Сборник рассказов Психоконструктор

+









Константин Лаппо

Сборник рассказов
 Психоконструктор





Содержание:

Автогонщик
Тоннель
Опер
А он хотел
Убей
Столб
Все равно я вас не пущу
Пальто
ВВС «Живая природа»
Зверь-покровитель
Психоконструктор
 


















 Автогонщик

 Крепко сидит мой дерьмошлем
 На голове.
 Я гонщик, гонщик, гонщик
 Я гонщик.
 Но ты давишь на тормоз,
 Ты давишь на тормоз.
 Ты тормоз, тормоз, тормоз
 Ты тормоз…
 Группа «Ноль»

1982, город Сморгонь.
 Петя тянулся за безжалостной рукой матери и, шаркая детскими ботинками, ёрзал взглядом по серому асфальту. Было скучно, совсем не интересно. Хотелось поскорей домой, во двор, поиграть в ножики или войнушку. Но рука бесцеремонно тянула куда-то и непонятно зачем. Какие-то важные дела.
 «Ма… А скоро мы придём», - понуро и безжизненно протянул мальчишеский голосок. Ответа не было. Видно, у ярко-жёлтого пятна не было настроения, а лишь заботы о внешнем обмундировании лишнего оболтуса в семье.
 Красный спортивный костюм на детском теле совсем неприятно сжимал и чесал между ног.
 Сил уже не было, и он лишь старался, как можно меньше сопротивляться рывкам.
 Неожиданно движение остановилось у тёмно-серого пятна, задержавшегося рядом с ними. Коричневые лакированные туфли свидетельствовали о кратковременном спасении, спасении от мук принуждения.
 Затрещали женские голоса, и Пете удалось высвободить свою ладонь из крепких когтей, приковавших безвыходной участью шестилетнее существо.
 Уходить далеко было нельзя, он знал это, но можно было пройтись по стоянке машин у тротуара, таинственно ожидавшей стечений обстоятельств.
 Битые «копейки», неказистые «москвичи», старые проржавевшие «волги» и более современные гробовидные «шестёрки» понурой серой массой неаккуратно раскинулись, уткнувшись носами в бордюр. Надоевший, стёсанный из пластмассы игрушечный самосвал выпал от неожиданности и восторга из сжимавшего его кулака.
 Чуть поодаль, у самого края автостоянки, в многозначительном одиночестве стояла Она. Её идеальные привлекательные формы поражали, каплевидный силуэт, красно-алый тон лакированной краски, огромные широкие шины. Она, как пришелец из мира будущего, нагло уставилась на него своими кристальными фарами. И звала к себе. «Потрогай, посмотри, я существую, это не сон». Робея и едва сдерживая дрожь в ногах, он тихонько, шаг за шагом, понёс своё одуревшее от восторга тело. К ней. Такого не могло быть, но это было правдой.
 Снующие глаза, словно на миг оказавшиеся у космического корабля инопланетян, выхватывали за тонированными стёклами ряды кнопок и рычажков. Он смотрел и не мог оторваться от всего этого великолепия… Ах, какие стрелки на тахометре, какие решеточки, какие огоньки, а чего стоили сиденья чёрной матовой кожи, рифлёные складки, цельный подголовник... Миниатюрный руль, затянутый в резину, регуляторы и неизвестного назначения предметы, хром деталей и чёткость линий…
 Что-то резко и больно схватило его за рукав у плеча.
- Отойди, бестолочь! Ну, подожди, только вот придём домой, я тебе устрою!
 

 Дворняга, вяло обнюхивая отделявшихся от толпы людей, брела вдоль кордона живой стены. Погода, как и этот гул, сырая и дождливая, не предвещала шкурки от колбасы или рыбьих голов, подброшенных милой рукой двуногих. Дождь накрапывал, грязью оседая на жирной шерсти… Из чёрных ящиков резко и с треском доносились раздражающие звуки.
 - А сейчас выступает Пётр Свистюлькин из города Минска! Конечно, нелегко! Нелегко спортсменам удерживать автомобиль в таких условиях. Сложно! Сложно пройти трассу, не задев препятствия. Посмотрите, как профессионально, профессионально и точно вписывается он в поворот! Давайте поддержим этого кандидата в мастера спорта! Тяжело. Тяжело приходится и водителям, и машинам, буквально на пределе выжимается всё, всё до последней лошади! Кааакой вираж! Посмотрите, что творит гонщик, как эффектно он вошёл в раж! Недоволен. Недоволен. Недоволен спортсмен. Потерянные секунды. Опять пройден опасный вираж, остаётся лишь парковка в дворике. В узком пространстве. Сами видите, как сложно, сложно пройти участок, не получив штрафных очков. Кааакой занос! Но что это? Что происходит с гонщиком?


 Бабка Нюра, пробираясь сквозь толпу к ограждению, причмокивала и недовольно морщила лоб. Интерес перевесил сомнения. Наконец, добравшись до железного ограждения, она увидела это.
 Дым из свистящих колёс, машину швыряло из стороны в сторону, двигатель взрывался угрожающим рёвом. Шипение шин, нарастающая скорость, рывки и брызги луж под колёсами. Рык, словно вырывающийся из пасти зверя. Выполнив поворот, машина понеслась прямо на неё, скрип тормозов, а потом, вильнув в сторону, сменила направление…
 Бабка Нюра со страху перекрестилась, отвернулась и почапала к своим яблочкам, спокойно лежащим на старом деревянном ящике у обочины дороги…
 - От, шо поганцы вытворяють, где ж это видано, чуть не задавили, от, черти, нехристи!
 Торговля не вязалась.
- Яблочки, яблочки, свежие яблочки! Подходите, подходите, - негромко, чтобы не раздражать увлечённых зрелищем клиентов, бубнила бабка…

 Петр был собран. Голоса уходили на задний план. Он резко дёрнул ручник, а левой рукой отработанным движением крутанул руль влево. Задняя подвеска автомобиля заскользила шинами по асфальту. Мерно отмеряя такт, работали дворники. Ремень врезался в красный комбинезон. Стекло шлема запотело. По инерции то подталкивало в спину, то тянуло назад. Трассу он знал хорошо, но движения немного сковывала толпа зевак: лишняя опасность, лишняя преграда. Машина послушно подчинялась каждому движению умелых рук…
 Почти прошёл, почти у цели, остался лишь заезд во дворик.
 Машина резко развернулась и, едва не задев дверцей жёлтое ограждение, проскочила в пару сантиметрах от его края.
Картинка за лобовым стеклом автомобиля дёрнулась и полетела серой полосой в сторону. Когда автомобиль выровнялся и оказался у выхода перед финишной прямой, Петр застыл, увидев что-то уж совсем странное. Нога, затянутая тугой обувью, соскочила с педали газа. Он не верил своим глазам. Ничего необычного в таком маневре не было, он тысячи раз отрабатывал эти движения. Но в этот раз…
 За стеклом автомобиля исчезла картинка, очерченная оголёнными деревьями, безликой толпой и зоной площадки. Вместо автотрассы перед ним появились знакомые очертания его маленького провинциального городка времен восьмидесятых…
 Жужжал мотор, а он всё не мог поверить в увиденное…
Заглушив двигатель и сбросив шлем, Петр в нерешительности приоткрыл дверцу. Подался вперёд, но ремень осадил его движение.
 Красная кнопка крепления ремня безопасности отщёлкнулась, отрезвляя в пустоте тишины… Вновь открыв глаза, попытался понять, не сон ли это. Петя повернул голову, вновь оглядывая давно знакомые места. Вот его двор! Вот песочница, вот толстые липы у края пятиэтажки… Распахнув дверь автомобиля, он решительно ступил в мир прошлого.
 Пройдя несколько шагов, он стал рассматривать вновь детскими глазами этот мир. Зелёнь листвы, трава и голубое небо. Всё было, как раньше, как в детстве… Какая-то мысль появилась в уголке сознания и заставила его в тревоге обернуться назад.
 Сердце перехватило, грудь наполнилась сладостной истомой. Он посмотрел на свой автомобиль, и только теперь вспомнил давно забытое чувство…
 Это была Она! Ярко-алый лакированный цвет и плавный силуэт линий.
 Резкий неожиданный рывок за рукав куртки прервал его мысли, и картинка этого мира поплыла, расплываясь пятнами, и погрузила в пустоту темноты, унося куда-то, куда он не хотел сейчас возвращаться…


 Судья внимательно всматривался в его глаза и всё сильнее тряс за рукав спортивного красного комбинезона.
- Что случилось? С вами всё в порядке? Алё, гараж, я здесь… Посмотрите на меня! Что случилось? Вы меня слышите? Вы не закончили упражнение… Что случилось? Я здесь, посмотрите на меня. Вам что, плохо?
 Пётр ошарашенно смотрел на жёлтое пятно, прорисовывающееся всё с большей отчётливостью, и пытался понять смысл слов, настойчиво врывающихся в его сознание.
 Он моргнул и посмотрел на ярко-жёлтый жилет мужчины, держащего его за рукав. Чёрные контрастные буквы на жилете кричали страшным смыслом и давили на виски.
«Судья», - прочитал по слогам Пётр.



 Тоннель

 
 Пламя свечи колыхалось и мерцало в тусклом помещении церкви. Иван Петрович стоял, поникнув головой, время от времени вглядываясь в масляные полотна на стенах, в которые был устремлён тупой взор толпы, усеянной чёрными и в меру цветастыми косынками. Он рисовал в своих фантазиях образ своего Бога - доброго, бородатого, следящего за его действиями откуда-то сверху, будто он стоял у стоп огромной статуи, способной раздавить его неловким движением.
 Чувство неловкости одолевало и заставляло переминаться с ноги на ногу точно так же, как в детстве, упершись лбом в угол и отмучивая своё наказание. Знал, что есть кто-то, способный огреть пряжкой ремня и заставить корпеть над уроками.
 Свеча тонкая, грубоватая, потрескивала и коптила, словно сжигая его неведомые ей грехи. Рубь двадцать за три тонкие палочки.
 Поставил всё-таки апостолу Павлу, и не с проста. Долго перед тем расспрашивал местных торговцев о качестве оказываемых услуг.
 - А кому лучше, надёжнее ставить, чтоб прощение было? Мне бы, чтоб отпустило, а то, знаете, как прижало, хоть в петлю…. Чувствую, что грешен, вот только не соображу, в чём…. Да я уже расспрашивал, да каждый своё гонит. А я ж знаю, надо чтоб точно в строчку…. Да нет, не жалко денег. Я понимаю, тут надо тонко, как с гаишником, а то быстро по шапке. А вот этот, зелёный, это кто, за что его так? Мученик говорите, вот-вот, а поподробнее можно? Да, да….


 Не спроста, не вот так просто Иван пошёл в церковь. Не так часто ему доводилось посещать подобные заведения. Но уж слишком родня надрывалась, заставляя и упорно пиная в спину. Сходи, за лишним не будет, а на всякий случай стоит.
 Про Бога-то он особо не помышлял, так, если под праздник, под рюмку. Нет. Просто, как рядовой обыватель откладывал на «потом», на «там видно будет». Да и больно церкви раздражали своей навязчивостью, и параноидально-агрессивным поведениям служителей, служителей неведомого, но легализованного культа Бога Всевышнего.
 А поджало, действительно, не слабо. Так прихватило, что стало неуютно, и усомнился в завтрашнем дне, уверенность и спокойствие пропали под гнётом тёмной тучи мыслей.
 Иван Петрович в такт серой толпе повторял движения, перстами стараясь сконцентрироваться и не спутать направление креста на груди и положение пальцев. Когда масса приникала к полу в поклоне, Иван вторил и старался произносить заказ, соответствующий стилистике и установленным местным начальством правилам.
 Как обыватель и пользователь услуг, он давно уже нарисовал вид Бога. И, произнося «молитву», визуализировал заготовленный шаблон картинки, затем создавал абстрактный образ своего заказа и отсылал по персональной линии связи воображаемому добродушному дядьке. Иногда образ доброго дядьки расплывался, превращаясь в серое облако, иногда нигилировался, иногда уменьшался и приобретал размеры обычного человека.
 А грехи не давали покоя. И самое неудобоваримое было то, что он никак не мог придумать, в чём он сделал ошибку, дал промах. Как и в детстве для очищения совести просто необходимо было знать и добиться ответа, за что, в чём виноват, в чём провинился.
 Нет, он как нормальный человек не спрашивал себя, чего хочет от него Бог, или для чего с ним происходит именно то, что случилось. Добрый Бог всегда спокойно и равнодушно внемлил его ноющим ноткам. Оно и понятно. О чём говорить с существом напуганным, забитым и совершенно слепым и невнимательным к своим мыслям. Да и не смог бы он услышать ответа от своего подсознания, как и не мог вести диалог с Творцом, уж слишком был ошарашен случившимся накануне.
 А ведь чуть не отдал Богу душу. Душу! Или как там эту хрень называть, что отдаёшь, говорят, доллары, но, видно, врут, ничего и никому он не отдавал, но страх лишения неведомо чего устрашал.
 Может это за то, что я Вовке уже год чирик не отдаю. Да нет, вроде с ним разберёмся. А может за то, что Маньку кулаком огрел, так ведь она, стерва, сама меня чуть не пришибла утюгом…. Нет, видно, не найти вины.
 К бабке ходил. Так эта ж старая дура всё мне грозила, целый список препаратов прописала, накаркала бед, насулила прощения, да и сотню содрала, а эффекта с гулькин нос.
 А у кого ещё совета спросить в таких обстоятельствах он не знал. А сам не мог толком что-то придумать.
Страх и чувство вины не отпускали, и раз за разом возвращали в пережитое уже воспоминание.
 
 Ваня провалился и падал в канализацию. И на лету вяло думал.
 Да, точно, люк, люк от канализации не закрыли черти, вот и провалился. Эк, меня угораздило. Иду по тротуару, а тут раз и на тебе, уже падаешь башкой вниз. Странно, а почему не ногами? А, неважно. Но стены-то, какие широкие, прям тоннель какой-то. Стены скользкие, липкая грязь, противно даже. Нет, а почему всё-таки вниз головой, да так прям в техническое дерьмо прям и впечатаюсь, хотя это только вонь, а на самом-то деле мутная жижа. А всё-таки долго лечу. Так не должно быть, странно всё это как-то.
 Слегка подняв голову и скорректировав своё падение к верху попой, он заметил, наконец, дно. Это была лужа на дне коллектора. Лужа журчала, и слегка подрагивала её зеркальная поверхность. Прямо по центру, окаймлённая помойными наносами и дохлыми крысами, в грязи отражалась луна. Видно, рядом выход.
 Луна необычно ярко искрилась, как уличный фонарь, и медленно увеличивалась в размерах. Свет становился всё ярче, и он прямо летел в него.
 Нет, так можно и башкой долбануться, надо ноги вперёд.
Медленно выставил ноги вперёд, и как раз вовремя. Это было не отражение, это была дыра.
 Ноги не встретили сопротивления и прошли сквозь свет в конце тоннеля. И…. Этого он точно не ожидал.
 
 ЗИЛ висел на стойке, наваливаясь грозной глыбой металла. А если не выдержат крепления, так и в лепёшку недолго. Руки, масляные и чёрные, держали над головой тяжёлый кардан. Нет, блин, так эту хрень не вставить. Смутное воспоминание об отражённой луне пропечаталось, когда он глянул в яму эстакады. А что я, чёрт бери, здесь делаю, сегодня ж суббота? Куда все поделись? Прислушавшись к тишине пустоты, разжал руки, и болванка вала с грохотом упала на заляпанный маслом бетон ремонтного бокса.
 -Колян.…Жора…. Есть здесь кто?
 Ответа не было, и лишь освещение длинных люминесцентных светильников начало помигивать редкими вспышками и трещать неисправными лампами…
 Из раздевалки валил мягкий дым. «Ну, накурили, хоть топор вешай», - недовольно прогнусавил Ваня. Шкафчики были местами открыты, и чужое тряпьё вываливалось на грязный шершавый кафель пола. Фотографии голых сисек на стенах и затрепанная, разбросанная по столу колода игральных карт. Бычок в банке из-под сардин дымил, выпуская тонкую струйку серого дыма. Неожиданно кончик сигары вспыхнул пламенем. Быстро схватив сигарету, он затушил огонь в стакане со спиртом, как ему теперь показалось. Сигарета недовольно пшикнула, выталкивая капельки пара, но в следующий момент стакан заполыхал сизым пламенем. Ваня схватил ржавый огнетушитель, дёрнул рычаг и густой белый порошок заляпал помещение белой пылью. Когда пелена спала, Ваня увидел стоящего в проёме дверей силуэт человека…. Он вяло отмахивался от остатков пыли и стрясал её с рукавов белой свободной рубахи, рабочих штанов и кирзовых сапог.
 Он поднял лицо и совсем непринуждённо по-житейски сказал:
- А, вот ты где, баловаешься, а я ноги сбил тебя искать и за тобой бегать.
- Павел, ты что ли?
- А кто ж ещё? Привет, дубина, опять сверхурочно….
У меня к тебе дело….
- Какое дело? Слышь, Павел, а говорят ты этого, ну того, как Богу душу, мол, тебя кондрашка хватила…. Кондратий обнял, и всё, кранты, ещё на похороны по пять рубь скидывались всем коллективом….
- А…. Это... . Да, врут враги. Я всё тута маюсь. Дело-то очень ответственное, твоя помощь позарез нужна, но, впрочем, сам сообразишь, пошли….
- Куда?
- Тут рядом, в аптеку по дороге забежим.

 Выйдя из ремонтного цеха через дверь, Ваня отметил про себя: «Сколько лет работаю, а этой двери не замечал».
 Дверь вела совершенно непонятным образам в освещённый ярким светом аптечный зал, за окнами стояла непроглядная темнота, быть может, от яркого света, а быть может, от незамеченных ставней на окнах.
- Слышь, Павел, а с каких это пор здесь аптека, да ещё прямым ходом из нашего здания? Я не замечал раньше.
- А, это. Это так, фирма параллельная.
 Что значит «параллельная» выяснять не стал, а стал приглядываться к незнакомым коробочкам и флаконам на длинных рядах полок. Пёстрые названия гласили:
 «Антиглюкин».
 «Долбазол».
 «Социорбин».
 «Амнезол».
 «Зашибин».
 «Гуатламазол».
 «Пептил уретромецин».
 Павел, шурша своими разбитыми сапогами по глянцевому блестящему полу, выбирал какие-то коробочки…
- А, вот, как раз тебе подойдёт.
 Когда подошли к окну кассира, он поставил коробку и маленький пузырёк на узкий прилавок и, обращаясь к продавщице, сказал:
- Вот это мы возьмём, в самый раз для Вани… Вань, расплатись, а то у меня только мелочь.
 Бесцеремонно и без задней мысли достал из дырявых карманов помятую трёшку и высыпал остатки монет. Непроизвольно уставился на продавщицу: в её левом глазу сияла впадина, из которой вытекала лимфа с кровавым оттенком, словно слеза. Она даже не взглянула на него, а просто отчеканила: «Это по скидке, а это, это по рецепту. Ах, да, это же для вас».
 
- Этого должно хватить, - Павел запихал за пазуху Вани коробочки, не дав рассмотреть толком названия препаратов. Взял за рукав и потянул за собой.
- Надо спешить. А то на собрание опоздаем.
 Ваня уже не удивлялся и совершенно естественно, как обычно, пошёл в след… .
 Сразу, уже за металлическими дверями, за выходом оказались в узком затемнённом коридоре, таком, как бывает в кинотеатрах меж залом ожидания и кинозалом.
 Выход прикрывали тяжёлые массивные портьеры. Пробираясь по рядам сидений, пригибались и, отыскав свободные места в актовом зале, уселись.
 На сцене выступала грузная, облачённая в строгий тёмно-серый пиджак фигура, явно похожая на их директора. Правда, голова оратора на массивных плечах имела неестественно маленькие размеры, словно у имбецила.
 Он размахивал своими огромными крепкими кулаками, потрясал в воздухе, грозя невидимым силам. Опирался на трибуну и обхватывал иногда её плашмя ладонями, то перегибался, то отстранялся от наклонного планшета.
 Его голос громыхал грубым баритоном с нотками угрозы.
- Товарищи!
 В воздух взлетел крепко сжатый кулак.
- До каких пор мы будем терпеть это безобразие?
 Кулак упал на трибуну.
- Планы горят! Посмотрите на, нет, вы уж посмотрите, как падают графики!
 Где-то за сценой раздался грохот падающих кирпичей.
- И это всё происходит из-за халатного отношения и антисоциального поведения отдельных личностей, таких как… Ты! Ты! А также ты и ты…. Так дальше продолжаться не может! Нет, не может! Так что надо думать мозгами. Нам нужны ваши руки и головы. Вместе мы сила, вместе мы сможем победить инфляцию и безответственность! Вот тут некоторые демагоги спрашивают, сколько нам ещё ждать. А я скажу. Пока не дойдет, пока не будет принято решение общего собрания. Конечно, мы понимаем, что у каждого свои ответственные участки, и норма выработки. Но и вы поймите нас! Как можно так безалаберно разбрасываться мозгами, так сказать интеллектуальным потенциалом! Да в соседнем отделе…
- Слушай, Павел, а что это он за бред несёт?
- Да ты слушай, слушай, сейчас самое интересное начнётся…. Будут премии вручать…
 Мерное «бла-бла-бла» сменилось бурными аплодисментами, и на смену директору вышел старший мастер четвёртого цеха.
- Товарищу Кошолкину Ивану Петровичу вручается посмертная грамота, а также поручение партии. Хвалю, Пётр, молодец, - потрясая его руку в своих, бубнил начальник.
- А теперь на сцену выйдут порицаемые коллективом и безусловно заслуживающие нашего порицания работники: Пирожков Владимир Леонидович…. Что же ты, Вова, так нашу задницу подставляешь, что совсем мозгов нет? Нет? Так мы поможем. Не хочешь, заставим, не можешь, научим и заставим.
 Оратор покряхтел, прокашлялся и стукнул своей ладонью Владимиру по плечу. В следующий же момент, верхняя часть черепа бедняги отлетела, словно крышка чайника и повисла над скальпом, закрывая его лицо. В руке оратора оказался полуфабрикат ещё не до конца размороженной курицы. Словно шлепок на весы, курица чавкающим звуком впечаталась в пустую полость черепа. Массивная рука осторожно за волосы вернула черепушку на место до громкого щелчка, слышного и в зале.
- Иди и работай…. А теперь, товарищи, мы посмотрим фильм по программе безопасности работы в условиях ….
 На сцене появился старый чёрно-белый телевизор. Помехи и бело-чёрные точки перестали мигать, пошла заставка и бессвязный набор сцен… Лента сюжета была похожа на телесериал. Зал, недовольно гудевший, постепенно притих и уставился в зрелище, вырисовывающееся по той стороне.
 Картины островов Фиджи, горы Гималаев, интерьер от лучших производителей, гоночные машины, стриптиз, и подгоревшие тела, задницы, бюстгальтеры, супермаркеты- одним словом, бесконечный набор лощёной идиллии, рай при бескредитной и абсолютно доступной возможности. Образы и блоки информации притягивали и погружали в расслабленную негу. Но жизнерадостная картинка неожиданно сменилась рекламой. Человек в марлевой повязке и халате хирурга в стерильном помещении операционной прокручивал ручку проржавевшей мясорубки и свободной рукой в латексной перчатке запихивал человеческий череп, обрамлённый не до конца содранным скальпом. Волосы торчали из края горловины, а из дырочек медленно вылезал фарш. Тишина в зале достигла апогея, весь зал зачарованно в трансе вылупился в изображение. «Котлеты от фабрики «Молкомтруд» - лучший выбор, натуральные ингредиенты, контроль качества!»
 Так же резко продолжилась галерея видео, оборванная рекламным блоком. Люди расслаблено уставились в экран и разнежено наслаждались фантазией обещанных благ.
 Ваня оглянулся по сторонам. «Неужели никто не соображает, что происходит, неужели только я замечаю этот идиотизм. Что-то во всей этой картине отдавало мертвечиной».
 И опять блок рекламы.
 Вид хирурга со спины. Следующий кадр: зелёная ткань и рука на операционном столе, трубки, кислородные шланги и томограмма сердца, сталь хирургическая и ватные тампоны. Хирург поворачивается. Перед его животом ещё розовая и совершенно свежая человеческая рука, обрубленная у локтя. Словно каравай хлеба он подносит её прямо к камере. Затем, искромсав её кухонным тесаком на пальцы и более плотные кусочки лучевых костей, изящным движением пианиста перекладывает их на горячую сковороду.
- А теперь немного соли по вкусу и…
 Масло, перегреваясь, коптит под жаром…
 
 Тошнота подступила к глотке.
 Ваня не мог оторвать взгляд от экрана, но мысль о том, что его вырвет прямо при всех окружающих его зрителях, отрезвила и позволила вскочить с кресла.
- Что уходишь, Иван?
 Рвота уже распирала чёлюсть. Внутренности выворачивало, как выдавливаемый прыщик.
- Ну, до встречи! Увидимся, - он взглянул на экран телевизора и опять уставился в него.
 Поток кроваво-рыжей жижи вырвался из глубины плоти, кишки словно тянулись слизью за блевотиной.
Он смотрел в глубину унитаза на эту жижу, часть его нутра.
 Надо было убрать следы. Он дёрнул сливной шнур. И круговорот то ли вихря воздуха, то ли воды начал утягивать вниз, прямо в бездонную дыру унитаза. Его засосало этим напором и погрузило с головой в бурлящую воронку пустоты.
 
 Открыв глаза, Ваня увидел прямо перед собой месяц, едва скрывающийся за облаками. Приподнявшись на локте от сырого промокшего асфальта тротуара, он ощупал саднившую и режущую шишку на голове.
 В густых седых волосах мокро. Темно и разглядеть в деталях не получалось, но было ясно, что башка раздолбана в кровь, уже запёкшуюся и коркой спаявшей сотни волосков.
 Что-то упиралось в свитер под курткой. Расстегнув её, он достал две картонные коробочки. Поднявшись и подойдя к пятну, освещённому фонарём асфальта, он вырвал взглядом название на обёртке. «Пурген».

 Вскрыв коробочку размером побольше, он обнаружил резиновую грушу тёмно-коричневого цвета.
 «Клизма»,- подумал Ваня.



 






 Опер


 Опер сидел за печатной машинкой, раз за разом делая одни и те же грамматические ошибки.
 Ну и на кого бы повесить это убийство, конец квартала, как ни как, премии как ушей. Да, не светит. А впрочем. Взгляд уставился на список свидетелей. Карандаш бегал толчками по строчкам:
Вышел месяц из тумана
Вынул ножик из кармана
Буду резать, буду бить,
Кто-то будет прокурору морду бить.
 Смутившись столь неформальной, почти уголовной лексике, он кашлянул и поправил очки на носу. Почесал короткую бородку, и время от времени стал болтать в кружке чая звякающей ложечкой.
 «Засиделся»,- подумал опер и собрался было плюнуть и пойти домой, но вовремя вспомнил, что дома ему ничего не светит в прямом смысле: лампочка перегорела, и давящая тишина гнала хозяина прочь, прочь на работу.
 Суховатый с обтянутым бледной кожей лицом патологоанатом жевал бутерброд. Не снимая белых с бурыми неопрятными пятнами латексных перчаток, он короткими глотками пил горячий чай, ставил кружку на рабочий материал в виде «Улики убийства №1», то есть трупа.
 Зияющая дыра в брюхе и огромный лоскут мышц на коже до самого горла.
 -А, привет начальник! Интересненько-интересненько!
 Опер повёлся и с заинтересованностью спросил:
 -Ну, что накопал?
-Накопал, накопал, наковырял три с половиной килограмма дерьма, но это детали. А если по делу, то, как и положено, никаких намёков, никаких следов.
 Опер не удивился, а что ещё можно было ожидать от… ну вот этого психа…
 - Ну, бывай прохфессор!- сказал патологоанатом.

 День явно валился прям тремя с половиной килограммами.
День как день, рядовые будни работника уголовного розыска. Знал бы, убил бы. Знал бы кого...
В этих мыслях отнюдь не было мотива и желания полярно и явно противоположно поменять свою деятельность. Скорей, это был повод к отчаянию или просто способ сорваться и чуть поскрипеть.
 «Ну и хрен с ним, имею же я право хоть раз уйти с работы по-человечески, а не по закону… и не по нужде…».
 Накинув кожаную куртку, опер щёлкнул выключателем и решительно зашагал прочь от снующих серых мундиров. Направился в бар: мол, полезное с приятным. Рабочее расследование.
 
 Ситуация явно требовала дедуктивного подхода, логического детективного метода, то есть положиться на собственный опыт и просто делать свою работу. То есть: открыть двери бара, заказать двести граммов коньячку и по сентиментальной привычке лимон с сахаром. Лимон ломтиком приятно играл контрастным оттенком во рту. Пора было браться за дело и включать мозги.
 «Так, что мы имеем. Двести плюс три, нет, вряд ли хватит, надо ещё будет заказать салатика и хлебушка. Пожалуй, хватит для дедуктивного подхода. Нет, а зачем собственно париться, почему клиенты сами не приходят и не заявляют: мол, здрассьсе, и будет вам радость, бери, допрашивай, сажай меня. Ну, в книжках же бывают такие психи, а как бы было завалить такого под премию.… Эх!»
 Вздохнул и тяпнул пятьдесят.
«Ладно, долой сопли, пора и об отдыхе подумать, тьфу ты, о деталях.… Так, будем действовать по Станиславскому. Если я убийца, то куда я пойду».
 Дедукция свидетельствовала о явно удачном совпадении. «Куда, куда, точно не на место преступления.… Значит, домой. Нет, слишком банально и несущественно. Надо что-то попрактичнее, то есть в какую-нибудь забегаловку вроде этой. Хотя почему вроде, именно сюда. Пришло бы тело, приписалось бы и дело. Дело за малым: выбрать тело, остальное лишь дело техники. А с техникой у меня всё в порядке, сначала… затем по шее».
 -Выноси! - громко крикнул бармен, и двое амбалов в чёрных рубашках подхватили ужравшегося и не вязавшего лыка интеллигента. Его очки съехали на бок и едва цеплялись дужкой за ухо.
-Ужрался Вова. Ну, как им, так можно! Себя подставляешь, а нас то за что? Мало срубил что ли? Да тебе ж по самые гланды ужраться.… Хотя, ну да … уже ужрался! - амбалы переглянулись, и тот, который шарил мозгами, тяжело вздохнул.
Такси подкатило, едва перекатывая лысыми шинами.
-Вот этого товарища.… А, здоров, Жора. Вот, Вовка опять ужрался.
 Тело загрузили в раритетную чёрную волгу с жёлтой мигалкой на крыше и, вздохнув с облегчением, пошли в тёплое помещение бара.

 Похмелье-синоним «с добрым утром, Вова». Если у вас во рту насрали вороны, а у вас такое состояние, что даже кыш не можете сказать. Припомнился анекдот и героической ностальгией успокоил головную боль. Бутылка пива не стояла там, где по логике вещей должна была оказаться, несмотря на весь дедуктивный опыт. Даже не пришлось обуваться, чтобы понять, что или работа, или страданья. В этот раз это было одно и то же, два в одном.
 Пиво успокаивало порядок вещей и возвращало в колею рабочей атмосферы.

-Вован, тут у нас к тебе дело от прокурора.
-А что за дело-то, опять всё на наш отдел валите!
-Да нет, это скорей…- собеседник прокашлялся и отвёл взгляд. - Скорей личного характера.
-Ни фига себе характер! Ну, так что случилось?
-Помнишь маньяка с сорок второго на Партизанском?
-Ну, так что?
-Того, которого мы перед ним с области вязали.
-Да как же не знать, по шапке-то, как тогда отхватили! Месяц раком не разгибаясь терапией наслаждались.
-Так это, оказывается, тоже не он.
-Слушай, не вешай на меня. Это дела давно минувшие.…Из-за этого шутника уже два трупа невинно загубленных маньяков, их же тогда так и не провели через амнистию, да, неприятное дело было…
-В том то и дело, что не было! А по факту.… На, трудись!- и солидная увесистая папка шлёпнулась Вовану в руки.
 Опершись на жёсткую спинку инвентарного номера, нежели стула, он вытянул ноги под заваленным подшивками столом.
 Свет излишне резко светил через надломанные жалюзи…
Протерев глаза, принялся за чтение триллера под объёмным названием «Дело №… Сергейчик Владимир Семёнович… 199…».
 «Уж сколько мы их давили, давили да не выдавили…».
Увлёкшись нудным чтивом Вован, закурил сигарету, благо начальство в «командировке», и попытался откинуться на спинку стула…. Было неудобно. Мельком взглянул на написанное и, заметив странные совпадения в анкете кандидата, увлечённо забегал по тексту глазами…
 -Эй, народ, что за шутки? Геннадий Петрович, опять служебная проверка! Ну, сколько можно, я вам уже тысячу раз… - но, странное дело, Геннадий Петрович его абсолютно проигнорировал…
 Списав его поведение на субботнюю меланхолию, Вован вернулся в набор тирад…
 «Блин, дают. Ладно, год, место жительства, похожая судьба, но чтобы такие личные подробности, ну это они перегнули…». Решив воспринимать данный талмуд, как неуместную, но всё же шутку, с ушами ушёл в чтение…
«Посмотрим, посмотрим, что они придумали. Наглости-то…».

 «За время службы показал себя как опытный работник. В течение десяти лет, ага, вот именно, на благо Родины… Ранение в голову… освидетельствование не прошёл…».
 Что-то ёкнуло в груди и насторожило…
«Направлен на …».
Талмуд выпал из рук и, пару раз перевернувшись в воздухе, долбанул ему по ноге…
 Усмирив бурное сердцебиение, потянулся под стол за упавшей подшивкой. Было интересно, что же там дальше…
 Открыв его в последней части главы, он стал напряжённо читать, пытаясь убедить себя в нелепости ситуации и чудовищности шутки коллег.

 Дверь в кабинет открылась, вплыл Геннадий Петрович, тускло высвечивая мелкими выстроенными в ряд звёздами прапорщика на плечах. Оторвал его внимание…
- Вова, можно тебя на минуту?
Вова с трудом оторвался от документов…
- Хотел познакомить тебя с новыми работниками.… Эй, ребята, заходите.… Вот, познакомься. Влад и Стас…
Два здоровых амбала смотрели на него как-то неправильно, уж слишком надменно, и едва сдерживали улыбки…
 Вова только сейчас вспомнил, что вчера их видел в баре. Но ещё более странным было то ощущение…
Он их очень хорошо знал, знал, что не раз общался с ними, но почему-то не мог вживую и по обстоятельствам вспомнить, где и как.… Но было ясно то, что это не…
Его мысли оборвали голос Влада, он точно знал, да, именно так Влад…
- Привет, Вова! Что, опять не узнаёшь?
Геннадий Петрович, виновато отстраняясь и делая пару шагов назад, посмотрел на него и простительно вовсе не зло, но виновато сказал:
- Прости, Вова …
Стас сделал шаг вперёд и оказался вплотную к нему, прямо перед лицом. Остро кольнуло в плече, и Вова ошарашено посмотрел сначала на Влада, потом на хватающего его за руки Стаса. Взгляд скользнул вниз и уставился на шприц, всё ещё торчащий у него из руки… Комната поплыла, и Володя стал терять силы и способность к ориентации в пространстве. Голоса доносились звоном и в отдалении…
-Ну что, Вова, опять буянишь? А мы уже заждались, всё думаем, когда вернёшься…
-Эй, ребята, вы поосторожней с ним, он ведь неплохой опер когда-то был. Ну, с кем не бывает…

 Комната опустела. На полу валялась папка с разбросанными бумагами.
 Геннадий Петрович горько вздохнул и, опустившись на колени, стал собирать исписанные листы.… Задержав внимание на одном из абзацев, он прочитал неразборчивый почерк.
 Параноидальные наклонности на фоне психоза…
Провалы в памяти на фоне черепно-мозговой травмы…



 



 
 А он хотел!
 

А он хотел,
Как ветер петь,
И над землёоо… кхе-кхе…
Леээ… кх… теть…
Ноо так близка и вы…сс…ока
Дорога в облак…хе…ааа…
 
 Старая известная песня.
 Исполняет Кошолкин Иван Петрович.

 Дряблые члены его тела тряслись, а рука не унималась, бутылочка валерьянки всё-равно постукивала о ложечку.
 «Мои года - моё богатство», - подумал он и схватился за старческое сердце, не унимавшееся и полностью игнорирующее запах валерьянки…
 Телевизор шипел и взрывался возгласами политиков, оптимистическими декларациями молодых телеведущих, напоминающих о счастливом шествии нации в светлое будущее.
 Газовая плита, избиваемая по роду своей деятельности тяжёлыми кастрюлями, замасленными сковородками, позвякивающими чайниками, почихала и, смирившись, засвистела сизым пламенем.
 «Так жизнь и пройдёт», - подумал Кошолкин Иван Петрович и выбросил в измазанное селёдкой мусорное ведро обгоревшую спичку.
 Тапочки шуршали по затёртому паркету, отмечая такт прихрамывающей ноги. Долгий путь привёл в зал, где ждали старый комод, кровать с отсыревшими простынями и затхлый запах хрущёвки.
 «Весна нынче зверь, мать…» - подумал Петрович и шлёпнулся в кресло, недовольно скрипнувшее под его рахитичным телом, телом ветерана второй мировой мясорубки.
 «Твою мать…» - выругался в который раз, пытаясь ухватиться за сжимающийся комок боли в груди. «Кхе… Твою…» - сиплый старческий голос оборвался на полуслове. Боль нарастала.
 Чёрный эбонит телефона ёрзал по лакированной тумбочке, диск дребезжал, но гудки на телефонной линии упорно декларировали свою перегруженность и качество обслуживания ЖРЭУ.
 «Сталин приказал жить», - вспомнил Петрович и отдал кранты. Трубка выскочила из рук, в отчаянии сжимавших её, ударилась о шершавый паркет, изъеденный песком и мокрой обувью…
 Старый ящик чёрно-белого телевизора бодро вскипал звуками сериала. Шла сорок восьмая серия «Не родись красивой». Комната погрузилась в пустоту вещей, в том числе и тела, облачённого в заношенные китайские рейтузы, обвисший свитер фабрики «Веселка». У изголовья, опершись краешком линзы о седые волосы, лежали очки в роговой оправе. Очки, обмотанные лейкопластырем, местами скрепленные проволокой, измазанные остатками суперклея, геройски почили рядом в символе солидарности.
 Гул машин за окном так и не затихал, врываясь в мертвенную тишину комнаты. Крики детворы во дворе, взрывали симфонию пустоты…

 
Enter your world.

 А он мог.

 Он мог дотянуться своими ручонками до миски с тестом. Но её халат тёрся о ручки столешницы, закрывал обзор.
- Ма… Ма, а что будет?
 «Шашлык из тебя будет», - подумала Ма, раздражённая приставаниями не унимающегося ребёнка, но вслух отрезала:
- Руки мыл, чёртово отродье…
 Чёртово отродье виновато взглянуло на высокую фигуру и заключило для себя, что на этот раз опять не получилось, и в этот раз… Внимание, горестно выделенное ребёнку, было урезано повседневными делами и усвоено в понятной ему форме. «Жизнь - это как во дворе игра в войну. А войнушка - это войнушка. Фланги врага в предвкушении баталии», - подумал Ваня и убежал на войну, на войну во двор. Его друзья на перевес с бутафорскими пистолетами из досок ящиков и биноклями, собранными из трубок плотного картона, давно ждали жертв политагитации…
 «Идёшь в войнушку!» - со смыслом, наполненным тайной и важностью, тайной связывающей негласными узами, заявил курносый Старший. Устоять от предвкушения было невозможно, и голова быстро закивала. Из сжатых губ вырвалось: «Да…»
 
На войне как на …
Не только на, но и под.


 А он натягивал.

 А он натягивал разбитый сапог на влажную, обмотанную вокруг ноги вонючую портянку.
Шёл третий год войны…

 «Туда, сюда, обратно, тебе и мне неприятно, но война есть война. Мы тебя, гад, не звали, сам пришёл. С чем пришёл, тем по мордасам и получишь», - думая о горячем обеде, бросал через плечо гранату, нажимал на курок, плюющегося свинцом автомата.
 Обед откладывался. Рана на ноге обагряла рыжую, выгоревшую на солнце, военную гимнастёрку. «Вот тебе, сволочь», - выкрикнул Иван и с удовлетворённым праведным гневом воткнул заготовленный по такому случаю нож, с лёгкостью вспоровший живот немца. Гнев закипал, хотелось идти вперёд, рвать, давить, прокладывать себе путь, путь сквозь трупы. Нужно было убивать ворвавшихся в его жизнь нелюдей. Так думал он. Но… Но было поздно. В этот раз победили Наши. Редкие очереди однополчан раздавались треском на поле битвы, усеянном трупами наших и «ихних». «Ихних» добивали, иногда из жалости, очередью, очередью из автомата, иногда штыком в лицо. Ненависть утихала, и закат розовыми переливами опускался за край леса. Разодранные и поникшие танки дымились в окружение воронок, бурно разросшихся на жёлтом песке, усыпанном крапинками вереска.

 
 Как дал.
 
 Как дал… Дал маху. Пот капельками выбивался на лбу, а рубаха прилипла к спине. Так и стоял у колодца. Холодная вода сжимала горло, ручейки заливались под ворот. Работа ждала, работа кипела, поле гудело весенним призывом, и откровенной наготой. Как оплодотворить землю весенним зерном в надежде страды. Придёт день, и поле заколосится и позолотеет, и зашуршит тяжёлыми колосьями. Поле не пахано, кони не поены, а бабы уже под возом…Работы оставалось много. Много надо было успеть в эти короткие дни.


 Встал.

 Встал рано. Завод пыхал из своих труб клубами мощи и волей партии. Нужно было идти. Пятилетка ждала, звала смыслом. Ещё немного, ещё вот-вот, и будет, будет и на нашей улице праздник. Ваня в своих широких штанах бодро размашисто чеканил шаг. Жизнь бурлила и в шестьдесят лет. «Мы ещё повоюем…»
 Забытый мотив звучал навязчивым тоном. Тело наполнялось эманацией силы, уверенности. Слова хотели вырваться мощным волевым голосом.
 
 Шёл отряд по берегу.
 Шёл издалека.
 Шёл под красным знаменем
 Командир полка…
 Голова обвязана,
 Кровь на рукаве…

 Погружаясь в памятные моменты пережитого когда-то и просыпающегося под словами песни, Петрович, сжимая кулаки, шёл в ЖЭС.

Смело, товарищи, в ногу.
Левой, левой, левой…
Лечь, встать, лечь, встать…


 А пули летят, пули…
 Командир отдаёт приказанья.
 Солдаты сидят в окопах,
 Потому что летят пули…
 
 А пули летят над Москвой. Белый дом, танки. Жизнь меняется. Война идёт. Война, война.
Масхадов ставит ультиматум.
Перестройка закончилась, началась жизнь…
Рэкет побеждён.
Теневая экономика?
Пройдём, прорвёмся…
Криминал?
Где наша не пропадала.
Повышение цен, война в Ираке…
Демографический кризис…
11 сентября.
Террор.
Но, всё ещё впереди, есть цель, есть зачем, есть для чего.
Бандитизм?
Нацизм?
 
 
 Нацизм
 Фашизм
 Расизм
 
 Вылечу.
Обращаться к Васе. Комплексная физиотерапия: почки, в глаз, под дых, по шее…


 Солнце прорывалось сквозь листву старого дерева, играло бликами колышущихся зайчиков на спине старика.
 Через что пришлось пройти, сколько пережить, вытерпеть, выгрызть зубами, словно гранит. Сколько в жизни было преград. Сколько целей…
 Лавочка шуршала под ладонью с иссохшейся кожей слоем многолетней растрескавшейся краски. Кошолкин, опираясь на костыль двумя руками, покачивался. Погружался всё глубже в тяжёлые и нелёгкие думы…
 Взъерошенный помойный кот, держа в зубах кусок колбасы, вытянутой из мусоропровода, прошёл мимо него, демонстративно игнорируя. Иваныч провёл его взглядом и вернулся в потуги ума, доказывая самому себе, что не за зря, что не за просто так. И был прав…
 У подъезда на разбитой дворовой дороге остановился чёрный БМВ. Двигатель оборвал свой тихий гул, но за тонированными стёклами машины не проглядывалось движения. Лишь через узкие щёлки стёкол едва вырывался дымок сигареты.
 Иваныч сидит, машина стоит. А солнце светит.
 Чёрная почти зеркальная дверца открывается и, просев амортизаторами, выдавливает грузное тело оплывшего жизненным опытом Васи. Солнце на его ладони синюшного цвета, а инициалы «СвС» контрастно подчёркиваются оправой толстых золотых колец и цепей у запястья…
 Строгий спортивный костюм форменной одежды. Тёмная, на подобие милицейской, кепка на коротко стриженой голове стала чертой и крахом надежд, надежд Иваныча.


 Кончил.

 «Кончил дело - гуляй смело», - сказал бы умудрённый опытом старик. Но не в этот раз. «Кончать. Кончать таких надо», - подумал Кошолкин. Опавшие глаза, обведённые плотно сжатыми на переносице седыми бровями, уставились в наглое, как он подумал, лицо.
- Эй, дед-пердед… - отнюдь негрубо, но как-то по-житейски обратился незнакомец. Потянулся рукой к бумажнику, но, спохватившись на полпути к зелёным, шуршащим властью банкнотам, остановился.
Подозрительное негодование, сжимаясь и закипая, читалось в глазах старика.
 - Тёлку из сорок третьей, знаешь? Чё молчишь, ветеран?
Старческие руки затряслись, крепко сжимая костыль, принявший на себя мерные вибрации эмоций.
- Ты… - вырвалось и потухло под грузом беспомощной ненависти. - Да та… ки…хь сукь хь… я ть… - прорвав перехватившее дыхание злобу, выдавил Кошолкин.
Но волна уже понесла старика взрывающей тишину старости мыслью и фоном.
 Сердце схватило. Иваныч ухватился за ошмётки здравого смысла, пытаясь смириться с поражением. Осел на скамейку.
 Вася понял, что толку со старика, как с козла молока. Совершенно не обращая внимания на старческий маразм, в вразвалочку двинулся в серый подъезд.
 Волна боли ушла, оставив серый и вязкий налёт отвращения. Опустевший взгляд затянул гримасой изрезанное морщинами лицо. Правый глаз дёргался тиком.
 Солнце спряталось за тучкой. Взметнувшийся порыв ветра слегка трепал седые волосы… Волосы старика.



Убей

 Казалось , мой сон длится всю жизнь , а , быть может , моя жизнь и была сном . Временами я просто проваливался в бездну , где нет ничего . Очередной раз , осознав себя попавшим в этот мир , пытался опять погрузиться , убежать в то состояние , в котором находился . Да , понимаю ,
 Я убегал от себя , стремился быть в том мире , где всё легко и просто .
 Я убегал от жизни , пытаясь найти спокойствие в этом густом , как сгущенка , сером , но расслабленном состоянии и не желал открывать глаза , чтобы не видеть всего этого . Но всё же иногда бросал взгляд в этот мир . Не знаю , как долго это продолжалось . Мне казалось ,что так длится всю жизнь , миг здесь и вечность там . Я очередной раз осознал своё возвращение в мрачную реальность.
 ОНА была рядом , совсем близко , как и в прошлый раз , когда возвращался , слышал ее звуки , такие знакомые . Не знаю , когда впервые появилось ( ЭТО ) желание .
 Я хотел , чтобы она исчезла , оставила меня в покое , не вырывала бы из моего мира небытия . Но .... она каждый раз была рядом . Когда возвращался , знал , она здесь .
 Я слушал её с закрытыми глазами , она суетилась , осторожно придвигаясь ко мне . Чёрт , мне это надоело . Её место и роль в моей жизни меня уже просто бесили . Я знал , она смотрит на меня своими тёмными большими глазами , играет со мной в игру на грани . Она это чувствовала , ощущая каждое движение моего тела . Знал , если сделаю неверный шаг в этой глупой игре , она не будет со мной , я останусь один , но всё равно вернется ко мне , чтобы опять пить мою кровь . Как я мог это терпеть ? Быть может , я слишком сильно был погружен в мир своих иллюзий .
 Я всё же открыл глаза . Вот , на подушке , рядом со мной она , смотрит на меня , а я смотрю ей в глаза . Что в них ? Как она видит этот мир и кто я в нём ? Мой взгляд выхватил её волосок , тёмный и такой необычный . Она придвинулась ближе , я ощущал всё её существо . Нет , мне не интересно . Смотрю . Закрыл глаза , и резко отвернулся от неё , погрузившись в свой мир . Наверно , я убежал от неё .
 Вновь вернулся . Слышу , она приближается ко мне , близко , боже , как близко . ЭТО чувство , чувство ненависти , опять нахлынуло на меня . Я хочу её убить . Со всей ясностью ощутил это , на миг полностью отрезвев ото “сна “ . Она заслуживает смерти . Знаю , после неё , когда – ни будь появятся другие , и , быть может , совсем скоро . Быть может , они будут такие же , как она , но я всё равно убью эту С.....У , Б.....ДЬ .
 Я взял себя в руки , и мысли о другом появились в моём сознании . Опять ощущаю себя лежащим на кровати , она рядом . Мысли покинули меня , лежу , и тупо смотрю на неё . В следующий миг - порыв ненависти . Нет.... это даже не ненависть , я просто хочу её убить , чтобы покончить надоевшую игру .Я спокоен . Наверно , она чувствует , что сейчас произойдет , но мне всё равно . Резким движением я попытался схватить её . “ Чтоб ты сдохла “. Но ... она бросилась к стене . Безмолвная сцена , секунды растянуты , как и те мучения , которые она мне причиняла . Я бросился за ней ,
 Я полностью вошёл в роль , лишь одно желание - УБИТЬ , убить её . Не знаю , какой предмет оказался в моей руке , мне было безразлично , в истовости я бил по ней , она , конечно увёртывалась , пыталась уйти от ударов . Моя настойчивость вознаградилась .
 Я размозжил ей голову и все конечности ,
 Я истово продолжал молотить по ней , хотя знал , что она мертва . Не знаю , почему я остановился . Когда осознал , что в ней нет жизни , рука опустилась и предмет выпал из моих ладоней . Я даже не понял , чем её так изуродовал .Странно , какое спокойствие , какое удовлетворение . Законченность ощутил я , да , так было надо . В этот миг ни о чём не жалел .
 Я открыл окно . Свежий воздух хлынул в мою комнату . Как прекрасна жизнь . Наконец - то я живу , живу по - настоящему ! Это было так радостно . Начиналось новое утро, начиналась моя жизнь .
 Я оглянулся назад , на полу лежало её исковерканное тело. Нужно избавиться от него .Это была даже не мысль , я это сделал по инерции .
 Я поднял её и поднес к окну , последний раз взглянул на неё и... отпустил .
 Я не смотрел вслед , знал , она в этот миг падает с пятого этажа прямо на асфальт . Я чувствовал это внутренним взором , видел эту картину , как в замедленном фильме . Она летит , а я по - прежнему стою у окна .Она упала на асфальт . Интересно , кто найдет её и что будет дальше . А.... неважно .Это уже неважно . Мой взгляд поднялся ввысь . Как прекрасен восход солнца , - едва розовое , нежное , ещё не обжигающее глаз , а тёплое , окутанное жилками голубых и фиолетовых полосок облаков , далеко - далеко за горизонтом , а воздух такой прохладный , что чувствуешь свежесть морского бриза . С каждым вздохом хочется наслаждаться моментом , ведь именно это есть счастье .
 Я закрыл окно , и какие - то , то ли воспоминания , то ли чувства , совсем далёкие и чуждые мне , убегая , пытались напомнить о чём - то важном . О том , что произошло в моей комнате совсем недавно . Эти мысли начали быстро и неуловимо исчезать из моего сознания , и уже совсем тяжело вспомнить , что произошло . С усилием попытался вспомнить , остановить убегающие мысли . Что - то важное .
 Зачем я убил её , и откуда во мне столько агрессии , ненависти ? Неужели это был я ? Как непохож , прямо не верится , что ЭТО и ЕСТЬ Я . Это её природа , её мир . Она такая потому , что её создал кто -то . Кто именно? Уже неважно .
 Зря я так с ней . Хотя , случайностей нет , для чего я убил её : ОНА ТО ВСЕГО ЛИШЬ МУХА .



 Столб
 Никогда не угадаешь,
 где найдёшь - где потеряешь.
 

 Армейские койки слегка скрипели под массой послеобеденного тела солдата, а точнее дедушки. Вован задрал одну ногу на спинку кровати, а другую свесил с тёмно-синего аккуратно заправленного духами одеяла. Рядом, на добротном армейском, а в силу того неприспособленном для длительного просиживания армейского обмундирования, сидел дух Сиплюшка. Такая кличка приклеилась к Андрею, когда его под бурные аплодисменты дедушек огрели подушкой, и на резко оборванном пробуждении вылетел его свистящий возглас: си…пл…люшь. В принципе, такое прозвище чем-то даже походило на снисходительно-ласкательное отношение к нему сослуживцев, что, однако, в свою очередь приносило ему и множество шишек и излишне напрягало и без того тяжкий жизненный путь.
На стуле было неудобно сидеть, тощие кости таза ещё не превратились в отъетый зад, опять же в силу его, Андреева статуса в роте Материального обеспечения.
Андрюха постоянно пытался сменить позу и хоть как-то поудобнее устроиться на узкой табуретке. Хотелось отдохнуть, да и ноги гудели от рабовладельческих поручений вышестоящих дедушек, а в данный момент нижележащего и вышезапухающего Вована.
 Вован достал одну из заложенных за голову рук и неспешным, ленивым движением поправил местоположение зубочистка в своей оральной полости, обильно наполненной остатками ещё непрожеванного и застрявшего в расщелинах зубов мяса.
Взор его был направлен в потолок армейской казармы, покрытый выщербленной побелкой и серыми разводами пыли. Потолок представлял собой фон, перед которым Вован рисовал жизнерадостные картины дембеля и жизни на гражданке, а также форменно-приятные округлости девушек с глянцевых фотографий обложек журнала, завалявшегося под его подушкой.
 В один из таких моментов какая-то не обрисованная в его сознании мысль заставила Вову прервать своё путешествие в мир фантазий и грёз и как-то незадачливо оторвать свой взор от потолка. Мысли начали рваться и цепляться за ум, каждая стремилась прикинуться наиболее важной, но пришлось махом отбросить их потасовку и взглянуть в окно, закрытое чёрно-глянцевым сапогом и частью кровати. Взгляд, словно через рамку в хромированной оправе дужек кровати, проник дальше к зелёным деревьям за окном и розовато-желтым домам где-то там за границами армейского забора и той жизни, в которой он был вынужден хоть и более-менее благоприятно, но всё же проводить свои молодые, незаполненные гражданскими проблемами будни.
 Через минут семь он оторвал свой взор от созерцания пустоты и жалостливо-виноватыми мыслями, вовсе не отразившимися ни на его лице, ни в его голосе, и словно пытающимися оправдаться перед самим собой, посмотрел на Сиплюшку. Вове захотелось хоть каким-то образом поделиться своим широким чувством с этим существом, захотелось душевного и человеческого.
 - Сиплюшка, сколько?
Андрей спохватился и виновато стал метаться глазами, подсчитывая в уме количество дней до дембеля дедушки, но из-за неожиданности и сконфуженности не мог вспомнить, какое сегодня число, поэтому и не был уверен в итоговом ответе.
- Шестьдесят семь, - виновато, но чеканно проскрипел он.
- Молодец, шаришь, Сиплюх…
 Но тут Вован спохватился и, слегка растягивая и как бы хлопая своим голосом собеседнику по плечу, произнёс:
- Э…э…э, Сиплюшка, да я не про то, я это… Ты сколько уже служишь?
Андрей настороженно, словно проверяя, что удумал и чем решил озадачить его дед, тихо и успокаивающе произнёс:
-Да вот, третий месяц пошел, мотать да мотать срок.
 - Не мотать, а служить! - снисходительно-похвальным тоном сказал Вова.
- Ну да, служить, - печально сказал он и взором своим, потупленным в пол, ответил на внимание вышележащего.
Вован резким движением скинул ногу с кровати, подпёр под бок пухлую подушку и закинул ноги на соседнюю койку, затем, спохватившись, убрал с Андрюхиной кровати и, кивая головой в сторону смятой его сапогом окантовки одеяла, житейским тоном сказал:
- Да ладно, садись …МОЖНО.
Неутешный взгляд, принадлежащий тощему телу с обритой и плохо отрастающим ежиком волос головой, (словно болванка с грубым лицом, на котором прорисовывались фингалы от бессонных ночей и воспитательной работы, внутри которых безжизненно торчали белки глаз и тёмные зрачки, наполненные не жизнью, а отчаянием и безысходностью), задержался на глянцевом журнале, выскочившем из-под подушки, но, спохватившись и на пару секунд задержавшись, ринулся дальше к губам дедушки.
 - Что, интересуешься? - уловив его взгляд, сказал Вован.
- Да нет…
- На, полистай.
Листать журнал было опасно, поскольку можно было схлопотать по чайнику, это было известно из собственного опыта, это могло оказаться одним из испытаний или просто технологией издевательства и мотивом лишний раз праведно получить удар кулаком в солнечное сплетение и без того превратившееся в огромный синяк, постоянно означающийся болью под пуговицами армейской гимнастёрки, и правильно, надо было пуговицу срезать, меньше болело бы, но за это тоже можно схлопотать, уж лучше так, как есть.
 Взяв журнал, положил рядом с бедром и покорно уставился на дедушку.
 Бить его, видно, не собирались, и напрягать поручениями скорей всего тоже, но расслабляться было опасно. Какие-то эмоции и мысли неожиданно возникли в его голове и он, удивляясь своей наглости и безрассудности, взглянул Вове в глаза и спросил:
 - Можно спросить?
Видно было, что попал в точку, и разговор переходил в личное не формальное на время человеческое русло.
 - Валяй…
- А почему тебя кличут Вован? И ещё я слышал, тебя как-то зовут ещё, э…э…
- Это всё брехня,- резко оборвал его дед, но, успокоившись и вспомнив, что разговор по душам, успокоился и стал припоминать то, что было из другой, не этой жизни, то, что было, когда он был «молодым».
-Да был как-то случай, - расфокусировав взгляд и что-то припоминая, сказал Вова. Видно было, что воспоминания давались ему тяжело, словно что-то забытое и почти канувшее в лету, словно то, чего и не было почти, так, байки от «дедушки».
Разговор завязался, и Вован начал свою историю.
В далёкие времена, давным-давно, отсюда не видно. Был я молод и глуп и не видал больших залуп. И была у меня, брат, совсем другая жизнь. Да, тяжело было. Это не те времена были. И нас гоняли и мотали не то что вас, а по-настоящему. И были бессонные ночи и застройки по ночам, и друзья погибали от остановки сердца, и сапогами нас давили, и очки заставляли драить и… Да мало ли, сейчас и не припомнишь.
Ну да, ну вот, и как-то дали мне дедушки задание. Говорят, доебись к столбу. Вон видишь, за мной столб. Ага, он самый. Вот поэтому это моё место с тех пор, моя койка…
Вова замолчал и надолго задумался.
Потом, видать, вспомнил, что рядом Сиплюшка сидит, и продолжил своё повествование.
Ну да, сказали, доебись до столба.
Андрей заметил неловкость ситуации и решил, что в этот раз всё же можно спросить, как бы для поддержания разговора.
- А ты что?
- Ну, я и доебался.
Был у меня дед Серёга Давыдов.
Ну, настоящий Давыдов, в общем.
Я вот там стою, на взлётке, ну, как обычно. А тут он ржет, глядя на меня и на столб, на столб и на меня, смотрит и говорит:
 -До столба! Быстро, - говорит,- время пошло, зёма.
Я начинаю соображать, ну вот мол, надо же как-то спровоцировать столб, чтоб он начал меня избивать. Или, по крайней мере, попытался.
Ну, а столб он и есть столб.
Можно, конечно, башкой об него долбануться, но понимаю, дедушки не поймут, видно что-то другое необходимо выполнить.
А выхода у солдата нет, выполняй, приказ есть приказ. Приказал дедушка, значит, расшибись, но исполняй, дедушка-это тебе не капитан и не майор, и не комдив, те что, тебя только на губу могут посадить, а дедушка может и инвалида из тебя сделать. Так что шарить надо, иначе кранты…
Ну, вижу мозгами надо, мозгами.
Я и представил себе, что это не столб, а человек. Ну, к человеку тоже не доебёшься просто так, надо злость на него испытывать что ли. А мне-то на кого злиться? Только на вот этого Давыдова. Соображаю, к Давыду не доебёшься, он же дед, ну так это же столб, а не дед, значит, можно, понимаю.
Ну да... Вот я и начал к этому Давыду, погоди, нет, то есть к этому столбу доё…
Вижу, стоит он, лыбится, а духам не положено лыбу давить, что это за дух тогда. Я его и толкаю: ты чё, душара, вообще страх потерял?
Ну, вижу, он ноль по фазе, все равно смотрит на меня. Ржет.
 Вова увлёкся рассказом и совершенно перестал замечать всё вокруг, он как бы оказался в том времени снова. Он снова стоял возле столба и собирался избить духа. ДУХА СЕРГЕЯ ДАВЫДОВА. Его практически не было рядом с Сиплюхой, иначе он бы смог заметить тот огонёк и неподдельный интерес, который появился у Андрея в глазах.
 Ну, я его толкаю, и сапогом его по фанере, а он все равно, хоть ты его из пулемёта. Такое нельзя же было стерпеть, я ведь дед, а он кто, лошара-душара. Я его по морде, по морде. А он мне: имел я тебя, знаешь где. А я его за шкирку: ты чё, я тебя счас урою, ни мама, ни папа, ни замполит тебя не спасут. А он все равно смеётся. Я его по почкам, я его лобэшником по мордасам. Вижу, уже улыбка сползла. Но надо же его проучить. Я ему и кричу, а сам его кулаком по морде, ну что, сука Серёга, ну что, Давыдов дебил …
Я его всё мешу и мешу, ну, столб в смысле.
Тут мне ребята моего годка кричат:
- Вовчик, успокойся!
 А я не слышу.
Тут смотрю, меня Серёга за руки оттягивает и говорит, знаешь, так говорит, как с равным, так спокойно. Говорит: Вован, да ладно, чёрт с ним, успокойся, Вован, всё хорошо, мы с ним разберёмся. Ну, я и понимаю, а ведь действительно разберутся. Серёга он такой. Я и вижу, он так тихо смотрит на меня, а я ему. Ну, Серёга, понимаешь, ну как это так, нельзя же так. А он говорит: Вован, Вован, пошли водки ****ём…
Мы и пошли. Выпили…с Серёгой…
 Вован как-то успокоился, притих. Видно было, вспоминает что-то приятное, как друзья вспоминают пережитое вместе когда-то давно и не здесь. Взгляд его потупился, он уставился в одну точку. Но что- то его вернуло из мира прошлого, он даже не сразу понял.
 Это было как озарение: только что он был там, в прошлом, вместе с Серёгой пил водку, разговаривал о жизни, и вдруг он оказался в другом мире. Он сидел на кровати, он знал, рядом, где-то рядом, Сиплюшка.
Он вернулся и поднял глаза.
То, что открылось его взору, было поверхностью армейского стула, летящего с громадной скоростью в его лицо, в его голову.
И этот миг растянулся… Краем своего глаза он видел глаза другого, но уже не Сиплюшки, а Андрея, в них была такая жизнь и власть, в них было такое намерение и уверенность, что в сравнении с ними он был ничтожеством.
 И Вова понял, что Он понял.
 А Андрюха понял, что Вован тоже понял.
А в следующие доли секунды Вова погрузился в полную темноту и пустоту, в которой уже не было осознания происходящего.
И…
И он потерял сознание.
• Зёма – в армии, синоним дух, тот, кто ниже тебя по статусу.
• Взлётка – в казарме, центральный проход в расположении казармы, обычно предназначен для того, чтобы его пидорить, то есть скоблить бритвами, но частично его предназначение, как плацдарм для пыток и физических наказаний.
• Дух – низшая ступень в рабовладельческой системе.
• Дед - высшая ступень в рабовладельческой системе.
• Схлопотать по чайнику - получить удар по голове или, возможно, по фанере, то есть в область солнечного сплетения - основная зона для удара дедушки.
• Койка - для духа место для кратковременного сна, но в основном место для пыток, к примеру, сушить крокодилов (висеть над кроватью до тех пор, пока тебя не начнут бить).
• Шаришь - обращение вышестоящего к духу, означает, что в ближайшее время по чайнику не схлопочешь.
• Сколько - обращение к духу, означает, что тебя собираются избить, если не скажешь, сколько осталось служить деду до дембеля, обычно дух ведёт календарь и постоянно его уточняет во избежание неприятной ситуации.
• Доебись – обращение к духу, означает, тебя будут бить, если ты не выполнишь требование к самопроизвольному провоцированию твоего избиения, то есть тебя все равно будут бить.
• Застройка - комплексное систематическое избиение солдат низшего призыва, то есть духов.



 Все равно я вас не пущу


 «Ну и ладно. Бейте меня, бейте, все равно я вас не пущу. Ужрались. Опять ужрались. Ну что вы, опять суёте своими холодными дрожащими руками! Пить меньше надо. Ну и сволочь же вы! Как вы можете, и хватает же наглости. Да не так, не так, глубже, ну что, мне самой, что ли? Боже, как грубо, вы вот так всегда, когда не трезвый. И не дышите на меня, не дышите. Ну и зачем, это всё. Столько лет я вас впускала, столько лет, и что я получила взамен. Эти пятна на моих стройных ручках. Ах, мои ручки, столько выдержать, стольких нежно с теплотой встретить. И вот опять, опять он ломится, как какой-то бандит, хулиган. Боже, эта грубость и напористость. Как его плечо упёрлось, мне совсем закрыл обзор, а если соседи заметят, стыдно же будет. Ну, быстрее, быстрее. Я же ему подмигиваю, подмигиваю огоньком, неужели он не догадается. Бестолочь. Вот приедут настоящие мужчины. С автоматами. Быстро поймёт, что я здесь не какая-то там дверь, а резное произведение искусства».
 Дверь с возмущение скрипнула, и пьяный мужчина с грохотом провалился в темноту пустой квартиры под победный рёв сигнализации.






 

 Пальто


– Но, я же человек, а не вещь! – возмущённо, сорвавшись от такого эпатажа, закричал Свистюлькин.
– Меня это не волнует, – спокойно парировал Станиславский.
 Взгляд напряжённо в борьбе двух личностей повис над тёмной, плохо освещённой сценой театра. Воздух накалился. И Свистюлькин не выдержал.
– Хорошо, я попробую.
 Вся эта сюрреалистическая постановка уже которую неделю сидела не в почках, а в сожжённой вином печени. «Если я не человек, а просто какой-то телевизор, то что мне до печени?» – подумав про обмотку трансформатора, уставился на игру этого бестолкового артиста. Ножки неудобно и грозно нависали над тумбочкой. На экране появлялись какие-то пошлые сцены из порнофильма. Электричество в схемах беспокойно дёргалось от волнения, но предохранители стойко держались. «А, ну его к чёрту! Политика тоже интересна и необходима». В порыве патриотизма он переключился на новости ОНТ. Кинескоп уже потрескивал. Хотелось отрубиться, провалиться в пустоту или хотя бы в апатию чёрно-белых точек. Программы мерно переползали сквозь блоки рекламы в надежде чего-то интересного, завораживающего и до боли жизненного.
 Станиславский мерно постукивал пультом по столику режиссера. Не выдержал халтуры, нажал на красную кнопку, упёр руки в бока, плотно сжал брови.
– Что это вы здесь вытворяете? Вы телевизор, вы не имеете права на свои мысли, вы должны лишь отражать моё видение картины. Станьте! Станьте вот здесь, возле вешалки. Будете пальто. Да, слезайте вы с тумбочки, далась вам эта розетка. Вы пальто. Серое, избитое молью, пальто.
 Свистюлькин обречённо опустил руки, но, услышав про моль, нервно задёргался полой. Рукава так и стремились упасть в карманы. Но этот шарф неприятно забивался мохером под воротник. Пуговицы постукивали о холодный хром и хотелось теплоты батареи.
– На сегодня всё. Прошу завтра не опаздывать на репетицию. Чтобы все были в девять! Табуретка, не забудьте свою сумочку, а вы, чайник, не шипите, если надеетесь на премию. Тумбочка. Тууумбооочка, вы забыли сдать деньги на похороны. Да, по два рубля.
 Станиславский снял пальто с хромированной вешалки, просунул руку в левый рукав, остановился – забыл ключи от машины на столе. Потом быстрым движением запихал их в карман и нырнул в пустоту правого рукава. Шарф был небрежно закинут на плечо, и софиты начали затухать. Свет в сопровождении жёстких щелчков резко и ступенчато исчезал. Осветители сцены спешили домой. И вскоре сцена, извергая запах утоптанных, провонявших потом половиц, покрылась тишиной опустевшего театра.


 BBC
 «Живая природа»


 Джеймс Бонд подъехал к перекрёстку, красный свет остановил его. Рядом с ним, гудя и шипя, остановился раздолбанный троллейбус.
 Мороз -30 градусов по Цельсию. Острые и маленькие снежинки падают на длинное драповое пальто и тёмные волосы Джеймса. Идёт снег, ветра почти нет.
 Нога Джеймса соскочила с подножки мотороллера во избежание падения автотранспорта. Бонд эффектным жестом поправил свою причёску и слегка коснулся посиневшего кончика носа. Мотороллер почти незаметно гудит и выпускает густую струйку дыма из тёмного глушителя, покрытого не успевшей растаять коркой льда. Бонд ставит мотороллер на подножку и грациозно соскакивает с маленького сиденья.
 Подняв руки ниже уровня груди и повернув их варежками к камере, выдерживает короткую паузу.
 -Жизнь в этом мире крайне суровая, - и, размахивая армейскими тёмно-зелёными рукавицами и обводя вслед за движением камеры огромные сугробы, он продолжил текст.
 -Можете убедиться, каких усилий в таких условиях стоит переключить указатель поворота.
Бонд пытается переключить тумблер на руле мопеда, но ему это не удаётся из-за толстой ткани варежек.
 -Выживание в столь суровых погодных условиях и жестком политическом климате выходит за рамки человеческих возможностей.
 -Но посмотрите, как легко справляются местные обитатели с данной проблемой!
 Камера резко отъехала назад и повернулась в сторону, выхватывая объективом бабку в фуфайке и серых валенках, пытающуюся догнать по скользкому льду уезжающий автобус.
 -Приспособляемость местной фауны просто поражает.
 Бабка поскользнулась и хряснулась на мягкий зад, подкидывая вверх руки с авоськами полными задубевшей картошки.
 -Более того, создаётся впечатление, что местные,- он поправил наушник в ухе, беспокойно отметив для себя обморожение третьей степени, - местные обитатели неплохо себя чувствуют и отлично приспособились к особенностям местного скудного пищей климата.
 Рядом датый мужик, на распашку, в майке и пиджаке двадцатилетней давности, пытался повязать путающийся под и между его туфлями шарф.
 -Секрет подобных метаморфоз, может быть раскрыт на примере данного примата. Посмотрите, несмотря на холод, он довольно неплохо приспособился. Учёные подробно изучили данный феномен, и пришли к неожиданному открытию. Оказывается, что в крови данного вида был обнаружен один давно и широко известный науке химический элемент, известный, как этиловый спирт. Быть может, в этом и кроется секрет выживания и жизнестойкости данных обитателей. Но, несмотря на недостаточно пока изученные местные виды, мы можем смело заявлять. Да, человек не может выжить в данных условиях без специального снаряже…ээ…ния и техни…чессс…кого….
 Голос Бонда стал дрожать, и слова жёстко стали поперёк горла не способные сложиться даже в простое предложение.
 Камера, покрывшаяся из-за перепада температур матовой плёнкой, треснула на объективе и отключилась, погрузившись в борьбу чёрно-белых точек технического сознания…
 Мощный и плотный Васёк в очках интеллигентной формы и щетиной недельной давности поднял Джеймса Бонда с тротуара. Пытаясь залить ему в рот остатки водки, выуженной из дерматинового дипломата, он сочувственно приговаривал: «Мужик, держись! На, глотни.… Знаю, тяжело,… когда нет на похмелку…».


 Зверь-покровитель


 Серебристый небоскрёб вселял уверенность и надёжность.
 Двери с лёгкостью распахнулись и впустили уверенного мужчину лет сорока пяти.


 – Я не пытаюсь вас отговаривать. Наша фирма вот уже пять лет на рынке! Да, мы оказываем специфические услуги. Как вы понимаете, аналога нашему товару практически нет. К тому же безопасность для нас на первом месте. И не стоит сравнивать наши услуги с какими-то наркотиками или вульгарными развлечениями. О, нет, это легальный и совершенно неординарный вид отдыха.
–У вас в брошюре сказано, что я стану другим человеком. Разве такое возможно и на сколько это безопасно?
– О, не стоит беспокоиться! Наши технологии отточены десятками лет. И до сих пор не было жалоб.
– Да, но стоимость.
– Уверяю вас, оно стоит каждого вложенного вами цента.
– Хорошо, я, пожалуй, воспользуюсь вашими услугами. Как вы понимаете, я уже всё давно решил для себя. Однако некоторые интересующие меня технические вопросы остались. А что произойдёт с тем человеком? И, к примеру, не нарушает ли это билль о свободе?
 – Зря вы так! Поймите, ведь этот человек останется собой, вы просто переживёте всё это вместе с ним! К тому же это уже давно произошло, это дело прошлого. Это история. А то, что вы будете подглядывать, это, скорее, выбор вашего, так сказать, виртуального донора, его сознательное расслоение. И, пожалуй, это он вас выбирает, нежели вы. Именно поэтому у нас, к сожалению, не настолько широкий выбор вариантов и временнопространственных точек, как хотелось бы. То есть картинок, где бы вы оказались в своём путешествии. Тем не менее, помните, что всегда остаются варианты. Мы вас доставим по возможности как можно ближе, но, сами понимаете, технические ограничения…

 Он оказался в машинном отделении. Это, как и было обещано, был тот самый «Титаник». Но он надеялся, что когда окажется здесь, то будет если не в роли капитана, то хотя бы пассажиром первого класса. Но ожидать, что ты окажешься в шкуре обычного кочегара, было уж слишком! Предчувствие горько щекотало нервы, что-то пошло не так.

– Генри, а что это за дрянь мы курим…
– Тони, не беспокойся! Проверенная шмаль индийский мукатос… Это почище кокаина.
– Послушай, Генри, а нас не возьмут черти? Мне что-то страшновато оказаться в чужой шкуре, тем более таким способом! Ты говоришь, это всего лишь видения. Не лучше ли было старое добротное «Джек Дэниэлс» с добавлением эфира?
– Нет, Тони, я знаю, что нам нужно. Попробуй!

 Дурь действительно вставила. Он провалился в бездну и бесконечно долго падал в пропасть. А потом появились языки пламени.

 Вождь притаптывал землю возле костра и монотонно подвывал мантру: «Эййааууу эйааууу…». Наконец, он достиг в трансе мира духов и встретил незнакомцев.
 Шаман был удивлён своему гостю и никак не мог понять, откуда он пришёл: то ли из Мира Железного Монстра, разбивающего ледяные глыбы, то ли из Каменного Муравейника.
 Дух-проводник должен был указать ему путь к священному животному… И мантра «аааууууу» унесла его в мир далёкого прошлого.

 Тироназавр Рекс покусывал свои огромные перья и выкусывал колючих насекомых, назойливо покалывающих его кожу. Маленький, совершенно несравнимый с огромным гигантом таракан нырнул в свою норку. Было темно, запах гари отчётливо забивался в его усики и застревал в обонянии.
 Волна огня сметала на своём пути сухие ветки, траву и спрятавшихся в листве жуков.

 Огонь выворачивал его крылышки и превращал в чёрный пепел крохотные ножки. Последней мыслью было непонятное желание и картинка в виде разноцветных клеточек – это был смысл его жизни.
 
 Клетка амёбой сжималась от тёмноты и излишне токсичной среды Мирового океана. Внутри неё тихо раскручивались цепочки ДНК, формируя не существовавшую ранее мутацию нового вида.



 
 Психоконструктор



 Когда ты долго и внимательно смотришь на своё отражение в зеркале, ты можешь увидеть даже себя.


 Когда мне было семь лет, я знал, что я не такой как все.
 Когда я стал, как все я понял, что это не имеет смысла и значения.
 Когда мне было десять, я уже знал, что я так просто не отделаюсь, и мне придётся жить по-своему.


 Жизнь как маятник. Сегодня ты счастлив, завтра ты обречён вернуться к обратной точке конструкции. Это закон. Но из него есть исключения, и, чёрт побери, я этого не знал. А когда узнал, было слишком поздно чтобы вернуться.

1.89
 Грязь забивается в глаза и уши. Дождь. Ты в луже, лицом тычешься в сгустки вязкой жижи. Ты совершенно один. Ни помощи, ни сострадания ты не получишь, как бы не дрыгал ногами и сколько бы слёз не пролил. И сколько вены не рви, ты все равно часть этой грязи. Сейчас ты один, сейчас ты должен сделать выбор. И я его сделал, я поднялся. И получил носком чужого ботинка в нос. Кровь смешивается с грязью и багровым разливом напоминает тебе, что ты всё ещё жив. Ты на коленях, ты ничтожество, и никто не поможет тебе, более того, неизвестно, останешься ли ты жив, или это последние кадры в твоём мире. Ты подымаешь голову, и кулак жжением рвёт щеку. Ты ждёшь, когда пройдёт боль. А она уйдёт, это то ты точно знаешь. Ты не знаешь, сколько раз она ещё будет возвращаться, и тебе уже становится все равно. Когда тебя бьют в солнечное сплетение, у тебя останавливается дыхание. Ты должен сделать вдох. Но ты не можешь. Единственное, что ты можешь сделать, это ждать и надеяться, что следующий удар подождёт твоего первого вдоха.
 Ты не можешь этого понять, но они уходят. Они сделали не правильно, оставив меня живым. Но, быть может, это поправимо.
 Ты лежишь на спине, и капли дождя трассирующими линиями летят тебе в лицо. Это успокаивает. Ты словно летишь сквозь дождь. Так может продолжаться вечность. Но осознание того, что ты жив, медленно возвращает твой ум к действиям. Это озарение. Это как возрождение. Ты становишься кем-то другим. И мир уже изменился.

2.
4
 В три года ему подарили игру из кусочков цветного пластика. Прямоугольники и квадратики складывались в единой фигуре. Это могло быть что угодно: дом, река, солнце, человек, дерево.
 В семь лет ему подарили конструктор: набор из алюминиевых пластин, маленьких колёсиков, болтиков и гаечек. И, о чудо, из всего этого можно было сотворить что-то действительно впечатляющее: машину, самолёт, самосвал – любую знакомую ему вещь. Конечно, его творения не были похожи на что-то конкретное, но его воображение дорисовывало недостающие детали.
 Когда ему исполнилось тридцать, он уже знал, что конструктором может быть всё, что окажется под рукой, а инструменты в руках мастера способны сотворить шедевр или просто желаемую комбинацию, и уже не было важно, что инструментом стал он сам, а конструктором его мысли, воспоминания, эмоции. А сам он спокойно из пустоты наблюдал своё творение, своё детище – изменение предначертанного. Мастерство вместо магии.

5.9
 Проснувшись, я не мог долго вспомнить. Кто я и что я здесь делаю. Для меня провалы в памяти не столь непривычное явление, как может показаться простому человеку. Но в этот раз было действительно необычно. Тишина пустой комнаты, мерные такты старого будильника и оглушающая пустота, где нет мыслей, а лишь присутствие.
 Своё имя вспоминать не пришлось. Оно мне без надобности. И даже те сны, словно явь, сейчас не имели значения, хотя скорей всего и предвещали стать вещим кошмаром.
 Грязное полотенце на моём лице эффективно возвращает в обыденность. Вспоминаю, что сегодня воскресенье, и на работу спешить необязательно, даже если бы и оказалось, что необходимо. Смотрю в отражение зеркала. Когда вспоминаешь себя, не надо суетиться и излишне паниковать, создавая тем самым новые проблемы и обрывки никогда не существовавших воспоминаний, это я знал из опыта. Удивляться не приходится. Мне по роду своей деятельности вообще-то вредно думать, а, точнее, думать неправильно. Но срываешься и забываешь. Те же обрывки из сна: кровь и грязь, дождь в лицо – всё это скорей всего и произойдёт со мной, и убегать от этого знания означает лишь приближать неизбежное. В пору испугаться и никогда не выходить из дома, тем более, когда за окном собираются тучи, уже вечер, а тебе идти через пустырь. Вы думаете, я шизофреник, или просто больной. Если бы это что-то решало. А жить мне приходится самому в этом кошмаре, и делать выбор приходится мне, а не кому-то другому. У каждого свои радости, свои горести.
 Телефон надрывается протяжным дребезжанием. После десятого гудка трубка оказывается на моём плече.
– Да. Слушаю.
– Привет, Серёга, это Паша.
– Привет, старый пень.
– Привет Ч.М.О. Давай в пять на остановке.
– Хорошо. Буду.
 Трубка постукивая ложится в гнездо. Вновь нахлынуло предчувствие. Это хорошо, можно что-то на ходу придумать, изменить, создать. Время превращается в густое марево и останавливается, тишина гулом разрывает мой мозг, звуки, как кадры из фильма, словно наползают друг на друга. Стрелки на часах остановились. Такое бывает. Бывает со мной. Насколько я знаю, не только со мной. Сейчас что-то происходит, не знаю что, не знаю для чего. Картинки и смутные мысли пробегают в моём сознании, сталкиваясь друг с другом, перемешиваются, образуют связи, построения, что-то цельное и конкретное. Когда бесконечно долгий момент так же резко схлынул, в моей голове остался этот созданный неведомым образом кусок воспоминания о предстоящем.
 
777
 Пройтись пешком стоило даже таким пасмурным октябрьским днём. И, зайдя на работу в компьютерный клуб, не было смысла сопротивляться делать вид, что выходной испорчен. Не моя смена но. Но работа есть работа. И сложно убежать от осознания того, что это значительная часть твоей жизни, а не средство к существованию.
- Привет, Вадим.
- У тебя же выходной.
- Я так, по делам. В сеть зайти. Не возражаешь?
- Да, конечно…

 Найти в сети то, что необходимо, оказалось намного сложнее, чем я предполагал. Во-первых, представление о том, где может оказаться необходимый текст, а тем более рассчитывать на то, что мои воспоминания окажутся на столько практичными и будут иметь отголоски в настоящем, было весьма смелым предположением… Ну, а в-десятых, это скорей всего не сработает. Но…

 Искать информацию о самом себе, соучастниках происшествия, о том, что случилось с тобой давным-давно, странное занятие, уже, пожалуй, потому, что знаешь о том намного больше, но удержаться уже в который раз не удалось.

 Найти свидетелей ещё сложнее, и просто необходимо стечение обстоятельств, пусть даже и естественным образом сложившихся в закономерность, кто-то оказался вовремя на нужном месте, кому-то в голову пришло сделать то, чего он обычно не делает или обнаружить то, чего раньше и не существовало или было незамеченным.
 Необычное происшествие, один человек остался в живых. Десятилетний мальчик выжил в катастрофе. И, что совершенно невероятно, отделался лёгким испугом и ничуть не пострадал физически.
 Картинка с разрывающей моё тело на части фурой на глазах сотен людей успокаивала, предстоящая смерть не казалась мне столь трагичной, а тем более испытывать по этому поводу плаксивые эмоции вовсе не хотелось.
 Выжил?
 Да выжил, но ведь никто не помнит, что было на самом деле, и что лишь я знаю, что в тот раз я уже был за гранью.
Но по факту. Я живой. А память о том, чего не было, – шизофрения, так думают многие. Но не я.

 Перескочив на другую страницу, всё же нашёл искомое сочетание слов.

Множественная реальность, трансперсональный опыт, память о несуществовавшем, шизофрения.

 Что я искал в этом всём?
 Искал что-то похожее на то, что создало моё сознание, когда сегодня утром трубка опустилась на рычаг телефона. То, что это ещё не произошло, меня не чуть не смущало. Но я должен был просто понять, припомнить для себя то чувство, когда мне в десять лет нереальным способом пришлось выжить. Я просто был обязан вспомнить тот опыт, если хотел остаться сегодня в живых.



88.8
Она была частью картинки того психоконструктора, в который я играл. Я не понимал, что будет дальше, но помнил её внешность, её глаза, хотя до этого момента никогда её не встречал.
 Сигарета дымилась. Тонкая струйка дыма поднималась к потолку. Гулко хлопали басы в консерватории, играли кларнеты, скрипки сбивались и растягивались в протяжный звук одной ноты. Паша опаздывал, уже пять минут шестого, дела, задержался, сломалось реле стартера.

 Я заметил её, но ещё не взглянул ей в глаза. Это не просто случайная встреча. Она уронила книгу, которая выпала из сумки. Подобрав удачный трофей, пошёл за ней. Обернулась и долго смотрела мне в глаза. Я не отрывал своего взгляда: карие бездонные глаза и каштановые волосы, дешёвое пальтишко. Жёлтая книга, она даже не удивилась, а просто сказала спасибо. Молчал. О чём говорить двум близким и незнакомым людям. Она ожидала, когда я произнесу банальные слова, но. Так и стояли. Оказавшись у дверей, оглянулся и посмотрел на удаляющийся тёмный силуэт.

…
– Привет, Серый, извини, опоздал, стартер сломался.
– Реле …
– Реле?
– Реле стартера.
– Может и реле, надо проверить. А ты давно ждёшь?
– Да уже с полчаса. Пошли.
– Подожди, мне в филармонию надо, подождёшь пять минут?
– Валяй…


 О многом и, быть может, о самом главном долго сидели и болтали с другом за кружкой пива. О жизни, о необычной жизни, о том, что было тёплым летом, о том, что будет потом. О том, кем мы были раньше и кем мы стали. Да мало ли могут рассказать друг другу близкие друзья. Отдушина для души, успокоение и память о главном, о том, кем мы всё-таки были.
 Время, проведённое вместе, упоило, и не хотелось уходить. Чувство, словно и не встретимся никогда. И от этого каждая минута вечера становилась ценной и неповторимой.
– Спасибо, Паша, хорошо посидели. Доберёшься?
– Да, всё нормально. А ты?
– Пройдусь.
– Под таким ливнем?
– Ничего, мне близко, ты такси вызывай. Ладно, побегу. Ну, счастливо. До встречи.
– До встречи!


99
Пятеро. Окружают меня. Слов нет, просто слышны выдохи и подобие мата. Первый удар, боль. Грязь пустыря рядом, совсем у дома, стройка и недостижимый свет прожектора на скелете многоэтажного дома. За что? Не имеет значения. Деньги, ненависть, за работу, развлечение? Никто не спасёт, никто не проявит жалости. Не приглянулся. А может просто хорошая груша для битья. Человек, который будет испытывать боль. Человек, который будет валяться у твоих ног. Я молчу и просто жду, жду, и удары сбивают меня с ног. Когда о мою голову разбивается бутылка с пивом, что-то меняется. Уже всё хорошо и понятно, уже не зачем бояться и убегать от смерти. Кровь и дождь стекают с моих бровей. И ботинок бьёт мне в нос. Но уже не страшно. Боль? Пройдёт…


 
89.89
Проснувшись, я не могу долго вспомнить. Кто я и что я здесь делаю. Для меня провалы в памяти не столь непривычное явление, как может показаться простому человеку. Но в этот раз было действительно необычно. Скользкий кафель и яркие лампы дневного света, операционный стол. Но…
Но эти карие глаза и каштановые волосы. Я не помню, кто я и что было, но эти глаза я помню.
–Как тебя зовут? – пытаясь дотянуться до её руки, произношу я тихим голосом.
– Алёна.
– Как книга…?
– Потом, мы ещё увидимся, ты слишком в плохом состоянии.
– Ничего. И это тоже пройдёт.
111.