Мой второй дед, Виктор Васильевич Мещеряков, чью фамилию я ношу, родился 25 октября 1912 года в Сызрани, тогда Самарской губернии, в семье железнодорожного служащего из обедневших дворян. Был он младшим сыном из четырех детей, старшими были девочки, Нина, Зина и Ольга. Ольга умерла молодой, еще до революции и я про нее ничего, кроме имени, не знаю. Две оставшиеся мне знакомы в разной степени, Тетя Зина(почему-то ее сложилаось называть так)закончила Mосковский Геологоразведочный институт, много ездила по Союзу и за его южными границами, а именно по Индии, Ирану, Афганистану и Пакистану, замужем была тоже за гeологом, дядь Федей и имела трех чудных детей, моих дядей, Игоря, Алексея и Димку. Игоря я считаю своим cамым близким родственником, не знаю почему, скорей всего потому, что он - копия мой дед в молодости.
Нина училась во Владимирском сельхозтехникуме, долго жила в деревне, приобрела стойкий тамошний акцент, замуж вышла перед самой войной и перед войной же овдовела, муж ее Родион попал ночью под проходящий поезд, возвращаясь домой с работы. Имелся у нее сын, Генка, доброго нрава, веселого, но сильно пьющий человек, уже после ее смерти умерший с перепою. Она подолгу живала у дедов, нянчась с моей маленькой двоюродной сестрой, Каринкой, дочерью моей тетки Ирины, на кою я не держу зла, в конце концов по всем счетам надо платить и я заплатил по своим.
Ну да ладно.
Дед встретил революцию краснощеким ребенком пяти лет и несильно ей удивился. Семья его переехала в Воронеж, где его отец начал работать на Юго-Восточной железной дороге, там окончил со временем начальную школу, поработал в железнодорожных мастерских, молотобойцем, а потом кузнецом, похоронил отца болевшего летаргией, и отправился за знаниями в Ленинград, на рабфак Ленинградского института инженеров водного транспорта. На каких-то каникулах познакомился он с моей бабкой Анной Григорьевной Шаповаловой, тогда студенткой железнодорожного техникума, будущим бухгалтером, донской казачкой, дочерью выучившегося крестьянина-однодворца, и вскорости они не сказавши будущим теще и свекрови, записались, как тогда выражались, и произвели на свет моего отца, Юрия, в 34-м годе. Дед был студентом-первокурсником, у бабки дело шло к выпуску, оба жили в общежитиях, дед в Питере, бабка - в Воронеже, здесь надо оценить смелость этих молодых людей.
Ну, долго ли коротко, дед таки отучился, получил диплом инженера-гидротехника, довольно успешный диплом, учитывая необходимость постоянных подработок, чтоб кормить семью, состоящую из молодой жены с сыном, собственной матери и матери жены, жившей тогда на станции Лиски в Воронежской области. Дело шло к войне, старательные чистки армии и флота требовали множества командиров среднего звена и специалистов с образованием, и деду сразу после выпуска присвоили воинское звание техник-лейтенант и послали командиром роты на Черноморский флот, именно в Новороссийск, куда дед и привез жену с сыном.
Тут история, как бабка с чемоданами вселялась в выделенную КЭЧ квартиру. Вышло так, что буквально по пятам за бабкой с чемоданом и моим отцом, завернутым в одеяло, в ту же квартиру явились еще какой-то майор с женой и предъявили на нее ордер. Советский бардак начался отнюдь не в период развитого социализма как многие ошибочно полагают, Я даже думаю, что он вообще не ведет свою историю с революции рабочих и крестьян, ну да мы не об этом.
Бабка, не ждавшая подмоги (дед был в какой-то командировке) и никого, естественно, в том Новороссийске не знавшая, сориентировалась мгновенно. Она уселась на единственную в квартире табуретку, покрыла себя с сыном единственным в ее багаже одеялом и громким командным голосом объявила, что с места не стронется, хоть ее женщину одинокую и беззащитную всякий может обидеть и выкинуть на фиг во двор барака, на съедение голодным и злым дворовым псам. Бабка вообще, подозреваю, была склонна к патетике с молодых годов.
Майор с женой, повозмущались, потоптались, пообещали прислать патруль(в тогдашнем Новороссийске, как я понял, многие вопросы решались военной властью, вроде как в лебедевском Тирасполе)но решивши, что утро вечера мудренее, все же удалились, и бабка взялась обустраиваться. Обустроившись за ночь как могла, она поутру явилась в комендатуру, игнорируя адьютанта, ввалилась с отцом в одеялке к командиру гарнизона, уложила моего мелкого папашку на его стол и разразилась пространной речью. Чего она там раздавала, история не сохранила, но видимо чего-то впечатляющее, раз командир дал ей бумагу,(Железную! Фактическую! Броню!)что квартира за ней и не моги никто иттить против. Да.
Ну а дед что ж? Дед вернулся из комндировки, когда проблема рассосалась и стали они там жить-поживать, согласуясь с дедовым расписанием дежурств и командировок, обзавелись постепенно всяким скарбом и хозяйством, познакомились с соседями, а бабка с продавцами на рынке и в магазинах. Хорошо жили. Все ж офицерская зарплата и паек, распределитель, гарнизонная поликлиника, бабкины сестра и братья в Лисках хлебнули в те ж времена ого как. Особенно бабкин младший брат Борис, но сейчас мы не о том.
Ну ладно.
Туда-сюда тучи над страной начали сгущаться, финская компания, куда деда не послали, заставляла задуматься о большой войне, враки, что люди ничего не знали, ни о чем не догадывались и будущая большая война им свалилась как снег на голову. Просто говорить обо всем таком в открытую было небезопасно, ну а газеты-то и радио обсуждали, а как же.
Перед самой войной у деда с бабкой родилась моя тетка Ирина, деда перевели в Поти, условий для проживания с семьей там не было и бабка двинула пожить к матери, в Лиски. Там ее война и застала.
Отец прискакал с улицы с сообщением, что война началась и война эта с Германией. Бабка не поверила, с Германией был пакт, по радио и в газетах постоянно распространялись об английских наших врагах и выражали сдержанную надежду на союз с молодым германским национал-социализмом, не лишенным лево-правых заскоков, но в целом дружественным и классово близким. Сюрпризом была не война, ее более-менее ждали, сюрпризом была война с предполагаемым союзником и это сбивало с толку и беспокоило. Но и мобилизовало силы и волю. Англия вона где, а Германия рядом и значит надо запасаться, чем только можно запастись. Не очень-то народ верил в рассказы газет, что всех врагов будут бить где-то далеко от дома. Молодая моя бабка успела купить чуть не на все что было в доме соли, спичек, муки и мыла и несколько успокоившись начала ждать вестей от деда. Тот, хотя это и странно в такой момент для страны, не замедлил появиться в Лисках, и отбыл невесть куда.
Наученнaя уже военным строгостям с секретностью, бабка не спрашивала.
Потом была война.
Когда немцы подошли вплотную к Дону, бабкина мать, Катерина, все документы бабки, деда и моего маленького отца с совсем грудной Ириной, кинула в печку. Бабка была в ужасе, но бабка Катерина, женщина по слухам не менее крутая, чем моя бабка, велела заткнуться. Лучше без документов и продовольственного аттестата, чем повешенная семья красного офицера. Насчет немцев никто особо не обманывался, многие помнили еще ту войну, прежнюю, и зажила моя бабка безпаспортной с двумя малыми детьми. Тем не менее, на работе ее продолжали держать, рабочую кaрточку она имела и кое-как войну пережили. Дед где-то строил под огнем мосты и дамбы, углублял фарватеры и получал правительственые награды и очередные воинские звания.
Интересно, что и в дедовой и в бабкиной семьях никто на войне не погиб, видно Г-подь берег их для других испытаний, так оно в конце концов и вышло, но пока мы не о том. Только дедова мать умерла от какой-то болезни, никто не знает от какой, диагностировать и лечить в простеливаемом насквозь и оккупированном Воронеже было, похоже некому.
Потом война кончилась. Советскому правительству и военному командованию не давал покоя бойкий дальневосточный сосед, и деда, тогда уже инженер-майора, послали служить на Дальний Восток. Он приехал в Лиски с иконостасом орденов и медалей, по которым пытливый наблюдатель мог восстновить ход дедовых военных приключений и забрал жену с детьми. Хабаровск, Совгавань, Владивосток, Сахалин, Камчатка вспоминались ими как времена благополучные и даже изобильныe. Там в Совгавани, в возрасте тридцати семи лет, дед получил свой первый инфаркт. Причиной была не служба, а лихость и безбашенность моего папашки. Он, носясь как оголтелый по школьному вестибюлю, умудрился опрокинуть и расколотить вдребезги гипсовый позолоченный бюст Вождя Всего На Свете. Причем, расколотив его на тысячу кусков, он остановился, задумчиво рассмотрел осколки и громко выдал на радость какому-то из школьных стукачей: А внутри-то пустой и гнилой!
Приглашения к директору школы и начальнику совгаванской контрразведки дед получил одновременно. На домашнем допросе отец ковырял сухой ногой плинтус(о том как отец охромел, я как-нибудь потом расскажу, к дедам не относится) и с чистыми глазами повторял: Ничего не делал, стоял как человек, а он упал и разбился. Похоже отцова отважность и упертость могла б сделать его пионером-героем, попади он в войну в нужные руки, но Б-г спас.
За сутки, перед визитом к контрразведчику, дед поседел на полголовы, а по возвращении с беседы его и свалил тот инфаркт. Но дед уцелел от тюрьмы, а ссылать еще дальше из Советской Гавани смысла похоже не было, служил он еще несколько лет, пока не начался у него эндертерит и в отставку он ушел по болезни в 56-м году. Получив напоследок звание подполковника, полную военную пенсию и целый букет болезней. К тому времени мой буйный отец уже женился на моей тихой и красивой матери, у деда появился внучка, моя стaршая сестра Витка, и решено было всем кагалом двигать на материк, к более мягкому климату и малой родине деда с бабкой. В Воронеж.
Дед устроился на работу в Верхне-Донской технический участок волгодонского канала, там и работал прорабом до самой смерти. Возил меня на сужебном катере с собой в командировки, учил ловить рыбу и лечил от простуд, колол со мной дрова для маленького камбуза и таскал с собой на дачу в пригороде, тогда казалось за тридевять земель, с тремя пересадками и еще пешком. Бабка подрастив внучку и несколько понянчившись со мной, пошла на работу кассиром в конотеатр "Юность", они получили свою первую квартиру без удобств, в глухом и опасном районе города, на Придаче. Тоже жили как могли, враждовали потихоньку и без открытых военных действий с матерью моей матери, бабкой Идой, надо сказать от военных еще ужасов несколько подвинувшуюся головой, Пережившую войну, паническое от нее бегство аж до Хабаровска, безотцовое и безпенсионное выращивание дочерей. Но зять-гой для нее оказался слишком сильным ударом. Да и не подарок он был, да. На отца с его заходами деды махнув рукой, выучив в университете и выдав замуж за военного тетку Ирину, за дядю Толю, красавца и во всех делах мастера, родом из Керчи. Жили как-то.
Родственников в Воронеже и окрестностях у них было много, следом за ними подтянулись в Воронеж их еще с войны друзья, Саблины и за столом в праздники собирались огромные толпы. Бабка была мастерица в готовке, одобенно в выпечке, таких пирогов, пирожных, тортов и печений не едал я, ни покупных ни самосдельных, более нигде. Да вино в погребе, да варенья-соленья, дом дедов казался мне богатым и праздничным всякий день, а сестра от них вообще не вылезала. Дед ходил встречать бабку на остановку, чтоб ей не идти одной по темным и глухим придаченским улицам и если я случался, брал с собой и меня. Не быстро мы ходили, дед из-за эндертерита сильно страдал ногами, с палкой не ходил по каким-то принципиальным соображениям, часто останавливался отдыхать и мы вели длинные с ним разговоры.
Говорят, он протестовал, когда родители мои объявили, что затеяли родить меня. Говорят выражал опасения, что Витку станет из-за меня любить меньше, нo из роддома принял меня, завернутого в одеяло на руки, и так и вез до дому, никому не давал. Седой и больной, не старый еще человек, пропустивший за учебой, войной и службой, рождение своих детей и старшей внучки. Очень со мной младенцем нянчился и гордо возил по улицам коляску, хотя в те времена вроде и было это мужику не совсем к лицу.
В 75-м году, летом, мои родители по очереди умерли, мы с сестрой стали жить с дедами. Недолго, всего три с небольшим года. Потом сестра вышла замуж за ее первого мужа, чокнутого алкоголика, профсоюзного деятеля на десять лет старше ее, Сапрыкина, деды получили новую квартиру, в которой не жили, а жили со мной в квартире моих родителей, хотя прописали меня к себе, чтоб если что.
А потом дед взял и умер. 29-го октября, в понедельник ночью, три дня спустя после своего шестьдесят седьмого дня рождения. Неизвестно в какое время.
Накануне ходили в цирк, дед был обычный, только какой-то нахохлившийся, любитель выпить чего-нибудь изысканное, вроде рома, хорошего портвейна, или мадеры, или коньяку, он отказался от рюмки в антракте и приехали мы домой тихо, полегли спать, раскладывать мою раскладушку было лень, легли мы с ним на разложенном в большой комнате диване. Ночью я вставал, он сидел на кухне, не зажигая света, но почему-то зажег свет в коридорчике и так сидел. Я сонный, спросил, зная о его периодических сердечных болях, не болит ли у него сердце, раз он не спит, он чем-то отговорился и я вернулся на диван. А утром я проснувшись, увидел его на полу рядом с диваном, с одной рукой под головой, а другой раскинувшейся по ковру, сжатой в кулак и с сине-лиловыми ногтями. Заорал я, пуганый виденной в той же комнате отцовой агонией и смертью, наверное ужасным голосом, прибежала бабка, свет в коридоре все еще горел, увидела, заметалась, схватила телефон, кричала туда чего-то несвязное, громко наверное кричала, потому что проснулись соседи, заполнили как-то сразу весь дом и тетя Маша из квартиры напротив увела меня к себе, посадила на кровать к моему однокласснику Сашке, растолкала мужа, запойного алкаша дядю Гришу, и велела отвезти меня к сестре с мужем. Там я и прожил два дня до похорон. К тому моменту бабка с дедом были женаты сорок семь лет.
На следующий день после дедовой смерти ударил нехарактерный для Воронежа в это время крепкий мороз, все засыпало снегом и хоронили деда в белом-белом поле Мостозаводского кладбища под галочий и вороний крик на черных деревьях, под невыносимую музыку жмурового оркестра и бабкин непрекращающийся задыхающийся крик, перешедший ближе к концу в сиплый мертвый вой. И я понял, что детство, какое бы оно ни было, теперь совсем кончилось.
Бабка и раньше была с большими чертями и прибабахами, после смерти деда они пошли в рост, но я прожил с ней, с перерывом на армию, почти все время до отбытия из России. К тому времени оа соображала не то чтоб плохо, но странно себя вела, ругалa и гнала меня из дому, рассуждала много, как она наконец заживет спокойно и свободно после моего отъезда в Израиль, возилась понемногу уже с моим маленьким сыном, затевая с ним затеи, что и со мной в его годы, бабка большая была затейница, все детки ее любил. Cкажем, если хотелось посреди дома построить шалаш из одеял, в нем жить и есть, то отказа не было. Наоборот, она сама горячо и с интересом участвовала в постройке, приносила туда еду, кряхтя и ругаясь лезла туда с тобой вместе, позволяла стаскивать туда свои шубы и наряжаться во всякие тряпки, так что иллюзия робинзонады была прaктически полной, И то только один пример! Не, бабка, невзирая на всю ее безалаберность и перепады настроений была неплохой компанией, я ее очень любил, и жалел, и терпел ее заходы.
Да и куда было деваться? Она не забывала напомнить, чем я ей обязан, а обязан я ей был, как минимум, свободой. Она крепко держала меня сироту-подростка в узде поминаниями деда и своей за меня ответственности перед умершими родителями, своими причитаниями-завываниями о мей незавидной будущей судьбе, так что мои художества в подростковый период закончились парой приводов в милицию и постановкой на учет в детской комнате той милиции. Инспектор по делам несовершеннолетних, Салманова, мать одноклассницы моей сестры, была большая сука, но речь не о ней. После школы, несмотря на мое желание затеять изучать романо-германскую филологию, теми ж незамысловатыми приемами загнала она меня в воронежскую Техноложку, которую я после армии, проболтавшись в той Техноложкe еще почти два года и подрабатывая, все-таки бросил. И пошел работать в Управление Юго-восточной железной дороги. Крепкая у моей семьи связь с этой гадской железной дорогой, доложу я вам. Отец тоже из-за нее охромел. Kуда она дeвала деньги, которые я зарабатывал, а также свою пенсюю, зарплату и пенсию за деда, которую не отобрали, поскольку пенсия была от Минобороны, я и сейчас не представляю. Да, честно говоря, не особенно задумывался и впредь не собираюсь. Мы не голодали, на свои развлечения я из нее умудрялся частично вытаскивать, частично на них дополнительно подрабатывал. A женившись, мы с женой жили пошире и посвободней, невзирая на самостоятельную оплату съемной квартиры, нa сумму куда как меньшую, да и хрен с ними, не в деньгах счастье.
Пo женитьбе, бабка меня из дома выставила, три года мы с женой снимали всякие подозрительных хазы, жили в Общаге Университета, где жена моя училась, потом цены на cъем взлетели до небес и я заселися в бабкину кухню, нахрапом, как она в свое время в барачное жилье в Новороссийске. Бабка пошипела, подулаcь, поругалась и согласилась. Ей тоже было от меня никуда не деться, родительскую квартиру сестра разменяла по разводе в другой город и податься мне было все равно больше некуда. Жить так было нельзя и я засобирался в Израиль. Настохренела мне Россия к тому моменту хуже горькой редьки. Да любому бы настохренела, живи он втроем в десятиметровой комнатенке-кухне. Неважно.
Бабка проводила меня на вокзале, всплакнула, я знал, что вижу ее последний раз, тоже расстроился. Она некоторое время жила одна, денег ей хватало, была дoвольна, что ей теперь просторно, соседи ей помогали покупками, потом тетка забрала ее к себе в Питер. Там она и померла, за месяц до моего очередного регулярного звонка, впав в полный маразм, 89-ти лет, но вполне здоровая. Тетка мне то рассказала, когда я позвонил опоздав. Раньше тетка со мной в разговоры не вступала, передавала трубку бабке. Бабка жаловалсь, что тетка ей не дает свободы, притесняет, она поедет пожалуй в Воронеж, кормит не тем, тут же сама сообщала что одна не может жить, все забывает, заговаривается...
Светопредставление, короче, по бабкиному выражению. Не светапреставление, а именно представлвние, у бабки много было забавных словечек и прибауток.
Тетка, сказала мне, что бабушка умерла, рассказала о чудесаx, которые она творила последние пару месяцев, пообещала, что по продаже квартиры бабки пришлет мне денег. И пропала из моей жизни, похоже насовсем. Да ладно, обойдемся, бабку главное присмотрела. У той нелегкая была жизнь, ей-богу. Одни со мной десять лет чего стоят.
А мне, честно скажу, не квартиры той жалко, что мне с нее, а до слез жалко альбомов с фотографиями, оставшихся в той квартире и бабкой не дозволенных к вывозу, нескольких ценных для меня книг, включая книгу "Для хозяек" Е. Молоховец и "Атлас офицера" 48-го года издания, дедовых медалей в коробке и именных его часов, ну и пары мелочей из родительского дома, никакой ценности, кроме сентиментальной не имеющих, вроде фарфоровой собачки фабричной массовoй выделки, которые скорей всего теперь выкинуты на помойку.
Дед научил меня, что надо жить в любви, хоть и в неполном иногда согласии, что надо тянуть, что на себя добровольно взвалил. Он не учил меня этому, я как-то сам от него научился. А бабка научила меня, что в жизни есть место творчеству и радости, и место то в самых неожиданных другой раз местах. Такие вот мои главные деды. Они главные, потому что долго были рядом со мной. Ну во всяком случае так долго, как могли.
Путано получилось, длинно и бестолково.
Да можно подумать, что оно в жизни не так.