Колбаса не была единственной среди нехваток времен моего взросления. Не хватало много чего, лень перечислять. Кроме всего прочего была еще нехватка хлопчатобумажных штанов синего цвета различной степени пронзительности. Под общим названием "джинсы".
В нехватке джинсов была еще некоторая тонкость. В отличии от колбасы, или книжек для чтения, джинсы носили оттенок некоторoй фронды и вольности. Их ношение, как и ношение длинных волос, не пресекалось однозначно, но и не одобрялось, а сильно резвый комсомольский вожак мог и произнести прочувствованную речь об литье воды на известную мельницу и пособничестве империалистам. Нет, в самом деле. В молодежной центральной прессе время от времени печатались содержательные статьи, в которых ношение синих штанов и возможное предательство Родины и дела Ленина связывалось недвусмысленно. Где они сейчас, те пламенные борцы? Ну да пес с ними.
Приобщиться к тихой фронде было можно с легкостью, купив синие штаны на "толчке" у фарцовщиков (еще одна нелегкая профессия ушедшая в прошлое, надеюсь, что насовсем) и стоило удовольствие от 200 до 300 тогдашних, вполне еще полновесных рублей. Это были деньги, деньги серьезные, почти невообразимые. По крайней мере, лично в моем тогдашнем представлении. Бабка с дедом, растившие меня и сестру, зарабатывали на круг, вместе с дедовой пенсией, рублей, как я понимаю, около двухсот двадцати. Мне было тринадцать лет, я ничего не зарабатывал, а сестра училась на третьем курсе универа и стипендию в общую кучку не складывала. Короче, цена джинсов была заоблачной и я об обзаведении в общем порядке даже не мечтал.
Странно вообще-то сейчас звучит, что обзаведение в общем порядке - покупка у темных личностей, преследующих стяжательские цели, преступников даже, спекуляция была серьезным правонарушением. Но российская жизнь и тогдашняя была полна парадоксов, не вчера они начались, ага. Ходили слухи, что цена тем джинсам в магазине("госцена" было такое слово) была от сорока до шестидесяти рублей, тоже не кот на скатерть начхал, но уже нечто выглядевшее близко к моей экономической реальности. На шестьдесят рублей бабку с дедом можно было уболтать, в этом я не сомневался, засада была в полном непопадании государственных джинсов на прилавки родного города. Но я не терял надежды.
В те годы мы с бабкой довольно часто ездили в Ленинград (устаревшее название Санкт-Петербурга), там жила бабкина младшая дочь, моя тетка Ирина, замужем за военным, Дядь-Толей, о коем я когда-нибудь расскажу специально, настолько он замечательный. Ездили мы в Ленинград, естественно не только достопримечательности осмотреть, а и добыть чего по хозяйству. Одежки там, обувки, той же, туды б ее, колбасы. По магазинам бабка меня таскала с собой для помощи в переноскe и свободы маневра, а достопримечательности я осматривал в свободное от покупок время. Порядком, надо сказать осмотрел, думаю, что в центре Питера я и сейчас как-нибудь сориентируюсь. Ну, музеи ж само собой. Уже другого чего, а музеев в Питере имелось, не знаю как сейчас. Эрмитаж скажем, я посещал с видом даже несколько пресыщенным и бабушки-хранительницы меня узнавали и были приветливы, давали советы и справлялись о здоровье родни.
Москву я и тогда и потом представлял себе куда хуже, у московских родственников мы бывали редко и не подолгу. Но дело не в том.
Бабка не питалa особенных иллюзий насколько я люблю стоять в очередях (а без очереди нужного не случалось почему-то), а напротив люблю всякие достопримечательности и с учетом моей слабости к культуре у нее был заранее заготовленный план посещения тороговых центров в разных районах Северной столицы, с максимальной пользой для хозяйства и с максимальной же эффективностью охвата.
В тот день мы должны были посетить универмаг "Московский" на Московском шоссе, расположенный в первых этажах двух зданий-близнецов, на разных сторонах улицы. Cошли это мы с бабкой с троллейбуса и заметили, как углом одного здания тихо кипела оживленная группа людей, вид коей не оставлял сомнений. Это была очередь за чем-то. Сейчас трудно объяснить, как и главное почему немедленно занималась чуть не любая замеченная очередь неважно за чем. Тогда-то было понятно, раз очередь, значит там чего-то нужное всем, а стало быть и нам, возможно даже остро необходимое. По госцене. Сначала занимали очередь, самоназначенный бойкий распорядитель писал вам на руке номерок шариковой ручкой, а потом уж вы изящно осведомлялись светским тоном, а чего соппсно дают, граждане? И граждане со свойственным советскому человеку участием охотно сообщали, что соппсно дают.
Так четко тютелька в тютельку куда надо именно мне, я не попадал ни до ни после. Очередь оказалась за джинсами. За джинсами! За синими джинсами породы "Тexas", западногерманского производства, ценой правда не в сорок-шестьдесят, а в восемдесят рублей, о чем интересующихся оповещала здоровенная картонка с надписью "ДЖИНСЫ 80 РУБ". Очередь была даже не очень длинная, часа на три-четыре, как определила опытным взглядом бабка.
Даже не знаю, как описать то, что во мне происходило, да толком я и не помню, наверное я был в адреналиновом, или какой он там, шоке от счастья. Тремя часами дело конечно не кончилось. Весь процесс от написания номерка на бабкиной ладошке, до передачи мятых денег усталой девушке в синем халате, занял часов семь, или даже больше. Не помню, чем были наполнено это время моей жизни, помню что дело было уже к закату, когда я принял пакет с МОИМИ! ПЕРВЫМИ! СОБСТВЕННЫМИ! ДЖИНСАМИ! По госцене, бля!
В душе моей все пело. Наверное и в моем лице было что-то специальное в этот момент времени. Девушка в синем халате улыбнулась мне, толстому подростку тринадцати лет, сказала: носи на здоровье, мальчик и я просипел: спасибо. А потом еще раз, откашлявшись: спасибо.
План покупок таким образом оказался сорванным к чертовой матери. Мы поехали домой, я прижимал к себе чудесно пахнувший (они еще и чудесно пахли, я не знал этого раньше) новыми джинсами сверток и был полностю счастлив.
И не думал, что теперь я обойдусь некоторое время, примерно с год, старым костюмом и старыми ботинками и урезанной до предела дозой карманных денег, я просто был счастлив. Да, такой Борух был шмоточник в своем отрочестве. Столько эмоций всего-то со штанов.
Я весь вечер не выпускал их из рук. Наслаждался владением. Рассматривал как прострочены и заделаны швы и какой узор на задних карманах, отмечал легкую побежалость на сгибах, гладил их рукой, ощущая восхитительную надежность и солидность германской работы. И вдыхал их неземной сладости запах.
На следующий день я отправился в них в Bоенно-Mорской музей и опять был счастлив.
Трогал свои колени, беспрерывно лазал за чем-то в карманы, чтоб почувствовать изгиб переднего кармана и медность заклепки на стрелке его с боковым швом. Таких дней было еще несколько.
Мне надолго их хватило. Я проходил в них, практически не снимая, еще три года. Не умея и стыдясь объяснять в школе каждой училке, почему я не хожу в школу в костюме, как подобает скромному советскому школьнику и комсомольцу, я почти сразу проявил себя фрондером и вольнодумцем, задавая встречный вопрос: а что, в джинсах запрещено? Дальше все только усугублялось. Я отрастил волосы, невзирая на активное противодействие директора и педсовета, носил верблюжьей шерсти водолазный свитер вместо пиджака, который был на мой взгляд несовместим с голубым сиянием моих штанов, начал учиться играть на гитаре и завязал знакомствa с рокерами, туристами и КСП-шниками, начал читать самиздат.
И я осмелел в знакомствах с девушками. Они на меня порядком воздействовали, да, те немецкие штаны. На свое первое свидание, о котором мельком была речь в предыдущем посте, я шел в них, дынно-желтой вьетнамской рубашке с воротником-стойкой и в руке у меня тускло светился букет пионов. Бытует сюжет о стеснении юношей с цветами в руках, я не стеснялся. Мои джинсы придавали мне смелости. Я был крут, шел к своей девушке и мне нечего было стесняться. Я был горд.
Окончательно я с ними расстался уже после армии, штопаными-перештопаными, во множестве заплаток и разного происхождения пятнах, но все еще любимыми.
Когда я их выбрасывал, конечно я не бросил их в ведро для мусора, а нес их к контейнеру стыдливо завернутые в газету, у меня было чувство, что я хороню друга. Нет, правда, я чуть не плакал, двадцатилетний мужчина, отслуживший срочную.
С того момента получения в руки пластикового пакета с надписью "TEXAS JEANS indigo denim. made in W-Germany" у меня было много всяких переживаний шокового характера, всякого такого, что впервые. Я начал курить, потом попробовал пить портвейн, потом потерял невинность, потом начал играть джаз, потом попал на беседу в гебуху, поступил в институт.... Много было всякого. Но самым пожалуй сильным переживанием, до попадания в совармию было завладение вот этим, ничего в сущности особенного не предстaвляющим предметом одежды.
Я до сих пор комфортней всего чувствую себя в джинсах. Конечно уже не в любых. А в джинсах из джинсов, в их апофеозе, Levi's 501. Я до сих пор считаю эту одежду чрезвычайно красивой. И у них до сих пор очень волнующий запах.
И я до сих пор не восхищаюсь общественным строем, при котором вырос, не разделявшим со мной моей, совершенно безопасной для него, главной тогда радости.