались мириадами блестящих искорок по снегу. “Как в сказке, - подумал Иван Порфирьевич”. По стариковски медленно, но с крестьянской методичностью, он расчистил тропинки к хлеву, к скирде с сеном, к колодцу. Спустился в погреб, набрал свеклы, натер ее на старую, треснутую терку, на-мешал козе и поросенку. Дал несколько початков кукурузы курам, отвязал Барсика и начал отки-дать снег от дома, пытаясь пробиться к воротам. Собака Барсик, радуясь свободе, с разбегу выбе-гала на громадные снежные сугробы, застревала в них и смешно барахтаясь, скатывалась на тропку.
- Ты, чей-го это бессишся, Барсик, тольки снег разбрасываешь, - со строгостью родителя, вос-питывающего шаловливого ребенка проворчал Иван Порфирьевич, - ото словно дитя не разумное, ты же большой уже, понимать должен...
Чего он должен понимать Барсик не знал, он стоял обсыпанный снегом, вилял хвостом и ве-село смотрел на Ивана Порфирьевича, набирающего в лопату снег и забрасывая его на довольно таки высокий снежный бруствер. “Окоп полного профиля, - подумал Иван Порфирьевич”. В по-следнее время он все чаще вспоминал о войне, а значит о молодости. Что поделаешь, часть лучших его лет прошли во времена войны: он был молод, крепок, весел и знаменит не только в дивизии, но и на всем 2-м Украинском фронте, о нем даже в “Красной Звезде” два раза(!) писалось, а в армей-ской многотиражке то и не помнит уж сколько раз...
Около часа прочищал Иван Порфирьевич тропку к калитке. Каждые минут десять-пятнадцать останавливаясь, делая небольшую, в минуту-две, передышку, он опять думал о войне, о Марии, о их обычном для тех времен знакомству, женитьбе, о нажитых и воспитанных детях - хо-рошая, славная была жизнь, каждый день был заполнен работой, заботами, каждый день приносил что-то новое, особенно тогда, когда росли дети, но главное - каждый день дарил надежду в буду-щее... И опять с упорством, достойным восхищения, он начинал борьбу со снегом. Добрался до калитки, посмотрел за нее и на миг некое чувство обреченности охватило его - за калиткой с поля снега намело по грудь, а то и в рост человека. Понял Иван Порфирьевич - не совладать ему со снежным заносом, может только, если каждый день понемножку. Время было обеденное Ивану Порфирьевичу нужно было готовить есть себе, жене, собаке, коту, а там подойдет время вечерней кормежки козы и поросенка.
- Намяло, вот стерва такая, намяло-то сколько, - Иван Порфирьевич хотел было заругаться, но лишь плюнул, положил лопату на плечо и пошел в сарай, набирать дрова, уголь для растопки пли-ты.
Крестьянский день, весь занятый необходимыми делами, короткий, а особенно зимний. Вот только что яркое солнце было в зените и вот уже начинает смеркаться. Но Иван Порфирьевич успел накормить скотину, растопить плиту. И вот уже весело потрескивают дрова, отдавая тепло накоп-ленной жизни своей людям, а с чугунка поднимается пар и слышен запах варенной картошки в мундирах - любимого кушанья Ивана Порфирьевича, а для жены в маленькой кастрюльке варится суп со свиной тушенкой и в большом алюминиевом чайнике заваривается чай из зверобоя, засу-шенных веточек смородины, малины и немного для свежести мелосы, а для духа здорового корня валерьяны - очень вкусный и полезный чай, Лукич Марии рекомендовал...
- Как там наши, - тихо вздохнула жена, - холодно небось у Сибири этой и на севере, в том го-ду, помнишь, как было - топливо в котельных еще до мартовских праздников закончилось. А как сейчас - еще хуже, наверное, сейчас всем хуже...
- Не каркай, мать, а... - Иван Порфирьевич открыл кастрюльку, понюхал густой пар, подни-мающийся от варящегося супа. - Лаврушки надобно добавить и укропчику. Будешь, мать, с укроп-чиком?...
- От Мити давно ничего не было, далеко эта самая Чита, может письма не доходят...
- Все доходит. Но у них давно своя жизнь, хотя могли бы родителям пару слов черкануть, могли стервецы: что девка, что пацан - одно лентяи...
- А может у них денег нет, может болеют они...
- Раскаркалась, что в ведьмы записалась, рановато ещо-то. - Иван Порфирьевич снял чайник с плиты, - А чайок добрый получился, пользительный чайок ентот, Лукич говорит - витамины в нем. Счас я тебе его налью, согрешь внутренности и хворь отступит - витамины енто сила...
- А холодно сейчас в Североморске этом, Оленьке и Катеньке витамины нужны. Раньше-то могли посылочку выслать, а сейчас нельзя - заграница, как Германия. Еще воевать начнут...
- Ну что это ты, старая, все за упокой сегодня целый день! Прямо напасть какая-то. Тебе что, говорить больше не об чем...
- Что-то не хорошо на душе у меня, Ванечка, не хорошо, - старуха несколько раз сдавленно кашлянула, - не хотелось бы умереть, детей и внуков не повидав. Время сейчас такое...
- Какое еще время? Хорошее время. Снег закончился, завтра, даст бог силы, откидаю тропку, схожу в поликлинику куплю тебе таблеток от кашля...
- Не хорошее время - хуже войны...
В это время раздался стук в окно.
- О, накаркала, старая ведьма - принесла кого-то нелегкая.
- Недобрый человек не постучал бы.
- Кто их знает этих людей, - Иван Порфирьевич подошел к окну, всмотрелся полутона, созда-ваемые почти зашедшим солнцем. - О, Василий, кажись. И чего ему надо...
2.
...Этим утром Василий Пригожин проснулся не привычно для себя рано. Обычно он засыпал в состоянии определенной степени опьянения, зависящей от того сколько было выпито на протяже-нии дня, и просыпался, по сложившихся в сельской местности понятиям, поздно. Никакого хозяй-ства, в смысле живности, Василий не держал, да оно бы и не выжило в условиях, когда он и сам забывал поесть. Жил Василий сам и занимался тем, что люди предложат, не гнушаясь самой тяже-лой и грязной работой. Что ему давали за эту работу - то он и брал. Он помогал в огородах, на стройках, резал и рубил дрова, расчищал сточные канавы, чистил хлевы, копал могилы - в общем, делал всякую работу за которую не любили браться привычные ко всему крестьяне, которые могли позволить себе расплатиться с Василием кой-какой старой одеждой, кой-какими продуктами пита-ния, некоторые давали деньги, но главным элементом расплаты всегда считалось угощение и вы-пивка, скорее всего, наоборот - выпивка, а затем угощение. И часто было не понятно кто кого уго-щает: хозяин сам себя, за то что дал работу или уставшего работника... Мало искренности в угоще-нии хмельными напитками - больше срытого коварства, желания поработить человека. Хитрый наркоделец “садит на иглу” предполагаемого клиента и уже потом стрижет свои купоны. Не менее хитрый хозяин “опускает в стакан” почти дармовых работников, со временем заставляя их распла-чиваться за этот стакан все большим и большим количеством дармового труда. И некуда деться, привыкшим облегчать тяжесть не понятной жизни пьянящим дурманом и тяжесть опохмелки ос-татками его...
Но, как бы это не звучало парадоксально, Василий, по общему мнению считавшейся алкого-ликом, пить не любил... Но пил...
Он пил, потому что так легче было жить, так легче было не думать для чего живешь. Гово-рить о том, что его кто-то обидел, что кругом не справедливость, обман и он пьет с горя, Василий не любил и поэтому такого он не говорил - он всегда пил молча, согласительно кивая на подобные разговоры собутыльников. Он пил и ощущал, как мысли его замедляются, голова тяжелеет и общая неудовлетворенность жизнью исчезает - наступает черный, без сновидений сон. А затем, после про-буждения, тяжесть головы, сухость во рту, бывает что и тошнота, подсказывают, что после опохме-ления жизнь станет намного лучше. Почему лучше Василий не понимал, а когда пытался во всем разобраться то всегда опять хотелось выпить - и так всегда... А еще Василий любил работать, что также покажется неимоверным и как-то не вяжется с образом пьяницы и пропойцы - но мы всегда привыкли судить о людях, так как нам это удобней, так чтобы чувствовать себя лучше чем другие. Да, в действительности Василий любил делать всякую работу и он даже придумал себе объяснение почему - потому. что кроме него ее никто не мог сделать. Вот, к примеру, позавчера, приехал к нему один, ну очень крутой мужик, на джипе (тогда еще не намело столько снегу) и попросил (именно попросил) культурно так со словами “пожалуйста” и “Вы бы не могли, Василий Олегович (по имени и отчеству, значит!), ямку для матушки, почившей в бозе, выкопать”. Конечно, никто в округе за эту работу не возьмется: мороз, ветер, снег - кому охота на какого-то там бизнесмена или бандита вкалывать - пусть сам попробует. А вот Василий смог. Полдня ломом и кайлом долбил он промерзшую землю - выдолбил, как положено в два метра глубиной и даже немного больше, чтобы землица помягче была, и соорудил настил Василий от снегопада, а к немноголюдной процессии самолично, без просьбы и договоренности дорогу расчистил. Угостил его приезжий сын умершей рюмкой водки и закуской хорошей, и с собой пакет дал с упаковками разными. Не спаивал и не предлагал пить больше и даже расплатился деньгами и не какими-нибудь, а долларами - сто долла-ров дал он Василию и еще извинялся за причиненные неудобства, благодарил и спрашивал не мало ли. Знал Василий, что сто долларов это много, знал, что есть какой-то курс доллара по отношению к национальной валюте, и знал Василий, что больше ему никто и никогда не даст за такую работу. Но вот чего не знал Василий так это того, что ему делать с этими долларами - в родном Богатове в ма-газине иностранную валюту не принимали, а ехать в Харитонов, чтобы обменять их в сберкассе или на рынке занятие муторное и не безопасное - сколько он слышал случаев, как обманывают рыноч-ные менялы, а в сберкассе дают меньше, а то и вовсе деньги подменять могут - скажут, что фаль-шивые принес и попробуй тогда докажи обратное. Люди стали какие-то не нормальные - все на этих долларах помешанные, когда бы Советский Союз, когда были рубли - все были не такие. А сейчас, вроде бы и деньги свои есть, но с ними дело никто не хочет иметь - все, за что платят свои деньги, быстро дорожает, а за доллары даже дешевеет. И положил Василий свои сто долларов в шкаф под чистые простыни, которые еще от матери покойной остались - все надеялся Василий хо-зяйку молодую в дом привести, не станет же он спать с ней на старых и не стираных простынях. А что вы думаете - законченный тип Василий? Нет - себя он таким не считал и все надеялся, что ста-нет лучше жить ему. Вот закончится холодная и голодная зима и поедет Василий на заработки в Россию. Многие туда ездили, дачи богатым новым русским строили, на машинах потом приезжали, с деньгами. А пить он бросит, он может бросить пить - вот уже второй день не пьет и не очень-то хочется... Хочется выпить чуточку, ну самую малость, но это терпимо и совсем не так как у дру-гих...
Думая думы не то чтобы горькие, не то что бы сладкие - житейские думы, Василий, хотя и не спал, но не очень стремился вылазить из под нескольких грязных одеял. Холодно и неуютно было в доме.
- Ну, что же это я, - тихо сказал сам себе он, прислушиваясь к своему голосу и наблюдая, как изо рта поднимается маленькое облачко пара.
Нехотя сбросил Василий из себя одеяла, и ежась вступил в что-то похожее на тапочки или ка-лоши - в сапоги без голенищ, ему их подарил какой-то отставной военный в которого Василий ра-ботал подсобником на строительстве дома. Спал Василий не раздеваясь, не ощущая при этом дис-комфорта - он к этому привык да и время экономилось на раздевание и одевание. Набросив на себя старую, еще отцовскую овчинную телогрейку, с остатками цветастого орнамента на ней, Василий вышел во двор. На улице было еще темно, а двор весь занесен снегом. Взяв в сенях большую, сде-ланную специально для расчистки снега, лопату он начал расчищать снег. Работать ему нравилось: он согрелся, мысли какие-то радостные появились, а мысли о водке и тяжелой жизни исчезли вовсе - я же вам говорил, что Василий любил работать. Расчистив двор, он набрал дров, заготовленных и сложенных им еще осенью, растопил плиту, поставил чугунок с водой и картошкой в мундирах, а также кастрюльку, заменявшей чайник. Подкладывая, быстро поглощаемые огнем, дрова (на уголь не было денег), Василий смотрел на огонь и думал о своей будущей, правильной жизни. Он пред-ставлял, как подправит отцовский инструмент, а отец знатным плотником был и многому Василия научил, и пойдет Василий дома и дачи людям строить. Дорого брать не будет, но просить будет только деньги и никакой водки. Потом свой дом в порядок приведет, мебель сделает красивую и тогда... И тогда можно будет опять попросить руки Оли - дочери Ивана Порфирьевича. Она тогда за того приезжего мичмана замуж выскочила, оно и понятно - какая девчонка сменяет моряка на про-стого сельского парня. Но это когда было, тогда все были почти дети. А сейчас вот Оля вдова - по-гиб, утонул муж ее и в газетах об этом писалось, и соболезнование правительство оказывало вместе с материальной помощью. Давно это было, очень давно... Сейчас трудно Оле без мужчины, далеко на севере России живет она и, если верить матери, еле сводит концы с концами. Он пригласит ее, он станет ей опорой, а ее дочка Катенька станет и его дочерью, он видел ее на фотографиях - красивая девочка, на мать похожая...
Закипела вода в чугунке с картошкой и закипела вода в кастрюльке. А вот чем заваривать чай не знал Василий. Он подошел к запыленному буфету и открыл отделение в котором мать когда-то хранила травы свои и лекарства разные. Умерла мать пять лет назад, а через два месяца и отец за ней последовал, а вот запахи матери остались в этом отделении буфета - запахи трав, рук ее и кожи. Василий посмотрел коробки, на одной из них, еще не распечатанной, было написано “Экосол - тра-вяной витаминный сбор”. Прочитал Василий состав: зверобой, мята, валерьяна, листья смородины и ягоды шиповника. “Полезно, - подумал Василий, - не то что водка”. И не смотря на то, что срок хранения травяного сбора истек еще лет шесть назад, он открыл пачку и половину ее высыпал в кастрюльку с кипящей водой, после этого принял кастрюльку с плиты и поставил ее на припечек. В комнате постепенно ставало тепло и запахло ароматами трав. Хорошо стало в доме Василия, вот если бы еще не эта грязь и пыль... И Василий взял ведро, тряпку, вышел на улицу и набрал в колод-це воды в ведро, поставил ее на плиту. Пока вода грелась, он успел съесть пяток картошек с очень вкусной консервой из пакета, который дал ему тот мужчина из джипа, запил вкусным чаем из трав и витаминов, заедая его сухариками или высохшими корками хлеба - Василий никогда не выбрасы-вал хлеб. А еще через час небольшая горенка его дома блестела почти идеальной в данных услови-ях чистотой. Конечно, въевшуюся грязь в давно не мытый и не крашенный пол не отмыть, не унич-тожить копоти по стенкам иначе, как побелив их, но протертая от пыли мебель, окна, и блестящий свежестью, еще не испарившейся влаги, пол преобразили жилище - ощущение пустоты, заброшен-ности постепенно таяло в тепле, сытости и ярких лучах восходящего солнца...
Василий вышел во двор, уже взошедшее на свой дневной престол солнце слепило своими от-ражениями от кристальной белизны и чистоты снега.
- Вот это намело за три дня, - сказал Василий и присвистнул, - это как же в центр пробиться.
Он опять взял свою лопату и начал прокидывать тропу к дороге за домом. Дорога тоже была заметена. И подумал Василий, что к весне врядли кто ее расчистит - в единственной организации, которая имела технику, то есть в колхозе село Богатово или как их, эти колхозы, еще называют - коллективные арендные хозяйства (что изменилось?), не было ни грамма солярки для бульдозера, а если бы и была эта солярка, то неизвестно завелся бы этот бульдозер и смог бы он поехать - не помнят сельские механики когда в последний раз запчасти завозились. А еще подумал Василий, что случись что-нибудь, хотя бы со стариками Ольги, то врядли кто до них доберется - только до дома Василия от них было метров сто пятьдесят, а до центра... Посмотрел Василий в сторону центра и увидел, как сосед Григорий, далее сыновья Степана и так дальше, расчищают большую тропу к этому самому центру. До усадьбы Григория Василию нужно было расчистить от снега метров с двадцать, но посмотрев в другую сторону, он подумал о стариках. И поплевав в ладони, Василий решительно взялся за лопату, прокапывая в снегу уже не тропу, а глубокую траншею (“Как окопы в войну, - подумал Василий”) к дому Ивана Порфирьевича и его жены Марии. Поначалу работа спо-рилась - снег это не земля, но этого снегу было очень много и очень много раз приходилось сги-баться и разгибаться Василию. Через час он почувствовал, что устал и что горячий пот заливает глаза и очень неприятно щекочет и зудит под рубашкой, а рыть снежный окоп предстояло еще больше чем половина пройденного. Зашел в свой слегка преображенный уборкой дом Василий, выпил теплого еще чаю и прилег отдохнуть, ныла спина, как будто-бы от вырыл целую могилу в мерзлом грунте, болели руки. В какой-то момент времени захотелось Василию плюнуть на все и завалиться спать, но не привык Василий бросать работу не законченной - тем более такую важную работу. Может и не так решительно и не с таким энтузиазмом, как в начале, он продолжил свой труд...
...Зимний день, хотя и в феврале, всеравно короткий и не огляделся Василий, когда начало смеркаться, но работу он свою почти закончил. И когда солнце превратилось в ярко-оранжевую полосу на западе Василий постучал в окно Ивану Порфирьевичу...
- О, Василий, ты это откуда? - первое что сказал Иван Порфирьевич, когда открыл входные двери в сенях.
- Здравствуйте, дядя Ваня, вот пришел узнать, как вы тут с тетей Марией, не замело ли вас со-всем, - отвечал Василий, разгоряченный работой он начал ощущать озноб от вечернего морозного ветерка.
- Да живы-здоровы, даст бог еще сто лет протянем, - Иван Порфирьевич посмотрел на Васи-лия, на его лопату и иней выступавший на плечах, спине. - Ты что это, Василий, как ты сюда доб-рался?
- Да вот, это тропку к вам пробил. А то, думаю, замело, - и как -то нерешительно переминаясь с ноги на ногу, он сказал не то что хотел сказать, - ну, все хорошо, тогда я пойду.
Хотел спросить Василий о Ольге, хотел рассказать о том, что он заработал сто долларов, о том, что решил бросить пить и даже хотел рассказать о том, что он дом прибрал, ну и о мыслях сво-их разных, хороших... Но постеснялся - хорошие люди стесняются своей положительности даже в мыслях своих. А вот Иван Порфирьевич понял все по своему, так как привычнее:
- Извини Василий, - сказал он, чувствуя себя даже виноватым в чем-то, - нет у меня выпить ничего, пенсию никак не получить, замело все. Вот получу пенсию, тогда приходи.
- Да что Вы, дядя Ваня, я же не за этим - я так по-человечески, помочь, так сказать по-соседски... Я это... - И набрав воздуху в грудь, Василий выпалили фразу, так и не вошедшей в исто-рию человечества, - Я бросил пить, я работать буду. Вот так значит...
И Василий развернулся и быстро ушел к себе домой. А Иван Порфирьевич было засомневался в своем мнении о Василии, как о пропавшем, но закрыв дверь, бормоча себе под нос, что шляются всякие по ночам, вошел в горницу. В горнице было темно. Иван Порфирьевич щелкнул выключате-лем, электрического света не было.
- Опять и сегодня света не будет, - проворчал он, чувствуя какой-то дискомфорт на душе, ему показалось, что мыслями своими он обидел Василия, но обвинять всегда лучше что-нибудь или кого-нибудь далеко стоящее, - разворовали страну ироды. И за что это мы воевали и страдали - за то чтобы опять, как в войну без света сидеть...
- Что он хотел? - тихо спросила жена.
- Известно чего - выпить, - недовольно пробормотал Иван Порфирьевич, чувство дискомфор-та души усилилось, - прокопал к нам стежку, а выпить у меня нет.
- Зря ты, Ванечка, так на него. Вася хороший, а запил он тогда когда Оля с Сережей уехала, от не разделенной любви запил.
- Ага, от любви значит, - недовольно бормотал Иван Порфирьевич, - вам бабам и в старости не ймется - все любовь вам подавай...
3.
Шестнадцатилетний Костя Лагуш, худощавый с холеным, красивым, женоподобным лицом юноша, этим утром проснулся очень поздно. Взошедшее солнце уже наполнило комнату ярким дневным светом. Он открыл глаза, зажмурился и с удовольствием подумал о том, что сегодня, а может и завтра в школу он не пойдет - топать шесть километров в соседнее село очень не хотелось, да и ради чего - свои тройки в аттестат он и так получит... Вчера он, как всегда, не принужденно и даже без особого артистизма соврал родителям о своем плохом самочувствии, мол голова болит и все такое. Косте врать было легко и приятно - родители безумно, то есть совсем не думая, любили его, а может и не любили, а лишь были страшно привязаны к нему, как оправданию смысла своего существования. В особенности, самыми пылкими чувствами родительской любви пылал отец, про-щая своему отпрыску самые серьезные проступки, всегда находя виновным кого-то, но не сына. У семьи Лагуш детей было двое. Старшая дочь Татьяна училась в экономическом колледже и родите-ли считали свой долг перед ней исполненным - периодически помогали, как они говорили, чем мог-ли, но основные материальные средства планировались на будущее и настоящее сына. Дочь, как-бы само собой разумеющееся, вышла замуж, ничего не прося в родителей, что, опять же, давало им некое оправдательное право говорить, что теперь у нее есть муж и пускай о ней заботится. Главное для них - устройство сына. Что под этим подразумевалось, они и сами не могли толком объяснить, но основным направлением своей деятельности в этом плане они считали добычу денег. Сложно в селе, в котором кроме колхоза нет никаких производственных мощностей, зарабатывать деньги. В колхозе, который год уже никто и никому не платил деньгами, расчет шел зерном, семенами под-солнуха или сахаром, который колхоз получал в оплату за сахарную свеклу от сахарного завода, расположенного в километрах шести в поселке Верхняя Балка, кстати, где учился в одиннадцатом, выпускном классе их сын. Крестьяне же, как и прежде, вели натуральный способ хозяйства, стара-ясь как-нибудь выжить, за неимоверно низкую плату продавая плоды своего труда - что поделаешь, как и в прошлом тысячелетии, вся механизация этого труда состояла с лопаты, грабель, вил и всего-то, что приводилось в движение руками. Даже не верилось, что кончается двадцатый век и челове-чество думает, как попасть на Марс, как придумать что-то еще более всеобъемлющее, чем InterNet... Здесь электрический свет становился все большей и большей редкостью, а такие дости-жения цивилизации, как газ, водопровод, канализация и хорошие дороги - вовсе считалось какой-то сказкой или чем-то, что есть далеко - на каком-то Западе или в Америке, как недосягаемой мечте о материальном благополучии. В селе Богатово, да и не только в нем, эволюция и время не подчиня-лись общим законам развития - они решили пойти вспять. Хотя кое-что от этой эволюции достигало сознания жителей - все начинали понимать или всем казалось, что они понимают - для счастья нуж-ны были деньги, много денег. И не всякие деньги могли принести это самое счастье, а только дол-лары - деньги далекой страны Америки до которой от села Богатово было около десяти тысяч ки-лометров. Не все жители села Богатово видели эти самые доллары, а в самой Америке так вообще никто и никогда не был, но о том что курс доллара растет знали многие, хотя практически никто не знал, что это такое - все знали - раз курс доллара растет значит все опять будет дорожать, значит долги колхоза за горючее опять возрастут, значит опять станет жить еще хуже. “Вот у людей этих долларов... Живут же люди... - как воплощение некой заветной мечты завистливо повторяли все чаще и чаще, и все больше и больше людей некогда богатой страны...” Наверное, сами американцы не понимают, как это их деньги начали править миром, но все объясняется очень просто - деньги должны зарабатываться. В свободной стране их зарабатывают - в рабской их или воруют или полу-чают в виде подачки. Из-за своей лени и алчности люди очень часто добровольно становятся раба-ми...
Родители Кости старались добывать доллары, именно добывать, а не зарабатывать. Они, как говорится, “крутились” то есть изворачивались, как могли, чтобы поиметь свою выгоду, выражае-мую в возрастании количества зеленых бумажек, становясь добровольными их рабами. Много чего они пытались делать для этой цели своей жизни. Работать было не выгодно - за работу не платили и они торговали чем могли. Скупали по селам свиней, обвешивая при этом доверчивых бабушек и дедушек, для которых это была чуть ли не единственная статья доходов на дорогие и вредные для здоровья импортные лекарства, свиней резали и уже продавали мясо и сало, обвешивая не очень доверчивых покупателей. Мясо коптили и возили в Москву, где оно было дороже. Скупали орехи, перепродавая их на западной границе полякам по цене превышающей закупочную в два-три раза. Отец пытался перегонять подержанные машины с Европы, но отдав весь заработок рэкетирам, пре-кратил этот вид бизнеса.
А еще родители Кости воровали. Многие в этой стране воровали, можно сказать, что почти все: правители - достояние государства и народа; правительственные чиновники - казну; руководи-тели обворовывали своих рабочих; рабочие тащили каждый кто что мог утащить со своих предпри-ятий; председатели колхозов старались за счет труда своих колхозников быть помещиками; колхоз-ники тащили то, что выращивали для того, чтобы иметь силы опять работать на своих помещиков - воровство, как плата за труд, уже было общепринятой нормой поведения - не воровать у государст-ва, на своей работе было аморально. “Что ты можешь?... - спрашивают в других странах, подразу-мевая индивидуальные способности и возможности человека”. “Что ты можешь?... - спрашивали в этой стране, подразумевая, - Что ты можешь утащить (или “достать” - так здесь любили заменять слово воровство)”. Те кто не мог воровать или кто мог это делать законным способом - слыли блю-стителями нравственности, на нравственность которых никто не обращал внимания, потому, что никто не верил в такую норму нравственности. Но по-прежнему считалось грехом воровать друг у друга, у обворованных государством людей. А родители Кости воровали все что могли своровать, не деля это на государственное или личное. Они могли выкопать чужую картошку на дальних ого-родах с целью ее продажи, могли выкрасть с плохо охраняемой фермы приплод свиноматки, да и взрослую свинью. Могли скосить чужой клевер и вывезти ночью чей-то кирпич со стройки. Они нигде не работали, но вы не думайте, что они не работали из-за лени. Лагуши, и это могут подтвер-дить многие, были по своему очень работящи, я бы даже сказал, что они были трудоголики: а вы попробуйте за ночь выкопать соток десять картошки и перевезти ее домой, а утром уже свести ее на рынок, или не спать двое-трое суток торгуя и одновременно охраняя свой товар... Я знаю, что если бы деньги в действительности были эквивалентом труда, как нас этому учили в различных вузах, то Лагуши трудились бы день и ночь и не воровали. Но увы, уже давно в мире нет той вожделенной справедливости, а лозунг “Каждому по труду” кроме недоумения может вызвать еще и негодование - партии или другие организации, провозглашающие его, в странах современной демократии ста-вятся вне закона или подвергаются гонениям. Хотя многие, разочаровавшиеся в жизни, придумы-вают веру в такую вот справедливость и надеются на нее, но уже после жизни... Увы...
Но как Лагуши не старались, денег, как всегда, было мало. “Время-деньги” - говорят деловые люди. И времени и денег активному человеку при жизни всегда не хватает. Есть утверждающие обратное, но это или обреченные или лгущие, в первую очередь сами себе, чтобы не чувствовать себя обреченным... А Лагуши старшие порою чувствовали себя обреченными, когда кто-то им со-общал о том во сколько обходится получение образования, если не учиться, а платить за него: пла-тить за поступление, платить за сдачу экзаменов, зачетов, а еще за съем квартиры, за все дорожав-шую жизнь. Конечно, если бы их мальчик учился или хотя бы старался учиться... Но почему-то, вопрос о учебе, старании, трудолюбии даже не возникал - все решили, что лучше если все решат деньги. Между прочим, старшая дочь поступала без денег, сама сдавала все экзамены, получала повышенную стипендию, как преуспевающей ей безоговорочно выделялось общежитие. Женщины всегда были сильнее мужчин в плане своего жизненного устройства, может поэтому в обычаях мно-гих народов женщину и за ребенка не считали - она сразу от рождения становилась взрослой, ответ-ственной за свою судьбу...
Судьбу Костика родители связывали только с деньгами. Дома все разговоры велись о деньгах и вокруг денег. Любимые темы этих разговоров: о великих махинаторах современности, о подсче-тах чужих прибылей, о том как можно было бы распорядиться чьим-то богатством и поиск новых, реально возможных путей обогащения. А вечером, почти ежедневно, супруги совершали великое таинство подсчетов своих прибылей. Из-под матраца, из специального углубления они вынимали свои доллары и перед тем, как добавить к ним очередную зеленую бумажку, внимательно пересчи-тывали их. Так однажды была обнаружена пропажа сотенной бумажки. Это была слишком большая пропажа - это была почти что катастрофа. Знали родители чьих это рук дело, хорошо знали, но упорно гнали эту мысль от себя - они не хотели знать, что это сделал Костя. Что они не придумыва-ли и кого только не винили в пропаже: хитроумного вора, пробравшегося в дом, невинных мышей, дочь, которая уже полгода как не приезжала домой и даже пытались обвинить себя в том, что они в течении долгого времени сами ошибались в подсчетах. Но думать о том, что это сделал Костя, было страшно - получалось, что их напряженные усилия напрасны... А тот, ради которого все это, вроде бы, собиралось, взял сто долларов, как самую обычную бумажку и купил за нее себе кроссовки...
Это были “крутые” кроссовки - таких он ни у кого не видел: замысловатый рисунок черного, белого и серебристого, изображающий белого американского орлана, вместо шнуровки оригиналь-ный механизм - повернул плоскую круглую рукоять и застегнулись кроссовки, повернул в другую сторону - расстегнулись. И еще шикарная подошва, если наступать ею на мягкий грунт или снег, отпечатывался строгий контур того же хищного орлана - сразу было видно кто прошел. Костя все-гда с гордостью оставлял отпечатки своих кроссовок при этом ему казалось, что он сам становится таким же редким, сильным, как американский белый орлан, правда, об орлане Костя ничего не знал. И не знал Костя с каким трудом родителям достались эти сто долларов. Деньги для Кости имели другой смысл. Костю в классе не любили и не уважали. Ничем особенным он не выделялся: ни в учебе, ни в спорте. Пробовал заноситься перед ребятами, брать недостающее дерзостью, но был бит несколько раз и поэтому вел себя тихо, стараясь гадить своему окружению из-подтишка или пока-зывать свое превосходство над младшими школьниками, что тоже было не безопасно - в младших школьников оказались старшие братья. Обидней всего было то, что на Костю не обращали внима-ние девушки, а хотелось бы... И пытался выделиться Костя чем-нибудь таким чего у других нет - кроссовками, на пример. А еще Костя мечтал о деньгах, о больших деньгах. Знал ли он или ему это казалось, но почему-то он был уверен - будь у него деньги, ни одна из местных красавиц перед ним не устояла. Если о чем-нибудь думал, мечтал Костя так это только о девушках и деньгах: девушки и деньги - вот что он понимал под смыслом и целью жизни...
Ничего не сделали родители Косте за воровство. Пытался отец пристыдить сына или по ду-шам поговорить, что ли, но на больше сил у него не хватало - душой, а может сердцем он понимал, что сам виноват в этом, а разумом пытался подавить свои чувства, придумывая новые версии, оп-равдывающие сына, хотя это были поиски оправдания себе и своей жизни. И после долгих ночных разговоров, после преодоления целой цепи сомнений, решили родители, что это был их подарок Косте в связи с успешным окончанием первой четверти в выпускном классе - успешной, в смысле, без двоек, но двоек в последнее время учителя не ставили - никто не хотел возиться с перездачей, особенно в выпускном классе. Зарплату учителям также не платили, а воровать в школе не было чего, вот и не отдавали за просто так учителя свои знания ученикам, а свой труд Родине или госу-дарству...
Костя, наконец, поднялся, лежать в неге и полудреме мешал ритмический шаркающий, а вре-менами и скребущий звук. Костя посмотрел в окно, отец в одной рубашке расчищал выезд для ма-шины. Снегу за три дня метелей намело очень много и работа отца впечатляла своими проделан-ными объемами, но Костя недовольно буркнул:
- Заработался старый, а мог бы и потише. Может у кого-то голова болит, - он даже забыл, что его головная боль это всего лишь симуляция.
И чтобы окончательно проснуться, а заодно и заглушить шуршание лопаты о снег, он вклю-чил сворованный когда-то в школе магнитофон. Ритмично забили барабаны, зазвучали синтезаторы - это была упрощенная до невозможности национальная версия заокеанского рэпа с абсолютно бес-смысленным текстом - в общем, это был не текст а зарифмованная комбинация из трех слов. Костя посмотрел на себя в зеркало: худой, с недоразвитыми от безделья мышцами он себе не очень нра-вился таким. Поэтому он быстро надел широкий, с небольшими, чтобы не смеялись, вставками в плечах спортивный костюм и свои шикарные кроссовки - вот так он выглядел гораздо внушитель-ней. А теперь надеть сверху широкую стеганную куртку с высоким, закрывающим поллица, ворот-ником и надписями ADIDAS и он уже похож на здорового и очень крутого мужика - по крайней мере он сам себе таким казался. Съев две котлеты и положив в карман баночку импортного пива (пиво он мог пить не стесняясь родителей), Костя вышел на улицу.
- Сынок, ты куда? - приостановив свою работу, озабоченным голосом спросил отец. Костя с некоторой завистью посмотрел на своего отца сильного, мускулистого мужчину.
- Та-а, пойду к Сашке, узнаю на счет уроков, - солгал первое, что пришло на ум Костя.
- А что он тоже не в школе? - отец посмотрел на часы.
- Наверное, уже пришел, - Костя понял, что ложь его была не весьма удачна, - а который час?
- Половина десятого.
- А я думал, что больше, - неубедительно солгал еще раз Костя, пряча руку с часами в карман.
- Ты, наверное, не совсем здоров иди лучше полежи, - уже пытаясь выглядеть озабоченным, сказал отец.
Странная это вещь ложь. Люди так часто лгут, что порою можно усомниться в существовании правды как таковой. Отец Кости понимал, что сын ему лжет. Костя понимал, что ложь его не убе-дительна, но отец своим поведением оправдывает ее. Но тот и другой очень хотели верить, что это не ложь - Костя даже кашлянул несколько раз, отец потрогал голову сына и почувствовал, что она горячая. Возникла пауза. Костя знал, что дружок Сашка, по кличке Кобра, не в школе и что он бу-дет ждать Костю с утра. Отец, как всегда, поспешил на выручку сыну.
- Мне нужно съездить на рынок в Харитонов, с одним мужиком повидаться, поедешь со мной? - спросил или предложил он и, как само собой разумеется, никто о мнимой болезни Кости и не вспомнил.
- Угу, - дал свое согласие Костя, потупив глаза. Могло показаться, что он уступает настойчи-вым просьбам отца, которых не было, но Костя внутренне ликовал - съездить на рынок, походить среди торгующих и покупающих, узнать что почем - лучше развлечения не придумаешь. А Саня... Да что там Саня, куда он денется...
Отец как раз расчистил выезд машине к трассе, раньше расчищенной грейдером дорожно-эксплутационного управления. Тяжелый старый MERSEDES, громко затарахтел своим изношен-ным двигателем, выпуская черный шлейф дыма, медленно и уверенно набирал скорость на засне-женной дороге, которая при приближении к районному центру становилась все чище.
- Во гады - себе расчистили дорогу, - ругал отец, по всей видимости, местные власти, - а за что мы налоги платим.
Лгал отец Кости и в этот раз - он давно не платил, так называемый, транспортный налог, а поддельный талон о прохождении техосмотра, не выдаваемым без такой платы, всегда покупал на рынке - дешевле это было раз в двадцать всех необходимых выплат: налог, услуги МРЭО, необхо-димые страховки...
Не смотря на метели, на некоторое время заблокировавшие часть сельских дорог района, не смотря. что была среда - вроде бы рабочий день, рынок районного центра Харитонов был забит людьми до отказа. Продавцы и покупали в равных пропорциях смешались в этом громадном, по местным меркам, улье с живых людей, казалось, что все жители Харитонова, а может и всего рай-она сошлись в этот день на рынке, на котором продавалось почти все, что можно было продать в этой местности. Здесь когда-то Костя с Саней продали сворованные в школе усилители. Тогда они выломали двери в аппаратную, взяли два усилителя и два магнитофона - все чем пользовалось ру-ководство школы при устройстве школьных вечеров и других мероприятий. Теперь школа осталась без ничего. Усилители продали, а магнитофоны лишили себе. Злились ребята, злились девчонки из-за того что их лишили последней возможности для развлечений, обещали поймать воров и отлупить их, но никто не узнал виновников кражи и начали старшеклассники собирать деньги на новую ап-паратуру. Естественно, приезжали следователи с милиции, отпечатки пальцев снимали, показания брали из многих ребят и даже с Сани, но так ничего и не обнаружили. Это убедило ребят в том, что милиция бессильна, что многое что можно совершать безнаказанно. И не спросил отец Кости отку-да у него магнитофон: поимел парень вещь - хорошо, плохо было бы если потерял. А Саше вовсе не было перед кем отчитываться...
Родители Сашки были в разводе: отец уехал на заработки в Тюмень, мать вышла замуж за ка-кого-то мелкого предпринимателя из Москвы. А Саня жил у бабушки с дедушкой, которым родите-ли высылали деньги на содержание сына. Деньги для этой местности были немалые, поэтому Саня не бедовал: одевался он хорошо и позволял тратить себе больше чем другие сверстники, и может по этой причине его бабушка и дедушка совсем не вмешивались в дела внука - эти деньги помогали им самим вести не очень бедствующую, как у остальных стариков, жизнь. Поэтому Сане даже лгать бабушке с дедушкой не приходилось вовсе - он ходил в школу тогда, когда хотел, делал, что хотел - то есть практически ничего не делал. Но ходил в школу он довольно таки часто - в школе он зани-мался своим “бизнесом”: продавал жевательные резинки, жевательные конфеты младшим школь-никам; старшим - сигареты; самым понтовым - мог по заказу принести выпивку. А вот недавно на-чал приносить сигареты с марихуаной - ребята, у кого были деньги, чтобы чем-нибудь еще выде-литься перед сверстниками, покупали эти вонючие сигареты, курили и лгали друг другу о каком-то кайфе. Они, боясь насмешек, не могли признаться, что “травка” кроме состояния отупения других чувств, состояний не вызывает, но курить ее хотелось все больше - появлялась наркозависимость и лишние деньги у Кобры. Кто и когда дал Сашке Ромашкину такую кличку, никто не помнит, но, как известно, клички наиболее точно описывают характер и повадки человека - что-то было опасное в лице, в взгляде, движениях парня, складывалось впечатление, что он всегда может нанести неожи-данный, смертельный бросок, как это делает настоящая змея-кобра. Снабжал Кобру такими сигаре-тами его сосед, бывший зек Поздняк Иван, но об этом никто не знал. Боялся и уважал Ивана Позд-няка старшеклассник Саня, много страшных уголовных историй рассказывал угрюмый, с хищно сдвинутыми густыми черными бровями бывший зек. Но особенно Саню интересовали истории ве-ликих ограблений, которых никто и никогда не раскрыл и врядли когда раскроет, потому что эти истории на процентов девяносто состояли из лагерного фольклора, среди которого терялись десять процентов правды. И главным стержнем этих разговоров, этих легенд были деньги.
- О-о-о, есть деньги у людей, есть, - любил говаривать Иван Поздняк, видя, как в восхищенно-го молодого слушателя алчным светом загораются глаза, - и взять их порою очень легко, только нужно знать где и как...
Зековская наука, как бы ее не старались приукрасить воровские романтики, не очень сложна - жестокость вот главный предмет ее освоения - жестокость, базирующаяся на алчности... Привел Саня-Кобра своего дружка Костю к Поздняку для обмена, так сказать. житейским опытом. И пере-числил Иван Поздняк им их основные ошибки:
- ... Вы могли залететь на рынке. Правило первое: никогда не продавай сам того, что сам сты-рил. Правило второе: не оставляй у себя улик (а Костя магнитофон оставил себе). Правило третье: никогда никому не рассказывайте о своих делах - третий всегда заложит. Но мне можно, я вас все-равно заложу, - и Поздняк противно захихикал, чтобы все думали, что это шутка, но это была не шутка - тот кто хоть раз сидел всегда был под присмотром милиции и поэтому оставлял себе шанс откупиться чем-нибудь от ментов, конечно, в случае если опять попадется на криминале. “Сдать малолетку” - не считалось большим нарушением воровской этики и морали. если о такой можно говорить.
А еще как-то странно посмотрел Поздняк на Костю и на лице его появилась плотоядная улыб-ка:
- Да ты, Костик, как я погляжу, ангелочек. Такие как ты на зоне успехом у братвы пользуют-ся. Хе-хе-хе. Советую тебе на зону не попадать. Опустят - не поднимешься...
О чем говорил бывший зек Костя так и не понял, но испугался он тогда здорово, даже не зная почему. Теперь в душу его поселился страх - страх не попасть на зону, в тюрьму. Почти каждый день нет да вспомнит Костя странный, пугающий взгляд Поздняка и напоминание о зоне...
Но рыночная сутолока отгоняла все плохие мысли и опять младшим Лагушем, как и старшим овладевал дух торгашества, расчета и прикидки, где и как можно заработать деньги. Правда, каждо-го были разные планы насчет этих денег: если старшему нравился сам процесс их добычи, то младший то и дело подолгу задерживал свой взгляд на прекрасных представительницах противопо-ложного пола, стараясь взглядом снять побольше одежд...
Давно привлекал Костю “валютный” бизнес базарных менял и кидал, которые спекулировали различными видами валют, в основном американскими долларами, но не только спекулировали, но и обманывали людей не знавших всех тонкостей валютных операций и не знавших отличительных особенностей валют. Крепкие, накачанные ребята занимались такими делами - опасно было обма-нывать людей, среди них всякие могли оказаться. В ввиду физической слабости Кости, этот бизнес ему не подходил, но привлекал... Торговать “барахлом” - низкокачественным турецким, польским и китайским товаром - занятие муторное и не сулящее больших прибылей, им занималось очень мно-го людей, в основном оставшиеся без работы специалисты среднего звена, предполагающего некий стабильный, “средний” уровень жизни, которые не захотели мириться с его исчезновением. Торгов-ля продуктами питания, связанная с обвешиванием покупателей, с продажей некачественных про-дуктов и требующая больших физических затрат, также не нравилась Косте. Если и хотел быть кем-то Костя - так это бандитом, рэкетиром, но опять же нужна была физическая сила и... Костя вздох-нул - он подумал о зоне и подленький холодок страха закрался под солнечное сплетение.
- Деньги, имеют же люди деньги, - думал Костя, смотря на толчею и суету в которой из одних рук в другие перекочевывали разноцветные бумажки, большое количество которых могло осчаст-ливить его...
Костин взгляд блуждал по рынку - все, как прежде, все было так заманчиво, но все это ему не подходило. И тут он обратил внимание на новый лоток и не знакомого ему ранее продавца. Какой-то пожилой и солидный мужчина торговал чем-то блестящим. Возле него останавливались другие солидные люди, что-то спрашивали, но ничего не покупали. Костя заинтересовался и подошел к лотку. На небольшом, поставленном под небольшим углом, фанерном щите, обтянутом темной тка-нью были прикреплены различные значки, медали, ордена, знаки отличия и монеты. Прекрасное зрелище для знатоков и любителей истории, старины и не только - изысканные линии старых, луче-образных и крестоподобных орденов, замысловатые аллегории знаков отличий, во все века, маня-щий блеск монет - всегда были предметов восхищения, поклонения и раздумия о прошлом, настоя-щем, будущем. При виде таких нумизматических ценностей я всегда думаю о людях, носивших эти награды и знаки различия, пользовавшихся этими деньгами - это были наши... а может непосредст-венно мои предки и какая-то часть их заслуг, их деяний, отмеченных в наградах этих, сотворили и меня... Но Костю интересовала выгода от этой торговли. Слышал он несколько раз, что награды, монеты старинные дорого стоят, они с Саней-Коброй намеревались прошлым летом клад искать, но не знали где. Интересно было Косте узнать сколько стоят, казалось бы, такие невзрачные железки.
- И сколько стоит? - спросил он не зная что именно ему нужно.
- Молодой человек интересуется, чем именно? - На Костю смотрели внимательные, умные глаза.
- Ну это, я так спросить, - Костя чувствовал себя неловко под этим пристальным взглядом, - сколько стоит.
- Смотря что, молодой человек, все зависит от многих факторов, - продавец понял - перед ним не покупатель.
Опытный нумизмат, ценитель старинной и настоящей роскошной жизни - Корыстолевский Евгений Дмитриевич и в данном случае он ничем не торговал. Часть его экспозиции служила при-манкой для тех, кто готов что-нибудь продать. А уж потом Евгений Дмитриевич знал, что делать с нумизматическими ценностями, цена которых все возрастала. И знал Евгений Дмитриевич - много еще есть этих ценностей по дальним селам у сундуках и чуланах стариков, не знающих истинной стоимости их. Много раз удавалось Евгению Дмитриевичу находить удивительные исторические предметы, обогатившие его как коллекционера и как очень богатого человека, собирателя не только старых, но и новых денег. Если бы знал Костя с кем он сейчас разговаривает - почти с миллионером то есть для Кости - почти что с Богом... А этот “Бог” хорошо разбирался в людях, корыстолюбивый, алчный взгляд юноши не ускользнул от внимательного нумизмата. И видя некоторую растерян-ность Кости, он, вкрадчивым, тихим голосом сказал:
- Принимаем на комиссию награды, монеты, старинные вещи. Платим хорошо, в валюте. Вы что-то можете предложить?...
- А сколько стоит? - Костя посмотрел на представленную экспозицию и указал пальцем на Орден Ленина.
- В зависимости от номера, состояния и от имени владельца, - Евгений Дмитриевич хитро улыбнулся, - до пятисот долларов может быть.
- Вот эт-то да, за эту железку, - Костя удивленно посмотрел на орден.
- Нет, не за этот. Этот дешевле...
- А за Звезду Героя? - Костя знал, что она золотая, значит должна стоит дорого.
- Приносите, молодой человек, посмотрим, что за Звезда, а там сторгуемся.
- Да это я так спросил, - признался Костя.
- Я понимаю, - снисходительно кивнул головой Евгений Дмитриевич, - но Вы, всеже, имейте ввиду, если что попадется старинного то приносите: монеты, крестики, иконы, картины.
- Ага, у меня есть и у бабушки есть, я посмотрю, - солгал Костя.
- Вот и хорошо. Вот Вам на всякий случай моя визитка.
Костя осторожно, двумя пальцами взял визитку и положил ее во внутренний карман куртки. Он еще не знал зачем ему эта визитка - никаких наград и старинных ценностей он не имел, но пер-спектива быстрого обогащения манила. И не успела визитка еще опуститься на дно кармана, как Костя начал вспоминать где и у кого он видел что-то похожее...
А через два часа они с Коброй сидели у него дома, слушали музыку и говорили. Они говори-ли о женщинах и девушках, смакуя подробности выдуманных историй. Они обсуждали последние сплетни из жизни криминальных авторитетов района и области, прибавляя к ним все новые и но-вые, придуманные ими факты, стараясь выглядеть друг перед другом более осведомленными: Костя по причине частого посещения рынка - дескать там все знают, Кобра, намекая на свою близость к криминальной информации, исходящей от Поздняка... О чем бы они не говорили - женщины и деньги - основная тема этих разговоров. Где взять по больше денег и как овладеть женщиной, хотя бы на первый раз одной...
- ...Сколько берут девки у Карена в баре? - как бы о чем-нибудь совсем не значащем спросил Кобра у своего дружка только что вернувшегося с районного центра и солгавшего, что заходил в местный бар, где ошивались рэкетиры и их подружки.
- Как всегда, стольник - час, - пренебрежительно назвал первую взбредшую на ум суму Костя с видом завсегдатая бара и постоянного клиента его посетительниц. Правда, был он в этом баре только один раз и то одну-две минуты - слишком презрительно на него посмотрели две подружки, известные местные шлюшки Марина и Лиля.
- Наша Алена дешевле - эта за десятку отдастся, - щелкнул языком Кобра.
И опять сексуально озабоченные юноши начали разогревать себя и свое воображение расска-зами о сексуальной жизни района, села...
- ...Для крутых девок нужны крутые бабки, - резюмировал эту часть разговора Кобра.
- У людей есть, - как бы выдохнул свою излюбленную мысль Костя.
- Что есть то есть, - согласился Кобра.
- Я тут с мужиком одним побазарил на рынке, - Костя вынул из внутреннего кармана своей куртки визитку Корыстолевского, стараясь выглядеть небрежным, но и одновременно не повредить красивую карточку, двумя пальцами подал визитку Кобре, - мужик дело предлагает, бабки класс-ные - в баксах.
- Что именно? - Саня-Кобра также аккуратно взял визитку и посмотрел на нее.
- Монеты, награды и все такое старинное.
- И сколько он дает.
- За Звезду Героя тысяча баксов, - соврал Костя. - Ну, а так в общем договариваться надо, но цены крутые - сотни баксов.
- Старина в цене, я это знаю, - задумчиво протянул Кобра, - но где взять?...
- У стариков, фронтовиков.
- Как?
- Да хоть за бутылку, - предложил Костя, понимая абсурдность такого предложения...
Юноши задумались, некоторое время они сидели молча, делая вид что слушают ритмичные звуки синтезаторов, называемые музыкой. Но на самом деле каждый из них старался вспомнить кого из стариков ветеранов войны, труда, награжденных ценными наградами они знали. Самым известным и заслуженным из односельчан был ветеран войны дед Гуринович Иван Порфирьевич...
До поздна засиделись Костя Лагуш и Саня по кличке Кобра. По несколько раз переговорив на одни и теже темы, они нет да возвращались к предложению Корыстолевского. Они даже пытались вспомнить какие награды были у Гуриновича, но не вспомнили, по той причине, что никогда преж-де ими не интересовались. Спросил Саня у деда своего какими наградами награжден Гуринович.
- Самая важная его награда - это три Ордена Славы, он полный кавалер этого ордена, - отве-тил дед.
- А что больше Герой Союза или полный кавалер Ордена Славы? - поинтересовался внук.
- Они приравниваются, но среди солдат полный кавалер ценился больше.
- Почему?
- Выжить труднее, крови пролить больше приходилось.
- А золото в этих орденах есть?
- А как же: и золото, и платина, и серебро, - отвечал дед, но на счет платины это он сказал лишнее - не было в орденах Славы платины.
- Платина дороже... - вспомнил Саня.
- Жизнь дороже, - подумав о своем, ответил дед...
Этот разговор слышал и Костя. Не сговариваясь Костя и Саня подумали об одном и том же. Из своего шкафа достал Саня бутылку вина, выпили они полбутылки. Пили прямо из горла, по оче-реди. После выпитого вина разговор их стал громче, невысказанные мысли смелее. Поздно ночью они вышли из дома, прихватив с собой недопитую бутылку. Ночь была морозная, звездная и без-лунная. Парни были хорошо одеты, по погоде, но их обоих трясло.
- По косячку, - неожиданно предложил Кобра. Дело в том, что торгуя сигаретами с травкой, сами парни ее не курили, считая что это дорого и вредно для здоровья - хотелось быть здоровым и богатым.
- Давай, - согласился Костя.
Закурили, дым был противный и оставлял незнакомый привкус во рту. Но курившие не оста-навливались и делали глубокие затяжки, задыхаясь и кашляя. И действительно дрожь тела прошла, а противный привкус они запили остатками вина. И тронулись парни в сторону противоположную от той, где жил Костя. Дойдя до дома Василия, они остановились, Кобра молча вытащил еще две сигареты с травкой. Они опять закурили, глубоко затягиваясь, кашляли уже не так сильно чем в первый раз и неприятных ощущений было меньше, лишь немного закружилась голова, а темная, холодная ночь не казалась такой темной и холодной. Им стало жарко и новое, еще неизведанное чувство куража, жажды действия овладело ими.
- Ну что пошли, - предложил Кобра, зажав пустую бутылку за горлышко, как гранату.
- Давай, - согласился Костя. Странно, они не договаривались куда должны идти, даже ни разу не намекнули друг другу об этом, но оба уверенно направились к дому Гуриновича.
- Смотри, дед точно гостей ждет, целый туннель в снегу прорыл, - сплюнув зеленой слюной сказал Кобра.
Костя в ответ злобно захихикал...
4.
Неспокойно было на душе у Ивана Порфирьевича, чувствовал он, что обидел Василия.
- Пойтить бы к Ваське, да не с чем, - бормотал он, - поблагодарить человека надобно, нарабо-тался поди.
Жена спала, ее дыхание было еле слышно. Иван Порфирьевич вышел во двор, дал есть соба-ке, закрыл на замки сарай, хлев, подошел к калитке, посмотрел в сторону дома Василия, в сторону села. Было очень темно, мерцание далеких звезд не освещало землю, а электрическое освещение отсутствовало - его, в целях экономии и продажи в довольную жизнью Европу, отключали от сел и маленьких городков по всей стране. Темнота, высокие сугробы снега усиливали впечатление оди-ночества и оторванности дома Ивана Порфирьевича от всего мира. Иван Порфирьевич вышел за калитку, сделал несколько шагов по расчищенной Василием тропке, окруженной высокими снеж-ными стенами.
- Вот намяло, как в сорок втором, - тихо сказал Иван Порфирьевич, ему хотелось с кем-нибудь поговорить, кому-нибудь рассказать о войне, о своих товарищах, о своей жизни... Он опять подумал о Василии, о своей дочери, сыне, жене и ... снеге. - Намяло, этож надо - три дня мяло... Умаялся сердешный, а я старый дурак слова доброго не сказал. Прости меня Вася, завтра прийду к тебе, получу пенсию, куплю бутылочку и прийду. Вот Олька дура: и свою, и чужую жизнь погуби-ла...
Он закрыл калитку, зашел в дом, впотьмах закрыл входную дверь на щеколду, вошел в гор-ницу, вместо того, чтобы по привычке щелкнуть выключателем, он зажег спичку, у многих появи-лись другие привычки - одна из них всегда носить с собой спички, чтобы пользоваться ими вместо фонарика. Пока спичка горела, он нащупал огарок стеариновой свечи, зажег коротенький фитилек, горница наполнилась слабым желтоватым светом.
- Ты где был? - тихо спросила жена, она уже проснулась - сон стариков и длительно больных короткий, чуткий и тревожный.
- Чего тебе, - по стариковски недовольно пробурчал Иван Порфирьевич, немного испуганный неожиданным вопросом - он то думал, что жена спит, - хозяйство закрывал, Барсику есть давал, калитку запер...
- А я думала ты к Василию пошел, - Мария говорила тихим, спокойным голосом, - поблагода-рить Васю нужно, добрый он, а доброта ответной благодарности требует, как цветок влаги живой в засушливую погоду. Не хватает у людей доброты сейчас...
- Опять ты за свое. Люди, как люди: и добрые и злые. Пойду завтра к нему, поблагодарю. Смотрел я сейчас - темно, не горит свет у него, спит он, наверное...
- Устал, наработался. Может зря Оленька тогда отказала ему, любил он ее.
- Отказала - судьба значиться такая, - Иван Порфирьевич задул свечу, в темноте разделся и лег на старый диван, стоящий рядом с кроватью жены. - Ты мать того, если что не стесняйся - буди ночью, не терпи до утра, не мучай себя.
- Хорошо, Ванечка, хорошо...
Иван Порфирьевич закрыл глаза и заснул. Старикам и детям часто снятся сны, не понятные и не объяснимые сны: детям о прошлом или о том что должно было быть, но не стало - старикам о будущем или о том чего не было. И снились Ивану Порфирьевичу его однополчане, но те кто погиб в Отечественную - все живые, здоровые и молодые. Приехали они к нему в гости. И дети приехали: сын и дочь. Дочь рядом толи с Васей толи с погибшим затем, в парадной морской форме с корти-ком, при орденах, медалях, красивый такой. Вот что странно - такое же видение снилось в это время и Василию, правда, без однополчан Ивана Порфирьевича - только он с Олей и все. Ну вот, во сне Ивана Порфирьевича все собрались за столом и ждут командира разведроты Савельева Юрия Алек-сеевича. Погиб капитан Савельев под городом Теплице в Чехии, за два дня до Победы погиб, по глупому все получилось. Но во сне он не погибший - живой, знают об этом все и ждут его, рюмки налили, улыбаются, шутят... Пришел, наконец-то, капитан Савельев в окно постучал, раз постучал, два постучал, притаились разведчики, разыграть хотят командира, мол нет никого, мол ошибся он. Но Мария, почему-то старая, не молодая, странно даже, не поняла друзей и громко, на сколько мо-жет при ее то немочи, говорит:
- Ваня, Ваня, стучат в окно... Проснись же ты...
Это было не во сне - его действительно звала жена и действительно кто-то стучал в окно. Иван Порфирьевич открыл глаза, встряхнул головой, действительно в окно стучали. Первая мысль была о детях, может они приехали - дочь приезжала всегда ночью и маленькая Катенька стучала в окно. Но это была не дочь и не внучка - стук был громкий, настойчивый и слышал Иван Порфирье-вич голоса чьи-то, мужские похоже и фонариком кто-то в окно пару раз посветил.
- Кто это, Ваня? - спросила жена.
- А я откудова знаю, - недоволен был Иван Порфирьевич тем, что прервали его встречу с друзьями молодости, хотя во сне, но прервали, - поди случилось что, может Василий.
- Не иди, Ванечка, добрые люди по ночам не ходят.
- Успокойся, мать - разведку голыми руками не возьмешь, - Иван Порфирьевич одел брюки, набросил телогрейку. Немного подумав, приподнял край матраца и в потемках нащупал небольшую плоскую металлическую коробку, обтянутою кожей. Открыл маленькую защелку. В коробке лежал небольшой, пятизарядный пистолет. Если бы был свет, то можно было бы увидеть его блестящее, отполированное тело с прекрасными слоновой кости резными накладками на рукояти, и выгравиро-ванную надпись: “Другу Ивану от Юрия. 1945”. Подарок командира капитана Савельева. Дружили они с самого начала войны. Был тогда капитан Савельев молодым командиром взвода, а Иван Пор-фирьевич старшиной. До конца войны бок о бок, теряя друзей и уничтожая врагов. Так и остался Иван Порфирьевич старшиной. Не хотел он быть офицером, предлагали, но не хотел - нравилось ему быть старшиной нравилось ему приказы выполнять, хорошо выполнять, нравилось ему быть надежным помощником командиру. Тогда весной они знали, что войне конец, знали, что Берлин скоро падет и знал капитан Савельев, что суждено ему погибнуть. Грустный он был в день смерти, прощения у всех просил, вот Ивану Порфирьевичу пистолет свой трофейный подарил, у крупного генерала был отобран этот пистолет и припрятан от бдительных стукачей. Как он знал о смерти своей - уму не постижимо. Случайно напоролся на приблуду эсэсовца...
Взял пистолет Иван Порфирьевич, снял с предохранителя, но патрон в патронник не досылал, положил пистолет в карман брюк, зажег огарок свечи, услышав при этом, как неизвестный за окном сказал:
- Проснулся дед наконец.
Что-то страшно стало Ивану Порфирьевичу, это был еще тот страх - страх войны. Чего уж скрывать - храбрый разведчик Гуринович всегда ощущал страх, этот страх и помог ему выжить и еще многих, очень многих от смерти спасти - только глупые не боятся. Напрягся Иван Порфирье-вич, думать начал, как вести себя в случай чего это враги. Но какие враги - война- то давно закон-чилась... Подошел Иван Порфирьевич к двери, прислушался - стояли за дверью, по всей видимости их было двое.
- Что надо, кто такие? - спросил Иван Порфирьевич прислушиваясь к звукам за дверью, за-жимая в кармане рукоять пистолета.
- Дедушка Ваня, это я Костя Лагуш, меня папа прислал, - услышал Иван Порфирьевич почти детский голос.
- Костя Лагуш, - тихо, как бы сам себе, сказал Иван Порфирьевич, стараясь вспомнить сына Петра Лагуша, что-то начал вспоминать - красивого, но немного угрюмого мальчика на год или два старшего внучки Катеньки. В памяти почему-то остался именно такой образ - можно ли бояться ребенка...И Иван Порфирьевич отодвинул засув, снял щеколду. Далее он ничего не помнил и нико-гда уже не вспомнит - сильный удар бутылки проломил череп старику, смерть наступила мгновен-но...
5.
Село Богатово гудело - был убит ветеран войны Гуринович Иван Порфирьевич. Его остывшее мертвое тело, в луже крови утром обнаружил сосед Василий Пригожин, а возле кровати лежала жена Ивана Порфирьевича, Мария, она тоже была мертва. Позвонили в райцентр. Через час прибы-ла “скорая помощь” и два милицейских УАЗика. Сначала к месту происшествия прошли милицио-неры, возглавлял их начальник опергруппы майор Дебанюк Олег Иванович. Он отдавал короткие команды и следователи приступили к осмотру места происшествия. Сразу было видно, что предпо-лагаемые грабители что-то искали - все в доме было перевернуто. Майор Дебанюк присел возле трупа Ивана Порфирьевича, посмотрел внимательно наголову и на осколки стекла возле нее, обра-тил внимание на не характерное положение правой руки в кармане. Он аккуратно засунул руку в карман убитому и вынул оттуда вместе с холодной, мертвой рукой красивый, блестящий пистолет, расцепил захолоделые пальцы.
- “Другу Ване от Юры. 1945”. С войны, интересно, - тихо сказал милиционер.
- Товарищ майор, - обратился к нему один из оперативников, кивая в сторону пистолета, - это протоколировать?
- Пока нет. - ответил Дебанюк, и громко спросил, не понятно кого, - кто его нашел?
- Сосед, Пригожин Василий, - ответил, стоящий рядом бледный, с большими темными круга-ми под глазами, старший оперуполномоченный Старожук Николай Игнатьевич, - участковый гово-рит, что это он расчистил тропу к дому Гуриновича.
- Кто такой этот Василий?
- Безработный, алкаш из местных, ранее ни в чем замечен не был. Ошивается по селу, батра-чит, перебивается случайными заработками.
- Где он? - голос Майора Дебанюк был похожий на голос дикого зверя, освоившего человече-скую речь.
- Ждет на улице.
- Загорейчук, - окликнул майор Дебанюк технического эксперта, - что там у тебя?
- Бабка умерла недавно и по всей видимости своей смертью, еще тепленькая. Отпечатки есть, анализировать нужно. Есть несколько характерных отпечатков обуви, один так, вообще, очень уни-кальный в виде орла. И технический эксперт показал оттиск следа, снятый на снегу и такой же, сня-тый на специальную пленку в доме. Сделай один слепок для меня прямо сейчас. Что еще?
- Кажется они работали в перчатках, - задумчиво ответил технический эксперт, снимая на специальную пленку четкий отпечаток с обуви на полу, завернув его в прозрачный, защитный па-кет, подал своему начальнику.
- Хорошо, работайте. - тихо рыкнул майор Дебанюк и обратился к капитану Старожук, - Как ты думаешь, Коля, что они искали?
- Может старик денежный был, видишь пистолет с собой таскал.
- А может награды? Сколько у него их было?
- Я лишь знаю, что он был полный кавалер Ордена Славы.
- Так ясно. Васильченко, - обратился майор Дебанюк к проводившему осмотр разбросанных вещей, - где-то должен быть пиджак или гимнастерка со следами оторванных наград.
- Да, товарищ майор, - молодой оперативник поднял с полу пиджак и поднес его к своему на-чальнику.
- Васильченко, такие вещи нужно замечать немедленно, а докладывать еще быстрее.
- Я не успел, - виноватым тоном сказал молодой сотрудник.
- Надо успевать, учись успевать - вот дед не успел, - поучительно сказал Дебанюк, посмотрев на изъятый у мертвого пистолет, - а хорошо было бы если успел - на одного подонка стало бы меньше. Ну хорошо, Васильченко, здесь все прошманаете, а потом внимательно проверить всю тропу, сантиметр за сантиметром, все что попадется на экспертизу, даже если это будет говно. По-нял?
- Так точно, товарищ майор.
- Коля, позови участкового и пойдем к этому Пригожину и быстро.
До дома Василия милиционеры шли молча. Майор Дебанюк считал, что подозреваемого пе-ред опросом всегда нужно подержать в напряжении, тогда его легче раскалывать. Возле дома Васи-лия все остановились. Дебанюк глазами указал на остаток характерного следа в виде головы орла, по всей видимости от кроссовки, было видно, что здесь кто-то некоторое время стоял и топтался на месте. Капитан Старожук подошел к этому месту, внимательно посмотрел вокруг, нагнувшись пальцем всковырнул снег, поднял окурок, принюхался и молча подал его майору Дебанюк. Тот внимательно посмотрел на исковерканных окурок, также его понюхал, покивал головой:
- Кому-то сегодня светит не только 146-я, а еще и соучастие, - тихо грозным голосом сказал он, при этом его темные глаза хищно блеснули.
Увидев находку милиционеров, Василий начал внимательно осматривать местность также пытался что-нибудь найти - он очень хотел помочь стражам порядка скорее обнаружить убийц Ивана Порфирьевича. Страшное зрелище убитого старого солдата, которого он помнил с детства, на которого всегда хотел быть похожим, дочь которого он, тоже с детства, любил - до конца жизни врезалась в сознание Василия страшным сном, наваждением и укором... Он чувствовал себя немно-го виноватым - это же он расчистил тропу к дому Гуриновича, не будь этой тропы врядли воры смогли бы добраться до дяди Вани и тети Маруси...
Милиционеры и вася вошли в его дом, для чего Василий не понимал. Он остановился к поро-га своего не очень богатого жилища, не зная как вести себя с представителями закона, власти. И тут сноп искр вместе с тупой болью пронзил мозг Василия, в голове загуло, он пошатнулся и упал на спину. Затем, превзнемогая гул в голове поднялся и сел на пол, услышав рокот зверя, говорившего человеческим голосом:
- Давай, сука, выкладывай и быстро, где ордена Гуриновича, кто еще был с тобой.
Боль и обида - только эти два чувства господствовали в сознании Василия. От боли, обиды и бессилия он заплакал:
- Я ничего не знаю, я утром пришел проведать Ивана Порфирьевича и тетю Марусю, а они мертвые лежат, я ничего не видел.
Майор Дебанюк приподнял обессиленного Василия за лацканы старого пиджака и сильно тряхнул им.
- Ты что, скотина, меня за дебила держишь? - рычал в лицо Василию начальник опергруппы, - А дорожку для кого расчищал, а? Отвечай!
- Я для них, - сквозь слезы отвечал Василий, он шморгнул носом из которого текла кровь, - тетя Маруся больная, а дядя Ваня старый очень, я помочь им хотел.
- Так ты оказывается тимуровец, мать твою, - майор Дебанюк оттолкнул от себя Василия, тот как мешок свалился на пол.
Участковый с выражением ужаса смотрел за таким вот коротким опросом, проводимым рай-онными сотрудниками - здесь ни о какой законности не могло быть и речи. А в это время капитан Старожук спокойно осматривал комнаты небольшого домика, где жил Василий. Он рылся в старых вещах, изъеденного древесным жучком старого шкафа, переворачивал постель, брезгливо морща лицо, выбрасывал книги и старые газеты из тумбочки. Выдвинув шухляду старого комода, под стопкой чистого беля он обнаружил стодолларовую банкноту, молча показав ее майору Дебанюк.
- Это что? Быстро, не думая отвечай! - Дебанюк сунул банкноту под нос Василию.
- Это сын бабки Насти Виктюк дал, я ей ямку выкопал и дорогу на кладбище расчистил, - не-много успокоившись и втягивая носом текущую кровь, ответил Василий.
- Да ты издеваешься, - и майор Дебанюк сильно, открытой ладонью ударил Василия по уху, звук удара напоминал выстрел. Василий упал на бок.
- Это точно, я сам видел, - поспешил соврать участковый, он, конечно, не видел как распла-чивались с Василием за работу, но как-то в селе об этом узнали и это было новостью, о которой узнали сразу все жители села Богатово.
- Это мы еще проверим, - уже не так грозно сказал Дебанюк, ложа купюру себе в карман. И обращаясь к участковому приказал, - старший лейтенант, сейчас пойдем еще к одному клиенту, к Поздняку. Давай пошли.
- А как же Пригожин? - участковый сделал шаг к лежащему Василию.
- Никак, ему сегодня почти повезло, - ответил Дебанюк и, осмотревшись по сторонам, заме-тил ведро с водой и возле него большую кружку. Набрав в кружку воды плеснул в лицо Василию, тот тихонько застонал и открыл глаза, - оклемается. У нас нет времени, нужно спешить...
Поздняк Иван в окно увидел, кто к нему идет и быстро бросил в плиту упаковку с сигаретами. Угли в плите давно уже остыли и Иван начал быстро набивать плиту бумагой, трясущимися руками пытаясь зажечь спички, кляня свою не сообразительность и жадность - ведь мог утром перепрятать товар, ведь знал, что к нему менты зайдут в первую очередь. Спички ломались, бумага не горела, а в дверь громко стучали и слышал Иван Поздняк знакомый грозный голос майора Дебанюк:
- Поздняк, открывайте, даю десять секунд, а потом разнесу твою халабуду к чертовой матери! - обещал майор и Иван Поздняк знал - этот человек такие обещания всегда выполняет.
Поспешил Иван к входной двери, надеясь выиграть время открывая долго двери.
- Иду, иду! - крикнул он, - Кто это в такую рань, сплю я еще.
- Я тебе, сука, напомню лагерный режим, - жаждущим крови тигром прорычал майор Деба-нюк, - прячешь улики, ну-ну, - и он сильно ногой ударил в двери, крепкие двери выдержали удар.
Понял Иван Поздняк, что двери нужно открывать - нельзя портить настроение таким людям, как Дебанюк, не зря его зеки прозвали Зверем. Только он открыл двери, как оперативник с силой отбросил их вместе с хозяином дома и никого ни о чем не спрашивая быстро вошел в дом и сразу к плите. Открыл ее выгребая горящую бумагу и упаковку с сигаретами. В это время под дулом пис-толета, направленным на него капитаном Старожук, вошел в дом и Поздняк. Увидев на полу дымя-щиеся сигареты, Поздняк не то чтобы закричал, скорее всего он, упав на колени, затряс руками, как припадочный, завопил:
- Менты, волки позорные, подкинули, требую понятых, адвоката!
Майор Дебанюк улыбнулся, подошел ближе к Поздняку. Тот, увидев приближающегося опе-ративника, бросился в угол, выставив в перед руки и ноги, как будто защищаясь от ударов.
- Послушай, ты, крыса лагерная, ты, наверное, забыл кто я и кто ты. Напоминаю, Я майор Де-банюк, которого вы, уроды, называете Зверем. Я срал на все законы, кроме своих собственных. Мой закон гласит - все гниды, типа тебя, должны быть на кладбище или в тюрьме, и другие законы здесь не действуют.
Дебанюк вынул из кармана, найденный возле дома Василия, размокший и измятый окурок, затем развернул прозрачную папку с отпечатком кроссовки. Подошел к Поздняку, присел возле него и показал окурок и отпечаток кроссовки. И внешне спокойным голосом, от которого веяло смертельной угрозой, не очень громко сказал:
- Убит ветеран войны Гуринович, убита его жена. Кто? Если не знаешь - то это ты...
Глаза оперативника, казалось, сверлили насквозь. Поздняку стало страшно.
- Это пацаны, школьники Костя Лагуш и Саня Кобра, - Поздняк, испугавшись, что ему не по-верят, перекрестился, - матерью клянусь - это не я.
- Ну-ну, - майор Дебанюк вынул наручники и защелкнул их на запястьях Поздняка, - а теперь прийдут понятые, свидетели. И если ты мудишь, то дни твои сочтены - я тебя зарою.
- Нет начальник, нет. Я все сказал.
- Где блестяшки?
- Не знаю, но думаю, что у Лагуша.
- Почему?
- Кобра хитрый, а тот очень жадный и еще трус, вы его сразу расколете.
- Чего он боится?
- Всего. А больше всего боли и тюрьмы.
- Кто бил?
- Не знаю, но думаю Лагуш.
- Ну-ну, смотри у меня. Может от мокроты и отмоешся, но от травы нет - не тот случай.
Майор Дебанюк поднялся, расправил плечи и посмотрел в сторону участкового.
- Ну, что, старший лейтенант. Давай за понятыми и не вздумай трепануться по дороге, я же всеравно узнаю, а ты Коля, - он повернул лицо к капитану Старожук, - сходи возьми двух ребят, можешь того молодого, Васильченко - ему пора поучиться, и пойдем убийц брать. А я здесь побе-седую с гражданином Поздняком с глазу на глаз, может узнаю точный прогноз погоды...
* * * *
Все село Богатово негодовало, все люди Харитоновского района обсуждали происшествие.
А потом был похорон. Жители Богатово вручную расчистили все дороги для проезда транс-порта по улицам, аж до кладбища. Василий сам лично в мерзлом грунте выкопал большую яму для двойной могилы, отказавшись от оплаты лишь только выпил рюмку водки за упокой души.
Зимние метели прекратились, снежные заметы и горы растаяли, весенние заботы полность отвлекли внимание людей от случившегося. И делом об убийстве ветерана занимались только те, кому положено по службе и те кто был заинтересован в его результатах. Время от времени возника-ли новые слухи, как отзвуки тех событий, но работа, заботы о своем поглощали чужое и прошед-шее...
Следствие шло больше чем полгода. Нанятые родителями адвокаты, доказали, что при добы-че признания были применены физические методы воздействия, что отпечатки пальцев на осколках стекла, отпечатки обуви, а также найденные в присутствии понятых в комнате Кости Лагуша награ-ды Гуриновича не являются серьезными уликами в доказательстве причастности ребят к убийству... И суд их оправдал, вынеся только частное определение по этому делу. Как доказывали адвокаты, мальчики, прозанимавшись до поздна, вышли прогуляться и возле дома ... бывшего осужденного Поздняка нашли награды Гуриновича. Они решили отдать их законному владельцу. Когда пришли к дому ветерана и увидели труп то сильно испугались и удрали (дети малые, что с них возьмешь). Не сообщали потому, что боялись мести Поздняка. Адвокатам удалось убедить суд в предвзятости местных следственных органов, дело было отправлено на доследование. А чтобы исключить вся-кую предвзятость и влияние субъективного фактора, из области был прислан молодой следователь, он быстро доказал, что убийство с целью ограбления совершил Поздняк Иван, который не дожида-ясь суда повесился в камере СИЗО. Никто не знал, что следователь уехал с десятью тысячами дол-ларов в кармане, а может кто-то и знал или догадывался... Этого молодого и весьма перспективного следователя прямо в подъезде его дома ограбили неизвестные, взяли только эти никому не извест-ные деньги, не нанеся больше никакого ущерба - так что он даже не мог заявить о нападении и ог-раблении. Так об этом никто и не узнал. А молодой и перспективный следователь всегда отказы-вался от командировок в Харитоновский район.
Люди повозмущались несправедливостью суда, но вспомнив многие суды и сделав вывод, что суды всегда были продажны и не справедливы, вскоре забыли об убиенном герое войны Гуринови-че Иване Порфирьевиче и умершей от сердечного приступа супруге его Марии.
А еще через полгода, весной, когда начальник опергруппы Харитоновского райотдела мили-ции был в отпуску, на дороге, в пяти километрах от села Богатово был обнаружен автомобиль Ла-гушей, а в нем труп младшего из них, у него был проломлен череп. Рядом валялось орудие убийст-ва - тяжелая бутылка из-под “Шампанского” с очень четкими отпечатками пальцев убийцы. А неда-леко, на дереве висел, покончивший собой убийца дружка своего - Саня по прозвищу Кобра. Чтобы никто не сомневался в том, что это сделал именно он - им была оставлена посмертная записка. Ро-дители парней обнаружили на теле много следов побоев и даже пыток, но ничего доказать не мог-ли. Проводивший следствие новый начальник следственного отдела майор Старожук Николай Иг-натьевич доказывал, что это были следы драки между бывшими парнями, драки на почве принятия сильной дозы алкоголя, обнаруженной в крови у обоих мертвецов. Денег для нахождения истины у родителей больше не было - все ушло на ее сокрытие...
* * * * *
... В частном баре районного городка Харитонов три бывших зека, а ныне главари местных рэкетиров, торговцев наркотиками, одновременно являющихся бизнесменами, обсуждали послед-ние кровавые события в районе.
- Зверь, чисто Зверь, а не человек, не зря ему такую кликуху дали, - сказал один из них Колька Бык, сдавая карты, - ни перед чем не остановится - лишь бы по его было.
- С людьми по другому нельзя - мы звери и с нами нужно только по звериному, правильно я говорю, Могила, - сказал второй по кличке Гопра, обращаясь к самому старому и отсидевшему больше всех.
- Оно то правильно, но пусть Бык колоду поменяет - это ему не с лабухами в зоне дурку го-нять, он с людьми играет.
- Хорошо, хорошо, - наиграно заулыбался Колька Бык, - я только пошутить хотел, проверить квалификацию, так сказать...
20. 02. 1999.