Дом был большой и чужой, пропахший дымом и сыростью. Отец перевез их с мамой сюда год назад. В доме жил дед – до этого Витька его никогда не видел.
Деда Витька терпеть не мог. Почему-то именно его считал виновным в переезде. Огромный, неприветливый, с кустистыми бровями, говорил мало. Не то что с Витькой - и с родителями-то не очень разговаривал.
Мама с папой вечно пропадали на работе, а Витька оставался у деда на попечении.
Утро начиналось одинаково- дедова рука в жесткой рукавице поглощала Витькину ладошку целиком и неотвратимо волокла в детский сад.
Витька выл в голос, басом, самозабвенно размазывая по физиономии холодные сопли, упираясь и пробуксовывая на скользком снегу. Потом замолкал, вдоволь наглотавшись морозной предутренней теми.
Выл по дороге в сад – от безнадежности, орал на обратной дороге – от облегчения, что не забыли забрать, а дед шагал размерено по скрипучему снегу, и на Витькины страдания ровным счетом никак не реагировал.
В одну из таких ходок дед заговорил, ни к кому особо не обращаясь. От неожиданности Витька орать перестал и прислушался, а рот так и забыл закрыть – очень уж необычные вещи дед рассказывал.
Говорил дед кому угодно, только не Витьке - заиндевевшим заборам, сизым фонарям, бесхозной собаке, от холода завернутой причудливым бубликом…
Тут, говорил, тебе не город. И дома здесь – настоящие, не то, что городские – коробки с окнами. Дома живые, и у каждого – своя душа. Хранит душу Домовой, беду отводит, за порядком следит. Если ты хороший хозяин – наградит, поможет, а если лодырь, или, к примеру, нытик и плакса – может и наказать.
С того дня Витька стал замечать странности. Его вещи терялись и находились в самых неожиданных местах. Рота пластмассовых солдат, построенная на столе для вечерней поверки, утром обнаруживалась спящей вповалку на подоконнике.
Витькин рисунок, любовно приколотый им на стенку, появлялся на кухне пришпиленным к потолку.
Особо доставалось ботинкам – они кочевали по всему дому. Шнурки сплетались и завязывались хитрыми узлами, изредка за ночь меняя цвет с черного на зеленый.
Витьке и так с трудом давались бантики и узелки, а тут еще и эта напасть. Взревывал с досады, ругал Домового, но в итоге наукой завязывания шнурков овладел в совершенстве.
Случалось, Домовой тырил конфеты и жвачку, но взамен всегда оставлял плату – морковку, огурец или крепкую желтую репу.
Сколько раз Витька пытался подкараулить негодяя, да все время засыпал не вовремя. А как проснется – получай новый сюрприз.
Потом отец начал учить Витьку настоящей взрослой игре – шахматам. Когда парень освоил первые ходы, в дело опять вмешался Домовой. Витька оставил на ночь шахматную доску, а утром обнаружил, что кто-то сделал первый ход. Теперь, просыпаясь, первым делом Витька проверял, что изменилось на доске за ночь.
За год Витька подрос и вроде как поумнел, да и у новых приятелей был теперь в авторитете – не каждый мог похвастаться персональным Домовым.
Дома тоже произошли перемены – мама с огромным, как дирижабль, животом, была погружена в «Скорую» суетящимся папой, и спустя неделю вернулась с пищащим свертком – так у Витьки появился младший брат.
Маме больше не нужно было ездить на работу, и жить стало гораздо веселее, хотя свободного времени совсем не осталось.
Витька научился развешивать пеленки, лихо замешивал молочную смесь, исступленно молотил погремушкой по спинке кровати - «Ма, смотри, ему нравится!». Вечерами остервенело возил по дому кроватку с орущим братишкой, чтоб дать вздремнуть отупевшим от недосыпа родителям.
Дед все больше отлеживался в своей комнате, да и Домовой что-то притих – только ночью по-прежнему двигал шахматные фигуры.
Когда малому исполнился месяц, Витьке приснился сон.
Увидел во сне незнакомую женщину, всю белую. Проскользнула будто в дом тихонько, прошла на цыпочках, чтоб не разбудить маму с папой. Постояла у кроватки, дальше мимо Витьки прошла, а потом и поскреблась в комнату деда. А после будто дед вместе с ней из дома и вышел.
Наутро узнал, что этой ночью дед умер.
Беду принял по-взрослому, ушел к себе, проревелся один, взахлеб, и больше не плакал. На кладбище не поехал, сказал: «Не хочу смотреть, как зарывают в землю моего деда». Слово «дед» он произнес впервые.
После поминок ушел к себе, и как обычно, расставил шахматные фигуры…
Свекор ушел тихо, во сне. Видимо, предчувствовал – совсем недавно сказал, что еще с войны задолжал подруге с косой последнее свиданье…
Хорошо, хоть успел с малышом познакомиться. Будто действовал странный закон поколений - уходящий уступает место вновь пришедшему…
Мать склонилась над малышом и замерла – детские носочки, прежде заботливо разложенные в шкафу, красовались теперь на стенке, пришпиленные разноцветными кнопками.
Вместо погремушки в кроватке лежала отмытая до блеска, ярко-малиновая редиска.