Родилась я на Каме, в небольшом поселке Гайва Пермской области. Семи лет отроду меня с сестрой определили в школу-интернат, который находился на левом берегу Камы. Сами мы жили на правом. На левом берегу нас образовывали как будущих строителей коммунизма, на правом – шла настоящая жизнь со всеми ее невыдуманными проблемами того послевоенного времени: недоеданием, нищетой, пожарами, пьяными драками, убийствами и детскими радостями родного дома.
Тогда еще не было автобусов, соединявших берега, и мы оставались на субботу-воскресенье в школе. Когда же удавалось матери уговорить какого-нибудь шофера с работы забрать нас домой, это становилось событием, большим праздником и завистью для тех, кто оставался на выходные в интернате. Приезжая домой, мы с сестрой забирались на большую высокую кровать и, взявшись за руки, начинали скакать и петь в такт прыжкам: «Хорошо дома, веселО дома!».
А в понедельник рано утром, часов в пять, нас начинали собирать обратно. Зимой в доме было холодно, мать вставала еще раньше, чтобы протопить печь, и в комнате стало в тепло. Нас закутывали, и мы ехали темными улицами по поселку через дамбу Камской ГЭС на огромном самосвале обратно в интернат. Очень хотелось спать, и мы, прижавшись с сестрой друг к другу, как кутята, молча ехали обратно, успевая досмотреть недосмотренные сны.
Дома было голодно, спать было не на чем, обстановки, как тогда говорили, не было. Меня, как самую маленькую, клали на две скамьи, которые приставляли к старому дивану, где спали мама с сестрой. Одна была широкая, другая – узкая, к тому же они не совмещались, потому что одна была ниже другой. На их стыке клали телогрейку, а сверху - старое пальто. Постельного белья не было, и я так и спала поверх пальто, укрывшись другим сверху. Но мне было даже лучше, чем сестре, потому что в диване было огромное количество клопов, выходивших ночью на охоту. И несмотря на все это, мы рвались домой и каждую субботу-воскресенье ждали самосвал.
Это был правый берег, родной: с мамой, домашними пирогами, кошками, собаками, народными песнями, которые пели гости и соседи под водочку и закуску. «Вот кто-то с горочки спустился» и «Не нужен мне берег турецкий, чужая земля не нужна» - были любимыми. Мама в эти дни старалась что-нибудь испечь. Стряпала она отменно и ее пироги исчезали моментально: на четверых голодных всегда не хватало. Помню тот год, когда исчезли мука и хлеб. Тогда мы вместе с матерью стояли в огромной очереди за мукой, которую выдавали к ноябрьским праздникам.
Левый берег был другим. Там нас учили, и не только книжным знаниям. Нас учили самоорганизации, умению преодолевать детские "хотелки" и стоять. Это было самым главным - уметь стоять в любых обстоятельствах. Он дал нам стержень, который держит нас всю жизнь. Там не было той грязи, о которой сегодня рассказывают, говоря об интернатах. Сегодня, когда так много нечистого вылилось на детские дома времен Сталина, когда дети относительно благополучных родителей, оказавшиеся помещенными в детские дома и интернаты не по своей воле, воспринимают их как зло, хочется, пусть, если и не восстановить справедливость, то дать посмотреть на то же самое глазами других детей. Детей неблагополучных, нищих, безграмотных родителей, чаще всего, матерей-одиночек, если и не отвергнутых тем же обществом, то поставленных в условия жизненно не менее невыносимые, чем лагерные. Для первых помещение в детский дом было понижением, для нищих, каких в те времена было большинство, возвышением и приобщением к культурным ценностям и другой жизни. Наши матери, искалеченные той жизнью, любившие нас, как мы сейчас, только сейчас, начинаем любить их, фактически спасли нас.
Но левый и правый берег враждовали между собой. И внутри меня они так и остались навсегда непримиримыми.