А гадская Машенька сладким голоском подсказывает из короба на ушко: ся-а-а-адь на пенек, съе-е-е-ееешь пирожок, и ты, как последний лопух, садишься, отираешь мохнатым запястьем пот, заливающий глаза и собираешься в натуре перекусить чем-нибудь, а Машенька тут же, строго: высоко-о-о-о сижу, дале-е-е-еко гляжу... и ты вскакиваешь как ужаленный, подкидываешь на стертой спине остохреневший короб с умной и циничной девчонкой внутри, в мгоновение обжегшись мыслью: да чего это я, надо ж идти, надо ж нести...
И тащищься, тащищься по клейкой духоте темного леса, куда тебя ведет сладкий голосок несовершеннолетней мучительницы, сдерживая из последних сил позывы заорать в голос от жары и усталости, от голодухи и общей беспросветности. Потому что все равно надо тебе идти, нести, терпеть и не падать. Со всех сторон ты связан. Своей нерушимой и непререкаемой силой, дурацкой упертостью, доверчивостью и от доверчивости простоватостью, всем сюжетом распроклятой этой жизни повязан крепко-накрепко и ничего тебе больше не остается.
Да и то сказать, Машенька еще туда-сюда, вон уже вышел из дому, заткнув за пояс топор, хитрожопый и энергичный, совершенно безжалостный мужик с жестким бесцветным взглядом, в драном зипуне, который мужик очень скоро будет манить то вершками, то корешками, оставляя неизменно в дураках и поджидая момента, когда можно будет чем-нибудь исподтишка продырявить твою облезлую, но еще вполне годную на коврик, шкуру и выключить для тебя навсегда твой Мировой Свет.