[Все произведение: "Мышка" Smoky; "Лучик" и "Маленькая мышка" Дмитрий Яблоков; "Чертик" Smoky; "Гроза" Дмитрий Яблоков; "Темный угол" Smoky]
(Все события и персонажи выдуманы,
любые совпадения случайны. )
– Почему ты никого не любишь? – однажды спросил он.
– А зачем? – удивилась я, внутренне подмечая нелепость его вопроса и такую же нелепость своего ответа.
– Как зачем?! – он даже всплеснул руками, – Это же так здорово – любить и быть любимой! Это важно в жизни! Все в этом мире построено на ней. Поэтому нельзя жить без любви. Ведь ты добровольно загоняешь себя в темницу.
– В какую темницу? – не поняла я.
– В темницу одиночества и отчужденности.
– Не вижу никакой темницы вокруг, – я попыталась отшутиться, – вон, даже солнце светит в окно.
– Не ерничай!
– Да что ты заладил – темница, темница! – я почувствовала, как легкое недоумение от внезапно возникшей беседы, в котором я пребывала, плавно перетекало в раздражение.
И, правда. Чего он пристал с глупостями? Стою, никого не трогаю, делаю вид, что занята. Неужели больше поговорить не о чем? Темы закончились? Или фантазия иссякла?
Я поймала себя на мысли, что внимательно разглядываю сама себя со стороны. А со стороны я выглядела довольно забавно: лоб нахмурился, брови чуть сдвинулись и еле заметно шевелились, отчего взгляд становился сердитым. Я мысленно хихикнула и стерла суровость с лица. Вот еще – давать повод думать, что он задел меня за еще местами живое.
– Ну, так что там с темницей? – поинтересовалась я веселым тоном.
– Ты в ней сидишь, – невозмутимо ответил мой собеседник.
– Угу... И давно? – я хитро прищурилась и повернулась к нему, оставив в покое мелкие вещицы, которые до этого перебирала, пытаясь найти им новые выгодные ракурсы на полке.
– Тебе виднее.
Его невозмутимость действительно начинала меня раздражать. Я сделала быстрый выдох и собрала разрозненные остатки мыслей. Ну, право слово, так было хорошо: солнце светило, под его лучами искрился снег, мороз не сильный – просто картина маслом и на душе легко и спокойно. Было... И тут здравствуйте – кого-то пробило на мудрость и на "давай я научу тебя жить"!
– Неужели у тебя в памяти не осталось ничего хорошего? – снова заговорил он.
– У меня в памяти ничего нет, – я пожала плечами и присела в кресло напротив собеседника, – вернее, в памяти есть – я на нее пока не жалуюсь, но ощущений никаких – тишь и гладь. И мне в этом покое тепло и сухо.
Мы помолчали.
– И причем тут темница? – снова заговорила я, разглядывая мышку из оникса, что случайно прихватила с полки, – Темница – это когда плохо, когда внутри все клокочет и хочется вырваться. А мне и так хорошо, – я опять равнодушно пожала плечами, – Меня ничто и никто не беспокоит. Я могу спокойно спать, когда над головой ничего не ремонтируют, думать самостоятельно, чувствовать свои эмоции, а не чужие, и никто не висит на душой, не давая сосредоточиться ни на чем другом. С меня хватит таких "удовольствий", – я положила мышку на ладонь и вытянула руку, разглядывая, как лучи солнца играют на блестящей поверхности и путаются в прожилках камня.
Мой собеседник молчал. Он явно ждал продолжения. А ждать продолжения мог только тот, кто тебя очень хорошо знает. Но с другой стороны, разве человек, который вроде бы видит тебя насквозь, стал бы задавать такие нелепые вопросы?!
Я посмотрела ему в глаза. М-да... ждет. Вот сидит на моем диване и, невинно хлопая глазками, продолжает ждать.
– Меня вполне устраивает, что я внутренне ни от кого не завишу, – заговорила я, отвечая на терпеливое ожидание, – Меня вполне устраивает, что меня не терзают сомнения и вопросы о моей необходимости и важности для кого-то, что я не дрожу от одной только мысли потерять. Теперь... мне это все недоступно. И... туда этому всему и дорога.
– Это не ты говоришь, – спокойствие сфинкса сквозило не только в его голосе, но и во всем виде.
– Мило, – я усмехнулась, – а что здесь есть еще кто-то?
– Любовь – это важная составляющая жизни, – он встал и подошел к окну, – Любой жизни, какой бы долгой и трудной она не была. Это искра всего живого.
– Да? – пальцы непроизвольно застучали по подлокотнику, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы их остановить, – Срок жизни твоей искры равен максимум нескольким фазам Луны. А дальше она тускнеет, – я развела руками, – потому что на ней начинает оседать космическая пыль. А уж чего там только не приносит! Из космоса. Метелочка и совок для удаления мусора с ценности быстро ломаются – приходится стирать и сушить. Потом снова стирать, и снова сушить. И так до тех пор, пока некогда яркий блеск окончательно не исчезнет. Ну, у кого-то терпение оказывается безграничным... – я хитро прищурилась, – местами. А кому-то новое и яркое дороже застиранно-родного.
– Бывает и так... – он даже не повернулся.
– И если это продолжается много раз, рано или поздно наступает момент, когда человеку больше ничего не надо. Ему надоедает искать уникальное творение, Искру, как ты называешь, которая не боится стирки.
– Но Любовь надо не только зажечь, но растить и беречь.
Я смотрела на спину собеседника и ощущала медленно всплывающее на поверхность желание стукнуть ее. Причем больно. Вместо того, чтобы разводить тут философию, мог бы сам зажечь Искру. Свою. Ну, хоть для кого-нибудь! А этот сыч вот уже который год ходит по миру один, видимо, в поисках счастья. Ни для кого не светит! И даже не отсвечивает.
Сколько же в нем неизрасходованной энергии – пахать, да и не только! С его умом, заботливостью и талантами он может осчастливить если не каждую вторую, то уж каждую третью точно. А на данный момент, который, прямо скажем, затянулся, что-то я не улавливаю запаха "салатиков".
Исчезает на неопределенное время, появляется, как чертик из шкатулки – столь же неожиданно. Ни "извини, что долго не был", ни "я скучал". Приходит и сидит довольный, радуясь, видимо, за меня: он пришел – бубен, танцы-пляски и праздничный колокольный перезвон!
Мой собеседник повернулся. Он спокойно и, мне даже показалось, почти равнодушно приблизился к креслу, где я сидела. Несколько секунд он смотрел на маленькую мышку у меня в руках, затем галантный поклон, светский поцелуй руки и...
– Ну, я, пожалуй, поеду, а то пробки на дорогах, – пробубнила удаляющаяся спина, – а мне еще... – а вот что "еще" потонуло в квартирных поворотах и шуршании куртки.
Я автоматически встала и пошла в коридор. Пара стандартных фраз на прощание: "звони", "непременно", "заезжай еще", "конечно" и аккуратный щелчок закрывающейся тяжелой двери.
Я вернулась в комнату. Что это было? А может быть, мне померещилось, и никакого разговора не было? Этой нелепой попытки узнать, что я думаю и чувствую... А, главное, зачем?!
Маленькая мышка из теплого желто-песочного оникса красовалась на журнальном столике рядом с креслом. На ее тщательно отполированной поверхности играли последние лучи заходящего зимнего солнца, забираясь в прожилки едва прозрачного камня, отчего казалось, что мышка живая, и малейшее движение может ее спугнуть.
Я замерла и, затаив дыхание, наблюдала за игрой света, ожидая, чем все закончится.
Ведь я не хотела, чтобы мышка убежала.
19.12.07