Воспитание по-японски

 
 

 В чём евреи никогда не догонят японцев, так это в изощрённости приёмов, в тонкости познания психология человека, умении воздействовать на самые потаённые клавиши души. Знаю, что говорю. Эта самая психология у меня вот где сидит. Сам я по должности менеджер, руководитель широкого профиля, у штурвала, как говорится, стою давно и бессменно.
 И вот как-то вычитал я в одной книге как в солидной японской фирме увольняли неугодного работника. Для сведения тех, кто не читал этой книги: в Японии существует система пожизненного найма, то есть, устроился на работу – значит на всю жизнь, до самого выхода на заслуженный отдых. Ты, значит, фирме работу без дураков, а она тебе за эту маленькую услугу – полное материальное благополучие, медицинское обслуживание, социальную и правовую защищённость, даже о ремонте квартиры тебе уже думать не надо: в положенный срок с фирмы придут маляры, и всё, что надо, побелят, зашпаклюют, разукрасят. Слышать это, конечно, в диковинку, но ничего не поделаешь, - таковы их нравы, таковы волчьи законы японского капитализма.
 Так что в принципе человека с работы, – а работу, что да, то да, найти там довольно трудно, - не увольняют. Даже проштрафившегося. Даже провинившегося. Его вос-пи- ты-вают. Тоже делают это так изощрённо, что он, этот воспитуемый, совсем не догадывается, что его воспитывают: его нигде не песочат, не прорабатывают, но личным примером создают вокруг такую ауру, что ему, бедняге, уже становится смертельно стыдно за свой неблаговидный поступок, и этот стыд гложет и ест его всё время пока он самосовершенствуется и самоочищается.
 Но фирма, о которой я говорю, всё же уволила своего работника – сильно он ей насолил, решилась она на этот отчаянный, чрезвычайный шаг. А работник взял и в профсоюз пожаловался. А японский профсоюз взял и вынес постановление: работника на фирме восстановить.
 Задумались магнаты и боссы: что делать? И ослушаться нельзя, и своё реноме ронять неохота.
 - Что ж, - говорят уволенному, - решение профсоюза мы выполним. Вот тебе работа: будешь приходить в семь утра и сидеть на стуле в отдельной комнате до конца дня. С перерывом на обед и той же зарплатой.
 Ну, японец поначалу обрадовался – это же не жизнь, а малина, ты сидишь, а зарплата идёт, ты пальцем о палец не стукнешь, а рабочий стаж набегает.
 В общем, каждый божий день является этот нарушитель трудовой и производственной дисциплины в отведенную комнату, садится на табуретку и сидит. В потолок смотрит, в стену. Иногда под нос мелодию какую-то мурлычет. И светло у него на душе, радостно, никто от мыслей не отвлекает, никто с дурацкими разговорами не пристаёт.
 Только вдруг через пару дней стало ему как-то не по себе. Почувствовал он какое-то неудобство. Ему показалось, что в его сиденьи нет никакого смысла, со всей полнотой ощутил он весь идиотизм своего положения.
 - Ты не прав, - пробовал он переубедить сам себя. – У нас в стране любой труд почётен. Да, просидеть целый день без движения – тяжело, гиподинамично, вредно, но что поделать – такая работа, да и начальству видней кого на каком участке использовать, оно ведь, начальство, тоже не лыком шито, зря, на ветер, деньги швырять не будет.
 - Нет,- возражал внутренний бунтовщик, - ты не маленький человек. Ты не винтик. А из тебя ежечасно, ежеминутно делают комика, камикадзе. Со стороны ты выглядишь не просто клоуном, а самоубийцей, палачом собственного интеллекта. Дальше так жить нельзя. Такое существование никчемно, ущербно, безнравственно.
 Вот до каких философских истин досиделся на своём стульчике наш недоуволенный японец, вот до каких диалектических глубин донырнуло его растревоженное сознание.
 В общем, кое-как досидел он до дня получки, а, когда пришёл к нему кассир с платёжной ведомостью и сказал: «Распишись в получении», сдали у японца нервы, выскочил он в коридор, глаза горят, голос дрожит, лица на нём нет.
 - Не могу, - кричит, - больше ни за что получать зарплату! Совесть меня заела! Хочу жить насыщенной трудовой жизнью! Хочу производить материальные ценности, приносить людям пользу! Хочу вносить достойный вклад в наши японские пятилетки! О, дайте, дайте мне работу, я свой позор сумею искупить! А если не дадите работу, то увольняйте по собственному желанию, хотя его у меня и нет.
 И строптивца уволили. Чисто, красиво, филигранно.
 Когда я дочитал до конца всю эту тонко срежиссированную историю, мне сразу же захотелось опробовать проверенный высокоразвитой фирмой метод в наших, прямо скажем, непростых производственных условиях. А непростыми они были оттого, что надо было уволить с работы некоего Файбишевича, с которым в своё время был неосторожно заключён долгосрочный трудовой договор. Работником Файбишевич оказался никудышним, но отделаться от него было не так-то просто: закон, профсоюз и всё прочее было на его стороне.
 Пригласил я Файбишевича в кабинет и говорю:
 - Мордухай Мордухаевич, в связи с производственной необходимостью с завтрашнего дня вы переводитесь на другой участок.
 - Увольняете, что ли? – насторожился Файбишевич.
 - Переводим, - успокоил я его. – С сохранением должностного оклада, профиля вашей специализации и самое главное – с соблюдением всех юридических закавык.
 - Имейте в виду, - предупреждает Файбишевич, - сейчас с этим строго.
 - Что вы! Всё в рамках приличия и закона.
 - Допустим. А что за работа?
 - Придётся вам по душе. Будете в отдельной комнатке целый день на стуле сидеть и всё.
 - И всё? – недоверчиво спрашивает Файбишевич.
 - Ну, в потолок ещё можете смотреть, насвистывать разрешается. Лишь одно условие – со стула – ни этой самой, сиднем сидеть, рыпнешься – попадёшь под горячую руку Фемиды.
 - Не попаду, – улыбается Файбишевич. – Буду сидеть как мышь под веником. Работа как раз по мне.
 Посадили его в комнате на стульчик, сидит он день, другой, третий, до получки, сукин сын, досидел. Перевели ему эту получку, как положено, на его расчётный счёт в банке, а на следующий день, с утра пораньше, врывается он ко мне в кабинет – вид точь-в-точь как у того японца: весь взъерошенный, глаза косят, в руке ассигнации зажаты.
 - Что это вы вчера на мой счёт перевели? – кричит и деньгами у меня под носом размахивает. – Что это такое, я спрашиваю?!
 - Зарплата, - отвечаю.
 - Зарплата?! – взвизгивает он. – Три ха-ха. А накрутки где? Бонусы? Где надбавка за вредность производства?! Где начисления за высокое качество работ?! Где, в конце концов, премиальные, прогрессивка?!
 И как только он насчёт премиальных заикнулся, стало ясно, что воспитательный японский метод потерпел сокрушительное фиаско.
 Нет, что ни говори, против нашего человека у японца кишка тонка, слабше он, хрупчее.
 Так что, доложу я вам, все эти разговоры о хвалёном японском чуде, все эти разрекламированные эффективные методы применительно к нашему брату ломаной иены не стоят. А если уж использовать их у нас, то надо вводить в расчёты поправочный еврейский коэффициент.
 Вот только какой?