Игра по правилам
Бумеранг
Шизофрения
Отрывок из календаря
Две суены и небольшой шум
Происшествие
Радио послушать
Про это
Бог спит, а черт гуляет
Тема для отдохнувших
Бумеранг
Татьяна Александровна Чернявская Захира Айзер Харвейвардия Атлантида
Алая Звездочка Инопланетяночка
Расцвела черемуха,
Распустила цвет.
Краше цвета этого
В целом мире нет.
Словно белым облаком
Взор вдруг ослепит,
Ароматом радости
Душу опьянит.
Ярко брызнет солнышко
В небе голубом,
И весна невестою
К нам вернется в дом.
Я нарву черемухи
Соберу букет,
И поставлю в комнате
От весны привет.
Вот сирень персидская
Как заря в рассвет
Цвета ночи розовой
Разлила свой цвет.
И цветочки – звездочки
Нам в глаза глядят,
О любви, о радости
Молча говорят.
Сердце бьется птичкою,
И с весной опять
К нам вернулась молодость,
И легко дышать.
Снова в чудо верится,
К счастью путь лежит,
И любовью юною
Нас к себе манит.
Ничего что молодость
Минула давно,
Если сердце молодо –
Оживет оно.
Не страдай, не мучайся:
Знай – весна пришла,
И вторая молодость
Как заря взошла.
Ч.I. Отрывок от луны, цвета выжатого лимона.
Дням всяким независимостей посвящается.
Долго ли, коротко ли, но шел по бездорожью некий Щербатенко мимо уездного городка. Хлюпав в Орловской губернии, своими сапогами топча черные разложения вымирающих динозавров. Шел он на север, дабы там, в Ленинградских пещерах, найти самородный камень ослепительной красоты. Его давно мучила мысль превзойти существующих мастеров в гравировке. Его молодая хохлячка – жена снабдила своего уважаемого мужа махоркой, и табачный дым подымался к закоптелому небу, как и дивные мечты нашего путника. У придорожного кабака Щербатенко остановил худой старик, с седой бородой прося хлеба. В морщинистых чертах лица старца наш герой с трудом узнал своего бывшего соседа по дачным огородам. Заведя его в салун для курящих, Радион Владимирович (так звали нашего странника) предложил Карпу Александровичу (так звали нашего страдальца) щи, овсянку, холодец, селедку и водку.
На сцене играли панки, плюясь оттудова дешевым пивом. Карп Александрович Манин рассказал, как он утром посыпает себя пеплом, сидя в Российской грязи, а после идет попрошайничать на больших дорогах. Его дочь – проститутка Соня хочет разбогатеть и выйти замуж за настоящего мужика, чтобы он все умел делать своим золотым пальцем. Раньше у Карпа был большой дом, яхта и мобильный телефон, но с того времени как мамонты перетоптали его участок, он стал стар и беден, в каждом движении природы видит кокой-то знак. Родион Владимирович прикрывал мозолистой рукой чувствительный нос оттого, что от Карпа Александровича отвратительно несло гниющим ртом. Несколько раз к собеседникам подходил с платиновым зубом официант злачного заведения в белой рубашке и коричневой жилетке, а ниже у него ничего не было прикрытым, разве только банный лист на заднице, и каждый раз оставался довольным. Вдруг из темного угла раздался басистый голос: «Мужики, угостите водкой, а я за это расскажу вам истории про крутых.» В след за голосом появилась бородатая фигура средних лет и пожаловала за стол Родион налил ей рюмку. После двух минутного молчания и корежения чувак прозрел. Он повествовал как Элла Фитцжеральд, бывшая проездом в их краях, отметила некоего мальчика – его односельчанина и взяла его к себе на службу целовальщиком ее ушей. Подросши на барских харчах, мальчик оформился в статного кавалера, и теперь скетменша целовала его уши. Но счастье длилось не долго, фаворит сбежал с медсестрой, прихватив сундучок с деньгами. Неожиданно на пороге харчевни появились синие солдаты, и начали стричь бороды посетителей по президентскому указу. После сего акта Щербатенко в обнимку с Маниным нетвердой походкой пошли ночевать в стог полового сена. По утру их разбудили крики вооруженных казаков. Когда наши друзья выбрались из стога, оттрухивая со своих потертых камзолов сена, перед их глазами предстал сам Пугачев. Пугачев назвал себя императором сыном Джорджа Майкла, объяснил, что президент – не настоящий, а теперь они идут походом на Ленинград, дабы лишить столицу мороженного. Родион Владимирович вызвался к нему на службу целовальщиком ушей, но Пугачев отказался и предложил нашему герою быть целовальщиком его затылка. Карп Александрович хмурился – хмурился, а потом плюнул в казаков, сказал, что они бунтуют против бога власти, и вежливо попросил их опомнится. Один из казаков вдруг узнал в Манине капитана Усть-Кургутской крепости, и Пугачев отдал приказ убить Карпа Александровича. Щербатенко сказал: «Мне уже все равно, у меня есть стоящая цель». Казаки изрубили шашками Манина, его тело лежало на полевых цветах, а взор был обращен к спокойному небу. «Какое же оно глубокое и неизменное. Какими букашками мне кажутся люди перед его вечностью», - думал Карп Александрович, его последняя мысль ушла вместе с ним, никто так и не узнал ее. Потом был долгий поход, казаки шли на правительственные танки, отсылая им гранаты от советских солдат. Где-то под Новодружевском восставшие встретили табор цыган, и Щербатенко потянуло к ним с неведомой доселе ему силой. Выбрав удачное время суток, он отделился от Пугачева и уехал в бродячей кибитке. У цыган он научился ходить босым по красным угольям, трахать прекрасных лошадей и воровать их как невест, показывать узколобым крестьянам на ярмарках всякие интересные штучки. Правительство в целях продовольственной программы учредило охоту на разную крупную тушу, и цыгане, потому что были хорошими следопытами, преуспевали в этом. Разбогатев, Родион Владимирович отправился в Ленинград, цитадель своей мечты, уже без цыган. Там он нанял квартиру, маленькую, но удобную, внедалеке от пещер. Казалось бы, все было ладно в этом уравновешенном мужчине, но люди, знакомствами с которыми он успел здесь обзавестись, видели, что и приятель как-то с каждым новым днем меняется, своим постоянством катясь к губительной пропасти, из которой нет возврата. Щербатенко запил, потом бросил, перешел на «колеса», сменил апартаменты на дешевый район, начал опускаться. Никому он и не говорил о своем горе, а дело было вот в чем: Ленинградские пещеры были разорены Мексиканцами – разно добытчиками во главе с Хоакином Мурьеттой, лавы обескровлены – и тогда руководством было принято решение: заполнить шахты водой и выращивать в них золотых рыбок. Это был решающий удар все сносной судьбы, после которого Родион Владимирович начал писать труды по теории распространения электричества без использования проводников на дальние расстояния. Его заметили и уже в летах отправили учиться в Парижскую обсерваторию. Там он прилежно учился, напористостью удивляя много повидавших профессоров. Но страдали парижские соседи от выходок странного русского. Так он по утрам выкрикивал из настежь открытой форточки: «Слава КПСС! Народ и труд рядом идут», распугивая соседских малышей, от вопля которого они прятались по углам, делая там лужи. Но всему приходит конец. Как облегченно вздохнули местные кабеля, расправы, над которыми он чинил, тоскуя по милой жене, когда они распевали ночью под его окнами. Вернувшись на Родину, Родион Владимирович ударился в высокую политику. С рекомендации друзей его назначили командующим правительственных войск, отражавших вероломное нападение Чечни на Россию. Восстановив прежние границы государства, он перешел в Чечню, там учинил кровавый террор чеченцам. На памяти у них осталась Ночь Длинных Ножей, а самого Щербатенко называли Мясником. Также попутно освободив от чеченского влияния Турцию, Иран и Ирак, Родион Владимирович возвратился к себе на Родину победителем и любимчиком народа. Его стал бояться даже сам президент, с его мнением считались министры и высшие чины госдепартаментов. Казалось, должно произойти новое событие, выдвигающее Щербатенко на недосягаемые высоты, но случилось обратное. Разъезжая по Москве на «чайке» по каким-то важным государственным делам, Родион Владимирович вдруг заметил в городской толпе своего земляка. Щербатенко потянуло домой. К удивлению и неожиданности многих он бросает значительный пост и отбывает на Родину, чтоб достойно провести там остаток своих лет. Дома он застал жену , родившую трех дочерей так похожих на Родиона. С помощью своих связей и финансового положения, Щербатенко расправился со своим бывшим мастером, учителем иудейской словесности, надоумившем Родиона Владимировича на беззаветный труд для памяти потомков, и пенсионером Паратовым, своим лучшим другом. Он долго оплакивал бесценные потери, а позже всегда с благодарностью вспоминал этих добрых людей перед домашним очагом, когда они вместе с женой грели озябшие ноги. Да, эти люди оставили в его доме неизгладимый след. Мало того, что Элла, Эра и Маша бесперебойно хозяйничали у него на глазах, так и всяким домашним зверям он давал клички, какие были у зверей этих добрых людей. Например, своего любимого коня Родион Владимирович назвал Адольфом, как звали разноцветного попугайчика умершего учителя иудейской словесности. Даже свою жену он заставил готовить себе так, как ели лучшие люди. А, в общем-то, они с ней жили долго и счастливо. Говорят даже, что после смерти Щербатенко вышла книга его мемуаров, но из-за того, что события, описанные в ней, читателям казались настолько фантастическими, то книга не пользовалась спросом. Его дочери удачно повыходили замуж, народив Родиону Владимировичу любимых внуков. Я там тоже был, мед-пиво пил. По усам текло, да в рот не попало. Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам – урок.
Ч.2. Отрывок от письма, цвета юного заката.
Прогнившему обществу куховаров посвящается.
Опять у меня восстала проблема окна, не хочу смотреть в него. Поэтому опять немного займусь своими детскими играми. Создается впечатление, что я ничем другим не мог играть, как только в императоры. Померло несколько поколений с момента запуска первой ракеты в космос. Будущая история уже была написана. Человеческая раса населила Вселенную. Чтоб с одной отдаленной галактики попасть в другую хватало несколько мгновений секунды. Были также открыты иные временные пространства, можно было путешествовать и через них. Земля превращена в райский уголок, межпланетные корабли устарели. Только некоторые из людей пользовались ими как космический домом. Человечество, достигнув небывалого развития, столкнулось с ограниченностью времени и пространства, с границами Вселенной, через которые не могли проникнуть никакими способами. Я летел в своей космической резиденции и, чувствуя свою бесполезность, вспоминал своих более счастливых предков. Первый из императоров по сказанию моего отца, был беден. Когда родился у него сын, он поехал в Америку раздобыть денег. Занимался он убийством богачей, перевозом наркотиков. Специально став на службу в армию. Мировая обстановка была накалена, и он воспользовался этим для захвата земель. В политике он знал толк, а с народами действовал разумно. Был введен новый табель о рангах, половина из которого была граждан империи, а другая для ее не граждан. Это была империя жесткого порядка и надзора. Сам же император отличался разумной жестокостью и кровожадностью. Но весь мир покорить не сумел. Он вновь женился, у него родился сын из пробирки с его генами. Этот сын был летчиком, а когда император умер, стал новым правителем. Через три поколения вся земля была одной империей. За годы предыдущих поколений императоров сильно развилось направление в космической технологии. Оно способствовало расширению границ и победе над внеземным народом, направившим свой флот, чтобы помешать Земле стать объединенной единой властью. После этого началось освоение разных галактик, использование ее ресурсов, их население. У одного из императоров было развлечением населить детьми, не помнящих своей истории, отдаленную планету и устроить там впоследствии феодальный строй. Ему нравилось в старости посещать ее, так как его принимали за бога. Против следующего императора было поднято всеобщее восстание. Восставшие высадились на этой планете и набрали солдат. Война продолжалась несколько столетий. За эти годы были открыты параллельные временные миры, их использовали для технических целей. Земля стала раем. Но восставшие приблизились к ее границам, уничтожили ее. После этого народ стал более предан императорским войскам. На самом деле Землю поколебали неведомые силы, с планеты эвакуировались в космических домах беженцы. Земляне утеряли свою историческую родину. Беженцы были обособлены от войны за власть, они обосновали новую культуру, заселили иные планеты. Но их отличающей способностью было странствовать по Вселенной. Потом была изнуряющая столетняя война с другой внеземной расой, которая объединила в себе другие инопланетные цивилизации против господства человека во Вселенной. Разработка космических мостов, с помощью которых можно было странствовать и без помощи кораблей всего за чуть-чуть времени, способствовала нашей победе. Затем долгое время был мир. Империя утеряла смысл, столкнувшись с границами Вселенной. Теперь я летел и тоскливо созерцал звезды. Я не мог понять, почему меня охватывала жуть. Среди моих подданных появилось неконтролируемое мною филосовско-религиозное течение, мой внук им увлекся. Их учителя могли без скафандра и тех. средств свободно путешествовать по Вселенной. Иногда они пропадали, и люди говорили, что они были за границами ее. Я их уничтожал, а они возрождались вновь, становясь личностями еще более могущественными. Император стал старомоден, беженцы с Земли, космические странники тоже ненавидели новую духовность, так как они несли иную культуру. Среди так называемых учителей были и инопланетяне, хотя и это слово утеряло былой смысл. В конце моей жизни из границ Вселенной проступила новая среда, как охватывающая галактику за галактикой. Эта среда обволакивала новые территории, после чего с ними прекращалась связь. Как через границы, так и в среду невозможно было проникнуть. Когда среда заполнила Вселенную, я спасся в другом временном мире. Но вскоре и он был охвачен враждебной средой. Так, кочуя из мира в мир, я наблюдал за их гибелью. В конце я спасся в единственный для императора только мир и стал ждать конца. Он не заставил себя ждать. Я по старинке помолился, затем потерял сознание. Когда я открыл глаза, то все было по-прежнему. Я вернулся во Вселенную, там был уже новый порядок с царями, бывшими учителями. Кроме них так за гранью космоса не мог проникнуть никто. Я, как и все мои бывшие подданные, стал вечен. Вселенная для человека, а все находящееся за ней вне нашего понимания. Среди царей также были и древние, еще на заре даже не империи, а человечества, учителя. Но я не мог вечно жить в новых порядках, я не был прогрессивен, а умел только руководить. Земля была воссоздана на орбиты своя. И когда мне сказали, что есть возможность стать человеком в еще доимперские времена, я согласился попасть туда. Ведь быть живым экспонатом в их музее было мне не приятно. Я изменил судьбу. 4 июня 1976по рождеству Христовом года в городе Суходольске, бывшем СССР, родился мальчик. Родители дали ему имя – Владимир. Когда мне было 0,5 года, я, фотографируясь вместе с родителями, заложил в снимок какую-то информацию, которую должен вспоминать в определенное время. А когда подрос, стал играть в императоров. После школы стал служить электриком, параллельно учась в Суходольском Государственном Инженерно-Экономическом Университете. Но, увлекшись Библией, забросил учебу к черту. Познакомился со Свидетелями Иеговы, но позже, немного побыв у них, разошелся с ними. Через три-четыре года попал в сумасшедший дом. Работу, оп лечении в нем, не утерял. А теперь сижу на кухне и бредю, лишь бы не глядеть в окно. Иногда у меня возникает чувство, что за мной присматривают, исполняя роль обычных людей. Меня, поющая статуя Тутан Хамона – как он назвал себя в дурдоме, сказал, что мне дано 1000 лет для правления. Но он, наверное, шутит. Я не думаю, что так долго проживу. Смерть накроет нас – бесконечно усталых. Сейчас вечер, я все-таки посмотрел в окно. Горят электричеством окна жилищ моих современников. Я как головоломка из «Веселых Картинок» - у меня есть штаны и шарик, но нет сабли и шапки: кто же я? Будут новые встречи, будут новые праздники и новый багаж. Но юность проходит, как когда-то ушло детство. Скучно быть засушенным цветком, утерявшим цвет и запах. Мне противны счастливые люди. Я хочу просто сидеть на шифере крыши прародительского дома и среди кипящей работы напевать песенки Цоя. Потом я спущусь и вместе с живыми родственниками пообедаю бабушкиными харчами в лучшем ее исполнении. Я не хочу быть не императором, ни электриком, а просто хлебать борщ, слушая обыденные истории сказочных жизней. Что от меня требуется? Обществу куховаров, разложивших костры под синем небом посвящается. Меня угощали в разных домах, и я понял, что вмешиваться в чужие миры – это, значит, нести разрушение. Я сижу и наблюдаю из окна. Сама природа повторяется. День сменяется ночью, а зима летом.
Ч.3. Игра по правилам.
.Начну с того, что душа моя Тряпичкин, как я оказался настоящим психом. Варьируя сим положеньицем, исполнитель Игры по правилам решился частями воссоздать, обнародовать свой полу полный дневник. Каким я был до исполнения желаний:
22.08.1998. О чем мне писать от бабушкиной усадьбы? Вековечно разделяет гипноз шелестящие погремушки на сны обособленных теорий ждущему храпеть уху. Фантастические офицеры, перешнуренные атрибутами летчиков, перерывами, отведенными к скучному заданию, покашивались из ножек опрокинутых стульев на выгремелое сопло динамика телевизора. Теперь зовет кислый гудок быть там, а того уж нет. Одиноко храпит бабушка, добормотывая вздохами, то, рыча – то, ябедничая; к желтым обоям прикреплен новый ковер, четырехлапочно забавляется пришлый котенок со смешанным эхом, высохла слива, осталась, одна черная курица, разжиревший кот, сучка и черный щенок, уличный завывало, просит у себя купить мороженное с пивом. Газеты «Донбасс», обмокшие светом хозяйки ореховые пальцы в украинском борще – я цивилизован – не успел пожрать ни то ни се. Скоро включится кинофильм «Про Красную Шапочку», выжидаю старь. Кто? Я, как прежние фотографии без моего голоса; говорящие вмиг. От изящной бутылки, вставленные расплывшимся в оптике стебельком вниз, ядовитые листья, деревенские цветы, окрашенные до подобия окраски штор, занавесивших пристенную спальню, снабжают гостиную предпоследним полузыкинским писком. Частично повсюду разбросаны оформление кинетических рисунков изображениями различных цветов, листьев, стебельков. Пищи под гудок. Кто это сказал? Везде мягкость, даже такая: можно увлеченно биться, а больно не будет; но насыщенный контраст резкости из цветочного избытка преобладания фаворитных оттенков популярных покупок и многолетней распыленной мебели прочищают специфический вкус. «Играй, гармонь любимая» обрезала музыку к детскому фильму. Наевшись зеленого винограда, иду обедать – после дедушкиной смерти специальные приглашения следуют в дважды реже. Бабушка же моя проработала сортировкой кирпичей с образованием трех классов средней школы да справкой о слабом здоровье для пенсии лучшие Ленины годы, я не высчитываю сложения моей судьбы в простом будущем. Но, когда моются бордовые доски, ивой котенок мучается ошейником. Белка, белая ее собака, боится нечаянно опрокинуть блестящую цепь на маякующего кобеленка. Под голубыми небесами, сигналя, разъезжает «скорая помощь», опрашивая поселковое население ей не может, радуется. Наступательно – захватнически бабушка против нее, почему настроена! Где человеку хорошо, тот редко переставляет солнечные крапинки паутинки, а может мед.сестра и увидит Америку. Людей, …!…, называют редкими. Верх тормашкой квадратной буквой эф кресло, облезло, пустило нитки вниз коричневым лакированное дерево, открытые винты, тремя старомодными слоями просматривающееся: черная сетка на красном первый, квадратики геометрических цветов обтягивающе пришиты к ней, багровый съеженный бархат, на котором совершенно любят сидеть посторонние визитеры. Стучится в киселевой оправе будильник, на кривой пластмассе избушка, циферблатное окно, полная крыша с трубой «джинтекс кварт». Через форточку основная нагрузка растворений едва замечанно приветствует гордину, вышитую призрачными цветами. Космические пейзажи на полу воссоздают иллюзии глобальные пространства. Весна. Я сознал. Весна! Здесь живет весна. Безудержный лай, цоканье часов, завывающее открытие дверей. Вошла бабушка, задала множество занятий: полить капусту, купаться, если хочу, отрубить ненужную сливу.
Партизанщина Дениса Васильевича Давыдова в отечественной войне 1912 по рождеству Христовом года, встретимся позже, если будем живы. Парубки с дивчатами табунами слоняются по влажным скамейкам, будто 50-е по – словам сего столетия, культурные недоросли. Сельские наркоманы восседают над вкопанными автомобильными шинами «стадиона» - лужайки досужным затеям, поджигают военные патроны. А что бабушка? Награждается уединенно гаснущая звезда мотоциклеткой, быстосносящимся устарелым знаком. Вот и она – возглас «зараза», гремение ночного ведра. Указание, упреки, свидетельства. Нечего платить лишние деньги за свет, будем думать в полутемках, ложимся и боимся.
23.08.1998. Собачья тоска – бабушка торжественно с лопатой в правой руке и щенком в левой как все делает утро. А отпавшими плодами наслаждается, лишь не гнили б, да не кусали б босые пятки осинно-пчелинные рои. Трещит волновой шифер из крыши: кто победит – бабушка или запущенная разруха ее сотворений? Бабушка – русский бог, я посвящаю двенадцатую дольку от моей жизни отдыху у нее. Как она попотчует меня в продолжение кодируемого срока? Бессменным идеалом бабушкиной кухни является общепитовская столовая, вмещаю одну комнату. У красного входа углом стоит веник с болтающемся по полу мусором, прислоненный к пятнистой, покрытый мелом, стене, где, куда не отвернешь усталый глас, есть вероятность встретить многообразие гвоздиков: белые, кривые, ржавые…, а также воткнутые позабытые канцелярские кнопки, иногда над кусочками оторванной бумаги газетной, прямо за желтым веником расположен периодическим отключением на двух заплесневелых грязью винтиках, выключатель черноземными отпечатками и пере функционирующий встроенный индикатор напряжения. Чуть выше развесило едва припыленные мукой бока бабушкино сито. У грани тщедушного мира эротично вопиет продавщица молочного льда, жалко тетку, - современным гитлерам туго, полаивает собака, а здесь, внутри, жужжит числом пятидесяти мух. Из натянутого потолка опускаются электрические шнуры, патрон, муха, лампа. Газовые котел, печка, платок, трубы тускнеют перед бурлящим потоком бабушкиным проявлений – наверняка, запитайте им целый город, неужто будет достаточно туземных чеполин? На обеденном столе промасленная, полинялая, рваная, цветочками скатерть. На скатерти железная тарелка с дынными выгрызками, сборник В. Сосюры «Червона зыма» мошкара, восковая свечка, лук, чеснок, огромная цинковая кастрюля, там, прикрытый полотенцем цветочек, хлеб. Стоп! Заранее уведомляю: о цветах да мухах я впредь не размножаюсь вследствие настойчивого преследования этого наисплоченнейшего художественно образа с широкими вариациями, где б вы не оказались, повсюду, спрятаться только попробуйте – обклюют. Нет, продолжаю: легендная сахарница с трех видными полипами, пустой большой стакан, погнутая вязальная спица, крышки, двое бурых сеньора помидоров, в тарелке дешевого фарфора и рисунка, к ним острием преклоняется измененный нож, глубокие, накрытые тарелки, тарелки, пол – литровая чашка… запах, характерный общественным туалетам, обезвреженный, разряженный летает, обволакивая и уносясь. Над древесным сиденьем обтекаемого стула остатки диких яблок, виноградный лист, бесплодные винные грозди, скомканная бумага себе лежат. Под ним голубые босоножки «Райфл». Напротив двери развешена тигровая ткань, в первом углу которой канонически рисует тень на черной тонкой нитке вытрепанное фото иконы девы Марии в небесном венце и с маленьким царем на руках. Где-то оттуда берет свое начало бельевая веревка, мало занимающая место, развешены старые прищепки, сиреневый бюстгальтер и розовый намотанный лоскуток. Слева медная гравюра, отображающая бледную розу и голову девушки, как я вижу, несущую толи странное волнение толи размашистого испуга толи слез. Внизу, под продуктовой сумкой да валенками полосатой дорожкой застеленная, очутилась дворовая скамья. В бабушкиной кухне я путаюсь нагромождением изобретательного антиквариата, нетрудно уяснить стержень этого сконструированного суверенитета. Опять стучит ведро да цепь, шаркают следы, раздается грудной ох, открываются и закрываются двери: вот-вот сюда войдет бабушка. Вымераю. Скроюсь во втором доме, «зале», откуда вел вчерашние заметки.
Тик – так, хлюпает дождь. Меж серых облаков парит дракон. Шумят асфальтовые лужи под легковушками, поет кукушка с высокой угловой рябины. Лет десять тому в такую же погоду, я и мама вернулись на наши последние деньги Донецкого аэропорта такси из Сочинского дендрария, тамошнего концерта В. Кикабидзе в летнем театре на берегу ночного моря, коротких прогулок лайнером «Суворов», нет это было не там. Когда бабушка наконец-то увидела единственный раз своей жизни море в Жданове, она застыдилась выйти к нему, - будто пляжные обозреватели подчеркивали б неподходящую фигуру. Мы лишены возможности двигаться назад, а кто-то утверждал, что офицеры. Зато покойный дед был любителем, завсегдатаем государственных курортов. Он был великолепным молчуном да хорошим человеком: я его почему-то люблю. Белка под дождем мучает себя намедни выкопанной ямой, дрожит, сиськи обвисли, а щенка нет. В, природа устроена! Ей бы кого-нибудь, кто б сосал ее молоко, а ведь где-то топят лишних. Нетвердые, предосенние, внезапные смены погоды разлились ярким теплом по краю быр-быр-быр-быр-быр-быр. Похоже, белая сука прятала материнское счастье – да ограничения, да жизнь собачья. Бурчит грузовой тепловоз, слышна настоящая скорость вагонов, петухи друт глотки, полдень, бабушка спит. Кажется, целый дом решился отмирать вслед за дедом, но бабушка, проснувшись, сделает цепь короче, повыбивает мухобойкой крылатых. Зачем? Оранжевые ворсинки дорожки, порезанной семью составными, не сшитой тремя, отсвечиваются коростой трения между утрачивающимся лоском. Есть еще голубые и красные, но этих меньше, и они полосами: шесть и шесть узких. Устал я, надо спать.
За зеленым забором бабушка на закате собирает соседские толпы слушателей и сказочников. Вынесет, как бывало, темную скамейку и начинают орать, открытый всем кладезь мудрости. У иных голоса звонкие, у других помягче… кого как одарил Бог, но куда им до газования мопеда – вот, разве, если хором. Царапины диванной ручки: я давно хотел, дабы б сию мебель выставили в пустой белой комнате, а экскурсовод объяснял бы происхождение любой трещинки. Но диван находится под цветастым ковром и смятой постелью в замкнутом окружении родовых соратников. Сквозь десяток лет, может этот предмет благоприятно загниет под воздухом какого-нибудь неба… Но, чу! Говор резко стих, хлопнула калитка, бабушка возвращается – нет, напрасная тревога. Народ, сетуют источники не массовой информации, адаптируется ко всяким условиям и быстро размножается. Я же из расписуемой стороны отмечаю, что на заданный вопрос бабушке чего же она хочет, та умно успокоила, мол, жизнь ее уже прошла, задержалось одно горе. Тупик не один. Отсутствует время разбираться. Вперед!!! Мне ныне выгодно выставить мозолистое понятие об человеке, но я отрекаюсь прирожденной склонности к коммерции, я, я… Ой, боже, Москва, Кремль: закинутые патриотические атрибуты, где как; но, знаете, мы по-дурацки часто сжигаем историю, личность, сим сознательно ступая на повторы. Давайте-ка, что подумаем, то сбудется, окурим богов. Я шиворот навыворот в Достоевщине, а бабушка по-настоящему живет.
24.08.1998. Сверхординаторной силы ночная гроза лишила поселок электричества, меня заставила серебристыми озарениями в душном узорчатом мраке часто молиться Господу. Среди вспыхивающих пустых комнат мне хотелось поближе дотянуться к живому человеку, но бабушка посоветовала закрыть глаза, а сама демонстративно громко храпела – казалось, дух, до поры прятающийся за занавешенной тишью, вдруг спрыгнул из нервно пульсирующего урагана, осматривался, и рядом грузно дышал, щас-щас заберет. Помню, что около нечто явственно неосторожно стукнуло, я, содрогнувшись, помчался искать в поселковом особнячке чужака, но бабушка ответила, что это пружинно сработал будильник. Представляю, каково сосуществуется моим соседям-перевертышам. Давешним утром бабушка ругательственно погребала занесенную большим котом от соседей в палисадник крысу. На неотступное мое прошение соблюдать личную гигиену бабушка обещала мне мстить. Я, послал ее на ***, решил убираться отсюда по добру – по здорову, оторвано зависнув из философии бабушкиного быта. Еще припоминаются мамины проклятья, огорченные братовыми глистами по возвращению от родовой деревни, мои собственные преувеличения относительно их глубокого распространения. Сколько невидимых бацилл колышатся не употребленными тут, а закрытые современным ученым сосчитываются? Поддерживающуюся воротилу хулиганских местных мероприятий зовут парня Бациллой. Он, как и испанский его собрат, по моим понятиям тучен, служит бригадиром огнеупорного завода, не пропустит тайное недоброжелательство даже на рыбалке. Заберитесь в его сердце, познайте ум – и вы наберете те же тонны бабушкиных парадоксов. Я предрекаю его семье такого же гения, как я.
До железной дороги от центрального продуктового магазина обогнал я, долларовым зайчиком, высокую тетеньку в красном женском свитере, ведущую крытой зимней коляской цветочками сумку и веревку, я спотыкался об грязь Красной площади. Попутно зашел я к своему знакомому: радиоаппаратура с линялыми наклейками, паутина медных проводников, боксер на кроватном матрасе, пустые обмацанные бутылки, бабины магнитной ленты семидесятников, электрогитара без двух струн, вылупившееся небо из рекламных картинок, пепел и окурки, длинноволосый двадцатитрехлетний хозяин, кашляющий гноем, сломленная апокалипсисом популярная музыка, всюду родителями застроенные стены, э – э …беззубая пьяная сорокалетняя мать, отец – электрик в комбинате, брату заблаговременная повестка в спец. наз, которого из – за массы принимают за старшего, социальный анекдот про сидящих за решеткой двух педерастов: один кланяется людям, извинясь в троллейбусе, а второй на футбольном матче перед тюкающими зрителями за не забитый а пустые ворота гол, экстрасенсорная сказка его мамы о том, как ее спасает святой старичок во сне и обладании пророчеств, фонарная лампа, впаянная в облупившийся потолок, намерение предстоящих ремонтов. «Мери Попинс, до свидания» я, однако увидел – рабочие успели починить сеть.
Чернушка деловито ковыряется в только что скопанной бабушкой земле рядом с расплетшимся виноградом. Вечерние косы лучи круглого просеиваются грошовыми деревьями на сложенные к тяжелой зиме дрова. Бабушка достает полюбившуюся скамью, командирским кличем зовет в праздничную улицу: «ну-ка сюда идить». Старики поковылялись с подпольных углов как на бесплатную раздачу пищи, одноглазый дедушка даже прослезился умилением. Вот там темы.
Послесловие: скольких судеб жизнь моя стоит, либо верую во что-либо иное. «Летите, бабушки, летите»
Б.Б. Гребенщиков
Ч.4. Несколько заметок после дурдома.
Я попытаюсь кратко описать эти вульгарные события. В мае месяце отдыхал у бабушки никуда почти не выходил, а только спал и вкусно ел, нечего вспомнить. Мама говорит, что мне к бабушке ездить нельзя, категорически, иначе я схожу с ума. Так на этот раз и вышло. Как же все происходило! За год до описуемых событий у себя я устраивал каждый вечер литературные чтения. Овация, русских народных сказок, Шекспира, Марка Твена, Шевченко, Блока…где вслух смеялся над ними. И вдруг в одной из своих ночей я перестал спать, начал видеть тени у себя в квартире, испугался. Эти тени двигались. Потом мне пришло на ум, что там, где горит по ночам свет, лежат не только больные люди, но и любовники. Расфантазировавшись, я решил, мол, они пришельцы иной культуры, время остановилось в моем воображении, а звезды приблизились. Мне страшно казалось, что меня могут похитить сказочные любовницы с других планет. Я быстро включил свет и, чтобы не было так боязно, музыку. Потом (как назвать не знаю) пообедал. Чтоб скорее разбудить запоздалый рассвет ставил утренние гимны. Я представлял свой дом некоей космической субстанцией. Когда взошло утро, боялся, что запасы воды из крана должны закончиться, атмосфера внешнего мира окажется неподходящей для здорового дыхания. Случайно выглянув в окно, я увидел людей с красной обожженной кожей, несущих бессменные сумки и идущих по работам. И испугался, что сатурняне (так называл я данных пришельцев из высших чинов власти) приблизили конец света. А вечером, предшевствовающем этой ночи, всячески протестовал против существующих властей: выставлял собранные культурные советские ценности, выкрикивал, чтоб Северореченск стал туристическим центром, ругал неделящихся конкурентов, зарабатывающих на иностранцах, фактически сам себе давал советы по улучшению Экзотического вкуса. После, включив радио, я услышал украинский гимн и песни. Захотелось курить. И тут пошли снова голоса в моей голове. Открыв настежь окна и двери, я выбросил ключ, а сам скорехонько спрятался в туалете от ядерной бомбы. Когда пришло на ум изречение «Земля – наш общий дом», я пустился искать своих лучших друзей у соседей за стеной. Я попутал дома, улицы, города… Видя и обижаясь, что соседи что-то скрывают, я предположил, что они прячут моих друзей: лез на чужие балконы по высоте. Получив отказ, разбил наручные часы в туалете – там я встречал третье тысячелетие. И, наконец, вышел из дома, пройдясь по улицам голым. Вернувшись, домой, меня здесь встретили два милиционера, а через некоторое время подкатила «скорая», доставившая меня в психоневрологическое отделение. Там мне прописали «ель траву, ходил голым», и положили отдыхать на койку за решеткой. Чтоб было в психушке! В середине июня 1999 года по рождеству Христовом оказавшись тут, я встретил юношу с Библии и наколками «сепультура» на руке; инопланетяночку, у которой записал стихи; старушку, распевающую со мной по коридору советские песни 20-40-х; сельского остолопа, владельца нескольких мельниц и еще чего – то (его вскоре выписали); молодого гроссмейстера, выигрывающего раньше турниры в Москве, а теперь не могущего нормально связать десяти слов в здоровую фразу. Позвонив отсюда приятелю Сереже, я попросил его найти в коробочке незапертой квартиры запасной ключ, о котором забыл, выбрасывая первый, и закрыть мой дом. Тогда в городе мамы не было. Он откликнулся на мою просьбу и посетил меня с гостинцами, было приятно его видеть. Лечебница состоит из одного здания с решетками, закрыта изнутри. Чтобы пройти в него необходимо нажать кнопку звонка, и тогда дежурная медсестра или мед брат пустит посетителя в середину. На первом этаже располагается столовая и хозяйственные комнаты, на втором больничные палаты, манипуляционная, туалет, кабинет зав отделением лечащего врача и старшей медсестры. Палаты разделены на мужские и женские, но коридор общий, чтобы пройти на первый этаж нужно миновать еще одну зарешеченную дверь. В общем, все незатейливо и скромно. Здесь мне давали уколы и таблетки после, которых невозможно даже читать. Доктора начали поговаривать, что меня отвезут в Жуковград. И одним прекрасным днем пришла машина из темного леса за каким-то интересом, и шестерых пациентов Северореченского психоневрологического отделения перевезли в Кумовскую психиатрическую больницу – это было в конце июня. Нас было шестеро: Инопланетяночка, женщина в очках, советующая мне прочитать Ирвина Шоу Леона Фехтвангера-Гойю и Харперли; просто культурная женщина; один невменяемый, над которым я издевался, уча его показывать знак тире два пальца кольцом, три вверх; рыжий паренек тридцати лет в коротеньких штанинах; я с большой продуктовой маминой сумкой. По дороге я попросился выйти в туалет, меня поддержала очкастая, но старшая сестра не разрешила останавливаться на полпути. Мед брат заметил, что все мы с одной подлодки, я же ответил ему, что нет, мы на танкере. Приехав в Еловый поселок города Кумово, нам в первую очередь засунули в задницы по стерженьку с ватой и высунули, делая какие-то анализы. Потом в проходной нас опрашивали по какой-то анкете. И, наконец, пришел местный мед брат, забрав нас троих мужского пола с собой. По пути в сое отделение я увидел в больничном городке памятник Ленину с богатой цветочной клумбой и надписи, что БУДУЩЕЕ ПРИНАДЛЕЖИТ КОМУНИСТАМ. Кумовская психиатрическая больница – это мини – городок с больничными отделениями вместо домов. Пациенты там ходят на работу, служба всячески разнообразна, как в любом поселке Украины. Есть магазин, аптека и библиотека. Отделение, куда я попал – это здание большое, нежели в Северореценске, закрывающееся тоже изнутри, но уже без решеток. Первый этаж для мужского пола больных, верхний для женского. В нижнем этаже всего шесть палат. Сепараторная рабочая, беспокойная, надзорная, слабая, инсулинная, сепараторная парадная. Побеседовав с заведующим отделения, который в последствии оказался моим лечащим врачом, меня отправили в «слабую». Эта палата на двадцать коек. Мне приглянулось место второе от окна. Здесь я начал вести свои записи из сумасшедшего дома, где тут же и подтирался ими в туалете. Рядом лежал старичок. Он мне показал свою фотографию в резной рамке – молодого бородатого мужчины, и сказал, что это он до принятия каких-то мучений, а также вытащил из под подушки православную книжку и газету да принялся истолковать их на свой лад. Например: если мессия нарисован на кресте скрещенными ногами и гвоздем посередине, значит это икона онаниста, но и тому подобное. Через койку лежал Игорь, неплохой старик тридцати лет. Мы с ним дотолковались, что все содеянное человеком сводится к показу языка своим творениям. По профессии он маляр, да вот начал видеть живопись на отштукатуренных стенах. Поговорили про космос, посмеялись. Медсестры заглядывали к нам в палату, смотря, чтобы ничего не случилось. Было обеденное время, и я пошел есть. Достал из маминой сумки колбасу, яйца, бублики, сок; а остальные ели баланду из своих тарелок, завидуя мне. Вечером пристал один мужичок. Назвал себя поющей статуей Тутан Хамона, а меня Александром Македонским, попросил хлеба. Я ему дал хлеб, а он мне принес в замен какой-то соленый напиток. Вначале я его принял за мочу. Отказываться было неудобно, и я его выпил. Тут меня и понесло. Мужичек начал читать стихи, сказал, что его аура будет охранять меня в трех областях, и он дарит мне остров «так как Япония, по его словам находится на неисчерпаемых золотых рудниках скоро золото обесценится». Я так же узнал, что он сын какого-то папы и лечился в Германии. Попутно раздавая все хранимое в большой сумке проходившим больным, хотя меня Игорь и этот невысокий мужичек останавливали. Вечером, нарушая режим, пошел просить какую-нибудь книгу в «инсулинную». Из-за этого оттуда мед персонал отправил меня в «надзорную» палату. Здесь я не спал всю ночь, а днем разбил руками окно, впуская свежие струи воздуха. Меня привязали к койке, а какой-то больной бил в грудь. «Надзорная» палата тоже на двадцать человек, но матрацы там уже соломенные. Так я пролежал связанным в палате несколько суток, мочился под себя. Здесь находились двое Североречан, с которыми я ехал в машине, и мы по-своему безобразничали в отделении. Например: я брат неуправляемого голого мужика со значком, окутывал его простыней как Христа с картинки, и тот крестил палату со мной под руку. Режим в отделении приближенно такой: в 5.30 подъем; 5.50 завтрак (несоленая каша, кусок хлеба и чай на донышке кружки); в 11.00 второй завтрак (два пряника, вареное яйцо и столько же, как прежде чая); 13.320 обед (несоленая баланда из крупы да воды или макарон да воды, несоленая каша с кусочком курятины, кусок хлеба и опять-таки на донышке чая); до 15.00 сон; в 15.30 прогулка (во дворе отделение под присмотром мед персонала); 17.00 ужин (несоленая баланда из крупы или что-то молочное, хлеб); 19.30 просмотр телевизора; 22.00 сон; утром и перед сном принятие таблеток и уколов; до второго завтрака поиск у больных вшей; а также врачебный обход. На втором завтраке можно было поменять сигарету на вареное яйцо. Уборка помещения часто осуществлялась самими пациентами, которым за это давали сигареты. Некоторые больные после завтрака выходили на частично оплачиваемую работу, заходили на обед и возвращались к ужину. После «надзорной» меня перевели на два дня в « инсулинную». Эта палата тоже на двадцать мест, но уже с нормальными постельными принадлежностями. А по прошествии этих двух дней «сепаратор парадный», где я пролежал большую часть времени. Эта палата для восемнадцати человек, но разделена перегородками так, что образуются мини- палата для трех пациентов по одному окну на каждую перегородку. Мое окно выходило на эту чертову клумбу, вечерами впоследствии я ее поливал водой. Сколько здесь татуировок я повидал. Раз в неделю ко мне приезжала по средам мама с продуктовой сумкой, +содержимое которой я тут же съедал. А сколько песен на прогулке понаслышал из окон женского отделения, по слуху стояло даже фортепиано. Было только неудобство в этой палате – на каждую перегородку полагалось радио, и оно жужжало на полную громкость, (регуляторы были специально обломлены). Тем и занимался, что принимал лекарство да спал все время. На стенах отделения весели пейзажи какого-то больного художника. Мужичек угостивший меня соленым напитком, называл все это храмом, я же был иного мнения. И, когда в одну из сред мама забрала меня в отпуск отсюда, был очень даже доволен. Неделю я побыл дома, а потом на неделю снова вернулся в больницу, чтобы меня еще ПОНАБЛЮДАЛИ. А в конце июля меня выписали домой. Странные вещи я увидел в Кумово. Например: заведующий отделением закрывался у себя в кабинете, вывешивая табличку: «Тихо! Идет диктовка». При мне в «надзорной» помер один бедолага. Ну, ладно, про больницу довольно. Сейчас меня взяли на учет у психиатра, и каждый месяц заводят через жопу какое-то американское лекарство. Как говорится, отделался легким испугом. В Кумово пациенты поговаривали, что существует на Байконуре какой-то город прокаженных. Не хотел бы я туда теперь попасть. Теперь мне каждый вечер звонит мама, проверяя мое самочувствие. Целыми днями сплю. На службе прошло все благополучно, работаю, как и прежде. Прочитал «Над кукушкиным гнездом», читаю Альберта Камю, Достоевского. Дописал из музыки разное.… Ну, вот и все.
Ч.5. Куски меломана Владимира.
Два окурка, два друга пьянствуют в посадке вдали от мычащего села и думают, поджигать ли ее или нет. Один говорит: «Надо Вася, надо…» Разгорается огонь, второй достает из чехла гитару и начинает петь Заппу. Появляются пожарники да милиция да гасят обоих и дерева, составляют протокол убытков народного хозяйства. Летают вертолеты с ангелами. Сутки безымянные. Ударили морозы по городским фонарям, лужи превратились в детские катки. Приближается Новый год разговорами про дедов Морозов, началась распродажа елок на рынке. Скоро, скоро Новый год. Я медленно наблюдаю как виртуальная моль, вылупившаяся из червя его терзаний, пожирает мозги прохожих во славу зверя. Чума охватила стадо. Курю от безысходности. Средства массовой информации чеканят монету, которой общество заплатит долгому дню.
Жизнь по обычаю течет сквозь пальцы. Спустился на город вечер. Жгут окна сосредоточия светских драм, мне лицом в грязь. Я беру двухструнную домбру, на восточный мотив психоделичным голосом пою стихи Омара Хайяма. Мне грезится – мой дом, усталый от пропастей, отчаливает к дальним берегам монгольского владычества. Узкоглазые кочевницы бренчат славянскими монетками на голом юном теле. Табуны степных лошадей проносятся меж языческих рощ. Звучит надтреснутый голос древнего шамана, из костра брызжет молоко. В сибирских речках плавают печатные листы никому не нужных книг. Граммофон снисходительно испускает ретро. Царица Ганга плодородия, бледная как Луна, вопрошает об СССР, лукавством сияют ее уста, горделиво – печальны глаза. К Ленину пришли послы Чингиз – Хана, требуя дань, Владимир Ильич потеет в сонливом бреду. Патриархальные каноны истории пронизали маслом горящие окна.
Я вышел к маме на ужин. Возвращаясь оттуда, я видел курящих баб, орущих мужиков и порядочных граждан – приведений в замкнутом круге истории. Падал снег, я нес пакет с изображением новых моделей от «вольво», внутри которого были мед, несколько селедок и лимоны. Мне стало горько в падающем снеге, я подумал, что в сто пятидесятитысячном городе нет людей, которых обошли беды. Вот они жгут многоэтажные окна электричеством, коротая свой век, пытаясь отвлечься, разукрашивают ноющую боль. Я, закрывшись в своей квартире, стал думать, что мне нужно?
Темза. Конан-дойлевские детективы расследуют томатные корни улик, прикрепляя к ним товарные ярлыки, рассылают по секс – шопам. Со знаком качества снаряды ровно лягут на японцев. Миллионы алых роз прославляет соседняя семейка.
Вот-вот и женюсь. Я буду приходить домой, а моя жена будет меня кормить вареной картошкой. Я как всегда сяду у телевизора, и буду смотреть в него. Моя жена усядется рядом со мной, ведь мы – одно и тоже. А потом ночью по плану мы отработаем бегом, данное время. На старости лет мы будем читать одну книжку вдвоем, добропорядочно воспитав своих трагических детей. Они нас перерастут, и похоронят на одном кладбище, подлив в стаканчик на могиле немного водки. А потом, когда воскресеньем, будем с трудом узнавать друг друга. Будут новые порядки – рай там или коммунизм. Но, во всяком случае, будущее будет принадлежать нам. Вот – вот и женюсь. Прошла гроза. Я с мокрыми волосами возвращаюсь с рыбалки к своей любви. Поют сверчки. Она работает реализатором у моей мамы, я электриком, но наших общих денег не хватает даже, чтобы заплатить за квартиру, поэтому периодически отключают удобства. Дети заплаканы, жена курит. Я часто сваливаю в сумасшедший дом подальше от бытовых проблем. Я проклинаю своих родителей за то, что они меня заставили жениться, а моя жена тот день, когда увидела меня. Дети карандашами царапали пластинки, кассеты размагнитились. Иногда заходят кореша, чтоб повести меня выпить. Я прихожу домой и блюю, а жена трепит меня за волосы. Я в постоянных долгах у мамы и друзей. Яс отчаяния решаюсь воплотить свою больную фантазию разбогатеть, и меня садят в тюрьму. Отсидев срок, я теряю работу и иду к маме на рынок. Жена от постоянных негараздов, которые ей осточертели, от меня уходит. Я выплачиваю ей алименты и живу с разорванными обоями, обмацанной мебелью, раздаю молодым людям книги, ожидая, что моя новая любовь сделает в моей квартире ремонт, наведет в ней порядок, заштопает мою одежду. Я нахожу женщину с ребенком, не красавицу, но как я говорю - хорошего человека. Она действительно делает так, как я хочу. Жизнь постепенно входит в нормальный ритм. Скучнейшая история про то , как писатель Голопупенко собирался жениться.
Последний из жрецов широкрылов опускается в теплую воду и мочалит свою лысую голову. Девушка Анастасия мастурбирует в финской ванне. Прораб Петр смывает с себя дневные запахи. Тетя Клава стирает белье.
Мир катится к пропасти, я из окна наблюдаю за его движением. По подъездам остались расклеенными листовки красных, что в апреле состоится на площади митинг, посвященный дню рождения мирового Прометея, учителя пролетариата. Неудовлетворенных поглощают заботами. Раз где-то уменьшается, значит, кому-то прибавляется. Маникюрные мелодрамки миниатюрным ноготкам. Черным хлеба и зрелищ, сдавайте, ребята кровь. Кажется все по-прежнему, но мир изменяется: теряются былые запахи, пропадает прежний вкус. Курю. Говорят, что это занятие неудачников. Меломан Владимир читает манифест московских хиппи десятилетней давности. Мол, меньше в системе урлы, больше хиппи. Меньше тьмы, света становится все больше. Чертовы ленинцы пишут, что психоделическую революцию сменяет сексуальная.
РЕВОЛЮЦИЯ А – 2 МАНИФЕСТ 1: живи и дай жить другим. Чтобы отчетливо уяснить сей параграф необходимо покопаться в моих мемуарах, восстановить сожженные произведения, поняв, что на протяжении моей истории зависал этот вопрос, и я его решал по-разному, то предпочитая уединение аскета с требованием подобных действий от окружающего (я выключал телевизор, не давая в него смотреть отчиму), а потом со Свидетелями Иеговы ходил по улице и квартирам, распространяя литературу, то меня мучила ностальгия по свободе. Но в итоге, испортив отношения в мире, я перестал придираться к манере поведения людей. Поняв, что не изменить сложившихся правил и законов, я поплыл по течению, стал крестным отцом. Но необходимо бороться за свою свободу. И я принимаю новый манифест. РЕВОЛЮЦИЯ А – 2 МАНИФЕСТ 2:пусть эти и те долбят только себя. Это подразумевает, что я, обретя суверенитет, восстанавливаю границы своего и чужого влияния на окружающую среду, борюсь за чистую экологию отношений. Если человек или боги нарушают запрет вмешательства в чужую жизнь, то этот манифест останавливает их агрессию. Апатию я назначаю слугой революции. Но чтобы жить естественно надо учиться новым методам управления своей жизнью, не закрывать на запор свое сознание. Против запоров я принял новый декрет. РЕВОЛЮЦИЯ А – 2 МАНИФЕСТ 3:а – а. Когда ребенку надо сходить на горшок, он производит сии слова. Манифест отводит определенные места для справления своих нужд. Второй декрет упразднил все титулы и чины, женщины получили равные права с мужчинами, больные и здоровые уравнялись. Но чтобы это было не бессмысленно, я каждому отвожу свое место в великой симфонии жизни. Когда арестованных министров временного правительства привели в ночь на 26.10.1997. в Петропавловскую крепость, бывший министр иностранных дел Терещенко задал вопрос матросу с «Авроры»: «Ну и что вы будете делать дальше?! Как вы управитесь? Ведь внешняя политика…». Ему вторил министр труда Гвоздев: «- Скажу, как это трудно, вопросы труда…», «- … и промышленности», - подхватил Коновалов: «- Ладно! Уж управимся!»- весело отвечает им моряк «- Только бы вы не мешали…». Чтобы не наступать на повтор предыдущих революций, я учредил горшки – женщины для меня остаются женщинами, президент Украины – государем, Троица – святыми богами православных, на в заранее отведенных местах: на площадях, в церкви, по телевизору, радио, на постелях. Я обогатился их общением.
Поступив в Гарвард, я оказался в гуще научных противоречий, необходимое из них отвлечение я находил на частых закрытых вечеринках в вине и дружеских шуточках. Мы ходили, смеялись, блевали под окнами зубривших уроки товарищей. Меня профессора считали способным и подающим надежды. Но после окончания Гарварда, меня нашли зарезанным в турецком притоне. Горевали в основном родители, а научный мир остался безучастным, так как я кроме нескольких книг по эстетизму, трудов по векторному анализу и развитию теорий функций комплексного переменного, да еще критике некоторых современных философов ничего не оставил. Университетские друзья, профессора принесли траурный венок, но они не знали, что я ввел некоторые усовершенствования в надутии воздушных шариков. Мое имя осталось неизменным. Канал «Дискавери» его не упоминает. Ну да ладно…
Конец Первого действия, приступим ко Второму…
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ПЕРВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ.
В некотором царстве, в известном государстве жил-был Сенька – домосед. Ему нравилось заходить в туалет и видеть там цветы. Рука Сеньки тянулась к сливному бочку, и оттуда выплывали гуси-лебеди по молочным рекам. Однажды к нему пришел крюкатый дядька с орденами и пригласил домоседа спуститься по лестнице к людям, заинтересованным его судьбой. Сенька отпустил дядьке леща и сказал: «Гоп!». С того времени этот дядька ровно в десять вечера, где бы он ни был, орет: «Пошли вы все на ***!» Но в один чарующий момент к Сеньке – домоседу явилась беда в лице Анки, боевой подруги Даты Туташья. Беда заставила Семена ходить утром в галстуке, а вечером в тапочках. Беда расстреляла в упор всех домоседенных лебедей, ржала в окружении соратников вороной лошадью, телилась, когда кто-нибудь наступал ей на пятки. Семен завел себе медную трубу и дул в нее, когда Анка спала, отчего та, найдя зверя, становилась в охотничью позу. Также некоторую в своем роде радость, Сеня изобрел в похождениям по салонам для новобрачных. Например, когда продавец показывал ему ночной колпак великого Челентано, Сеня просил себе такой же, только без крылышек. Однажды на углу этого музея бытовых искусств Семен встретил сам себя. Сеня сам с собой поздоровался и повел себя в гости к Анке. Анка гостью так понравилась, что тот, напившись рому, нашептал ей всяких гадостей. Подруга Даты Туташья, Сеньки горе, была взаимна. Домосед, одев чепчик, удалился ко сну, а утром обнаружил записку от Анки, что она, забрав детей, уехала в деревню к маме дышать целительными парами, так полезных ее здоровью. Недолго думая, Сенька растерзал утренний галстук, а вечерние тапочки выбросил в окно, отчего те раздались на земле звоном разбитого стекла. Началась прежняя жизнь, которая впрочем, была скоропостижна. Через две недели пришла телеграмма: «Спасай от змея. Твоя принцесса». Делать было нечего, дело было вечером. Сенька решил: «Утро вечера мудренее». Утром он вышел за дом и метнул стрелу в неизвестном направлении для успокоения души и забылся. На следующий день к нему вернулась Анка. Она простила Сеньке, днем была болотной лягушкой, глупо скакала по дому, а ночью сбрасывала лягушачий прикид и все делала толково. Она повествовала, как змей слопал ее детей. Снова – таки в горе есть доля счастья. Сенька – домосед был рад, так как Анка в еде стала разборчивей, оставляла ему лакомые кусочки, а сама лопала траву, вроде для того, чтоб быть в форме. В доме у него завелись также хомячки, черепашки и настоящий австралийский страус. Сенька – домосед, почесав за ухом и наморщив лоб, одел пенсне и стал носить штаны, полные радости. Ему казалось, что он будет счастливым вечно. Но однажды, во сне ему явился Дата Туташья, покорив Семена пальцем. Домосед стал хиреть, осознав бессмысленность прожитой жизни. Он, было, взялся за книги, но кроме пейзажей да веселых картинок в них ничего не увидел. Наконец, свихнувшись, Сенька – домосед умер. Его лягушка пошла на опыты в краеведческий институт, а остальных зверьков из жалости растащили соседи.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ 7.
Сказки – мнимая смерть; когда меня нет, меня нет, а они на секунду – другую переливаются с воздухом, отращивая фантазию. Кто хоть раз открыл в книгах глаза, смотрит на все, что есть настоящим взглядом? Зеленые листья за окном на ветках дрожат августовским ветром. Радио. Уличный свист, разговоры за стеной. Теплые ноги. Думаю открыть свой туризм по городу.
Я взял книжки из шкафа и что увидел? В бревенчатой избе стоят две старушки и приятно улыбаются друг другу. У одной из них в руках большое сито, другая держит многоласкутную ткань. На обоих коричневые платки, лица избороздили морщины. Они в разноцветном тряпье и непонятной мягкой обуви стоят средь темной избы. На скамье стоит полубоченок с питьевой водой, на полу дрова и сучья, из другой комнаты проникает дневной свет из узкого окна. Много господ они повидали на своем веку, а теперь стоят и запросто улыбаются. Соседки. Перелистываю страницы и вот – в дощатой комнате за столом трое – старуха понимающе глядит на молодого человека, вкушающего обед, а рядом стоит молодая хозяйка, положила ладони на стол, тоже внимательно смотрит на гостя. Угощение странника – семинариста. На половину стола лежит белая скатерть, глубокая тарелка, деревянная ложка, кус хлеба, в кувшине молоко. Семинарист в черном камзоле с большими пуговицами и сапогах, наверное, за едой о чем-то рассказывает. Молодая с маленькими сережками и босая расположена к нему. А старуха себе на уме. Другая страница – около русской печки на скамье сидит бородатый мужчина весь оборванный и в лаптях показывает мальчику в белой рубашке, перешнурованной веревкой, и штанах как играть на дудочке. Около мужика кисет и сельская курительная трубка. А позади улыбчивая молодая снимает с припечка горячий казанок. Сцена в хате, урок музыки. Перелистываю – около избы и пыльной дороги столпились русские девушки возле торговой повозки. Одни примеряют бусы, другие рассматривают сукно у мужчины в сапогах, фуражке и одежде 19 века. Торговец доволен. Некоторые пришли с детьми. Все босоногие, но вот одна из них уже примеряет себе черевички. Все в сарафанах и в разнообразных платках, какая-то бабка указательным пальцем тычет с порога склонившейся к ней девушке в сторону торговца. Молодые вплетают себе в косы цветные ленточки. Деревенский разносчик. Дальше – снег пушистым глубоким покровом на избе, деревьях со скворечником, бревенчатой изгороди, земле. Немного туманно. Деревенская женщина ведет за повод двух лошадей, позади догоняет жеребенок. На водопой. Так обыкновенно. Следующее – дорога, смешанная грязью и снегом, полосатый столб и шлагбаум, будка с фонарем, около нее серый солдат. Чуть дальше домик с крестами на входе и верхушке да несколько изб. На дороге несколько повозок, запряженных лошадьми, прохожий с палкой, серый всадник на кобыле, два рассуждающих седовласых мужика – один из них отвел в сторону открытую ладонь, что-то доказывал другому в тулупе. За шлагбаумом ест сено лошадь, тень в сером плаще. А вдали заснеженная степь и русский беспредел. У шлагбаума. Продолжаю. Мрачная комната, на стенах иконы, подвешенное распятие картинки. За накрытым белым сукном столом сидит на лавочке черная женщина, обхватив рукой голову и платок. Ее другую руку прижала к себе ее нахлюпленная дочь, сосет свой палец. Чуть подальше накрытая тканью повешена колыбель. Горе. Открываю следующее описание. Небо затянуто серо – голубой облачностью. Дорога в воде и талом снегу. За редкими и невысокими деревами и бревенчатой изгородью, у которой пасутся куры, просыхает коричневое поле. За полем крестьянская изба, а вдали сереет роща и белеет церковь. Красота сельского пейзажа 19 столетия. Весна, огороды.
Дождь мелкими гранулами обсыпался по земле. Природа стихла, следя за новым явлением. Нависшие облака жали поэта к корням. Он молча курил, разбрасывая пепел дешевых сигарет по асфальту. Водный поток мелкими ручейками подхватывал серые комья и нес их в разные стороны и направления. Но это были не семена, поэтому произрастать из переработок поэта было нечему. Он зашел в телефонную будку и набрал номер. Ответила Марина, девушка по объявлению знакомств. Поэт некоторое время шутил с ней, а потом узнал, что с ним говорят двое. Тогда он обозлясь, выдал картину высыхающей жизни. Он сказал: «У меня раньше из кранов протекала горячая вода. Но я вызывал мастеров, и они отремонтировали мне мойку». Голос из трубки ответствовал: «Ясно…» Поэт продолжал: «Вы меня заставляете плужить. Ясно светит солнце. На колхозном поле плугом, впряженным в двух кобылиц, возделывается почва для будущих посадок…» голоса спросили: «Почему на колхозном?» Скучающий собеседник продолжал: «Потому что все общее и дешевое». Наговорившись вдоволь, поэт пошел к себе и начал писать новое творение. Закрыв глаза, его слушала подруга светлых дней. А дождь мелкими гранулами обсыпался по земле.
По станции районного городка Домбаев шли товарные поезда, везя на Восток пшеницу, а на Запад нефть. Снегоочиститель уныло маячил меж елок запасного пути. Рабочие путеобходчики шныряли по сугробам с железнодорожными фонариками, таща за собой ежебудничное бремя служебных забот. Семафоры временами перемигивались различными цветами, прожектора с вышек освещали действо, прибавляя снежной картине сказочный шарм. Стояла завьюженная полночь. На отшибе железнодорожного полотна светилась окном будка стрелочника. Стекло наполовину было закрыто белыми занавесками. Кто-то чихнул, из потустороннего мрака явились брюки в шубе и шапке, постучались в дверь. Когда дом открыли, задышал паром и сам стрелочник: «А, Борис, тю, какого черта, опять ты меня решил достать своими проповедями. Я на работе, да посмотри который час». Гость отшатнулся: «Да ты не ругайся, сволота, я хочу тебе добра, а ты сам не знаешь, что творишь. Знай, что скоро наступит царство бога, и ты сидишь на чемоданах. Мне дано указание возвещать таким сволотам как ты благую весть». Телефон на столе будки зазвонил и стрелочник, на бегу захлопывая дверь, успел только крикнуть: «Да ты пьян, иди, проспись…» Брюки в шубе и шапки потоптались у порога, залаяла вдалеке собака. По станции районного городка Домбаев шли товарные поезда, везя на Восток пшеницу, а на Запад нефть.
В небе светила луна, листья деревьев тревожил ветер, прохожих не было. В душной спальне мать наблюдала, как ее муж насилует сына. Мальчик как резаный орал: «Дядя спасите!» Когда волнующая ночь минула, счастливая семейка, как ни в чем не бывало, вышла через подъезд на улицу и смешалась в толпе. В небе ясно светило солнце. Два слесаря пришли на заявку. В коридоре подъезда с котенком играм мальчик, он его ласково, заикаясь, как-то называл и переворачивал, дразня. Из соседней двери раздался голос отца. Волосатая крупная рука затащила мальчика в квартиру. За дверью поднялся крик. Через десять минут мальчик вернулся. Молодой слесарь заметил на его теле следы избиения. А старый сказал:»Мы не имеем право вмешиваться в чужую семью, этим занимается государство…» Молодой слесарь попросил забрать к себе домой котенка узнав, что он ничей. Через день этот слесарь стоял у дверей той же квартиры. Он узнал у мальчика, что мужчина, избивающий его – это отчим, мать на заработках, есть нечего. Мальчик попрошайничает, за это его отчим и бьет. Слесарь дал мальчику пятерку за котенка и ушел.
Две фотографии на стене. На диване, положив руки на колени, улыбаются две комсомольских богини. Позади них находится за молодыми спинами ковер. Ну, как же без него? Две подружки прижались друг к другу и снисходительно смотрят в объектив. Кто же будет избран их пламенными сердцами? На траве меж военных учений разлеглись сплетенным кружком четыре молодых солдата в сапогах, форме, пилотках и ремнях. Один из них взял травинку в рот, романтически глядит вдаль. Четыре рядовых Советской Армии позируют фотографу. Позади них находится за молодыми телами колючая проволока. Ну, как же без нее? Когда они превратятся в настоящих мужчин, они станут делиться со своими избранницами своим горем и радостью. Каждый верит, каждый надеется, каждый любит. Две фотографии на стене.
По весенней улице Гагарина шли два подростка с красными флажками СССР в карманах. Из рупоров звучала песня Второй Мировой войны. Все прохожие, встретившие этих подростков, после того, как эти поздравляли с праздником Победы, про себя скрежетали зубами: «Идиоты…» Цвела сирень, в романтической дымке этого благоухания на недоквашенной лавочке пили самогон ветераны. «Вот, Алексей, сын зовет меня к себе в Израиль. Трандит, что заботится обо мне некому» Обмедалированный собеседник ухмыльнулся: «А кому ты здесь нужен? Разве только могильным червям». Через лавочку старушка спрашивала другую: «Архиповна, никак не пойму – по какому счетчику мы платим за телевизор?» Вот и все разговоры. По весенней улице Гагарина шли два подростка с красными флажками СССР в карманах.
Осадки и зашлакованность.
Как рассказывала моя бабушка, в деревнях Советского Союза раньше было весело. На каждую улицу полагался гармонист, и девушки толпами ходили слушать сельскую музыку на лавочки. Лабухи часто соперничали, но не нам судить кто из них был лучше. По вечерам были открыты молодежные клубы, и каждый находил в них свой интерес. Так доярки знакомились со своими трактористами. Из города наезжала машина и механик крутил кино. Можно было посмотреть на наивные веселые лица знаменитых киноактеров либо поспать. Потом предстоял радостный сбор урожая, налитой колос срезала советская рука молодого комбайнера.
Открытые горизонты.
Модные мальчики в рекламных куртках иностранных заводов по производству грузовиков вместе с дырявыми хозяйственниками жарят шашлыки для девочек – малолеточек, уже сальношутяших до предстоящего торжества. Приезжает пан – заседатель на ржавом «жигуле», авторитетно оценивает ситуацию.
Лоскуток мякинного хлеба на столе у Аниски. Ее пьяные косы запутались в лучах вызревающего рассвета. Пьяный какой-то мужик на лежанке, терзавший Анискины губы, хрипит: «Подай водки». Она вся тонкая и молодая шарит по столу и не находит ничего кроме этого лоскутка мякинного хлеба. Ей становится невыносимо мерзко на душе, пьяные ночные чувства все еще владеют ее змеевидными волосами, она не дает себе отсчет. Масляный обогреватель и газ, теплеют стены. «Ох, и напьюсь», - думает Аниска. У соседа за стеной орет музычка. Все одиночество ее малолетней жизни вдруг наплывают на нее. Аниска думает, а не отдаться ли соседу, но передумывает, откладывая на позже. Невысокие сугробы снега в сердце девицы, как и сугробы за стеклом орошаются бесплодно дождем. Она вдруг вспоминает, как кто-то нелепо подшутил в ее компании про грязное белье на теле у богов. Аниска скидывает свое нижнее белье, ходит голая около стола, где лежит лоскуток мякинного хлеба, мужик на лежанке забылся сном. Девушка идет в сортир купаться, там она переодевается и выходит оттудова чистая – чистая. Разбудив мужика, она дает задание ему сварить пшеничную кашу к ее возвращению, захлопывает квартиру и бежит на службу. Лоскуток мякинного хлеба превращается в сухарь. Аниска, отбыв счетоводом – экономистом в некой поддельной конторе, вернулась на обед. Мужик ушел, так и не наварив ей вкусной каши. Анриска выбрасывает сухарь в мусорное ведро и принимается за обустройство дня насущного. Черно – белые вороны, отпугиваемые иногда котами и псами, благодарят хозяев за снежные сухари. Вот благодарен и я Аниске за эту историю.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ.
Я – убийца. Под моим домом съезжаются к страстной ночи ведьмы. Я прошу их прийти ко мне голыми, станцевать для императорских очей. Но они позорят перед соседями публичными чтениями моих мыслей. У широкрылов хамелионится оперенье, снежные лужи, доводя культуру к широким массам. Кеся – меся плюхкает, я, всосенный ею, дрыгаюсь. Скучно. Голоса крови, звуки предков вторят непонятному слову: совести. С божьей помощью император, повелеваю: пусть эти да те долбят только себя.
Реакция прошла, как и любой стране, Украине требуются разноцветные пеньки. Пионерская линейка, евреи бегут. Из-под противоположных границ колхозницы нарочными рассылают несообразительные приглашения к любви. Я вышел от строя: позади теплый смешок, впереди холодное недоумение. Потоптался, разлюбился, ну не народный я поэт. Выглянул – в коже чучело, следит, спиной ко мне, телохранитель? А у меня на злое онанизм, на доброе импотенция. Может он со службы занятости?
Неглубокий флирт с подержанной смертью. Армии. Долговая яма. Процессии. Мирки. Я, как человек, исчерпался, теперь буду пользоваться привилегированными удобствами Северореченского общества. Ищу спасения в затхлом джазе. Я страдаю от энтузиазма, выжигающего рвения очиститься и пребывания среди колхозных образий, рабоче – колхозных, ни в что. Работа: грязный талый лед, перенявший муть из конфетных оберток, замешан с песком города. Идешь себе, думаешь, как бы посуше добраться к зданию подстанции, да почище б, а еще тщательно не зацепить бы прохожих, злюсь, обычная история. Возвращаюсь, здесь. А так быть бы рок – певцом с серьезным писательским уклоном. Сослуживцы по-свойски шутят, иногда валятся в обморок об красный линолеум. Ну, как везде: полу служебные романы, приспособленные удовлетворенности, то що. Зато без повидловой булочки, обсыпанной белой пудрой, не иду домой. Когда идешь, смотришь, страшно, не жирно так тинно. Убеждаю, переубеждаюсь, так необходимо. Принимаю дома ванну, туалетюсь, ем, смотрю, читаю, играю в шахматы сам с собой, сплю, шумлю… Возвращая прокатные крылья, наблюдаю себя.
Я рвал на себе ненужные платья, бил себя по голове – и вот она теперь стоит золотая с нежными глазами. Потом мою квартиру наполнили лысые мальчики с белыми глазами. Шалят и играют по углам. Звезды глубокой россыпью распределили темный небосклон. А она стоит, даже не поет. За стеной соседка – мама читает из детской книжке сынишке сказку. Где-то хлопнула дверь. На лестничной площадке раздался женский смех. А в моей темной комнате поселился вселенский апокалипсис. Куда мне бежать? Я знаю, там меня ждут санитары с подводных субмарин. Солнце белыми руками прошлось по юдольному снегу. Спешат люди, говорят, что по лесам развелось много диких волков. Стена раздвигается, и золотая летит в чистое поле. Гости – мальчики вдруг необыкновенно быстро взрослеют и вот они предстают мне древними мудрецами с седыми бородами. Каждый из них чинно занимает свое место, начинается волхование. Я выхожу на середину квартиры, кланяюсь им. Но они тают в темной тишине, светлыми целлофановыми призраками. Слетаются вороны тысячной стаей на соседние дома, каркают. А в домах горит свет, теплые домохозяйки готовят своим мужьям борщи. Они усталыми вернутся с работ и набросятся на предложенные им обеды. Будем думать о вечном. За рвом отеческого замка до сих пор стоит тонкая девушка в потрепанных дождем и ветром шелках. Она ждет не рыцаря, нет, таких много в ее краю, она ждет поэта будущего дня. Да временные рамки мешают им повстречаться. Сколько веков ей еще ждать? Боги благосклонно внимали, горела средь книжных полок белая звезда.
Я посмотрел на звезды, и глупая писанина отлетела ко всем чертям.
Яблочная луна зависла над персиковыми рощами, она грамотно обходит малиновые кущи. Пугливый олень пускает бульбы в лесном ручье. Почему он не спит, чтобы на заре ободриться абрикосовым солнцем? Лапа ли хищного охотника, шабаш ли деревенских ведьм пробудили в нем движение? Нет, это красные партизан в поисках брошенного им с самолета военного груза шныряют меж шиповником и дикими грушами.
Девушка с зелеными глазами и распушенными пшеничными волосами целует свои губы, глядя на отдыхающего в озере атлета. Вирус старения скрыт во всем. Информационный банк энергичного журналиста летит в небеса. Наш локомотив летит в небеса. Большое небо, унылая юдоль, здоровый образ жизни. Трахать толстые задницы имеет смысл, когда хвост стоит. Думать о вечном полезно в молодости, пока не наступила зеркальная болезнь. Молодая гвардия кадетов первого призыва стирает портянки, мечтая о гимнастерках. Монашки зырят из сосен, шушукаются. Чья – то песня – девушка с зелеными глазами. Время смешалось.
Лучеобилья боится крот, летучую мышь будит ночь, когда государство захирело, появляются таланты. Сатану называют ангелом света. Серафимы и херувимы за прогресс. По – старинке рожают детей, борются, испускают смрадное дыхание. Из окон мамы оценивают женихов своих дочерей. Письма от Валдайских столпов Вавилонской эпохи. Дача – вот цель и смысл отлетающей жизни. Чеснок, яблоки, хризантемы и смородина. Но все пожрет зависть. Кислое молоко хранит холодильник семейного панка. Греческий миф об Аполлоне изучает школа. Древняя Эллада на интернете. Кентавр Хирен воспитывает предопокалипсическое семя юных царей. Геракл курит на переменке в уборной, циклопами кормят «аквариумных» рыбок. Манхетенский стиль, пройдя сквозь призму отечественных умов, преобразится в переводчике и учителе английского. Наши металлисты скучны.
В восемь доброе утро, страна. Наверное, я завтра проснусь. А сегодня… Я вчера из открытого стекла глядел в звезды. Над темным сном Млечный Путь. Дом из ржавого металла и медсестра на дежурство. Нажраться циклодолом что – ли? Шутки – прибаутки. Серое вещество мозга, серый мир, серые глаза. Серый мешок с серыми семечками манит серых мышей. Серое небо, серый асфальт, серые деревья и дома. Серых мышей ждут серые кошки. Серое и сырое. Новое сырье для сковородки и постного масла. Серые раки – забияки. Купить что ли новый телевизор? Швайне – страна – шайзе.
Мы сами виноваты, что на обратном пути, когда поблекли краски дня, по шумным площадям дымят костры мировой поэзии, что когда заходишь, в обнищалую квартиру из радио наставляет родной голос вождя, задыхающегося от горной атмосферы власти, что соседский мальчишка, свежий кадр близящейся войны, бросил тебе в окно булыжником, что твои друзья попрятались по своим углам, боясь единой с тобой участи на праздничном пиру диктатуры, что народ кричит «Славься!» непредвиденным переменам, что на географической карте прячутся города засекреченных строек. Все это в прошлом, мы это встретим лишь только на обратном пути.
Когда дурман нынешней эпохи рассеется, вновь почувствуем себя незаслуженно осаженными, обманутыми и честными. Следующий день зависит от благосостояния предыдущего. А пока мы находимся в колыбели нынешнего сна, проявляются какие – то непонятные знаки, неразгаданные образы. С нежностью и лаской через очки глядит на нас лечащий врач, отписывает режим. Света, Валера, Андрей, Люба и Даша, ползите, родимые, на покой.
Горошины, отбитые о стену, залезли в мой дырявый карман и покатились по полу. Над ними спотыкнулась пьяная барышня во французском манто и с пуделем на поводке, мило сгримасничала, и упала в мою холодную постель. Персонажи картин закрыли глаза, а ноябрьская луна схоронилась в облаке. Наевшаяся дама ушла с рассветом, на стуле старинной венской работы как подарок младенческой снегурочки забыто остался стоять чайник с ее помадой на носике. Я чертыхнулся и начал чистить свою квартиру от собачей шерсти. Ангел порока едет на серебреной колеснице все ближе к водной стихии. Но итожный потоп, разделит ли свои волны перед ним? Бога возможно ли ублажить духами либо шампанским? И колесница достигнет ли своего предела, не свернет ли на ближайшей грунтовой дороге? Дабы прикрыть силу, светский бомонд использует как средство эффект жалости к самому себе, интеллект изменений разного вида он выдает за первозданную красоту, учит и характеризует. Разочарование дурно, бабки расторопистому. Но поп культура гораздо сложнее и затупа иней, ха – ха! Но всему тому виной, наверное, мои модные трусы. Новые Моцарты, достигая зрелости, тратят вульгарные прыщи. Батюшка Кучма хлопает Ирине Билык, народ слышит прогноз погоды от Русланы Писанки. Отошли в былое продуктовые карточки.
День рисует золотыми красками разных оттенков на глухом камне неподвижных догм свой опыт из путешествия от моря к холмам, отпечатывая на нем свою естественную улыбку. Камни горячи, по ним идут кроссовки. Я вылил в кусты пиво. Кусты сосут алкоголь. С обсаленных крыш частных гаражей как падшие ангелы валятся в половом контакте кошки. Бывшие ораторы покупают помидоры на рынке, металы рисуют кресты. Порнунечьи бабы разъезжают на микротакси, обгоняя троллейбусы. Медсестры обгоняют пятидесятикопеечных баб. Троллейбусам приходится объезжать велосипедистов, чьи колеса давят червяков. А если червячок залезет в тело Мерседес, то у него появится золотые коронки. Птица – мам принесла в сое гнездо зреющему птенцу вкусного червячка, над проходящими где-то внизу стадами зебр иногда побеждает жизнь. Червячок уползает, птенец голодает. Но вот вновь поплыла по шумной земле упругая тень от раскрытых крыльев оправданного насилия, широко раскрылся желтоклювик, необычайный труд кормления празднует итог.
Внизу под окном ездят велосипедисты по жаркому асфальту, шевелится зелень. Город Североре5ченск, как и другие селения на карте хочет стать точкой потолще, славиться гостеприимством. Раз сюда едут люди, значит, ему есть, чем их удивить.
Остается лишь кухонное окно, через которое я смотрю по обедам вниз; там ходят разнообразные однообразные люди. Иногда мне кто-нибудь позвонит, извиняясь, что ошиблись номером, никто не заходит. Оставшееся время я убиваю на прослушивание своей проклятой фонотеки. Так проходит мой время на земле. Аминь. Иногда мне становится невыносимо тошно. Тогда мне хочется выброситься из этого кухонного стекла. Но выброс изменит ли жизнь в лучшую сторону? Будет смерть. А так – аллилуйя.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ.
Все началось с треска за окном. Нарастающий электрический звон привлек мое внимание. Я посмотрел из-за стекла и увидел трещины на земле как облупившаяся краска со старых картин. Пересохшаяся почвам поморщилась. Потом трещины поползли по деревьям и соседней многоэтажке. Мир комкался Музыка эпох доносилась из моего магнитофона, я лег на пол кухни и стал наблюдать, как трещины коснулись неба. Одно лишь солнце спокойно сияло среди пушистых облаков. Но скоро и по нему поползли черные тонкие паутинки конца. Стоило сделать неловкое движение, чтобы мир разбился на куски. Я посмотрел на себя – те же трещины коснулись моего тела. Я вдруг чихнул – все внезапно потухло, растворилось в вакууме. Тут я почувствовал себя женщиной, открыл газа и увидел новый мир. Кухня воссоздалась, за окном был темный вечер, сияла луна. Я снова включил песни поколений, а сам начал есть, неловко чувствуя свою женственность. Пища чувствовалась только что созданной, свежей. Постучались в дверь, я ее открыл – вошла лесбиянка и сделала мне меньет. Распрощавшись с ней, я сел в кресло. Из стены выступали тени и стали бродить по комнате. Чтобы отвлечься, я включил телевизор и стал смотреть в него. Накодировавшись, я лег спать, дабы завтра идти работать, а на эти деньги купить шампунь, тампаксы, кофе и шоколад. В очередях стоял весь город. Я понял, что я - обыватель. Так проходят мои дни. Но я верю, что прежний мир возродится вновь.
И было начало весной, с потолков жилищ обыкновенных и не выделяющихся граждан закапала вода. Вначале этому вроде бы явлению не придавали значения, но когда потоки усилились, стали затоплять кухни и спальни, было назначено расследование, которое установило странные факты. Трубы не давали течь, крыши были целыми – откуда бралась вода, стало неизвестным. Ответственные товарищи забеспокоились – производство не давало план, колхозники запаздывали высевать будущий урожай. Да и какая тут работа, когда после нескольких бессонных ночей к гавани тружеников стали причаливать неопознанные корабли. Явление стало принимать массовый характер. К концу апреля увеличилось число самоубийств, появилась мода на тельняшки, многотиражки штамповали картины
Айвазовского. Грызуны покинули города и поселки. Пожарники ушли в запой.
Механик Потапов мирным сном один на двуспальной кровати – жена была в командировке. Тикали настенные часы, отсчитывая механику время, спальный гарнитур играл бликами в темноте от фар проезжающих за стеной автомобилей. Вдруг Потапов проснулся. Он стер холодные и холодные капли со своего лица, включил свет и ахнул – обои в его квартире взмокли, на полу образовались лужи. Он стал елозить по квартире тряпкой, мысленно сравнивая себя с Полиграфом Полиграфычем Шариковым и проклиная свое положение. Результат его труда был не очевиден – вода все прибывала и прибывала. Промучавшись до утра, он взял со службы отгул. Позвонил в ЖЭК, ему ответил автомат приятным женским голосом, что все – от начальника до слесаря выиграли лотерею и укатили на Кипр наслаждаться пляжным солнцем вкуса тропических фруктов. Целый день он отодвигал и задвигал в сухие места свою мебель, отвечал на постоянные звонки своих друзей, обеспокоенных таким же положением. К вечеру, вернувшись из командировки, жена на удивление ласковой и чрезмерно нежной. Она сразу лягла в постель и дала механику то, чего он раньше и не видел. Утром она опять уехала по своим делам, а механику то, отработав восемь часов с перерывом на обед, застал дома завоженные комнаты. Лунный свет пробивался из окна в спальню, механик сидел на кровати, поджав ноги, медленно следя за наполнением дома жидкостью. Кровать заколыхалась, гарнитур поплыл. В бледных лучах по воздуху шел парусный корабль, распахнулось окно, и он поплыл по квартире. У кровати Потапова был брошен якорь, подан трап. Механик съежился, забился в дальний угол и закрыл лицо руками. Тогда парусный корабль отчалил из его дома. Механик доплыл на кровати до окна и стал наблюдать, как флот из стекол многоэтажек уходил в небо. А утром он обнаружил на асфальте рисунки мелом парусников, фрегатов, каботажных переходов, дети напевали: «Что тебе сниться?» « Крейсер Аврора», молодежь песни пиратов, его сотрудники о кораблях, покидающих их дома. Потапов увлекся морскими рассказами К.М. Станюковича. Так продолжалось до середины мая. За это время успела помереть жена, зацвели сады, Потапову срезали оклад. Потом было сенсационное сообщение, что виной массового гипноза были бомжи – безбожники, проникающие в дома честных граждан, отравляя тем пищу; было рекомендовано не оставлять еду без присмотра, покупать только сырые продукты, чтоб в процессе варения выходили яды, закрывать холодильник под замок. Работников ЖЭКа вернули на Родину.
Летом, когда у граждан открылись глаза, то были обнаружены массовые скопления грызунов по населенным пунктам отрезвленного государства. Махина сан. Служб заработала по полной программе, ликвидации грызунов так же способствовали запертые залежи пищи. К началу июля численность этого вида была доведена к разумному приделу при родного баланса. Начались естественные будни рабочих и крестьян. Механик Потапов с ужасом вспоминал копошащиеся живые кучи мышей в его комнате и брезгливое их истребление. С нормализацией его состояния Потапову восстановили оклад. Позже ему попалось на глаза самиздатовское обращение бомжей – безбожников к массовой бессоннице. Видите ли по ночам государство использует своих граждан, что города и поселки – это сборище убийц, воров и проституток. А людей, у которых нарушен сон, помещают в дурдом для восстановления их сил. Потапов посмеялся и не придал значения сему манифесту. Он сделал в своей квартире ремонт, накупил новой мебели, обустроив в ней все удобства. Осенью он снова женился на прекрасной незнакомке и все пошло по плану. Это был конец. Не дай вам бог когда-нибудь покопаться в мусорнике около жилых домов. Эта короткая история завершается показательным судом над бомжами – безбожниками, которые полностью признали свою вину, но по причине их нарушенного душевного равновесия тюремное заключение было сменено на принудительное лечение в доме для душевнобольных. Там они, ходя по больничным коридорам под воздействием лекарств, просились обратно к своим семьям.
По дороге из Нижнего Тагила в Китай шли дальнобойщики, огибая милицейские кордоны. Где-то под Курчатовским их остановили пограничники, провели досмотр и отпустили и груженные «ЗИЛы» на все четыре стороны. Товар состоял из помидоров, персиков и молодой картошки. Китайцы настолько пристрастились к Крымскому продукту, что не могли уже отличить дня от ночи. По ночным клубам продавали только украинский товар, в народе стал популярен Кучма. Но роптали некоторые из лжеумников, мол, в Китае идет засилье крымской культуры. Узкоглазые врачи отмечали возрастающее число отравлений вследствие переедания нашей кухни. Чтобы укрепить взаимовыгодные отношения Мао Дзедун с дружественным визитом отправился на Хрещатик. Но встреча между лидерами разных культур была сорвана российскими глобалистами, выдвинувшими требование покупать китайцам так же мороженные ***, пригрозили отобрать назад Пекин, бывший российский город Колон Посад. На фоне обострившейся международной обстановки я пахал в семью, воспитывая детей в духе космополизма. Разродилась война.
Из промокших солью Гнилого моря листов моя Настенька читала вести с военных карт огненных будней. Я писал, как на фронте идет свинцовый снег, что шкура - ефрейтор лишил меня заслуженных портянок, как мне выбила зубы по ошибке ли, трагической случайности ли наша полковая разведка. Настя украдкой плакала, качая засыпающего ребенка, привыкала к противовоздушной сирене, хлебным карточкам и недоверчивой настороженности. Два голубя на стене мирно летели в счастливые воспоминания. После второго пришествия Кришны человечество стало идиотами.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Параджанов, я снимаю новый фильм.
Ложь охватила необъятное число препятствий, селянский разум, бесспособный удержать даже птичку в кровати, ходит хмурый и смурной меж райским количеством стадного превосходства. Кошки – мышки попрятались за двойные двери, окруженные тройным изобилием дочек – матерей. Отпускающие долгие скучные дни на орбите грейтестигр, сыновья мертвых сыновней, будоражат своих пап, извечными заданиями из центра всеобщей занятости. С небес глядят добрые и никчемные лики. А где- ни будь, когда–ни будь, жила – была злая девочка, рисующая на пропитых дождями асфальте меловые картинки сердитых Кибальчишей. Она забыла школу срывать себе вены и так нагутарилась в этом и преуспела, что даже забыла отмечать дикий виноград у своего дневника ежебудничных комедий. Она смеялась и блеяла козой. Все махали ей вслед да охраняли от придорожных маньяков. Штампуя фальшивки, гордые своей любовью, ухищрялись сделать с ней это два раза. А честные и хорошие только лишь ухмылялись, да стирали чужие слюни со своих жоп. Так мы и жили – не тужили. Года два – три.
Когда взошло солнце над необрезанными сердцами, Матвей Яковлевич стал раздаривать темы для старых ящиков отпуского холма. Он неожиданно вспомнил сию недобрую девчонку и взял к себе на порог быть лоцманом его авианосцем «Авроры». Капали зубы, тряслось кругом, отдавшие осени зеленые листья, отбитые морозами. Что не ждали? Так думал Сергей Кузьмич, собирая с крыш мешки оборванных писем. Звонили телефоны, рвались цепи, пепельницы вбирали в себя все ненужное и далекое. Проверяя по почтам радиоактивность в любленных в себя индивидуумов. Дохли почтальоны. Нечего вскрывать банки на зиму, взорвутся в тепле их крышки, черепа, которым от нас ничего не нужно, а своего они нам не дадут, давали ароматные розы тебе за пазуху. Так медленно полз голой кометой день второй.
Когда же скопцы рассердятся и призовут своего бога к ответу? Труженики дня, солнце взошло? Ура! Побудь еще немножко, солнышко, не уходи. А? Спасибо, боже, за радость…
Наркоманы, «БМВ», борщи, тельняшки влекут за собой неизбежность создавала себе горький оттяг для деревень во ржи. Чайники вскипели. На охоту буди. Спешить нам, мама, некуда, твой сын во мгле. И не достать нас жидкими рыбалками и фотокорреспонденцией. Наш путь во мгле. Производные данных зовут быть там, а того уж нет. Дурдомы корыстолюбиво распахнули широкие двери, проводя профосмотры для сластолюбивого пипла. Где «Рейлинг Стоунс», где Ден? Мой Начальник курит во мгле навязывая на дымок от папиросы свою жгучую ярость для проходящих мимо. Денди всегда спит сурком в очумевшем курятнике, выковыривая глазницы, отшумевшим дамам. Их сестры, старческие девы, рубят дорогу к храму. Третий ик на исходе; здрастье, до свиданья и счастливо. Лениво сверкнули ставни рекламных агентств, и зашуршала непоколебимая мужика, привлекая и отчуждая. Компьютерный класс, предожидая долгожданного чуда, застыл и остался здесь, навлекая, себе безудержный плачь скорого поезда. Ох, чух, чух!!! Так сложена работа безотказного механизма, что скокочущим в тишине остается выпить вино да глазеть на открытые окна в голове представителя тележурналистского рандеву. В общем, сталкивается Параджанов, снимающий гениальный фильм, с витязем обезумевших грез.
Никто не забыт, ничего не добито.
Доблестная милиция покрывает солью обложившиеся раны, кормит пустыми местами колоний старого режима обладанных демонов. Те таращат слепыми очками в солнцезащитную темноту. Ну, что наелись? Спрашивает их Дарья Николаевна и завязывает однозвучным колокольчиком свой член, липнущий магнитом в доисторическую грязь. Магнит и колокол нас, что ли спасет? Говорит Матвей Яковлевич своему лоцману, некомфортабельной девочки из сожженной первой главы. Что – то стоит, кто – то качается, Напьемся лакомого пустырника, зажрем циклодолом, забудемся к ночи и проснемся в выгребной яме. Кто – то кричит, что это болото. Бог с вами, решает бог и слушает песни из леса. Звучит сирена, наступила ночь, из которой разврат – утро будоражит смех и слезы. Салют по любому возвратному случаю голубит и розовеет как сиамская кошка, гуляющая по паркету и ничего не знающая. А мы, удвоив и сдвинув ряды, узнаем в нем суть мировой беды. Стучит ли кто – то на электрофоне, брызгает ли из лейки в песочницу на углу двора, палит ли кто – то костры нам так и не суждено узнать. Две картины смотрят друг на врага с противоположных стен. Милые доярки ли, смущенные токари ли, дирекция мочалок ли, где вы?
Моя друзья забили территория в сердцах подруг.
Нашими невосполнимыми потерями считаются утраты близких нам людей. Вот и мы хнычем в своих домах по ушедшему недалекого нам человеку, вспоминая хорошее впечатление, оставленное им в памяти может быть целого поколения, может быть целого города, может целой семьи. Но из рамок чьего – то настроения глядит на нас лицо умершего мира, кто выведет нас из цикла сумашедствия? Иисус Христос, Миссия слишком невидим для этого. Копается в своих небесных пожитиях, ища блох убийц. В Эмиратах, которые мусульманские, твориться черт знает что. Телевизионные сплетни сушат уши. Газеты – глаза. Забросать теленовостями и журналистскими очерками, пусть в редакции будет хаос. Но довольно брюзжать слюной.
Окаменелые остатки доисторических рыб покоятся средь многочисленных ракушках на прародительском огороде. Вото где сила. Митя Огородников давит на педаль догоняет ос над сушеными грушами. Транда Изуродов по-прежнему разрушает тормоза. Никита Иванович из магазина даст ему новые, свежие, совсем не списанные лабораторией. Не пригодные для секса тени мелькают и машут топорами под нашими балконами. Девочка, злая принцесса, а? Но где – то должно всходить солнце и там – то отозревать. Зевать, зевать, зевать… Накрахмалим воротнички по – дедовскому методу, закроем глаза и взойдем в чью – то никчемную комнату для служб. Бланки, расчеты, формы… Дождь из крови клеил нам глаза. Слеза, глаза, глаза… Слеза.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ.
Привет с Кубани. Саша, Леся, Игорь.
Здравствуйте дорогие мои родные, хотя мы и не знаем, друг друга лично, зато мы нашли общий язык, и я очень доволен, что мы переписываемся. Саше, я твое долгожданное письмо получил сегодня 10 июня, и вот прочитав, все дела оставил и пишу ответ. Мы тоже, как и вы пока все живы. Насчет наводнения мы только слышали, оно нас бог дал, не коснулось. Это хорошо. Дорогие вы мои родные, мы живем с сестрой вдвоем, но если бы вы знали, как она мне всю душу вымотала. У нее сколиоз, и она делает что зря. Но так как она мне сестра родная, то я уже решил: буду нести свой крест до конца. Я конечно, Саша, тоже сочувствую тебе, что с тетей, наверное, тоже не легко, но ты тоже ухаживаешь за ней. Дай бог тебе здоровья. Я вот только не знаю: тетя она в своем уме или у ее сколероз: моя сестра ничего не знает и не понимает – и поэтому она делает что – зря. Я дома: она от меня не отстает с вопросами, все покойного сына зовет, говорит мне: «Что его не будешь, ему на работу надо идти». Ну, ладно. Саша, об этом хватит. Саша, ты спрашивал о Сергее нашем, сколько ему лет. Наш брат Сергей, он родился пятым, сестра самая старшая, а за ней было еще три брата. Старшие Коля и Гриша, они погибли на войне, и папа – они с войны не вернулись, а четвертого брата я похоронил у нас на Ново – Северном, а потом родился Сергей. Он сейчас живет где – то в Донецкой области, Лисичанский район. Мы с ним не переписываемся, я не знаю его адреса. Так что о нем ничего не знаю. Миша был, по счету четвертым он был 24 года, а вот Сережа и не знаю с какого года (вроде с 26 года), а я с 36, а за Сережей был Ваня (32 г.), он живет в Херсонской области: с ним мы переписываемся. Саша, ты писал, что у вас нет детей, доглядывать будет никому. Ты благодари бога, что их нет. Со мной рядом живет мой сын и невестка. Мне уже не один раз сказала, что ты нам не нужен. Сын хороший, но он делает, что она скажет: а я считаю, что он не хозяин, а служит за половую тряпку. Живет у меня еще дочка в соседнем районе за 40 километров. Вот надеюсь, может она не бросит. Бог даст, на земле лежать не будем. Кто – ни будь, закапает. А как пенсию получу, сын приходит: « Пап, дай» - и вот и даешь. Я сейчас с 13 июня пошел на работу в колхозе, где работал, - попросили пенсионеров помочь полоть овощи. Работали с 8 до 12, и везут домой. Я хотя до 12 часов с людьми поду отдохну от сестры, а то она меня заколебала. Сейчас теплее, пусть сидит на веранде. Все, Саша, до свидание будет время напишешь, а некогда пока не пиши. Главное мне знать, что тетя жива. Конечно, хотя она и помрет, я не приеду, потому что я бросить сестру не смогу, да и года тоже не позволят, может даже и сестра помрет раньше. Все равно я не смогу поехать, потому что я уже в дорогу ехать, не гож. Если только она помрет – напишешь мне день и число, месяц ее смерти: вот главное о чем я должен знать. Я всегда хожу в церковь, и буду ее помнить, вот, Саша, в основном и все что я хотел написать. Я бы очень хотел с вами встретиться, но в молодых годах не пришлось, а теперь и рассчитывать нечего. Саша, возможно у вас и появятся у вас возможность когда – ни будь приехать ко мне – я был очень рад вашему приезду. Здесь, возможно, и расстояние не очень большое, но в моих силах я уже не смогу. А вы, если сможете, приезжайте, я буду очень рад. Но вот, наверное, буду заканчивать. Пишут ли вам письма с Родины? Ваши родные все – таки живы или нет? Мне конечно все интересно знать о всех с родника. А пока до свидания, если нет время – писать не обязательно, главное я знаю, что вы живы и мы тоже. Целую вас. Саша, а тетя знает меня, вернее помнит? Ведь я когда был мальчишкой, то к ней ходил, а теперь может она не помнит. Все до свидание.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ.
Порой убеждаешься непредвиденным случившимся в увядающую крепость человеческого существования, когда еще с тобой размеренно гудит под опрокинутыми небесами старый улей. Для самого вдруг выглянешь на голубую улицу; так же как забытые тысячелетия перелистывают манеры походок, колышатся струями меняющихся жильцов дома, подетально оседают в новых постройках. Право же, выдал бы любому алкогольно вопиющему по громкоговорителю, дабы знать, что ЖИВУ, обрезал бы им гнилые руки, остальные ноги, да прогуливался бы с приятной беседой о возвышенном полезном между живых алей своего мемориального комплекса, где пирамиды и мавзолеи… А потом вернул бы злым языкам их пакостные члены, от сонной скуки затеял бы какую – ни будь войну с подвернувшимся соседом. И суп с котом. Время, ты заразило меня своим дыханием: теперь и мне безобидно неважно доживут ли они, вообще так ли это нужно? Главные герои с любимыми авторами зарезаны криками уличных празднеств, сохранившаяся память о них не дворцовые гробницы, а развеянный на сырых ветрах пепел в дым – моя история – сущность каждого из нас. Всесилие перед могущественным ликом собственного недостатка. У моей кухни есть вентилятор, так он и сейчас так же жужжит. Раньше я воспринимал подобные звуки за городское дыхание: когда же передо мной на полублагородном столе узко развернулась картина просыхающей жизни, я определенно понять сий предмет, раздражающий уши, не могу; поэтому вентилятор пусть останется, как есть – чтобы стать им, ему здесь окажут услуги бесчисленное множество примеров. Если, все же, задаться мыслью какое же отношение имеет моя писанина к вентилятору, можно с точностью обыкновенного болвана пронаблюдать, прибегая к помощи скоровыведенных опытов, формулу логического эксперимента, на практике удовлетворившись, что никакого. А к омерзительному выселке, где конечно живу я, устройство хоть малое, из-за параметров имеет отношение. И наоборот, скопище визжащих сук глобально влияет на обороты краснобайтового винта, следствии чего еще мелодии свойственно усиливаться и характерно затихать. Я, в свою очередь, далеко не против поебать одну из попавшихся под действие так называемых тайных чар злобливых сучек, но предвкушая произвольно катящиеся затем события, я против. Поэтому опустим подробности. Итак, черная полоса достойно международному признанию лауреата будущих конкурсов пройдена, впереди еще три. Подражая пышным знаменитостям, на коленях слезливо прошу, обтирая цветастым рукавом нахлынувшие сопли, выставить мой незначительный вклад общего дела в желтую рамку с умными рисунками, которую по прошествии трех дней, предварительно хорошенько засолив, тщательно сжечь при обязательной явке любимых мною лиц да соблюдении правил противопожарной безопасности на открытом огне (костре) близ, словно воспетом древними и ныне, несмотря на желчных завистников, здравствующей, а нам на короткой ноге известном города Суходольска. Конечно, Билл из Калифорнистского Лос – Анжелеса будет за бронированными стеклами боевого Кадделака своевременно издавать меткие распоряжения, но ты – то, старина, меня поймешь. Вот, тю, лишь перо разыгралось на службу-у-у-у-****ь их на ногу надо. К прямому довершению сказанного как умолченного на одноуглой вершине уховерткой страницы жалостливо воздвигаю очередной памятник незабвенному нашему Ю. Гагарину, человеку, впервые взбороздившему космические просторы, тем самым, показав длинный кулак знания и науки иным, неземным цивилизациям. Ой, полоса ты моя, полосочка. Забываюсь… Вторая (я продолжительно мучался неразделимым вопросом: почему из унитаза так несет говном или мне отчего то кажутся недорогие вожди, проверяющие гибкость выдуманных идеалов тертыми спинами верующих под ломящим грузом реальности, теневой игрой света в собственно гамме увлечений). Предисловие: во мне поверхностно скрыт гигант, многого чего другого, вялое перечисление таковых по – традиции больших людей не стоит читательского досуга, да только б живительной капельке, подобно ленинской искорке, упасть, как благодатная почва даст буйные побеги. Бам.
А-И-И-И-И-Е-Е
ГО-ГО-ГО
Е-Е
А-А-А-А
ГО-ГО
Е-Е Тум – Баррикидум.
Три.
Среди цветущих степей Палестины издавна утвердилось народное поверье в Бесконечный круг, кой вращательной скоростью, столпом источной энергии, держит вселенский порядок по правую и подпольный хаос по левую руки.9Аналогию адекватной религии без особенного труда легко подыскивают мудрейшие из знатоков мировой истерии у первой же пока не стертой империи, случаем очутившейся под их лениво взирающим любопытством. Мифологические корни ученого заблуждения восходят от первых идеалов, наделенной патриаршей властью, и ясно прослеживаются ветвь за ветвью до молокососных поколений, коих мы еще, доставляя себе неповторимое умиление, объясняя меньшему брату Алексею цикл природных явлений, то там, то сям развлекательно мелькающих по Сухому Яру. Возродил из плена весеннего окоченения лесного шмеля.
Солнце отражается в чистой воде,
Маленькие рощицы летают во сне.
А в душном квадрате покинутого гнезда нас поджидал холодный труп деда. Предубеждение, но оставлю круглую тему до ближе подлетающей утки. Впрочем, откровенно исповедаюся: порядочно протравленный выделяемыми их пищеварительного тракта сердечными газами, позже служебной работы возжелал отдохнуть. Пусть пре справедливый суд окажет милосердную снисходительность, принимая во внимание смягчающие непростительную вину тупоумия, введенные во свидетели выше грубые обстоятельства. Хотя невежеству нет извинения, я с прискорбием соболезнующего друга смею. Храбро отметить, что у подсудимого отсутствует соответствующей производимой казни орган. В тягостном изнеможении, следуя по старинной поговорке «все концы в воду», несчастный запустил с собственным хранилищем мозгов по орбиталям бесконечного течения, вероятно отчетливо сознавая физико-химические условности заминированной местности, и что в скором времени оно вернется обогащенным всевозможными странствиями. Во, приключение! Да не тут то было. Печальный результат авангардного мероприятия слышен стандартно, да. Довольно, навешаю мрачную сумятицу моей писаниной. Только представь, читатель, парижское кафе да добавь по вечерней чашечке теплого шоколада. Что подленько хмыкаете, недобитые буржуа, ну и тьфу на ваше неприятно. Мы сами по себе господа боги. Или грязную египетскую забегаловку, где с тамошним пивом подают каирские, каирские, каирские финики. Хэй, темнооточенная кудрявая барышня, вежливо просим выпить с нами экзотичным для ваших краев брудершафт. Пожалейте изрядно поддатых иноземцев, просветите настоящим ритмом. О, джаз! Черт бы подрал скотовидных янки… Глупость по боку, выставляй новый масштаб. Симметрично отбрасывая торфяными резервуарами, деловыми полипами, восполняется национальная гордость за обширные достояния, пряно жжет май лав, к ее границам ласкающе льнет наше ай лав ю. До спившихся Смериканцев, ****овитых Алин, неподражаемым в своем горе, из клокочущей глубины магм несется чудовищная лавина сатанинского смеха, да там же, у полосатых столбиков, молчаливо обрывается, навсегда пропадая в унылой пустоте встречных препятствий оказываемого решительного благоразумия. Мне захотелось быть выше других: значит я как они. Перевернутое небо. Конура-а-а. Ширпотребно отдается джаз меланхоличностям повседневных сцен под износившихся тряпок. Наберись мужества, выйди из квартиры (ничего хорошего не вещает), вновь зайди… Облупившаяся аристократичность, торговые ряды сверху косо взирают на твое хождение, вместе с тем то правы с всесносным мнением. Заодно плюс семья, работа, налоги, квартплата, именины… Где вы, светлые ангелочки, светлые ангелочки, светлые ангелочки слепого добра? За темным пианино массивно восседает жгучая ущербность, тонкими пальцами перебирая сгинувшие потребности. В меняющемся блике коптящих свечей по – натуре страстная фигура ее ужасно строга, того и жди коварного упрека о нечистоплотности свежих побуждений. Кислая писклявость нарочно растягивает двадцатичетырехчасовое меню, по кубообразию хода аккордов изменяя куплет, будто где ни- будь у старческого пансионата. Арифметика судьбоносных чисел. Взбаламашные бунтари, рациональные бум – баф, выставляю ваш крупный пьедестал, рядом с космонавтом. Ура. Четвертая волна от нечаянно икнувшего, хлюпающегося в словоскудных образованьях, желание вернуться к прежним методом бес сложной формулировки… Ну, чертова музыка, какого ***, падла навязчиво мешает сосредоточиться, закройся! Перемогает всякое терпение поднятый вой с противных балконов, как тут не озвереть? Ага, закостенел под собственным соком, мусор. Теперь еще восхищенное визжание из детской площадки точащимся лезвием об шлифованную доску. К тому же зачем резко орать под моим укромным пристанищем, ребята? О, обожаю вас, в миге тушения покущиеся старшие родичи, благодарно ценю за сычание на деток, но почему громко требовать их к себе? Урчание жилищных труб, атомной бомбы им мало. Стойко бьют в ковер пластмассовыми палочками при сопровождении токующей птицы свирищанием. Ооай! Белый холодильник! Выдвигаю кулаки, но моментально отходит у отученного. Слишком красного в абрикосовом закате. Как воняет!!! Зеленое к серому для худой атмосферы не подходит. Обоссаные бескрышие павильоны в коммунальной конторе переформированных ясель, будьте прокляты! А сейчас вся собранная компания жутко колет из середины, за что выпирающее мучительство. Я ж хороший. Болотный комар рвется сквозь хрупкое окно, чтоб тут напищать, вот – тебе, выкуси!!! Нелепости сетчатой тюли фигурно заслоняют высыхающее растение мне неизвестной породы (из самого начала я приказал ему сдохнуть, если мне его оставили во вред). Дайте другую землю, поселите меня в абсолютном саркофаге, оградите от кровожадных монстров. А-а-а-а-а-а-а-а-а-а… Что следует за а-а? Опять нажрусь… Забываюсь.
ШИЗОФРЕНИЯ
Вместо предисловия.
Снежана Звездная.
Случилось это в 1979году перед Олимпиадой, году активного солнца. Симпатичной женщине выдали путевку на Юг, в Геленджик. Кому бы ни хотелось побывать в сих черноморских местах? Она согласилась, не ведая о том, что предначертала себе будущее, психиатрию. Она прекрасно там отдохнула пол – путевки, приняв загар, отдохнув и забыв о том, что ей совершенно нельзя быть в полдень, так как у нее была травма головы, которая ее раньше не беспокоила. Началась так черная полоса жизни. Пообедав, приняв душ и отдохнув, она вечером отправилась смотреть с семьей фильм. И вдруг у нее закружилась голова, подступила тошнота к горлу. Ей было так плохо, что она выскочила из зала, облегчив свой организм на свежем воздухе после солнечного удара. Она не обращалась к врачу, не ведая, что с ней происходит. Она исхудала, открылись сильнейшие кровотечения. Решили с мужем срочно уехать. Дома она не выходила на улицу. Ни домашняя обстановка, ни общение с людьми не радовало ее. Телевизор раздражал. Всяческая попытка приготовить ужин заканчивалась страхом перед пустотой, ненужностью и неопределенностью. Никто не понимал, что с ней происходит. Утром муж, испугавшись, что братья и сестры ее ничего не знают, решил дать телеграмму. На работу она не вышла. Страх и одиночество впереди. Начальство отпустило ее с работы, дав время прийти в себя, ни к кому не обращаясь. Родственники приехали, но это был повод для большего раздражения: и тогда видя мучения окружающих, свекровь вызвала «скорую». Меня пометили в ПНО. Там я не находила себе места. Я рвала решетку, раскидывала лекарство, просила сына. Буквально каждый крик из открытого окна летом предсказывал голос сына. Белые халаты, незнакомые люди, лекарства еще более напугали ее. Мужа не хотела видеть, свекровь растерзала бы на части. Только четырех с половиной летний сын не выходил из ума. Лекарства я не принимала. Утром в понедельник, пробыв неделю в ПНО, ее отправили в СПБ. Там ее кормили галоперидолом до появления пены изо рта. Людмила Петровна Довбня нашла ко мне подход. Дав таблетку кседуксена, со словами «говори, говори, все, что тебе захочется». Я притихла, не ожидая сего. Через неделю дела пошли на поправку. Я быстро познакомилась с правилами больницы. Через 3 недели мне дали вольный выход, я ходила на плантации собирать помидоры, огурцы… к концу месяца заехал муж, сын, доктора собирались выписать. И вдруг не ведая, что могут передать врачу, я сказала, находясь с ведрами столовой «я жить больше не буду, я повешусь. Я, зная, что позже Сватово буду никому не нужна». Меня вызвали к Довбне, она с ужасом произносит: «Как же так? Я лечу эффектную женщину, возвращая в здоровое общество, а она собирается уйти из жизни». Я опешила от быстро реакции врача. « Я тебя не выпишу до тех пор, пока не убедю тебя жить ради сына» - сказала она. Внушительные сие слова, разговор длился пару часов. Наконец она сказала: «А теперь улыбнись, и скажи – я здорова». Я ушла в «инсулинную», привыкнув к схожим судьбам пациенток. После разговара с врачем поняла, что жить необходимо. Потом началось. Она уехала домой, через десять дней написала письмо в СПБ, что все нормально. На работе некоторые крутили пальцем у виска. Она не сдавалась, вспоминая слова врача: «Ты сегодня, а они – завтра», так и получилось. Она всю жизнь прожила для сына. Она была счастлива. Здоровое общество игнорировала. Она не понимала их, они не понимали ее. Съев кашу и похлебку в псих. жизни, она стала закаленней. Никому не допускала издеваться над собой. Сейчас она живет своей прошлой молодостью. Плохие люди отошли сами собой. Зависть и обида, ехидное удивление оставалось на их лицах, встретивших симпатичную, нежную, добрую и внимательную к людям, чистоплотную женщину. Не пила, не курила, не улаживала каждого в свою постель. Была поговорка: « Что есть что – попало, лучше быть голодной. Чем жить с кем – попало, лучше быть одной». Она была гордая, властная и неповторимая, выработав свой имидж. Она много писала:
Я знала, что это должно случиться,
Тебя я повстречала на своем пути.
И неужели всю жизнь мне так и мучаться?
Но как забыть тебя, уйти?
Знаю, что сейчас ты не со мной,
Ласкаешь ты другую,
Которой все – равно.
Она бывает ласковая,
но порою,
ты все же вспоминаешь обо мне.
Я так люблю тебя, любимый.
Хочу обнять, поцеловать.
А в голове: «Нельзя, родимый».
Но как же надоело мне страдать.
Твои глаза, лицо и руки
Так часто вижу я во сне.
И кто придумал дни разлуки?
Я так прошу – прийди ко мне.
И если все же обо мне ты вспоминаешь,
захочешь вновь прильнуть к моим устам –
Так знай: что мое счастье от тебя зависит,
и не спеши мне говорить: прощай.
И самой криминальной ее фразой:
Одиночество пуще неволи,
Одиночество просто сожрет,
потому что живешь как в неволе,
и боишься, что с ума сойдешь.
На этой прекрасной ноте она завершает свой рассказ. Еще. У нее был друг, который любил ее десять лет. Но, боясь подонка – мужа, он говорил лишь слова: 2Мне нужно только твое здоровье». Она тоже симпатизировала ему, боясь своей внешней любви. Никому она об этом не говорила. Они работали вместе, и ни к чему хорошему это не приводило. Он всегда поддерживал ее. «Всех земных благ». На Новый год, она хотела остаться дома, но он набрал ее телефонный номер и поздравил с 2001.
Вовка Синицын. Первый рассказ.
Родился я 19 января 1955 года в городе Северодонецке в семье разнорабочих. Отец нас бросил, когда мне было 6 месяцев. Мать умерла от шизофрении, когда мне было 3 года. Ничего о матери не помню. Снилась в детстве часто мать: ее голова выглядывала из – под земли. Учился в школе – интернате, меня туда сдала бабушка Золотова Христина Ильинична, потому что не было денег у нее на мое воспитание и содержание. Интернат воспринял хорошо, как государственное учреждение для воспитания подростков, мне тогда было 8 лет. В интернате меня воспитывали учителя и соученики своими методами воспитания. Я хорошо рисовал, друзей среди ребят у меня было мало, я любил одиночество. До четвертого класса я был отличником, а позже, до десятого был хорошистом. Плохо давался немецкий язык, не было желания его учить. Любил спорт – легкую атлетику, бег на средние дистанции. Вспоминается мне случай, произошедший со мной в школе. Однажды поставили мне необычную двойку, не за знания. Я, разволновавшись, подошел к учительнице и в журнале вырвал страницу, где поставили мне отметку. После чего выбежал из класса в лес, решив покончить с собой. Побыв зимой несколько часов там, не найдя способа как это сделать, вернулся обратно. В здании интерната я провел позже около четырех часов на четвертом этаже в одиночестве, успокоив себя подобным образом. Вернувшись назад, учителя меня не ругали. Методы воспитания соучеников: «велосипед» (ставят спички в ногах между пальцами спящего и зажигают, отчего тот просыпается и крутит ногами), «темная» (накрывают человека одеялом и все избивают его мылом, завернутым в полотенце, пока мыло не превратится в порошок), «пятый угол» (становились ребята вокруг, и провинившегося избивали ногами). Мне только однажды сделали «темную» во втором классе, и я как все участвовал во всех этих побойках. Я считал себя спокойным человеком: учителя хвалили, рисовал, не курил с ребятами, участвовал в художественной самодеятельности. Но это спокойствие было нарушаемо конфликтами, связанными с несправедливостью в отношении ко мне и учащимся. Приходили ребята с огорода, чтоб показать свою силу, и я заступался как псих за своих ребят. Я считаю, это первым признаком моего характера, реакцией не неадекватные реакции. Ребята были с кастетами, заостренными прутьями. Помню, как меня обвинили в четвертом классе, что я украл 2 копейки. Я тоже тогда сбежал из класса. До поры, до времени я терпел героев школы, пока они не меня не выводили из себя, когда я как псих нападал на них. Так – что они меня уважали, не трогали. Школу закончил нормально, меня уважали как учителя, так и учащиеся. Был хорошим спортсменом, хорошо учился. Когда я был в восьмом классе в пионерлагере, я влюбился в одну девочку Юлю и до сих пор ее не могу забыть. Это была моя первая любовь. Я ее даже не поцеловал, а только раз танцевал с ней. Она была городская, со своими интересами. И я сильно переживал, что у меня с ней ничего не получится. Сейчас она живет в Харькове, с третьим мужем. Пять лет тому назад я съездил к ней в гости. Она меня не забыла, встретила хорошо, думала, что будем заниматься совместным бизнесом. В детстве я был лунатиком, разговаривал во сне, также и ходил. Это было удивительно для ребят. Как эта болезнь прошла я не знаю, но сейчас она меня не беспокоит. Школа – интернат оставила во мне мало впечатлений, так как мне там казалось все благополучным. После интерната я поступил в Рубежанский филиал Харьковского Политехнического института по специальности автоматизация и комплексная механизация химико-технологических процессов. Через год пошел в армию. Служил танкистом в учебке ПГТ «Десна». Мне плохо давалась специальность механика-водителя. Я тогда при неудачах убегал в лес, позже вернувшись, осознавая ответственность перед присягой. Относились старшие чины к этому нормально. Затем продолжил службу в оперативном отделении штаба дивизии писарем-чертежником. Так я дослужил им. Один раз заработал дисбат, отсидел сутки за пьянку с ребятами особого отдела. Перелез через забор, хотя мог спокойно пройти через КПП, тут меня и схватили. Было желание повеситься. Был ремень, но у меня с ним нечего не вышло. Однажды после учений меня отправили в командировку, и тогда, во время учений меня сбила машина. Потерял сознание, очнулся в лесу в окружении людей. Приходя в себя, чувствовал электрический ток. Повреждение было незначительным – трещина в ноге. «Дедовщины» в армии у нас не было. Друзья по службе были, но я их не помню, только по фотографии, оставшимся с того времени. В армии любил фотографировать. Вернувшись с армии, приехал в Калужскую область, родину моей бабушки. По пути встретил девчонку Наташу, приехал вместе с ней, у меня с ней был роман в лесу. Когда учился в школе – интернате меня изнасиловали две девчонки Наташка и Элка. Они менялись местами и партнерами из соседней комнаты. Они были городскими. Мне тогда было 17 лет, им по 14. После армии отношения с ними прекратились. Служил я в Черниговской области, и, погостив две недели у своего знакомого Володи Писарева в Калужской области, поехал домой, отвезя подругу к ее родителям. Дома я устроился на работу аппаратчиком на «Стеклопластике», параллельно учился на вечернем отделении того же института. Через два года женился в 22 года на Татьяне, фамилии уже не помню. Перед свадьбой наградила трипером. Мать ее работала парторгом, отец директором колхоза, ей было 23 года. Я пообещал ей развестись. Через два года так оно и случилось. Я хорошо учился, рисовал, делал чеканки. Пока мне мою жизнь легко вспоминать. А вспомнил – ее фамилия была Загоруйко. Давай прекратим, ты должен учитывать мое психологическое состояние.
Вовка Синицын. Второй рассказ.
После армии продолжал учебу в институте. Закончив институт в 1981 году, я поехал в профилакторий и познакомился там с будущей моей второй женой Викой, ей было 17 лет. Мне к этому времени 26. У меня там было четыре подруги, но женился я на ней. Свадьбу сыграли в том же году и поступили вместе с ней в один институт, Волошировградский Машиностроительный по специальности химика-технолога. К этому времени я написал уже специальную теории. Распределения случайных величин и общую теорию. Тогда же я подал в банк идей СССР, а в разделе СССР компьютерный банк мира идею по созданию прибора, определяющего движение в пространстве или нахождение в состоянии покоя. Математически обосновал возможность существования такого прибора. Позже мне пришло извещение, что, моя идея внесена в компьютерный банк мира. Работал я позже начальником смены цеха 39/18, и после окончания второго института старшим начальником смены производства себоциновой кислоты. Потом пригласили на «Стеклопластик» зам. начальником цеха №2. И чрез полгода на выборах избирают меня начальником цеха. За время своего руководства на должности инженера-технолога занимался рационализацией, изобретением и организации людей на новой основе, экономической. За что меня и невзлюбило руководство «Стеклопластика». Профсоюзный комитет обвинил меня в плохой организации работ, направленной на экологию. Причем необоснованно. Я сам попросился работать зам. начальника цеха сжигания отходов стеклопластика. Но при переходе на новые методы демократии ушел через год и организовал цех по производству шлакоблока. Стал директором фирмы «Контакт – 2». Проработал 2 года, принял друзей на работу. И один из друзей, Олег, из-за того, что я его выгнал за пьянку, меня обжег. Получил 40% ожогов, пролежал в больнице 2 месяца. При ожоге умерла подруга Олега Наташа. У меня родился сын Антон в 1987 году, а в 1992 году дочь Ольга. После ожогов организовал частное предприятие «Дина», став директором этой фирмы. Занимались посреднической работой и сотрудничеством с другими фирмами. Дела шли хорошо, за что и навлекли на себя рэкет. Сначала они требовали 200 долларов в месяц. А через 3 месяца, избив меня возле Донца и угрожая утопить в реке, потребовали 1000 долларов в месяц. Я отказался. За что последовали неприятности со стороны рэкета и СБУ. К этому времени мои нервы не выдержали, и я попал в психиатрическую больницу. Начались первые галлюцинации, мне казалось, что за мной следят. Мне казалось, что по телефону прослушивали меня электронными жучками. Пролежал в больнице 4 дня с галлюцинациями. Мне казалось, что тогда на мне проводили псих атаку по поводу правильности деятельности моей фирмы. Отпустив меня, но галлюцинации продолжались еще месяц. За время моей болезни меня замещала жена. Тогда ее надули на круглые суммы и украли много товара, в результате чего я влез в долги. Начались угрозы по телефону, в результате чего моя жена меня бросила, а теща выгнала их квартиры, потому что я у нее проживал. Для организации фирмы мы продали квартиру за 6,5 тысяч долларов. К этому времени у нас была большая сумма денег, машина и дом в Штормово. Все это прогорело. Началась за мной погоня тех, которым я должен. Меня избили в лесу Лисичанска, а затем на квартире у одного старика, сдающего мне квартиру. Избили до бес сознания, попал в реанимацию. Тут окончательно у меня поехала крыша. Жить негде, питаться нечем, денег нет. Раздет до трусов, из комнаты все вынесли. После больницы случайно попал в церковь Рэме. Прожил у Ирины, верующей из этой секты полгода. При изучении Библии начались новые галлюцинации. Мне казалось, что я – Иоан Богослав. Тогда я написал откровение семи громов небесных, которые говорили мне голосами своими о будущем, которое должно произойти вскоре со мной и другими людьми, несколько молитв. Жениться на Ирине не решался. В августе 1997 года меня забрала к себе в Норильск Люся, которая познакомилась со мной в больнице, когда я был избит. Она дала мне денег на дорогу, а сама осталась здесь. Я поехал жить к ее сыну на квартиру. Сын был в это время в Северодонецке со своей семьей, и в Норильске мне пришлось жить самому. Мне предложили там должность инженера-электрика на электростанции. На десятые сутки у меня начались снова галлюцинации. Мне казалось, что я находился на чужой планете, что я глубоко зарыт под землей, я – собиратель звезд. В квартире я разгромил радиоаппаратуру и мебель. Все свои труды, которые я взял с собой, оставил в лифте: специальную и общую теории распределения случайных величин, теорию микро вероятностей, которую я написал в 1991 году, теорию многомерного пространства событий и написанную мной попытку познания мира, откровение, три послания северодонецкой церкви Рэма, заклинание, которое я составил из сочетания слов и написанное мной стихотворенье, документы. Я оказался на десятом этаже, ранее опрашивая население про пригодность кислорода для нормального дыхания, затем меня забрала «скорая» и поместила в психиатрическую больницу Норильска, где я пролежал месяц без сознания. Через два месяца меня нашла Люся и отправила в Северодонецкое ПНО. Там я стал на учет у психиатра и лег для дальнейшего лечения. С тех пор три. пять года я лечусь от шизофрении. Расскажу позже о своих видениях, снах и переживаниях в состоянии депрессии.
Вовка Синицын. Третий рассказ.
После армии продолжил учебу в институте. Закончив институт в 1981 году, я поехал в профилакторий и познакомился с будущей женой. Первые галлюцинации начались пять лет назад, в начале 1995 года, когда лисичане поставили 6 тонн бракованного товара, а СБУ его конфисковала. Начались разборки, чей товар, откуда, почему поставили без оформления документов. Расследование закончилось для меня благополучно, я им все объяснил. Они меня отпустили с миром. Прихожу к теще. Она говорит, что может за мной будет слежка, после чего в меня вкрались первые сомнения. Лисичане, узнав, что товар находится, не в СБУ начали возить по своим друзьям из прокуратуры, в надежде найти след, чтобы забрать товар со склада СБУ. Однажды, возвращаясь с Лисичанска, у меня разболелась голова, и защемило сердце, я подумал, что у меня что-то с сердцем. Они посоветовали мне заехать в больницу снять кардиограмму и сделать укол. Это был февраль 1995. Снятие кардиограммы показало, что с сердцем у меня нормально, но обезболивающий укол все же дали. Лисичане отпускают меня домой, а сами уезжают, предварительно взяв с меня расписку на сумму 9 тысяч долларов, в случае если товар не будет забран с СБУ. Я ушел домом пешком. Вдруг по пути резкий провал в памяти, как – будто я оказался в другом пространстве, появилось четкое ясное видение, что меня подставили. В голове крутились всевозможные варианты этой подставки. Лисичане оказались подсадными утками, с ними я познакомился в подвале МВД, когда всех крутых «беркут» собирал в подвал для выяснения обстановки в городе. С такими мыслями я пришел домой. Теща сообщила о предстоящем разводе. Это добавило к моим галлюцинациям дополнительное видение в виде фобий, страх перед будущим. К вечеру я уговорил тещу оставить меня в квартире одного, для того, чтобы предпринять попытку к самоубийству. Жена с детьми в это время жили у сестры. Я начал травиться таблетками «эспираль». 30 таблеток. Сразу же начались галлюцинации, что со стороны внешнего мира за мной следят и не дают выйти наружу. Я снял ремень и начал душиться. С правого уха пошла кровь, лопнула перепонка, но сил задушиться так и не хватило. Затем закрылся на кухне, включил газ, 4 камфорки. Сидел и ждал, когда засну, но сон не брал и газа не слышал, пошел проверить есть ли газ, зажег спичку – оказывается газ в это время, был отключен. В галлюцинациях я проходил всю ночь, время, от времени попивая кофе, чтобы рассеять страх. Затем в отчаянии я начал в туалете палить все документы. Услышали запах соседи, вошла теща, потушила пожар. Она поняла, что у меня сорвало крышу, закрыла меня на ключ и сказала, чтобы я никуда не выходил до ее прихода. Но я через соседское окно вылез на улицу. Город мне показался страшным, чужим, люди как роботы. Я отправился, куда глаза глядят. Мне казалось, что все за мной следят. Утром я вышел, проходил до вечера. Затем вернулся к теще, которой дома не оказалось, и я попросился к соседке переночевать. Они уложили меня в постель, принесли чай, но я не стал его пить, думая, что это – яд. Ночью была бессонница. Светящиеся точки с окон соседского дома я принимал за нити слежки. Я все ожидал своего убийцу. К утру я решил выйти на кухню попить воды, увидел там ножи. Я подумал, что их приготовили для меня, чтобы зарезаться. Я их выбросил через форточку на улицу. Когда включался холодильник, мне казалось, что это сработали приборы слежки. Утром я снова начал ходить по улице, выкрикивая прохожим, что бы те не подходили ко мне, я - заражен. Потом подошел к подъезду, решил успокоиться, я понял, что за мной приедут. Сел на ступеньки, ожидая милицию. Милиция появилась почти - что сразу, уговаривая пойти с собой, припугивая пистолетом. Я согласился. С ними стоял санитар. Они позвонили в квартиры площадки для снятия показания понятых, но с каждым из соседей я увидел добавочно еще людей. Меня посадили в «скорую» и привезли в ПНО. Сразу привязали, дали укол в ногу и поставили капельницу. Милиция давно ушла. Но казалось ее присутствие. Через время все утихло, и вошел зав. отделением Николай Григорьевич, произнеся фразу: «Начинаем психатаку». После этого началось резкое рассаживание психов возле меня. Через время вдруг я оказался в пустой комнате, и мне стало казаться, что комнату должны сейчас поджечь от замыкая в электролампочке. Потом туман в голове, потерял сознание. Очнулся на третьи сутки, попросил пить. Меня спросили как у меня дела. Я сказал, что все прошло. Наутро меня отпустили по моей просьбе. Я пришел к куму, искупался и пошел домой. Но к вечеру мне показалось, что парализовало полголовы, на языке появились прыщики. Потерял зрения, как результат отравления. Моими делами фирмы занялась жена. Я начал искать квартиру для переселения и чтобы не видеть как будет валиться фирма. Найдя одну комнату, я вселился в нее. К вечеру я сел на диван, но мне показалось, что из-под дивана кто-то ойкнул. И в следующие разы как я садился на диван, появилось тоже ойканье. Я начал искать пришельца, но решил, что это полтергейст. Опять упало зрение. Начал слышать голоса на балконе, кухне, ванне. И с испуга бросил квартиру, понимая, что комната тоже подставка. Хозяйка сразу со мной с радостью рассчиталась. Пришел к теще, лег спать. К утру слуховые галлюцинации повторились, но потом исчезли. Два месяца я ходил под этим отравлением, предполагая, что исчезнут галлюцинации. Но слежка не прекращалась. Обдумав ситуацию, я снова понял, что надо искать квартиру, были угрозы по телефону. Переехал жить к подруге детства Татьяне. Пожил у нее 2 месяца, но там приревновал муж. Я пошел жить к другу Сергею, в пустую однокомнатку. В состоянии депрессии я прижил там несколько недель. В конце концов, мне пришлось идти жить в логово врагов своих. Жил у Екатерины с ее мужем, частями отдавая долги, занимаясь бизнесом по реализации красного кирпича и другими посредническими работами. Как выяснилось, жену с тещей сильно запугали, и им пришлось расстаться с большой суммой денег, машиной и гаражом. Меня должны были убить. Первыми приехали лисичане, вывезли меня в лес, подвесили за ноги на дерево, начали избивать. Перебили несколько ребер. Затем отпустили и оставили клеймо затушенной сигареты на левой руке, чтобы я их помнил всю жизнь. Пригрозили, чтобы я их не разыскивал, а если нужно они найдут меня сами. Отойдя от побоев, я продолжал заниматься бизнесом. Закрутил операцию с ОРСом, комбинатом, «стеклопластиком» на большую сумму, операция удалась, но не полностью – один миллиард купонов остался в долгу у ОРСа. Я завершил бы операцию, если бы не вмешалась жена с тещей, они отдали деньги лисичанам. Таким образом, рэкетиры выманили у них 16,5 тысяч долларов. Меня же бросили на произвол судьбы. Но через время наехали луганчане на разборки по поводу 5 тысяч долларов. Поняв, что денег у меня нет, они меня бросили. Через время я нашел отдельную квартиру в том же доме, что и Катерина. Переехали жить к старику Ивану (сам он жил в Кабаньем). Екатерине это не понравилось, так как думала, что я проворачиваю дела без нее. Вступив в сговор, с местным рэкетом, они организовали наезд. Это было в декабре 1996. Екатерина сказала, что меня ждут ребята по поводу какой-то сделке. Они назначили встречу возле «Детского Мира». Дала мне их приметы. Пред этим зашел к Галине Ивановне, объясняя ситуацию. Она нагадала по картам большие неприятности. Уходя от нее, я подошел к «Детскому Миру» и увидел их с видом типичных убийц. И решил не встречаться с ними, ушел. Через три дня они ждали меня в квартире. Завелся разговор, я попросил ребят купить бутылку, что они и сделали. Начались разборки. Всунули мне какие-то липовые расписки и начали требовать от меня долги. У меня ничего не было. Они меня избили, раздели до трусов и вытащили все с квартиры, кроме документов. Окровавленный я был доставлен в реанимацию. Пришел там, в сознание, понял, что мне нужно во что-то одеться. Помогли друзья. В это время меня познакомили с Люсей из Норильска Галина Ивановна. Она пообещала забрать меня в Норильск. Перед избиением меня пригласили к себе в церковь Рэмо евангелистов. После больницы я был там. Там я познакомился с Ириной, она меня пригласила жить к себе как брата. Но в первую же ночь мы были с ней и так далее. В ее квартире я начал гоняться за сатаной. Он приснился мне во сне. После сна я его присутствие почувствовал. Пока я гонялся, подошла ко мне Ирина и предложила мне ПНО. Санитары забрали меня. Четыре дня я был в галлюцинациях, произошло раздвоение личности. Я лежал на койке и одновременно находился на кухне у Ирины. Ирина навещала меня. На четвертый день меня отпустили. Пока я жил у Ирины, казалось, что я нахожусь внутри солнца, сплю на постели и должен спать очень долго. Открываю глаза, а на стене надпись «ад». И так продолжалось многократно. Я встал и начал ходить как робот, что-то рассказывая Ирине. Она решила меня успокоить. Мне казалось, что я нахожусь в отдельной квартиры, далеко от нашей планеты. Смотрю в телевизор и думаю, как это землянам удается передавать информацию на далекие расстояния. Я думал, что я – бог. Я хожу по звездам и все время, наклоняясь, подбираю звезды. Однажды, пока лежали в постели с Ириной, она сказала, что видит домик на потолке. Я рассказал Ирине, что в этом домике спим мы, а нас время от времени посещает бог со своим сыном. Мне казалось, что на какой-то планете меня встречают как героя. Я – инопланетянин, выполняю на Земле миссию. Потом казалось наоборот, что я – сатана. Сижу в квартире, пью, гуляю. Черти выполняют за меня работу. Но составлен заговор против меня. Подослали домработницу Ирину. Мне кажется, что она меня замораживает. Помню себя в космосе, в камере с окном. Давай закончим.
Вовка Синицын. Четвертый рассказ.
Пока Ирина ходила на работу, я читал библию и пособия к ней. Но однажды, мне вдруг показалось, что я жил раньше 2000 лет назад. Начал обдумывать, кем я тогда мог быть. И буквы первых слов – Ирина, Оля, Антон, Наташа (левая дочь моя) составили имя Иоанн. Я думал, кто же может быть еще на букву н? Это могла быть Надя, которой попал после Ирины и могла быть Наташа, сгоревшая в пожаре. Это привело меня к тому, что начал писать откровения о семи громах, которые я слышал во время пророчества, давшего мне духом. Так же написал несколько молитв. В церкви Рэмо я вел себя необычно, даже странно мне казалось, что ключ Давыдов у меня. Я сказал об этом пасору, а он удавился о каком ключе идет речь. Но Ирина поняла и отвела меня домой. Там я сказал, что мы обладаем огромной силой и можем вывести духов. Мы стали посреди комнаты, я ей объяснил ритуал. Она упала на пол плашмя крестом, что после этого произошло, не помню. Я был в ведении, очнулся на второй день. Перед пробуждением мне снились иные цивилизации и будущее нашей земли. Когда я проснулся и попросил можно ли мне сновидение записать, мне ответил голос в голове – не переживай, что ты увидел – сбудется, но через некоторое время ты это все забудешь. Что и получилось. Мне сказали: закрой нос и не дыши, терпи до последнего, даже если я буду терять сознание, мне запретили открывать нос. «Мы тебя спасем, выведя из сложнейшей будущей ситуации. Тебе на сегодняшний день 7 лет». На этом галлюцинации закончились. Я рассказал об этом Ирине. И она рассказала свои галлюцинации. С тех пор у нее появилась осторожность ко мне. Что от меня надо избавиться. Церковь ей подсказала, мол, брат с сестрой в одной комнате жить не могут. Она меня выгнала. Я крестился в церкви Рэмо, меня в «Садко» окунули в воду. Это было в июне1997 года. Я перешел жить к Надежде. Которая, еще ранее приглашала меня жить к себе, в расчет на будущее замужество. В надежде прожил два месяца. Согрешил на даче. Потом ей надоела неопределенная жизнь, так как я не собирался жениться. Церковь порекомендовала меня бросить. Галина Ивановна нашла мне старушку в частном секторе, у которой я жил год. Галлюцинаций не было, церковь не посещал, принимал таблетки. В это время работал МП грузчиком. Когда жил у Нади, приехал брат от Люси и дал деньги на поездку в Норильск. Я с удовольствием поехал, попрощавшись со своими детьми. В это время мне казалось, что таких сильных как я четыре человека на планете. Я сказал своему сыну, что буду телепатически поддерживать с ним контакт. Поехав в Норильск, там меня встретил младший брат Люси и поселил к старшему, который был в Северодонецке. В квартире я побыл 10 дней, посетил баптистов, читал библию. В Норильске был полярный день, телевиденье работало сутками. Однажды проснувшись, я понял, что нахожусь на какой то субстанции. Начал обследовать, ходил, как робот слова не вязались, еле мог читать. Подумал, что меня заслали на другую планету. Осмотрелся, обнаружив какой-то предмет. Я взял его, восприняв за оружие, которым мне следовало обороняться. Так же увидел инструкцию по пользованию этого оружия. Когда начал читать, понял, что слова не связаны. Я попытался выйти из комнаты, но ничего не вышло. Решил выйти на улицу, проверить есть ли кислород и живые люди. Обзвонив несколько квартир, мне ответили, что все в порядке. Вышел на улицу, убедившись в положительном. Сделал проверку. Я пошел в город. По дороге шел как робот – уши слышат, но не видят: а глаза видят, но не слышат. Шел куда подует ветер. Я зашел в болото, по пояс в воде. Была высокая трава, с помощью которой я оттуда вылез. Посидел возле какого-то костра. Я шел посреди дороги, а две машины одновременно промчались возле меня. Но я возвращался домой. Вернувшись, начал смотреть телевизор. А там мне казалось, что расхваливали меня за какой-то подвиг. Я начал ставить всю аппаратуру в центр комнаты и по ней бродить. Залез на шкаф, начав его валить. Потом я слез, пошел в спальню, посмотрев там, в окно – во дворе какие-то ребята играли в теннис, но без мяча. А в окнах дома, напротив святящиеся точки. Я начал налаживать телепатическую связь с людьми, которых не видел. Они ответили, что у них должны произойти выборы президента. Есть 4 кандидата, спросили меня, кого бы я выбрал. Я им ответил, что от моего выбора ничего не изменится. А когда я спросил: зачем меня отправили на другую планету, они ответили, что я нахожусь глубоко под землей. Я отключился. Помню, как катался по полу, были страшные галлюцинации. Я опять вышел на улицу, и мне снова показалось, что я – собиратель звезд. Побродив немного, я вернулся назад. Начал читать свои теории и мне показалось, что я должен их кому-то отдать. Тогда я собрал все, взял большого медведя и маленькую куклу, посадил в лифт и отправил на первый этаж. Сам же с галлюцинациями попал на девятый. Тут меня застала милиция со «скорой». Меня спросили, что я тут делаю, и я им ответил, что приехал на соревнования по карате. Они меня вывели, побивая палкой, и я вскочил молниеносно в машину. В «скорой», когда мы ехали, мне казалось, что я лечу над солнцем. Привезя в больницу, меня привязали. А я с криками каратиста вращался в разные стороны. Потом отключился на месяц, временами просыпаясь. В комнате кроме меня никого не было. Видел единственный сон – я привязан к кровати, передо мной открытая дверь. Затем моя кровать подымается, а впереди подымается икона Николая Угодника с Христом. Через месяц меня в тяжелом состоянии перевели в другое отделение, где я провел еще месяц. Когда жил на квартире, все свои вещи повыбрасывал. Но из церкви Свидетелей Иеговы мне принесли одежду. Врачи сказали, что надо мне уезжать отсюда, мол, я не выживу. Когда я вернусь, посоветовали обратиться в ПНО. Затем меня нашла Люся, дала денег на обратную дорогу, временные документы. Когда выпал снег, меня на самолете отправили домой. С трудом, добравшись до Северодонецка, не обнаружил Надежды. Мне разрешила одну ночь переночевать Ирина. А на второй день спал у Надежды, так как ключ от ее квартиры мне дал ее сын – Руслан. Месяц я пожил у нее, подрабатывая на дачах. И в тяжелом состоянии обратился к психиатрам. А те меня отправили в ПНО. Это было 1997 году в октябре – ноябре. Мне начали оформлять группу.
Вовка Синицын. Пятый рассказ.
Положив меня в больницу доктора, я находился в депрессии там 3 месяца. Через время пришла проведать Надежда. Она посоветовала, чтобы я оформил группу, но врачи знали это и без нее. Оформив группу, мне дали общежитие, позже. Надежда думала, что я женюсь на ней. Но так как у меня этого намерения не было, она выгнала. В состоянии депрессии я провел 98-99 годы, временами появляясь в общежитии, которое мне дали врачи. Лечась таблетками, галлюцинаций не наблюдал, но постоянно появлялись бредовые религиозные идеи. Навязчивое состояние довело до того, что я должен был бросить даже такую несложную работу. Пытался наладить связь с женским полом, но ответ был категоричен. Я искал женщин среди больных, но их родители всегда отказывали. То обстоятельства, то я жил в общежитии. Мне не давала проводить женщин туда, так как всегда был напарник по комнате. В общежитии процветало воровство и часто у меня крали деньги. Поэтому я снова попадал в больницу. В больнице я всегда чувствовал лучше, чем на свободе. В мае 1999 года я освободился из больницы, и на воле провел около недели. Времени свободного было много, и я начал изучать психотерапию, пытаясь разобраться в сути моей болезни, так как врачи до сих пор не решили сказать, чем я болен. Ранним утром, проснувшись, я взглянул на ладонь левой руки, в центре ее мне показалось, что пульсирует часть тела, будто бьется сердце. Я пошел к психиатру, объяснив сию историю. Она быстро отправила меня в ПНО. Там я оказался в возбужденном состоянии. Когда я лежал в палате, ко мне зашла шизофреничка Лена. Я сразу стал понимать, о чем она говорит. Она сказала, что ей разрешено войти в палату и объяснить в чем дело. Она сказала, что имеет связь с космосом, со многими колдунами. И каждое ее движение тела – это посылаемые знаки тем или иным ведьмам. Все они – могущественны. Но она особенно выделила Светляшку, якобы соперничуюся в силе с этой Леной. Но и меня она считала не из простых. Далее, когда она вышла, я пошел вслед за ней, и вдруг у меня завязалась связь с космосом. Я начал разговаривать с невидимыми существами. В таком состоянии прошло несколько часов. К вечеру все прошло. Утром санитары отвели в 4 палату. Точно помню, что я нормальным пришел в палату, а ребята говорили, мол, бревно. Лег в постель, начал читать книгу, которую я взял с соседней кровати. Начало мне понравилось, но до конца прочесть не успел, потому что ее забрал хозяин. В этой палате лежал парень, читающий новый завет. Он прочел о Валааме, о сыне Валаака, и я понял, он читает не правильно. А так как я хорошо знал Откровение, посоветовал читать эту книжку. А сам только прислушивался. Вдруг я отключился. Виделось – нас трое: я – Бог, привязанный к постели, все время интересующийся, почему так получилось, а также его сын. Бог все время объяснял людям, что время в пространстве изменять и смещать нельзя. Шла речь о моих теориях. Я услышал, что кто-то приглашает сатурнян. Кто-то сидел на тумбочке, и приглашает землян к сатурнянам. Мне казалось, что мы летим в пространстве, а мимо нас появляются люди. Я понял, что это – люди каким-то чудом, опередившие время. Они знали наперед будущее. И приглашали к себе рассмотреть это будущее. Все совпало. В это время положили больную с маниакально-депрессивным психозом. Она все время расхаживала по коридору в состоянии маниакальности. А бог, который лежал рядом, все время ее за это упрекал. Мол, почему она разбалтывает вселенские тайны. Санитары мне казались в черных очках как бинокли и хотящие от нас скрыть что-то затаенное. Через время я оказался в 4 палате, были: Вадим (тридцатилетний паренек) и кто-то еще спал. Вадим начал мне толковать чего люди хотят. Неспокойно вел себя я, так как мне мешала Ленка, которая затеяла игру. Мне казалось, что все стоят в кругу и хотят выиграть конкурс. Я чувствовал себя плазмой, ее разговор заставил меня дотянуться к ней рукой и закрыть рот. В это время начал приходить в себя. Мне казалось, что я на велосипеде еду, но вдруг меня останавливает толпа, спрашивает, куда еду я. Я ответил, что гонюсь за сатаной. Но они мне сказали, что мы посмотрим кто сатана на самом деле. И тут я понял, мол, речь идет обо мне. Я начал оправдываться. Они сказали – время покажет. Мне пришлось уехать от них, в расчете им доказать обратно. Прошло несколько времени. Помню, как меня развязали, и я в первый раз встал с кровати. Встал как робот, чувствуя каждую клеточку под электрическим током. Больше ничего не помню. Временами осознавал, что я в санитарной машине куда – то еду. Очнулся в Сватово. Как выяснилось в бредовом состоянии находятся три недели. Когда пригласила меня к себе лечащий доктор, она объяснила, мне где я. Она сказала, что у меня шизофрения. Мол, у меня еще будет появляться галлюцинации, которые со временем могут исчезнуть. Звонила раньше теща. В Сватово я находился 2 месяца с чувством, что это все подстроенно. Все подают какие-то сигналы, когда смотрышь в окно видишь галограмму. Меня отправили домой. В Северодонецке с нормальным состоянием я пробыл 1,5 месяца, после чего опять потянуло в больницу из-за депрессии. Таким образом я провел год. Однажды ночью я решил провести психатаку над неким больным. Однажды ночью я не спал. Слышу, что вскочил Женька, взволнованно кинувшись к выходу, дабы убедится кто был раньше в этой комнате. Я сразу понял, что ему что-то причудилось. Настало утро, я к нему спокойно подошел и тихим голосом сказал, чтобы он не переживал, то что с ним происходит должно произойти, это, мол, не СБУ и не милиция. Мол, мы знаем как тот попал, и что он много пил. Но он талантлив, а таких терять нам не нужно, мол, нужно бросить пить, иначе вместо нужного укола санитары дадут не тот укол. В если будет хорошо себя вести, то его отпустят, но нас не бойся. Через определенное время он изменился в лице, на меня смотрел косо. Взял тетрадь и начал читать последние свои записи. Оказывается он поэт. Мы вышли в коридор с его записями. Подошел Юра. После того, как он прочитал в записях фразу, которую написал Женя “В душе я поэт, а остальное дерьмо”, Юра ему сказал, что Женя ошибается, что тот дерьмо – а не поэт. Женя изменился в лице, стал ходить в припрыжку. Я понял, что с ним должно что-то произойти и очень скоро. Психи – лучшие актеры. После завтрака в нашей комнате собрались: я, Боря, Вова, Лариса и еще одна женщина. Я с Борей играл в шахматы. Тут Женя крикнул мне: “Вовка – повернись”. Я поворачиваюсь к нему, смотрю он сидит на спинке кровати, в левой руке держит нож, и приставив его к вене правой руки. Я понял, что он хочет коситься и громко крикнул “Санитаров”. Но Женька и пошел коситься – кровь брызнула во все стороны. Через время прибежал санитар, увидя происходящее. Забрав Женьку, они зашили ему руку и положили привязанным в 4 палату, предполагая, что у него “белая горячка”. Через время я подходил к Жене, спрашивал его самочувствие, а тот твердил, мол, я стукач и работаю на больницу. Я понял, что психатака сработала. Через три дня Женю выписали, тот подарил мне стихи на память. В городе его я позже встречал – у него складывалось впечатление, мол, я за ним слежу.
Утренние встречи.
Мы с Вовкой целую неделю созревали его больную идею пойти на собрание свидетелей Иеговы снимать девок. И вот сегодня там очутились. У входа в орендуемый зал свидетелями ГИАПа нас встретили два распорядителя с табличками на груди, мы с ними за руку поздоровались. Пройдя в середину мы подсели к одной девчонке, которая там была с мамой. Все началось со свидетельской песенки. Все встали, нам один парень дал книжку с нотами и словами, заиграла музыка – свидетели запели. Вовка начал подпевать им, а я ему на ухо шепнул, чтобы он этого не делал – иначе у него сорвет крышу. После песнепения была всеобщая молитва. На сцену вышел их брат и начал говорить от лица всех присутствующих с господом. Все опутили голову и внимали. Я смотрел опустошившиеся лики и на Вовку. После молитвы люди сели. На сцене оказался другой свидетель и прочитал доклад о том, как сохранить честь в этом лукавом мире. Минут десять я его слушал, а потом стало невыносимо тошно. Я сказал Вовке на ухо, что увидел на собрании своего соработника, который является в организации некрещеным возвещателем, то есть проповедником. Девочка рядом постоянно усехалась тупым шуткам и крюкам этого докладчика, противно хмыкала над грехами моего мира. После доклада была еще одна песенка. Все встали и запели. После чего началось изучение “сторожевой башни”. Нам эта девочка всунула “сторожевую башню”, а распорядитель дал второй журнал мне. Девченкина башня оказалась со многими пометками и подчеркиваниями. Взошло на сцену два свидетеля – один читал, другой задавал вопросы, которые были подтекстом. Все пометки из библии, которые читали свидетели, люди тчательно проверяли по своим библиям, как бы их братья не соврали. Такая нудота – со сцены прочитают один абзац, а потом задают вопрос, заранее размещенный в журнале, для тупых как в детском саду. Люди подымают ручку, к ним подходит свидетель с микрофоном, и человек как баран отвечает. Божьи овечки. Двадцать два абзаца я еле выседел. Потом все встали, спели песенку и помплились в своем репертуаре. На чем собрание было закрыто. Я встал, быстрее удаляясь от противной девченки, и пошел к сослуживцу.Поздоровался с ним, тот спросил обычно не хочу ли я возвратиться. Я пригласил на разговор за чаем к себе, но тот поспешил на проповедь. Встретил также двух знакомых свидетельниц, улыбающихся слащаво до ушей. Вспомнил эту девченку, с которой рядом сидел, и ушел. Все они сделаны по одному типу. По пути домой Вовка спросил меня, когда мы в следующий раз пойдем на это собрание. Я же ответил ему категорически.
Вовка Синицын. Шестой рассказ.
Через время поступил еще один больной. У меня началась бессоница. Этому больному слышались голоса. Тот просил совета как избавиться от них. Я ему сказал, чтобы нон подружился с голосами. В это время я 9 суток уже не спал. В голове крутились навязчивые идеи, которые привели меня к галлюцинациям. Я был на 3 режиме, ухаживал за старушкой, у которой нет ноги, а вторая парализована. На 3 месяце меня выписывают, я ухожу жить опять к той бабушке. Прошло 3 недели. Началось все с информации по телевизору, который регулярно просматривал. Мне показалось, что эта информация другого времени, и все это направлено в мою сторону, обсуждая меня. Обычная игра “Русское лото”, но она привела меня в бешенство. Все время крутится в голове число 666. А диктор все время это число поворяет. Мне показалось, что он меня называет опять дьяволом. Я со злости выключил телевизор, посмотрел в окно – мне показалось, что собираются люди вокруг дома, в расчете выманить меня из дома. Я позвонил теще, чтобы она немедленно приехала, забрав в ПНО. Через время она пришла. Она спросила меня – смогу ли я самостоятельно добраться к больнице. А мне кажется, что город хочет меня выгнать. Я решился идти сам, отпустив тещу. Идя в НПО, я чувствовал, что люди обращают на меня внимание. Недоходя к ПНО, я увидел, что меня сопровождает огромная черная собака. Она появилась из ничего и так же исчезла. Я пришел в больницу, позвонил. Но санитары мне не открывали. Недождавшись их, я решил идти куда глаза глядят. Вышел я в лес. Снял я часы, решил выбросить, так как думал, что ухожу в лес навсегда. По пути встретил поляну выжженного леса. Сел на пенек и начал любоваться природой, прощаясь с ней. Через время я опять пошел куда глаза глядят, в расчете, что никогда не увижу людей. Зашел далеко. Вдруг опять люди, а первая – знакомая из больницы. Она спросила меня куда я иду, не в Щедрищево ли. Я сказал – нет, иду прямо. Она ответила, что далеко мне идти. Через время я еще увидел двоих. Те прошли, как будто насмехаясь. Потом встретил еще одного. И когда он прошел, я решил посмотреть в его сторону. Посмотрел. Отвернулся назад. И снова посмотрел на него. Мне показалось, что он идет на одном месте. Я сделал 3 попытки убедиться, что это неправда, но оказалось обратное – он все время шел с одного и того же места. Думал, что от людей не избавиться. Через время я увидел дом без окон, дверь открыта, внутри темно. Перед домом стоит “мерседес”. Чувствую, что надо зайти туда. Я постоял, но пердумал. Позже слышу как меня кто-то отзывает. Я увидел женщину с мужчиной, которые спросили буду ли я заходить. Я ответил, что нет. Тогда они мне указали путь. Через время я попал на какое-то село. Я обошел его, выйдя на трассу. Деревнябыла почти пустая Я пошел по трассе, а автомобили, которые проезжали мимо, как бы фотографировали меня. В конце поселка я увидел кладбище. Я подумал, что меня приглашают туда. Но решил обойти кладбище и пойти в лес. Через время дорога кончилась, я пошел напролом по пустому лесу. Уже вечерело. Потом потерял сознание. Очнулся ночью на опушке леса, впереди дорога. Здесь начались видения – я чувствовал присутствие чудес, лешего. Мне показалась опушка картиной охотников на привале. Мне показалось, что меня за задницу щупает баба, оборачиваюся – дерево. На елку посмотрю – баба руки простяга. Так бродил часа два, пока не понял, что надо выбраться. Я пошел наугад по дороге. Вышел к какому-то поселку, залаяла собака. Думая, что они ловят вора, пошел обратно. Когда вышел на какую-то поляну, то увидел следующий лес. Этот лес был в километре от меня. Я пошел вглубь. Дорога вдруг закончилась. Решил повернуть обратно, но тут шел наугад. Думал, что заблудился. Но неожиданно вышел на трассу к Северодонецку возле Пурдовки. Я пошел домой. Была ночь, вдруг вспышка сзади, но небо чистое. Я подумал, что меня фотографируют с космоса. Затем вспышки появились сбоку. Перед Севеподонецком на тихом ходе без света подъезжает машина. Когда обернулся, она включила фары и набрала скорость. Потом точно такие же подозрительные машины, таки же маневром обгоняли. Так длилось до города. На улице я начал при встрече автомобилей раздеваться донага. Примерно от рынка я шел голым. Было темно. Слышались хихиканье людей. Пришел к той бабушке, но там мне не открыли. Тут начало светать. Я пошел к теще. Там рассказав небылицу, она выслушала и дала мне одежду, ключи от бабкиной комнаты. Я туда пришел, лег от усталости. Пролежал несколько часов. Включил телевизор, но он меня снова начал раздражать. Я его выключил. В 9 утра у меня начались небольшие слуховые галлюцинации, кто-то внутри меня шепотом со мной разговаривал. Я попросил бабушку вызвать тещу, чтобы та отвезла меня в РНО. Эта начала читать молитвы, а мне от них еще хуже. Решил приготовить завтрак, но вместо этого на кухне навел бардак. Еле дождался тещу со «скорой», которая отвезла меня в больницу. Когда меня спросили психиатры, что со мной, я им объяснил, что должен скоро умереть. Долго меня не расспрашивали, они меня положили в 4 - «надзорную» палату. Я понял, что сейчас должна произойти разборка среди психов, и кто-то меня покончит. Для того, чтобы это быстрее началось, я развязал одного из них. А сам лег, ожидая последствий. Сколько дней, таким образом, прошла не знаю. Позже очнулся – оказалось, прошло 2 недели, как всегда бродил. Через неделю сообщил, что я здоров, и мне можно идти. Меня отпустили. И пошел я не к бабушке, а на квартиру, которую выбила мне теща через исполком. В комнате навел порядок, установил кровать, два кресла, телевизор, холодильник, обеденный стол, постелил палас, повесил шторы, люстру и поклеил старые обои. Вот прошло 3 недели как я так живу.
Вода. Молитва. В. Синицына.
Отец мой родной и Истинный,
И сегодня я хочу принадлежать Тебе
И быть в твоем распоряжении.
Я открываю Тебе мои мысли и желания,
Чтобы Ты их направлял на истинный путь.
Чтобы не был я осязаем, как слепые стену,
и, как без глаз, ходил ощупью.
Спотыкался в полдень, как в сумерки,
Между живыми – как мертвый.
Освяти мои чувства и стремления,
Чтобы мне быть храмом духа Твоего,
Чтобы руки мои совершали дела Твои.
И ноги не бегут ко злу,
И не спешат на пролитие невинной крови.
Дьявол, вон из уст моих!
И из мыслей моих.
Ибо мысли твои –
Мысли нечестивые:
Опустошение и гибель на стезях их.
Вот рука Твоя, Отец мой,
не сократилась на то, чтобы спасать,
И ухо Твое не отклонено для того,
чтобы слышать.
И вижу я руку Твою надо мной,
И ухо перед собою.
И лицо твое повернуто ко мне,
Чтобы слышать.
Я возложил на себя правду
Как броню,
И шлем спасения на главу свою;
И облекся в ризу святости, как в одежду,
И накрыл себя ровностью как плащом.
И суд отступил назад, и правда приблизилась,
Ибо истина и честность во мне и
Не могут выйти.
И вот, завет Твой со мной,
Дух Твой, который на мне,
И слова Твои,
Которые Ты вложил, Отец мой, в уста мои.
И пусть мои уста говорят Твои слова благодати.
Пусть вся моя жизнь
Будет безраздельно соединена
С Твоей беспорочной жизнью.
Аллилуйя! Аллилуйя!
И теперь прошу я Тебя, Отец мой,
Восстань, светись, ибо пришел свет Твой
И слава Твоя взошла над Тобою.
Возведи очи Твои и посмотри вокруг, как я живу?
Ведь и я последнюю рубашку отдал врагам своим.
И семьи у меня нет,
и работы, и денег, и радости.
Ведь сатана украл детей моих,
И заточил он душу мою.
Мне назначили гроб враги мои,
И был мучим за беззакония,
И истязаем был и страдал.
Но не открыл я уста свои в
Знак жалости и немощи своей.
Но мои пути – Твои пути,
Но как небо выше земли,
Так пути Твои выше путей моих,
И мысли Твои выше мыслей моих.
Горы и холмы будут петь передо мной,
И все дерева в поле рукоплескать мне.
И это будет во славу Твою, Отец мой,
В знамение вечное, несокрушимое.
Аллилуйя! Аминь.
Я благодарю Тебя, Отец мой,
Что ты выслушал меня,
И то, что помнишь, что мне
Необходимо для сегодняшней жизни.
Хлеб наш насущий дай нам по сей день.
Да прости нам долги наши,
Как мы прощаем должникам нашим.
Отведи от искушения,
Но избавь от лукавого.
Аминь!
Вечерние встречи.
Дремотный вечер нового тысячелетия. За коричневым столом сидят трое: мужчина 45 лет с проседью, шизофреник, парень 25 лет, застарелый юноша, шизофреник, мальчик 11 лет, модно одетый школьник; едят виноград, играют картами. За окном кухни, где заседает дружная кампания, безограниченно снует редкий поток людского движения: кто на автомобиле, кто орет, кто просто и тихо перебирает ногами. Парень «ведьма», курит; мальчик «дурак», загинает карты; мужчина, «ведьма», пытается влиться в безоблачную игру восклицаниями типа «пора бы тебе выдать рукавицы». Время проходит, пора бы расстаться, темно за стеклом и страшно. Мальчик идет к себе домой, чтоб, помыв грязную посуду и положив ее в шкаф, лечь спать; парень, пожав руку двоим своим приятелям, ложиться в холодную постель, онанирует и засыпает; мужчина, побродив по городу заторможенной походкой, возвращается в свое общежитие, смотрит кино, принимает таблетку и засыпает. В городе идет мелкий дождь, настала ночь. Сонная ночь нового тысячелетия.
ОТРЫВОК ИЗ КАЛЕНДАРЯ.
НАРОД И АРМИЯ ЕДИНЫ (ЧИТАЛ Я ПИСЬМА НЕКОМУ СОЛДАТУ).
Слово за слово.
Город ночных огней, город, прорванный канализацией – мечта одиночки, блуждающего изгибами темных улиц. Здесь пивные компании надутого веселья, здесь ножи и заставки осветленной рекламы. К чему здесь стремиться, о чем мечтать? Лужи отражают муть лунного неба, мокрые лавочки остужают пыл задов пыхтящих и озадаченных кавалеров. В окнах куховарят озабоченно и целеустремленно, в попытке отвлечься от этого мрачного вечера. Город ждущих обрести яркое счастье, город торопящих запоздалую весну.
Начало войны было объявлено, последний лист на календаре отлетел в пол. Я маюсь в преддверии поезда, везущего на фронт. Некому меня провожать. Везде поцелуи, нежные обнимания. С эшелона машут руками голубые солдатики на пирон своим возлюбленным. Я забился в угол и наблюдал картину. Какая-то псинка лает в восторге от толпы, некто не останавливает ее радость виляющего хвоста.
Лениво махая рукавом из злаковых трав, японская девушка из западных провинций провожает ночью под восточной луной скачущего на гнедом жеребце своего возлюбленного. Император дал повеление собрать доблестных воинов у себя при дворе и выбрать из них лучшего, дабы отправить вместе с моряками на охрану груза, переправляемого на материк. Японка плачет и смотрит на узел завязанным до будущей встречи с вернувшимся из дальнего похода женихом. Соловей поет, свет от луны ползет по древним горам.
Пылыпко довго дывывся на видплыття чорноморського човна. Сонэчко так ласкаво посмихалося, що дытыны нэ вирылося, вин нэ розумив чого батько, нацэпывши шашэчку, удаляеться вид бэрэга, дэ пид червоною калыною розташувалася йих билэсэнька хатына. И столкнется параходик в море с крэйсэром «Дружба Народов. Мудрыи французики тэж вид сэбэ выставылы похлебку з ядэр та куль. Амэрыканци заинтересованы, щоб ихним самолетам давалы безпэрэшкоджуючу дорогу на Берлин. Тэж на тэж, раз на раз не прыходыться. Дэржавна Рада решает наболевший и острый, скажем даже злободневный вопрос о субсидиях. Пылыпкови повезло, його батько – военный. Маты Пылыпка – интересная женщина, берет кравчучку и идет на базар торгуваты «Мивиной», часто любовно напевая про себя: «Я - козачка твоя, я – дружина твоя. Панэ, полклвныку, мий (то-ли чорноокий, то-ли чорнобровый)». Колысь батько при СССР учил вместе с сыном: «Клен – ты мой, опавший», а напоследок, прощаясь з родыною, вдруг побледнел, изменившись в лице, запел: «Разпрягайтэ, хлопци, конив». Край песнями богатый, поддернувся дымкой, мирное сообщество европейских государств сказало, нет терроризму. Батькивщына, моя Украйна, також, как и твоя, требует сыновей любви; податкова служба вводит в медитацию наших бизнессменов, також як и вашых, робытныкы чесно платять в пэнсийный фонд, недавно банк выдал по пятьдесят гривен вкладчикам по сберкнижке до какого-то рядянського года. Можно было этого и не говорить. Багато хорошего, хочеться о хорошем. Човэн батькивськый плывэ по глади волн. Он затерялся в соленых водах истории и стал похож на корабль – призрак. Параходик часто бывает в зарубежных портах, из-за чего хохлы стали любовно называть его Летучим Голландцем. А лодочка плывет. Шел хохол, насрал на пол; шел кацап – зубами цап! Маты Пылыпка, його ранние матюки.
В ненастную погоду как голодный котенок, ищущий в шерсти сиську матери, с целеустремленной настойчивостью профессор Губкин читал в студенческой аудитории лекцию про расщепление ядра атомами. Это было вечером. Вечером того же дня Мария наблюдала их окна своего парижского любовника ионовую вывеску кино. Зачем ей было выезжать в Париж?
Спит на цветастой подушке усталый труженик. В новом веке он – хранитель ключей и сторож по совместительству. Игры прошлого как иконостас его основ разбухает на книжной полке. Таксист не знает куда ехать, он не помнит адрес усталого труженика. Смятые цветы, обковерканое солнце, в заброшенном котловане ржавый экскаватор. Летят стаи уток над украинскими гробницами. Краюха хлеба в тонких руках бездомного. Поля, поля и вновь поля. Раскрывается нутро у истории, издается трубный зов. Люди в китайских шлепках стоят в очереди за карасиками. Топиться Дрезден.
Креолки танцуют в варьете. Испано-язычные народы долбят излюбленную тему Христа. Волосатые ноги на столе, котлета окружена голубым цветом и в очках. Нашим языковедам открывается картина свободного распутства.
А как же дети? Дети растут в пороке, чтоб потом пойти на опыты. Чехов вкушает нектар из половых идей. Поверхностные размещение детского индивидуума давят ему на грудь, отчего та становиться впалой. А на Ямайке благодать. Чехов едет на Ямайку слушать фестиваль регги. Коктейли и травка. Обкурившись конопли, Чехов не хочет возвращаться на Родину – к этим побитым дорогам, к этим тупым бабам, к этим дебильным детям, изучающим его, Антона Палыча, по школам. «Хочу его» - вопит девица Екатерина из глубинки. Чехов многозначначительно молчит. На Ямайке благодарить. Приехав на Родину, Антон Павлович стал смотреть танцующих креолок по варьете, но это не восполняло ты пустоту, приобретенную им после возвращения с Ямайки. Его окружили дети, псы, коровы и дебилы. Если и есть мнение, что вырощенный в сфере коммунизма никогда не сможет адаптироваться к тому непонятному строю, который облек в туманность мою Родину, оно не верно. Время меняется, а люди остаются. Время – сбывшиеся планы. Для лишенного плана время останавливается. У Ильи Александровича время аккуратно срет в отведенном уголке, оставляя листы отрывного календаря – ведь и сам Илья Александрович по – своему аккуратен, хотя гости говорят, что от этих разбросанных листов квартира выглядит неопрятной. Я увидел систематизацию чисел, и прозрел – аккуратней Ильи Александровича в этом городе нет.
Бледный как злак царь Герасим слушает своего индуса в русских мехах, играющего мантры. Зловещий вечер нового дня по иудейскому лунному календарю всасывается медленно душой. Апартеидский ржавый мост железнодорожного полотна пуст. Нет людей. Они попрятались от оборотней. Царь Герасим печален – нет стрельца. Он слушает ситтар, мысли его далеко блуждают по полям неизведанного края. Человек, один их тех в монашеских рясах, явился к нему и запретил вечерние мантры как святотатство. Оборотни совсем обнаглели. Весна. Народ боится идти на реку. Царица Маша пьет горькую вместе с рабом, ложиться с ним на ложе, пока Герасим занят государственными делами, раб ласкает царицу. Все это не хорошо. Эра оборотней, водяных и Кащеев Бессмертных в рассвете майской ночи. Майская ночь. Герасим не торопиться гнать индуса, монах в шоке…
Домработница Настя, нажимая на кран, их которого течет горячая вода, моет полы. Интелегент Андрей курит на диване и следит за ее упругими ляжками. Он мечтает, как незаметно подкрадывается к Насте сзади, подымет ей фартук, и они сольются в любовном экстазе. Настя же думает о прибавке к заработной плате. Что из этого следует7 Романтики не будет. Андрей выкурил сигарету и выбросил свои навязчивые мысли, а Настя, справившись со своей работой, уйдет.
Доярка Фрося красит забор, подстрекая на невежливость соседских петухов. Солнце в зените. Плещутся в речушке желтые карасики. Трава под забором принимает капли синего цвета. Фрося знатна, у нее широкие бедра и большие груди. В юности ее лапали заезжие студентики- ветеринары, обкурившись травы. Где вы односельчане? Мужем Фроси стал неприметный парень по имени Федор. Он когда-то все время краснел и набухал в присутствии женского пола, а теперь Федя работает трактористом, развернул у себя во дворе хозяйство. Ему плевать на летящие над его кучерявой головой самолеты. Фросины груди колышатся в такт руке, покрасневшей от лета, которая держит кисть. На зло врагам, всем-всем Фрося даст отпор. И вот она красит забор.
Миры рушатся, только успевай собирать их обломки. На все снисходительно взирает со спокойных небес вечное время. Но говорят, что и ему скоро конец. Художник Апострофов рисовал сочные струи с девственных колготок и мечтал о заграничных аукционах. Один русский эмигрант заинтересовался его алкогольноотдающим творчеством и прислал Апострофову через интернет поздравительную речь. В ней говорилось, что эмигрант уже довольно испачкался заграничным. Апострофову дурь ударила в голову. Эмигранта замучила ностальгия по русскому. Апострофов начал паковаться. Два его дружка – ужасных в своем роде кривляки начали отговаривать художника от поездки за рубеж. Но Апострофов был неумолим. Создав рекламу своей фамилии, он постепенно пустился в ожидания. Купил старинный шкаф за полцены, сложил в нем ненужные книги и на глазах удивленной мамы спалил. Начал рвать обои на стенах и писать похабщину. Отрастил волосы и бороду. Перестал интересовать новостями. Мысль о грядущей поездке будоражила ему голову. Когда он почувствовал ток, то поехал в село.
Доярка Фрося красила забор, когда к ней сзади подошел волосатый мужчина. Она напряглась, пока не угасший инстинкт женщины подсказал ей, что необходимо выпятить задницу. Волосатый ей представился Апострофовым и попросил ее попозировать для будущей его картины. Фрося смутился. Она ожидала все, даже мельком бросила взгляд во двор, где не было мужа. Ну да ладно. Через время краски, отложившись на полотне, загустели и начали принимать определенный смысл. Апострофов возбудился. Но тут с тракторным треском на сцене дей искусства появился Федор и нарушил идиллию. Он посмотрел на страстно расцветшую Фросю, не горящие глаза Апострофова и гаркнул. Гарк возымел действие. Апострофов, пожав плечами на неотесанное русское, ушел, а Фрося в очередной раз получила порцию нагоняя. Федор припомнил ей и сено и солому. На село взобралась ночь, звезды выпятились из сине-черного бездонья.
Когда Левий и Андромуна вышли из своего дома, дабы проехать в маршрутке, они окунулись в застроенный работниками пейзаж городских уличек. В кармане Левия хранима была классика крепких сцеплений, а Андромуна незатейливо смотрела вокруг. Мода на новое отражалась в пакетиках проходящих мимо. Выгуливаемая собачка была занята справлением домашних потребностей – так что Жучка не лаяла. Левий сказал: «Я боюсь их, трансногих существ». Андромуна крепче сжала его ладонь. В маршрутке они ехали молча среди некрасивых мин и периодических остановок. Водитель крутил радио. При появлении дома, где жил их приятель, они вышли. Цокая железной дверью, приятель пропустив бывших пассажиров маршрутки в комнату. Левий и Андромуна присели рядом на диване, под ковром. Приятель повытаскивал из цветных коробочек разные фабрикушки, показал книги, включил музыку: приятель был тактичен. Ни одного нецензурного словца, словно слушаешь критику какого – ни будь эпизода. Эпизод был таков: скучающие гости не нарушали заведенный хозяином порядок бесед, они влипли в быт, а их приятель, открыв форточку, клеял раразнородные темы с глубокомысленным видом приверженца Будды. Когда время, исчерпавшись, опустозвонилось Левий и Андромуна вышли от приятеля с прилипшими образами мечтательного скряги в сторону застроенного быта, они смеялись.
Жил да был некогда достойный телефонист Нужный на улице Ком. Интерна, дом 2. Носил очки, значит, можно было подумать, что он читает, при том в плохом свете. В ус не дул, аккуратно вел слепых через будущую дорогу, в новой эпохе сменяя свое приличное лицо. Любил слушать рыбок на курорте в аквариуме. На призыв «Бэ» скрупулезно отвечал «Мэ». Рисовал откушенные яблочки, варианты опережали события. Когда иногда махина переезжала, кого ни будь слепого, телефонист давал ему номер, чтоб легче было запомнить. Например: 2-21 или 6-36 и тогда сочувственно сопереживал все нравившиеся ему колоритные моменты, проезжая на велосипеде мимо нарисованных на обоссаном в углу заборе цифр. В частности хороший был человек. Например, когда в трубе звучало «Шура…Шура, .. дура…», он чинил испорченный телефон. Однажды прельстился девственным запахом Инфузории Туфельки и женился на ней. Женат, двое детей. Влюблен. Но одноклеточный организм живет недолго, поэтому Нужный дарил ****е Розе подснежники на день всех влюбленных. Мне таких людей искренне ЖАЛЬ, поэтому ничего рассказывать вам больше не буду. Солите огурцы, тушите картошку, мои несколько товарищи. Вот такой он, этот огурец.
Я медленно и неторопливо наблюдаю, как прежние миры безвозвратно катятся в утро забвения.
Ненужность как комаха, ползущая по руке. Один нажим пальца – и нет ее.
А – 3а5. Без реклам.
Надежда, ночь за окном. Гаснут дневные звуки как трель многострадальной машины, долбящей наши мозги, уходит до вчера сегодня. Завтра будет завтра. А пока горит свет на кухне, пока елозит ручка об бумажку, которая от прикосновения кисти скрипит. Что мне тебе написать в уходящем сегодня… Луны нот, звездное небо, охлаждающей наши члены, дышит ветерок. Пачка сигарет лежит на цветастой скатерти. Две картины плоскостопно привинчены к стене. А включу-ка я радио. Диктор говорит о великом Кобзаре. Он, как и машина долбит мои мозги. «Земля, дэ Кобзар народывся…» Земля… Земля зыблется на ночном покое. Почему-то не слышны сверчки. Завтра будет утро. Радио скажет мне, что открыты пенсионные фонды, что, понастроены удобные квартиры в лучших местах Киева. Какие-то пьяные голоса смеются во весь рот, заполняя чванным и циничным звуком мою улицу. Работяги спят, убаюканные теленовостями и семейными борщами. Четыре стопы моей кухни. Фотографии, плакаты, картинки, печатная машинка на столе. Все это скучно. Все это в прошлом, обведенной за нос жизни. Урчит холодильник… нет, это сейчас, это в уходящем сегодня. Завтра мне покажет числом отрывной календарь. Греко католики тоже спят. А СПИД не спит. Ха – ха! Отражается лампа в кухонном стекле как залетевшая не туда какая-то моль. Повторяется одебилевший смех моих современников. Висит засвеченная фотопленка. Завтра понаедут сюда трактора, роя жилые котлованы с медными жуками. Великий Кобзар как Большой Тамагуко опрыскивал цветочки на дачной грядке какой-то и писал стихи. Я его прочел, мне он кажется извращенцем. Ну почему с ним так носятся, такого извращенца нет. Взять хотя бы его картины… Ну да ладно. О чем это я? Ах, да, об уходящем сегодня. Любовники жгут окна дома напротив, медленно и неверно относясь к подходящей полуночи. Она подходит всем. И сидячим труженикам, и их женам, тайно курящим по злачным углам, и их учащимся обалдевать от неизведанного детям, и уже подвыпитым мною голосам. Урчит холодильник, урчит троллейбус. Да, полночь не размерчикам подходит всем, а значит и маленькому в четырех стенах больших мне. Глаза. Ты щуришься. Разглядеть ли тебе мою протянутую на расстоянии почтового индекса ладонь? Здравствуй, как живете? Молчание. Протянешь ли ты мне свою ладонь? Виртуальная реальность. Как детская игра из компьютерного зала. Две гривны туда, две гривны сюда. Денег нет. Есть только безысходная польза. Польза это всего. От тружеников, от из жен, от спящих мальчиков и девочек. Они завтра не расскажут свои сны. А если и расскажут, то соврут. Я как могильщик с ручкой в руке. Заканчиваю эти сутки. Звучит похоронный рев, вдова оплакивает безвременно пропавшего родного, сыпется земля – и суток уж нет. Это ритуал. Мифологическая основа всех сказок. Ну, все, достаточно я надурил, опускаюсь в ночь своим сном. Пусть звезды закроются шторами, широкими крыльями, распахнутыми в четырех больших стенах. Спокойной ночи, малыш.
Возвращение бумеранга.
Долгая, тяжелая, безлунная ночь. По – раннему открываются рынки, где от вчерашнего дня прибыл товар. Урожай мыслей унесшейся эпохи. Остались лишь визиты повзрослевших детей, вскормленных старым дедом Пихто. Куда пойти? Однотипные строения, прямые пешеходы, известью побеленные деревья. Я как медный, надтреснутый колокол звоню в соседскую квартиру. Там сегодня, переполох. Как же, к ним пришел сумасшедший. Отдаю соседке Тане извещение о задолженности по электричеству, закрываюсь у себя. Рот на замок. События, наводнения проносятся мимо. Стена ползет на мой живот, диван принимает спину. Ну вот, вот и расстроился.
Чай и сигареты - для меня символы свободы. Ящики зданий, хранящих ящики белья, покрыли горизонт, в даль которого так осмысленно глядеть. Смотришь на эти коробки с дырами окон и критикуешь, куря сигарету, запиваешь ее чаем. Мир ортодоксальной архитектуры эпохи разделения социализма. Здесь живем, исследователи Шишкина. Слышишь, притаилось дыхание времени – это исследовательные мечты города стали упираться у посаженных в песке соснах. Трещит вертолет, со шлемом голубой ангел развозит визитеров. Им не преодолеть сил городского притяжения, даже в запасной глубинке какого- ни будь колхоза, скажем, Новая Заря. Я не говорю про свой город, интересного в нем только на сто пятьдесят тысяч жителей. Но из-за чего-то, по тем или иным причинам утвержденные кем-то идеи влияют периодически из городов на деревни. Для утверждения нужны визитеры, а селу полезен только фермерский труд, да и интересного в колхозе только на сто пятьдесят жителей. Вот и летит со шлемом голубой ангел, развозя по морям идейных отдыхающих. Жажда финансового успеха заняла место светлого равенства.
Дегтярев, сидя в кабаке у последней заставы, пил чай. Трактирщик суетился около зашедшего на рюмку виски некоего человека. За окном мела метель. Темнело за окном. Дегтярев думал о поручении своего начальника завезти дело в Кацапетовку для дальнейшего его изучения. Сии бумаги он оставил в дорожной сумке около кучера Гриши. Гриша начал было дремать, когда нанявший его барин появился из дверей питейного заведения и тронул его за плечо. Кучер стегнул доходягу лошадь, снег зашуршал, они выехали из мрачных улиц российского города. Говорить было не о чем, Гриша про себя кряхтел, а Дегтярев бессмысленно следил за январской дорогой. Вдалеке проплывали лающие деревни, белой гладкостью покрытые поля, чернели хозяйские леса. Стихла вьюга. Впереди грели земельные реформы, революции, войны, научно-технический прогресс, песни об освоении космического пространства, впереди рос 20 век. Впереди рос 20 век, чтобы отцвести и так же как Дегтярев с кучером затеряться в снежной дороге климата средней полосы России. Пейте чай.
Идеи, в глобальности которых тонет заинтересованный народ, потрясли законспирированное в общем, образовании общество и выдохнули на свет божий карликовых монстров, миниатюрными ладошками лепящих из второсортной муки лунного календаря черствые лепешки, не прошедшие одобрения рецензоров, страниц личного дневника для растущих в фокусе текущих событий поколений будущего взрослого населения творческого материка. Питание занимает важную роль в выращивании крупного рогатого скота, очереди ждущего пред эшафотом изысканной бойни какого-нибудь колхоза, его подзарядки, призывающего скромно оголить ногу в такт стадной ходьбы. К тебе привяжут какое-нибудь занимательное украшение, из ряда выдаваемых согласно списку, в твои уши хлынут навязчивые мотивы любой песни, сформировавшейся из опыта минувших эпох, в глазах блеснет азартный свет, отраженный под небесными, каркасными прожекторами, - и вот ты уж красиво танцуешь, обхватив сильными руками своего морального кодекса с запахом любви и крови прянный воздух, в которое тебе вложат ее – ответствующий времени инструмент: будь-то голубой платок, будь-то использованный как презерватив карандаш, будь-то холодное копье, будь-то отвертка. Танец с друзьями, делящими с тобой той хлеб, приводит в экстаз – тебя бросают то в огонь, то в полыню, твоя кровь – высшее достижение народного хозяйства, предупреждающего твое здоровье. По крайней мере, курите сигареты. Три абзаца о примитивных моих символах свободы.
Она зашла с сыном послушать джаз и осталась здесь. Теперь она, слушая музыку, стирает мой белье. Мне как-то не по себе. Я вспоминаю свою прошлую смерть, мне грустно. Она принесла мягкие игрушки, мы обвенчались. Я чувствую себя ублюдком, когда она делает вот так. Лаки, краски, губные помады не 5ее стиль. Что же мне сделать для нее хорошего? Я наивный – ладыжка. Прошел дождь, мгновенно просох асфальт. Блины, квас, плов, борщ… Она видит толк. Мне не по себе. Пощади меня милая.
Когда все письма расписаны и отосланы давным-давно по почтовым ящикам, когда в голове жужжат мухи дребедени, а толк запутанно поник в паутине незначительных проблем, когда светит солнце, а тебе нечего сказать, кроме того, что под ним греются люди, когда раздражительная опустошенность сушит душу, а ей все равно, когда мечты стерлись в дым, когда вялое течение мысли констатирует апрель и хочеться от этого всего спать, когда нужное и полезное ни к чему не приводит, а одиночество ломит суставы, когда крики с улицы невоспитанных людей доводят к сумасшествию, когда средства информации кажутся пустыми, несущими каких-либо новостей, когда под скудное желание перемен перерастет в желание ничего не менять, когда высшее и далекое оказалось близким и не таким уж и высоким, когда жизнь от сухости впечатлений трескается, когда нет возможности что-либо изменить, тогда сидел Хромов и дул свою трубу. Ему казалось порою, что он по утрам известный в своем микрорайоне музыкант. Друзья приносили в его дом вино и тогда, он вдоволь сплетничал о правительстве, упадке производства и соседях. Хромов был нестандартен, на всех его личных делах секретари ведомств приписывали «бука». Хромов два раза в неделю ходил в магазин и кричал продавцам: «Дайте мне примерять вон ту свободу»! В общественном транспорте он терся об задницы представительниц прекрасного. Кино он не любил, он уважал музыку. В день проснулся и определил «Вставай»! Мадмуазель Нино понежилась в постели, а потом, закрыв окно, она встала и начала прибираться по дому. Заштопала чулки и сварила кашу. Ну, чем не хозяйка? Ежики и паучки не жили у нее, она не любила музыку, она уважала американское кино. Хромов постучался к ней в дверь и опередил ее «Здрасьте»! Нино налила Хромову чаю, и они долго колдовали над общей мечтой обвенчаться. Хромов принес несколько на прочтение книг. Нино положила их в долгий ящик. Звезда. Светила звезда. Хромов называл мадмуазель Нино «чижиком», а Нино Хромова «кисонькой». Они обвенчались в церкви воскресным утром. Съехались. Хромов по-прежнему дул в трубу, а Нино смотрела кино. Они были заняты своим семейным счастьем. Через год у Нино появилась дочка. Мадам Нино была на верху блаженства. Но однажды Нино сказала Хромову: «Ты дуешь в трубу», на что тот ответил ей: «Ты смотришь кино». Нино смотрит кино, а Хромов дует трубу – они развелись, разъехались. Несоответствие характеров, их несовместимость.
Когда один день как сиамский близнец похож на следующий, а вся жизнь кажется сплошной неделей, когда боишься татуировать либо изуродовать свое тело, когда надо спать, а беду все никак не спится, когда страна охвачена туманом или завесой независимости, а претенденты на ее управление повязаны коррупцией, когда вера теряет силу, когда нечего путевого напечать, а в голове роются обрывки чужих историй, когда сено везет усталая кобыла, когда перлы чужих безумств отравляют мозг, а собственные мысли прячутся в подсознательном уголке разно манерных эмоций, тогда Щелкоперов изучал быт народа Перу. Он надолго и глубоко засел в книгу. Ну да ладно, хватит этих Хромовых и Шелкоперовых.
Весной батюшка Вячеслав, священник православного храма, предложил мне во время летнего отпуска быть послушником в неком известном монастыре. Можно представить себе картину – месяц в дурдоме, месяц в монастыре. Но я нарушил план, женившись в начале лета. За месяц до официального подтверждения брака я обвенчался с Надеждой в том же храме. Вокруг алтаря нас со свечками водил тот же батюшка Вячеслав. Сейчас на желтеющиеся листьями деревья, на тяжело просыхающий за осенним дождем асфальт, на натянутые провода светит октябрьское солнце. Меня стал называть папой десятилетний Лев. Надежда служит психологом в среднеобразовательном учебном заведении. Лев учится играть на флейте (не так давно он ездил на экскурсию в тот известный монастырь).
Телефонист Нужный. Мой милый червячок, который в каждом своем виде видит себя змеей, наверняка откусит яблоко. Грызешь себе спелый фрукт, а оттуда высовывается змей. Трясет белой ручкой и ослепительно улыбается на все 32. В отместку пишешь другу, берущему за кадык, описуешь, что в зрелом окне лавирует мнимая женщина, испробовал древний танец искушения. Снег. Яркое солнце. Червь удовлетворяет яблоко. Заходит металлизированный сосед, внеся свои музыкальные экстременты, курим одну на двоих. Городишко на двоих. Городишко Северореченск. Цветные буклеты апломбных деятелей религии. Пьяный цинизм половой тряпки, сломанный телефон как Нужный, Нужный да никому не нужный эгоизм. Гордое счастье периферийных деятелей религии. Есть моя жена альтернативный мороз, а там сука – лесьбиянка кормит домашнюю очередную кошечку. Философия полной луковицы существования, прорастающей в мутной воде сего сна. Я рассматриваю злободневный прямо-таки вопрос: а заметит ли она своим вниманием червя яблок? Ей мало воды, надо сменить стакан. Лейся, лейся, хлюпай и купайся. Когда баба распрощается с пистолетом, а глазастая луна встанет над смородиновыми кутами, на взлет пойдет, при подходящем прогнозе погоды, белая бабочка. Жаль, ах как жаль, что пока еще змеи территориально спят на древе яблок. Какие тут могут быть джунгли? Дрова. В голове дрова и на дороге трава. Сухая трава. Февраль поет… Читающий, взберись на снеговую горку, поставленную дорогоочистителем бульдозером, удобно сядь в позу буддиста – пусть твой друг щелкнет тебя не память. Но не зарывайся. Поет февраль,..
А – 3а7Небольшая увертюра шуму.
Здравствуй, бабушка,
Как говорят французы – моя большая мама. Я часто проезжаю станцию, где надо выходить, когда хочешь к тебе. Не то чтобы я занят временем, а то, как был бы я у тебя сейчас, зимой. Прости. Десятилетнему Льву, если я останусь у тебя один, будет неловка перед товарищами, если вдруг у меня произойдет нервный срыв. Я тебя предаю. Идут по снегу за окном люди. Мама хочет приехать поздравить с твоим днем Рождения в последний день зимы. У нас в подъезде настаивает контора дабы поставить общий счетчик за свет на площадках. Бегу на рынок, где вторые сутки подрабатываю грузчиком у мамы, поэтому допишу, когда вернусь. Надо еще зайти в церковь.
В церкви кадят ладаном. В церкви кресты и поклоны. Завтра у меня причащение. Вот поужинал и продолжаю с тобой говорить. Может мне церковь и противопоказана, злыми на деньги коммунистами Может, мне церковь и противопоказана хлюпающими желчью неуравновешенными психами. Я не знаю. Сегодня после разгрузки в сугробах рыбы я исповедывался батюшке Михаилу, а священник Вячеслав нарисовал кисточкой мне на лбу маслом крест. Масло идет к рыбе. А рыба идет к маслу.
Сегодня намело снега. Красиво художнику и поэту, тяжело для трудяги. Но и трудяга в паузе между прикручиванием колеса к тележке способен заглянуть в природу. Сегодня было особенно красиво.
Я нахожу тишину в своей семье. Сейчас Лев принимает ванну, Надежда сидит рядом с ним. Я иногда даже ревную, это не правильно и нехорошо. Крутится вентилятор, курю. Мне Надежда сказала, что я «попал», не могу, открыто и честно говорить людям из-за интересов летом прошлого года созданной семьи. А я нахожу удобства в общении и не за ее рамками. Может поэтому, мне будет тяжело писать. Вот мой предел, вот моя тишина. Мне так же было, легко отдыхая с тобой. Но тогда я был внуком, а теперь моя тишина другая. Иногда мы шутим, даже часто. Иногда мне хочется выгнать их из своей жизни. Но батюшка Михаил мне сегодня сказал, что это – большой грех: что Бог соединяет, человек не разлучает. Мне нравится, что грехом считается вред своему здоровью. Человек так часто привык разоеденять и разрушать, что я боюсь за себя, за свои привычки. Мне хорошо с Надеждой и Львом. Чем же себе помочь?
Вот наконец я пишу тебе письмо. Бабушка, не помнишь ли мой детский сон, как ты уезжаешь от меня на поезде, а я тебе кричал: 2Бабушка не надо ту-ту!!!» Может все это декорации? Декорации к непонятному спектаклю.
Бабушка, с приветом Владимир.
НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ (ДУХОВНАЯ СЛЕПОТА).
ПРИЛОЖЕНИЕ.
А-3а 1 Реклама прочитанной истории.
Теплолюбивые ласточки вместе с «Руки Вверх», гастролирующими в Северодонецке, улетели в теплые края. Мистика. Сижу как последний мудак с Анной Герман, Анна Герман тоже далеко. А я так близок с монахами, Емельянычем да чьей-то книгой. Ловлю январские городские звуки. Не могу никак выпутаться из созданного чьего-то образа. Левые настроения про коммунистического директора, правые отголоски национал-социалистического директора-буддиста. «Прима», голяк. Садится на колени паутина с потолка. Добрый паук уж не ловит мух, перешел на зимовье. Рассказы о сорокаградусных морозах в Якутии. Чем же тебе помочь как не этим зайчиком-побегайчиком в строках. Никто не догадывается прийти ко мне с визитом. Вот и сижу, наблюдаю… Запотели от газовых горелок стекла. Тихо, нет сквозняка. Печатная машинка, пепельница. Привезенные бабушкой закрывачки. Разбитый чаеварник, отпало от избытка тепла донышко. Газета «правда». Фотографии, печатанные давешней стариной. Курю, бросая окурки в пепельницу, заедаю вареньем. Как вчера, как третьего дня. Ласточки, милые, и вы туда же. На юг. Наверное, лягу спать, пока длиться обеденное время.
Маяковский мелким бесом, где жизнь дала трещину, безудержно хохочет и курит во мрак. Внизу идут прохожие, не задумываясь о голубых шариках, которые еще вертятся в руках у многолетней дитины. Люди в черном себе сеют новый урожай для августовского покоса. Везде таблички понаставлены «курить разрешается, рядом не народное добро». В Зимбабве идут дожди. Но нам на украинских широтах живется не скучно. В Северореченск приехала икона Божией матери, и мэр Киева прилетел. Жить становится все интереснее. Опять матовый день, но без снега, расстал… Северореченские вороны перелетают с дерева на забор службы субсидий, отгоняемые тенями страха уничтожения. Друг, кто мне друг? Я не разбираюся в людях. Дед Мазай и зайцы. Ноев ковчег.
Логово человека накрыто пылью, мебель, кровать. Жутко и уныло. Лезет по стене мокрица. Отбой. Труба зовет, кто-то с кем-то трудится на завод. «Не влезай, убьет», «дыхание времени»… Таблички с рисунками. Тепло да уютно, лишь бы не рвало крыши. Не надо меня доводить к кипению. В пластмассовой миске веник и савок. Грустно. Почему-то неимоверно уныло да грустно. Одиноко. Колышатся дни, плыву и схожу с них. Милый мой бронзовый мальчик полюбил золотую девочку. Время парования впереди. Весна. Сейчас январь. 15 января, одиноко. Любовь тут ни при чем. Люба наградила мой член трихомониазом, Лилия мандавошками, вылечил, прошло. Одиночество.
А3-а 2 Джунгли.
Снег. Идет мелкой гроздью снег. Припорошено кругом, тихо и чинно. Голые деревья, обреченные зимовать корявыми ветками до весны, стоят в незыблемом покое. Где-то за домами звонит пономарь в церковный колокол. Тишь да гладь. На озере рыболовят мужики да пацаны. Серо-голубое небо как оборванное сито светит матом. Унылые прохожие, из которых цветным рисунком выделяются девушки с морозными щеками, проводят январский сезон сугробными похождениями по бело-желтому льду. Северореченские галки клюют выкидуемый из окон харч. Ловко да в заносах машины. Серо-голубой день с бело-желтым внизу. Улыбается окно, раззевнуло форточку. Снег. Крупным пухом летит снег.
Темный зал, на сцене сверкающий саксофон. Мисс Одиночество играет джаз. Тихо в зале, только скребется вилка об тарелку фирменного ресторана «Савой». Кто был здесь тот не забудет одинокой песни восхитительной американки из комиксов. Подходит официант, предлагая дорогие блюда и вино. Доллары тают как зефир. «Савой». Гангстеры отдыхают там, дымя престижными сигариллами. Вечер бес принужденно переходит в полночь. Подымаются гости, дабы прогуляться по Лас-Вегасу, покупая билет до аэропорта. В их душах трынькает джаз. Ресторан «Савой» закрывается до наступившего дня. Звезды рассыпаются по лунному небосклону. Ждут встречи коты. Праведный шут уходит, не простившись с вами, мои милые господа, к встрече судьбы. Колокольчики его ботинок звенят, соприкасаясь со звоном джаза в ушах отдохнувших в «Савойе». Темный зал становится еще чернее. Целуй ее, мой милый бэби, только нежно, чтоб не поцарапать ее вишневых губ. Она придет домой, скинув пиджак на спинку стула, включит радио и забудется до утра. А она блуждает меж дерев лунных дорог. А пока есть время, пока целуй ее, мой дорогой мистер, целуй запястья рук. Луна. Отыграла песня в «Савойе». Кто-то придет уставшей кем-то вернувшимся обнаженным. Ведь от чужой мечты быстро устаешь, тем более, если ты служишь ангелом его надежды. От лунных дорого она останется нетронутой. А праведный шут позвонит в колокольчик ее телефона, она скажет, что устала да занята, что завтра много причин, дабы не встретится, что ее черный кот не кормлен с обеда, что пора слушать маму и все в этом роде. Ну что тут поделаешь? Разве настрочить эпизод…
Радуга над городом. В ритме старинной пластинки вальса танцуют часы, стены, шкафы. Воскресенье. Я по принуждению и озарения сижу безвылазно дома. Мне опротивело ходить меж колясочных мам с разговорами о их толстой моде, меж пуделевидных девушек с разговорами о промазавших кавалерах и вечерних встречах, меж полоумных старушек с разговорами о политике. Как-то чувствуешь меж ними неуютно и бестолково, ну, что я знаю о лавочных поцелуях, дарении роз да влюбленностях всякого вида, ну, что я знаю о тканях, комбинезонах и покрою юбок, что я знаю о политических интрижках из бульварных газетенок? В толпе города я не приспособлен, обыкновенно молчу. Не было дождя и в помине, а я рисую радугу. «Смотри радуга», говорит малыш-крепыш папе. «Радуга…» - протягивает старуха. «Ура! Радуга!» - танцуют девушки. Радуга над городом.
В позе с тузом и семеркой червь он курил и попивал дешевый коньяк. Вокруг него крутили задами пышные блондинки, но в ритме танца их он не замечал. Все внимание было сконцентрировано на тузе и семерке червь. «Ва-банк» - объявили рядом. Он спохватился, отшатнувшись от игрального стола, бросив на его свои карты. Вышел в фойе, одел на смокинг пальто и пошел черт знает куда. Этой жизни я не знаю. Для меня нет ни игральных столов, ни смокингов. Есть только сигареты, туз и семерка червь.
…Сломленные образы крылатого существования летят прочь. Остается аляповатость злой гиены. В кожанке гиена зло сверкает глазницами. Грязь. Лужи. Январь. Конец января. Гиена идет готовить суп своим гиенятам. Они бросаются комками грязи, играя со сверстниками. Как я ненавижу это существование. Приключись беда, они первыми бросят нас в суп. В их зубах вечная голодовка, ешьте суки впрок. Ха-ха! Секс им в культ.
Дин-дон, еду в троллейбусу по ночному городу. Интеллектуального вида женщина подсела рядом, дин-дон. Моя остановка, пора вставать. Дин-дон иду по ночной улице, люди обходят меня. Добираюсь к своей квартире, подымаюсь, открываю ключом дверной замок. Вот и мой дом, дин-дон.
Дети забавляются в саду, их твердотелые попки сидят на ветках яблони. Они о чем-то непринужденно щебечут, пока не появляется дед Мазай с зайцами.
Кучерявые дебильчики шныряют меж торговых прилавков, толкаются. От – груди – ноги – лэди оглядывают своих новобрачных женихов – попугайчиков да дедов Мазаев. Они угостят из пивом с чипсами и все окончиться смятой постелью. День как день нарушает говенье пронизывающим дождем. Дебильчики прячутся под зонты излюбленных дам. Дамы окольцовывают королей попсы да сеняться под вальтами рок-н-ролла. Кучеряшки и от – груди – ноги не задумываются об завтрашней угрозе быть сгноенным заживо по вен. больницам. Венера да Марс. Картины отлетающих игральных карт. Сатурн раздает программки следующего сна. Амуры и русалки ждут своего финала. Облеченный в порфилио сидит Иванов на крылечке тесненного дома, смущенный анализами думает о насущном. Колоски хлеба в его голове, а скорлупа в кармане. Скорлупа, подруга Снежаны Звездной, сосет и кусает зубами мороженное, ей нравиться быть похожей на всех. День как день липнет к ее глазам, защищенный от ветров ее половой орган менструирует. У сучки течка – готовь поток из амуров и русалок. Марс близится, будет война. Венерология ждет клиентку. Но если кучеряшка надушится гусарским одеколоном и наденет гусарский презерватив, тогда он обманет природу. Кто-то идет туда, где душат, как эпизод детской игры – загадки: там, где убивают или где душат? Дед Мазай и зайцы.
Меж гаражей шла парочка с коляской. Жена звала своего малолетнего сына
«зайчиком», отчего муж выставлял зубы в улыбке. Зайчики.
Синие слоны – короли Перу розовыми хоботами пьют молоко американских небоскребов. Малыш показывает своим пухлым пальчиком убаюканной домработнице в сторону проезжающих трамваев. Ну, чем он не слоненок? Голубая курточка, розовые перчатки…
День был как день, обычным. На асфальтированной дороге таял снег. Было начало марта. Прикосновение к природе имело достояние возрождающихся после зимней спячки дерев. Девушка скромной походкой сетчатых колготок шла навстречу переполненному утреннему троллейбусу. Попадающиеся прохожие не замечали ее шага. Лимоны, финики, кокосы да бананы на торговых рядах, мимо которых она несла свою авоську, лежали в покое. Девушка посмотрела на продающиеся книги и отвернула нос. Монетки в ее маленьком кошельке звенели в такт ходьбе. Рыба – свежемороженая, копченая, соленая на прилавке снуло глядела мутными глазами в крышу рынка. Торговцы кричали девушке вслед. Она подошла к хлебному киоску, накупив там четыре булочки и буханку «украинского». Все это она аккуратно сложила в авоське да пошла далее. Из приятельниц да знакомых мужчин никто не попадался под краткий разговор. Она подошла к газировке, купив там стакан воды, и выпила его вместе из булочек. Вороны клевали мусор. Авто развозили, дам по шопам. Девушка шла – шла и вдруг зацепилась авоськой за бампер мимо медленно проезжающего «запорожца». Машина увезла булки и хлеб. Девушка была настоль ошарашена, что даже не вскрикнула. Тоже мне еще пропажа! Сколько предстоящих пропаж ей суждено увидеть и не остановить на ее расцветающем веку. А дело-то было 8 Марта.
Вот да дело это было 8 Марта – девушка оставила свою семью без хлеба. За скромным праздничным столом восседал глава – папа в тельняшке, мама приютилась рядом, а там девушка и ее брат. Девушке было восемнадцать, как раз подходящий возраст для построения планов, но кроме работы телефонистки у нее не было ничего за плечами. С парнями она не встречалась. Что описать – это разве вечерние прошения у бога милого, возлюбленного. Ездили за окном празднества мотоциклисты. Она отпила чуть-чуть вино, послушала теленовости и пошла, мыть посуду. Мыла и ела сахар. Мила мыла мылом.
Прораба Петра, держащего в руках на стройке мятый ополонник, редко посещают вопросы – это занятие праздных умов, ничем не обремененных придуманными занятиями. Что если в его голову влезет плоскостопный червь и начнет сосать мозг? Прораб Петр для этого невозможен, как и красавица с бижутериями Люси. Ах, Люси, Люси, зачем ты вышла за Петра? Вот она красит губки у турецкого зеркальца и насквозь пробита существованием, значимостью. Вот она входит с Петром в наполовину заполненный зал местного театра драмы и многозначительно кивает своим подружкам. Тихая пристань после бурующих волн…
В пустынном одиночестве стоит полузаброшенный зимний пляж. Песок мокр, льдинки, ветер. Качаются грибки да раздевалки до лета, до сезона. Бессезонье на зимнем пляже. Чайки – и те не те. Некому загорать, плещутся холодные волны об причал. Пена ледяная.
Девочки в дырявых колготках и грязных трусах – мои невесты.
…Зимние залежи мыслей побежали по бульварным мостовым… Парад зайчиков… Мое прости-прощай машет над городом… Люди задирают вверх свои беспутные головешки и видят мои штаны, мои телепающиеся штаны… Птицы расплодятся, кошки завоют, собаки сольются… тогда Настя возьмет Андрея за волосы и прижмет к своей пышной груди, тогда сирень расцветет, тогда, и только тогда я выйду из своего одиночества. Квартирная суматоха и конопля.
Межсловие.
С чего начинается Родина?
Я – обыкновенный читатель. Да, я кое-что прочитал. Но когда я прочел рукопись, мне хочется читать и читать. Нашла лихорадка. Все подряд, не взирая ни на что. Не буду говорить о глазах, упивающихся в чтение. Дальше. Скажем так: почему раньше я об этом не думал. Это удивительно. Упоительно, чтение книг как бы человека – передвигает некрасиво, - превосходит, превозносит, нет, пере… на одну ступень, не на много, боже упаси, перемноже…перенап…передвигает, возносит, нет, это библия возносит, а чтение книг,…скорее всего.…А теперь смотри? Начало – неправильно. Человек попал в аварию. Не помнит ничего. И начал читать книги. По книгам он начинает воспринимать мир. Про пиратов, про наше время. По книгам он в курсе дела. Отлично. И когда он прочитал одну книгу до конца, он, раз, и вспоминает. Что это же со мной было. Кто мог написать? Начинается второй том, расследование. О-о-о.…Но вспомнил он не до конца. Во-первых: кто ему подкинул первый том. Он начинает думать: слышь – это не надо. Надо, ****ь, разобраться. Подключает к этому делу,…кого ты думаешь? Частного детектива. Частный детектив приходит к нему. От – блин, что ж тут воткнуть? У него ж нет денег…
Действительно, существует такая вещь как понятие внутренней души. Только не включай в свои романы. Самое главное, чтобы там было инкогнито, вскользь, само собой разумеется. И потом вот теперь сделаем паузу. Самое главное – идея, что ты хочешь. Идея – это значит либо обожествить, либо уничтожить человека, которого общество либо возносит, либо сжигает на костре. Дальше. Можно сказать, наша ментальность не позволяет нам в точности оценить.…Как ты медленно пишешь, я не успеваю.…Оценить реальность. Я поражаюся этой действительностью. И дальше. У меня есть мысль. А теперь думай. Так – что я могу еще пару слов сказать? Для вас или…Страшно?
Что бы там ни было. Что человека заставляет взяться за перо?…
«Приходит время, с юга птицы прилетают».
ДВЕ СЦЕНЫ И НЕБОЛЬШОЙ ШУМ.
Сцена №1
Плюгавый старичок выходит на сцену и кричит: «Дедушка бабушки важнее». Я засыпываю сиренью его малый рост и наблюдаю как он, махая своими клешневидными руками, сбрасывает цветы с себя, обтрухивается как от мусора, прилипшего к его штанам и водолазке. Потом сворачивает мне голову, берет ее нужно в свои ладони и гладит, приговаривая что-то неразборчивое: То-ли «стать гениальным если», то-ли «Элвис Пресли». Мой рот хрипит на всю эстраду: «Ешьте, суки, впрок, только присаливайте!». Голова отдельная от тела, вызывает у старичка трогательные чувства, он берет ножницы и подстригает мне бороду, усы и волосы. Луч прожектора скользит по краю сцены, выхватывая из мрака обнимающихся троих мужчин в спецовке. Один их них подмигивает глазом зрителю и пьяно просит: «Станцуем?». Далее они подходят к старичку, смотрят на мою свернутую, обстриженную голову и советуют: «Будь с ней построже». Плегавый достает из кармана презерватив и пытается сделать из него собачку. Собачка кусает меня. Тело, не выдержав долгой разлуки с головой, неосознанно дает старичку кулаком в нос. Завязывается драка, в то время как голова шариком перебрасывается зрителям по залу. Смех, рукоплескания, общий шум. На сцене кинопроектор транслирует из прошлых лет демонстрацию 1 мая. Конферансье объявляет: «Голые люди». Выходят кастрюли, телевизоры, шубы и кружат в необузданном танце. Все сбивается в неопределенную суматоху – непонятно: где зал, где сцена…Конец.
Кизи ехал не разукрашенном автобусе, курил с друзьями марихуану и пропагандировал Пресли. Моррисон умер от СПИДа в собственной ванне. Нас волна настигла в 80-е, но проявления ее, по понятным причинам, были иные.
В хате было душно, печка дышала жаром. Аккуратное нищенство, две женщины и ребенок. Одна из них запела: «Во кузнеце, во кузнеце», другая поддержала: «Во кузнеце молодые кузнецы:…» Старый ламповый телевизор выключен, на выцветший ковер падал луч света с потрескавшегося мелкими бороздками потолка. За хатой падал снег…
Там, на ничейной крыше американцы поставили для нас вертолет. Ха - ха!
За кухонным стеклом велосипедист как многопартийный парламент едет, качаясь из стороны в сторону. К чему ведет такая езда на велосипеде? Ему явно в кайф попозировать перед зреющими глазами сверстниц. Но они почему-то не дарят ему роз. Роза, свернув на проспект Космонавтов, вдруг задумалась о царстве бога. Маячащий впереди православный храм блестит на солнце. Но у Розы своя собственная Вера. Вера требует у Розы игрушек и хлеб. Велосипедист проезжает мимо Розы. Роза проходит мимо велосипедиста. А в церкви кадит поп Михаил. Под солнцем блестит православный храм. Какая-то явно сумасшедшая поет молитвы советских песен о погибших солдатах…
Море,
Море – мир бездонный… лето а-ля 85.
Небо,
Небо - птиц пурга… Холодный шлагбаум, игра на деньги…
Огонь,
Огонь - день лимонный… песни под дымящуюся горбушку, шутливый друг.
Но все хорошее не забывается.
Жертва повального увлечения недоросшими пастырями идет к цели эстрадной теории. Ее ждут некоторые прозрения на скользком пути. Я шучу, ветер гонит облака, костер затухает у прибрежных волн… Блаженная старушка поет, велосипедист крутит педалями колесо. На эстраду ползет новый бог. Здравствуйте, сутки…
Парк, духовой оркестр, скамейка – улица, фонарь, аптека. Парк как улица шумит новоприбывшими. Духовный оркестр – фонарь. Скамейка как аптека. Так было и будет еще, сколько нибудь века. Блоковская глупость – песни для дам. Поет старушка…, как близок резонер Вондер к заоконной сцене.
Сцена «2.
Тишина, темнота. Выплывает луч прожектора и скользит по эстраде, выхватывая случайно валяющегося человека. От него расходятся круги по залу и лопаются у дверей. Играет одинокая скрипка. Человек что-то себе шепчет. Летят с потолка печатанные портреты людей. Все облекается туманом. Мутные круги расходятся медленнее и совсем прекращают свой ход. Портреты тоже перестают падать. Человек на эстраде приподымается и спрашивает у зрителя сигаретку. Взволнованный зритель сует ему в рот табак. К туману и скрипке дополняется табачный дым. Человек говорит: «Хорошо…Зина, твою мать, перестань играть!» Скрипка становится более виртуозней. Выходит на помост седой, бородатый дядька и кидает человеку в лицо букет полевых цветов, говорит: «Вы недостойны моей дочери. Я не понимаю, как она еще вас терпит,… с вашим складом ума… она играет вам на скрипке». Человек краснеет и не знает, куда деть глаза: «Поплюй мне во след». Дядька: «С Новым Годом! Буду я разными глупостями заниматься». Где-то за зрительным залом в акустических колонках пролетает работающий винт. Дядька: «Вы опоздали по времени на свой вертолет. А могли бы полюбовно убраться отсюда».Человек то-ли плача, то-ли смеясь: «А вы серьезный…» На сцену выходит девочка числом два – один в черном с белой косынкой на шее, другая в белом с черной косынке на шее. Дяденька: «Ну, как я посмотрю, что за гости к вам ходят. Вы не достойны, не достойны, не…» Девочки колят дядьку вязальными спицами, отчего дядька убегает с эстрады в явно пострадавшем и расстроенном виде. Затем девочки перепрыгивают друг через друга, а человек бормочет: «Белая полоса жизни, черная полоса, белая,… черная. Очень-то рад». Зрители восторгаются и кричат на-бис: «Клоун, клоун, рыжий клоун!» Человек засыпает, и по залу вновь плывут рыжие круги. На сцену теперь падают конфетные обвертки. Человек что-то себе шепчет. Играет одинокая скрипка. Из кулис вырисовывается скрипачка и как кошка перед мышкой старательно подходит к человеку. Человек внятно говорит: «Борщ». Зинка критикует: «Ах, как я мила, мила, милашка. Но не зовите меня милочкой, я этого не достойна». Меж зрительными рядами проходит чебуречник с повозкой. «Да это же абсурд», - крик из зала, свист: «Гнать всех надо в три шеи, дармоедов долой!» Актеры бешено выбегают вон. Конец.
Не обремененная частыми заездами молодая кобылица как. Серая мышка в платяном шкафу как. Потрескавшаяся сухая полевая почва в августе как. Тычет пальцем в прогуливающегося дынным как, ржавым как, глупыми как улицами молодого кавалера. Я сижу, я озерцаю. Как дикая улыбка блестит стекляшками на гладком ее лице, она – многомиллионная принцесса. Как горячий чай свежий направляет ступни в ее сторону он – один на сотню Иван – дурак. Я встаю, я ухожу; третий – лишний.
ПРОИСШЕСТВИЕ.
Жила – была семейка Паросейкиных. Жила себе да жила, горя особого значительного не знала, разве папа с мамой, когда поссорятся, радости всякие тоже незначительные были – Пасха там или Новый Год. Папа работал главным инженером на каком-то маленьком производстве, приносил немного денег, немного сплетен, немного в частности он приносил к себе домой. Но когда он это делал, мама его целовала в щечку, а сынок неизменно произносил: «Спасибо». Мама…о, это долгая история, кем она только не была: и швеей, и учительницей, и поэтессой и кисонькой. Сынок учился в средних классах среднеобразовательной школы. Любимым днем Паросейкиных была среда, золотая как середина, никто не любил особо выделяться на общем фоне семейного счастья. Варили щи, жарили яйца, пили компот. Сын в компании сверстников, да и при любом удобном случае как ба задумчиво вставлял, что его папа - главный инженер, за что его сразу начинали, кто еще не знал этого факта, уважать. Папа вечером возвращался, а мама просто сидела, сынок учил уроки. В общем, жили – не тужили Паросейкины.
В их скромном и овеянном Паросейкиными духами доме было все, что необходимо для простого и тихого существования. Был холодильник, обклеенный разноцветными кошмариками, был хлебный стол, редко включаемый телевизор, кровати и письменный стол. А книг было столько, сколько их продавали в книжном магазине. Полки прям ломились под их тяжестью разнообразных названий. Правда все они находились в хаотичном порядке – так «Справочник Радиолюбителя» стоял с рядом с «Баснями Эзопа», а рядом «Учебник Французского». Но было как-то уютно, мягко светили люстры из покрытого цветочным орнаментом потолка. Ковры – и те не оказывали противоречивого действия. Семейный обед, семейный альбом, семейный быт. Паросейкины очень гордились своим домом.
Ничто не могло потревожить Паросейкин дом. Но однажды, когда папа был по привычке на службе, мама обнаружила на кухне, меж хлебным столом обклеенном разноцветными ужастиками холодильником ползущего таракана. Она не от обиды, а скорее по врожденной интуиции хлопнула таракана тапком по его двухстворчатой спине. Таракан распластался. На маму вдруг нахлынула волна нежных чувств, ей стало жалкое бедное насекомое, больно за него – ведь по - природе мама не могла и мухи обидеть. Она нежно перенесла трепыхающегося и без ноги таракана, болезненно шевелящего своими усами, в маленькую стеклянную баночку с ваткой. С того самого приятного момента Паросейкины стали лечить придушенного таракана. Папа и сын тоже возлюбили его как родного.
Не по дням, а по часам таракан приходил в себя, и когда он стал вульгарно себя вести, Паросейкины договорились отнести поправившегося таракана Волковым на том и угомонились.
РАДИО ПОСЛУШАТЬ.
Плывут круги, белые пятна реки
Моей истории, превращаясь в точки. Ни первого, ни последнего
История лежит в чужих воспомина-
ниях, она незримо скрыта в
природе отпечатками моей не-
лепой деятельности, частично она
пересказывала моему другу и хра-
нится в картонной коробке на
полке темной кладовки. Это при-
ветливый побег от безликой
однородной массы, которой боль-
ше нравиться не замечать, а под-
минать под себя. Плывут круги…
Вот так неосмысленно проходит каждый день. Да, я такой. Что тут необычного? Переболел гриппом, скоро на службу. Именины, подарки, долги. Но когда особенно тяжело – нет друзей. Друзья. Чашечка кофе по утрам, прусаки на кухне. Меня интересует настоящее – вот почему пылятся дневники. Будущее для меня ныне, прошлое в тине. Меня можно легко оторвать из любых мыслей. И меня, и их. Их – миллиарды непослушных голов, спущенных дрейфовать собственными орбитами. Их – находящие личностный смысл в меняющемся лике природы. Их – песня, выдуманная в попад, стих, подобранный их глубины веков. Можно принадлежать или нет, но всегда легко оторваться, назвав их. Вчера пил шампанское. Легко придумывать строки своего рассказа. Выбросил через мусоропровод треснувшую обувь.
Кто-то тебя читает, не находя в написанном элементарного смысла, кто-то продает подсолнечное масло для горящих окон, кто-то просто себе идет. Но в одном они сходятся во мнении, что песок реальности поглотительно впитывает в себя последние силы подуставшего народа. Так, за дружеские руки, потрясем костяшками нездорового, однородного организма. Может, конечно, все прожитое – несносный прах, сквозящий в уши и засоряющий глаза. Может будущее и непредсказуемый рак, питающийся падалью, вчерашним днем. Не предугадать текущую реку анархичных ситуаций как не поднять себя за волосы над воронкой всасываемого песка. К чему слова, зачем двигаться, почему надо быть энергичным? Мне кажется, что пока креститься.
Общество помешанных на ремонте мирно сосуществует с обществом куховаров. Иван женился на Марии. У них рос Глеб. Глеб был военным. Иван был из общества помешанных на ремонте, Мария из общества куховаров. Все успешно сложилось, даже были корзины цветов. Коричневое сменяла вареная картошка, а синее – компот, смысл скрывал Глеб. Иван + Мария = Глеб. Чтобы вокруг не значила, их нельзя было сбить с толка. Грезы про новый пол и тумбочку под телефон, мечта о свежем муссе и новом кухонном комбайне. Они не верили в бога, но богу они были угодны. Глеб отрос из подростка в парубки и начал протестовать. Смущалась Мария, был раздосадован Иван. Но случился ремонт Иваном, приготовила посылку Мария – все упорядочивалось. Глеб отвалился и ступил на родительскую тропу, два общества сомкнулись и на нем. Глеб женился на Наталье. У них рос Федор.
Светит лампочка, под лампочкой летает муха. Наталья зашивает, Глеб читает журнал, Федор разукрашивает картинки из детской книжки. Перелистываем день. Светит лампочка, под лампочкой летает муха. Наталья, Глеб и Федор смотрят телевизор. Лыжню давай! Новый век начался с понедельника. Иван стал слеповат, Мария заморщилась, но сегодня у них светит лампочка, а под лампочкой летает муха. День рождения, новый год, женский день и день всех военных. У них рос Федор. Бабушка внука очень любила. Бабушка внука супом кормила. Иван чинил игрушки. Федор отучался засовывать себе пальцы в рот, Глеб занимался в гараже. Сегодня у многих светит лампочка, а под лампочкой летает муха. Глеб + Наталья = Федор. Но в их роду существовали ошибочные погрешности. Федор рос белоручкой. В одну из безлунных, темных ночей ангел сна, расцепивши нить реальности, показал Федору его детскую картинку, заставив военного подумать о Анне из соседней группы детсадика. Анна Федора поцеловала в лобик. Не подоспевшее утро Федор обманул бабушку машу, придумав ложными словами несуществующий сон про родительскую дачу и ее вишнях. Счастливая бабушка Маша отвела Федора в детсадик. И кого он там хотел видеть? Конечно же Анну. Но ангел сна обманул Федора – за весь день Анна так и не приблизилась к Федору, даже тогда, когда они вместе играли на одной площадке. Федор обиделся, но все же не заимел виды, хотя и ненадежные, на свое будущее. А его будущее, как заставляют нас думать некие субъективные типы, должно было начаться с грандиозных перемен на политической карте мира. Время воздвигает и расширяет новые границы, а Фёдор как-никак в душе военный. И кто такая Анна для того, чтобы изменить сложившиеся представления Девочка из детсадика...
Эта девочка из детсадика, эта Анна, на невообразимые старания Феди всё же обрати¬ла внимание на оного, подарила ему в день всех военных книжку про Чапаева. Книж¬ка была порвана в нескольких местах, Аня объяснила это завистливым поведением её сверстниц. Федя был мал для прочтения Фурманова и отложил Чапаева на видное место своей полки, часто рассматривая там картинки. В школу они пошли вместе, по¬пав в один класс. Федя проявил организаторские способности, а Аня прилежание в учёбе, они друг дружке симпатизировали, возвращаясь с занятий вместе домой. По дороге говорили про цены на холодную воду и радовались, что не жили в Средней Азии. По пути пропускали берёзовую аллею. Птицы весело щебетали, солнце нежно грело, настала весна. Родители Ани переехали вместе с дочкой в другой город, и Федя за¬тосковал. Ему было непривычным быть одному, больше его ничего не радовало, появилось нездоровье. Познакомился Федя с Галиной, потом с ней, Ларисой и Леной. Ох уж эта девочка из детсадика, эта Анна. Но пока все ещё живы, пока и хорошо... Вначале дети играли на площадке в футбол, а затем начали драться. Мы часто виним в своих страданиях людей по воле совпадения оказавшихся рядом. Похоже на нравоучение, уж кто бы говорил... Если я не нахожу подходящих доводов для объяснения какой-нибудь гадости, то виноват в этом случае мой характер. Характер - вот причина. Тогда уж сам характер приносит нам страдания. Но как так сформировалось жизненных ситуаций опыт преодоления трудностей, воспитание реф¬лексов, временные окружения тут не при чем. Невидные приливы и отливы крови, при¬родные фазы, мы все порочны. Осознание прощения, но я слеп от сердечной боли. И тут появился Христос. Мы придумали царя в терновом венке. Люди даже разделились в своих страданиях во мнении о боге; одни в боли утверждая, что его нет - другие, проклиная - третьи, упиваясь его мучениями. Похоже, меня прибило к теологическим берегам.
Гигантского размера чудовищная ящерица карабкается по сухому камню. Я расскажу ей про ветеранов, хранящих свою скорбь, про узенькие улочки поперечных домов, про руины Карфагена, смешанные в песке забвения старших поколений. Но она не станет меня слушать, она взбирается ближе к солнцу. Погода нелётная. Гигантских объёмов плавучая баржа пересекает тихую реку. Я понаставлю в ней жующих травяную жвачку колхозных коров и пастуха с матом да плетью, я понаставлю в ней чудаковатых баб с граблями, здесь есть и неприятный дед Игнат - сказочник. Вот плывёт баржа по во-де, а там отражаются мои туристы да оные облака. Гигантской длины солнечный луч пробуждает в весенних деревьях зародившийся запах начала. Я запрячу в них озор¬ных мальчишек, строгающих из веток себе ружья, я охвачу в них строгий, не вырубленный лес, я вспомню в них свои былые переживания, но никто меня слушать не хочет. И вот: гигантская ящерка карабкается вблизи реки, пускающей в себе гигантские баржи, плывущих к лесному берегу, где гигантский луч распростёрт к мечте и отшельничеству. Мысль отшельника: если бы я был ананасом, я б затмил мир. Гёрл Мари едет кататься с боем Джоном на белом авто. Бой Джон приготовил для гёрл Мари огромное зелёное яблоко. Они останавливаются за светящимся городом на пригорке и, не выходя из авто, целуются и обнимаются. Бой Джон включил радио, гёрл Мари млеет. Но тут из кустов появляются граф Дракула и индеец Джо. Бой Джон вклю¬чает двигатель и пришельцам остаётся лишь дорожная пыль. Гёрл Мари называет это приключение романтической прогулкой вдвоём. А по мне это: голливудское кино. Как последний гудок паровоза Алиса смотрела на Холдена в смокинге. Вокруг их бы была разношёрстная толпа, а кто смог помешать им, любоваться друг другом? Олден читал стихи русского поэта Хлебникова, а Алиса внимательно следила за движением его губ. Приехало такси и забрало двоих в городской парк, где в водоёме плеска¬лись муниципальные утки. Алиса кормила их из рук крошками булочки, а Холден да¬вал им имена. С юга близилась грозовая туча, и Алиса поспешила расстаться со сво¬им начитанным другом. Холден назначил встречу на послезавтра в пять. Московский дворник Грушев подметает у порога дома, где живёт Анна. Анна наблюдала из окна за его ритмическим движением метлы. Сгребаются кленовые листья в кучу. Грушев достаёт из полы своего пиджака водку и чуть отпивает из фляжки. Анне это противно, она морщится и отходит от окна. Грушев продолжает работу. Где-то в Чеч¬не воюет его малолетний брат.
Безотчетная храбрость, взятая из глубин сердца, толкнула пионера Малолеткина за-явить ячейке комсомольцев села Своенравного о запасах зерна, хранящихся в отцов¬ских закромах. Комсомольцы выступили под покровом ночи и ограбили старшего Ма-лолеткина. Сын был доволен, но душа его страдала - при экспроприации был искалечен отец. Поэтому на следующей неделе он подал заявление о зачислении своём в ряды комсомола. Скоро была война.
Через день Алиса встретилась с Холденом. Грушев продолжает собирать мусор у ква¬ртиры Анны. А Малолеткин не вернулся с войны. Мы допускаем злую ошибку, видя реальный мир глазами нашего воображения.
Раннее значимое стушевалось, раннее благородное названо фанатизмом. Герои стали убийцами, активисты первыми сдали партийные билеты. Виновато воспитание. А заман¬чива была идея: отменить деньги, закрыть тюрьмы, набить холодильники котлетами. А какие люди были: Великий Ленин, Великий Сталин, великий Маркс. Помню, как долго я страдал и плакал, чтоб носить на шее пионерский галстук. Наша юность - первые годы Украинской Независимости. Наша гордость - Верка Сердючка и солдаты, выполняющие мирот¬ворческую миссию в Ираке. А потом мы спрашиваем себя: почему подрастающее новое поколение так увлечено популярными ныне мотивами. Мы - мирного характера бунтари. Мы были за развал СССР. Мы выбрали депутатов в Верховную Раду, мы их осудили. Но какая здесь к чёртовой матери свобода, что это витает над страной какдж не дым минувшей катастрофы? Всё имеет определённые корни, основания. И не замечать их быть инвалидом зрения.
От смеха до страха шаг. Инвалиды ходьбы не подвержены зажимам. Сколько шишек ва¬лится на тех, кто идёт не общей тропой. А у некоторых женская юбка служит флагом, они там и едят и смотрят сквозь. Улетают подальше птицы от громких гимнов.
Китайская ничья, китайская ничья, Сколько дорог ты подмела. Китайская ничья, китайская ничья, В советском поле расцвела.
Шах любил ругаться матом. Он думал, что шахматы были придуманы единственно для облегчения и са-мовыражения индийским умникам. Он не дожил до международного турнира за шахматную корону меж¬ду двумя русскими. А те двое русских, наверное, не увидят всё же коммунизм.
Пройти сквозь мелкие неудовлетворённости и посторонние обиды, собственные предательства - забыть как неисполнившийся пустой сон, обратиться в мир, только не как на детских флажках исчезнувшего СССР.
Заснежило дороги, улицы, машины. Наконец-то установилась зимняя погода, не знаю как надолго. Тяжёлое время для пенсионеров и малоимущих. Но достаточно завести разговор о деньгах, и они изменяются в лице - это логично, когда не хватает на то, чтоб дожить к следующему месяцу. Раньше, при СССР, пенсионеру хватало минимальных денег, чтоб заплатить за квартиру, еду, да ещё дать пятёрку внукам, которые пришли в гости Я жил у дедушки и бабушки на их содержании, и не плохо жил даже при Горбачёве. На пенсию даже в 50 рублей человек не был должен за коммунальные услуги, пил молоко и не заботился о следующем дне. Жил по тем меркам бедно, но что происходит сейчас? Стало ли свободнее? Беспорядка стало больше. Если б я и хотел бы быть пенсионером, только не в это время. Раньше, при СССР, мечтали выйти на пенсию, а теперь боятся утерять хоть какую-то работу. Стали ли мы умнее?
Почему я не знаю американского образа жизни? Почему я не задумываюсь о существо¬вании южно-африканских рабочих? Те пропитанные информацией фильмы и телепередачи, статьи, очерки и книги не дают представления про настоящее положение подобного моему характеру человека в буржуазных условиях. Я не могу сказать что было бы, если б...Если б у меня были деньги, я был бы миллионером. Если б меня лишили места я был бы безработным. Я знаю, что некоторые американцы любят День Независимости, а некоторые относятся к этому дню снисходительно. Я знаю, что в США есть космонавты. Я читал про их эпоху депрессии. Но как точно не умею сосчитать ген.секов СССР, так точно и не знаю количество президентов США. Почему так моден американский способ жизни? И что это такое, как не очередное современное понятие, вычерпываемое из средств информации? Русские живут по-разному, и как можно прилепить штамп к многоголосому обществу Америки? США- современная империя, влияющая технологически, экономи¬чески, политически и ещё неизвестно как на иные государства. Чужестранцы у нас всегда в дочёте -это свойство русского человека. Мы не прочь косить под Запад, Восток, Север, Юг. Украина ныне - третьеразрядная страна, мы внимательно считаемся с мнением таких монстров как США. Йод я уверен, если б моя страна заняла то же место, что и США, мы вели б себя точно по-иному. Но не те исторические роли...Из нас не выйдут герои пока мы по воле обстоятельств вдруг не окажемся в США.А тогда я с точнос¬тью смогу ответить, что я знаю про американский образ жизни.
Родина. Могильные кресты в воде, кладбищенская роща рядом с чернеющими полями. Од¬ноколейная железная дорога в другие города, разветвляющаяся на вечно светящейся станции. Много людей проехали на красном дизельке мимо одноэтажных, сотворённых одним типом домов, в которых живут спивающиеся рабочие. Вороны и горобцы летают над моей родиной, иногда попадается и лесная птичка, ведь рядом сухоярятся в хаотичном скопе деревья и кусты. Маленькие магазинчики, большой огнеупорный комбинат. На месте глиняных рудников множество экзотичных прудов, где в воде на глубине час то попадаются вагонетки. Шиповник на крутых их берегах, кислеющий при первом морозе. Дикая конопля в лесу и посадках, обрамляющих поля. Где-то в этих краях взял своё начало Кобзон. Центр города после войны строили пленные немцы, а позже стали обустраивать хрущёвки. Каштановая аллея, где по праздникам из шумящих рупоров по¬ют всё те же песни, в зависимости от времени. Несколько школ, один ЖЛ, где работа¬ют одни начальнички. Улица Октябрьская, улица Горького, улица Железнодорожная. А я иду, шагаю по своей Москве. Раньше я определял по цвету и форме автобуса их мар¬шрут. Маленький клуб на "десятой", около ДК памятник Ленину с флагштоком, стучащим при ветре. На мой взгляд, лучшие годы были для города - это 60-70-е прошлого века. Люди пили, но не с этим акцентом. «Эх, встречай, моя хорошая». Улыбающиеся лица на фотографиях побелённых стен. Вечно стоявшее время на большом циферблате над часовой мастерской. Родина.
Сизый голубь пролетел мимо малиновых кущей. Средь чернеющего огорода нужник. Кой-где белеют растопыги снежных куч. Туман или марево охватил родной пейзаж. Два до¬ма у серого забора, газовал труба. Хэй, милая извозчица мороженого не к сезону, прокати на белой тележке! Что - ж ты, милая, заблудилась? Единственное живое уличное су¬щество укатило вместе с рекламной повозкой. Вечерело... Дети возвращались с тяжелыми портфелями из поселковых школ. Рабочие шли в ночную.
Сказка. Крестоносец.
Молодой парубок положил в ранец Библию, тёплые вещи, кусок хлеба и отправился воевать. В бои он не взял ни меча, ни пистолета. Знамя у него было - бог. Юная дивчина так и не узнает про его подвиги, потому что, какая слава без крови? Христианство ох¬ватило мир, не за что было погибать. Молодой парубок простился с друзьями, передал каждому по приветику. Впереди замаячила дорога. Но куда идти? Везде - бог. Молодой па¬рубок помолился - и остался дома. Ну и слава хорошим временам, а кто слушал - молодец,
Миф. Легион.
Жил некий селянин пока его не озарил духовный свет. Он отказался от привычной ему пищи, стал посещать народные собрания заинтересованных в духовном селянина росте лиц. В порыве божественного озарения выбросил из халупы, в которой раньше жил, свои прежние ценности и обзавёлся новыми друзьями. Друзья самобичевались и заставляли также страдать этого некоего селянина. Селянин хотел сам себя послать в тюрьму, но корень его, душив, на который он жаловался своим новым друзьям, мол, "не могу его искоренить", воспротивился, а в тюрьму послала себя часть его соратников. Селянин задумался и решил, что в этих собраниях мало любви, поэтому стал ис¬кать одиночества. В одиночестве селянин любил сам себя, свой корень. Но это уже иная история, более правдоподобная, чем две предыдущих.
Герои тупых войн.
Стальные каркасы выбитых с каркасного неба самолётов ржавеют в джунглях. Обезья¬ны выращивают в кресле первого пилота своих детёнышей. Череп и кости в форме военного авиатора. Тарзан, побочный сын второго пилота, скачет голым меж банановых трущоб, позоря человеческое племя, водится с волками всегда омолаживающееся при¬рода играет в его крови. Удак Ка - его друг (моча шакала Ка в глотку) и соратник. Но про это я уже где-то слышал. Наверное, по радио.
КВН! КВН! КВН!
КВН! КВН! КВН!
КВН! КВН! КВН!
Вот были б здоровыми зубы, если б их не чистить.
Манера бездействия, принцип лености.
Цветные носки на голые пятки и вперёд марш в ванную под горячую воду и мыло. Зер¬кал нет - есть лампы. Вино, лёжа в пузырчатой голубизне, легко опрокидывается в киш¬ки и желудок. Комната кружится, стрекозным пропеллером вылетая в сетевой эфир. эле¬ктрическим голосом звенит блестящий кран. Включается экран, где парят нынешние мечты, неотчётливый диалог в трубке. Жёлтый карась трётся об живот, монетки на дне, Гроза там, здесь вода. Беру в ладонь яйцо, белок растекается по пальцам, но я этого не делаю - я гляжу в бок. Я вообще ничего не делаю, лежу в спальне и сочиняю сию бредятину. Манера бездействия.
Сын Емели - дурака был отдан на воспитание государственному учреждению. Емельяныч учит жить теперь. Мой принцип ленности.
Розы. На слепом лисе скачет весёлый заяц.
Дух крестов, дух, взятый из недр земли. Заклинания обречённых душ. Кровь, нацеженная в стаканчик. Молоко юных мам. Розы. Оборванный разговор по телефону. Круги синеватые под глазами. Душное лето. На слепом лисе скачет весёлый заяц.
КВН! КВН! КВН!
КВН! КВН! КВН!
КВН! КВН! КВН!
Обезвреживающая машина. Минёр.
Человеческая слеза на старческом лице, поморщенном долгими разлуками. Старик пла¬чет. Что он сделал, почему так быстро минули дни молодости и силы, чем он был занят, как случилось так, что он стал никому не нужен в и о нём забыли? Я не знаю его зрелых вопросов, а могу лишь строить предположения стержня его слёз. Дайте старику настоящий смысл, а не это конфетти на рождественской ёлке, перестаньте разукрашивать его непосильную старость. Пропускайте голливудские фильмы, не замечая времени, присматривайте друг за другом. Жёны присматривают себе посторонних мужчин, увлекаются ими, не считая нас чем-то родным. Они страдают от отсутствия в них любви, это моя карма. Они вменяют себе в подвиг приготовления на кухне. Муж накормлен - вот и здорово, чудненько.
"А вчера прислал по почте два загадочных письма.
Вместо строчки только точки. Догадайся, мол ,сама."
Радио СССР, форточка, Левитан.
"Летят перелётные птицы. Ушедшее лето икать...
Летят они в жаркие страны, а я не хочу улетать,
А я остался с тобою, родная, мол, сторона.
Не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна".
Радио СССР, форточка, Левитан.
Идейные на карьерах, профессора на полях.
"Стоит средь лесов деревенька.
Жила там когда-то давненько,
Жила там когда-то давненько
Девчонка по имени Женька".
Радио СССР, форточка, Левитан.
Идейные на карьерах, профессора на полях.
Всё это было ,было, было, но прошло.
Проклятый сержант Губарев.
"Милка чё, милка чё.
Осерчала ты на чё?"
Побитая входная дверь с царапинами. Прихожая, давно требующая ремонта, на стене которой фотографии родственников в рамке. Зеркало в грязной деревянной оправе. Выхо¬дит сержант Губарев с раскрасневшимся худым лицом, начинает говорить пенсионер. Жена в Москве живёт далеко с детьми, а он один, един с Партией и богом. Соседи уважают дедка за страдание. Лодочка качается, милый улыбается. Банда одиноких сердец. Открытия, что они несут в сущности своей кроме огорчения? Желание остаться в истории первым, столкнувшимся с каким-либо новым явлением, не доказывается опытом бывших истинных первооткрывателей. Они забыты. Только учёные, и то редко кто из них остаётся в памяти молодых людей. Ну и какая фик разница - кто был героем, а кто просто фишка в чужой игре? Главнее, чтобы само явление было зафиксировано и отдано публичной огласке. Бывает, что много необычного упускается, а то и теряется архивами изобретений. Но говорит ли это в пользу халатности и даже пренебрежения к тому необычному и новому, чего так много около нас?
Бремя ежесуточных занятий распространилось и на праздники. Ангел весёлой безза¬ботности закатился за чертей одутловатых особенностей длинного и пронизывающего бытия. И нет уже надежды выкатиться на своём блестящем велосипеде радости чёрным от каменного угля людям. Горят топки, наполняя самогонные аппараты монотонностью. И нет нужды повторять глупую тираду этому раскладу, когда небо само укрылось за нависшей водой. Так - что будем пить на праздник горькую настойку, давать детям пе¬ченье и конфеты. Позвонит завтра утром временный напарник Женька перед работой, поздравит с наступившим юбилеем Христа воскресшего. И отвечу: "воистинно воскрес и хоть немножечко посплю перед встречей. А может Женька и забудет позвонить, зато жена или Лев напомнят мне об этом дне. Я - православный, мы - православные. У нас пра¬вославный Христос, православная земля, православное небо. Дань традиция 26 апре¬ля 2003 нашей эры года пишу про Пасху. Сколько эпох прошло, а картина та же: шатающиеся бабы, предоставленные сами себе дети, валяющиеся мужики. Нет, конечно же всё не так: дамы в белых платьях играют на виолончели, дети с бабочками под шеей им подпевают, а галантные кавалеры обсыпают сцену весенними цветами. На – ко - ся, вы – ко - ся. Бремя ежесуточных занятий распространилось и на праздники. Вначале дети играли на площадке в футбол, а затем начали драться. Лучи гранитного смысла, попадаясь на зубы, издают мышинный писк как при виде в погоне кота. Сахар и пепел на столе. Сахар от чая, пепел из сигарет. Я вылетаю, в какие то межтрансные поля медитирую на столе. Солнце конца апреля, трава конца апреля, сумки конца апреля. Клей и маникюрные ножницы. Пластмассовые цветы и картонные бабочки. Живые и мёртвые. Склепы и дворцы. Пора кончать. Ап!
Глухая гладь прозрачных вод впитывает все плевки окружающих её рыбаков. Перепол¬ненные мусорные вёдра их жён скромно таятся в уголке. Я сегодня проснулся от топтания по полиэтилену в школьном дворе, на который выходят окна моей новой квартиры, трёх девочек. Расцвела черёмуха, температура изменилась. Вчера читал литературу местных и харьковских мэтров. Один мальчик пишет про тётю и женщину в чёрном города, который исчез в его сознании. Одна девочка утверждает, что Асоль и алые паруса - это написано про неё. Её взрослый друг показывает примеры своего языкознания. Также приятно провёл время за перелистыванием стихов моей Надежды, счастли¬вой обладательницы этих гениальных копий. Всё-таки хорошо, когда летишь в курсе происходящих событий. А если не успел, они не виноваты. Глухая гладь прозрачных вод впитывает в себя плевки прибрежных рыбаков. И так далее... Наматываю на круги нити своего рассказа как на колёса игрушечного автобуса, своего письма, где садятся и выходят честолюбивые мои пассажиры. Надежда-кондуктор, она проверяет билеты. Я - слепой водитель, без профессиональных прав. Да мне это и ни к чему - зачем видеть, когда автобус вовремя поворачивает рука судьбы. А что если ей вздумается устроить аварию Уповать на Господа за своё прозрение? Игрушечный руль не вертит авто¬бусных колёс и нет тормозов. Как ни верти - неудачное сравнение рассказа с поблёк-шим от времени детским автобусом. А вот возьму и заторможу - раз: и рассказ-маршрут окончился. Ну, пока нет причин тормозить, буду продолжать...
Пора продолжать... Продолженье ждало изъяснения, продолженье как чёрный щенок Дэн путалось под ногами и требовало внимания, продолженье зависало над тёмными угла¬ми. Месяц ноябрь, месяц декабрь, месяц личных мыслей, месяц неопубликованных афиш. Зашторено окно в коммунальной спальне, не распространяется радио, пуста клетка. Отобранные лица незнакомых людей наполняют и закрашивают белый лист. Вон тот, вон этот... Увядшая роза в мусорном ведре. Никчемные флаги над кухней. Я не заду¬мываюсь и не догадываюсь, о чём расскажет продолжение. Молчание без гроз, будущее без слёз. Заимствованная с площадей песня.
Песня неустанных ловкачей.
Я спою вам на Луне
Песнь кипучую о себе.
Джаз. Необоснованное настроение конца. Чередование распутной лени и маята длинных речей. Рыночная экономика, последний гудок прощающегося паровоза развитого социа¬лизма, день в окне. Праздничная карусель детского аттракциона, скучная печаль. Джаз. Определите своего сына в среднеобразовательную школу, нарисуй прошлое, сложите гадальные карты в бабушкин комод. Свет.
Культпросвет.
Я долго крутил гайки на "линии". Гайки шли не по резьбе.
Милая, милая, милая,
Ангел ты мой неземной.
Шеф ждал выполнения работы, а работа на зло не шла. Напарник витал в алкогольных парах, я злился. То дождь, то снег. То то, то это. Приближался праздник. Истекал в при зрак прожитый год. И тут я увидел её, я её купил за двадцать гривен. Она мне легко давалась, её быстро читал. Она звалась "Этическая Мысль". Как много в природе неизученного. Аномалия средних умов медленно, основательно прожёвывала душистую дулю. Ещё раз. Как - много в природе аномального. Истекал в призрак старый год. Вот так... Ласковые, уютные дома обстреливают петардами, хлопушками уличное веселье. Новый 2004.Витрины с ёлками. Бенгальские огни. Никого нет. Один, Надежда и Лев. Эфирное счастье обволокло падающие снежинки. Серебреный крестик на груди, редкая бо¬рода. Телеэфир, поздравления. Камю и тёщина спальня. Юная дама на такси, друзья все позакрывались и пьют наедине вино. Наедине с телеэфиром, замкнувшись от эфирного счастья. Их подруги приготовили подарки. Ведь как? 2004? Мне до сих пор не верится, Что дожили к новой эре. Я не могу так. Я не могу закрываться. Это похоже на распи¬сание работы магазина. Магазинчик, где всё продаётся.1000 мелочей. Светятся ёлочными огоньками окна. В церкви поют псалмы, а дома бьют жену. Закрывшись от природы, плюёмся в чашки. Деньги. Звёзды, матчи и серенады. Архив местных кабальеро, да никто меня не трогает! Меня давно ничто не трогает. Объеденное время позади. Где счастье? 3а закрытыми окнами и дверями. Дороги. Тропы от дверей. Впереди неизвестность. Но в руках нож. Вперёд, к уподобленью жестоких, голодных зверей. Дедов крест. Ласковые дома...
Тёмный день. Мрак. Вечер. Блестящие глаза. Анекдоты.
Сей день - последний в году.31 декабря 2003.Можно по - привычке напустить блестящего тумана поздравлений, а можно просто успокоиться и ждать встречи с Буддой
2003
Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-...
2004
Трам-пам-пам. Дрым-тым-тым.
Мы пленники времени, перемен истории. Каждый из нас не прочь полакомиться хоть чем - нибудь. И вот в поисках смысла мы бесповоротно теряемся у электрических про¬водов. Но сказке полагается конец, поэтому мы изобрели водородную бомбу. Нас невозможно узнать. Усталая природа берёт своё.
Чтобы почувствовать себя неизмерно исполненным необходимо малое - пропустить ска¬чущего по дороге подпрыгивающей походкой какого-то ребёнка, для опустошения необходимо совершить какое-то мелкое отступление от себя. Сегодня я, полупустой мане¬рой возвращаясь, домой, отметил, сей факт. У нас заведено на предприятии сажать к водителю начальников и женщин, а мы когда куда-нибудь едем сидим в неудобном фургоне. Подчинённые есть подчинённые. Но сегодня шофёр Нарцис решил отомстить за неуспешное приставание к молодой экономистке, подговорив меня и сослуживца Сергея не уступать ей место в кабине. Экономист - незначительный пост, на который Нар¬цис плевал. "Для воспитания". Я был его игрой и улыбался, когда совершалось дейст¬во, и куцо сбежал первым из машины, когда приехали. Молодая экономист крикнула Нарцису "скотина", шофёр размеренно пошёл в туалет. Вроде - бы незаметное, заурядное происшествие, но на некоторое время установилось паршивое настроение. Мне к тому же стало казаться, мол, меня воспитали уважать начальство и женщин. Но в Советском Союзе разве это было возможным? Чтобы успокоиться, мичуринцу надо б посадить де¬рево. Сослуживцу Сергею закрутить болт. А мне быть поосмотрительней. Жаль конечно, что я не описал встречу с незаурядными людьми, достойном поведении режима, но се¬годня я только болтался под дырявой крышей, ремонтируя электричество. И от этого малого заволновался. Как же человеку всё-таки сколько нужно? Эффект мимолётности. Мы находимся в зависимости собственного мнения. Мы оцениваем высоты, мы измеряем низины. Но то, что говорят про нас окружающие, нас порою удивляет. По скорости мысли я - мешковидный тюфяк. Я редко нахожу в себе гармонию мира. Может, я неправильно понял, но некогда Надежда сказала мне следующее. Жизнь одинакова для всех людей. Мы имеем одинаковые, свойственные людям, потребности в еде, сне, сексе, внимании и тому подобное. Мы подвержены одинаковым болезням, типичным человеку. И смерть одинакова для всех людей. Это даёт нам понимание других личностей. Если человек утверждает, что мы все разные в своих потребностях, он озабочен. Смерть при¬ходит к нам в отмеренный срок, она застигает нас одинаково, без лицемерия. Ей всё равно - министр ты там или дворник. И кто утверждает, что для каждого она разная, рай там или ад, он не любит людей. Может, я неправильно понял, но Емельяныч приб¬лизительно мне тогда на это заметил следующее. Он не согласился с надеждой, ска¬зав, что теории проверяются временем, и много былых идей потеряли ныне свою акту¬альность. Жизнь не одинакова для всех людей, и он – атеист .Если один лев хватает за задницу косульку, то иного льва хватают за задницу его сородичи. Почему-то всем нравиться бороться за вышестоящие места, в тех креслах они намереваются найти счастье. Может я тогда неправильно решил, но я подумал тогда вот что. Человек при¬вык беспокоиться о себе, он требует, как ему кажется от жизни всё наилучшее. Это беспокойство вызывает жизненные силы. Как избыток, этот отклик на естественные потребности, несёт в себе некую нервную перегрузку, так и недостача - неясный симптом к психическому расстройству. Спокойствие внутреннее - это законченная сформированность уравновешанных желаний, жизнь одинакова для людей, но у всех она разная. А про смерть я и побоялся говорить.
Не стало на свете Володьки Синицына. Его не сбила машина. Он не задохнулся во сне. Он не дожил до весны. Для Володьки Синицына мир был абсолютным нулём. Он любил пиво, тёщу и шахматы. Он ненавидел себя, наверное. Зачем он влез в петлю? Ещё одна не¬осторожная жертва.
Остались одни радужные пузыри приподнятого непонятно чем и из-за кого настроения. Настроение просто отличное. Радужные пузыри летают в тёщиной спальне. Как, Вла¬димир, ты думаешь, что произойдет, если нечаянно ты бросишь курить?3ачем тебе, Владимир, курить? 3ачем вспоминать дурдом? Вова, ты просто отлично выглядишь, что - молодец. Воха, напиши мне что-нибудь просто так, без цели и мудрости. Хэй, Воха, зачем тебе деньги? Плюнь...Что, не можешь? Молодец, что значит воспитание и культура.
Радость бытия испорченного настроения.
Жило себе, было испорченное настроение. Травило атмосферу своими газами. Часто на¬пивалось, и тогда исполняло злые песни. Все люди говорили: "нашло оно", будто испорченное настроение было говном. Легко уживалось с хандрой и иными непотребностями. Его игла протыкала все радужные шарики предшествующих сестёр. Китайцы его не любили, японцы просто измучились, искореняя его со своих наскобленных душ. Этот чад имел многовековые традиции. В дождливую погоду стелилось по земле, а когда просыхало неотступно и исподтишка тянулось к небу, огибая препятствия. Испорченное настроение радовалось, когда люди становились злыми, и им было плохо. Человек раздевался и грозил кулаками Следящему Глазу. На голубом фоне дышал смрад. Бытиё испорченного настроения бесхитростно - оно всё время кочует от костра к костру, всегда на войне. Ему необходима свежая кровь, оно больно. Мухи совокупляются, на сцене половых проявлений возникает оно - и отрываются, летя в разные стороны, кры¬лья у мух. Испорченное настроение имеет специфические отголоски и нюх. Оно всегда терпеть не может. Невтерпёж, и всё тут .Мечтает покорить всех и вся своей красой, желает научить жизни окружающие пространства. Возводит стены для самоличного па¬мятника, жило себе, было... Почти трактат написал про нашу радость.
Люди строят города, возделывают поля, расширяя границы цивилизации. Цивилизация разрастается, её паутина охватила дальние углы природы. Едет "мерседес", ему всё по фигу. Слышны голоса с улицы, ездят поезда.
Мыло.
Из цветных коробок плюшевые домохозяйки застыло улыбаются размазанной помадой, их потёкшие туши глаза вращаются кругом и ищут, за что зацепиться их накрахмаленным рукам. Что б было, если б планету захватили зловещие тараканы? Но мягкие лэди не дадут мерзким тварям прохода. В супермаркетах продаются блестящие упаковки насекомого яда. Трут щели полы. Но вдруг завыли заводские сирены, на дом наступи¬ло интерактивное животное. Из соседских телесериалов налетели трансформеры, началась вселенская война. Фантазия для удовлетворительного отдыха плюшевым домохозяйкам. Слава! Слава "Тайд", "Ферри" и другому пиву, разрекламированному по те¬лесети.
Плывут облака - звери, корабли. Расстелена простыня - белая трава. Воспитательница пи¬шет свои мемуары, а мы пока шепчемся меж кроватями - толстыми дракончиками. Гово¬рим о друзьях и о маме. Иллюстрированная азбука и наши улыбающиеся фотографии спрятаны под стеклом - прозрачной водой. Трещинки-дороги на потолке, смеёмся и бо¬имся их. Тихий час. Стрелки-усики так медленно тянутся. Хочется играть. Хочется побыстрей увидеть папу.
Старики, не упускающие из виду свою смерть, девушки, предоставляющие свой товар лицом, мужчины, запутанные в седеющие бороды, идут мелкой рысцой мимо зеленеющей, цветущей весны куда-то вдаль, у каждого из них своё занятие, дело .Сереющее небо оросит их дождём, синее небо покажет золотую звезду, земную звезду. Травы, огранённые тяжёлым асфальтом, независимо лягут у их ног. Мимо, мелкой рысцой, благоухаю¬щих первой зеленью дерев, где запутаются нескончаемым лабиринтом небесные странники, птицы. Что купить, чем занимаешься, как на работе - насущные хлебом и деньгами вопросы здесь не актуальны. Не важно кто ты, кем ты. Запутаться в весенних спле¬тениях ароматов мая, вскружить голову безосновательными вопросами. И вот уже бледные, синеющие старики касаются ветвей, определяя фитотерапию нужного дерева. Вон уже девушки и мужчины ходят без ума, будто им оставили одни лишь инстинкты. Пошло - не пошло? Непошлое проявляется быстро, наскоком, - пошлому надо оставить, сохранить время. Дети становятся подростками. А весна цветёт. Зима ныне не актуальна Чередование дней, циклов природы.
Этот город был флагом для необычных идей. Люди, оказавшиеся тут, слышали в своей голове голоса, им не приходило на ум разобраться в себе. И вот: складываем вещи до срока сбежавшего квартиранта.
-Ещё один?
-Ещё один...
Вещи квартиранта сложены под замок, квартира ждёт новых жильцов как и город но¬вых визитёров.
Прошли века, всё покрыто пылью и паутиной безразличия случайно взглянувшего на дряхлые окна бесцеремонного развала. Пыль и паутина наружи, пыль и паутина внутри. Летают отважно жёлтые, местами, почерневшие листы наших былых романов. И нет к юному прошлому тропы, воспоминания и те летят не над этой позабытой богом и людьми стороной. Зима здесь иль лето, всё равно, ничего не повторяется, по крайней мере, в этой жизни. Новые поколения заняты только собой, мы роемся, копаясь лишь в себе, праотцы спят вечным сном - кто под крестом, кто под звездой, а кто просто на посадке около деревень. Появились модные ныне интересы, своим свежим дыханием обрастая "орбитом". Появились альтернативные кредиты, на каждой улице Северореченска по банку. Появилась морально первая тенденция к выживанию в среде похожей на мусорник рыночной экономики.
Психология ущемлённого человека, но не отказавшегося от сна.
Спал Доков. Проснулся Доков.
- Пусть проклята жена.
Спал Доков. Проснулся Доков.
- Пусть прокляты дети.
Спал Доков. Проснулся Доков.
- Пусть проклято правительство.
Спал Доков, Проснулся Доков.
- Пусть проклята еда...
Сходить бы ему в церковь, и средь свечей молиться б, молиться б, молиться б. Лев Толстой заставлял работать, сим трудом исправляя плохое настроение. Но Лев Толс¬той был слишком молод, чтоб умереть, а Доков слишком стар для рок-н-ролла. Ян Ан¬дерсон стоит на одной ноге у микрофона и играет на флейте, но психология не про него. Ура! Пытаются петь русским шансоном у раскрытого окна пьяные соседи. Шумит ветер. Холодно. Текут сопли, болит горло, я подхватил ангину в середине мая. Снаружи день, а у меня горит свет в зашторенной спальне. Пишу.
День на день не приходится, не похожи друг на друга. Мечты про теплое море. Шумит ветер, Дэн гавкает на закрытую дверь. Холодно. Тень от колеса ложится на красный, полосатый палас. Пишу. Курят школьники под моими окнами. А мои ли они?
Мои ли окна? Спальня.
На белом потолке черные бороздочки, дешевая люстра. Зашторены окна, в просвете виднеются акустические колонки и папки всяких разных писанин, красный старый велосипед с тряпчаным сиденьем. Два кресла семидесятых годов с покрывалами коричневого фона и розово – зелеными цветами на них. Проигрыватель пластинок «Радиотехника» стоит на лакированных ручках одного из кресел. Рядом, посередине журнальный столик с подаренным нами сыну компьютером, столпами аудиокассет и несколькими дисками. На компьютере маленький настольный кварцевый будильник «Пеарл». Под столиком сумка с некоторыми безделушками, вывезенными с прежней квартиры. Под креслом ящик от пылесоса «Ракета», не знаю что в нем. Сине-зеленый линолеум, красная дорожка с оранжевыми и зелеными полосами по краю. Массивный трехстворчатый шкаф. На нем книги, медленная шкатулка и сломанные часы избушкой с кукушкой. На стене железные полки зеленого цвета с книгами. В противоположной стене ковер семидесятых годов, застекленная фотография, где мужчина на руках держит женщину и паспорт. Этот мужчина – я, женщина – Надежда. Черные настенные кварцевые часы. Кофейного цвета с крупным рисунком, требующие смены, обои. Радиорозетка. Спальное бюро семидесятых; два магнитофона (один сломанный «Маяк», другой пашущий «Маяк»), СиДи – проигрыватель, компакты, маленькие акустические колонки, новая иконка Божией матери с Иисусом на коленях и ангелами по бокам, пластинки, рушник – все это на бюро. Впритык диван с коричневым цветастым дэком. Ближе к двери накрытый желто-зеленым покрывалом склад: железная сетка от кровати, газовая печка и много еще чего другого, не разобрать. Дверь с неработающим покрашенным замком и никелированной защелкой, круглая ручка и черная пластина для плотного ее закрывания. Выключатель электроэнергии семидесятых годов прошлого века. Мои ли окна?
Голуби клюют хлебные крошки. Резкий свист, шелест крыльев и взлет. Туда, где белеет облако. Там, где летает облако, смеются голуби. Внизу река блестит под камнем автомобильного моста. Поля, леса… Далекие трубы и писчевкусовой завод. Резкий свист, голуби летят назад, домой, туда, где клюют хлебные крошки.
Природа распорядилась – из телок в коровы.
«Когда я останусь один, я сойду с ума. И не будет денег, и не будет пищи, и не будет солнца, меня не будет», - работа для графов песчаных карьеров, кормежка городских бугаев, сумасшедшие звезды окраинного света, идолы чернозема. От Волги до Днепра крутят песнь пьяные монголы. Скачут кони, развозя наездников с факелами. Время несхожести. Степь и ночь. День и река. Пасут коров и телок ковбои. Здесь сочитаются кантри и будда. Здесь венчаются входная дверь с царапинами и милка – Москва. Что им дать? Романтика Христа или военизированный ГКЧП? Проклятый сержант Губарев категоричен: ему ничего не надо, и у него ничего нет. Это – свобода. Свобода – это когда ничего нет, но ничего и не надо. Независимость – это когда ничего не надо в то время когда что-то есть. Как-то – как и другое – лишь сплетня. Нет ни независимого человека, ни свободного. Значит проклятый сержант Губарев – тоже миф. Тогда кто живет на первом этаже квартиры направо? Кто? Ты кто?
ПРО ЭТО.
Сидя за неотесанным деревянным столом, слушаю петухов на подворьи. В стаканчике мутный самогон, на тарелке свои помидоры. Сижу, смотрю и слушаю. Надо б заняться хозяйством, да одолевает сон. Прилег на железную кровать, открыта форточка. Нет, надо б допить. Встаю и глотаю вонючую жидкость. Когда я переехал сюда, мечтал писать что-нибудь. Низкий потолок. Я не знаю какое время года сегодня. Я редко раздеваюсь. Рот начал подгнивать. В доме грязь. Нет работы, есть пенсия по инвалидности. Сижу, смотрю и слушаю. Гвоздики.
Про это…
В центре детского круга стоит мальчик или девочка. Но у того, кто стоит посередине, завязаны черной лентой глаза. Дети считают кругом: «Это! Это! Это! Это.… Полюбила я поэта!» и разбегаются по сторонам на три секунды. Тот, кто стоял в их центре начинает искать вслепую их, все стоят в замороженных позах. Когда поэт на кого-то натыкается, тот выходит их игры. Начинается все с начала, пока не останется один ребенок, к которому поэт не прикасался. Тогда поэту развязывают глаза, и они оба считают: «Это! Это! Это! Это…. Ненавижу я портрета!» Как только считалка заканчивается, двое детей целуются в щечки. Потом становится этот ребенок в круг, и все начинается сызнова.
Люди, запрограммированные на смерть, стирайте свои носки. Домик в деревне, где этот ангел пел мне информацию про жизнь. Прочитал несколько страниц Джона Лилли «Центр Циклона». Впал я в осадок. Поиск. Туда и обратно. Христос есть любовь. Анализ. На куске мяса пахнет пудра. Кто крутит дождем? Бредовые состояния… Негры, еврейки и китайцы. Шифр запланированных суток. Безумства.… Спи… Спи… Спи…
БОГ СПИТ, А ЧЕРТ ГУЛЯЕТ.
I
Пиши, как знаешь – зовут меня Сашка. Родился 30 октября 1954 года. Рос я с родителями, жил неплохо. Потом – никогда не болел, приключений не было. Детство есть детство. После школы пошел в училище сельскохозяйственное. Закончил, работал в совхозе. Мне платили 60 рублей. Там я проучился 2 года. Мне дали 2 класс. Все это у меня есть. С девушкой встречался, потом женился. Жизнь не получилась. Теща не правильная, а может я неправильный. Мы с первой женой разошлись, остался сын и дочь. Сын Саша. Дочь Наташа. Потом сюда приехал в Северодонецк. Получил малосемейку. Ну, женщину себе приобрел. Ну, как это…? Ну что дальше сказать.… А потом работал, работал. Получил вот эту комнату и двухкомнатную. Подарил я дочери двухкомнатную. И все. А что еще?
II
Какую тему? Пускай будет Гена. Короче, пиши. Я сейчас скажу что-то конкретное. Пошел я короче, к кадрам. Мне говорят в Киеве нет проблем, есть работа. Туда – сюда устраиваюся электриком. 12 этажка стоит, дай бог памяти, на Левобережьи. 75 отдал здесь, и там 25 за то, чтоб меня на 12 этажку привезли. Представь себе электричка, жду 2 недели. 2 недели жить надо за что-то. Я беру, бутылки собираю. 25 копеек. Я за счет бутылок выжил. Баба наша с Лисичанска это прораб считалась. Она меня подставила. Да. Я уже был согласен на штукатура, не за что было купить жрать. Вот. Я заделался штукатуром, 50 квадратов я сделал штукатурки. Я чисто за себя говорю. Она выставила мои сумки и сказала, пошел ты в одно место. Так. Потом пошел в карьер. Там ребята сказали едь в Чабанивку. Там ты что-то заработаешь. Садовник. Пусть будет так. Меня человек взял на работу в охрану. Я ему охранял дачу, он мне платил. Все. Потом пошел после всей муры в инстанцию. К это самое. Как говорить правду? К банкиру Володе. У него проработал месяц. Он ничего не платил. А я жил у полковника на даче, который заплатил мне все. Чтоб я домой уехал. Да. Даже телефон есть.
ТЕМА ДЛЯ ОТДОХНУВШИХ.
Я УБЬЮ ТЕБЯ, ЛОДОЧНИК.
Целый год я ходил на оплачиваемую моим главным бухгалтером службу, и когда подошел заслуженный летний отпуск, решил отправиться в родной городишко с запасом музыки. Город – не город, деревня - не деревня, но я устроился там, на альтруистических началах сторожем лодочной станции прилегающего к городу пруда. Дали мне там сторожку, магнитофон и рупор. Был июль. Все население тянуло к воде. Первым делом я поставил «Везер Репорт» и продавал несколько билетов на лодки. Народ охотно прыгал с патрона на сине-зеленые волны. Я разложил привезенные вещи и начал обустраивать быт. Закупил несколько удочек на рыбацком ближнем мостике и стал поджидать окончания концерт. Курил много. Потом поставил Боба Марлей. Ближавший и единственный ларек охотно торговал пивом. Я попал в субботу. Солнце жарило, иногда заходя в тень редких наплывающих облаков. Откуда – то их кустов выползла серая кошка и стала тереться об мои штаны. Я разделся по пояс, обнажив на худой груди серебряный крест. Разок окунулся и вытащил на червя маленького окунька. Первую пойманную рыбу я отдал беженцу из кустов. Кошка заурчала. Где-то пролетел истребитель, я так на него и не обратил внимания – приплыли мои лодочки, я раздал новые билеты и засек время. Слишком жарко. Под звуки «Махавишну Оркестра» развел костер и притащил родниковой воды в котелке. Благоухали акация и маслина. Грузовик привез на песчаный берег желающих отдохнуть колхозников. Мужики резко красными спинами попрыгали в пруд, а бабы некоторое время трогали носком воду. Всем было не до меня, да и я как-то только наблюдал. Молодая и наверное, грешная с большими грудьми и дорожкой на животе колхозница зашла в воду ее сразу окружила веселая и наглая компания. Я снял с удочек несколько рыбешек и стал готовить себе уху под «звуки му». Денег я взял достаточно да и напищенно вежливая продавщица из городского магазинчика заприметила во мне своего клиента, так-что она мне даже сосредоточилась. Несколько мальчишек стали на марлю тягать камсу и ложить ее в целлофановый пакет с водой. Я был на седьмом небе, казалось, все мне улыбались. Пляжники ходили к роднику в плавках и купальниках мыть принесенные яблоки. Под Джорджа Бенсона я раздал свободные лодки и пообедал. Купил мороженое в ларьке. Потом одолел сон, и я проспал несколько заездов; те, кто катался на лодках, были рады. Под Сантану разбирался с отдыхающими на халяву. Пришел какой-то дядька, попросил поставить нечто модное. Сантану я сменил «Вельветандерграундом». Опять пришел дядька уже обозленный этой мутью крышу срывает, через час играли уже «Руки Вверх». Народ заметно развеселился. Увез грузовик, наверное, грешную и остальных назад в колхоз. На другом берегу поставили палатки. Я подумал, что ночью мне будет не так страшно. В общем, целый день валял дурака. «Аквариум», как мне показалось, понравился всем, люди стали добрее. Кошке сытно быть возле около меня. Выпил «цыклодол». Желтые камыши, сине-зеленые волны, небо на закате несколько удочек, костер, опрокинутые вверх дном лодки, музыка, тепловозный гудок, квакушки. Зачем я сегодня был таким? Наверное, завтра изменюсь… Лежу на еще теплом песке, ногами бултыхаю воду, смотрю на потухающее небо. Плавающих отдыхающих сменили плавающие рыбаки и пары с хвостами амуров. Замкнул лодки, готовлю ужин. Причитал несколько стихов Саши Черного. Кое-что сам написал, но тут же бросил смятые листы в огонь, пламя моментально слопало мое настроение. Я освободился от него легкий ветерок. Обхожу пристань, цокая пальцами от внутреннего удовольствия. На последок поставил Тома Уэйтса.
СОН №1. ПАРА СПИЧЕК ДЛЯ ЗОЛУШКИ.
Принц женился на другой, а
Золушка осталась жить в
Мачехином доме…
И в десятый раз полковник Игнатьев подходил к входной двери своего балкона, и в десятый раз возвращался с неззаженной сигаретой обратно. Этот ритуал совершался ровно в десять вечера, когда город после изнурительного дня отдавался беспечным развлеченьям и вольностям. Игнатьев вконец измучился и…Вдруг я проснулся. Из незавешенного окна светит вечер на смятое мое лицо. Стихи, книги, стихи. Хрустальный звон стен в лучах изнывающего болезнями строения напротив. Роза в банке на старом книжном шкафу. Ладонью вожу по орнаменту ковра. Щелкает на проигрывателе пластинка, я встал и перевернул ее. В тусклых лучах вынырнувшей из оберегающих облаков луны поет джаз начала прошлого века. Допил из жестяной кружки вино, посмотрев на свой юношеский в пыли портрет на лунной стене нарисованный когда-то голубым художником – и о чем-то неопределенном задумался. Вот о чем я думал:
СОН №2. ДАЙ, ДЖИМ, НАСЧАСТЬЕ ЛАПУ МНЕ.
Джим был на самом деле маленькой собачкой и
Папа очень любил гулять с ним. Джим всем
Вилял хвостиком и очень не любил кошек.
Папа, как говорили окружающие прохожие, слыл поэтом. Он закрывался в соей комнате от плачущей по деньгам мамы и писал, писал, писал.…Иногда просто пил, иногда ходил к друзьям – и тогда позже ему названивали дамы. Дом он очень любил, и обижался когда кто-то, про него ненароком говорил, махнув рукой, «деревня». Любил «зайцем» кататься в трамвае и подслушивать охи да ахи базарных баб. С иронией не дружил, писал честно, романтически и хорошо. Соседи тыкали пальцем в его, проходящего к себе на верх, шепча: «Пошел наш Георгий наверх…», а он пояснял маме: «Народ…».
СОН №3. ДЕНЬ ДОН-КИХОТА.
Лучится. Лучится. Лучится фонарь на мокром столбу. Дождь облег хмельной город. Мосты на трезвое небо закрыты. Закрыты лица, книги царствующих лет закрыты. Лужи обдают мокротой, мокрые носки, прохожие мокры. Тучи грозно под луной стали. Три танкиста и собака. Кто это под зонтом? Три танкиста и собака. Бар: девки, водка и бабки. Чтоб быть счастливым, быть счастливым чтоб, счастливым чтоб быть надо прожить день Дон-Кихота. А вообще стираю песни про любовь. Она долгим взглядом провожала в бар своих лучших подруг, в то время как он боролся с мельницами. Разве нельзя случайно, разве нельзя невпопад, разве нельзя? Нельзя окружающей своей болтовней, он ушел в себя, а через месяц вернулся. Он врал, будто видел бога.
ЖИВИ, ЛОДОЧНИК.
Проснулся я ранним рассветом, от воды шел пар. На траве около лодочной станции была роса, редкие квакушки пели. Солнце только что поднялось и все окружающее светилось розовым цветом. Я помыл посуду и закинул с рыбацкого мостика удочки. Такая тома Сойеровщина. Напевая «утро туманное, утро седое…» окунулся в воду. Так стало приятно от свежего воздуха и купания. Из воды шел запах тины. Искупавшись, пошел ловить себе завтрак, вытянул несколько карасиков. Центр ставка заполнили резиновые лодки местных рыбаков, то и дело, подымающие свои удочки. Разжег костер, со вчерашним хлебом свежепойманый улов. Солнце подымалось все выше и выше – за это время я успел сходить в магазин за продуктами. В восемь утра поставил «ДДТ». Мне показалось, что все заулыбались. Повылазили обитатель палаток, хмельные и злые. Я, чтобы пока никто не увидел, попрыгал на пристани. Вспомнил, как мы ловили рыбу вместе с дедом на этом пруду. Где-то невдалеке простучал железнодорожный состав, лягушки расквакались. Чем не маленькое счастье? Свободный и сытый пошел к роднику попить воды. В лучах пробужденного утра глотал с ладони влажную прохладу. Вернувшись назад, снял замки с подопечных лодок, вынес из сторожки весла. В воде около меня проплыл уж. Со звуками Джона Ленона начали собираться отдыхающие. Воскресный день. Прозвонили колокола в далекой церквушке. Я подумал, что не плохо было б причаститься. Религиозные темы про ангелов и их колесницах меня всегда привлекали. Я думал, что если и есть хранящий этот ставок дух, то я у него служу жрецом. Вообще-то времени для размышлений и медитаций у меня было достаточно. Потом были «Р.Е.М.», а. Макаревич и «Дайер Стрейс». Отдыхающие купались и исправно брали лодки. Вылезла из кустов вчерашняя знакомая кошка, и стала тереться около пристани. Началась жара, я разделся до штанов. Обед, Чик Кореа и лодочная станция. Принял «цыклодол». Обжег на солнце спину, живот и лицо, болят. Потом следовал «Кинг Кримнон». Народ был недовольным. И я сам понимал, что эта музыка не для лодочных станций. Надо было И. Олегрову, Ф. Киркорова, В. Кузмина, Земфиру или В Добрынина. Но если бы да кабы.… В целом народ терпел. Я пошел на конфронтацию, я пошел дальше – с 15 до 16 звучали речи наших идейных солдат, рабочих и колхозников, а так же напутствия политических вождей из «Фонохристоматии. По Истории СССР» Потом пел Г. Сукачев, люди повеселели. Я то и дело вытаскивал из воды каких-нибудь рыбешек, но крупного ничего не поймал. Как говорят, маленькую рыбу мы отпускали в пруд, а крупную ложили в банку. Жара начала спадать. Заводить какие-либо знакомства не входили в мои планы, я держался отшельником – монахом, хотя были довольно таки интересные экземпляры. Сукачева сменил Л. Утесов. А Утесова А. Галич. Пошла расслабуха, приключился вечер. Играл Билл Эванс. Все случилось как вчера. Поужинал. Запер лодки и стал любоваться закатом. Завершением программы был Френк Сината. Так прошел мой второй день на пристани лодочников.
КРАТКИЙ СОН.
День мне представлялся некой субстанцией схожей на эфирную сферу, над которой распахнула свои крылья одна из четырех птиц. Люди, общество, законы – все это было на периферии того, что называлось временем. Что мне было суждено узнать, оценить и соотнести тогда, когда ленивое затворничество нудной ношей легло на мое сердце, пустое от завоеванных препятствий? Наверное, действительно, кое-что происходило со мной, но я так до сих пор и не удосужился догадаться про сие. Итак, над метафизической пирамидой стояла земная звезда. Она была холодна, потому что была зима. Ценность длившегося изувечья моральных кодексов моей личности занимала окруживший поток близких знакомых. Я либо пил, либо разлагался морально – так хотел бы выразиться, но по существу было нереальным для поддержки статуса деятеля заниматься подобными распутствами. Вся беда, примитивно сказать, в противоречиях и парадоксах, начиная с корней. Вот так: не слыл алкоголиком либо неизвестно им, но деятельности как таковой не замечалось. Все изнашивалось и стиралось. Так почему, собственно, мне указывают на приросшиеся деревья или на Веселую хижину, деятельность пристанища дровосека ли, монаха ли, неизвестно ли? С одинаковым пристрастием можно было отнести меня к бесчисленным рядам гомо обыкновенного. Меня посещала мечта про яблоки на серебряных подносах. Существенная разница в том, как ты ешь яблоки, всегда обличала эти ряды. Итак, стояло холодное солнце. Я сидел наедине с собой в замкнутой квартире и размышлял. Был день, раздался механический звонок на входной двери. Я открыл свой дом однорукому человеку, в шинели. Он глупо поздоровался и вручил мне повестку. Это был вызов с фронта. Моя страна уже пол-года вела войну освободительную и справедливую с захватчиком оккупантом. Я разволновался, ведь так мучительно эту повестку предвидел, что даже забыл попрощаться с вестником. Стал улаживать чай, казавшийся, мне нужными вещи. В черном чемодане с песнями из патефонной пластинки, давно еще перед войной купленной в культ. отделе. Долго размышлял, брать ли мне печатную машинку, но потом передумал. В окопах она мне не пригодится. Аккуратно сложил разбросанные по столу листки своего нового рассказа в папку и сжег в буржуйке. Смотрел на пламя, жадно нависшее над моими героями. Потом не выдержал и захлопнул печку. Поставил чайник для кипятка. Эта неизбежность быть побежденным тогда, когда моя страна празднует день неминуемой победы. Меня уже не пугала, а скорее всего от этого уже тошнило. Я был негодным солдатом, поэтому трезво ощущал свои перспективы. Таким застал давно поджидавший меня вечер. Я наблюдал на обоях блины огня от буржуйки. Стена лезет прямо на глаза. Отчего в глазах стоят искорки красноватого света. В мозгу роется явно доставшая меня песня из патефона. Поел печеной картошки, запил кипятком, скоро на фронт… Почитал Монтена немного отвлекся из тошнотворной пустоты. Средневековый француз – философ мне показался явно мажорным на фоне подступившей опасности. Я многоиспытным трудом мирился с веселыми мотивами, перегружающими солдат приближающихся к ничто. Это ничто всасывало и меня, пришел черед. Чудовище отвратительно было в том, сто в ничто ничего не было. Ничто, ничто, ничто… Я – бездарный солдат, меня застрелят в первом же сражении. Монтень, Конфуций, работайте надо мной. Сталин, любимый отличниками стрельбы Сталин, побудь хоть немного человеком. Боже, просимый местными снайперами, спаси меня. Ночь наваливалась тихо; выходить в город было немыслимо - тот на военном положении: всюду патрули, мучался тошнотой, спать – не спать. В холодной постели я долго ворочался одетым. Молился, проклинал, молился, кричал на весь дом, чтобы на передовую посылали жирные бочки опорожнять эти сытые маршалы и генералы. Попивая чаек, отсиживались в тылу. Думал о судьбе Гайдара. Опасался НКВД. Утром я проснулся лодочником на пристани.
Из летнего дневника Евдокии Петровой.
Незаглядываясь на то, что настала новая неделя, я не жду чего-то необычного. Пока со своими шуточками мама гоняет меня по всяким мелочам. Сергей ущипнул за жопу эту корову Наташку. Ох, и жопу отъела! Ну и что, что она мне сестра. Срать мне на их обоих. Хорошо: утро было настоящим в этом захолустье. Полудурок – сторож включил мою любимую Bjork. Она пела вокруг природы. С блеском слушается хоть на подиуме хоть где. Моя подружка Людка по ней тащится, (она выступала на «Мисс города»). Хотя люда немного «того». Мы с Наташкой поссорились насчет купальника. Она умно заметила, что он устарел. Наш уважаемый пап как на фазенде в прошлом сезоне уговорил нас искупаться. Мы как дуры сидели в холодной воде. Хорошо, что, Сергей потом тайком дал сигаретку. Я с Наташкой помирились. Папа обращается со мной как с крайней; когда ели шпроты он снова меня назвал Досей. Его теперь любимая реклама по ящику, мама тоже ехидничает, поддерживает папу. Ну, что я лошица как эта Наташка? Она само стирает колготки хозяйственным мылом. Сергей не для нее всегда чистый опрятный и веселый. Сегодня за завтраком заметила, какой у него пистолет. Он был в одних плавках и целовались с этой лошицей. Пойду, отдамся ставочному сторожу всем на зло. Шашлыков со вчерашнего вечера не оставили тоже. Настроение совсем испортили. Сторож опять поставил свой металл. Лучше съесть кусочек кала, чем слушать звук металла. Еще про Людку – Людка мне как сестра родная, дружит с Максимом, а он крутой (правда носит хвостик – это он любит Bjork). Я еще солнышко непогасшее, и если уж отвадиться по правде – так двоим или троим как в фильме у Людки, но порнуху я люблю, я люблю эротику. Повезло Людке с Максимом, а Сергей не для Наташки. После еды мама начала с Наташкой мыто посуду, папа пошел говорить с рыбниками, а я осталась наедине с Сергеем в палатке. Поговорили про то, про се. Ну и жара началась, мы обедали, папа дал мне с Наташкой пива. Наташка сразу стала такой пьяной, хоть бы кто заметил! Все со сторожа смеялись, он включил песни из мультиков. Сергей сказал, что мы пойдем к нему сегодня брать лодку вечером кататься. Еще Сергей сказал, что местные пацаны хотели набить морду. Сторож не из местных, да еще вчера крутил Ленина то на ускорении, то на медленной скорости, сама вчера слышала, какой-то ненормальный. Мы все тащились, а мама с папой залились. Мама по недоумению недавно вступила в партию, несмотря на то, что она развалилась, и сказала, что таким место в дурдоме и что «лучше б было бы, если б ему бы морду набили бы». Целый день загорала, намазалась импортным кремом. А вечером пошла, кататься на лодках. Сторож оказался бородатым, таким детей пугать. Сергей после разговора с ним, сказал нам, что он лох. А Наташке он понравился, он заинтересовал ее. Он с обручальным кольцом, Наташка подъехала к нему о музыке. Даже взяла список того, что мы слушали сегодня. Дуристика какая-то. Глазки строит, клеится и только, куда ему до нашего Сергея, он и в подметки не годится, к тому же женатый. Bjorn, L – 7 Hendrix, Pat Metheny, С.Курехин, “парад оскаров”, К. Румянова, Ноль, Mark Klopfler, Dawe Edmaeds, Free, Al Di Meola, Thelonins Monn, Bing Crosby! Вот конченая, написала в моем дневнике свой список. Я ее, когда нибудь убью! Каталась с нами и смеялась как дура. А еще сторож крутил музыку какую-то для наркоманов, это у колоться и слушать ее. Как раз для Наташи, Сергей правильно и сделал, что ненароком ударил ее веслом. Так ей и надо! Еще и обижается. Ну, вот и настала ночь. Вспоминаю, как мы веселились в такое время у себя. Папа разрешал немного побыть у костра, а насчет сторожа сказал, что он молодец, ровно в девять отключает свою шарманку. Я все доставала с Сергеем Наташку, что она влюбилась в него? Сергей спел на гитаре, было очень красиво. И снова они целовались. Так, уже пора спать, до свидания мой любимый дневник. День был сумасшедший. До завтра! Моя любимая Евдокия Петровна.