Молния

 
 МОЛНИЯ
 1.
Профессор Каданников в который раз внимательно изучал результаты биохимических анализов, ультразвуковой интроскопии, зондирования. Но главное это не эти результаты диаг-ностирования... Главное - зафиксированное им появление клеток с дефектом в аппарате Голь-джи и то, что полисахариды уже начали изменять свою изоструктуру. Все очень просто - опти-ческая ось молекул тканей сместилась к центру симметрии. Сомнений не было - это рак. Про-фессор не сомневался - он не мог сомневаться в разработанной им методике совершенной сто-процентной ранней диагностики рака, а может и не только рака... В своих рабочих записях он обозначал этот метод, как “дефект Каданникова”, справедливо полагая, что заслуживает и официального признания в такой форме - великие открытия должны носить имена их авторов. Но он ли автор... Давно было замечено основное отличие живых клеток от мертвых: мертвые оптически симметричны, устойчивы; живые, вроде бы пренебрегающие законам сохранения энергии - они не стабильные. В основе жизни “неправильные” клетки, почему? Жизнь сущест-вует вопреки законам постоянства, вопреки законам устойчивости... Вот и на цветной распе-чатке современного японского диагностического комплекса были видны начальные этапы за-рождения опухоли - именно опухоли, он в этом был уверен. Другой специалист посчитал бы такие изменения обычными для тканей совершенно здорового человека, но профессор Кадан-ников не был “другим” - он был первым... Никто в мире не знал о раке столько, сколько знал Каданников, но ни кто в мире не знал этого, да и сам Каданников только догадывался о своей исключительной роли в медицине, в частности в онкологии... Многие знали, что он замеча-тельный онколог, прекраснейший специалист и человек, его часто приглашали на консульта-ции, консилиумы и различные научные собрания, форумы, он был автором монографий, соав-тором книг, учебников. Однажды его выдвинули на соискатели государственной премии и да-же рассматривалась его кандидатура в Нобелевском комитете. Но госпремии - это мелкие но-менклатурные игры, а Нобелевская - это большая политика. Все премии и почести - дань чело-веческому тщеславию, но не науке. Наука: это самоотречение, это ежедневный изнуряющий труд и это не сравнимое ни с чем удовольствие - удовольствие от удовлетворения жажды по-знания, от осознания силы своего разума, силы, способной понимать, противостоять или управлять природой. Кто положил себя на алтарь науки - тот знает что такое счастье, а то, что люди называют несчастьем истинный ученный может назвать лишь временным разочаровани-ем... Все так и было до сегодняшнего дня...
До сегодняшнего дня были лишь временные разочарования, до сегодняшнего дня были чужие страдания, чужая смерть. Он боролся с ними и ему часто казалось что он их побеждал. Его благодарили, его боготворили, ему преподносили дорогие подарки от которых он всегда отказывался - он убеждал себя и всех, что не ради славы и благодарности он ищет пути пре-одоления временных разочарований, болей, смерти. Но это всегда касалось других... Сегодня на столе профессора лежали его собственные анализы, подтверждающие его собственный ди-агноз. Сегодня он понял - маятник его жизни склонился в сторону смерти, скоро оптическая ось молекул его тканей совпадет с осью симметрии... Кто и когда сделал обратное? Академик Опарин предполагает, что это мог быть удар молнии несколько миллиардов лет тому назад. Удар молнии... Может ли смертельный удар молнии, давший жизнь, спасти от смерти... изле-чить от рака...
Дело в том, что профессор Каданников, излечавший от рака, твердо знал - рак не изле-чим. Не излечим в обычном понимании. Замаскировать симптомы болезни, немного притор-мозить ее развитие, но излечить... Нет, излечить рак практически не возможно. Лечат заболе-вание, а рак это не болезнь - это та часть человеческой жизни, которую он не понимает. Если природа решила убрать человека раньше отмерянного им срока - она это сделает все равно. Оптическая ось живой ткани не маятник - обратного хода не имеет. Она склоняется лишь в одну сторону, когда приходит срок - у каждого свой... Когда к нему пришла эта мысль он и не помнит. Но однажды, разочаровавшись в различных методиках лечения, он решил не лечить некоторых своих пациентов обычными методами - он вообще перестал их лечить. Он отменял курс интенсивной терапии, отверг хирургическое вмешательство и предлагал, надеявшимся на чудо пациентам, “оригинальную методику лечения”, боясь назвать ее своим именем: “Доста-точно и “дефекта Каданникова”, - так думал он”. Вместо сильнейших препаратов он прописы-вал, жаждущим исцеления, безобидные витамины, вменял в рацион “целебные настои” - обычную родниковую воду, подкрашенную настойками горьких трав (лекарство должно быть горьким). Бедные получали это за бесплатно, веря в бескорыстие доброты. Богатые предпочи-тали платить - они не верили в бесплатное бескорыстие. Профессор брал деньги и не корысти ради - ради лечения пациентов, ради поддержания клиники в действующем состоянии. Пара-докс - действительно многие исцелялись. Профессор продолжил свои исследования, количест-во вылеченных пациентов росло, росла слава профессора, увеличивалась не востребованная кипа денег в его небольшом сейфе. Но на фоне изумительного исцеления одних другие паци-енты угасали с неимоверной скоростью, что позволяло профессору говорить о запущенных формах с которыми он был бороться не в силах. Но только он один знал - это ложь. Пациенты приходили с подозрением на онкологические заболевания, в некоторых не было даже призна-ков таковых, но потом ни с того ни сего начинался необъяснимый процесс прогресса заболе-вания. Вирус? Так почему он действует так избирательно? Не удовлетворительная экологиче-ская обстановка: токсины, консерогены? Но почему других она исцеляет? Генные механизмы регуляции... Это всего лишь предположение, гипотеза - красивая гипотеза, но кто больше сталкивается с ней, тот больше задает вопросов, разрушающий универсальность ссылок на генные механизмы. Высшая сила, сверхразум, бог?... Профессор Каданников человек науки - наука верит фактам. Он знал многих уважаемых ученных, уверовавших в небесные силы, но он знал - это была их капитуляция перед неизвестностью, это было признание своего бессилия перед необъяснимостью факта. Легче всего сослаться на бога, высший разум, гены или какое-нибудь астральное тело, управляющее процессами метаболизма и процессами разрушающими и прекращающими обмен веществ в организме, процессами прерывающими жизнь... Но как тяжело, жутко тяжело и жутко интересно только пытаться понять жизнь, понять как работает маятник оси, указывающей на приближение конца...
Как часто Каданникову казалось, что он знает что такое жизнь. Он видел так много смер-тей, так много мучительных расставаний с жизнью, что очень часто воспринимал смерть, как что-то естественное, а жизнь, как что-то нереальное - человеку всегда кажется, что нереаль-ность он знает лучше - меньше фактов подтверждающих недостоверность знания. Но вот не-реальность приобрела черты его облика.
Смерть... Сколько ему еще осталось? Рак на этой стадии развития не предсказуем: разви-тие дефекта клетки может распространяться год, полгода, а может и меньше... гораздо меньше. Механизмы этого явления ему не пока не ясны, но он чувствовал, что разгадка очень проста и он очень близок к ней. Профессору стало страшно и... очень жалко себя: давление на глаза, комок в горле - такие забытые чувства... И еще планы - он многое не успеет сделать, очень многое. А ведь еще не стар - жизнь только начинается. Клиника, звание профессора, призна-ние - устойчивая, заработанная, завоеванная им жизнь... Но толи еще будет. Врядли теперь в Нобелевском комитете найдутся аргументы против. Пусть основы лечения не ясны, но откры-тие дефекта Каданникова, чего-то да стоит, а подогнать под него какую-либо методику лече-ния всегда можно - клинические результаты на лицо. А сколько перенесено унижений, быто-вых неурядиц... Аспирантское общежитие, комната в девять метров квадратных, Нина, их пер-венец Сашка. И вот защитил кандидатскую, думали будет лучше, строили планы, родилась Таня... Но все теже девять метров квадратных... И работа, работа, работа. Тридцать, сорок больных на сопровождении и все в тяжелейшем состоянии. Неудачи, неудачи под снисходи-тельные, ироничные, а порой и злорадные замечания коллег. Интриги, выясняющие кто луч-ше. И как искры первые победы над недугом. Действительно искры раздувают пламя - вырабо-тался свой стиль, свой метод, утвердилось свое я. И первая удача для карьеры. улучшения жизни: оттянул время смерти крупного чиновника - взамен трехкомнатная квартира. За ним появился второй, третий... Квартира четырехкомнатная, в центре, во дворе отапливаемый га-раж с “Волгой”, Саша закончил 1-й медицинский, уже пишет докторскую, у него своя семья, свой особняк и две машины... Дочь по окончанию факультета журналистики уехала на стажи-ровку в Англию, там и осталась - вышла замуж за редактора очень влиятельной газеты. Нина на пенсии катается от одних внуков к другим, почему-то английских она любит больше. А у него по-прежнему осталась наука, работа, клиника, ученики и вот ... рак. Рак которому он от-дал годы - а за ним ничего...
Профессор вытер холодную испарину, покрывшую горячий лоб, лицо, шею. Он боялся смерти... Каждый год убеждаясь или убеждая себя, что самое лучшее его ожидает только впе-реди, что вот он наступил момент - момент начала новой жизни. Он отодвигал в неопределен-ное будущее естественный конец этой самой жизни - его личной жизни. “Вся наша жизнь - это лишь пролог к смерти...” Кто это сказал? Это он говорил сам себе видя чьи-то последние дни. Жизнь - это растянутое мгновение; смерть, как момент истины - сжатая в миг ожидания веч-ность...
Он начал перебирать свою рабочую картотеку, откладывая в одну сторону карточки с описанием успешного лечения, в другую, дрожащей рукой, ... другие... Первых было больше, не на много больше, но всеже больше, а в последнее время их прирост был значительнее. “Так чего это я паникую? - успокаивал себя Каданников”. Но неумолимая статистика всегда играет против вас. Его победы над болезнью были не его победами, а если и его, то он не понимал почему - он, который год-два назад знал о раке почти все, теперь ничего не понимал в его при-роде, развитии, течении. 37.8% - статистика его поражений согласно его личной картотеки, официальная статистика была куда более оптимистичной. Нет, он не был очковтирателем - он просто не знал чем объяснить процессы чудесного исцеления. Две трети шансов на победу - много это или мало? Для верящего и одного шанса из тысячи достаточно. А для него?... Про-фессор не верил в положительный исход для себя. Почему? Он лишь задал себе вопрос и сра-зу постарался забыть его - он боялся, что будет не тот ответ, не зная а какой ответ он хотел бы услышать...
В дверь осторожно постучали. Он посмотрел на часы - подходило обеденное время. На-верное это старшая сестра предлагает обед.
- Да, входите, - профессор сгреб все материалы анализов, касающиеся его, в стол.
Зашла старшая сестра-хозяйка.
- Вениамин Георгиевич, Вы обедать будете? - заботливыми или влюбленными глазами смотрела на него эта совсем еще не старая и довольно таки привлекательная женщина.
- Нет, Дарья Алексеевна, спасибо дорогая, сегодня у меня разгрузочный день.
- Так был вчера, - вырвалось у нее и она как бы испугалась того, что сказала - профессор не любил когда ему напоминают о его распорядке дня.
- Я решил увеличить время разгрузки для организма, - внешне профессор был спокоен и даже приветлив, - по системе Иванова, можно голодать столько сколько голодается.
- Сегодня на обед хамса в маринаде, - она опустила глаза. Профессор, когда обедал в клинике то требовал, чтобы ему подавали к обеду тоже что и всем пациентам, но в тоже время он знал, что ему готовят отдельно и вопреки своим принципам он не противился таким знакам внимания или признания.
- Спасибо, Дарьюшка, спасибо, я действительно не голоден, - профессор сделал вид что занят своими бумагами. Сестра-хозяйка развернулась и быстро ушла, ей не хотелось чтобы профессор заметил ее смущения когда она услышала из его уст ласкательно-уменьшительное свое имя. Она работала в клинике Каданникова очень давно и такое обращение было не в ди-ковинку, но вот в последнее время ее начальник и тайный властелин ее сердца был чем-то обеспокоен и очень мало обращал на нее внимания, справедливости ради, отмечая, что не только на нее. Профессор для многих был недосягаемым богом - печали богов не понятны смертным и вызывают еще большее поклонение...
Профессор посмотрел на часы, секундная стрелка ритмично отсчитывала очень короткие интервалы времени, слишком короткие, чтобы успеть что-нибудь сделать, но эти интервалы были неповторимы и из них состояла вся жизнь... “Каждая секунда последняя, - профессор, как бы заново открывал для себя давно известный факт, - каждая... Ну что же, может оно и к лучшему...” Теперь ему нужно решить, что в его жизни главнее, чтобы наилучшим образом распорядиться последними секундами, часами и днями, отпущенными ему неизвестными большими часами. Он почему-то нащупал свой пульс - ритмичные, четкие удары, нет даже намека на предсмертную аритмию - сердце не подведет...
Так что главнее, что?... Семья, дети?... Они как-то сами по себе и это наверное правиль-но. Он был хорошим семьянином и, как ему казалось, имел право говорить, что все, что он делал, делал во имя семьи, детей, их будущего, временами поступаясь даже своими принципа-ми. По окончанию института сын попал в престижную клинику и не потому, что за него хода-тайствовал отец - он был не против, когда ему сказали, что есть такая возможность и что было бы не плохо, если Вениамин Георгиевич возьмет под свою опеку другого, мягко говоря, не весьма достойного отпрыска. Затем наступила очередь защиты его “сырой” диссертации и отец со спокойной совестью подписывал хвалебные рецензии на другие работы, других дис-сертантов, зная, что те, кому нужно, поступят также. Вениамин Георгиевич очень долго и вни-мательно лечил декана факультета, на котором училась его дочь, настолько долго и внима-тельно, чтобы декан решил положительно вопрос о посылке его Татьяны на стажировку в Англию. Квартира, машина, дача и все атрибуты мещанского, в хорошем смысле слова, благо-получия - все это его труд, естественно при самом активном участии супруги. С женой ему действительно очень повезло - всю свою жизнь она отдала семье и ему, поступаясь своими женскими амбициями во имя того, что было важнее. Никаких упреков на жизнь, только пони-мание. 110 аспирантских рублей (тогда еще были такие деньги и их не сравнивали с курсом доллара), злополучные 9 метров квадратных, двое детей - и ее, все понимающий, взгляд... А как она радовалась их первой квартире - сразу с 9-ти метров в трехкомнатную, а потом через год - в четырехкомнатную с высокими потолками, с громадной, с такой же по площади как их комната в общежитии, застекленной лоджией. Дом в тихом районе столицы, рядом квартиры высших министерских чиновников и работников ЦК партии... Но она осталась прежней, такой как он тогда ее встретил на концерте в консерватории. Она бросила учебу - скрипка и пеленки Саши оказались не совместимы. “Как Ойстрах или Коган мне никогда не сыграть, - успокаива-ла она себя ... или его”. Сейчас собирается в Англию к внуку Вильяму... Странно, его внука зовут Вильям, говорят, что назвали в честь деда Вениамина. Нина уедет к Вильяму, он ей ни-чего не скажет, зачем - при любом исходе ей волноваться не стоит, она должна хоть частично вернуть себе молодость, консерваторию. Все что должно произойти касается только его одно-го: рождение и смерть - это сугубо личное дело. Появляемся мы на свет и уходим из него все-гда в одиночку - только в эти моменты нашего присутствия на земле мы доказываем свою не-повторимость, индивидуальность. Братские могилы, как и общество равных - только для поте-рявших свое имя... Что же главное было в его жизни?...
Умирающие на его глазах, преневзмогая боль, вспоминали чаще всего мать, бога - может это было главное в их жизни? Наверное нет - они умирали... Мать Вениамина Георгиевича умерла давно, сразу после рождения Тани, как бы хотела удостовериться, что род по женской линии сохранится. Бог... Профессор Каданников был не верующим, уж слишком много нави-дался за всю свою жизнь, чтобы верить в какую-то высшую управляющую силу. Конечно, с каждым днем, все больше познавая жизнь, он убеждался, что в этой жизни есть очень много для него неясного. Но это для профессора было нормальное явление, он двумя руками мог бы подписаться по Аристотелевским: “Если я знаю много, значит я ничего не знаю и чем меньше я знаю - тем знаю я больше...” Парадокс человеческого познания в том, что чем больше чело-вечество знает тем все меньше из этих знаний становится доступным отдельному человеку. Ученные, зарываясь в дебри своих наук, замечают все меньше и меньше вокруг и когда они достигают глубин, то оказывается, что сильно оторвались от реальности. А жизнь уже прошла и тогда остается одно - принять веру в высшее и недоступное: а то как же, казалось ты знаешь все а это “все” на самом деле ничего. С ним чуть не случилось тоже самое, когда он понял. что все что он знал о раке - это была всего лишь иллюзия знаний...
Когда это случилось... Наверное тогда, когда привезли Терещенко. Этот пациент был действительно безнадежен, ему оставалось жить считанные дни. Но не принять его было не возможно - Терещенко был из этих, из “новых”. Его привезли в сопровождении вооруженной охраны вместе с лечащим врачом, кандидатом наук, очень хорошим специалистом. Клиника Каданникова была последним пристанищем этого очень богатого человека, но никакие деньги ему уже помочь не могли. По не писанной этике врачей - безнадежному больному никогда не говорили о его состоянии, всячески вселяя в него надежду. И вот через два дня после поступ-ления пациента, когда счет его жизни пошел на часы, он попросил остаться Вениамина Геор-гиевича с ним один на один. Профессор в ожидании стандартного вопроса уже заготавливал такую же стандартную ложь.
- Профессор, я знаю, что дни мои или часы уже сочтены, - Терещенко говорил четким, лишь немного ослабленным болезнью голосом, голосом человека, который не любил когда его не слушают, - но через месяц начинаются выборы и мне очень важно посадить в правительство своих людей.
- “О чем это он, - подумал Каданников, - какие выборы, ему же осталось... - Он даже в мыслях боялся сказать правду, боясь. что ее услышит больной”...
- ... Вы, наверное, думаете, что вот чудак-человек - ему осталось несколько дней от силы, а он думает о выборах, о работе. Поймите меня: мое дело - это действительно дело моей жизни и я не хочу чтобы оно распалось после моей смерти, а для этого в правительстве должны быть мои люди. Поймите, профессор, и сделайте все, чтобы я протянул этот месяц - мне больше не нужно.
Вениамин Георгиевич уже не помнит почему он так сказал, но помнил точно, что верил в то что говорит:
- Вы проживете столько, сколько Вам нужно. Каждый человек живет столько сколько ему требуется, а не столько сколько положено.
- Спасибо, профессор, - Терещенко говорил спокойно, как будто речь шла о чем нибудь заурядном, а не о его жизни, - я знаю, что у Вас есть проблемы с оборудованием и с заработ-ной платой персоналу. Полмиллиона я уже выделил на оборудование, а заработную плату весь персонал клиники будет получать от меня лично все то время пока я здесь буду находиться.
Действительно, новое оборудование было получено... Но чуда всеравно не свершилось - Терещенко умер... Но умер он больше чем через месяц, после выборов, после того, как новый премьер сформировал новое правительство... Это действительно было чудом. И все это время. не выходя из клиники Терещенко работал, работал без устали, не считаясь с распорядком дня. Он даже начал поправляться... А как были довольны все работающие в клинике - они наконец-то получили зарплату и даже премию.
...В день когда был обнародован состав правительства Терещенко позвал себе в палату Каданникова и снова остался с ним один на один. Он вынул бутылку водки, налил два не пол-ных стакана, предназначенных для питьевой воды и подал один профессору.
- Надеюсь, док, - шутливым тоном говорил он, - Вы не откажите смертнику, выпить за его здоровье.
Они выпили и закусили, как в старые добрые времена лишь корочкой хлеба.
- Спасибо Вам профессор, спасибо, - он казался немного хмельным, это и не удивительно в его то состоянии, - Вы тогда правильно сказали, что каждый человек живет столько сколько ему нужно, очень правильно. Мне нужно было прожить эти шесть недель, нужно. А теперь вот чувствую пора - против природы не попрешь. Еще раз громадное спасибо, док. А теперь иди - ты сделал все что от тебя требовалось, - он не только перешел на “ты”, но и налил себе полный стакан водки и выпил его сам.
Каданников ушел, а через два часа Терещенко не стало... Каждый живет столько сколько ему нужно, наверное для того, чтобы сделать то, что считал делом своей жизни... А сколько ему нужно, что он считает делом своей жизни?...
Профессор снял трубку телефона, набрал номер, по этому номеру он звонил очень редко, только в случае крайней необходимости - он не любил давать повода начальству почувство-вать свою зависимость от них.
- Слушаю, - сообщил властный голос, владелец его никогда не представлялся - те кто звонят знают кому и зачем.
- Иван Петрович, здравствуйте, это Каданников Вас беспокоит, - профессор еще не по-нимал зачем он звонит: делиться “новостью”- врядли, хотя когда-то они были очень хорошо знакомы с нынешним зам.министра, тогда он был обычным молодым врачом проходившим в его отделении ординатуру. Кто мог тогда предвидеть, что молодой, щуплый молодой врач, вскоре потолстеет и бросит не привлекавшую его практику врача, сменив ее на работу меди-цинского администратора в достаточно короткие сроки добившись высокого служебного по-ложения.
- А, Вениамин Георгиевич, здравствуйте, давненько я не слышал Ваш голос. Как семья, как внуки? - Профессор знал, что заместителю министра безразличны его семейные дела, но долгие годы работы на руководящих должностях выработали свой стиль, свою этику общения - этику доброжелательного обмана.
- Да все нормально - все живы здоровы, - что еще мог ответить человек, узнавший свой приговор.
- Да не скромничайте, не скромничайте, Вениамин Георгиевич, у вас все отлично. Вчера видел и слушал Татьяну, хороший журналист и очень симпатичный, я бы сказал очень краси-вый. Кстати, у меня есть к ней интересные предложения, будете звонить передайте привет, - бодрый голос зам.министра заглушал не убывающую тревогу и смятение души.
- А где Вы ее видели? - чего греха таить, профессору были лестны упоминания о его до-чери, он и сам считал ее очень красивой женщиной - она была многим похожа не него.
- На канале CNN, у меня спутниковая антенна, она ведет там рубрику о музыкальной жизни. Так что Вы, Вениамин Георгиевич, не забудьте ей сказать, что есть у нас интересные предложения и для CNN.
Профессор на мгновение задумался. Оказывается, он не знал где работает его дочь - знал, что журналистом в компании своего мужа, а также он ни как не мог понять, какой интерес му-зыкальной рубрики к медицине...
Хорошо, Иван Петрович, передам... - профессор понимал, что к зам. министра он звонил не по поводу узнать его мнение о профессиональных качествах его дочери, он понимал, что у руководства нужно чего-то просить. - Иван Петрович, мне нужно в отпуск, я уже несколько лет не был в отпуску.
- Да какие проблемы. No problems, как говорят американцы. Сейчас дам распоряжение, отпечатают приказ и все. Вам с какого числа и насколько?
- Недельки на две, думаю достаточно, - как-то неуверенно сказал профессор, думая, - за-чем мне отпуск и почему две недели, что мне так мало осталось...
- Не скромничайте, Вениамин Георгиевич, какие две недели - месяц. Месяц и не меньше - отдыхайте. Если хотите то и путевочку организуем, у нас есть и Кипр, и Эмираты, а хотите Крым, Кавказ. но Кавказ не рекомендую - там часто стреляют...
“Какая путевка, какие Эмираты, какой Кавказ?.. - мысленно спрашивал своего довольно-го собеседника профессор, - У меня люди забыли когда вовремя получали крохи, именуемые зарплатой, больные сами приносят медикаменты, свои постели. На медицину денег нет - на путевки деньги есть...”
- ... Нет, спасибо, Иван Петрович. Мне, если можно, то с завтрашнего дня.
- Хорошо, передавайте дела своему заму. И не забудьте позвонить дочери...
Вениамин Георгиевич положил затихшую трубку.
Отпуск... Зачем ему отпуск? Взять все рабочие материалы и поехать в родные места, к се-стре, в небольшой городок на берегу реки Унжа притока Волги и там в тиши в спокойствии все хорошенько обдумать и наконец-то написать давно задуманную монографию или книгу о раке, о дефекте Каданникова, о методе Каданникова... Книгу о том, как избежать неизбежного - книгу обман... Впрочем все книги в той или иной степени лгут - ведь они о нашем представ-лении жизни... и смерти... - а мы так мало знаем об этом. Может его мысли, его труд, сконцен-трированный в этих мыслях, кому-то поможет узнать больше - поможет избежать лжи, избе-жать жизни...
Профессор начал собирать свои рабочие материалы. Как бы там ни было - решение при-нято и он понимал, что находиться сейчас в клинике, среди больных, каждый день напоми-нающих ему о его участи, он не сможет...
С женой объяснился очень просто, сказал, что устал и хочет поработать над книгой. А так как в городе этого сделать - всеравно не дадут, будут все время тревожить вызовами, то наилучший вариант это ехать на родину и не только в книге дело - человек должен почаще припадать к своим корням, чтобы понять откуда исходит его личная сила. Жена поверила, но всеже она заметила, что с мужем что-то произошло.
- Веня, что случилось, ты сегодня какой-то не такой? - Она ласково гладила его седые жесткие волосы. - Неприятности на работе?
- Да нет, все хорошо, Нина, устал, жутко устал, а так еще много нужно сделать.
- Хорошо, милый, хорошо, поедешь, отдохнешь недельку-другую, я тебя подожду, а по-том когда приедешь проводишь меня в Англию, Вильям уже говорить начал, смешной такой, называет меня “бэби”...
Она начала собирать его в дорогу. Наконец-то, у женщины, долгие годы привыкшей быть матерью семейства появилась возможность реализовать свои сдерживаемые порывы своей материнской заботливости - в дорогу профессора готовили как будто в дальнюю экспедицию на многие годы. Вениамин Георгиевич поначалу решил было ехать обычными средствами об-щественного транспорта: поездом, автобусом и остаток пути пешком. Но смотря на увесистую поклажу, на глазах набирающую вес, решил ехать машиной...
“Проедусь по русским дорогам, возьму с собой палатку, удочки... - думал профессор, смотря на суетливые приготовления жены. - Боже мой, какие еще удочки, жить может оста-лось каких-то несколько недель, а он удочки...”
А ведь он так давно не сидел возле речки, не смотрел на завораживающее движение во-ды, текущей куда-то очень далеко... вечно текущей... Когда последний раз он был на рыбалке? Вместе с Сашей, когда ему было лет десять... Сейчас его старшей внучке будет столько же... А когда ему самому было десять, летом не было и дня чтобы он не пропадал у речки купаясь и ловя рыбу. Потом утонул друг Витька, ему было одиннадцать, а сейчас им было бы по пятьде-сят девять - год до пенсии, а там можно было бы опять, как в детстве - купаться и ловить ры-бу... Витька уже не будет ловить рыбу и купаться... Нет - удочки он возьмет обязательно...
- ... Деньги рассредоточь по разным местам - время сейчас такое ненадежное, люди такие кругом, - давала советы жена, пришивая потайные карманы на его джинсы, - доллары спря-чешь в эти карманы, я тебе их сделала не промокаемыми, никто не найдет, - она откусила нит-ку и, любуясь своей работой, протянула ему джинсы, продолжая и далее давать советы, - рубли по карманам и в машину под сидение. Деньги должны быть всегда при тебе...
Деньги... Куда ему деть те деньги - преподношение богатых пациентов, которые он хра-нил в сейфе, сколько их там? Он никогда их не считал. Терещенко дал сразу десять пачек в стодолларовых купюрах - сто тысяч, целая уйма денег.
- Док, это для меня сейчас мусор, а ты, я знаю, пустишь все это в дело, - сказал тогда он, насильно всовывая деньги в руки Вениамина Георгиевича...
Для него они сейчас тоже мусор, а на какое дело он мог бы их применить? Накупить бес-полезных, а скорее всего вредных медикаментов, закупить новые биохимические анализаторы, которые он видел на выставке медицинского оборудования в Мюнхене, раздать нуждающим-ся?...
- Нина, ключ от моего сейфа будет в рабочем столе кабинета в самой нижней шухляде, в тайнике, ты знаешь, - сказал он жене.
- А зачем он мне? - спросила жена, укладывая стопку носков.
- Да мало чего, - ответил Вениамин Георгиевич, подумав, смотря на приготовления жены, - “А зачем мне столько носков, платков, рубашек, что я на сто лет туда собрался... Для вечной жизни одежда не нужна...”
- Да ты что, умирать собрался? - она шутливо погрозила ему пальцем, - Смотри у меня, не балуй, обещал же на бриллиантовую свадьбу кольцо с бриллиантом подарить...
...Обещал, ты смотри помнит, а ведь было это в день их обычной свадьбы. Была уже се-ребряная... Бриллиантовая - это сколько? Семьдесят пять. Ему будет почти сто... Будет ли?... А ведь хотел прожить до ста всегда старался вести здоровый образ жизни: по Амосову, по Ива-нову, по Брэгу... Здоровый образ жизни - это очередная ложь: Амосов живет благодаря посто-янно меняемым сердечным стимуляторам, Иванов был обычным шизофреником и прожил очень мало, Брэг - миллионер, бездельник и бабник, скрывавший свой возраст, настоящий образ жизни и множество проделанных операций... Нужно будет завтра купить ей это кольцо и положить в сейф...
- Спички, соль, я положила отдельно в непромокаемый пакет, бутерброды сделаю завтра утром перед отъездом, возьмешь пару бутылок водки - мало ли что, водка порою лучше чем деньги...
...Когда они умирают, то стараются забросить все то, что, по их мнению, являлось вред-ными привычками: спиртное, курево, чай, кофе. Единицы начинают сильно пить, каким-то образом, минуя все запреты, доставая водку - Каданников догадывался, что это дело рук сго-ворчивых за малую сумму или сердобольных сестер и санитарок. Терещенко тот последний свой месяц пил только кофе и ежедневно к обеду красное вино “Каберне”, а с посетителями и более крепкие напитки. Сколько он выпил за два часа до смерти? Бутылку или полторы... Он бросил свои деньги и в последний момент времени решил напиться - со страху или от безыс-ходности, а может ему просто захотелось быть пьяным и веселым...
- ... Подаришь своей сестре мою нутриевую шубку, я ее почти не носила, да и великовата она на меня - а на нее будет как раз впору; мужу ее я купила американскую шляпу Stenson - он же у нее фермер; старшему - программируемый калькулятор, он же студент; Верке - джинсы. сейчас такие модные...
...Вещи... У них так много вещей, откуда? Но без вещей как-то живется не очень уютно. Ему нравится его дубовый рабочий стол, его огромное кожаное кресло в котором можно не только сидеть но и спать... А ведь свою кандидатскую он написал почти всю сидя на корточ-ках, докторскую - в перерывах между операциями и во время ночных дежурств... На своем ог-ромном столе, сидя в своем удобном кресле он еще ничего не написал... Ничего... Добившись уюта, позабыл ради чего он его добивался - неужели ради самого уюта... Вещи, создающие ощущение уюта не могут заменить уют души... Его душа была не спокойна и это перед тем как могла навеки приобрести вечный покой - значит вечного покоя нет - покой возможен только при жизни, активной жизни...
- ...Книги брать будешь?
- Нет, они мне нужны...
...Книги, множество книг на полках, почти все он прочитал. Чужие мысли, чужие знания породили его мысли. На полочке возле самого стола стоят и его книги, брошюры, сборники, где были и его статьи. Что-то новое он написал в них о жизни? Наверное нет - он чаще писал о симптомах смерти и том, как обмануть себя, не замечая их... Мудрость книг, мудрость поколе-ний - сможет ли она заменить его мудрость, мудрость его жизни, отвлечь от ее неизменного конца...
- Никого не подсаживай, сейчас такое твориться на дорогах. Постоянно предупреждают в криминальных хрониках особенно против голосующих девиц, они всегда связаны с бандой, а им человека сейчас убить за машину ничего не стоит...
...Очень много сейчас стало крови. Когда он работал в городской больнице, то для под-держания хирургической формы очень часто ассистировал коллегам, а то и сам оперировал, в экстраординарных случаях по ночам, когда оставался дежурить а дежурный хирург-травматолог не мог осилить количества поступающих покалеченных ночной жизнью пациен-тов. Хороший онколог обязан быть хорошим хирургом. Но “его опухоли” и пораженные тка-ни, медленно убивающие людей, были ничто по сравнению с результатами вандализма людей. Особенно в последнее время... Как будто из позабытых агиток о возрастающей преступности Запада, плоды этой самой доморощенной преступности заставляли задуматься над сутью чело-века - разумен ли он и уж очень далеко оторвался от животного мира. Разум человека, его гу-манизм держится на страхе потерять свою жизнь, а если такого страха нет, то в природе нет такой жестокости на которую способен человек: его жестокость - это его разум... Он сшивал покромсанные этим разумом тела, он пытался вернуть в них жизнь и радовался как ребенок, когда ему это удавалось. Но всегда ли он делал правильно.
- ...Лучше бы я умер, зачем Вы спасли меня, я ей такой не нужен, - плакал молодой па-рень, какие-то садисты варварским способом лишили его конечностей лишь потому, что он ухаживал за девушкой с ихнего квартала...
- Док, я должен жить иначе всем вам здесь каюк! - Кричал израненный в разборках во-ровской авторитет, которому и так грозила расстрельная статья...
Он всех спасал... Жизнь сама выбирает того кто ей нужен, он лишь старался ей помочь или выполнить ее приказ... просьбу... Когда в твоей руке скальпель, хирургическая игла, ты чувствуешь себя богом который в праве решать за кого-то и лишь со временем ты понимаешь, что являешься лишь должником перед своей собственной жизнью... Рассчитался ли он с ней сполна?...
Из этого шумного и задымленного города лучше выезжать ранним утром, практически нет вероятности попасть в пробки, не так надоедают светофоры, да и дышится гораздо легче. Профессор Каданников выехал в четыре часа утра. Он любил ехать по спящему городу, пред-ставляя себя его маленьким властелином. Но к его удивлению, город не казался слишком сон-ным, особенно в центре: все также ярко светились рекламные щиты, где-то играла музыка, а по широким аллеям ходили не очень одинокие прохожие, в основном молодые люди. Да и до-рога не была пустынной, как тогда, когда он таким же утром выезжал на похороны своей ма-тери. А сейчас... Не хорошие ассоциации. Он чуть не проехал на красный свет. Движение было не таким как днем, но дороги как и аллеи не выглядели пустынными: то и дело на большой скорости проносились дорогие машины и даже ревущие мотоциклы со своими черно-кожаными седоками. Несколько раз по пути он встречал воющие сиренами белые машины “скорой помощи”, но чаще черные и серые - милицейские. Да, город изменился, он стал ярче и жестче. Если жизнь - это горение, то чем больше огня тем больше жертв. Может быть и он перегорел жизнью...
Вот и кольцевая. Каданников решил ехать через Сергиево-Посад, Ярославль, Кострому. Получалось немного дольше и эта дорога была не такой хорошей, как на Нижний Новгород, хотя можно говорить о качестве дорог, если речь заходит о России, даже кольцевая и то начала медленно разрушаться, а сколько было шуму и обещаний построить по лучшим мировым об-разцам. Вот в Голландии, Германии дороги... Но профессору всеравно больше нравились свои, родные. Почему? Трудно объяснить, почему гораздо приятнее ехать среди холмов, полей и лесов, встречая деревянные избы и заинтересованные взгляды не очень сытых людей. Там ше-стьсот километров он проехал бы за день и не очень устал бы, но здесь все может случится. А может он хочет чтобы что-то случилось...
Пост ГАИ, милиционеры в бронежелетах, с автоматами, тогда этого не было, тогда и это-го поста не было. Остановили, проверили все документы, вежливо попросили открыть багаж-ник, спросили куда едет и вежливо, сонными голосами пожелали счастливого пути и преду-предили о возможных попутчиках, которых лучше не брать. Все таки, что-то изменилось в жизни, но что? “Кто не понимает жизни - уходит из нее иначе она его выбрасывает сама, - так им, студентам, будущим врачам, пояснял причину суицида странный преподаватель психоло-гии профессор Блаженов”. Может в этом причина - он не понимает жизни и она его выбрасы-вает?...
А жизнь прекрасна. И дороги не так уж плохие, редкие выбоины, да и те что встречаются почаще не дают водителю расслабиться, уснуть. И такие прекрасные места вокруг дороги. Эти русские леса Восточно-Европейской равнины. Белоствольные березы. мохнатые ели и могучие дубы, они стояли и будут так стоять, если не помешает этому человеческая глупость, алчность или обычная жажда все уничтожать. Деревья, как люди, имеют свой срок жизни: одни падают сами, сломавшись от старости и непогоды; других “планово” уничтожают и “планово” восста-навливают - но леса стоят, потому, что человечество понимает - без них ему не выжить. А вы-жить ли человечеству без профессора Каданникова?... Профессор тяжело вздохнул и даже улыбнулся своим мыслям... Кто такой Каданников - он всего лишь врач, пытающийся помочь или противостоять природе. Выживает тот, кто нужен. Нужен ли он - простой сын человече-ский? Пока что человечество много сделало, чтобы себя уничтожить. Может оно не понимает как жизнь прекрасна? Как красивы не вырублены деревья, не загаженные реки, как красив здоровый человек...

2.
 Она была по своему красива настолько может быть красивой молодая женщина или ско-рее всего девушка - на вид ей было около двадцати. Высокая и стройная в облегающем черном платье с глубокими разрезами при помощи которых легкий ветерок показывал проезжающим машинам ее великолепные ноги. Как то странно было видеть ранним прохладным утром легко одетую женщину с небольшой косметической сумочкой в руках, одиноко стоящей на пустын-ной дороге посреди лесов, начинающихся за Сергиво-Посадом. Может из-за этой странности никто не останавливался на ее умоляющий призыв руки, или все водители были напуганы своими женами и милиционерами...
Профессор Каданников остановился - он уже многого перестал бояться, он даже не думал о страхе.
- Я еду в Ярославль, - сказал он ей, открыв боковую дверь.
- Я тоже, - ответила она с легкой хрипотцой в голосе, дрожа от холода и дохнув на него сильным ментоловым запахом жевательной резинки, стараясь при этом как-то натянуто и фальшиво изобразить доброжелательную улыбку, - но у меня денег нет.
- Я не таксист, я просто остановился, - даже немного смущаясь объяснил Вениамин Геор-гиевич.
- Хорошо, потом как-нибудь рассчитаемся, - неожиданно развязанным тоном сказала она и, почему-то осмотревшись по сторонам, по хозяйски уселась рядом с профессором, наполнив салон автомобиля сильным запахом дешевой туалетной воды и заложив ногу на ногу, показы-вая свои великолепные бедра и стройные голени.
Но не только у нее были красивы ноги. Каданников успел рассмотреть миловидное лицо со слегка вздернутым носиком и пухленькими губками, которое немного портила неумело на-несенная помада. Зеленовато-серые глаза на короткое мгновение цепко охватывали весь облик профессора, пытаюсь изучить его - так всегда поступают, когда приходится некоторое время быть вместе ранее не знакомым людям.
Некоторое время ехали молча, первой заговорила она.
- Долго ехать до Ярославля? - спросила она своим хрипловатым голосом.
- Часа четыре, - ответил профессор, подумав о ее голосовых связках.
- Ого, сдуреть можно, - она начала по-хозяйски осматривать салон, - а музыка у тебя есть?
- Радиоприемник, - и профессор включил радиоприемник, всегда настроенный на “Ма-як”, передавали скрипичный концерт Брамса.
- Что за тягомотина? Ничего поприличнее нет?
- Это Брамс, скрипичный концерт в Ре-мажоре.
- Ты что, музыкант?
“Она наверное со всеми разговаривает на ты, - подумал профессор и его, хотя и привык-шего к почитанию, но видевшего всякое, это ничуть не возмутило, даже немного развеселило - ему стало приятно что с ним на ты эта красивая молодая девушка”.
- Нет, я врач, - отвечал он наблюдая за дорогой.
- А-а-а, - понимающе протянула она, - наверное, бабок куры не клюют?
- Да не жалуюсь, - ответил Каданников, почему-то даже в глубине души не возмущаясь бесцеремонностью незнакомки.
- Венерку лечишь?
- Чего? - не понял профессор.
- Ну-у, сифон, трипак, ты что не понимаешь? - ее глаза посмотрели внимательно и даже слегка насмешливо.
- Нет, - Каданников понял о каких заболеваниях идет речь, - я ... хирург.
- А-а-а, людей режешь. Да ты не бойсь - я чистая. Это я так спросила, - сказала она будто оправдываясь. - Подруга моя залетела, так с нее столько слупили за лечение, что теперь пол-жизни отрабатывать будет.
...Деньги. Он никогда не задумывался над тем сколько ему платят благодарные пациенты и где они берут свои деньги. Терещенко вывалил чуть ли не миллион сразу, зная что не изле-чим. Некоторые приносят лишь цветы, многие различные бутылки а в придачу коробки кон-фет. Если бы он пил то что приносят то врядли смог бы хорошо лечить других. Может кто-то еще отрабатывает принесенные ему деньги. Все-таки нет, он никогда не требует плату и всегда от нее отказывается, но быстро уступает настойчивым просьбам благодарных пациентов, ско-рее из-за того чтобы не обидеть их и вселить веру в успешность лечения: человеку привычнее думать - уплачено, значит сделано на совесть и нет снедающего чувства долга, вины, которым подвержены невротические личности, а именно они чаще всего болеют или хотят болеть...
- Ты куришь? - опять после незначительной паузы спросила она.
- Нет.
- Бережешь здоровье и правильно. Кто не курит и не пьет тот здоровеньким помрет, - она сделала попытку сдавленно засмеяться, получился какой-то тихий хрип, - А я вот курю и пью, потому что жизнь одна, - сказала она как-то почти грустно.
- Вам наверное курить нельзя, у Вас что-то с голосовыми связками, - в Каданникове про-снулся врач.
- Да вы все врачи одинаковы, если бы могли, то запретили бы саму жизнь. Хочь анек-дот...
И она рассказала анекдот о запрещающем враче и отвергающим эти запреты пациенте, только и жившего благодаря этим запретам. Каданников попытался улыбнуться, отметив про себя, что в этом анекдоте есть много правды, но очень древний анекдот его не интересовал, его внимание было приковано к ее руке. Когда она рассказывала, то может для того, чтобы улуч-шить эффект восприятия, положила свою руку ему на бедро. Профессора как будто пронзила молния, ему стало жарко. Руку она приняла, но горячая печать ее ладони так и осталась на его бедре, рефлекторно отражаясь в груди, мозге. Он инстинктивно скосил взгляд на ее шею, грудь. И ему показалось, что она заметила этот взгляд.
- Я дорого не возьму, - сказала она как-то очень спокойно, смотря в окно, - миньет де-шевле.
До профессора Каданникова не сразу дошел смысл сказанного ею. Он профессиональный медик, он не был ханжей и знал очень много о сексе и о всех сторонах его. Но эти знания были сродни знаниям астронома, знающего почти все о солнце, наблюдающего его каждый день, но так ни разу и коснувшись его горячей поверхности, потому, что считал это не возможным. И вот он слегка коснулся случайного лучика. Первое о чем подумал профессор то, что каким-то своим поведением он дал повод для такого предложения и ему даже стало стыдно за себя, хотя он был твердо уверен, что даже мыслей о этом у него не возникало. Да он признавал - девушка красива, но не больше. Но только вот этот огонь на бедре, это касание лучика, как его объяс-нить...
- Вы ошиблись, - говорил он стараясь также выглядеть абсолютно спокойным, - я подоб-ным не занимаюсь...
...С женой все произошло как-то само собой, без особой договоренности - они просто на-чали спать на отдельных кроватях, а он все чаще даже в другой комнате, в своем кабинете. Не было никаких взаимных претензий, не было того что называется постклимаксным психозом - отношение сохранились прежние, теплые, дружеские, такие как должны быть между любящи-ми и уважающими друг друга супругами. Да и раньше в молодости: работа до изнеможения, девять метров квадратных, тонкие перегородки через которые было слышно даже дыхание... Если что-нибудь не доступно - его отрицают. Они с женой научились отрицать секс, искренне считая современные сексуальные нравы чем-то противоестественным...
- Бабок стало жалко, так и скажи, хмырь старый, на шару думал, за подвоз, - она нервни-чала, чувствовала себя в чем-то оскорбленной и поэтому пыталась оскорбить профессора, - маньяк, извращенец.
Вениамин Георгиевич остановил машину, он понимал что нужно возмущаться, негодо-вать, но к своему удивлению обнаружил, что не испытывает подобных эмоций. Подчиняясь скорее разуму чем чувствам, он, не глуша двигатель, вышел из машины, обошел ее и попытал-ся открыть дверцу с другой стороны возле его попутчицы. Дверца была заперта изнутри.
- Откройте и покиньте мою машину! - громко сказал профессор.
И тут случилось то, чего он не ожидал. Она быстро перебралась на его место водителя, закрыла другую дверь, включила сцепление. Спасая свою жизнь, профессор отпрыгнул в сто-рону. Его “Волга” рванула с места и, надрывно ревя и как-то странно виляя, умчалась от него. Неожиданный поворот событий на некоторое время ввел его в состояние близкое к шоковому. Он стоял на обочине дороги, окруженной лесами, без документов (чтобы не мешали он поло-жил их в сумку), правда права, технический паспорт на автомобиль и почти все деньги были при нем (не любил искать то, что может неожиданно понадобиться). Мимо проносились ма-шины - было начало утра и все спешили наполнить новый день смыслом своего существова-ния, поэтому никто не обратил внимание на одинокого высокого старика стоящего в растерян-ности у обочины.
Первое о чем он подумал - о милиции. Но среди этих лесов милиции не было. Остано-вить попутку - но куда ехать? Назад домой не хотелось, вперед - не было понятно зачем. До Переславль-Залесского оставалось километров 30-35. Он решил остановить попутку, доехать до Переславль-Залесского или до ближайшего поста ГАИ, сообщить о случившемся и далее действовать по обстоятельствам...
Но нужно ли кому-то сообщать, нужно ли связываться с милицией... Это все время, а ему его отпущено не так уж и много и стоит ли эта машина этого времени. Даже в том случае если он немыслимым способом победит рак, денег оставленных в личном сейфе достаточно, чтобы купить несколько таких... Его записи, материалы его исследований - будущее его книги, буду-щее его признания - это он носит всегда с собой, что в памяти, что в сердце, что в снах... Ко-гда-то ему снились его первые огорчения - его первые умершие пациенты. Потом начали сниться выжившие. А потом сны исчезли... И вот начали сниться опять. Странные сны с неви-данными картинами, с ранее не встречавшимися людьми... Высокие деревья похожие на паль-мы, высокие здания, по всей видимости храмы и какие-то люди, лечащие других людей. Сны повторялись и однажды он понял, что эти люди лечат друг друга - их жизнь посвящена взаи-молечению, так они спасают жизнь в общем...
- Что это я паникую, - тихо сказал профессор, стараясь уловить изменения в своем голо-се, знакомых вибраций уверенности он не расслышал, - 37.8 процента против меня, но ведь 62.2 - за. Шансы - почти один к трем... У одной трети сто процентов против, у двух третьих сто процентов за... Главное - попасть в нужную треть...
Его голос ни кем кроме него не был услышан. Оставались мысли...
...Может не нужно думать о частях делящих людей на победителей рака и побежденных им... Смерть непобедима, но она существует благодаря жизни. Люди умирают от гриппа, от случайного пореза и даже от укуса пчелы. Вот еще этот СПИД, знакомый академик утвержда-ет, что это лишь проявление естественной генетической межвидовой регуляции, тоже самое можно сказать и о раке, и о любой смерти. А сколько гибнет в автокатастрофах, да и просто так по глупости или слишком из-за большого разума, создавшего машин-убийц, отравляющую промышленность и не только... - может это все тоже проявление межвидовой регуляции... Может и ей осталось жить очень мало, может у нее СПИД, при ее то образе жизни... Да она и машину водить толком не умеет и если будет ехать дальше, так как начала, то авария - это лишь дело времени...
- Боже, она же может разбиться, - как будто в продолжение своих мыслей пробормотал профессор.
Подул холодный, влажный ветер, стало вдруг темнее, как будто вместо того чтобы нача-лось светлое утро решила вернуться ночь. Он поднял глаза вверх - все небо постепенно заво-лакивалось громадными черными тучами, уже слышались могучие раскаты грома. Вениамин Георгиевич подошел ближе к проезжей части дороги и поднял руку, пытаясь остановить по-путный транспорт. Ему казалось - он предчувствовал беду. А машины все также на высокой скорости проносились мимо: водители их или очень спешили, или очень внимательно следили за дорогой, не замечая одинокого старика, или они, поверив милиции и своим женам, боялись останавливаться - скорее всего им такими казаться было удобнее.
Но вот возле профессора притормозила грузовая “Газель” с грузовым отсеком крытым брезентовым тентом. В кабине водителя, кроме него находилось, прижавшись друг к другу две девушки лет шестнадцати-семнадцати. Водитель - толстый детина, с короткой стрижкой и по-крытым редкой растительность довольным лицом, напоминающее лоснящийся помидор, уты-канный острыми волосиками, почти упал на колени смятенных девушек, открыл дверцу и спросил Каданникова:
- Куда собрался, дед?
- Здравствуйте, - профессор как-то стало не ловко, он не привык просить, а еще ему пока-залось, что он является причиной неудобств, испытываемых девушками, - у меня увели маши-ну и мне нужно к ближайшему милицейскому пункту или посту ГАИ.
- Фит-ти - мит-т-и, во народ пошел, машина то небось “Запорожец”? - спрашивал небри-тый помидор уже лежа всем своим упитанным телом на сжавшихся от смущения и неудобства девушками.
- Нет, “Волга” черная, - ответил профессор не понимая при чем здесь марка автомобиля, когда человек нуждается в помощи, ведь он, в свою бытность, никогда не спрашивал в попав-ших в автомобильную аварию на каких автомобилях они ездили - он их спасал.
-Червончик гони, организуем доставку до Переславля, а там найдешь что хочешь.
- Хорошо, - и Вениамин Георгиевич, привыкший сразу расплачиваться за все, предостав-ляемые ему услуги, поспешно вынул десять новых, их еще называли деноминированными, рублей, протягивая их водителю.
- Дед, эти деньги подаришь своей бабке, - небритый помидор немного измялся и стал ехидно-недовольным, - десять баксов, долларов значит.
Доллары жена зашила ему в потайной карман джинсов, вспарывать его было несколько неудобно - он находился во внутренней стороне, да и наверное не безопасно - профессору не хотелось сокращать количество дней отпущенных ему раком. Он знал, что есть непонятный для него курс обмена рублей на доллары, интересующий людей больше чем погода и между-народные события не влияющие на этот курс.
- А рубли по курсу пойдут? - с надеждой переспросил он.
- Ну, вали стольник, куда от тебя денешься, - толстяк вздохнул и протянул руку с раскры-той ладонью.
Вениамин Георгиевич также поспешно вынул сотенную купюру. Водитель не вставая с девушек посмотрел купюру на свет и махнул профессору:
- Вали, дед, на кузов, только быстро и не шуметь мне там, - водитель закрыл дверцу и на-конец-то встал с девушек, пряча деньги в карман и пытаясь при этом изобразить галантного кавалера, - дамы, извиняйте за неудобства, все ради уважения к старости.
В кузове автомобиля на толстой доске, служившей скамейкой сидело две пожилые, по всей видимости, деревенские женщины, приблизительно одного возраста с Каданниковым, но может быть и моложе - женщины в русских деревнях стареют очень рано. Возле них стояли чем-то наполненные мешки. Профессор робко поздоровался ища глазами куда б ему присесть, женщины подвинулись, освобождая место. Как только профессор сгибаясь приблизился к ска-мье, как машина резко сорвалась с места и он плюхнулся прямо на этих женщин.
- Извините, - сказал профессор и почему-то на миг вспомнил толстого водителя, лежаще-го на смущенных девушках.
- Вот, черт окоянный, не дрова везешь - людей! - возмутилась одна из женщин действия-ми водителя и затем спросила Каданникову, - Не ушибся, мил человек?
- Нет, спасибо, - ответил профессор, потирая ушибленную голову и руку.
- Вот халдей, вот басурман, - продолжала возмущаться женщина, водителем, - небось и деньги еще содрал?
Профессор виновато улыбнулся и поежился, хотя было лето и июльские горячие деньки были в самом разгаре - утро в лесной, болотистой местности было слегка прохладным, а ветер, врывающийся под брезентовый тент, оказался и вовсе холодным.
- И сколько слупил? - интересовалась женщина, потуже завязывая свой платок, другая лишь молча рассматривала профессора.
- Сто, - коротко ответил профессор.
- Сто, вот сволочь, - возмутилась опять его непрошеная собеседница, - у меня пенсия че-тыреста.
- У меня в клинике оклад санитарки триста, - сделал для себя открытие профессор а по-лучилось, что он поддерживает разговор.
- С нас слупил по двадцать мы от Двориков едем, - а затем добавила, - ой и дождь будет, опять картошка вся погниет как в том году.
- Зачем платил, - отозвалась почти басом другая женщина, - деньги лишние, чтоль?
- Да у меня машину увели, - профессор хотел было все рассказать, но передумал да и го-ворить стало труднее - губы начали деревенеть.
- Что твориться, что твориться, - покачала головой женщина сидевшая ближе и начавшая разговор с Каданниковым, - и дорогая машина-то?
- Не знаю, я ее еще при советской власти покупал, - ответил профессор.
- Тогда мы все могли купить. Пожили при коммунизме не замечая этого, теперь только вспоминать приходится, - пробасила другая.
Прогремел сильный раскат грома, как будто рядом взорвался огромный снаряд. Машина резко затормозила, Каданников опять ушибся головой о трубу каркаса тента. Было слышно, что водитель с кем-то разговаривает. Сердце Каданникова вздрогнуло - он узнал голос, ее го-лос. Он привстал и направился к выходу, отвернул тент. Только он это сделал, как к его ногам упала его же сумка с его же вещами, затем другая с подарками, приготовленными его женой, родственникам. Из этой сумки торчал рукав нутриевой шубки. было видно, что ее вынимали. Вот появилась она, энергично взявшись своими красивыми руками на борт кузова, закинула свою стройную ногу и...
 И в этот момент их глаза встретились...
Она быстро перенесла ногу обратно и отскочила на один шаг назад, испугано смотря на Каданникова. Тот смотрел то на нее то на свою машину, стоявшей почему-то в неглубоком кювете.
- Ну что там, - послышался голос водителя “Газели”, - уселись все или нет?
- Еще подождите одну минуту! - крикнул профессор, привыкший к точности, и начал бы-стро выгружать свои сумки обратно.
- Что там еще? - раздался голос водителя и с кабины показалось его немного удивленное лицо, ставшее в этот момент похожим на не бритое, толстое лицо - помидоры не умеют удив-ляться.
- Все езжайте, - махнул рукой профессор. Упали первые крупные капли дождя. Яркая вспышка молнии озарила все вокруг и почти одновременно раздался оглушительный грохот, казалось что небо раскололось пополам и вот-вот сейчас упадет на землю и всех накроет своей многокилометровой тяжестью.
Лицо спряталось и “Газель”, медленно набирая скорость, скрылась за ближайшим пово-ротом...
Они стояли на расстоянии пяти шагов друг от друга. Дождь усиливался... Вениамин Ге-оргиевич взял две своих сумки и спустился в кювет к машине. Открыл дверцы, загрузил опять сумки. Ключи так и оставались в замке зажигания - он завел двигатель, прислушался к его ра-боте, все кажется было нормально. Включил заднюю передачу, немного отъехал назад, увели-чивая расстояние для разгона, Немного разогнав автомобиль выехал на дорогу.
“Все нормально, - подумал он, - судя по всему, она не справилась с управлением и съеха-ла в кювет, сбросив газ, двигатель заглох. А впрочем, какая разница...”
Профессор посмотрел в зеркало заднего вида, опять включил первую передачу, собира-ясь продолжить неожиданно прерванный свой путь. На какой-то миг его взгляд задержался на ее отражении в зеркале - она по прежнему стояла и смотрела на его машину, а может быть и на него и что-то в ее позе напомнило ему маленького брошенного на произвол судьбы, мокнуще-го под дождем, голодного котенка с надеждой смотрящего на всех проходящих, ищи состра-дания или хотя бы сочувствия. Не понимая для чего он это делает, а подчиняясь лишь своему неосознанному желанию, профессор опять включил заднюю передачу и подъехал прямо к ней - она даже не сдвинулась с места. Он открыл дверцу машины и сделал предлагающий жест рукой.
- Садитесь и не делайте больше глупостей, их и так есть кому делать без нас.
Она сделала несколько не сильно заметных движений телом, как бы сомневаясь в том, что ей делать, а затем решительно плюхнулась на сидение. Машина тронулась с места посте-пенно вливаясь в общее дорожное движение - часть большого движения под названием жизнь. Опять яркая вспышка и грохот. Небо действительно треснуло и на землю полился сплошной поток воды.
Она сидела в мокром платье съежившись, дрожа мелкой дрожью. Видимости почти не было - дождь сплошным водопадом заливал ветровое стекло, дворники не могли справиться с беспрерывно льющим потоком. Профессор съехал на обочину, остановил машину, не выклю-чая двигателя и включив обогрев салона. Затем он взял с заднего сидения сумку с подарками, расстегнул молнию и вытащил оттуда нутриевую шубку жены, предназначавшейся в подарок сестре. Положил ее на колени угонщице своего автомобиля и пытавшейся эту шубку своро-вать.
- Накиньте, Вам нужно обязательно согреться.
- Н-не н-надо, - продрожали ее губы, а в глазах выступили слезы, а может это были не слезы, а скатившиеся капли дождя.
Он накинул на нее шубку, она не сопротивлялась.
- Я врач и делаю это потому, что не хочу чтобы с Вами возились я или мои коллеги, уст-раняя то, чего можно избежать, - сказал профессор, объясняя свои действия.
Она сидела в той же позе, уставив свой взгляд на пол в одну точку, дрожь ее тела посте-пенно уменьшалась. Он взял другую сумку и начал доставать оттуда пакеты с бутербродами, приготовленные женой, термос с чаем. Налил чай в пластмассовую чашку, взял большой бу-терброд с ветчиной и потянул ей.
- Угощайтесь, Вам сейчас необходимо выпить что-нибудь горячее, - профессор, достал еще пакетик с медикаментами (какой же врач отправляется в путь без них), вынул оттуда упа-ковку с таблетками и две таблетки протянул ей, - аспирин с витамином С, это тоже необходи-мо.
Она слабым движением руки пыталась отодвинуть предложенное, твердя все также дро-жащими губами, но не от холода:
- Н-н-е н-н-а-до.
- Прекратите, Вы и так сегодня сделали несколько гадостей не продолжайте, по крайней мере до Переславля. Делайте то, что Вам говорят, - профессор разговаривал с ней, как с непо-слушной больной.
Она послушно, не смотря на него, взяла предложенные таблетки, чай, бутерброд. Про-фессор извлек другую чашку, налил себе чая, глотнул глоток и вдруг, как будто вспомнив что-то самое важное, ударил себя ладонью по лбу:
- Он же не сладкий, я же не пью без сахару.
Из сумки с подарками он достал одну шоколадку, развернул ее и протянул девушке, ус-певшей съесть не очень маленький бутерброд.
- Спасибо, не надо, - губы ее перестали дрожать.
- Женщинам нужно есть шоколад, - профессор улыбнулся, - говорю Вам это как врач, женщина съедающая в день по шоколадке никогда не заболеет раком.
Рак... Зачем он опять о раке. Значит эта мысль накрепко засела в подсознание и теперь ее оттуда не всковырнуть, но надо. Смог же это сделать Терещенко, смог, а ведь был безнаде-жен...
Она отломила кусочек шоколадки, положив его в рот, запив чаем и, не смотря профессо-ру в лицо, тихо спросила:
- Ты... Вы меня сдадите в милицию?
- Нет, зачем?
- Я же хотела Вас ограбить, - и она посмотрела на него толи немного удивленным толи затравленным взглядом.
- Во-первых, меня никто не ограбил. А во-вторых, это всеравно ничего не изменило бы... Даже если бы Вы и украли то, что хотели - ничего не изменилось бы, ничего...
Она отломила еще кусочек шоколадки и проглотила его. И опять яркая вспышка освети-ла поток падающей с неба воды, одновременно раздался оглушительный грохот и скрежет - электрический разряд произошел где-то недалеко. Она резко сжалась, накинув на голову шуб-ку, выронила чашку с недопитым чаем и отрыгнула проглоченный кусочек шоколадки. Тело ее опять задрожало.
- Я... Я , я очень боюсь молний и грома, - услышал профессор ее голос из под шубки.
“Тогда тоже были молнии и гром, - подумал профессор, вспоминая начало грозы в то время когда он случайно настиг беглянку, - но тогда она была в стрессовом состоянии и ее, может быть, генетические страхи были заблокированные более свежими - страхом быть пой-манной на месте преступления, страхом потерять свободу...”
...Что для него свобода? Что такое свобода для нее? Право выбора... Свобода - это право выбора... Было ли у него право выбора? Он, простой парень с российской глубинки, выбрал путь напряженной учебы, путь напряженной работы. Когда было трудно, когда казалось, что тебя не признают, не замечают, всегда оставалась твердая убежденность, что его труд благоро-ден, что его труд нужен - он спасает людей. Но почему в последнее время маленький подлый червь сомнения задавал свой каверзный вопрос: “А действительно нужно было их спасать?...” Сбитый машиной ребенок... Он спас его, но тот остался на всю жизнь инвалидом: обузой, не-полноценным, мешающим и возможно не раз его проклинающем за это спасение... Привезли высокопоставленного чиновника с написанным диагнозом “цирроз печени” и с скрытым диаг-нозом “бытовой алкоголизм”. Он его пытался спасать и может быть и спас, если бы тот не продолжал пить, скрываясь ото всех ...Но как он хотел жить будучи при смерти. А ведь у него было право выбора... У многих было право выбора, у многих и они по жизни выбирали то, че-го вроде бы не хотели... Какое право выбора у него сейчас, когда он приоткрыл тайну своей жизни? И было ли когда нибудь у него это право - право выбора... Может бог?... Не знание порождает веру, он всю жизнь верил только в себя и теперь эта вера дрогнула, потому, что на-ступила неопределенность - он не знал что ему делать...
- Что ты делаешь в жизни, чем занимаешься? - спросил он у нее, включая передачу.
Дождь заканчивался, вспышки молний были далеко и казались невинными бликами сол-нечных зайчиков, раскаты грома доносились затухающим эхом из бездны небес, а она все так-же сидела, пригнув голову к коленям, полностью накрывшись шубкой, наверное пытаясь за ее теплым мехом отгородиться от всего мира. Машина тронулась с места...
- Ничего, - раздался ее приглушенный шубкой голос.
- А я всю жизнь работаю, - спокойно, без тени упрека говорил профессор, - и мне очень трудно представить себя ничего не делающим, мне кажется что так нельзя.
...Это было правдой. Вениамин Георгиевич любил труд, он был постоянно чем-то занят, вынужденное безделье всегда считал для себя каторгой, зря потерянным временем. И может эта страсть к работе погубила его. Это в период временного затишья в клинике, он от нечего делать решил провести анализ своей крови...
Она распрямилась, сбросив шубку - в салоне автомобиля было тепло...
- Не смотри на меня, я не красивая когда заплаканная, - сказала она, обращаясь опять на ты, наверное ей так было привычнее. Она подняла с полу уроненную чашку, задвинув носком грязной туфли кусочек растаявшей шоколадки под сидение, взяла свою косметичку и начала делать операцию, которую многие женщины называют “наведением красоты”...
Профессор улыбнулся, она чем-то напомнила ему его дочку в школьные годы, украдкой от матери пользовавшейся средствами косметического грима. Как он не пытался доказать ей, что природная красота молодости ничем не заменима, было бесполезно - для нее это было ак-том самоутверждения, как и для него в детстве и приблизительно в теже годы выкуренная про-тивная сигарета и выпитый стакан дешевого вина после которого было очень плохо. Женщина пользуется косметикой сначала для того чтобы выглядеть постарше, затем - по привлекатель-нее, а потом - помоложе, но чаще всего косметика лишь подчеркивает то что хотят ею скрыть... Она быстро поняла, что заплаканное и грязное лицо нужно вымыть.
- Останови... пожалуйста, - попросила она, мне нужно выйти.
Дождь закончился, черные тучи медленно скрылись за деревьями, яркие лучи солнца на-полнили окружающий мир светом, изумрудно сияющим на влажной зелени листвы, хвои и трав, над блестящим черным влажным асфальтом поднимался легкий пар...
Она вышла из машины, сбросила с себя туфли и побежала в лес, предупредив профессо-ра:
- Не уезжай без меня, я быстро.
Он также вышел из машины, потянулся, сделал несколько глубоких наклонов, делая сильный выдох и задерживая вдох... Система Бутейко, Стрельниковой - системы обогащения организма углеродом... Ему несколько раз удавалось прекратить развитие опухоли при помо-щи углерода, тормозящего окислительные процессы - процессы жизни... Он максимально за-держал дыхание, делая энергичные движения руками. Резко вдохнул воздух... Свежесть вымы-того леса, насыщенной влагой земли ворвалась в легкие, он зажмурил глаза, подставив лицо к солнцу... Ему захотелось кому-то сказать, что жизнь прекрасна, что ощущения этого - самое прекрасное в жизни...
- Я пришла, - тихо сказала она.
Он открыл глаза, ощущение прекрасного не разрушилось, может даже дополнилось... ее обликом: чистое лицо, гладко причесанные волосы, большие серые глаза, немного пухлые почти детские губы, руками она одергивала платье, как бы стараясь убрать появившиеся складки. Она немного зарделась толи от его взгляда толи от того, что нарушила миг его уеди-нения.
- Тогда поехали, - сказал он.
- Хорошо, - ответила она.
Остаток пути до Переславль-Залеского они ехали молча. Вениамин Георгиевич чувство-вал себя превосходно, тяготившее его мысли ослабили свое давление, он начал думать о гри-бах, которые должны пойти в рост после такого дождя, о сенокосе, о речке Унжа и лодке на которой он обязательно должен спуститься вниз по ее течению к Волге... Мысли его периоди-чески сбивались - он думал о ней. Ее присутствие: запах, еле уловимое дыхание, движение рук, головы - фиксировалось какими-то центрами мозга, посылающие сигналы удовлетворения жизнью. Он вдруг понял, что это благодаря ее присутствию он постепенно перестает думать о раке, о смерти...
Показались первые строения Переславля...
- Ты меня здесь оставишь? - тихо спросила она.
- Тебе же нужно до Ярославля, - ответил он, не заметив, как также перешел на “ты”.
- Тебе нравиться быть добрым, да? - в ее тихом вопросе послышались нотки вызова.
- Раньше всегда нравилось, сейчас другой случай, - ответил он, слегка пораженный ее во-просом.
- Я тебе понравилась? - она опять задала вопрос на который ему было трудно солгать в таких случаях стараются задать встречный вопрос.
- Почему ты так решила?
- Когда я вышла из лесу, ты посмотрел на меня также как они все.
- Это как?
- Так как трахнуть хочешь.
Профессор не злился, ему даже стало весело, Вопреки его взглядам на отношения муж-чины и женщины, вопреки воспитанию, возрасту, наконец, - ему было приятно услышать такое мнение о себе. Он почувствовал себя моложе, крепче, здоровее. Ему не хотелось быть профес-сором - он захотел быть таким как она.
- Ты думаешь это плохо? - спросил он ее, внимательно следя за дорогой. На дороге сплошь и рядом были следы разрушения водой: большие выбоины. куски вывороченного ас-фальта, какие-то бревна, мусор, обломанные ветки деревьев - здесь ливень поработал вместе со шквальным ветром.
- Плохо, - уверенно ответила она.
- Почему?
- Не знаю, но ты не должен быть таким, если хочешь быть добрым.
- Но благодаря этому родилась ты, я и все люди.
- Потому они и злы.
- А ты добрая?
- Да.
- Почему? - остановившись у светофора он посмотрел на нее.
- Потому, что кончается на “у”, - она показала ему кончик языка. - Ты как маленький все спрашиваешь почему, да почему. Потому, что я не хочу никому зла.
- Ты по доброте своей угнала машину, ограбила человека, который тебя желал тебе по-мочь, - Вениамин Георгиевич, услышав нетерпеливые гудки водителей, резко отпустил сцеп-ление.
- Ой, - тихо вскрикнула она, во время резвого начала движения, отклонившись назад, - ну, ты гонщик.
- Ты не ответила, - напомнил ей профессор объезжая большую яму посреди дороги.
- Я тоже хочу иметь такую шубу, что здесь плохого?
- Ничего. Разница лишь в том, что я на эту шубу заработал, а ты вот хотела ее украсть.
- Заработал он, а как же, - она презрительно скривила губы, - все кругом зарабатывают, все кругом трудяги, видели, знаем...
- Да, я на нее заработал. Я доктор медицинских наук, профессор, известный в определен-ных кругах специалист довольно таки высокого уровня, так что могу позволить себе купить такую шубу жене, - поучительным тоном сказал Каданников.
Сказал и подумал, а если бы он жил на одну незначительную зарплату, которую сейчас, к тому же, не выплачивают, если бы не богатые и влиятельные пациенты - остался бы он на тех своих девяти метрах квадратных, ведь многие остались и даже лишились того малого, что имели. Но ведь он работал, работал не покладая рук, он уже давно забыл что такое выходной, отпуск, при его-то заслугах и формальных приоритетах...
- Врачи бастуют из-за того, что им не платят, а он жене шубы меховые покупает. Лариска когда залетела, то один такой столько содрал с нее, что ни одному профессору не снилось, а потом еще и драл ее за бесплатно когда хотел, - она все больше распалялась, изливая речью свое недовольство, - Моя мать всю жизнь проработала в фуфайке в фуфайке и помрет. День и ночь только и слышала что о ее ферме. Колхозов нет - акционированы, ферма развалилась и жизнь ее одна сплошная развалина. А я не хочу так - я хочу как все!
- А как все? - спросил Каданников.
- А вот так как ты, хотя бы: машина, квартира, дача, шуба и чтобы деньги не считать. Как вы все, которые “заработали”, - казалось, что в последнее слово она вложила весь свой сар-казм.
- Так поставь цель и заработай все это.
- А твоя жена заработала эту шубу, машину, а?
- Она помогала заработать ее мне.
- А как она помогала?
- Как все женщины помогают своим мужчинам, - почему-то упоминания о жене ему были не приятны.
- А я может лучше могу?
- Так помоги своему парню, вдохнови его, - стараясь быть спокойным ответил Каданни-ков, чувствуя, что этот разговор начинает немного его раздражать. Одновременно он подумал, - Интересно, а есть ли у нее парень, - странно, ему захотелось чтобы его не было.
- Парню, какому парню - нет у меня парня, - ее сарказм сменился еле уловимым огорче-нием.
- Будет, ты девушка очень симпатичная, так что думаю, что за парнем проблема не ста-нет, - Каддаников пытался быть добродушным старшим товарищем, таким себе наставником молодежи.
- Всем им симпатичным только одного и нужно, все они сейчас очень умные стали...
- Да брось ты, какие твои годы, мне вот скоро шестьдесят, но я на себе крест не ставлю - я еще очень много хочу сделать, - профессор пытался быть оптимистом.
“...Зачем я лгу, кому я лгу, не себе ли в первую очередь? Кто она? Не знакомый, посто-ронний человек, я даже имени ее не знаю. Я пытаюсь ее утешить, но наверное больше всего в утешении нуждаюсь я, - думал он, - Утешение... Кому оно нужнее? Я вроде бы прожил жизнь, у нее жизнь только начинается. Меня утешить - значит признать, что моя жизнь не удалась - хорошенькое утешение. Ее пожалеть - значит расслабить. Слабые ничего не добиваются. Уте-шение, жалость - это для слабых. Мне утешение не нужно - мне как и ей нужна борьба. Жизнь - это борьба. Только за что бороться? Ей за шубу и машину - а мне? Терещенко боролся не за партию, не за деньги - он боролся за себя...”
- ...Какие мои годы, - пыталась она передразнить его, - много ты понимаешь в жизни. Мне эта моя жизнь сейчас нужна. Когда мне будет шестьдесят мне и нафик не нужна будет эта шуба, машина и все такое. Да я и не доживу до этих лет...
- Пожалей, пожалей себя, но легче тебе от этого не станет, - Каддаников увидел как у по-ста ГАИ милиционер поднял жезл, указывая что ему нужно остановиться. - Еще эти, черт бы их побрал, - возмутился не понятно почему профессор, забывший когда в последний раз имел встречу со всесильными инспекторами дорожного движения.
Это была обычная проверка документов.
- Почему ты не сдал меня ментам, как раз очень удобный случай? - спросила она его только они отъехали от поста ГАИ, на выезде из старинного русского городка.
- Если хочешь стать выше, чем ты есть на самом деле, есть два пути достижения этой це-ли: постараться унизить того, кто рядом и с кем удобней всего себя сравнивать; но можно по-пытаться подняться над собой - это намного тяжелее, но это истинный путь, - Вениамин Геор-гиевич опять почувствовал легкий приступ раздражения - он не привык, когда ему незаслу-женно грубят в такой лишь слегка завуалированной форме.
- Сейчас расплачусь и побегу работать, работать и еще раз работать, чтобы в тридцать лет выглядеть, как шестидесятилетняя старуха, и заработать себе грыжу, горб и благодарность народа, который срал на меня, разъезжая на своих машинах и ложкой лопая икру.
Вениамин Георгиевич молчал, он понимал что в чем-то она может быть и права. Каждый человек стремиться к справедливости по отношению к себя, но в том-то и дело, что справед-ливость у каждого своя. Он тоже часто считал себя в чем-то обделенным и только в последние дни понял, что и сам был если не прямым, то косвенным участником в несправедливом обде-лении кого-то. Деньги в его личном сейфе - не все его. Этих пациентов лечил не только он: строители построившие клинику, энергетики, дающие тепло и свет, младший медицинский персонал, преподаватели учившие его, какая нибудь колхозница, может быть ее мать, выращи-вала то, что он обращал в энергию своей работы, энергию своих знаний... Высший смысл справедливости - в ее отсутствии. Можно ли изменить существующий порядок вещей...
Он подумал, что может ей помочь в чем-то, но в чем - может устройством на работу, ведь у него так много знакомых. На этот раз он первым нарушил молчание.
- У тебя есть специальность, образование? - спросил он.
- Тебе зачем?
- У меня много знакомых в Москве, может я чем-нибудь смог бы помочь.
- Ага, будь добреньким, - она не меняла своего саркастического тона, - помоги, найди мне какого-нибудь профессоришку холостого лет под сто с квартирой и счетом в банке, я бы-стро его уделаю, в первую же ночь.
- Я тебе действительно хотел помочь, - Вениамин Георгиевич в очередной раз резко при-тормозил - дожди последних дней, действие которых не столь заметно в столице, окончатель-но разрушили дороги периферии.
- Я тебя не просила, - не грубо, а скорее всего с обидой на кого-то ответила она, хотя ей очень хотелось, чтобы ей предлагали помощь, оказывали те знаки внимания, как это делает этот высокий седой мужчина, который имеет полное право вытолкать ее неблагодарную на дорогу, но почему-то не делает это и она была уверена, что не сделает никогда.
А небо опять темнело. С севера надвигалось что-то темно-серое, почти черное, охватывая почти весь небосвод. Длинные, яркие, извивающиеся молнии-драконы прорезали эту темень, эхом ужасного рыка предвещая приближение стихии. Ей стало страшно.
- Прости меня, - тихо сказала она, - я была не права по отношению к тебе.
- Бывает, - он доброжелательно кивнул головой, - я не обиделся.
- Опять будет гроза, наказание какое-то, - она смотрела на приближающуюся темень, вздрагивая при каждой вспышке молнии, - Мы не будем ехать в грозу? Говорят, что молния убивает тех, кто двигается. Если человек двигается значит он ее не боится, а тех кто не боится она убивает. Человек должен бояться молнии, потому что она сильнее.
- Скорее всего мы остановимся, если будет такой ливень, как был, то по нашим дорогам станет ездить очень опасно, так что не бойся молний, - он ласково посмотрел на нее, она впер-вые за все время улыбнулась в ответ.
Задул сильный ветер, постепенно перерастая в шквал. Корпус машины слегка шатало, все чаще слышались удары камешков и веток о корпус.
“Нужно найти съезд и спрятаться в лесу, - подумал профессор, - надвигается что-то больше чем гроза, кости ломит ужасно. - Впереди показался мост через реку, возле него съезд к реке, далее полевая дорога вела к небольшой опушке леса на которой росло три могучих красавца дуба, - Получается, как по заказу: лес, река, грибы рыбалка... Только вот гроза...”
- Куда мы едем? - спросила она.
- Никуда, на этой опушке переждем грозу.
Только они остановились, как в очередной раз небо осветило толстое тело молнии, раз-дался грохот и одновременно с ним начался ливень сродни потопу. Ливень то уменьшал свой напор, давая возможность новому ураганному порыву ветра испытать прочность деревьев и каких-то сооружений на берегу реки, то с новой силой лил на землю свои потоки, как бы пы-таясь смыть с нее всю грязь. Профессор видел как ветер срывал крыши, как вода размывала дорогу, как ветер и ливень совместными усилиями перевернули и сбросили под откос машину с водителем, не поверившему в силу стихии... Но, не смотря на некоторую ломоту в суставах, он чувствовал себя превосходно. Дышать было легко и свободно, насыщенный озоном воздух проникал в салон автомобиля, надежно защищенного дубами от ветра. Казалось, что рев мол-ний, гул ветра и проливной дождь был где-то далеко, а в окнах, как на экранах нескольких телевизоров, было лишь их отражение. При каждой вспышке молнии и грохоте грома, она все ближе прислонялась к профессору и как-то незаметно для них двоих она сжалась в комочек, как ребенок, поджав коленки и прижав руки к груди, ее голова оказалась у него на коленях, он положил свою правую руку на спину, а левую на голову, слегка успокаивающе поглаживая ее пальцами... Она чувствовала себя защищенной, а ему было просто хорошо и никакие мысли его не тревожили. Он даже удивился этому... “Мыслю - значит существую, - был ли прав Дио-ген? - подумал Каддаников, - Никаких мыслей - а мне кажется, что я только начал существо-вать...”

 3.
Все произошло в какое-то неуловимое мгновение. Яркий, белый свет, машину подброси-ло вверх, послышался скрежет металла и какой-то невероятный гул, темнота и вой вперемешку со звоном... И тишина. Непроглядная темень и тишина...
...Вениамин Георгиевич слышал звон и этот странный гул, похожий на вой, он пытался открыть глаза, но у него ничего не получалось. Казалось, что его голова была зажата в громад-ном каменном или чугунном мешке, наполненном гулом, звоном и запахом гари. И еще сла-бенькие, какие-то уж слишком мягкие толчки по мощному слою камня и железа, и какой-то слабый голос - он знал, это его зовет она. Он пытался подняться и двигаться к ней, но неподъ-емная тяжесть камня еще больше давила на голову, грудь. Вдруг камень немного дрогнул и в нем образовалась трещина в нее свежей струей ворвалась прохлада, свежесть, по губам потек-ла вода. Как из далекого пространства доносился ее голос.
- Очнись, ну очнись, не умирай я прошу тебя...
Давление каменно-чугунного мешка постепенно ослабевало, медленно начинало свет-леть. Всветлеющем мраке он начинал различать контуры лица - это было ее лицо. Изображе-ние становилось все более контрастным, по нему проплывали разноцветные песчинки, фиоле-тово-красные пятна, круги, они расплывались в стороны, за угол зрения... Ее лицо становилось все чище и чище, она плакала.
- Почему ты плачешь? - спросил он, его голос завучал как-то не естественно, как будто он находился где-то вне тела профессора.
- Нас чуть не убила молния, - ее голос казался удаленным эхом, она двумя руками удари-ла его по груди и разрыдалась, - меня хотела убить молния, за что? Что я такого сделала?...
Вениамин Георгиевич постепенно приходил в себя, пытаясь оценить ситуацию...
...Тело еще не совсем ощущается, только в ушах стоит какой-то звон и гул. Это шок, это должно скоро пройти, зрение востанавливает свои функции... Машина цела, возгорания не было, хотя он явственно ощущал запах попелища. Куда же ударила молния?... Ливень ослабе-вал, справа горел огонь и профессор увидел, что там чего-то не хватает - пространства вроде стало больше. Да, крайний дуб был расколот пополам каким-то могучим сказочным дровосе-ком и его две половинки лежали на земле, ослабевающие под ливнем языки пламени спешили сжечь побольше поверженного древесного великана...
...Молния... Он был рядом со смертью, рядом с таким уникальным природным явлением. Вениамин Георгиевич был ученным, профессором - он начал прислушиваться к себе, прове-рять, на сколько это возможно, функции организма. Никаких серьезных отклонений он не за-метил. Наоборот, какое-то странное чувство нарастающей силы, прилив энергии и странное покалывание по всему телу, как будто он был погружен в сильно газированную ванную и од-новременно все усиливающаяся слабость. “Послестрессовое состояние, - отметил он”.
...Ее рыдания постепенно затухали, теперь она просто лежала у него на коленях время от времени громко всхлипывая...
- Как ты себя чувствуешь? - спросил он, слегка поглаживая ее по спине.
- Хорошо, - ответила она ему прямо в живот и приятное чувство, похоже на легкое щеко-тание, заставило его улыбнуться.
- Все уже прошло, успокойся, - говорил он, гладя ее волосы, спину, слегка массируя пле-чи, - гроза заканчивается, дождь тоже. Все хорошо...
К ним бежали какие-то люди. Удар молнии видели многие, некоторые видели, что мол-ния ударила в машину или рядом с ней. Им начали предлагать всевозможную помощь, пыта-лись отвезти в больницу и все, без исключения, удивлялись и искренне радовались тому, что они остались живы. Но видя, что постороння помощь не нужна, вскоре все их покинули - лю-дей ждали их неотложные дела - дела их жизни.
Солнце уже клонилось к закату. В его ярких еще лучах постепенно затухало несколько радуг.
- Мне нужно немного отдохнуть, восстановиться, я сейчас ехать не могу, - сказал он, - если ты спешишь, то можешь остановить попутку, мы недалеко от Ростова, а там и до Яро-славля рукой подать.
Она подняла голову и, взяв его правую руку в свои две руки, посмотрела ему в глаза... “Как маленький, покинутый ребенок, - подумал он”...
- Можно я останусь с тобой? - попросила она и опустила глаза.
- Хорошо, мне будет очень приятно, - признался он, фиксируя в своем сознании необы-чайное сочетание слабости тела и не ощущаемую ранее бодрость духа.
Он вышел с машины, слегка пошатываясь, ноги дрожали от слабости и коленки слегка подкашивались. “Спокойно, только не расслабляться, еще немного нужно потерпеть, - мыс-ленно приказывал он себе”. Он открыл багажник, извлек из него упакованную палатку, разло-жил ее и начал вбивать колышки. Она помогала ему натягивать стропы...
- Ты раньше ставила палатку? - спросил он, видя, что она все делает со знанием дела.
- Да, в школе мы часто ходили в походы. У нас был очень интересный учитель Станислав Федорович, историк, он часто водил нас в походы и все рассказывал и рассказывал о истории края, о России. Мы даже раскопки делали, но ничего не нашли исторического, только кости людей, ржавые патроны и винтовки...
- Это тоже история.
- Нет, это плохая история. Хорошая история - это когда богатыри, когда князья и княги-ни, когда любовь...
- Это сказка, а не история.
- А Станислав Федорович говорил, что это история. Он лучше знает - он историк, а ты врач.
- Тогда он прав, а я нет.
Вениамин Георгиевич смотрел на нее улыбаясь и думал, о том как она похожа на ребен-ка, на красивого ребенка-женщину. Свои длинные волосы она собрала в тяжелый узел, закре-пив его на макушке, поверх платья надела его спортивную куртку и по хозяйски вынимала все, что приготовила его жена.
- У тебя хорошая жена, - сказала она, - я тоже хотела бы за тобой ухаживать. Я всегда мечтала, что у меня будет такой муж - солидный мужчина, намного меня старше и умнее, а я буду за ним ухаживать, готовить ему, стирать и штопать носки и ждать его с работы. Я так люблю ждать...
- У тебя все это будет, стоит лишь только захотеть, - ему показалось, что он ей лгал и от этого ему стало немного не приятно, но может он лгал самому себе. Он подумал, что он также желал, чтобы его ждали.. Она ждала...
- Но ты же свою жену ради меня не бросишь? - она посмотрела на него совсем не так как прежде, он даже почувствовал укол в области сердца.
- Почему я, почему именно я? - Говоря это, он услышал в себе параллельно звучавшую мысль, - Почему бы не я?
- Потому, что ты мне нравишься, - ее серые глаза смотрели испытывающе и ... может ему это показалось... любя...
- Но, но ты понимаешь, это абсурдно - я намного старше, да и жизнь у тебя впереди...
- Значит не бросишь, - она вздохнула, - и это хорошо, что не бросишь - бросать женщину, потерявшей с тобой молодость, не хорошо. И не в возрасте дело, тело быстро стареет. Бабушка моя говорила, что главное для людей - это родство душ. Объединенные души живут в раю веч-но, - и тут он заметил на ее белой шее маленький темный крестик, на небольшой черной вере-вочке.
- Ты хочешь в рай? - ему показалось, что он сострил.
- Я скоро буду там, - ответила она очень серьезно.
- Почему ты так решила, а грехи?...
- Отверженных и изгоняемых людьми, Бог любит и забирает к себе.
...Он людьми не отвергается - люди сами идут к нему, моля о помощи, тогда кто заберет его, кто его пытается забрать...
- Ты в этом уверена?
- Так сказал один клиент, отец Николай...
- Какой клиент? - профессор никак не мог понять, как это священнослужитель может быть каким-то клиентом...
- Ты что не понял, кто я, - она посмотрела на него толи с нисхождением, толи с недоуме-нием, - я же блудница, проститутка. Ты меня подобрал, а другие попользовались и выбросили посреди дороги...
- Как, отец Николай?
- Нет, крутизна рыночная из Ярославля, вот почему я туда еду. Я еду за своими деньгами – я же под «крышей»...
- И отец Николай платит? - Удивленно спросил Вениамин Георгиевич, подумав, - Зачем я это спрашиваю, зачем, при чем здесь этот священник, причем здесь плата...
- Ты что - у святых людей брать нельзя, грех...
“Бред, какой-то бред! - Вениамина Георгиевича одолевали противоречивые чувства, мысли не могли пояснить своего отношения к услышанному”. Она торгует телом, продает лю-бовь и молодость за деньги - его уверяли, что таких нужно презирать, но почему он ее не пре-зирает. Он ее жалел ее? Нет. Тогда как он к ней относиться?... Она верит в сказки, в бред, в святость и в своего Бога... А во что верит он? Во что? Он верит в себя, в знания в опыт, верит людям, которые его никогда не обманывали, верит своей жене, верит в то живет правильно, в то что весь мир правильный только мы не можем это постичь... “Я верю в жизнь, которая ре-шила испытать меня в своей вере... Как это раньше мне не приходило в голову - меня испыты-вает предмет моей веры, меня испытывает моя жизнь. Это она дала мне два шанса из трех, это она отвела на несколько метров в сторону удар молнией, это она свела меня с ней... Она мое испытание, но испытание чего? Доброты? Целомудренности? Зрелости?” Кто она для него?...
- Ты меня презираешь, да? - она спрашивала так, как будто хотела услышать утверди-тельный ответ.
- Нет.
- Жалеешь?
Он задумался, прислушиваясь к своим желаниям: он хотел обнять ее, ощутить доверчи-вую податливость ее тела, ее теплоту, нежность... Да, нежность... Он испытывал к ней неж-ность...
- Я тебя не жалею...
Она приблизилась к нему, легоньки коснулась его руки.
- Мне хочется, чтобы ты меня пожалел, но жалеть меня не надо, я хочу чтобы меня лю-били...
Он тоже хотел, чтобы его любили... Его любили не за то, что он спасает от болезни, не за то, что обязаны любить, как мужа, отца, дедушку, коллегу. Он хотел, чтобы его любили только зато что он ... что он такой, как есть, только за то что он существует, может так как его любит Дарья Алексеевна, может так, как любила мать...
- Мне кажется, что этого хотят все люди.
- Люди хотят, но только для себя, они не умеют любить других, - она отпустила его руку и начала нарезать колбасу.
Он смотрел на ее большие, привыкшие к труду, руки. Он подумал, что у нее очень краси-вые руки. Изящные кисти, ровные длинные пальцы, розоватые красивые ногти...
- А ты умеешь любить? - он спрашивал ее, не думая о ее образе жизни, профессии...
Она отложила в сторону колбасу, взяла батон хлеба, положила его на коврик, заменяв-ший им стол и скатерть одновременно, тихо ответила:
- Не знаю, но я хочу любить...
- Кого?
- Всех.
- И тех кто платит?
Она посмотрела на него, как смотрит учительница, поймавшего списывающего ученика и, как-то снисходительно улыбнувшись, пояснила или ответила:
- Они платят за то, чтобы я любила себя...
А ведь ему также платят за то, чтобы он любил себя... Он любит себя, когда его хвалят за статью, за суждения; он любит себя, когда получает гонорар или приподношение, за то, что он считает своим трудом, своей заслугой - ему действительно платят за то, чтобы он любил себя. И он платит другим с целью, чтобы они любили ... его, но они думают наоборот...
- Получается, любить кого-то можно только за что-то, а так просто любить можно?
- Так всех любит Бог.
- Какой бог?
Она по детски чисто и бесхитростно посмотрела на него и почти детскими пухлыми гу-бами ответила:
- Который всех любит.
- И карает, - он вспомнил о молнии.
- Он не карает, он только любит.
- А молния, от кого же она? - профессор не понимал верит он в то что она говорит или ему хочется верить...
- Молния, - ее тихий смех напоминал шелест листвы, - ты, что не знаешь? Молния - это разряд атмосферного электричества, она ни от кого - она от природы. Ты что в школе не учил-ся?
- Очень давно, - он решил ей подыграть, - забыл уже... Но удивительно, не правда ли, молния ударил мимо нас, как будто бы какая-то сила хотела нас спасти...
- Это Бог, - она опять стала серьезной.
- Но ты же говорила, что это атмосферное электричество.
- Бог послал тебя, чтобы ты меня спас. Это Он молнию отвел от меня и…Нет, молния это так...
- Как так?
- Чтобы ты меня спас, - она опять взяла батон хлеба и отрезала от него несколько тонких ломтиков.
- А может это ты меня спасла?
- От чего?
- Я еще не разобрался от чего, - профессор поморщил лоб, - но чувствую, себя спасенным и связываю этот с тобой.
- Не морщь лоб - он у тебя красивый, - она подошла к нему, поправила его волосы, - глу-пышка, такой умный, а ничего не понимаешь в жизни.
Руки у нее были теплые и ласковые, губы трепетные и горячие... Она его целовала и он отвечал на ее поцелуи...
...Что он делает - он действительно безумен. Девочка, почти ребенок, которая вполне могла быть его внучкой. И не надо лгать себе - это не отеческий поцелуй... Годы, болезнь и удар молнии, как граница, как пропасть между тем что было и тем что есть...
Они вместе искали то, что могло гореть и на удивление нашли сохраненные в расщели-нах берега сухие ветки, куски коры. Они собирали грибы в лесной роще. Они ловили рыбу, каждый своей удочкой (у профессора их оказалось две), потом они разожгли костер и она нау-чила его варить уху неизвестным ему способом - с грибами...
...Небо было на удивление чистым и звездным. По всей видимости вся влага, которая хранилась в небесных кладовых, вылилась на землю во время дневного ливня...
- Я хочу купаться, я хочу стать чистой...
Она разделась до нага совершенно не стесняясь его. Ее белое тело казалось ему призра-ком входящим в воду...
- Иди ко мне, не бойся, вода очень теплая, - позвала она его.
Вода действительно неожиданно оказалась очень теплой, а касания ее тела обжигали ог-нем...
- ...Ты мой самый настоящий мужчина, самый-самый. У меня их было очень много, очень... Но ты самый первый и ты у меня будешь последним... Я не хочу чтобы меня убила молния, я хочу жить - ведь жизнь так прекрасна...
...Жизнь действительно очень прекрасна - это он понял и совершенно забыл о раке и смерти. Два, три дня, а может неделю... Сколько они были вместе он не помнит. Они жили в палатке возле речки, вдали от людей, питаясь, в основном, только тем что найдут в лесу и ры-бой которую словят в речке. Они говорили обо всем на свете, но так ни разу не спросили имен другу друга. Она называла его “мой мужчина”, “милый”, он просто говорил ей “моя женщина” и еще добавлял “любимая”...
А потом он отвез ее в Коломну, в монастырь - она об этом его попросила и он не мог ей отказать. Он уже знал, что не болен раком - он победил, сохраняя свою веру в жизнь, в своего Бога, и не хотел убивать ее веру...
- Как тебя зовут, - спросил он у нее на прощание, - как имя твое?
- Елена, Лена - по-гречески означает несущая свет, молния, - она как-то устало улыбну-лась.
Ворота за ней закрылись, как бы навсегда отгородив две различные жизни.
- Свет, молния... Как я сразу не догадался, похоже Опарин был прав... - профессор уже думал о чем-то своем: он думал о раке, о смерти, о жизни и о молнии когда-то давшей толчок жизни...