Повесть про собак

Собакам...

В любви не клялся, нет инстинкта.
Улыбку скрыл. Быть может зря?
Из мезолита? С самоедов?
И где ж история твоя?

Случись с тобой что, с морды сбрею,
Совсем об этом не жалея.
Что? Фараон - тот мумий предок,
Любил сильнее что ль, чем я?
( из моих, детских стихов)
________________________________



БОЕЦ.

К чему весь этот ряд твоих наград?
Согласен я принять их блеск и даже рад,
Бои ты видел, так награды говорят.
Пугать? Огнем наград? Не надо, брат.
(из тех же стихов.)
__________________________________

  Хитрый у меня племянник, сообразил же, чем взять: записку прислал, что ему тринадцать, что день рожденья, что новая собака, что ты ею удивишься - знает, что любит дядька собак и на это "явно клюнет", да и его тоже не забудет чем-нибудь пригодным по его возрасту одарить...

Но, времена наступили, что не остановиться и не присесть: весь народ в бегах -  мы теперь по-новому живём и перестраиваемся. Хоть и невесело, но по-новому и в ожидании, что "...потерпеть надо и быстро перестроиться", а вот потом уж и заживём счастливыми и новой жизни будем радоваться вовсю!

Всё же нашёл я время, уговорил поехать и семейных моих, заправил "по блату" полные баки ставшим уже дефицитным бензином нашу машину и поехали мы...

Сто километров! Кажется недалеко, но туда-сюда и день все равно уйдёт, а с ночевкой, то и все два - жалко времени. А собака? Посмотреть-то надо? Да и себе собаку давно я ищу, а он может помочь, друзей у него много, да и непростые они, только скажи, что надо и что дашь - в момент найдут.
Дела-делами, но надо ехать - собака мне нужна, охотничий сезон скоро, а как без собаки...

Стоит у ворот мой племянник - будто бы "с утра" ждал! Улыбается и собака рядом -  знает, что с неё и начнём.

- Ну и зверюга у тебя, Ваничка!
- Боец это! Купил я его. Бойцовской породы. Тайганом зову.
- Тайган, это ж, вроде, как порода такая есть? Никак киргизская?
- Не знаю. Зову так и всё - откликается!
Пёс, уже сейчас, в полугодовалом возрасте, был похожим на волкодава. Крупный, грубого, крепкого типа: мощная грудь, голова круглая на толстой шее, лапы, размером похожие на мои кулаки и жесткая, серая шерсть с белыми кончиками. Уже купированный - без ушей и хвоста, но красивый и чистый, смотрел умно и добродушно и даже когда я ему пасть открыл, чтобы зубы посмотреть, он не обиделся: зубы волчьи, много режущих, пасть чёрная - злой должен быть, но улыбается пёсик!

- Алабай это, - заговорил я, продолжая молча знакомиться с псом. - С кем-то смешаный он. Овчарка та же, только наша, азиатская.
- Отец у него был боец, да и мать, говорят, тоже не из последних, - племяш гладил пса за ухом и добавил сочувственно. - Да задавили её, в боях-то. Загрызли... Вот вырастет - посмотрим, но уже видно, что толк с него будет, да и было в кого уродиться ему. Я уже немножко понимать научился и если не верите, то завтра посмотреть можно - за базаром собачьи бои идут. Увидите, как он себя ведёт - уже сам в бой рвётся! Но, не знаю... Кажется, рановато ему ещё и потерплю, наверно...

- И правда что-ли, пустишь? - я издевательски ухмылялся глядя на него. - Разорвут же его? Не бывает, Ваня, вечных победителей! Всё равно найдется тот, что посильнее. Всё равно когда-то проиграет и даже жизнью расплатиться может, потому что покалеченный никому он не нужен будет и придётся самому "добить". Не жалко будет, даже если не сам стрелять будешь?
- Жалко... А деньги? Отец, вон, выворачивается весь, а денег, как не было так и нет. А там, знаешь какие ставки? С хорошей собакой можно...
- Ладно, не прибедняйся! Деньги, ставки какие-то уже знаешь. Тоже мне, тотализаторщик...

Времена... Интересно даже. Уже думает, как бы денег заработать, даже вот так вот, собакой на крови. Тоже мне - бизнес! Времена перестроечные: такие добрые и миролюбивые, как наш Ваничка, становились безжалостными и предприимчивыми, кто как мог, тот так и зарабатывал. Народ живет кто и чем, а некоторые уже и не живут, влачат...
Можно и его понять, видит же, что другие как-то получше все же живут, находят откуда-то деньги...
Промолчал я - пусть занимается, может полюбит совсем животных, когда разорвут его щенка те, что поопытнее, тогда может быть и поймет, чем это кончается...
Животных он любил и не только собак, всех, что у них дома были. Про всех рассказывал как про людей, разговаривал с ними.
- Заедем, конечно! Сам я не видел, боев-то этих, слышал только. Петушиные видел, а вот с собаками, не видал еще - обязательно заедем! Тётку твою отвезу на тряпки, на дальний базар, а назад ехать будем, заеду.
- Не надо ехать на дальний, теперь и на этом базаре тряпками всё забито, даже больше здесь тряпок, чем там! Да теперь весь город в тряпках и в продавцах! Так что, лучше сразу на бои, а то зря съездите и самые главные бои пропустите. - Так он меня истинно убеждал, явно хотел чтобы я там обязательно был.

Утром поехали на базар, где наш «боец», со своим хозяином-бизнесменом отирается. Темно еще было когда он ушел, нас даже не дождался.

Восточный базар! Шум разноголосый от наших ста наций, что здесь живут в братской семье. Не понять, кто на каком языке кричит, но больше русский язык слышно. Пахнет жареным маслом - всякие национальные блюда здесь и всё здесь на масле жарится. Всё здесь вкусно, горячо, много и приветливо - грех не купить что-то, не оставить в радости улыбчивых продавцов! Фруктам не надо удивляться, они здесь все есть, норма они тут, полно их, хоть зимой, хоть летом...

Жену сопроводил, глянул на бесконечные ряды тряпья, сказал спасибо Китаю: одел он нас бедных с головы до ног, обул в кроссовки Адидас или в лого ли Адидас, водкой завалил, в пластмассовых бутылках, нашей водкой, не рисовой! Без него, нашего соседа, мы бы уже в трусах ходили, сшитых из поношенных рубах и ацетон бы пили, а тут - всё есть и всё их товары! Вот, наверное, наварился? Экономику свою поднял, переломав все мировые законы экономического роста и прироста! Но, китайцы не забывают кто им помог, теперь будут выдвигать наших руководителей на соискание Нобелевских премий в области борьбы за мир. Почему не выдвинуть, результат-то налицо!

Сам я пошел по животным - голубей люблю смотреть! Держал я их раньше, пока не украли всех, вместе с индюками, попутно забрали и тех тоже. Чаек я держал, типа анатольских,  чтобы глаза большие были и обязательно - жабо на груди! И ноги, чтобы без всяких лохмов. Красивые они и летать умеют. Сейчас много таких, откуда-то привезённых, раньше их не было, редкость была. И цена на них стоит - не каждому по карману.
Интересующихся, типа меня, тоже много, наверно тоже детство вспоминают, когда держали голубей, да бегали за ними по крышам! Теперь только стоят, смотрят, вспоминают что было. Мечтатели! Да, хорошо тут, но надо к собакам идти, на бои смотреть...

Нашел кое-как своего специалиста - стоит, губы кусает, думает на кого ставить, потому что сейчас начнут. Две собаки стоят: одна серая, как племянника порода, другая черная, ростом больше, да и телом тоже. Я смотрю на нашего, будущего бойца: весь на нервах, то сядет, то вскочит, глаз не спускает с этих двух, как на лакомство смотрит, интерес в нем, он даже вырывается! Туда же, что ли хочет? Неужели понимает для чего здесь всё?
- Ты, дядька, на кого ставишь? На моего или на Черного?
- Расскажи сначала, кто есть кто.
- Вот эта серая, сука, как мой которая, она тут всех давит! А этот, Черный, неизвестный он, первый раз здесь, с колхоза какого-то. Так что ставь на суку, не промахнешься.
- Да нет, я, наверно, на Черного поставлю, хоть и сука не подарок.
- А что так-то? Неизвестный же он. Проиграет. Не дрался никогда.
- На морду посмотри, да и на грудь его. Видишь, белые полосы? Не с такими он дрался, с волками, а те не шутят, да и по-шустрее любой собаки, хоть и ростом поменьше. Не будет эта серая с ним драться, забздит! Вот посмотришь! Сто моих против твоих, мы между нами поставим?

Вспомнил я эту породу, казахскую! Добрей собак, наверное и в мире нет! Да и люди эти, чабаны, тоже непривыкшие зла на кого-то держать: жить им стало нечем - колхозы забыли про них, денег не дают им теперь - сами смогут, то и выживут. Меняли они баранов своих на муку, сахар, соль и спички, и я возил им всё это, когда мне мясо надо было. Среди них у меня знакомых, ездил я к ним частенько...
Собаки встречают, как приедешь, хорошо если обнюхают и отошли, а то и совсем не подходят, издалека буркнут разок и снова лежат - знают и понимают, что не со злом пришел...

Однажды приехал, смотрю, на пузе у собаки, такой же черной, как этот боец, маленький ребенок спит, на жаре, на солнце. Дай, думаю, занесу ребенка в юрту: не дала ведь собака, даже подойти не дала, хоть я и не первый раз там был и она знала меня, видела не однажды. Так зарычала, что и задумаешься, а надо ли? Хозяину говорю:
- Там ребенок спит возле собаки, занести хотел, в юрту, а мне не позволил пёс. На такой жаре, как бы плохо не было ребёнку?
- Ай, не надо! Пёс не даст тебе. Не потеряется. Он любит его.
- Чего вы их держите, лодыри все, только и спят? И три штуки.
- Сейчас спят, летом. Зимой не спят, волка ждут. Волк ко мне давно уже не приходит, всё они, собаки, не дают ему дорогу сюда. Волк, он же не берёт одного барана, он режет всех подряд, сам не знает зачем. Вон, у соседа, собаки молодые ещё, так полотары вырезали! Плачет теперь. Я ему давал одного на зиму, пока те растут у него, отказался. Мой бы один всех волков разогнал! Сильный он...
- Слушай, а на людей они не нападают? Собаки твои?
- Нет! Только ты чужой собаку привезёшь, не понравится он им - задавят! Было у меня тут такое, привез один... Они никого не боятся, кроме детей. Дети им надоедают, они уходят от них подальше. А этот, который с ним спит, он один у нас сейчас, друзья они. И не даст он тебе его - чужой ты! Я пойду, заберу... Плохо на солнце ребёнку...

Такой же породы пёс оказался сейчас в соперниках этой боевой суки, которая всех побеждала. Он ничего похоже не понимал - ни за чем он здесь, ни для чего. Он - степняк, он и не думал, что можно драться собаке с собакой просто так, чтобы драться, ни за что, тем более с сукой, которых он, наверное, очень любил.
Смотрел он на неё, именно на неё, а не по сторонам, где у каждого в руках, на поводках сидели, стояли, скулили и визжали собаки. Взгляд его был прикован к ней. Может он думал, что его привезли сюда и привели сюда на случку с ней, но зла в нём не было? Он смотрел на неё с любопытством, да и сука тоже смотрела только на него, но вела себя нервно:  щерилась, то ложилась, то вскакивала, то будто бы готовилась к прыжку. Хозяева тоже чего-то не могли договориться - ругались на не-русском...
Хозяин Черного, был какой-то пришибленный, наверно стеснялся такой большой публики? Оно понятно, не всякий может выйти на сцену, тем более, он обыкновенный человек, простой чабан-крестьянин.
Всё же договорились и разошлись. Приготовил «рефери» к старту и собак, и хозяев...

Спустили собак... Как я и ожидал, Черный пошел на эту суку с явным намерением её обнюхать! Та позволила ему сунуть голову только до уха, но тут же хотела, видно, схватить его за загривок, но он вовремя откинул голову назад и в сторону - та, всё же вцепилась в отрезанное ухо, слабостью реакции она не страдала!
Пес встал на задние лапы, подняв с собой и её, вцепившуюся ему в ухо: как двуногие стояли они, только злобный рык слышно...
Круг зевак и собаководов резко сузился.
Черный рванул головой, стряхивая суку с себя, как делают это собаки, стряхивая воду, выплыв из речки - ухо порвалось, сука отвалилась в сторону, кровь брызнула и закапала на асфальт. Черный остановился, мне не видно, но судя по положению головы, он смотрел на нее и похоже в глаза. Сука, вдруг, отскочила назад и заклацала зубами. Я не понял, как так - так клацают только волки, когда знают наверняка, что это все - выхода больше нет и вот-вот наступит конец? У собак нет такого! Собака клацает раз, а потом только рычит. Она что, сука эта, от волка происходит что-ли?
Черный, по-видимому понял, где он и кто перед ним - это клацанье он давно знал, еще в детстве, наверное слышал, и он его не любил! Он знал, что это момент, когда волк готовится к последней, смертельной атаке, отчаянной от безысходности. В этот момент волк не думает о жизни или смерти, он отчаянно безумен, это его последний шанс...
Черный напружинился, приготовился к схватке, наклонил голову чуть ли не до земли, глаза его налились злобой, не мигали, пасть закрылась, хвост выпрямился, задрожал и опустился на землю. По бокам пасти, раздуваясь выдыхаемым рыком, дрожали щёки, злобно оголяляя верхние клыки и, расшаперив лапы в стороны, чуть присев, он мелкими, подкрадывающимися шажками пошел на неё. Скорей всего, он не видел сейчас ничего вокруг, только эта, похожая на волка, кусучая, хапнувшая его в ухо, ни за что, ни за про что, стояла в его глазах. Да, похоже. Похоже, он прощать не любил...
Сука, стоя мордой к нему, щерясь, делала шаг на него, тут же, клацая зубами, отскакивала назад и все же отступая, постепенно сдвигалась влево от него, оставляя открытым свой левый бок, он шел на нее, она отступала...
Мгновенным, в два скачка прыжком, Черный сшиб её грудью, да так, что они оказались в ногах окружавших площадку людей. Удар его был таким сильным и таким стремительным, что сука эта, наверное и не поняла, как это произошло, что летят они, кувыркаясь клубком и она не может даже видеть его, врага своего. Зубы Чёрного уже смертельной хваткой держали её за шею, чуть сзади уха, выворачивая голову в сторону...
Толпа зрителей отскочила.
Собаки снова кувыркались, сдвигаясь в сторону отскочивших. Черный всё же был сверху, давал ей кувыркнуть его, но сразу останавливал их общее вращение когда сам был наверху. Она, клацая пастью, видя, что не достает его и понимая наверно, что и не достанет уже никогда, начала подвизгивать, а он все время рычал. Непонятно, как собака, со стиснутыми зубами и пастью, полной кожи и шерсти, так может рычать? Но пес рычал, это его рык был слышен, хоть он и держал эту суку за шкуру. Та, клацая зубами и выворачивая шею, все еще пыталась достать его зубами, но он держал её насмерть, почти отрывая загривок вместе с ухом. Черный придавил её сверху, они замерли, слышался только яростный рык...

Выскочил судья и хозяева - собак растащили! Сука кинулась к хозяину, заскулила и за него, ещё раз клацнув зубами.
Опять что-то не по-русски кричали и ругались.
Черный тянул своего хозяина в сторону этой злой, пока не встал в метре от человека, хозяина суки, видимо задумался: - А что дальше, что делать с этим человеком, прячущим эту дуру?
Крестьянин что-то доказывал, слышались слова «деньги» и «неправда», такие слова тут понимает каждый, на каком бы языке они не звучали. Его никто не хотел слушать...

Решено было, похоже, снова стравить, но что-то никак не получалось: как только хозяин суки вытаскивал её вперёд себя, Черный сразу же готовился к атаке, прижимался к земле, расшаперивал лапы, хвост его ложился палкой на землю, он пригибал голову, и дрожа хвостом, шёл на нее. Глаза его опять не мигали, блестели странно, как у змеи. Может быть это был его коронный приём, наводящий ужас на соперника? Может от природы у него так? Но он становился страшен, да и наверно понял, что это не его соперник, слаба она для него. Наверное и она поняла, что это не тот, что был до него, и наверное, в его глазах она видела свою смерть и смерть других, которую она явно, тоже видела, а может быть и сама убивала, может картины тех боёв стояли в её глазах?
Стравить снова не получилось: суку тянули вперёд, хозяин бил её в зад ногой, она дёргалась и уходила назад, клацала зубами и пряталась за хозяина...
Черный сел в середине круга, открыл пасть, высунув от жары или от психической ли этой нагрузки, розовый язык, с которого на асфальт капала тонкая, прозрачная слюна, сидел и не сводил глаз с этой грозной...
Он, наверное, думал: - Ничего не пойму? Ты ведь не волк, пусть и похожа, но не волк все же! Это те, враги наши, ты-то ведь не из них? Нам ли с тобой спорить? И ты ж все же сука? Ну, ладно! Хочешь, приезжай к нам зимой, мы дадим тебе шанс с волками поклацать! Да сможешь ли? Ты клацаешь, а там услышишь, как те клацают! Там бой не остановят, там до смерти - или ты, или... Наивный крестьянин был этот Черный...

Я вспоминал своё, про этих крестьян и горожан. Люди тоже бывают разные, есть и похуже собак, и стаи бывают похуже волчьих! Ну, а в жестокости и мести мало какой зверь или животное сравнится с человеком. Мозг у человека, разум высший у него, и нет почти никаких природных инстинктов, заставляющих прощать, забывать обиду, способствовать примирению и сохранению жизни других...

Молодой я тогда был, тридцати не было, работал мастером производственного обучения в ПТУ, ехал на профориентацию по селам, детей агитировать к нам в училище поступать. Сижу на автовокзале, автобус жду. Народу много, всегда плохо с автобусами было. Шпана тоже тут крутится, поборами мелкими занимаются, особенно любят крестьян, те ж наивные, с них можно всё вытащить...
Подошел мой автобус, из моего села, куда мне как раз и надо-то. Люди вышли, возле автобуса остался паренёк с сумкой через плечо. Оглядывается... Шпана уже тут как тут - денег им дай, как обычно, копеек двадцать! Он улыбается, наверно подумал нищие, раз побираются? Дал им, что-то достав из кармана, но они ещё хотят, мало им. Не согласен он, они его за будку...
Сижу, наблюдаю... Смотрю, врезали они ему, видно не давал того, чего хотели с него. Но и он не промах - раскроил губы одному, весь рот в крови! Тут и я подоспел, забрал его, тех постращал милицией, а им милиция ни по чем, не боятся они её! Меня ещё попугали, ей же. Спрашиваю у него:
- Ты первый раз что ли, в городе? – Молчит, только дышит, как после пробежки. - Раз уж дал им что, то и уходи сразу, ни в какие разговоры не ввязывайся! А лучше, и вообще, ничего не давай, повернулся и ушел. А ты еще и за будку пошел - хорошо еще пику в бок не сунули! Смелый что ли?
- Смелый не смелый, чего ж они, трое-то? Был я уже в городе, но такого еще не было. С этим разговариваю, а этот, с боку который, всё улыбался, а врезал первым? Подло так...
- Привыкнешь! Это городская уловка - жди всегда от того, кого плохо видишь, он и будет первым, и не вздумай упасть - испинают, всё заберут, что в карманах есть, лучше убегай, если их много. Как собаки они, с голоду на кусок - шавки мелкие! Догонят если, еще и покалечат! Милиция тебя же и заберёт, и обвинит, что не они тебя, а ты их избил, и свидетели найдутся - ты ж безродный тут, а они местные! Так что слушай, что я тебе говорю и вникай...
- Как? Нельзя же, лежачего-то?
- Ладно! Поймешь ты всё потом, когда поживёшь здесь. Чего приехал? Куда тебе дальше-то?
- Сам не знаю... Я восемь классов кончил, в училище поступать надо, чтобы профессию получить. Училище искать буду.
- Пойдем, посажу тебя в автобус, а то эти тебя снова догонят. Записку напишу, поедешь в мое училище, там скажешь, что я прислал. Посмотришь какие у нас профессии, понравится какая, поступишь к нам, а нет, ищи другое, здесь их много, город областной. Да, назад поедешь, здесь не садись, запомнили они тебя, снова проблемы будут, они здесь всегда, потому что бездельники. Сядешь за городом, от училища автобус ходит, четыре остановки, там и садись. К сентябрю, когда начнутся занятия, может и забудут тебя здесь. И учти, они очень злопамятные! Как слоны...
Он засмеялся: - Я их тоже не забуду! Память у меня, не хуже, чем у слона...
Посадил я его в автобус, с носом разбитым. Тоже мне, «...лежачего не бьют»...

Командировки мои растянулись на целый месяца, а там и учебный год начался. Сразу же, в начале года, увез я свою группу на производственную практику до самого нового года. Иногда думал все же о нем, поступил он к нам или нашел другое училище? Чем-то он мне понравился, уверенностью что ли? Может быть тем, что не забздел там, за будкой? Мало таких, обычно эта шпана всех тихо чистит, а тут еще и по соплям получили! Почти забыл я его, только с носом разбитым иногда всплывал он в моей памяти...

Встретились мы с ним только через полгода - сам он подошел ко мне. Крепенький был, а тут, и вообще, раздался! Крепыш! Но, все обросшие, под «битлов», а он лысый? Все в брюках узких, а он в широких?
- Вы не узнаёте меня? - даже голос у него стал другим, взрослым уже!
- Ну как же, с носом разбитым! А чего это, всё наоборот-то у тебя?
- Сам не знаю... Зло какое-то во мне поселилось, не был я раньше таким. Злой стал, поэтому всё наоборот и делаю. А тех, с вокзала-то, помните? Нашёл я их, за всё спросил! Не один правда. Наверное, я точно слон, разучился прощать...
- Не для этого же ты сюда приехал? Не злу же обучаться и не лежачих учиться бить? Не стань сам собакой, как те! Я ведь такой же был, как ты, деревенский. Так же разозлился, вначале, на всю эту жизнь, на весь этот город. Потом прошло. У тебя тоже пройдет, ты полюбишь еще этот город, да и жизнь городскую полюбишь. Учись хорошо, а я помогу тебе и дальше, коль уж ты крестник мой - из-за меня ведь ты сюда пришел. Только злых я не люблю. Радоваться и прощать тоже надо учиться! Со злобой кто, те не живут долго - от избытка желчи дохнут...

Потом спросил у его мастера:
- Как он? Как в группе своей живет?
- Злой он! Замордует кого хочешь... Хотя, сразу-то не таким вроде был. Сам знаешь, как у нас тут, поначалу, без друзей пока. Били его тут! Попервости, толпой даже, за то, что сдачи дает, а это не всем нравилось. Да теперь вот, наоборот всё - он уже. Друзьями пооброс, да и друзья такие же... Кличка у него тоже страшная - «Босой череп» его зовут. Вроде череп у него непробиваемый - зубы выбивает им сразу же, а кулак говорят, и вообще... Ты бы взял его, под себя? А так, до тюрьмы ведь недалеко? Ума бы ему дать, где порядочность, учится-то он очень хорошо, да и справедливый вроде? А вот поведение...
- Возьму, конечно. Сегодня уже говорил с ним. Возьму...
И брать-то не надо было. Ничего не надо было, кроме как дать ему понять, что не всё здесь, в этой жизни, зло! Здесь добро тоже встречается! Разговаривали просто, чаще про собак, про больших - вожаков, да про маленьких - шавок...

Тренировал я тогда в училище борцов, секцию вел, позвал и его, хотя у него все задатки боксерские были, из драк он выходил без царапины, рассказывали мне пацаны про его "подвиги". Тут у меня, среди моих нормальных ребят, он и успокоился, понял что-то, а может уже и к городу привык. С ним я занимался чаще и больше всех по времени - задатки в нем были! Реакция и предвидение у него были необыкновенные и он пошел вверх - в нашем городе все соревнования выигрывал, на республику даже ездил. Один раз всё же сорвался, уже заканчивая училище...
Шел финал области по борьбе и вдруг, разодрался он прямо на ковре со своим соперником, да так разодрался, что начал пинать парня ногами, еле-еле мы его оторвали от лежащего. Потом я спросил:
- Из-за чего так? Ты ведь такой выдержанный?
- Сами знаете, борьба - это драка, там, где судья не видит! А этот, чем-то еще и руки намазал. Сначала - палец в нос засунул, я весь соплями изошел, а потом - в глаз! Ничего  не вижу, заливает его, а он еще и матом мне, что зря несет! Ну, и не выдержал! Пугать он меня вздумал, именами разными. Да всё по справедливости! Вы же сами учили...

Вызвал меня потом директор наш и начал воспитывать:
- Мы кого тут готовим? Рабочий класс или драчунов и бандитов? У нас и так бандитов полно! И ты там, рядом сидел, а остановил поздно! Что он за зверь такой, что ребра ломает на соревнованиях? Может тебя с работы попереть надо?
- Все ведь решилось? И первое место у нас, и тот сознался, что специально так...
- Хорошо, что сознался, а нет, так оттуда и в тюрьму бы сразу увезли! И его, и тебя, заодно! Тебе это надо?
- Нет! Не надо мне это, да и он не тот парень, чтобы ни за что избивать! Я бы также поступил, а может и хуже. Это он справедливый, потому что лучший он у меня, и правильно, что нестерпел! Нравится мне этот паренек! Нравится это вам или не нравится, но нам бы побольше таких поднабрать...
- Ну, ладно! Наказывать как будем, что-то у меня в голове ничего нет, вроде как драка, а вроде как и не драка? Что делать?
- Сейчас закончит, осталось три месяца, отправлю его на мастера учиться - в нем еще и талант организатора есть! Мал для него наш город, а там он далеко может в спорте уйти, да и профессию получит на всю жизнь. Сирота он, и если мы не поможем, то я не вижу, где и как ему в жизни определяться. А у нас там - людьми становятся! Мы же с вами тот самый  техникум кончили? Так и он кончит, еще и спортивные достижения нашего с вами техникума вверх подымет! Я уверен, он достигнет всего...
- Учится хорошо?
- Почти отлично! Группа его скоро вернется с практики, придем мы к вам, вместе с его мастером, может что-то придется подтянуть или пересдать...
- Пусть едет! Только ты там, в спортзале своем, не только им приемы свои показывай, но и воспитывай тоже...

Закончил мой крестник учебу свою отлично, уехал учиться на мастера. Закончил техникум, тот же, что и я. Вернулся к нам, работал мастером. Был мастером спорта по борьбе. Отсюда мы его и в армию проводили...
Эта собачья драка, этот Черный, напомнили мне того, доверчивого мальчика, приехавшего из деревни в город...

Денег, хозяину Черного, кажется не дали - люди сами подходили и совали ему в карман какие-то деньги. Послал и я своего племянника туда же. Да и хозяину было не до денег: он встал на колени, достал из кармана какую-то тряпку и вытирал собаке пораненное ухо, иногда прижимая собачью щеку к своей. Он плакал, потому что этой же тряпкой вытирал себе глаза...

Я не думал уже о собаках, думал о людях, о своём Ваничке, об этом крестьянине и о хозяине этой суки, который стал её пинать за её несогласие и полный отказ от продолжения боя.. Я не думаю, что она испугалась смерти. Я думаю, что она просто поняла, это не тот соперник и это не ее день. И зачем дальше, если всё уже сразу понятно...
Собаки не люди, они могут признавать поражение и даже за это не мстить. Они всё помнят и при встрече просто отходят друг от друга...
Это мы - люди! Мы можем мстить тупо и глупо тем, кто и понятия-то не имеет, за что им такое... Не верит собака, что если я, отец своего сына, пнул её, что так же и сын ненавидит или не любит ее! Не верит. Знает, что сын не такой, что это не он обидел ее, что это другой. И она никогда не будет нападать на моих родственников за то, что я её пнул...
Собаки не люди, они не мстят слепо. Это мы - люди, тупые в мести. Мы можем так...

Настроение после этой собачей драки у меня было испорчено напрочь и я потащил своих домой. Страшно это, а там ещё стояли в очереди кандидаты на драку. Да и домой надо...

По дороге, племянник мой всё рассказывал для чего он сюда с псом своим ходит. Оказывается, что через год, этот его Тайган, уже всех своих соперников знать будет! Все их приёмы изучит и они не в новость ему будут - ведь собака проигрывает только неизвестному, новому сопернику, если они и по силе равны, вот как сегодня было! А местных своих, она уже давно знает. Да и хозяева их, знают уже и собак, и друг друга, и не всякий поставит свою на убой.
- А в бой они сами рвутся, моего хоть сейчас отправляй!
- Откуда ты всё это взял-то?
- Джека Лондона читал!
- Не верь Джеку, он не собаковод и никакой не кинолог, может быть собаку-то и держал дома, биографии его я не знаю, но знаю, что он писатель, причем художественный, то есть имеет право на вымысел и на ошибку тоже! Пишет, чтобы книжка по-интереснее была. Ты лучше книжки кинологов возьми, почитай, инстинкты злобы изучи, ведушие к драке. Их развивай, если хочешь, чтобы из него настоящий боец вырос! Если уже не поздно... Кстати, я тут слышал, что не ставят кобелей против сук, как ты думаешь, почему?
- У нас тут, деньги главное, все же неофициально, втихую... Никто под хвост не заглядывает, хоть кошку ставь, наверное...
- Ушел от ответа что ли? Я же спросил: как ты думаешь, и почему?
Он задумался, но не надолго. Потом начал:
- А вдруг кобель проиграет? Смеяться же будут, изгонят навсегда! Вот у нас в классе девчонка есть, так она и старшеклассника избила на днях, не то что наш класс, у нас ее все пацаны боятся. На канат без ног залазит, а я с ногами-то кое-как! Много с такой навоюешь? Ты ей в голову никогда не попадешь, у нее реакция, как у кошки! Жаль, у нас нет бокса для девчонок, она бы все соревнования выиграла. Нокаутом! Вот и боятся пацаны с ней драться, насмехаться будут - девчонка тебя побила. Так и у собак, наверно?
- Это что ж за девчонка-то такая? Что за злыдня? Тебя тоже что ли, побить может?
- А чего ей меня-то бить, когда она моя, эта... Ну, как бы сказать-то? Подружка она моя...
- Ну и подружка у тебя! Посмотреть бы на такую. Здоровая, однако...
- Зойка-то? Да нет, обыкновенная. Ты ж ее знаешь! Через дом живет! Сейчас приедем, она увидит и тут же явится...
- Ну, ладно, Ваня! А что с хозяином Чёрного-то?
- Плакал он, всю морду себе кровью измазал. Может в нос кто дал? Да нет, вроде не давали. Тряпкой он, той же самой, что и собаку, сам себя вытирал. Денег ему точно не дали, правда люди давали, прямо ему в карман совали. Вот он и плачет, что как проиграл будто бы...
- Не из-за этого он плачет! Из-за собаки, что зря подставил. Собак он любит! А ты нет, не любишь ты собак.
- Да ладно, понял! Пусть дома ходит, красивый вон какой! И вам, кстати, договорился охотничью у друга возьму - уезжают они навсегда. Случайная она, не его это собака, в поле нашёл, но породы хорошей, чистой - Спрингер-спаниель! Как отдаст, сам привезу и к сезону будет у вас собака, уже ученая, на болотную...
- Молодец! Я тебе оставлю денег и на собаку, и на дорогу, и потом еще дам, и если получится, то привези ее сразу же. Ух, Ванька, не зря ты меня позвал! Не зря...



НА БОЛОТНУЮ...

Собаки - страсть моя и помощники мои! Охотник я, пусть и любитель, не профессионал, но признаю охоту только с собакой, чтобы без потерь. Хорошая собака лучше, чем хорошее ружьё! Она найдёт и убитых, и подранков, всё что ты «положил», да и всё, что в камышах оставили охотники без собак.
У меня уже две собаки, одна - сторожевая, вторая - на степную дичь планировалась, на барсуков, да корсаков разных. Лайка - новая и редкая в наших жарких краях порода. Как охотничья, появилась здесь недавно, массово - в годы перестройки. Друг посоветовал такую взять, у него такая, хвалил он ее. Да и на утку, говорил, тоже идет - без потерь охотится!
Пес молодой еще, первый сезон будем пробовать охотиться, учить начнём. Толли зовут, так сын его окрестил: где-то вычитал и настоял, чтобы в документ записали - «Толли»! Я был против, да, наверное, и все вокруг, потому что звали его теперь просто Толиком, по-русски! Сын сначала возмущался, всех поправлял, а потом и сам стал его также звать.

Друг, который с лайкой, у того ещё лучше, назвали собаку «Данте». Как-то пришёл к нему, он орёт на собаку:
- Данька, Данька!
Я ему:
- Ну и имя придумали, похлеще чем мы! У нас тоже проблемы: зовут «Толли», а зовём Толиком, а кто такой «Толли», до сих пор не знаю, но явно герой, и явно иностранный. Ещё выясняю...
- Ах, сейчас все помешаны на иностранщине! Теперь уже доллары, не рубли, и баксы еще. А ты хоть знаешь, кто такой Данте? Может объяснишь? Ты ж читаешь всё подряд и что непопадя!
- Нет! Про него не могу - много их, этих Данте. Одного помню, итальянец был, стихоплёт, средневековый ещё. Пробовал я его читать, но не понял, не под силу мне оказался! Долго мучился, все познать хотел. Налогонеплательщик он был, как и мы с тобой, к смерти за это приговоренный!
- Фух! - Друг мой встрепенулся, даже работу бросил. - Не приведи Господи, сравнил тоже! Говорят же, на себя не показывай!
- Не буду! Про божество он писал, про круги рая, разговоры там у него, с мертвыми, чистилища разные. Не мог я его понять, да и неинтересно мне такое, я же за жизнь на земле! Так что, ори-ка ты лучше просто - Данька, не трогай усопших, не приведет это к добру...
- Так я и знал! Что-то здесь не то - он даже не откликается на это имя, а на Даньку, вишь, как бежит - дуром! Хоть и брат он нам, этот Данте, с налогами-то. Это что, имя его иль фамилия?
- Помню, ещё что-то было, то ли имя, то ли фамилия. Ты у сына спроси, кого он имел в виду? Да не обижайся ты на сына-то, всё сейчас так, меня тоже, этот раз Бобом обозвали. Везде Йес кричат, О“кей или Хай. Терпи, теперь всё выворачивается через то, что сзади. Не наше - лучше, чем наше. Да пройдёт это скоро! Язык свой не забудем, не переживай.
- Не знаю, не знаю... Пёс-то немецкой породы, а по-русски, видал как сечёт! Знает гад, где живёт! Язык понимает, вишь, как слушает!
- Документы, по-моему, что у моего туфта, что у твоего: это действительно лайка, по нему видно, а вот чтобы корни уходили в Германию, я не верю. Этот явно наш, западносибирский. Видишь, какой гордый вид у него! Хотя, немцы тоже могли лайкой заниматься - денег-то у них, немеряно. Недавно читал: - ученый их, занимается изучением работ Баха - композитора, уже двадцать лет! Денег ушло - почти миллиард, марок ихних! Он говорит, что только половину изучил?! Так что, на собаку у них деньги есть! Они о них и не вспомнят потом, о деньгах-то, собакой новой гордиться будут, века! Зовут они её эскимоской или хиски ли еще, только она у них для красоты сделана, глаза даже голубые. А у нашего-то, видишь какие - карие, красивые! Работящий будет! Для нас это главное...

Красавец-лайка сидел рядом, вертел мордой, но чаще смотрел на своего хозяина, ожидал, что тот засунет руку в карман, достанет и даст чего-нибудь. Друг у меня был такой же, как и я - любил собак! Правда, не читал он книг, он смотрел в телевизор. Смотрел юмор, в основном. Политические и экономические пугалки его не интересовали. Голова у него работала на повышение благосостояния семьи с тем же юмором, легко. Да и жил он очень хорошо. Пахарь. Стремился - всё лучшее должно быть в доме! Так оно и было. И пёс этот, месячную зарплату стоил, но купил же! Всё, что происходило вокруг, в перестроечном обществе, друга сильно не трогало, он смотрел в свой телек и говорил:
- Во, собаки! Страну бы не просрали, эти все - меченые да беспалые! Голыми руками бери, страну-то. То ли плохо, то ль хорошо? Мы-то выживем, страна бы не пропала. Работягу совсем задавили, который год ни с места. Когда они уж там, вверху, напродаются, наворуются, да работать начнут? Рвут страну, как голодные собаки кость мозговую! Грызут, кто непопадя, страну нашу со всех сторон! А ты чего пришёл-то?
- Дроболейки забрать, если дашь, да ещё сказать, что пообещали мне собаку на болотную дичь привезти, обученную даже, кому-то не нужную. Повезёт может, так и правда, охотник будет!
- Так и этот, лайка-то твой, справится. Куда ты их набираешь? Вдруг и мы ходу дадим? Куда тогда их-то? Взять-то легко, а потом? Уезжать будешь, ее ведь пристроить куда-то надо! С собой вряд ли увезёшь, столько контролей по-наставили. Справок не наберёшься!
- Да ладно! Где одна, там и две, ну три будет. А лайка мой в воду почему-то боится идти, хотя они хорошо ведь плавают, а он боится? Так что, с него пока дождёшься... Может на следующий год только. А так, без собаки, хоть сам плавай по камышам, пиявок собирай. Пусть будет ещё одна, лишь бы толковая! Прокормим, как-нибудь! Привезут - звякну, приходи, оценим сообща. Дроби налью, да заряжаться начну, что тут осталось-то, до открытия. Хоть бы успеть, делов-то кроме охоты полно. Сам знаешь...

Уже оставалось дня три до открытия сезона, как вдруг, нежданно-негаданно, без всяких предупреждений, явился мой племянник: собака на поводке, улыбка во весь рот, лицо победителя! Поздоровался и с ходу про собаку начал вести разговоры, тут же демонстрируя практические её навыки!
Вид у собаки был немолодой, видно было, что она уже в возрасте. Он бросил ей кусок палки - собака сорвалась с такой прытью, что и молодые так не могут и моё мнение о её возрасте сразу же улетучилось! Принесла палку к нему и возле ног бросила. Села, на него смотрит.
- Видал, что делает! А плавает как? Так бы из воды и не вылазила - явный охотник на болотную, непроверенный правда. Пальмой зовут!

Я всех собак определяю по состоянию пасти, по зубам, по шерсти. Я ничего не знаю о комнатных собаках, за шерстью и здоровьем которых следят их хозяева, а о своих, живущих на воле, могу сразу всё рассказать. По пасти видно - старая она, зубы уже потертые. А смотрит умно, что и правда поверишь - всё они понимают, только сказать ничего не могут, братья наши! Взгляд взрослой, видавшей жизнь собаки.
- Сейчас проверим охотничья или нет? Неси-ка, сынок, ружьё сюда. Если возле уха стрельнём, не дрогнет, то это уже точно - охотничья. По-другому, значит городская, комнатная. Сразу же визгом закатится...

Принесли ружье: что она делала, ружьё увидев?! Я сразу понял, что это за собака! Была у меня подобная, почти этой породы. Тот был похож на эту, но "мама" его деревенская, с кем-то случайным видать, в той деревне спуталась. Бесценный, незабываемый охотник был! Жаль, погиб он тогда. Тот был покрупнее, морда не такая, не вытянутая была. А вот глаза?! Глаза те же, я те глаза всю жизнь помню! Вот и сейчас, на меня смотрел мой Абрек, моя первая собака-охотник, верный мой друг и помощник, в далёком моём детстве...

Заметалась собака ружьё увидев, завертелась и запрыгала. На конец ствола смотрит - куда ствол, туда и она вертится - явный охотник! Сука, правда оказалась, но - охотник! Подставили ружьё к уху, шарахнули - хоть бы дрогнула! Смотрит туда, куда стреляли, только не знает куда бежать. Отскочила метров на пять вперед, вперёд и смотрит, головой во все стороны! На нас глянула, как бы спрашивая: - Где и что? Куда стреляли-то? Ничего ведь нет?
Успокоил я её, красивую! Кто за ними в тех поселках ухаживает? Но вся блестит! Шерсть длинная по бокам, но вся чистенькая. И ко мне всё льнет! Чувствует что ли, кто тут хозяин? Нас ведь тут четверо, а она всё ко мне!
Успокоилась и прямо к нашей, дворовой, знакомиться! Та, на цепи сидит - злая сильно! Покусать может, ей это "ничего не стоит"...

Как-то сосед пришел, еще и под мухой! Жена выскочила ее держать: она ведь и на неё уже бросаться стала, на хозяйку, от злобы, что пьяного соседа достать не может! С тех пор и сидит на цепи, цепь свою грызет от злости, что некого укусить. Собак чужих тоже не любит - сразу в драку идет, никого не балует. А тут, я её не узнал! Сразу дружбу завела? Обнюхались они мирно, хоть обе и суки, не ладят же суки, обычно. Тут обошлось, поняли они что-то, не гавкались. Джулькой ее зовут, дворняжка она, породы совсем неизвестной и тоже лишняя была, не знали люди, куда бы её пристроить, а тут я попался на глаза, и не жалею! Маленькая, черная, на коротких, кривоватых лапках, телом длинная, мордочка симпатичная, шерсть короткая, как на валенке жесткая, всегда чистая, с белым пятном на груди! Зубы барсучьи, острые и шустрая - не схватишь её! Всё слышит! Поначалу, всю ночь гавкала, пока я не понял, что она улицу не видит, а только слышит, поэтому. Сделал ей подвесную цепь, теперь не лает: побежит, посмотрит, поймет, что не к нам это и все - успокоилась.

Хозяин пришел - Толик наш, выстрела испугавшийся! Этот без цепи ходит, лайка же. Лисьего цвета, красный почти, нос хромовый, хвост кольцом, снизу белый. Да и сам, с шерстью лисьего цвета, только кончики шерсти белые. Со спины, рыжий цвет плавно переходит к животу в белый! Красавец, но глупый пока. Грудью между этих двух влез, оттолкнул Джульку, за новую взялся, пообнюхались тоже. Побежала Пальма и он рядом, крутится возле неё, радостный такой! Наверное, рыбак рыбака видит издалека? Поняли, что вместе им теперь жить и служить. Побежали, да не туда, куда можно. Жена вышла:
- Вы куда, в огород-то? Потоптать тут всё? Ко мне! Оба.
Толик знал уже её характер, сразу пришел. Команды он уже хорошо понимал - сын постоянно его проверял, учил, как сесть, как лечь, как ко мне или гулять идти - в учебе он был молодец! А Пальму, оказалось, и учить-то не надо! Показала ей жена, где ходить ей можно, где нельзя, она больше и не нарушала ее установок.
Сидим на крыльце, жена удивляется:
- Как человек - всё понимает! Смотри, ни шагу в сторону, только по дорожке и ходит! Как показала ей, так и ходит.
Жена моя, собак не очень-то когда хвалила, руками, и вообще, не трогала ни одну, а тут, смотрю, уши Пальме всё ласкает! Уши красивые, спаниелевские, длинные, на всё реагируют, на каждый звук подымаются. Чувствует она, что с лаской к ней, от радости подвизгивает...

Ждать теперь надо, чуть-чуть, да проверить её в охоте. Мне всегда не везло на собак, которые на водоплавающих, да и мало я видел хороших-то, только слышал рассказы, что хорошие есть. А как на охоте, так всё что-нибудь этим собакам мешало, со слов их хозяев. И мой, курцхаар, не успел еще себя показать, каким станет, с болезнью этой, проклятой. Только сезон и отохотился я с ним. Должен бы быть хорошим, по всем данным, да не повезло ему, заболел он и умер, прошлом году. Жаль. Может с этой повезёт?

Сын определил уже, что классная она и охотник настоящий! Не расстаётся теперь с ней. Правильней сказать, с этими двумя! Толика он сам выбирал, когда покупали. Паспорту его всё удивлялся, так много там по-написано - все корни до седьмого колена. Его он любил. Особенно баловаться с ним. Пальма теперь тоже, третья с ними баловалась!

В прошлом году я охотился с курцхааром - породистым, хорошим псом-охотником! Немецкой породы пёс: коричневый, с тонкой, короткой шерстью, как плюшевый на вид. Округлые, висячие уши, ходят по кругу. Добродушный, любящий людей, с хорошей памятью собака! Пёс был от природы охотник, да и выучен мной хорошо был, весь сезон на охоте я с ним провел. Имел он своеобразную стойку, которой я его и не учил - он замирал, увидев дичь, намертво, остановив поднятую переднюю лапу находу. Не тронется с места, пока команду не дашь! Похоже, у него гипноз был, он взглядом своим дичь примораживал! На стойке - просто красавец...
Да только, к сожалению, был он у меня. Заразился где-то глистом собачьим. Врач-ветеринар, мой хороший знакомый, ничего не смог сделать - полгода лечил бестолку.
- Усыплять надо... - сказал. - Дети вокруг, переходной он, глист этот, заразный! Сам ты, не сможешь уничтожить, пса-то. Вези мне бутылку - мне тоже, нервы надо успокоить, да и в кассу заплати положеное...
Так и распрощался я со своим курцхааром. Умный он был - учить я его почти ничему и не учил, сам он всё знал! Не было случаев потери дичи с ним, хоть на воде, хоть в степи...

Гон начался у собак, вот и увязался он за какой-то сукой, охотник мой. Три дня не было, потом пришёл - грязный весь, глаза извиняющиеся, понурый... Ладно бы, грязный, так ещё и болезнь эту принёс! Смертельную для себя, считай, как СПИД у людей, неизлечимую. Пришлось расстаться с ним. Люди дороже...

Вот и купили мы на "его место" лайку - Толика. Молодой, бестолковый ещё, к охоте непригодный. Без собак остался я в этом сезоне. Неинтересна охота без собак, так себе - стрельба только. А этого, Толик который, ещё учить и учить. Так что плохо, не сезон для меня будет, без собак-то и хоть бы Пальма не подвела...

Жена смотрит на собаку новую. Она понравилась ей:
- Красивая... Только в доме чтобы её не было!
Аллергия у неё на всякий пух и пыль. Я был доволен, хоть не ругается. Спросила племянника:
- Как звать-то её?
- Пальмой зовут, сказал же! Откликается. По-разному пробовали, но на это больше всего реагирует.
- А где Витька-то взял её? Не украл ли?
- Нет, не украл! Она у него уже целый месяц живёт. Мотоцикл он купил, права ему выдали, шестнадцать стукнуло! По полям мы мотались, ходили-смотрели где и что "скоммуниздить" можно. Пришли к мотоциклу - она в коляске сидит и не хочет выходить, и никого вокруг. Пришлось забрать с собой. Кто-то привёз и выкинул её. Вряд ли забыли! Сейчас многие уезжают, возле поля высадят животину, а там корейцы, а это их мясо. Жизнь такая сейчас!
- Жизнь-то жизнь, да так ли уж все и варварами стали? Забыли и всё! А может ищут теперь? Кто выкинет такую? И кто такую есть-то будет - она ж как человек!
- Откуда там кошки тогда? Их там полно бродит! Только они, как дикие - не даются в руки. А эта - сама пришла! Спаниель это, чисто охотничья порода!

Племянник, хоть и пацан еще, а не любит, когда его учат, как надо жить! Он повернулся ко мне, видно тётка его, его своими ложными догадками достала. Я прекратил их разговор:
- Ладно, вижу! Пусть живёт теперь у нас. Витька-то чего хотел за неё или как?
- Нет, ничего не хотел! Сказал, что вас уважает и знает, что в дело собака, не для баловства. Если не подойдёт, чтобы назад привезли, если он ещё не уедет. Он ведь всё - в Германию, плачет, но уезжает. Пошел по-немецки учиться шпрехать. Кто-то там, с курсов этих, у него просил её, а он не отдал, сказал, что уже отдана!
- Не впрок брать собаку бесплатно! Символически, что-то должен обязательно дать. Иначе - не повезёт! Да и чувство у меня есть, что деньги превращаются ни во что, не успею я их истратить! Так что, сколько ты думаешь она стоит? Вы там, с ним, в дело пустите эти деньги, а мне их и деть-то некуда. Так что возьмешь, передашь ему и спасибо скажешь! И чтоб без обид, за деньги!

Отдал я ему денег в два раза больше, чем он предполагал, так как не знал он, сколько может стоить взрослая собака, не щенок уже. Почему не дал в пять раз больше, сам не знаю - собака стоила того! А деньги, через какое-то время и правда, превратились в ничто! Всё, что как говорится, "заработано было непосильным трудом", сгорело в один день! Исчезло! Россия поменяла свои рубли - чихнула, так сказать, рублём своим так, что все страны вокруг задохнулись от насморка, от рублёвого. И мы, в том же числе, тоже закашлялись - денег не стало! Да ладно! Старое вспоминать, только гнев на себя нагонять...

Еще долго сидели мы на крыльце, беседовали, про собак разговоры вели. Разные случаи с ними бывают: пришли к мнению, что умные они всё же! Его "боец" научился даже на пузе ползать и о нём племянник рассказывал нам вообще, как о подвигах человечьих! Так бы и продолжали ещё беседовать, если бы не жена:
- Кормить-то их чем? Трое их теперь и все вроде нужные. Хлеба в магазине дают - две булки в руки! Если только самим для них печь? Думай сам, коль уж развёл тут псарню, как боярин Троекуров или как там его фамилия была?
- Тем и кормить, чем этих кормим! - не ответил я на ее последнюю подковырку. - На одну больше стало, не на много ведь? Всего-то, на одну.

Дробил я им пшеницу, добавлял комбикорм, варил, вот этим и жили наши собаки - другого не было, но это было всегда и вовремя, и ничего, что невкусно, зато сытно! Шерсть их лоснилась, говоря за них, что с кормежкой у них не все плохо...
А некоторые люди просто отпустили собак - пусть сами кормятся, ищут, что найдут, тем и сыты будут. Сзади, за нашими дворами, бегали эти, ставшие совсем «вольными», бывшие сторожа домов и хозяйств. Сдохнет курица какая, выкинешь им, ещё летит, а они ее уже на куски порвали! Только треск стоит, как кости молотят. И стоят, смотрят, может ещё что выкинут? Смотришь на них и думаешь, а им-то за что такая перестройка? Сердце в крови, на них, голодных смотреть. Потихоньку начнут и они исчезать, эти, вольные - корейцы не спали, ловили их и пускали в дело...

Не знали мы тогда, что где-то собак кормят только специальным кормом, собачьим. Наши собаки этого тоже не знали. А потом, когда заставила жизнь искать себе-то где хочешь прокорм, оказался я в Москве, у племянницы своей...

Три собаки у неё: две больших, кавказских овчарки, да пудель - лысый до половины, под льва стриженый, как из цирка будто бы пришел! Шут гороховый, не для службы он, а так себе, для веселья. Добрый, правда, всё веселился! И непоседа: эти двое все лежат, о чем-то думают, а он все вертится, все крутится и веселится! Тем мешает, вижу, но терпят они его. Разные они совсем.
Квартира двухкомнатная - тесно собакам в ней. Как-то, завтракать сели, курицу она сготовила. Я им, как своим, по косточке кинул - схрумкали они их мигом, на меня смотрят, ещё видать просят! Тут она пришла:
- Ты чего им дал?
- Косточек дал, куриных!
- Теперь им конец! Кишки проткнут им эти косточки.
- Собаке-то? Чего ты так? Больные они что ль? Это ж самое любимое у них - куриные косточки! Пуделю не давал, я эту породу не знаю. А это ж овчарки! Этих я знаю - держут у нас люди, таких же!
- Смотри, чем мы их кормим? Голландские консервы! Собачьи! Со стола им ничего нельзя! Теперь, хоть к врачу сразу езжай. А сдохнет? Ты знаешь сколько они стоят?
- Думаю переживут! А сколько стоят эти консервы? Дорого, наверное? Да и прости, я ведь не знал, что вот так! Мои-то всё метут, что не дай, даже в сыром виде! А эта кость - вареная...

Сильно она на меня обиделась, да и я-то - напугался! Но, сказала она, что они стоят, эти голландские! Я прикинул - на месяц надо денег собакам больше, чем я сыну на учебу посылаю! Тот мог бы на такие деньги припеваючи жить! Но, с еще большей грустью я вспомнил своих собак, которые никогда этого не видели. А может и лучше, что не видят они этого? Зато - свобода! По двору ходят, знают, что это их дом, кроме них и хозяина никто здесь больше не живет и чужому они этот дом никогда не отдадут, без всяких консервов! Грызться будут, умирать, но не отдадут! Глянул, на этих снова - здоровые, но мои, похужее жрут которые, вряд ли пропустили бы этих в свой двор, пошустрей они у меня, половчее этих...
Эти, уже все свои навыки потеряли, заложенные им природой, от этих консервов - нюха-то у них нет! Навыки собачьего выживания потеряли, как и мы когда-то, потеряли, да "горбатый" заставил вспомнить, не сидеть на месте, не лежать. Бороться заставил и искать, как выжить. Жалко мне их стало, собак этих, людям подвластных, от людей зависящих, ленивыми ставших...
- Не переживай! Если что случись - ты ж меня знаешь! Договоримся. Тем более, ты знаешь, как я отношусь к собакам и не хочу я быть виноватым. Я сюда приехал, чтобы товар сдать и деньги у меня будут! Сыну мне надо помогать, но, если с собаками что, отдам я тебе хоть всё, что получу, в долгу не останусь! Не знал я и всё! Думал, что это - собаки! Как наши, такие же... Я за все отвечаю, если будет за что отвечать и на этом - закончили!

Мне Москва, как место жительства, неинтересна была никогда. Звали меня и друзья, и родственники: - Давай к нам, в Москву! - Я никак не хотел туда! В Подмосковье - можно подумать, в Москву - нет! Не для меня она. Да, город нравится и ездили мы посмотреть не один раз на памятники русские, старинные. В Питере тоже были - тоже так же, из-за памятников. Всё видели, куда нас водили по плану путевок. Красиво! Но, чтобы жить? Не очень хотелось! Суета, хоть и лепота, мельтешня постоянная! Никто с тобой не поздоровается, не поклонится. Лучше здесь быть, в провинции, всеми уважаемым, чем там, в столицах, никем!

А у племянницы был я в последний раз! Вот так, собаки тоже много значат, могут даже судьбу и планы жизни менять...
Ночевал я теперь у друга в другой стороне города - у него не было собак и сам он был порядочным человеком! Он понял сразу, что не совсем уж в собаках-то дело. Да и с собаками ничего не случилось, всё обошлось...
Теперь, с тех пор, чужим собакам никогда больше и пряник не даю! Урок для меня был: нельзя разбрасываться любовью направо и налево, не подумав и не зная, где тут право, где тут лево... Да познаешь ли ...

Я живу в городе и вижу, иногда, собак закормленных. Сравниваю со своими, теми, что были у меня - непозавидовали бы мои собаки этим! Намеренно что-ли, закармливают? Не знают как от них избавиться? Под видом большой любви дают и дают ей жрать, чтобы скорее сдохла?
Просто убить - заставят отвечать, а так - вот он и способ! Закармливай потихоньку, как в том романе, где женщина мужей своих закармливала и наследовала их состояние после их смерти от ожирения. И всё, больше ничего не идет в голову! Мало среди них, среди собак, склонных к ожирению! А тут? Как часто и как много вижу я зажиревших совсем! Пусть простят меня любители жирных собак, но что-то тут не вяжется - не должно так быть...

Через неделю, нашу Пальму знали уже все дети вокруг - все с ней хотели поиграть! За день, она так с ними намучается, что лежит потом весь вечер на крыльце, сопит, усталая. Я купал ее вечерами, прямо из шланга, колодезной водой. Терпеливая была и любила искупнуться! Толик не любил, сразу с глаз долой, только из-за сарая выглядывает, смотрит, как я ее купаю. Потом она отряхалась и лежала рядом со мной на крыльце. Тут и он приходил, осторожненько, чтобы не поймали и его, тоже рядом пристраивался, но не любил лежать, он любил сидеть рядом с ней, а она лежала и будто бы патроны считала, которые я заряжал вечерами сидя на крыльце - каждый патрон, готовый уже, взглядом провожала!
Патронов набивали мы по-многу чтобы на открытие охоты ехать, на пару этих первых дней,  чтобы стрельбой отвести душу за год ожидания, да забыть, хотя бы на эти дни, все свои беды житейские...
Сын всё проверял Пальму: вынесет ружье на крыльцо, она забывает, что уставшая, подскакивает и за ним, за ружьем! Делает вид, что стреляет, она непонимающе смотрит в небо и на него... Балуется, думает...
Так и дожидались мы этого дня, все в сомнениях, охотник она или не охотник? Ну, а сын-то, он уже "давно" знал, что охотник она и все у него были к тому доказательства!
Дождались, наконец! Завтра - едем...



НА БОЛОТАХ.

Охота затянет и ты, как в неволе,
С азартом бороться не всякий мастак.
Сожми свою волю, охотник, природе
Ты боли приносишь не много ль, за так?
(из моего стиха «После охоты».)
___________________________________

Сентябрь, вторая суббота! Обычное время открытия охоты у нас, на юге Казахстана! Машину набили битком, собак засадили туда же, внутрь - маленькая всё же машина «Жигули»! Тронулись в путь, в пятницу, в три часа по полудни - ехать километров двадцать, не больше, но всё степями!
Асфальт кончился, дальше - пыльные степные дороги. Остановились поменяться местами, дальше сын пусть за рулем сидит - через пару лет, он уже мотоцикл свой должен водить, опыта нужно где-то набираться, да и я, больше люблю сидеть рядом, а ещё больше - ездить в автобусе!
В машине жара, стекла закрыты, вентилятор печки работает на все обороты, чтобы пыль не лезла в салон! Мне можно теперь и вокруг посмотреть...

Природа здешняя - глаз не радует, однообразно всё! Плато, маленький подъём на горку, снова плато, с него спуск и снова плато. Высохшие озёра - такыры по-местному, весной в них вода была, а теперь, абсолютно ровная площадь, где можно гнать машину во всю мощь - нет ни кочечьки! Что сын и делает. Наконец, выскочили на верхнее плато - тут дороги во все стороны и все одинаковы! Остановился сын:
- Ну? И куда теперь?
- Ты сам с собой разговариваешь или со мной? - Я достал сигарету и открыл дверь, собираясь прикуривать.
- С тобой! Куда ехать-то? Сто дорог и все в одну сторону!
- Забыл что ли? В прошлом году здесь же ехали. Бери компас и определяйся!
- Ехать-то ехали, но вроде, как и не здесь, а по середине выезжали? Перенесли что ли дорогу?
Я прикурил, сын пошел определяться - пусть учится, пригодится где-то и это. Дорогу я знаю и без компаса, но пусть он и запоминать научится! В прошлом году, он прав, выезд из озера был в середине, а в этом году - уже сбоку. Дорог здесь не сто - здесь их тысячи! И все они, прав он, одна на другую похожие! Особенно ночью. Ночью, если заблудился, лучше не ехать никуда, не блукать! Надо ждать рассвета, иначе, можно уехать так, что и по рассвету-то не поймёшь, где ты. Можно, конечно, по звёздам ехать. Звёзды помогут, если ты их знаешь! Они всегда на своем месте. Но, если не знаешь степь - не лезь,  там смерть твоя. Это - тот же океан...
Пока сын определяется, я курю, смотрю в степь. Степь тоже можно полюбить, как лес, как моря и горы...

Степь наша... Полупустыня, постепенно переходящая в пустыню Бетпак-Дала - пустыня это, хоть и северная! В три часа дня, в сентябре, жара здесь ещё жуткая! Трещит степь от этой жары и сухоты! Какой-то треск стоит: если не слышать треска кузнечиков и всяких других цикад, то сама степь стереофонически потрескивает со всех сторон, как высоковольтные провода гудит, издает сухие звуки. Живых растений уже давно нет - последние, еще в июне сгорели от зноя и сухоты этой, потому что последний дождь был здесь в мае! До самой весны не будет здесь никаких растений - нет дождей! Лишь в ноябре пойдут дожди.
Глаза сохнут, ими надо чаще моргать, тогда хорошо. Чуть тянет западный ветер. Дорога, кажется, никем не посещалась давно, хотя - это обман: через пять минут и наш след, этот западный ветерок заметёт, как замёл он след только что перебежавшей дорогу маленькой змейки...
Это - иллюзия, что здесь никого нет! Здесь "кипит" жизнь не хуже, чем в большом городе! Десятки глаз уже смотрят на нас! Больше всего, конечно, насекомых и цикад. Но есть и тушканчики, и варанчики, и змеи, и всякие опасные и не опасные жуки, тараканы, скорпионы и черепахи. Ещё больше степь оживет ночью! Откуда-то появятся зайцы, толпы тушканьчиков, корсаки, шакалы и даже ежи! Всего тут полно! Есть и драмадеры, и бактрианы, медленно бредущие вдали, и не понять, то ли они сами по себе, то ли есть у них хозяева! Лениво движутся они цепочкой, друг за другом, куда-то вдаль. К воде, наверное...

Определился мой сын, наконец-то, куда надо ехать, да и я покурил, помечтал! Не ошибся, значит взрослый совсем! Напоил собак, тронулись дальше...
Хорошо их сейчас учат в школе! Всё они знают - и компас, и звёзды! Не помню, чтобы нас так учили. Про звёзды, вообще, ничего не помню. Может потому, что я всего восемь классов учился? А эти, современные, знают всё про звёзды! Дальше, их научить надо, как этим пользоваться. И, в общем-то, дети наши умеют это делать! В лесу может и заблудятся, потому как не видели они его, а в степи - да ни за что!
Вот и носятся пацаны наши, лет так это с тринадцати, в одиночку, ничего не боясь, по степям на мотоциклах в поисках какой-нибудь добычи. А добыть здесь можно много чего: озера, не совсем высохшие - полны рыбы, многотысячными стадами бродят сайгаки, а чуть по-дальше от населенных мест, уже ходят джейраны. С детства браконьерничают наши пацаны, мотоциклами гоняя всякую живность...
- Слышь, сынок! А что говорят пацаны, утка местная есть у нас в этом году?
- Есть, да выбили её уже, наверное. Озера по-высохли, она сбилась в озера, где вода есть, там её и перестукали. Рыбу, говорят, вилами били! Воды - по колено! Только крупных брали, килограмм по пять которые. Сазаны, да карпы! Но наше озеро совсем не высохло! И нам не надо много уток, цель-то у нас другая - с собаками разобраться!
- Ну, да! На шулюм всё равно что-нибудь прилетит! Хорошо бы было, собак потренировать. Да и с похлебочкой посидеть! Кстати, нас поди ждут давно? Дави-ка на педаль!

Так, за разговорами, добрались мы до нашего озера! Чуть сами от жары не стали шпротами. На озере уже двое стояли, ждали, мы и еще один должны были подъехать. С этими двумя еще и трое детей, лет по десять-двенадцать возрастом. По прошлому году все знакомые.
Я вылез:
- Привет охотникам! Особенно, вот этим - за год выросли-то так, что и не узнать. Улыбаешься! А помнишь, как тебя ружье-то свалило? Опять будешь пробовать, или забоишься?
В прошлом году этот охотничек пробовал стрелять, да неудачно получилось: стоял не так или силенки ли у него не хватило, выстрелил и на зад упал! Больше пробовать отказался - плечо у него отнялось, болело. Теперь он уже подрос:
- Папка уже давал снова пробовать и ничего, не упал! Только плечо опять болело. Вы собак-то наших видели?
- Ещё не видел, но вот сейчас уже вижу!

То, что у них собаки новые, их отец рассказывал мне: предо мной стояли два крупных курцхаара, только пегих, в крапинку, никак мой был - коричневый. Красивые и смотрят умно! В первый раз на охоте, учить их надо.
Откуда по-навезли к нам эту породу мне неизвестно, но почти у всех охотников в районе были теперь такие собаки. Куда подевались все наши бывшие? Нет тех, похожих на гончих, нет спаниелей наших, нет простых, но надежных, местных наших собак, которых мы называли просто охотничьими, и они действительно были охотничьи, работящие! Теперь - все выставочные!

Когда выскочили наши собаки, друг мой сразу сказал:
- А вот эту породу я знаю, это - спрингер-спаниель! Была у нас такая, раньше ещё, теперь таких и нет уже. Я искал именно такую, потому что знаю ее. У тебя, наверное, последний экземпляр! Откуда? Из России что ль привез?
Рассказал, что случайно и совсем недавно ко мне попала эта собака, потом, осмотревшись, сказал ему:
- Ну, ладно, о собаках потом поговорим. Здесь мы стоять не будем, по прошлому году помню, как тут было, ветерок всегда с запада, а мы, как раз здесь стоим и от нас ветер дует на озеро, а лучше, если с озера на нас, прохладней же будет! Поедем на другую сторону и тогда утки будут напротив нас садиться - ветер будет сдувать наш дух в степь, а не в озеро, да и завтра, целый день свежесть с озера будет на нас идти. - Штурман, заводи, на ту сторону едем! - это я уже сыну приказал.
- Я же собак уже распустил, теперь лови их. Может тут всё же? - возмутился он.
- Нет! Туда надо! Доказал же? Докажешь обратное - остаемся! Да и до стрельбы далеко еще, успеем расположиться...

Поспорили немного, все сообща, но завелись всё же, переехали на другую сторону - здесь и правда, было свежее. Взрослые стали натягивать тент, а дети собирать дрова, кизяк, гонять собак туда-сюда...
Собаки плавали все хорошо, таскали палки из воды, которые дети кидали им беспрестанно, только Толик не заходил в воду, по колена и всё - стоп! Но, зато он умно поджидал выплывающую с палкой в зубах Пальму, хватался за палку и тащил ее на берег вместе с непонимающей ничего Пальмой! Боялся он воды что ли?
Приехал ещё один наш друг и теперь все были в сборе. До вечера, когда можно будет разойтись по местам и ждать утку, ещё часов пять...

Дети попадали в тенек, под тент и как будто бы их неделю не кормили, начали «мести» всё подряд, больше налегая на то, что не своё. Не своё, оно же всегда вкуснее, чем свое! Даже те, у кого дома никогда аппетита нет, кого надо всегда заставлять и у тех тут же появился голод!
Четверо детей, да нас четверо, значит надо варить ведро шулюма! Пару уток бы, но уток местных и не видать, видно браконьеры-пацаны управились с ними ещё до открытия охоты. Наконец, дети, вроде бы перекусили, отправились после наших наставлений осмотреть озеро, а под тент попадали мы! Все мы с юмором, да под настроением, приняв по полстаканчика,  разговорились:
- Слышь, мужики! Вот дома, кусок в горло не лезет, а сейчас-то что? Кажется, что всё сожру, что тут есть! Откуда аппетит-то такой взялся?
- А ты бы дома тент поставил, такой же, посреди двора! Всех разгони, заляг под него, в трусах одних, как сейчас вот, а жена пусть только подает тебе, и всё - так же будет! И чтоб собаки вокруг бегали. Полуголодные. Обстановку тебе надо приблизить, к реалу!
- Да! Она скорее поддаст, чем подаст. И приблизит, к такому ли реалу..
- "Под" даст! Это как? Из индийской камасутры что ли?
- Ну, б..., поехали, тему разворачивать! Дал повод. Во, смотрите! Летит к нам кто-то...

К нам летела одинокая лысуха! Видно последняя, на этом озере! Летела тяжело, похоже уже стреляная была. Села напротив нас, прямо на воду, даже в камыши не бежит. Далеко, не достать её, но ружья стали доставать и быстро собирать.
Ружья у всех дорогие, с вертикальными стволами, штучные. Каждый хвалит своё. Только у одного, старинное какое-то, не наше, фирмы «Симсон», лет пятьдесят ему. Курковое ещё. Но сохранилось - как новое смотрится!
Знаем, такая не улетит, раз уж села и даже в камыш не убегает. Решили - стрелять ее будем, определять чье ружье лучше!
Стрелять договорились по два раза и начали с ижевского. Первый выстрел покрыл лысуху со всех сторон фонтанчиками брызг от врезающейся в воду дроби! Лысуха сидит, даже не побежала никуда. Нет убойной силы - далеко! Вторым стрелял тульский вариант - та же картина. Очередь дошла до «Симсона»: с первого выстрела лысуха закрутилась на месте - достал и попал точно! Вторым - завершил окончательно, на что наш третий друг-юморист, погладив свою вертикалку, сказал:
- Да здравствует наше, советское оружие! Самое дружественное оружие в мире! - Все засмеялись, даже дети, которые уже здесь, вместе с запыхавшимися собаками собираются доставать теперь эту уточку.

Выстрелили ещё раз в лежащую на воде лысуху - Пальма кинулась первой, чуть призадумавшиеся курцхаары кинулись за ней. Здоровые они, рослые! Плывущую уже Пальму обогнали прыжками. Толик, поймав азарт, тоже было кинулся со всеми вместе, но заскочив в воду по грудь, резко остановился. Чуть было не поплыл! Стоит, смотрит, как те трое, плывут до бедной лысухи - большие впереди, а отставшая Пальма, сзади них. Курцхаары подплыли к лысухе, осталось только схватить ее, и вдруг, лысуха забила, предсмертно наверно, крылом по воде - эти двое, чуть не выскочив из воды, резко развернулись и поплыли назад, к берегу, навстречу плывущей Пальме. Та, встретив их, тоже было развернулась к берегу, потом остановилась, покрутила головой туда-сюда и поплыла назад, снова к лысухе! Лысуха опять забилась крылом и даже поплыла к камышам, но она догнала её и хапнула. Плывёт назад, лысуха трепещет крылом, а она всё равно плывёт. Дети кричали Йес, а у меня кричала душа: - У меня снова есть собака!
Я вспоминал того пацана, который нашел её в степи, тех людей, которые скорей всего её потеряли и сейчас жалеют, наверное. Конечно жалеют, если и они охотники...

Курцхаары выскочили на берег, Толик тоже. Тут он увидел, что Пальмы нет с ними и снова кинулся в воду, опять по самую грудь! Стоит, ждет. Когда Пальма поравнялась с ним, он схватился за лысуху и попёр её вместе с Пальмой на берег! Здоровей Пальмы в два раза, тянет ее легко, а у охотничей собаки есть инстинкт - она не откроет пасть, пока не почувствует лапами берег или ещё лучше, пока не встанет на сухой берег. Так и произошло: она вышла на берег, пасть ее сама открылась, а Толик - и был таков! С лысухой в зубах чесанул в степь! Пропал наш шулюм, догонишь ли его? Дети кинулись за ним в погоню! Пальма бегала вместе с ними и лаяла на Толика осуждающе, а он, наверное, думал, что с ним так играют? Так что побегали они за ним, но все же вернули нам наш шулюм!

Подошел хозяин курцхааров:
- Вот поэтому я и искал такую собаку. Жаль, нет их теперь, исчезли. А что теперь с моими-то делать? Уже второй раз так. Как с ними быть, как учить-то их? Чего скажешь?
- Что скажу? Собаки молодые ещё, опыта нет, но порода известных охотников и отсюда они поедут уже охотниками! Сам увидишь, как легко мы их завтра научим, а пока, давай, детьми займемся, их ведь тоже учить надо...

Собака, она ведь как? Как рыбак новенький! Стоит тому почувствовать, как рыба бьется на крючке, леска вот-вот порвется, но он ее тянет, и всё, он уже рыбак! Тянуть его будет к реке, снова захочет он это почувствовать! Это природный зов - охотничий! Он заставит его стать рыбаком! Также и собаки, только у них эти инстинкты поближе, не спрятаны так, как у нас, у людей. Мы же думающие! Стесняться можем! А собака, она не смотрит вокруг, она  идет туда, куда ее зовут эти инстинкты, никого не стесняется и не боится последствий! Она - маньяк! Конечно, среди них есть и такие, как и среди нас, не очень-то интересующиеся добычей!
Всё это «преподавал» мне когда-то мой отец - любил он собак и много про них знал.
- "...И вот, всего лишь однажды, почувствует она в зубах эту дрожь умирающей жизни, запах крови и свое превосходство над ней, над дичью, что в зубах, и всё - жизнь положит, будет лезть за ней туда, где и погибнуть можно...!" - Отец был прав, были такие случаи! Удержать собаку трудно если видит она, как падает дичь, тобой подстреленная!

- Сынок! Возьми-ка свое ружьё, отойди отсюда метров на сто-двести, садани один раз по краю камыша так, чтобы Пальма видела куда ты стреляешь - пусть плывет, а ты ей не мешай. Пусть в камышах уток поищет и выгонит их оттуда. Может и Толик поплывёт за ней, наконец-то? Только ты его не заставляй! Сам пусть захочет. Насильно не надо - напугается навсегда!

Разошлись все. Я достал бинокль, как только услышал выстрел сына: вижу, собака от него поплыла в камыши, ну и ладно, пусть занимается!
Сам я занялся шулюмом - никто же не хочет, это всегда достается мне! Да и сам я, в общем-то, непротив. Что еще делать-то: стрельба начнется только к темну, вот тогда и дела - постреляем. А сейчас, от нечего делать, бродят охотники по берегу, "смолят" куда зря.
Слышу, второй раз выстрелил мой сын. Минут десять прошло, идёт назад, две лысухи в руках.
- Три бы было, да Толик, опять одну выхватил! Хотел ему уже прикладом в нос дать, да разве попадешь в него. Всю разорвал, смотри на него - весь в пуху! А жрать не стал, разорвал только. А Пальма потом снова поплыла, опять подранка нашла и ещё одну выгнала, эту я и подстрелил.
- Давай ту, которую подстрелил, мы ее сварим, а эту - спрячем до завтра, мы "на ней" собак учить будем. Подожди, я сейчас эту обдеру, кину в ведро, пусть варится, а мы пойдем вместе, собак изучать и учить, а там и темнеть уже станет, утки придут с поля. Собери-ка мое ружьё...
Уток мы не щипали, обдирали шкуру вместе с перьями, чтобы быстро. Так что я быстро справился, подкинул дров в костер и мы двинулись к месту ожидания настоящих уток...

Уток я никогда много не стрелял, а уж домой привозил не больше двух, потому что жена не хотела их щипать. – Сам привёз, сам и щипай, сам и вари, сам и жарь... - говорила она. Так что, если настреляю лишнего, то всех раздавал тут же. Потом понял, что что-то не то делаю и стрелять стал только на выбор и наверняка.
Когда-то, в детстве моём, это было подкормкой для семьи и я ходил на охоту чтобы что-то было к столу, кроме домашнего мяса. Даже мать моя посылала меня на охоту. А теперь, слава Богу, мяса хватало и недикого! Нужды такой теперь не было, а значит и охота стала простым развлечением...

Темнело... Самое время ждать утку с полей - на водопой всё равно придёт. Уселись мы на бугре, перед спуском к воде:
- Ты, сынок, держи левой рукой Пальму и всё подмечай: как она себя ведет, как дрожит, дышит, нервничает, крутит головой, встает или садится. Мне отец говорил, что собака сначала чувствует, а потом уже слышит. Вот, видишь, на морде у неё шишечки, вот ими вроде бы они и чувствуют. Утки, птицы, они же как-то ночью летят, не разбиваются? Всё видят или чувствуют? Тонкие провода и высоковольтные опоры обходят - редкий случай, если утка ударится в провод! Может быть посылают они какой-то сигнал вперёд и получают назад ответ? Передатчик-приёмник получается! Может и у собаки есть этот приёмник, настроенный на "утячью" волну, что она еще не слышит, а уже чувствует утку? Чувствует раньше, чем слышит! Учёные-то, много чего по-написали, да только во многом и сомневаться еще можно! Вот вырастешь, займись! Может новое что найдешь, обратное? Это же интересно - изучать...

Так мы сидели, беседовали, ждали. Уже темновато стало, тут сын заговорил:
- Пальма заёрзала! Головой закрутила, вскакивает.
- Вот! Теперь готовь ружьё - так вел себя и мой Абрек, когда утки подлетали - явный признак, что утки на подходе!
- Смотрит назад, пап, в степь - слышишь свист?
- Утки это! И скорей всего - чирки! Ты их не трогай, пусть летят, значит скоро покрупнее придут...

Чирок! Маленький, стремительный в лёте, просвистел стаей над головой. Камнем падала стая на блестящий серебром круг, свободного от камышей озера, но тут же свечей поднялась вверх - не выдержал кто-то с другой стороны, за камышом, пальнул раньше времени. Стая уходила без потерь снова ввысь, поднимаясь почти вертикально! Никто не может брать такие резкие, крутые подъёмы, как чирок! Не взять теперь стаю, не достать - ушла целой и невредимой!
- Ну, и как ты думаешь, о чем говорят сейчас в стае этой? - засмеялся я.
- О чём, о чём! Вожака ругают, типа, завёл ты нас. Говорят: - Иди, пересчитай, все ли целы? - Он, конечно, оправдывается, говорит, что вчера здесь было тихо. Просит, на первый раз простить его.
- Хорошо мыслишь! Так и у людей - заведут, не зная куда, а потом оправдываются. Да, Толик, я заметил, тоже вёл себя не очень просто и не сидел смирно. Может почувствовал волнение Пальмы? Или все же утку? Как ты думаешь?
- Пальма, только что лаять не начала! Уже хотела, даже встала, но, это - не уши, она почувствовала это раньше! Завтра я всё это проверю. Может всё же стрелять начнём?
- Стреляй! Только не в чирков - они нам не нужны, у нас уже шулюм есть. Вон, кстати, лысуха летит, да и не одна: облёт у них начался - молодые на крыло становятся, тренируются! Долетят до нас живыми - стрелять можешь, но хотников тут полно, могут и не долететь...

Кононада началась, как под Берлином перед победой - всем же надо что-то сварить под выпивку, под беседы разные, а лысуха тоже пойдёт, все ж летучая!
Дети где-то кричат, что сбил папка уточку: убивать учатся, а убить - тоже надо уметь, чтоб не мучалась тварь божья. Характеры здесь создаются и формируются!
Не долетели до нас лысухи, все попадали...

- Нет, не придётся, наверное, сегодня больше стрелять, пап? Темно уже.
- Подождём, должны и кряквы прийти, если есть они здесь. Только не торопись: если над нами пройдут, испугают их, они сюда же и вернутся, назад будут на нас и через нас выходить с озера - мы на бугре, вокруг горы, здесь им, только здесь и выходить. Тяжелые они и так, как чирки, резкий подъем они не смогут вытянуть - тут мы их и встретим. Не пойдут же они туда, где еще выше? Так что, ждем, а место у нас, очень хорошее....
- Ну, а если снова чирки? Опять не стрелять? Чего ты их так бережёшь-то? Тоже ведь утка?
- Утка и очень красивая! Крылья - сине-зелёное золото! Маленький и сильный, потому мне его и жалко, что маленький и красивый он. Ты за собаками наблюдай, выводы надо уже делать, а у нас ноль результатов, по наблюдениям...

Чирков я не трогал, прощенья просил... В детстве моем, подружка у меня была, соседка и одноклассница, любовь может быть детская. Пришла однажды, мамка её попросила, чтобы я уток настрелял, гости у них будут. Для неё я мог и в колодец прыгнуть, для подружки своей - пороха дефицитного не жалко было! Пошли мы с ней уток стрелять. «Наколотил» я этих чирков, больше десятка, ничего не жалея...
Здесь я и видел впервые, на этой весенней охоте, как погибают собаки. Впервые я расстался с собакой, со своим другом Абреком. Он был помесью какой-то благородной охотничей собаки с дворняжкой, но толковый охотник был: тихий и незаметный, исполняющий свои обязанности охотника не куска ради, а исключительно подчиняясь природным своим инстинктам....
Лёд крупный уже прошел, только по краю реки стоял полосой толстый лед, который постепенно разбивался плывущими льдинами...
Абрек плавал за каждой подстреленной уткой, прыгая с этого льда в воду, зигзагами плыл между льдинами, возвращаясь назад, карабкался на этот береговой лёд, приносил мне этих чирков одного за другим, я укрывал его старой фуфайкой, чтобы его не колотило от холода, он сидел, ждал следующего выстрела. После выстрела его не надо было посылать вперёд, он сам смотрел куда я стреляю, если видел, что падает утка, то с разбегу прыгал подальше с этого берегового льда и плыл к ней, пробираясь между льдинами. Это была его обычная работа...

Откуда приплыла такая большая льдина, мы и не поняли - такие давно прошли, а тут, как ниоткуда: с уткой в зубах, уже карабкающегося на береговой лёд Абрека, эта здоровая льдина «рубанула» посередине туловища, придавив к береговому льду, он только взвизгнул, выронил утку на прибрежный лёд, извиняющимся взглядом посмотрел на меня, будто бы говоря, что ты не виноват, я сам, и исчез под водой. Я побежал к нему, лёг на край льда, засунул руку по плечо под лёд, долго шарил там, на пузе перемещаясь по льду вниз по течению, пока подруга моя не легла рядом, вся в слезах, крича мне в ухо, что ты и сам сейчас утонешь, а я и её не видел - слезы в глазах, как тот весенний лёд, закрывали её лицо. Я забрал эту, последнюю его утку, лег на лед и долго смотрел под воду. Больше он не всплыл. Мы с подружкой дали волю слезам, долго ходили по берегу, думали, что он всплывёт, но его так и не было...

Ещё больше я плакал, когда рассказывал всё это отцу. Отец сказал, что так бывает, погиб на службе, ни где-то гуляя. Ты уже большой, тебе уже скоро одиннадцать лет и скоро в Армию пойдёшь. Тебе придётся в жизни пережить и такое, где надо будет расставаться не только с собаками, но надо терпеть, жить дальше, исполнять дальше свой долг, иногда, не щадя и жизни своей. Успокоил он меня, пообещав найти похожего на Абрека щенка.

Со слезами принесли мы тогда этих чирков домой, а мать подружки моей, бросила их в сенях, не ободрала даже. Прихожу, а они, завонялись все! Зачем убил я их? За что погиб мой Абрек? С тех пор и бабу эту возненавидел и себя самого. У меня даже мнение о моей подружке изменилось, ведь это же её мать. И не трогаю я чирков, не стреляю в них. Вижу их, а в глазах у меня Абрек на льдине, его глаза и чирки-красавцы на столе, пропащие...

- Пап! Пальма опять заёрзала. Снова кто-то летит, слышишь?

Слышал я плохо, шахтные взрывы притупили мой слух, но я чувствовал, что и Толик забеспокоился. Он, такой непоседа, сидел всё это время спокойно и тихо, и вдруг, сейчас заворочался, заметна была его нервозность - рука моя лежала на его спине и я всё это чувствовал. Было тихо, только слышалась стрельба где-то на соседнем озере. У нас было мертвенно тихо, писк комаров можно слушать...

И вот, снова шипящий свист, подлетающей стаи. Теперь он был значительно ниже тональностью, явно - шла утка! Я даже пригнулся, потому что крупная, видно, утка и стая немалая, и чувство такое, будто бы над тобой проходит аэроплан! Темно уже, я ничего не вижу, только чувствую и слышу...
Не дали дочувствовать, сын пальнул подряд дважды, глаза у него получше, чем у меня. Одна утка упала в воду перед нами, вторая в камыш. Только теперь я увидел вышедшую на западную, светлую сторону стаю уток, штук в сорок-пятьдесят наверное, которая, сразу разворачиваясь, поднялась и ушла вверх, так и не спустившись к воде, вниз...

Собаки кинулись к воде: Толик стоял и ждал, а Пальма уже плыла назад, с добычей в зубах. За второй уткой мы её послали, кинув камень в камыш, откуда она вытащила нам и вторую утку. Две крупных кряквы стали нашей сегодняшней добычей!

- Все равно, поторопился ты сынок, они бы обязательно вернулись и побольше было бы у тебя успеха, может быть и я бы стрельнул. Ну, да ладно, станешь охотником тогда, когда научишься терпеть! Сейчас Пальму будем прописывать. Доволен?
- Тот, наш курцхаар, был молодец, а эта - и вообще! Никогда не думал, что собака может быть такой жадной до дичи, как человек до ...
- До денег?
- Ты, прям, мысли читаешь! Как Пальма уток. Издалека...
- Деньги, это не всё! Займись вот, собаками. Породу может быть новую выведешь, имя твоё на века тогда! А про деньги все забудут. Деньги всех беспокоят, а вот собаки, только некоторых. Сегодня ты - главный герой! Все будут говорить, какая у тебя собака, но никто не вспомнит о деньгах. Так что, рискни, ты здесь уже много чего знаешь.

Так, за разговорами, мы вернулись к нашему биваку. По дороге я ощипал ещё и утку, выпустил из неё всё, помыл и кинул в давно кипящий наш суп. Пацаны отстрелялись за сегодняшнюю героиню, признав её героем дня. Им ведь только дай пострелять, надо или не надо. Я смотрел на них, стреляющих по мишеням, составленным из банок и бутылок и вспоминал себя, когда сам был в их возрасте...

Тогда у меня был друг, татарин Ахмет. С ним мы всё время выясняли, как и какое ружьё стреляет, и чьё лучше. Его отец давал ему три патрона и говорил: - Чтоб три утки принес, а то больше не получишь! Нет у меня пороха!
Татарин долго сидел в скрадке, ждал, пока утки соберутся под выстрел, одним выстрелом снимал трёх, а оставшиеся два патрона, мы с ним использовали на мишени.
Уток тогда было много, но вот в мишень стрелять нам было больше удовольствия, чем в уток, а потом считать пробоины в консервных банках, определять, какое ружье лучше и кто лучше стреляет!
Так и сейчас - дети бахали и считали дырочки! Только они не думают о порохе и патронах, которые у всех сейчас есть и сколько хочешь. Изменилось всё...

Потом все попадали к «столу» и наевшись, нахлебавшись горячего шулюма, дети лежали, разговаривали, обсуждая сегодняшний, предполагая, каким будет завтрашний день. Теперь их места заняли мы, не столько поесть и выпить, сколько поговорить за жизнь. Разговоры обо всем, на все темы, хоть и начнутся они с сегодняшнего дня, с собак, а закончиться могут даже политикой.
Постепенно, по одному, станут «отваливаться» от этой беседы те, кого сморил сон, останутся только самые беспокойные, которых волнует абсолютно все...
Я не окажусь среди последних, тоже отойду от беседы этой тихо, по-английски, сделав вид, что смотрю в небо. Буду слышать, иногда, о чем они говорят и действительно смотреть в небо...

Только что гремели выстрелы, звенело в ушах, и вот уже всё успокоилось. Успокоились и напуганные выстрелами змеи и всякие насекомые, и полилась их извечная песня. Переливчато стрекотали цикады, змеи заливались длинными переливами, с короткими, прислушивающимися паузами, и снова начинали петь, даже не сменив своих нот. Высоким тоном стрекотали сверчки, останавливая свою песню, к чему-то прислушивались и снова стрекотали, пытаясь перекричать всех...
Собаки, обожравшись всяких внутренностей и костей, лежали спокойно рядом, уложив свои головы на передние лапы, подслушивая людские разговоры, только Толик, иногда резко вздергивал голову, смотрел пристально в степь, прислушиваясь к чему-то, потом подскакивал, убегал метров за десять-двадцать в поле, наострив уши стоял, крутил головой то вправо, то влево, смотрел долго куда-то в даль, но так и не увидев никого и ничего, снова возвращался и ложился рядом со мной и Пальмой - видно слух у него был поострее, чем у других, поэтому мешал он ему успокоиться. Да и к Пальме, если какая собака подходила, он обязательно вскакивал и влазил между ними: ревнивый что ли?
Спящие безмятежно дети, в свете красных углей костра, были счастливы наверное, поэтому и необычайно красивы. Этот день, хоть и умотал их, устали они хорошо сегодня, но запомнится им навсегда. Будут они его вспоминать потом, в длинной своей жизни и думать, что было у них все же счастье...

В это время года, ночами ещё тепло, не надо никаких мешков и палаток - дождей в это время не бывает, спим под открытым небом. Я бы тоже уснул, но я смотрел в небо, лежа на спине. Осенью звезды четко видны на черном, отдающим синевой небе, они не дают спать, заставляя думать и думать. А что там, в звездах и на звездах есть? Ничего, наверное, нет? Холодное небо, звёзды, хоть и яркие, но все они одинокие, мерзнущие от холода в той бесконечной пустоте и от этой черноты неба, сами блестят и мигают холодной своей синевой...
Млечный путь: столпились тут звезды, друг к другу поближе встали, кому повезло, так теплее, когда плотнее прижмешься, не все могут, но все хотят сюда! Как дорога, светлой полосой светится он. Только не хватает на этой дороге того, который на колеснице...

Утром встали, рассвет забрезжил, пошли опять по своим местам. Расселись там же, где и вчера. Собаки подрагивают от утренней свежести...
Западная сторона неба - спереди от нас, она совсем черная, еще ночная. Восток белеет чуть уже, где-то внизу, там за горами восточными, несётся на нас солнце. Ещё час и начнёт оно, постепенно увеличиваясь, жечь и сушить то, что ещё не совсем сожгло. Мы - южане и мы любим дожди, которых нет, о которых мечтаем, которых ждём. Нас раздражает постоянное жжение этого любимого всеми светила. Хочется, хоть на один-два дня оказаться где-нибудь там, где все время идут дожди, дать там прокиснуть всем костям и телу, и снова, не задерживаясь, вернуться сюда. Я был в армии, как раз там, где такой климат, мне там нехорошо, но на один-два дня, даже на неделю, всё же можно, чтобы остыть, отдохнуть от нашей жары...

Восток, с бело-синей полоской света, стремительно превращается в светлое небо. Белое, поглощает синее, синее становится голубым, бело-серым и обыкновенным, дневным. И уже то, что казалось ночью абсолютно ничем, превращается, как фотография в растворе, медленно проявляясь, в дальние горы, желтый камыш, блестящее разлитым свинцом, озеро. Светлеет...

Утренней охоте отведён срок в полчаса, дальше - всё, складывай ружьё, охота окончена. Лишь какая-нибудь блуканувшая стая, может ещё завернуть на блестящую в дали гладь озера, что совсем редко бывает. Незнающий, может и дальше сидеть, ждать, надеясь, что всё равно, что-то, да прилетит. И такое бывает. А может просто сидит, любуясь красотой утреннего, начинающегося, нового дня?
Утром все краски радующие, все, что ты видишь, всё радует тебя утром. Может быть это после сна успокоившиеся нервы, не вспоминаются ещё дела, которые недоделаны, которые надо вновь начинать. Утро - моё любимое время...
Всё, как всегда, только здесь - пейзаж, а дома - вид и заботы...

Я встаю рано, вместе с солнцем всегда, завариваю себе стакан кофе и пью его, сидя на бетонном крыльце нашего дома. Солнце уже встало. Прохлада крыльца, остывшего за ночь, кофе, запахи нашего сада, постепенно приводят меня в разум. Я начинаю понимать, что ещё живой, вспоминать телефонные звонки, поступившие за ночь с работы, заставляющие меня забыть, что вокруг красота, сердце снова сжимается, становится таким, каким было вчера, вся красота утра меркнет...
День начался, в семь часов я уже на работе и вернусь на это крыльцо, отработав десять- двенадцать часов, забыв всё, о чём я думал здесь утром, оставляя всё сегодняшнее до завтрашнего утра. И всё повторится снова. И так изо-дня в день, без конца, и кажется, так будет всю жизнь...

- Пап, ты спишь что ли? Слышишь, как там стреляют? И собаки - все на нервах. Обе задёргались.
Сын сидел в окружении собак, с ними тепло, а утром, после сна, возле озера, всё же прохладно.
- Мы в хорошее место сели, мимо нас не пройдут. Вон те, сейчас разворачиваются, прямо к нам придут. Ты готовься - только здесь у них выход в степь, я ж вчера говорил...

Обстрелянная, напуганная выстрелами стая, взмыв вверх, делала разворот над озером, шла в нашу, правую сторону озера. Ох и красиво ж идут! Веером, только вожак делает манёвры, но стая, ошалев, потеряв разум от неожиданности и ужаса, неслышанных ещё выстрелов, не идет за ним. А выстрелы, сопровождая её лёт, заставляют её подниматься всё выше и выше. Стая ищет спасения. На наш бугор она и должна выйти. Стая взяла вправо и выходила на нас с левой стороны...

- Выйди на шаг вперёд, чтобы ты мне голову в горячке не снёс. Если пойдут перед нами, потом свернут ещё левее, то сделай ещё шаг. - Я разговаривал с сыном, приковавшимся взглядом к этой стае, будто бы не слышавшим меня. - Или не слышишь?
- Да слышу я, слышу! - Он вышел вперёд, дальше даже, не глядя на меня. Я засмеялся - надо же, азарт!

Стая красавцев-серых, рассыпавшись в прямую линию, всё же шла слева, не предпринимая никаких манёвров - вожак у них был не совсем опытным. На их месте, я бы спустился к камышам вниз, а потом уже резко взял в горы. Но эти шли, как напролом, наверное, большинство в стае - молодь! Новички-сеголетки. Идут прямо на нас. Жаль мне их, но, охота есть охота...
- Ну, ладно. Я левую сторону возьму, а ты правую. Начали...

Три утки, с глухим шлепком удара о землю, упали недалеко от нас - собаки кинулись в поиск, а мы перезаряжаться...

- Это же не чирки? Чего ты один-то раз стрелял, а потом, просто вслед пальнул? А то я не видел!
- Это серые! У нас они самые красивые, если не считать атайку! Та тоже красавица, как американская кряква. А у серой, самое красивое зеркальце! Увидишь, собаки сейчас принесут. Я видел в зоопарке уток каролинских, но у них нет такого зеркальца, как у серых. Хотя, в общем-то, те даже красивее! Но эта - наша, потому она и красивая, и крупная, потому что наша, местная и степная, и сама себя кормит, а ни как те, в зоопарке, ждут, когда и что им подадут!

Собаки принесли двух уток, Толик и тот принёс, и после недолгих уговоров тоже отдал?! Может уже нажрался дичи или ещё что, но непонятно было, взял и отдал. Пальма бродила вокруг, искала третью - кинули камень в сторону ещё одной подстреленной утки, она тут же ее нашла. Три утки у нас уже есть. Стали рассматривать где зеркальце, где ножки красные, с перьми и без перьев. Особенно красив был селезень: зеркальце, очерченное белыми красками, само с перламутровой синевой после белого, переходящее в перламутр зелёный, потом в рябь серого тела.
- Ну, и как? Красавец?
- Да! Ни Пикассо! Природа! И не красками!
- Теперь спрашивай, чего не стрелял и так далее. Шуганул зато! Теперь знать будут, куда лететь. Ну, а ты у нас лупишь в кого нипопадя, да всё без промаха.
- Ружьё это, дедовское, не я - бьёт без промаха!

Деда своего он никогда не видел, как и дед его, но ружьё досталось ему от деда по матери. Ружьё старое, коррозией погрызаное, но кучно било, не ровня нашим, современным! Лет ему, наверное, под пятьдесят уже было, тульское оно, когда-то серийное. Лёгкое, с удлинёнными стволами, теперь таких не было! Теперь все были красивыми, с инкрустациями на ложах, да прикладах самих, серебром. Только бой не тот, уступающий тем, древним...
- Ещё вечером отстреляемся, двух еще возьмем, нам и хватит. А этих всех жарить будем, на вертеле, я майонез взял, сейчас обкушаемся! Утки-то видел, жирные какие? У нас откормились, наши, местные! Сибирские придут, те не такие, те мясные, а у наших мясо нежнее. Собак научим сегодня, увидишь как. Ну, а с Пальмой всё, теперь она наша помощница...

Снова развели костёр, снова объелись. Детям всё нравится, всё запомнят, наверное. Все под тент опять позалегли - жара начинается. Полежали, покурили, собак надо учить. Метод есть специальный, да и хорошо собак учить, когда их две, а лучше, если их ещё больше.

Позвал друга своего:
- Я оставил лысуху и утку для учебы собак. Ты давай в камыш, утку выкинешь из камыша вверх, а мы по ней стрельнем - собаки только твои кинутся, своих мы держать будем. Как подплывут и если вдруг остановятся, ты палку кинь чуть подальше в озеро, чтобы мимо утки им надо было плыть, но они не проплывут мимо, обязательно ее схватят. Тогда и второму выкидывай утку так, чтобы он ее видел, и он ее обязательно возьмет, потому что другой пес уже с уткой, ему будет «стыдно» без добычи возвращаться. Если вернутся с утками, всё - учёба закончена! Чуть попозже, к вечеру, повторим...

Всё случилось по сценарию, не понадобилась даже палка. Плавали собаки быстро, от природы сильная и выносливая порода, хорошие и мощные пловцы! Вдвоём кинулись, вдвоем и вернулись с добычей в зубах - можно было признавать и их охотниками, гарантирую!
Только Толик наш, так и не хотел идти плавать. Пробовали его в воду затащить насильно, так он ещё и кусаться стал. Так мы его и оставили, необученным. Кто-то сказал: - Даун он! У них так, у даунов, что в голову взбредёт! Может неожиданно начать плавать, если сам захочет...
Да ладно, может на степную дичь пойдёт, там же плавать не надо. Зато, был он хорошим сторожевиком, только он и бегал ночью вокруг, постоянно что-то слышал, всё всматривался куда-то вдаль, рычал себе под нос, когда другие собаки только поднимали головы, чтобы посмотреть на него. Всё равно где-то пригодится, да и красив, и статен, хоть в «журнал мод» посылай...

Весь день отдыхали. Кто, что мог, кто чем хотел, тот тем и занимался. Бегать, гонять лысух в камышах, даже детям надоело, азарт прошел и у них уже...
День проходил незаметно и быстро. Я лежал и слушал о чём говорили дети. Толика обзывали то дураком, то молодым ещё. А сын, лежа рядом с ним, обнял его за крепкую его шею и сделав вид, что целует его, говорил детям:
- Толик - не врун! Раз не может, значит не может! И, вообще, чего лазить в воду, если другие уже полезли? То есть, он очень умный и хитрый. Вот если бы другие не смогли чего достать, то тут уж он сам бы полез в воду! - Дети-то, поменьше возрастом, они с ним легко соглашались...
Целый день пролежали в тени, за разговорами, беседами разными. Ничего не произошло, если не считать маленького инцидента...
Прибежал мой, запыхавшийся сын:
- Пап, Пальма заплыла в камыши и не выплывает оттуда уже минут десять - визжит там! А где она, с берега не видно и глубоко там. Может зацепилась за что-то? Спасать ее надо. Утонет ведь!

Пошли спасать: в сапогах не взять, глубоко, а лодку никто и не подумал с собой привезти, хоть и у каждого она есть. Зачем, если озера у нас мелкие, по колена воды везде. Но тут, глубоко было и в камышах где-то, и она там визжит - пришлось раздеваться мне и лезть в эти камыши, полные пиявок и всяких других тварей. По горло зашел, пока её увидел: ох и неприятно, когда тебя эти подводные, вековые корни камышей по всему телу скребут под водой, а остановишься, кажется, что по тебе уже пиявки ползают, пристраиваются, где бы чего пососать, отсосать...

Большая, болотная выпь распростёрла крылья, застряв между камышей - собака не могла её выдернуть, поэтому и не хотела выплывать. От выпи несло дохлятиной, видно, что её не вчера «сняли». Пальма тянула ее к берегу, да мощи ее не хватало, а бросить не хочет, вот и визжит возле нее. Выкинул я эту выпь на чистую воду, Пальма потащила её к берегу, где её радостно встретил Толик, который выхватил эту выпь из нее разом и умчался в степь. До самого вечера он возился с этой выпью, пришел весь грязный и в пуху.
- Выпь-то кому надо было подстрелить? Ведь несъедобная же она! - матерился я.

У нас ее «Квач» называют, потому что "квачет" она, кричит так, когда одна, не в стае. Можно легко повторить её крик, тогда она идет на него, думает, что братья её зовут.
- А ты видел её сидячей? А кричать ты можешь, как она? - спрашивал сын.
- Сидячей не видел, а вот стоящей в воде, возле камыша, видел. Трудно ее заметить, но если увидишь, то глаз не отвести, до того она красивая и стройная! Особенно шея - длинная, покрытая камышового цвета шалью. Она делает шею то тонкой, то толстой, то низкой, то высокой, не делает никогда резких движений - все плавно и незаметно. Стоит в камышах, да подсматривает, исподтишка. Они у нас во всех областях есть. Если вечером будут летать, то научу их крику - это просто!

Вечером отстрелялись удачно. Курцхаары работали "профессионально", уже не боялись трепещущих подранков, хозяин их был доволен - всё, научились! Мы с сыном принесли еще двух уток и стали собираться домой...

Домой ехали уже темной ночью: в свет фар, нет-нет, да и выбегали зайцы - так и бежали они впереди, в ярком свете фар, видно боясь прыгнуть в темноту неосвещенной степи. Если свет уходил в сторону, тогда и они исчезали, а на смену им откуда-то появлялись другие. Вымерли почему-то лисы в этот год, зайцев поэтому было много. Мы их не стреляли - боялись блох в машину занести, а блох у наших зайцев, всегда полно.
Порой и тушканьчики скакали рядом с зайцами, поджав свои маленькие передние лапки и чертя линии на пыльной дороге своими длинными хвостами. Этих было - не сосчитать...
Ползущих черепах объезжали потихоньку, эти тоже: - ползет тихо, потом, испугавшись, вдруг так побежит, что и под колесо может угодить, поэтому объезжать их надо осторожно. На асфальтных дорогах, иногда, встречаются места, покрытые "фаршем" из черепашьего мяса! Бывает время, мигрируют они куда-то и под колесами больших грузовиков погибают тысячами...

Всё же, уже была осень! К концу ее придут к нам многотысячными стадами сайгаки, маленькими группами джейраны, а вокруг них будут кружиться тоже стаями лисы и корсаки, шакалы и волки, они и сократят поголовье зайцев, да и тушканьчиков не забудут. Хорошо подчистят нашу фауну санитары эти!
Обособленно, маленькими стаями в четыре-пять особей, вдали от стад сайгаков и джейранов будут идти красные волки, занесённые в красную книгу природы, потому что исчезают они уже. Те будут совершать дерзкие набеги на совершенно здоровых особей, оставляя после себя прокорм для шакалов, корсаков и других, жрущих мясо и падаль...
А дальше - зима! От голода, что тоже бывает, сайгаки пойдут к людям, прямо в посёлки, будут дохнуть тысячами, но всё равно, ничто не прекратится, все будут жить и дальше, справившись со всеми бедами, что нанесла им природа...
К февралю, запахнет весной, зацветать станет степь и пустыня, и они снова уйдут, оставив нам только зайчиков, да тушканьчиков, которые тоже куда-то исчезнут, как будто бы их тут и не было...
Так всё и крутится, из года в год, складываясь в века, в вечность...



ЧУЖОЙ РАЗГОВОР.

По дороге домой я вспоминал невольно подслушанный мной разговор моих друзей. Изредка,  мои думы прерывались короткими разговорами с сыном, который крутил руль, но я снова возвращался к тому разговору...

После первого дня охоты, когда всё уже успокоилось, хорошо полежать у костра, вдыхая дымок прогоревших углей костра, лежа рядом с ним. После выпитого, пройдет дрожь в руках от ружья и стрельбы, можно «пофилософствовать» с друзьями на всякие темы, даже на те, в которых ты, как говорится, «не копенгаген».
Тишина и мир вокруг! Тихо. Дети спят, уставшие от увиденного, собаки тоже затихли, лежат, набив пузо деликатесами нашего ужина, но и они, будто бы прислушиваются к нашим разговорам, глядят на нас, вскидывают уши, слыша чей-то возглас...

Слышно, иногда, как где-то, на другой стороне озера, зашумят охотники - весело им! Я тоже, как и собаки, лежу тихо, вслушиваясь, иногда, в разговор моих друзей, но не вмешиваюсь, пусть говорят, я смотрю на звезды...
Я не знаю почему, но глядя в ночное небо, я могу долго о них думать и рассуждать. Может быть потому, что тогда, в детстве, когда мы были маленькими, мы все хотели стать космонавтами? Только не получилось, не стали мы космонавтами, наоборот, мы все стали шахтерами...

Ох и небо! Все звёзды чётко просматриваются, даже туманность вокруг них видно - может это уже мои глаза "с туманом"? Да нет, другие звезды, вот же, без тумана! Значит, звёзды, есть всё же такие - с туманностью вокруг!
Синее небо, почти черное, только полосой светится Млечный путь - тут светлее, где Млечный. Только нет в нем или на нем, известных, нужных для моей пользы и жизни на Земле звёзд - нет там путеводных, которые для меня важны! Эти, так себе, «народ», для красоты, по моим понятиям. Только и есть, что красиво!
Много их тут, а какая и для чего, я не знаю. Я знаю те, что выведут меня туда, куда мне надо. Но, всё равно хорошо и я никак не могу себе представить, что бы было, если бы только нужные мне звёзды стояли в небе, те, которые я знаю? Небо было бы совсем пустым! Кому оно нужно такое, пустое? Наверно, был бы ужасный страх? Представляю - черное небо, на нём четыре точки моих звезд светятся? Ужас! Как пусто бы было...

Вот тут и оборвал мои размышления разговор моих друзей. Один из них - мой бывший начальник, теперь, правда, у него новый объект - он недавно ушел от нас. Он говорит про работу, потому что он не на работе, а на работе, он беседует и ведёт разговоры, если есть время, обычно про женщин, я же его давно знаю!
У шахтёров, вообще, так заведено: на работе - про женщин, вне работы - только про работу, про план! Говорить на работе некогда, надо давать метры и кубы, иначе останешься без денег, это не Германия, к примеру, где шахтёры сидят на дотациях государства, на миллиардных, а у нас, в Советском союзе, сам зарабатывай, как сможешь, и на это живи, как хочешь. Вот и гробят шахтеры жизни свои, рассчитывая только на себя. Где бы и надо остановить работу, да нет, думаешь, авось пронесёт, не завалит, не придавит, сначала метры и кубы эти, а уж потом и крепить выработку будем, потом, когда план будет... Вот и понесли следующего на погост. И так оно будет без конца, пока государство не станет хоть немножко доплачивать работягам-шахтёрам.
Германия, та вообще решила все шахты закрыть, уголь можно купить в других странах и это выгоднее, чем своих шахтёров на таких дотациях содержать. Дешевле выйдет, даже если шахтёрам, уволенным, безработные деньги платить годами. Купят всё что добывается на Украине, в России, в Польше или ещё где-то. А у нас - надо план давать! Нет его - нет денег, поэтому спешат, рискуют. Рискуя проиграть собственную жизнь, выиграв немного денег, чуть больше, чем работающие на поверхности...
А эти, два собеседника, работающие круглосуточно, знают, что такое план! Это они делают этот план, чтобы люди могли заработать и жить. За всё, что произойдёт под землёй, они и в ответе...

- Ты чего вчера в горкоме-то потерял?
Третий наш друг, тоже не простой, с головой в работе, спокойный обычно, как рыба. Серьёзный и «Упёртый», как мы его зовём, или еще лучше, сам себе на уме он. Но, он тоже, главный инженер рудника, отвечает:
- Того же чего и ты - выговор получал! А то думаешь, я тебя не видел? Это ты сделал вид, что не видишь меня. Или в расстройстве был? РАФик твой чего-то тихо ехал? Тоже получил?
- Ну да! Четвёртый уже, и это уже последний. Сказали: - Дальше терпеть тебя нельзя!
- У меня-то поменьше. На один! «Шавки» лаяли?
По его понятиям это те, что не имеют своего мнения, поддержут любое предложение первого секретаря, то ли от любви к нему, то ли из-за боязни показаться безынициативными, неспособными на критику, а, значит, недалеко и до изгнания, потери не плохого места, где не надо работать, а только критиковать и направлять - это бюро горкома. Там много наших, бывших шахтеров, которых мы сами и направили на эту работу, по заявкам горкома.
- Те, вообще, как всегда и ещё как! Это тебе не твои необученные псы! Обучились они там, на своих совещаниях, как человека сожрать умело. Я даже от дум своих очнулся... Первый сказал, что надо наказать "по существу", чтобы больше сюда не приходил и работу наладил. Ох и заворочались, ох и залаяли! Помнишь, мы рекомендовали нашего, умного, московский-то кончил? Так он, наверное, неправильно понял первого и сразу же исключить предложил. Потом прения, мнения, ну сам знаешь. Первый же и предложил, снова дать выговор, и понятно - все поддержали! Наш-то - в первую очередь! Да я и не сомневался, что так оно и будет, вроде не за что, выгнать-то. Но потом, Сам сказал, чтобы я задержался и по окончании бюро снова зашел к нему.
Слышно, как они налили, цокнули стаканами и выпили. Закурив, кинув собакам какую-то кость они ржали, глядя как Толик отвоевал ее у всех желающих, потом продолжили:
- Ну, и дождался? Чего он хотел? Он-то мужик нормальный! Всё знает и понимает. Фронтовик! Может быть и последний из фронтовиков. С понятием он. Будет нам после него! Видал, какой он стал? Долго ли протянет? Тогда нам - всё! Эти-то, подвывалы, что-нибудь да придумают. Может уволиться успеем, да и чесанем куда-нибудь подальше? Чего говорил-то? Дождался ты или нет?
- Ты всё время хочешь куда-то убежать, уволиться! Ты ненормальный или нечестный мужик? Вроде не знаю я за тобой никаких грехов, кроме женщин! Тут - понятно, ты холостяк сейчас! Может побороться, тоже зубы показать, а потом уж и увольняться? Ничего он не говорил! Вспоминал он, а память у него - дай Бог, без протокола все вспомнил. Спрашивает: - Почему, когда вас в партию принимали, тогда еще, вы отказались идти в КГБ? Все трое отказались. - Ты ж помнишь, как нас туда манили, как давили? Или забыл?
- Не забыл! Ну и дальше что?
- Потом, слух до него дошел, что я, будто бы, грозился где-то партбилет на стол бросить, если и дальше так дело пойдёт в партии нашей и в стране, в целом. По пьянке что ли, я где-то это трекнул? Убей - не вспомню, где это я так мог? Есть же злопыхатели! Доложили же...
- А ты язык свой не распускай, доверчивый. Хочешь бросить, так и бросай, а пока бросить или не бросить только в голове, то и молчи. Разбросался! Партбилетами по столам! Уссусь! Иль ты думал партия наша слезу пустит - такой кадр ее покинул!
- Ну да, молчи! Ты лучше скажи, кто это так мог-то? Думаешь, я завтра пойду и наброшусь что ли на него? Да хоть поосторожней буду с такими рядом! С выводами своими...
- Держи всегда язык за зубами, даже если и пьянка, и все друзьями уже кажутся, и всё! Чего вы там еще-то говорили?
- Спросил, чего я так разуверился? Ну и попёр я! Он не останавливал, только слушал.
- И о чем? Куда ты попер-то?
- Во-первых, об этом случае с КГБ. Он спросил снова: - Так почему отказались-то? Все хотят, а вы отказались, все трое сразу? - Стал я ему рассказывать:
- Друзья мы, между собой, понятно, советовались мы, идти не идти. Структура эта - карающая! Или ищущая, кого бы покарать. Государственных преступников, шпионов, как в книгах, у нас тут нет - не Москва мы, к нам иностранцы не приезжают! А работу как-то надо показывать? Искать кого-то, на врагов похожих? Милиция, одним словом, та же самая! А я ведь в анкете указывал, что по молодости был там, где другие не все бывают, на что тогда вы закрыли глаза. Я там видел, как невинные страдают, а теперь мне предлагают ловить человека, за его неосторожно высказанное, без ума и злостного умысла слово и делать из него государственного преступника? Вот это вот - не по мне!
- Он смеялся, поди? Или что?
- Во-вторых, - он спросил, - что? - Не смеялся он, а я дальше понес:
- Чтобы там быть, в КГБ этом, надо, хотя бы, знать наш основной закон, а я его дальше первой страницы и не читал даже! И в третьих: надо же людей давить, работу показывать, раз уж ты там работать устроился? А у меня, вот таких способностей нет - лучше уж я техником как-нибудь поработаю! Вы нас долго тогда заставляли: - Идите и всё! - Так и не сумели заставить, не смогли, а потом прислали нам разнарядку: рекомендуйте кого-нибудь! Нашёлся у нас один желающий - идиот ещё тот, у вас, правда, он теперь и на хорошем счету даже. Мы тогда избавились от него, а вы получили отличного, нужного работника!
- А он чего? Это ж подковырка!
- Ничего, тут только и усмехнулся, но слушал и не возражал. Спросил, как это всё вот так вот получилось? Что, мол, ты думаешь, о чем в народе-то говорят? Я ему и высказал, что я думаю.
- И чего высказал?
- Да ничего, он и сам не дурак! Я ему своё гнул, а он только воду пил - сушит его болезнь, больной ведь он. Особенно, когда стал про его горком рассказывать, слушал он молча.
- Что про горком-то?
- Во-первых, про сам горком. - Кто в горкоме сидит, кто вас окружает? Все родственники и знакомые, да из комсомола выходцы, никогда не работавшие на производстве. Люди, неумеющие и незнающие вообще, как это давать план, теперь нами и командуют! На полном серьёзе думают, что они, и правда, продвинутые в этих делах, и даже знают на шаг дальше, чем мы, дающие этот план. Мы их вам рекомендовали, как преданных делу партии, а вы их уже и дальше протолкнули! Теперь вот, они уже и вас замещают, скоро столкнут. Они ведь уверились в том, что знают больше, чем я, который десять лет на под землёй ходит!
- Это уж точно, знают, как надо работать, получше нас с тобой! Со стороны-то, оно ж виднее! А он? Ничего, не обиделся?
- Нет, не обиделся. Сказал, что давно уже все знает, но остановить всё это уже невозможно! Надвигается что-то на нас. Сказал, что "с головой" люди не хотят идти в горком, идут к нам только говорливые. Тут меня опять понесло! Вспомнил я ему, кого мы в горком-то посылаем. Сам знаешь, по разнарядке. Сказал ему, что посылаем только тех, кто нам мешает работать, кто не умеет работать, кто портит нам нервы, только таких и посылаем! Кто умеет работать, таких мы никогда не отдадим, такие нам самим нужны! Помнишь, последний раз посылали им по анкете, чтобы был русский, чтобы было детей не меньше двух, чтобы высшее, чтобы жена тоже с высшим? Или забыл уже?
- Помню, конечно. Всегда ведь так было! Кандидатов, помню, тоже много было. Всё бегали, просили, рекомендуйте меня. Там же квартиру сразу давали, четырёхкомнатную! Помню кого послали. Ты ж сам его рекомендовал? Или не ты?
- Я! Избавиться хотел от него! Толку-то никакого, пафос лишь, презрение к тем, кто не окончил московский. Сам он там и не учился - пиво пил! Все сорта знал, о которых мы и слыхом не слыхали. Ни теории, ни практики! А ты меня знаешь, я же за теорию! Знаешь теорию, практику познаешь, постепенно. А тут ничего, ни того, ни другого. На днях приехал он контролировать нас. Теперь уже заведующий горным отделом при обкоме. Секретарь! Учить стал, что нам делать и как работать! Завалился в кресло начальника - власть же! И ну давай, учить! Начальник сбоку сел. Не знаю, как я выдержал? Не выбросил его в коридор! Не люблю ведь я хамства... Вот так вот и поговорили мы! По-честному. Про тех, кто его окружает, про неспособных ни работать, ни руководить, да и родственников его же...
- Да чего вы-то закручинились? - говорю я ему. - Гляньте на Москву - там то же самое, то зять, то дочь, то сват! Успокаивал его, чтобы ему плохо не стало, он-то - человек! Серьёзный и справедливый. Сказал, что всё прозевал! А он-то чего прозевал? Я ему и сказал, что от нашего «зрения» нет никакого толку, как гавкнут из Москвы, так и мы будем тут тявкать, да повизгивать...
- Хороший он мужик! Справедливый. Не выдержит он перестройки этой. Плохого он никому не делал, я сколько знаю, наоборот, всех спасал и вытаскивал. Ворьё, правда, не любит, да  преступников разных, с этим к нему попадись, сразу - «партбилет на стол!», да и дело оформит. Сколько таких было...
- Знаю, много и таких было, потому что им воровать было что! А что нам-то с шахты украсть можно? Ворота открой - никто ничего не возьмёт, потому как и брать-то там нечего.
- Ещё чего спрашивал?
- Спросил он и зачем я вообще-то в партию вступал? Ну, я ему и сказал, что вступил для того, чтобы начальником стать! Институт закончил, стою в забое с перфоратором обнявшись, бурю, думаю, и зачем я его закончил, если без партии никуда? Каждый пятый на шахте с высшим образованием, институт-то свой в городе, поэтому конкуренция на место очень высокая. Тут и предложил мне парторг в партию! Вступил я и пошёл по ступенькам - через три года главный инженер уже. Вот из-за этого и вступал! По-другому, сейчас вот, даже своих друзей, со мной учившихся, не могу сделать инженерами, непартийные они. И не от того, что не хотят они вступить, а от того, что не берут их в партию, за ними разные "грехи" числятся: развёлся, поскандалил с кем-то, где-то в ресторане стекло разбил, кому-то фингал набил, а таким в партию нельзя! Значит, инженерами они никогда не станут! Похоже, зря они учились, зря носят на плечах светлые головы. Будут билет этот иметь - все дороги откроются! Вот из-за этого я и вступал! Врать не хочу...
- Ну и правильно сказал! Все так вступают! Кому нужно по собраниям ходить, выговоры получать, да взносы платить просто так? Ну и что дальше-то?
- А дальше закончили мы тем, что на пенсию ему надо идти. Сказал, чтобы всё между нами! Партия пострадает сейчас, может быть даже совсем развалится! Время пришло - камни, что сами разбросали, собирать! Ему ещё месяц, а там сессия и не у дел он дальше. А мне сказал, что нельзя было молчать, говорить надо всегда, учавствовать во всем. А я ему, что он бы на меня свой КГБ и прислал, который сидит без дела и любой работе рад! Попробуй, скажи "вкось"? Хоть в уставе партии и написано, что каждый снизу критиковать недостатки может...
- И всё, и расстались?
- Да. Он сказал мне, что "...все же лучше, когда больше молчишь. Люди сейчас...", и замолчал. А я спросил у него, его КГБшники не наставили ли "жучков" у него самого-то, как в кино показывают? Время-то сейчас, вон какое! Может вам, под пенсию и нароют чего? Да он же с юмором! Сказал, что вызовет, прям сейчас одного, пусть проверит. Весёлый был в конце, никак в разговоре. Так и расстались.
- Списали его уже, говорят об этом почти вслух, поэтому и он так разоткровенничался с тобой. Кто будет после него, как ты думаешь?
- Любовь твоя давняя, других не вижу. Как сыр в масле будешь кататься! Может и нам где поможешь?
- Если так, то мне всё, конец! Редко видимся мы с тобой, ничего ты обо мне не знаешь, а с ней, мы уже расстались. Плохо расстались! Всё, ещё хуже мне, чем первому будет. Надо сразу увольняться и убегать куда-нибудь. Теперь спать не буду. Налей-ка ещё! Хоть себя поминай..
- Ладно! Ты не суетись, лучше подумай, да сходи к ней! Помиритесь, баба всё же! Может и нам от тебя толк будет. Да и партии, вот-вот конец будет. Иль не видишь?
- Нет, не пойду. Вижу я всё и чувствую, что толку здесь для нас уже не будет. Всё, решил я, уезжать надо. Коренное население уже везде ставит своих и от этого никуда не деться - это их страна и они еще долго будут первыми в очереди. Давай, вместе дёрнем в Россию? Начнем там снова с мастеров, как когда-то, после института начинали! А там разберутся, кто специалист, кто нет - опыт-то у нас, сам знаешь, есть! Но подстраиваться под кого-то из-за работы я не собираюсь! В рабочие уйду...
- Эй! Ты спишь там или подслушиваешь? - обратился он ко мне.
Я не ответил, сделав вид, что сплю.

Первый секретарь горкома был мой сосед и нормальный сосед! Здоровались мы с ним, разговоров политических, правда, не водили, про партию не говорили. Его соседка учила моего сына английскому - там я его и встречал, когда приходил забирать с занятий своего «англичанина». Часто видел, как он ковырялся в своём саду. Разговаривали мы через забор, но только всё про сорта виноградные, да саженцы разные.
Хороший был мужик! Сталинской еще закалки, выучен еще тогда, когда ни украсть, ни предать еще нельзя было! Не дожил он до роспуска партии своей, которой служил верно всю свою жизнь, попав в нее еще молодым, тогда еще, на войне, когда в разведку без партбилета не пускали! Немного не дожил, года полтора всего. Хотя, он знал, что это произойдет и без всяких газетных сообщений.
На его похоронах, несли девять подушечек только военных его наград! К ним, снизу, гражданские награды были приколоты. Видно было, что на войне у него было побольше заслуг, чем после...

Друзья мои ещё долго о чём-то говорили, спорили и даже ругались, потом мирились, соглашались и нет. В конце концов всё затихло, наверное, вырубились оба, потому что они пили и пили, а я так и смотрел в небо. Только оно не менялось, не перестраивалось, оно поворачивалось навстречу новому дню! Мои ориентиры стояли на прежнем месте, будто звали в путь и говорили: - Идите! Спешите! Надо идти, а мы вас не подведём...
Только я был в растерянности - не знал я куда мне идти, хоть и не много дорог мог я выбрать...

Все прогнозы моих друзей подтвердятся. Друг наш, надумавший уезжать, как всегда всех опередил! У него было чутьё! Не зря мы его ценили за то, что он быстро всё познавал. Характер у него такой - если не было ничего нового, жизнь для него становилась унылой, неинтересной. Он первым уехал в Россию, там начал работу снова с мастера смены, звал нас к себе, писал, как ему там интересно и ново всё! А мы не поторопились и как всегда опоздали! Мы думали, всё то, что творится вокруг, постепенно переживётся, выравняется. Он, через пять лет, снова стал главным специалистом горно-обогатительного комбината. Жизнью там, в России, он был доволен, но все равно скучал и потому частенько вспоминал наши места в своих письмах!
Второго друга, откровенно беседовавшего с первым когда-то, занимавшегося бизнесом «вкрутую», расстреляют бандиты прямо в его машине, прямо возле его магазина...
Ну а мы, двое, вскоре уедем в другую страну. Там, при встречах с ним, мы никогда не будем вспоминать партию, в которой были, все эти горкомы и бюро с перемоткой нервов, мы будем вспоминать друзей и как наш российский друг, те же места, где когда-то выросли и жили, где осталась наша Родина, и то время больших перемен, разбросавшее нас в разные стороны. Мы пережили то время потерь! Нам было тогда по тридцать с небольшим! Молодыми мы были...



В ГОРАХ.

В половине октября, когда уже стоят по ночам маленькие морозцы, когда охота на водоплавающих станет обычной и привычной, да и нет уже того желания ехать на болота и озёра, сидеть в скрадке и ждать утку, откроется охота на кеклика - горную, каменную куропатку. Охота не для всех, это для тех, кто здоров, кто может идти и идти в горы, вверх, перебираться из ущелья в ущелье, преследуя убегающего, не очень хитрого, маленького красавца. Да и на эту охоту тоже много не наездишься, два-три раза за сезон, не больше - сил не хватит!
После первой охоты в горах, неделю будут ныть все мышцы и суставы, трудно в горах-то, нагрузки необычные. Недельку-две, подзабудется боль, может и ещё раз рискнёшь, а в ноябре - всё, снег в горах ляжет. Так что, хотя бы разок, но надо съездить.

Кеклик - каменная куропатка, очень красивая, сильная, но не очень хитрая. И летает, и бегает, и прячется так, что наступишь, а не увидишь. Если удастся ему тебя обмануть, то летит он вниз с горы, на другую сторону ущелья и кричит: - Ке, кли, клек, ке... Потому его так и зовут. Ну, а подраненного, не найдешь! Ляжет среди камней, наступи на него, не дрогнет, будет лежать, затаившись. Не шелохнётся! Сам похож на камень, особенно спинка, точно камень, серо-голубой, природный! Вот тут-то и не обойтись без собаки. Иначе, сгубил ты тварь божью, себе не взял и ему, кеклику, такую ли беду принёс, от которой вряд ли он выживет. Ну, а не найдешь ты его раненого, так лиса, корсак или шакал, все равно его найдут по запаху крови и ран. Всё равно беда...
Потом долго будешь вспоминать того подранка, которого найти не смог и думать: - Чего я так стрелял-то, косорукий? Лучше бы уж и совсем не стрелял. - И дурно, на душе будет. Чтобы так не страдать потом, собака-то и нужна - всех найдёт! От неё не спрячешься...

Горы наши не высокие, нет на них летом снегов или ледников! Не Алатау, но это всё же горы, отроги Тянь–Шаня, Каратауский хребет, длиной под пятьсот километров, да и высотой где-то до двух тысяч метров вытягивает, но не у нас это, у нас горы пониже.
Наверху плато, где летом можно содержать скот, даже сено косить, а спустись вниз и всё, ничего нет - полупустыня. Горы наши, богаты фосфоритами, поэтому и горы эти черные. Фосфориты, со всеми своими вмещающими, выходят наружу, особенно кремниевые, они в природе черные, отшлифованные временем, непогодой и постоянными ветрами, торчат они черными пятнами, прожилинами и свечами, блестя на солнце. Человек, впервые приехавший к нам, бывает и спросит, глядя на эти горы: - Они что, горели что ли? Как обугленные...

Горы, горами, но в них много ущелий, наполненных всякими животными, а уж растительный мир, наредкость богат и разнообразен! Во многих ущельях есть егерь, то есть, охотничье угодье и, конечно, почти в каждом ущелье есть родник, а к воде здесь приучены люди относиться так же, как к хлебу, вода здесь - богатство! Земля очень плоха, камень да глина, но посади хоть что, дай воды, а остальное доделает солнце. Будет большой урожай, но только дай воды вовремя.
Егеря живут по-крестьянски, много скота держут, к охотникам относятся благосклонно. Вот в такое ущелье мы и направились. Раньше, чем к восьми часам утра, туда не надо, так что неторопясь, как говорят, неспешно...

Утром, приехав в горы и услышав ту тишину, что стоит в горном ущелье, для жителя города, привыкшему к шуму его, это покажется чем-то необыкновенным. Детям скажешь:
- Тихо! Послушайте тишину.
Они замрут, прислушиваясь к ней. Молчат... Потом скажут:
- Здесь уши ломит! Здесь нельзя молчать.
Так тихо в горах ранним утром. Ещё не проснулись все обитатели этих ущелий. Может и проснулись, но каждый тоже прислушивается и думает, надо ли нарушать этот покой? Так тихо всё и так мирно, и ничто не предвещает беды. Не знают они еще, что прибыли охотники к ним, которые своим приездом разорвут всю эту тишину, да и крови прольют здесь немало. Страданий много принесут...

В горы я брал всех, кто желает. Всех своих соседей-мальчиков, всех кто хочет. Никогда не считал это действительно охотой, целью поохотиться, это был, скорее, обыкновенный выезд на природу, а там, если удастся что подстрелить - хорошо, нет - тоже хорошо. А дети... Я знал, что за мной им всё равно не угнаться, нет у них азарта, да и сил таких, по горам бегать, но, хотя бы поедят там ежевики, замерзшей ягоды какой. Боярка уже чуть подмёрзшая, потому ставшая ещё слаще. Боярка у нас разная, чёрная и белая, а шиповник подмороженный я и сам люблю. Только не ленись, ходи и ищи, здесь много чего есть. Да и пусть отдохнут от города, от асфальта, пусть подышут. Пусть наберут домой всяких трав, их можно много найти, ущелья богаты ими. Потом, всю зиму, пей чай с чабрецом, шалфеем, мятой, да шиповником. А охота - кто хочет, пусть идет сзади, пусть попыхтит, это не по дороге идти, а в горы лезть - не всякий сможет! Здесь выносливость нужна, хорошие лёгкие и здоровье...

Так всё и в этот раз было: дети поотстали, нюхают все подряд, разные травы пробуют носом. Особенно эфедрой славятся наши горы, от сердца лекарство из неё делают, здесь её и заготавливают. Растёт везде, видно ее, серебром светящиеся пятна, по всем склонам - это она, много её. Летние травы, а их здесь полный набор энциклопедии растений, стоят, многие уже высохшие, их время прошло. Деревья разные, тутовые даже есть, но на них плоды летом, сейчас только тень, высокие они, с широкими кронами. Объясняю, по ходу в гору, что и для чего растёт или росло...

Где-то впереди, кеклики кричат, почувствовали уже. В бинокль детям дал посмотреть на косуль, которые гордо стоят на скалах вдали, зная, что недоступны они нам. Откуда вдруг они тут, редкость это теперь! Олени горные, те же косули, но крупнее, тоже смотрят на нас, те ещё дальше - рыжие! Эти часто встречаются, да только в бинокль их можно посмотреть, они всегда далеко, чуткие потому что. Грудь белая, сами красно-рыжие, самец всё самку закрывает. Повезло их увидеть, через минуту, будто и не было их здесь никогда, а куда исчезли, неизвестно. Совы спят, попрятались барсуки, а вот архары и дикобразы исчезли из этих, близких к городу ущелий, нет их теперь, наш брат повыбил, «охотник». Мы лезем всё вверх. Всё ближе кеклик, слышно уже, как скребает горлом: - Скрек, скек...

Пальма наострила уши - где-то рядом они, но где? Из под ног вылетели - я выстрелил два раза подряд и одного всё же снял. Куда упал? Примерно видел, вот и с первого кеклика собаке работа. Кинули туда, где примерно должен бы быть кеклик, камень. Пальма долго крутилась, но всё же нашла - метров на двадцать вниз укатился, за скалы, не видать нам этого было. Толик с ней кружит, но дураком бегает. Эти, мои собаки, всё же не предназначены для охоты в поле, не так они себя ведут, как те, которые для охоты на степную дичь. Курцхаар мой, покойный, держался всегда впереди, шел зигзагами, слева направо и назад. Когда впереди была дичь, он замирал прямо на ходу, подняв лапу, я подходил, уже приготовившись к стрельбе сзади к нему, задевал его коленом, он прыгал точно туда, где скрывался кеклик, а дальше уже я, смог, значит смог. А эти, всё время шли рядом с нами, иногда, даже отстав...

Дети долго рассматривали этого кеклика, потом сказали, что идут назад, не по им эта охота. Жалко им птицу, да и не испорчены они еще азартом охотничим! Пусть идут назад, собирают травы, которые им показали, а мы с сыном идём дальше, стреляем иногда, поднимаясь на самый верх горы.
Если внизу тепло, то здесь уже лежит снег в ложбинах, кеклик сидит на снегу, его видно, только на выстрел не подпускает, бежит и бежит вверх. Бегает он быстро, не догнать его, а если видит, что достанешь, взлетает и на другую гору или сторону ущелья летит...

Снег! Не верится, что внизу, днём, ещё бывает жарко, почти лето, хоть и половина октября. Здесь уже снег, зима. Дышится здесь легко и всё, что выкурил, вылетает само. Дышать здесь хочется! Здесь нет никаких запахов, кажется, пахнет только снегом и будто бы весной! Рубашки надо сушить - насквозь они мокрые. Но, надо назад, там оставили детей...
Случаев плохих с детьми у нас не бывает, редкость, чтобы кто-то обидел, а вот сами могут чего-нибудь натворить - спички в кармане носят уже.
Пока добрались и совсем сил нет, и тело трясётся. Толик так себя и здесь не показал, всё Пальма! Десять штук настреляли! Нас пятеро - каждому по два, хватит и этого. Дети тоже должны домой принести с охоты что-нибудь, раз уж были они на охоте...

Вот и закончился, считай, и этого года мой охотничий сезон. В зиму, когда ходят на волков и лис, корсаков ли, я складываю ружьё. То уже охота не любительская, скорее промысловая. Тем более, я никогда не охочусь на сайгаков или джейранов, хотя их здесь, рядом, тысячи будут ходить.

Порадовала меня в этот сезон Пальма - действительно порода, да и как мне-то повезло, пусть и случайно! А Толик, так ничего и не понял, только бегал вокруг, да рядом. Ну, ничего, ему ведь еще и года нет, поймёт потом. Не последний же сезон, только этот, первый для него заканчивается. В ноябре придут ещё тяжелые водоплавающие, северные. Пролётом у нас останавливаются гуси, казарки и всякие другие гусиные, ещё там его попробую заставить работать или сказать, выполнять работу, для которой он и рождён был. Может и он начнёт. Думать об этом много, я перестал, я успокоился - есть теперь у меня настоящая собака и, пожалуй, нет ей цены...


****

Прошло много лет, побольше даже десяти. Была осень, необычно теплая для Германии. Я сидел в летнем кафе, постоянно чувствуя, что кто-то смотрит мне в спину, оглянулся: молодая семья - ребёнок, лет пяти, он и она. Смотрел он. Вдруг, подходит, начал на немецком, вроде как с польским акцентом, мол похожи вы, если это не есть вы, дядя Ваня.
- А тебя я не узнаю, видно маленький ты был тогда. Вырос ты и изменился...
- Да, времени прошло много! А то - моя семья.
- Позови их сюда, познакомь! Теперь я вспомнил тебя, глядя на мальчика, сына твоего - вылитый Витя, сосед мой бывший.
- Это девочка! - он засмеялся, - похожа на меня! Вылитый папка, то есть я. А что их звать-то? Никто по-русски не говорит, только мешать будут...

Беспрестанно шумели проезжающие туда-сюда машины, заглушающие наш разговор, особенно, когда проезжали машины с этими рычащими глушителями, которые молодёжь монтирует, тюнингует, чуть ли не приходилось кричать, но всё равно, поговорили мы обо всём, всё почти вспомнили.
Семья его перебралась уже к нам, девочка уже много раз перебиралась с его колен на мои и назад, но обо всём не переговоришь, пора было и по домам.
- А помните, как мы в ущелье ездили? На кекликов? Недавно были мы тут в лесу, там я вспомнил наше ущелье: здесь, даже в лесу, машины не дают ушам отдохнуть, а там, помните какая была тишина? Ломовая... А что с собаками, как вы расстались с ними? Мы ведь раньше уехали, поэтому я ничего и не знаю, а туда я больше не ездил. Что там было, дальше-то, с Пальмой и Толиком? Куда вы их определили?
- Ты даже не забыл как их звать-то было?
- Так с ними ж и мы росли! Пальма от нас не отставала или мы ли от неё! Я с ней рядом и плавать научился, на озере нашем.
- Теперь у тебя есть мой адрес и телефон! Рассказывать долго - созвонимся, найдёшь время, приезжай, расскажу всё. Ничего плохого, нормально всё было. Почти всё нормально...

Так и распрощались, договорившись встретиться. Расскажу! Да, расскажу, хотя вспоминать, как расстаешься, не всегда весело. Не зря говорят: - Тяжело тому, кто остаётся! - И правильно говорят: кто уезжает, у него новый мир, новые впечатления и притупится боль его, а кто остается, у него ничего нового, только незатухающая боль вчерашнего расставания. Всякий ли справится...



РАССТАВАНИЕ...

Да, брат, не бесконечна жизнь,
Отмерит серп и другу время,
Тяжелых чувств и сердца боль,
И горьких слез хлебнешь немеря...
(Из тех же стихов)
______________________________

Никогда не думал, что расстаться с собакой бывает труднее даже, чем с человеком. Труднее, не труднее, но это трудно, и пришлось познать и это...


Пальма.

Так прошло ещё два года. Пальма совсем постарела. Сколько ей лет, никто и не знал. Она уже плохо слышала, глаза покрывались какой-то плёнкой. Сколько было у меня собак, ни одна не умерла своей смертью, то погибали, то приходилось покидать их, из-за частых переездов. Не знал я, как умирают собаки по своей старости.
Она всё время лежала на крыльце, всё спала, да так спала, что храпела, как человек. Она оглохла, может быть от того, что её, испытывая, оглушили, стреляя ей возле ушей, удивляясь её выдержке, а теперь, вот и последствия тех испытаний налицо. Чтобы её позвать, надо было постучать ногой по земле и она, видно слыша колебания земли, бежала на этот стук. По-прежнему она была добродушной! Если кто-то с ней занимался, она вела себя так, как будто и не изменилось ничего: лаяла, радуясь тому, что с ней еще занимаются! Хвостик ее купированный, постоянно ходил из стороны в сторону...

Начинался пчеловодный сезон и я взял её с собой в горы, в ущелья. Всё думал, что найдёт она там какую-нибудь лечебную траву. Находила она, жевала какую-то, неизвестную мне, выхватил я у неё из пасти эту траву, а потом насобирал сам такой, стал добавлять ей в пищу - она стала спать совсем беспробудно, целыми днями спит и еще спать хочет. Себе заварил я эту же травку, вместо чая выпил - ничего мне это не дало, спал, правда, хорошо, а так - ничего больше. Да я и так не жалуюсь, всегда сплю хорошо и без травы этой. Для сна что ли, она жрала ее, траву эту? Только она всё же ожила, стала по-шустрей. По себе я ничего не заметил, не оценил я эту траву.

Уже к концу сезона дело шло, надо было мне уехать по делам домой. От дома я был тогда километрах в двухстах. Её я с собой не взял, просто попрощался с ней и поехал. Она всё просилась в машину, но я, вроде бы, уговорил ее остаться.
Как-то странно она себя вела - лаять вдруг стала, никогда не лаяла когда я уезжал, а тут, бегает вокруг и бегает, лает и лает, слова не даст сказать.
Друг у меня был, суеверный немного, так он сказал, что нет, не зря лает, что-то с тобой произойдёт, лучше бы тебе и не ехать. А она смотрела на меня, но не своими глазами, а глазами того, моего пса, пса из моего детства, обреченными глазами Абрека на льдине. Я потом это понял и вспомнил, когда уже ехал...
Поехал, а она бежала следом, никогда не бегала за мной, потом села на дорогу и смотрела мне вслед. Уже выехав на гору, километрах в трёх, я остановился и посмотрел назад: видно черную точку, одиноким пунктиком обозначенную на желтой дороге, сидит и мне вслед смотрит. На душе кошки скребли, было как-то тяжело на душе, какое-то нехорошее предчувствие - чувство потери, что ли?

По делам, задержался я дома побольше недели, а вернувшись, на месте стоянки пасеки, я нашел только вытоптанную нами площадку - пасека переехала дальше, на новые, более пригодные медоносы. Взяток здесь кончился, видно нашли где-то мои друзья получше медоносы и перевезли пасеку, и мою пасеку тоже. А куда?
Ездил, спрашивал у других пчеловодов, искал до самого вечера, всё же нашел, километрах в двадцати от того места...
Уже вечерело, когда я вылез из машины на новом месте и поздоровался со своими. И первое, что мне сообщили, было то, что пропала Пальма. Друзья мои рассказали, что как я уехал, так она больше и не далась никому в руки, перестала жрать, сидела в поле и смотрела на них.
Друг говорил:
- Понесу ей жрать, она от меня уходит. Отойдет, метров на десять, сядет, опять на меня смотрит. Поставил ей чашку в поле, ну, раз уж не подходит? Утром пошел посмотреть, хоть бы что тронуто было и она сидит вдали, как суслик, столбиком, и на меня смотрит. Потом исчезла куда-то. Ночью встал, пошел в поле, опять сидит. Я к ней, она от меня, как призрак, и всё молча, хоть бы тявкнула или еще что, одни глаза только мигают. Мистика какая-то! Жутко как-то мне стало. Как столбик сидит, все время в одной позе. До сих пор в глазах. И собаки к ней не подходят - смотрят, а не подходят, и в чашку к ней не лезут, хоть я ей туда чистого мяса наложил?
А уезжать стали, всё - совсем исчезла... Ходили, орали, топали - все без толку! Так и уехали. Потом, через день, поехал в магазин, опять заехал, опять искал - ничего и никого! Чашка так и стоит там, нетронутая...
- Ладно! Поеду я, сам посмотрю. Сил уж нет, но поеду, чтобы успокоиться. До темна успею! Может найду ещё, на меня-то она выйдет поди? Двадцать километров - за полчаса доберусь, не совсем еще темно будет...

Чашку ее я нашел в поле, только муравьи сновали в ней туда-сюда, они всё и растащили. Ни следов, ничего. Походил вокруг, поорал, сложив руки рупором, попрыгал, потопал - тишина... Никого, только вечерние птицы стрекочут хором, оглядываясь на заходящий дождь.
Слышал я, что собаки не любят, чтобы кто-то видел, как они умирают, уходят они, с глаз долой. Может и Пальма, так же ушла? Говорят, что они даже сами роют себе яму, из самых последних сил? Потом ложаться в неё и всё...

Так же, наверно, как шофёры-дальнобойщики, рискнувшие идти через наши пустыни, через Бекпак-Далу, с севера, к нам на юг, напрямую, обходя все милицейские посты. Они так же умирают: ломается машина, кончается вода, всё - без воды смерть! Жара - пятьдесят! Вокруг, на пятьсот верст никого и помощи ждать не от кого! Если и пройдет здесь какая машина, то может быть, если повезет, раз в месяц! Копает бедолага сам себе яму, как могилу, ложится в неё, ручки складывает, как в гробу, да так и умирает - сколько их таких нашли, шакалами обглоданных...
Родственника моего вертолётом обнаружили - случайно увидели Камаз, в песках застрявший. Тоже в яме, уже и ручки сложил, и песком уже заносит. Но откачали, выжил! Потом спрашивали:
- Что заставило тебя яму-то выкопать и улечься в ней?
Ничего толком объяснить не мог, будто заговаривался:
- Кто-то требовал. Говорил и подсказывал, что так надо! Настойчиво, так это, заставлял. Даже сил уже нет, а ОНО всё твердит и заставляет, что копать надо, что времени нет...
Да всё равно, это, наверное, сильно ему в голову вошло - через год повесился сам, у себя дома. Причин, вроде, никаких и не было. Может из-за того, что ТО послушал?

Может и с Пальмой нашей так же? Время ее пришло, умирать? Да только думки у меня другие: мнится мне, что поняла она всё неправильно, подумала, что опять её бросили, как тогда, на поле, бывшие её хозяева, а теперь вот и я? Подумала, что не вернусь я? Ведь она с нами жила всё лето и никому ведь не доверялась - только сейчас мне это дошло! Она ведь и не жрала, пока я не скажу! Гордая была - на кусок не кинется. Как я её с собой-то не взял? Ведь не на себе же нести! И жена? Та тоже спросила, почему не привез собаку-то? И та что ль чувствовала? Сроду ведь не спрашивала? Теперь приеду домой, ещё и от семьи достанется, потому что выходит, что со всех сторон я и виноват. Необдуманно поступил...

Сильная молния ударила в одинокое дерево, стоящее, может быть в километре от бугра, на котором я сидел. Дерево сверкнуло красным пламенем, но тут же и потухло. Так далеко, но вдруг, запахло горелыми электродами или замкнутыми проводами, или ещё чем-то похожим на горящий металл и тут же все затихло, на мгновение наступила какая-то гнетущая тишина. Мрачные сумерки и какой-то страх, вперемешку с тоской, давили душу.

Чёрные тучи с запада, сверкая вспышками молний, покрывали уже половину неба. Стало сразу темно. Сзади, в чернеющей лесопосадке, вдруг, неожиданный порыв ветра зашумел листвой, будто кто-то сильной рукой пригладил макушки деревьев. Мелкими, редкими каплями, посыпал дождь...
Если не выбраться отсюда через десять минут, можно остаться тут на пару дней - раскисшие солончаки сделают дорогу киселём.
Я заскочил в машину, мысленно прощаясь со своей Пальмой, с тяжелым сердцем покидая её. Я так и думаю, что она где-то здесь и умерла. Нормально, если это прошла ее жизнь, плохо, если она, разуверившись в людях, умерла от тоски, думая, что человек может вот так вот, просто, забыть ее верность и преданность...
Так и уехал, с камнем в душе, не зная о том, что буду вспоминать этот бугор, это место, всю свою жизнь, удивляясь характерам братьев наших меньших...


Толли.

Говорят же, "хорошо тому, кто живёт одним днём!". Такой характер был у нашего Толика. Цепи он никогда не видел, жрал сколько хотел, правда ходил проверить у всех, все всё съели или нет, но не трогал чужого! Джулька его ещё маленьким отучила в чужую чашку лезть. Пальма, та мало совсем чего ела - дети баловали её, то печеньку дадут, то и конфетку какую. Ей он бывало и «помогал»! Ошейник у него был дорогой - сталь никелированная! Им он гордился наверное, как новый анекдотный русский, толстой золотой цепью! Но, пришло время подумать, куда ж теперь Толика? Дело шло к тому, что надо было уезжать и нам. Хотелось бы, чтобы он где-то, так же как здесь, вольно ходил.
Был у меня знакомый, отец его был егерем в ущелье, повёз я его туда - там собаки всегда нужны, тем более охотничьи.

Красиво в ущелье! Весна! Лето уже, почти! Большой дом у егеря: крыльцо к речьке, много скота, баранов - отара целая. Две собаки больших, нашей, азиатской породы. Оба в "боях" с барсуками поцарапаные, а может и волками. Охотно он согласился взять моего Толика! Осенью погибла у него собака, а две ему мало! Три, как минимум, надо ему.
- Не понял я, почему погиб он у меня? - это он про свою погибшую собаку рассказывал. - Раньше так собаки гибли, когда дикобразы были. Они же как? Бежит за ним собака, он резко останавливается и всё, собака на иголки надевается - горло пробито и грудь! Вот и у моего, погибшего, такие же раны были. Как вилами пробитый. Неужели опять появились? Но троп не видать. Эту-то породу я не знаю. - это он про Толика. - Как они? Загоняют или по следу ходят?

- Не видел я его в охоте! На уток и в степи не показал он себя. Но он хороший сторож, слух у него острый! Никто к дому не подойдёт, он раньше всех всё слышит. Лайка, вроде бы лаять много должен? Но не скажу, чтобы он зря глотку драл! Мало лает, как все собаки. А сторож он хороший! Всех собак поднимет, если кто чужой!
- Тоже надо! Красивый какой - не нашей местности собака! Тебе что за него?
- Да ничего, я ведь уезжаю, а его ни с собой не взять и не бросить, да и цепь он не видел никогда. Команды все понимает, только скажи! На людей никогда не кидался. Я буду рад, если вы с ним поймёте друг друга. Да и внуки ваши - вон, с ним уже балуются! Он привит от всех болезней, так что не бойтесь, не заразит никого. Все документы с ним.
- Ты через месяц заезжай, на него посмотришь, да и рыбы будет полно в реке, возьмешь. Сам порыбачишь - маринка уже идёт, а концу месяца вообще попрёт, только вытаскивай! На целый день приезжай! С семьей приезжай...

Оставил я Толика, а он даже меня и не проводил. Ну и хорошо, пусть хоть у него душа не болит! Никак с Пальмой, полегче, а всё равно плохо. Дома - будто бы потеряли что! Все понурые. Джулька, и та поняла, что одна осталась! Не лаяла, всё лежала, на меня смотрела, а я ведь её никогда раньше и не погладил даже. Не люблю я эти нежности! Тут пришлось пойти к ней, а то, чуть ли не плачет. Раньше было подойдешь, она сразу на спину и вертится! А сегодня? Нет у неё настроения. Как и у меня...

Уже перед самым отъездом, удалось мне повидать Толика ещё раз! Машину он увидел издалека, но побежал к ней, когда я уже остановился и вышел. Бедняга подтягивал заднюю ногу? Но ко мне прыгнул на грудь лапами! Пообнимал я его! Да и он - скулил даже. Но не изменился он, такой же крепкий и упитаный, только глаза стали проницательнее, ещё умнее, да ошейника на нем не было. Егерь вышел:
- Заметил, хромает?
- Ну да! И к машине не побежал сразу, как он обычно ко мне бегал. Что с ногой-то?
- Барсук укусил! Как ещё он-то успел отскочить от него? Так и вырвал бы всё «хозяйство» ему, не отскочи он вовремя. Глупый же, опыта нет, барсук ему по морде, он и повернулся к нему задом! Убежать хотел, а тот его прямо под хвост, под левую ягодицу, по-человечьи если сказать. Хорошо, эти двое подоспели! Визжал там, видать хорошо рванул! Ещё не зажило, а две недели уже! Морду-то не сильно - зажило быстро, а тут, все ещё никак. Хоть бы хромым не остался! Мазали мазью неделю подряд, вроде затягивает. А к машинам он не бегает никогда - сидит, да смотрит! Это он тебя узнал, вот и побежал. Теперь умный стал, ученый сказать, не прыгает на барсука! Посадит его и ждёт этих. Потом втроем зажимают его, вкруговую. Да тебе бы посмотреть, как они это умнО делают! Целая тактика, будто кто их учил этому? К кому барсук задом, тот его и бьёт! И так по кругу, пока я не подойду. Барсук, он же не всякой собаке по плечу: реакция кошачья, зубы и сила собачьи! А в этот год они, видал, какие здоровые? Покажу потом шкуру. А Толик молодец! Нюхло у него и уши! Мои-то собаки уже в годах, а этот - всё впереди бежит. Даже хромой - после того мы ещё одного взяли! Зимы-то не было - жирный барсук в этот год и много его. Мяса дам тебе, жиру, если хочешь? Рыбы я много насушил.
- Ну вот! Я знал, что он где-то найдёт себя. Пусть теперь живёт у вас, на природе. Хорошо, что хоть ему повезло!

Отсюда я уезжал спокойно. Толик смотрел на меня умно, зря говорили про него, что даун он, но не понимал он всё же, что видимся мы с ним в последний раз! Сидели они втроем, смотрели, как я поехал, потом пошли вверх по дороге, к верхним кошарам, и он, рыжий, вместе с этими черными шел последним, только один раз остановился, оглянулся на уходящую машину и снова захромал, догоняя тех...
Я смотрел в зеркало, видел, как они втроем скрылись за деревьями. Ему было уже не до меня. Он оставался дома...


Джулька.

Никогда не думал, что обыкновенная дворняжка может иметь такое чувство и, наверное, такое сердце! А вот, бывает, оказывается, и так...

Дом наш был продан, все паспорта и справки оформлены, надо уезжать. За неделю ещё до отъезда Джулька перестала совсем жрать. На приходящих чужих людей, она не бросалась теперь, провожала пустым взглядом и всё, лежала понуро возле своей будки.
Я сидел на крыльце, с таким же взглядом, наверное, а она смотрела на меня. Иногда, от её взгляда мне становилось не по себе, я шел к ней, гладил её, она даже не вставала, не крутилась на спине от радости.
Когда вечером пришло время, что больше никто не придёт, взял, отпустил её с цепи, что раньше делал редко и не позволял делать этого никому. У неё хватало территории и на цепи побегать, когда я на ночь отпускал её по блоку - метров двадцать туда-сюда. Цепь была под неё куплена - легкая, титановая. Но и тут она от радости не забегала, не закрутилась винтом по двору. Походила, посмотрела, да и легла рядом со мной на крыльце. Я теребил ей уши и вспоминал, как я её принёс домой, когда её топить хотели нести. Потом выросла и от этого, наверное, такой злой стала, что утопить ее хотели. Но никого не укусила ни разу. Хотя, оговорился я, укусила одного моего товарища за палец. Тот тоже был непростой, сам напросился, о нём стоит рассказать...

Это был интересный человек! Главный специалист был, на моем же предприятии. Как-то загуляли мы, но показалось мало, отправились к одному из нашей компании домой, вином его удивиться. Входим во двор, а у того собака, зверь прямо большой, цепью загремел и на нас. Этот, Валентин, говорит: - Нет в мире собаки, чтобы меня не любила! - И прямо к ней. Этот здоровый пёс от него и в будку. Хозяин удивился: - Первый раз вижу, чтобы кто-то прошел во двор мимо этого пса?!
Так мы и зашли в дом и сидели там, как долго, не знаю.
Пошел друг наш снова к собаке, познакомиться мол надо, а то пёс убежал, даже лапу не дал. И пошел! Слышим, собака завизжала и затихла. Приходит, говорит, что познакомиться хотел поближе, голову в будку засунул, а он меня за лысину укусил! Лысина у него была, как коленка у тогдашней моей подруги, очень круглая, гладкая и блестящая! Поцарапал пес его хорошо, много зелёнки мы на его лысину вылили, но, с вином дело было, не страдал он сильно.
И всё равно, в нём что-то было - собака с таким страхом от него бежала?! Уходили когда, пёс даже из будки не вышел, посмотрел на нас из нее, но не вышел, а когда Валентин снова на него пошёл, забился в будку и завизжал. Так мы и ушли.

Утром, прихожу на работу, он уже там сидит, в кепке пришёл:
- Ну, вы меня вчера зеленкой измазали! Домой пришел, жена думала инопланетянин явился - зеленый человек! Чуть в обморок не упала. Весь пузырёк что ли вылили?
Похохотали мы там! Тут явился хозяин того пса, с опозданием, и со скорбным лицом сообщил, что пёс ночью издох!? Вся будка в экскрементах и он лежит, уже окоченевший. Разрыв сердца, наверно? Посочувствовали мы ему, но что сделаешь - пьяные дураки если? Потом кто-то сказал, что если такую лысину ночью увидеть рядом с койкой, так хоть кто дуба даст! К ней надо постепенно привыкать. К лысине, к твоей! Если сразу, как пес вчера, то всё - можно и сдохнуть! От испуга...

Вот его и укусила Джулька, этого, с лысиной. Так же всё и было. Когда во двор заходили, Джулька сразу заскочила в будку? Выпили, в шахматы поиграли, а потом он пошел к ней знакомиться, а я не отстал - за ним, к будке следом. Думаю себе, если будет лысиной пугать, так оттащу его сразу! Как только он положил руку на рамку входную, она тут же его и цапнула, хоть и визжала дуром...

Завязали мы ему палец - куклой получился, хорошо она его порвала! Как у Чехова всё! Он сказал потом:
- Всё! Потерялось что-то. Ещё раз трезвым попробую, не найдётся, обходить стороной собак буду...
Что потерялось, мы не поняли, а что найтись должно, тем более. Одно знаю теперь, собаки боятся лысины, особенно, если она абсолютная. Да и тот Валентин, уже покойный, очень хороший и весёлый человек был, чудить любил, особенно под этим делом. И лысина тут ни при чем - есть такие люди, любую собаку уведут! Как раз таким он, наверное и был.

Так, все оставшиеся до отъезда вечера, я и просидел с Джулькой на крыльце. Она до того осмелела, что уже клала мне на ногу свою голову и прищурив глаза смотрела на меня, только что не плакала! Днями, у меня были ещё дела, я ездил туда-сюда, а она, никогда не ездившая в машине, теперь мирно лежала на заднем сиденье, всюду ездила со мной и даже порыкивала на тех, кто ехал со мной...

Но наступил последний день, отдал я машину и всё - последние маленькие проводы: два-три друга, да два-три родственника. Привязал я её снова - люди же пришли, а что у неё на уме, собака - есть собака!
Новые хозяева дома и нашей Джульки уже тут. Приехала машина-такси, простились мы со всеми. А что Джулька? Погладил по голове, да и пошел.
Стою возле машины - она целый день лежала, а тут вышла из будки, натянула цепь и смотрит только на меня?! Молча! Так и осталась она у меня в глазах: стоит, смотрит, уши приподнялись, белое пятно на груди, чуть кривоватые короткие лапки, да натянутая цепь...

Соседка у меня была, в годах уже, сейчас уже покойная, она - единственный человек, кто написал мне сюда письмо, больше и некому писать-то! Она подмечала всегда и всё, что творилось на улице! Всё знала! Как обычно это, всё знают про нас наши соседки, которые в годах!
Когда я стоял у такси, она мне сказала:
- Смотри на Джульку! Смотри, что с ней происходит...
- Да вижу я! Если ей уж совсем плохо будет, заберите её к себе! Она не больная - вот так заскучала, с отъездом, с этим! Хоть бы меня через таможню не пропустили, что ли?
- Чего говоришь-то?
В письме она писала, что через неделю она забрала Джульку к себе, отдали её. Она ничего не ела! Да и у меня прожила она ещё три дня и издохла...

Может и хорошо, что так оно было? Это тоже - школа! Это - собаки! Они тоже учат, как надо уметь любить, как надо быть преданным! Расстаться с человеком ещё больнее! И тебе, наученному пережитым, может быть удастся смочь, расставаясь, остаться любимым и преданным...

Иван Атарин