Я упаду на землю как яблоко, вы заметите?
Возможно, огромные объемы жалости на небольшую площадь моего унижения приходятся к моему обеду, ужину и, иногда, завтраку. Что ж, вы поглощаете пищу, после всего этого. И после всего этого всё это – оно вам до сих пор важно? Что ж, я проглочу и это. Да, я не могу умереть из-за любви, из-за какого-то притворства и наспех слепленного из амброзии лица.
Вот, ну, посмотрите, как оно тянется вслед за вилкой. Как я когда-то. За столбами и столпами. Холодно, пар изо рта. Всё громче, голос хрипнет, повторяю её имя, повторяю, повторяю, смеюсь, и ужасно хочется в туалет после пива.
Щёлкая языком, сижу за столом. Мысли как мелкие заголовки в газете, резаные лёгкие исполосованы как запахом целлюлозы, небо серое, кашель сухой. Листы бумаги, чистые с двух сторон, с одной стороны и помятые. Не очень престижный синий цвет ручки безумным страшным почерком расцвечивает буквы. Слова, моя рука писала красивее. Но раз нарисовав бутончик розы на линованной бумаге, забыла про слова.
Слепящее созвездие пяти горящих ламп и одной потухшей, всё – прямо впереди. Спина растянута вдоль тёплого и греющего пола. Я думаю о ней, немного обрисовывая пятна на сетчатке одним из пальцев высушенной и дрожащей тоненькой руки. Моя музыка, позвонки хрустят, я разминаюсь. Она не думает обо мне, в глазах темнеет. Не заинтересовать её ни цветом неба, треугольники и косяки из серых птиц вообще теперь не в счет. Широкий белый потолок размазан следом ламп.
Железные округлые кнопки в лифте. Раз, два, три… шестнадцать штук. И ни одна из них не хочет быть нажатой. Двери закрыты, тухнет свет. Лишь лампы красные останутся гореть. Раз, два, три… шестнадцать штук, ну, сделай выбор. Ну, поедем, может, вниз? Два желтых глаза выползают из потухшей лампы. Насколько левый дьявола, настолько правый мил мне. Улыбки хоть не видно в темноте, но всё ж я в губы эти растворился.
Тяжелый кашель, хриплый, в глубине. Напрягшись, замолчал я в одеяло. Пусть сотрясает тишина во мне бульон и недобитый звон бутылок. Я промолчал, спускаясь вниз, подушка к голове, твой цвет волос причудился вдруг мне. Да, эти волосы, окутав комнату, все стены в темноте. Их запах мне спускается на душу. И жадно впитан он, а мне, теперь бездушному, осколочное в сердце. Руки, руки водят по стене, как нежно, утопая словно в Лете. Почувствовать быстрее на лице их гладкость, их, волос прекрасных. Но там уже обои, раззнакомьтесь с мечтами утонуть навеки в бесплатной и не новой Love-Весне.
Искусанные губы. Жирным шрифтом. Нет, эти губы никогда не сохнут. Они искусаны, под водку с соком, нежно. Где, в каких углах кусают их несчастно. Искусанные, всё же правильные формой. Искусанные! В этом мире солнце пусть как фотограф их заметит мне. Облизанные, блеск, помада. Чур! Я за такое вас немедленно же съем. И-с-к-у-с-а-н-н-ы-е!
Даруйте мне одно лишь слово. Чудесный голос обручем на лёгких. Да как же! Положите мне на стол. Его, вот этот голос сладкий. Подайте нож! Подайте срочно вилку мне! «Извольте кушать». «Да заткнись ты!!! Дай же мне послу-у-у…шать».
Разбиты все бокалы, хлопнули все двери. Кружусь на кухне. «Ё* же Вашу мать!!!». Руки, кожа, взгляд, улыбка! Хватит причитать. Стеклянный стол расплавил ножки, напряженье кипит и булькает где-то средь кастрюлей… Ах, кстати… Н-о-о-о-о-жки, её. «Ха». Крик, полетели в окна стулья.
Волшебное, печальное и жёлтое, бред сумасшедшего на кафеле расстелен. Да, жёлтое, глаза, что затмевают солнце. Укутанные в шарф духов, уходят через коридор.