Здравствуй, Лизанька! Прошел уже год с тех пор, как ты уехала. Мне безумно тебя не хватает. Очень скучаю, милый мой ангел! Ты сейчас далеко, но все равно твои глаза согревают меня холодными тоскливыми вечерами, когда я сижу у камина, подбрасываю дрова в огонь и, слушая уютное потрескивание, вспоминаю наши с тобой ни с чем не сравнимые минуты, проведенные вместе. Душа моя! Ты лучшее, что есть у меня в жизни, да и самое значительное, что когда-либо было в моей судьбе. Даже если ты не вернешься ко мне, я уже не смогу относиться к тебе по-другому. Никогда. Никогда я тебя не предам. Ты всегда будешь моей маленькой девочкой. Девочкой, которая спасла меня в этом мире, и всегда будет спасать во всех других. Я хочу прожить многие тысячи никчемных жизней, лишь бы Господь дал мне еще одну, где я хоть раз увидел бы тебя снова. Мой Божественный Ангел, прошу тебя, ты только помни обо мне, и, клянусь! мне больше ничего не надо. В тот вечер, когда ты уезжала, я стоял под дождем и смотрел на тебя, мирно сидящую в такси. Между нами тогда было всего лишь стекло, но я точно знал, что оно разделяет нас навсегда. Оно шутило и издевалось надо мной, это проклятое стекло. Позволяло видеть тебя, но уже уносило твое тепло прочь. С того дня в моем доме нет больше стекол. Равно как и нет в нем отныне души. Ты увезла ее вместе со своими новомодными шляпками. Как же я люблю твои шляпки! Знаешь, я тоже купил себе несколько. У твоего шляпочника. Вместе с ними ты увезла еще и мое сердце. Но у меня теперь есть кое-что от тебя тоже. Ты обронила один из своих чулочков. Розовенький. Блаженство! Какое же это блаженство – засыпать, держа его в руке, прижимая к лицу! А запах! Аромат Вечной весны Родена! Я вдыхаю благоухание звезд с того места, где некогда покоилась твоя божественная ножка (ах, эти пальцы!), и мне открываются все тайны бытия, я растворяюсь в нем, в этом розовом сне – наисладчайшее удовольствие из когда-либо существовавших! Мучительно-медленно одеваю я эту розовую сказку на греховность, в святость которой ты заставала меня поверить, и в этот момент все золотые двери мира открыты для меня, но одна из них светится, как солнце, и я иду к ней, сначала не спеша, едва различимой поступью, потом я ускоряю шаг, и вот я уже бегу к ней, чтобы ворваться и взорваться… Опустошение. Вокруг меня – только розовая дымка. И я плыву по ней, широко раскинув руки. Мне спокойно, как в далеком детстве, когда я уносил из маминой спальни ее шарфик далеко в лес, где можно было закручивать его вокруг шеи и не бояться, что тебя поймают. Ах, Лизанька! Прелестное, создание! Ты так чиста и свежа! Лишь одно пятно чернеет на твоем теле. Эти пятна покрывают меня еженощно, но ни одно не сияет так ослепительно. Ах, твои волшебные глазки! Ах, твои чудесные ручки! Ах, твоя сказочная.....
Ты добра ко мне, Лизанька. Прошу тебя, только не распахивай окна в своей спальне. Запахи твоих волшебных снов – единственное, чем я могу поймать за краешек легчайшего шелка ускользающие воспоминания о тебе, родная. Ты была права. Ты всегда была права. Даже когда ушла, оставив воду леденеть и превращаться в легенду. Она ждала тебя. Но так и не дождалась. Это грустно. Но я сказал ей, когда она умирала на моих руках, что ты хотела приехать, что все еще помнишь ее и видишь порой во снах ее золотое сияние, которое она готова была дарить тебе каждое мгновенье своего существования, наполненного тобой, одной тобой, мой Ангел.
Лизанька, меня покинула сегодня последняя птичка. Я опять остался один. И даже нежность здесь больше не живет. И не водятся радости. Нет тропинок таких, что привели бы их ко мне. Ты замела их своим легким шарфиком, Лиза. И растут на них теперь черные деревья, скрывают от меня небо и всякую надежду снова увидеть твои глаза, пристанище ликующих снежинок, обжигающих холодом, и тепло в них не живет. И нет больше ничего, кроме того месяца, в который коснулась ты моих тогда еще живых пальцев. Кажется, я видел тебя во сне сегодня, Лиза. Кажется, это была ты, пролетевшая мимо моего замирающего сердца лунной щекоточкой, едва коснувшись его воздушными крылышками исчезающей белой беглицы утреннего неба. И все бы ничего, да только я умер уже тогда, а значит…значит это была не ты. И напрасны молитвы, и ни к чему больше слезы. Но я плачу, милая, я плачу, прости меня, милая, прости меня, милая моя Лизанька.
Я пишу Вам, милая Лиза. Чудное мое создание, как объяснить вам, насколько вольны вы делать все, что заблагорассудится вдруг, случайно тихим вечером или шумным днем вашей белокурой головке с моим бедным счастливым сердцем? Как сосчитать эти молочные шрамики на моих венах – все за вас, милая моя Лиза. Ах, немилосердная вы моя, как же вы добры ко мне. Уверяю вас, я не заслужил такой нежности. Как отплатить вам за те несколько минут, которые посвящены были мне, мне одному, когда вы гнали меня из вашей жизни, полной притворства, лжи и пустых игр в пустом зале, а вы гнали меня снова и снова повторяя одни и те же заученные слова бездарного сценариста, но вы сделали из них шедевр, каждая буковка отлетала от белоснежных зубов и звонко билась о мое трепетавшее сердце, но ни одно из сказанных вами тогда слов не пробило, и не могло пробить, упрямую веру в вас, милая, милая моя Лиза. Ни одно.