Степан Степанов покряхтел и прислушался к себе: ему всегда нравился этот звук, но воспроизвести его так же, как это делал Дед, он так и не исхитрился, поэтому в свободные минуты тренировался.
Свободных минут у Степана было маловато. Бабушка хотела, чтобы он вырос великим художником – поэтому по пятницам его мучили эстетическим воспитанием. Мама хотела, чтобы Степан вырос полиглотом – поэтому три раза в неделю он ходил к репетитору по английскому и немецкому, из-за чего речь его являла собой футуристическую смесь русского, украинского, английского, немецкого и еще одного – выдуманного Степаном во всё те же редкие минуты досуга. Отец хотел, чтобы тщедушное чадо выросло большим и сильным – поэтому в перерывах между сном и занятиями Степан занимался борьбой. И только Дед хотел, чтобы Степан просто вырос – безо всяких условий, поэтому за все 5,5 лет нелегкой Степановой жизни он и стал единственным искренне дорогим вундеркинду человеком.
Но недавно Степан…( кстати, только так, и никаких фамильярностей: имя «Стёпа» или, не приведи Господи, «Степка» автоматически перемещало произнесшего в личный Степанов список игнорирования). Итак, недавно Степан внутри себя решил, что он поломался, как та машинка с радиоуправлением, что и дня после Нового года не прожила, и перестал выговаривать некоторые звуки всех известных ему языков. Мать и бабушка всполошились и, как водится испуганным матронам, закудахтали нечленораздельно, а отец отволок ставшего совсем уж недопонятым сына к психологу-логопеду.
Все занятия Степан был сосредоточен на неизменном комочке фиолетовой туши, забившемся во внутренний уголок левого глаза довольно крупной женщины-психолога, упорно молчал и лишь вежливо кивал, входя и выходя из кабинета. Но родители и дипломированный специалист не сдавались. Степан все время представлял себя воздушным шариком, который по очереди надувают несколько человек, и очень старался не лопнуть.
Сегодня психологиня была не накрашена и напоминала Степану изумительную сдобу, которую пекла прабабушка в свой единственный приезд, врезавшийся в цепкую память чудо-ребенка навсегда. Как выглядела Пра, он не помнил, а вот огромные воздушные булки часто снились – мать была решительно против булок и прочих вафелек, с младых ногтей приучая отпрыска к здоровому образу питания.
До стопроцентного сходства с булкой не дотягивали лишь покрасневший нос и припухшие глаза. Степан не мог знать, что ночью из-за неправильно установленной стиральной машины соседи сверху затопили свежеотремонтированную кухню психолога-логопеда, что от её мужа уже давно пахло агрессивной молодой хищницей, что два дня назад дочка вместо института пошла в абортарий, да еще этот невозможный Степан (видите ли, имя «Стёпа», которым она назвала его в первый день, ему не по вкусу) вьет из нее веревки своим молчанием. Но он не знал самого ужасного, что придя на работу, на чулках она обнаружила – конечно же!- не стрелку, но приднепропетровскую железнодорожную ветку, а запасных у неё ,разумеется, не было. И вот от этой беды она просидела на полу и сладко прорыдала навзрыд, как в детстве, целых полчаса – до самого Степанова прихода.
Не мог он всего этого знать, но каким-то шестым чувством угадал, что сегодня – его шанс избавиться от этих обоюдно мучительных встреч. И вот Степан покряхтел, а затем…
- Ла-ла-ла, ла-ла-ла, Лиля в лодочке плыла. На дворе трава, на траве дрова. Бронетранспортер. –выпалил он на одном дыхании и, подумав немного, добавил услышанное где-то сладкое, как запрещенный мамой леденец, слово – параллелепипед.
«Женщин надо жалеть», впервые по-взрослому подумал Степан, выходя из кабинета онемевшей теперь психологини.
Второй раз он подумает об этом через 17 лет, когда после смерти Деда уйдет из опостылевшего дома и перевезет в свою «самостоятельную» квартирку все еще живую и вполне энергичную Пра, которая будет печь по выходным Степану Степанову воздушные сдобные булки.