Отец мой Юрий родился 19 марта 1934 года. В поселке Лиски, в Воронежской области. Первенец моего деда Виктора и бабки Ани. Продукт смешения дворянских приволжских кровей и донских крестьянско-казачьих.
Отец отличался вспыльчивым нравом и безбашенностью. Любимые забавы пристанционных детей часто связаны с железной дорогой и папаня их не миновал. Подкладывали под поезда гвозди и монетки, перебегали перед поездами, скатывались на санках с откоса, кто ближе затормозит перед путями. Не слишком удачно однажды заторомозив, отец раздробил ногу о рельсы и навсегда остался хромым. Но не успокоился. Я считаю, что ему повезло. Ему во многом везло. Многие пристанционные жители остаются калеками и гибнут под поездами. Одно из его художеств я описал в рассказке о дедах, а было их множество. Бабка его Катерина, называла внукане по имени, а: черт, а не ребенок. И добавляла: простигосподи. У нее были причины, да.
Он вообще отличался лихостью и подвижностью и был заводилой. Отец был чемпионом школы по пинг-понгу, имел второй разряд по лыжам, играл за одно из многочисленных мест своей учебы в волейбол, стоя под сеткой, уже в Воронеже играл в заводской команде в футобол, голкипером и прозвище имел, что характерно, не связанное с его физической недостаточностью: Генерал. Во как.
На фотографиях своей юности он худ, имеет горделивую осанку, густой рыжевато-русый чуб, прозрачные внимательные глаза и красив этакой маргинальной красотой, смелой и несколько опасной. Отец нравился женщинам, здорово пел, здорво рассказывал анекдоты, память у него была исключительной цепкости и вообще он был душой компании. В те годы и в тех местах, где прошла его юность, важное значение имело отношение к армии, конечно, с его ногой об армии не могло быть и речи, но отец плавал на пароходах электриком и мотористом, ходил в форме и, похоже, вполне компенсировал свою белобилетность.
Отец много чего знал и умел, способностями обладал вышесредними и именно поэтому, на мой взгляд, не получил толком образования. Все давалось ему легко и поняв, что у него получается, он терял интерес к учебе. Переменил он не то пять, не то шесть институтов и техникумов, которые бросал наскучив, судя по приличным оценкам в зачетках, Уже на моей памяти он закончил Воронежский авиационный техникум, когда диплом занадобился, чтоб получить должность начальника отдела.
Вообще, отец был большим раздолбаем, даже удивительно, как он охмурил мою спокойную и ответственную мать. Он ее все-таки очень любил, баловал, дарил подарки, но напившись ругался, обзывал, выгонял из дому. Он вообще не отличался последовательностью. Да я говорил уже раньше.
Перевалив за тридцать, отец отяжелел и погрузнел, сердце было у него не совсем в порядке, но интереса к выпивке и компании он не утрачивал, с удовольствием и напором резался в карты и шахматы, и расстраивался, что я не особенно интересуюсь картами, а к шахматам вообще без интереса. Он сам-то любил играть и выигрывать, был азартным человеком. Шумно и по-детски радовался выигрышами, дулся и расстраивался по-детски же, проиграв.
За несколько лет до смерти он заинтересовался рыбалкой, накупил снастей и книжек о рыбалке, ездил другой раз с друзьями рыбачить, особенных успехов не припомню, да и я подозреваю, что это было скорей изменением любимого образа компанейского существования, а не интересом к рыбалке как таковой.
Болезнь матери он не очень серьезно воспринимал, или скорей гнал от себя мысли, насколько все серьезно, так же почти как и прежде периодически напивался и устраивал концерты, не сильно изменился. Наверное надеялся, что все постепенно рассосется, как все постепенно рассасывалось раньше в его жизни, что ему повезет и выигрыш за ним. Она умерла в конце июня семьдесят пятого года. Чего-то онкологическое, не знаю что наверняка.
Он сник, стал скособоченный и некрасивый, потерял свой нерв и драйв. Он не любил и не умел проигрывать, а тут такое. Он тогда совсем не пил, начал худеть и скучнеть, иной раз заговорив, нес какую-то, даже на мой тогда детский взгляд, ерунду. Потерял к нам с сестрой даже прежний, не очень сильный интерес, разве что иногда напряженно и внимательно нас рассматривал, ничего не говоря. И это пугало.
Было странно и непривычно, вот эта тихость его невозможная и непредставимая. С таким проигрышем он не мог жить, не находил себя, и умер в середине августа. Умер, вроде как от инфаркта, но я думаю, что он умер от горя и от любви, которой теперь не было выхода. И выпендриваться было тоже не перед кем.
Любил ли он меня? Не знаю, честно скажу. Я был маленький и толстый, склонный к слезам и не очень успешный в детских забавах, дрался средне. Не гордился он мной уж точно. По моим представлениям, не было во мне тогдашнем поводов для его гордости. Я его пьяного боялся, я вообще боялся пьяных, когда был маленький. Он мной интересовался довольно эпизодически, по настроению, ну иногда уши надерет или наоборот притащит чего из очередной командировки. Мне кажется, мы с сестрой были неким продолжением матери и самостоятельной ценности для него не представляли.
А впрочем, кто его знает? Спросить теперь некого.
От него я получил вспыльчивость и нелюбовь к проигрышам. Форму головы и бровей. Его ошибки научили меня упертости и последовательности, сеpьезному отношению к мелочам и знанию наверняка, что за меня мое никто не сделает. Хотя подозрeвать меня в полностью серьезном и ответственном отношении к жизни было б смешно.
А еще, благодаря ему, я знаю, что бывает такая любовь, от которой умирают.