Глава 2. Фир и Голуй
Занятия наукой в ойкумене были запрещены. Ученых преследовали как во времена, инквизиции. Этим занимались главным образом арцианцы, так как они не были заинтересованы в том, чтобы на подвластной им территории развивалось свободомыслие. Философия, литература, поэзия - пожалуйста. Но не химия, не физика, не, боже упаси, биология. Аотерцы же зорко следили за всеми возможными претендентами на трансплантацию, так как им всегда нужно было пополнение. При этом в ойкумене работали талантливые врачи: хирурги, онкологи, терапевты. Их обычно не трогали. Людей надо лечить. Поэтому и для арцианцев, и для аотерцев хороший врач - табу. Если он при этом и баловался наукой, то на это смотрели сквозь пальцы.
В Кирикской академии при медицинском факультете находились анатомичка и лаборатория. Здесь работали двое: практикующий хирург Фир я его ассистент, Голуй. Эти, особенно Голуй, медик по образованию, давно уже на свой страх и риск чем-то таким занимались. Карит узнала о них еще когда на первом курсе лежала в муниципальной психушке. На втором курсе она однажды осенью рискнула спуститься в глубокий каменный подвал, в морг.
Здесь, в дверях, стоял характерный кисловатый запах - формалин. Горела под потолком желтая допотопная лампочка. Она долго стучала костяшками пальцев в плохо обструганную дощатую дверь и занозила себе руку. На стук наконец-то открыли. Высокий, очень бледный, благообразного вида грек с отсутствующим взглядом серых глаз, спросил:
– Вам кого надо?
– Мне... мне надо поговорить с хирургом.
Сероглазый распахнул дверь шире. Карит вошла в помещение, сплошь заставленное мраморными длинными столами. На некоторых из них что-то лежало, накрытое серыми грязными простынями. Карит, не глядя на «это», прошла в кабинет, где за столом, одетый в белый халат, сидел персонаж из рыцарских романов: человек с лицом кобольда, фигурой крестоносца и льняными волосами, подстриженными в скобку и расчесанными на пробор. Человек вежливо поклонился и спросил, на что жалуемся.
– Я интересуюсь наукой, - пробормотала Карит, опустив глаза. Черт знает почему эти двое (другой, оставив дверь открытой, вышел в морг), смущали ее, хотя она обычно мужчин не робела.
– Таблеточки принимаем? - очень ласково осведомился кобольдообразный рыцарь.
– Вы не поняли. Я пришла предложить свои услуги. В качестве ассистентки.
Кобольд мгновение помолчал. Потом всем своим длинным, облаченным в белое, телом наклонился в сторону двери:
– Голуй!
Голуй возник в дверях и вопросительно посмотрел на сидящего.
– Голуй, нам ассистента не надо?
– Раба? - спросил тот, без всякого интереса.
– Нет. Тут мадам, утверждает, что она интересуется наукой.
– Я занимаюсь проблемой конструирования белковых вирусов, - выпалила Карит. Она чувствовала себя юной, желторотой, беспомощной и была, уверена, что сейчас ее выставят вон.
– Это как? - спросил стоящий в дверях (он грациозно оперся о косяк и смотрел на Карит вопросительно, но, по-прежнему, без особого интереса).
– Я вам покажу. У меня есть готовые разработки...
– Понятно, - сидящий за столом вздохнул. - Последствий не боитесь?
– Я знаю о последствиях, - Карит кивнула.
– Хорошо. Приходите завтра. Пораньше, этак часам к шести. Поговорим, посмотрим. Там видно будет.
Когда Карит пришла на другой день, кобольдообразный (его звали Фиром) был занят у себя в кабинете. Индифферентный Голуй провел ее сразу в морг, сдернул простыню с голого, серого, сильно протухшего мужского тела и принялся объяснять диагностику причины гибели. Скоро ему пришлось убедиться, что мадам плохо разбирается в анатомии. По поводу мышцы на бедре она опросила:
– Это производное органов боковой пластинки?
Голуй не возмутился. Он сказал только, что между человеческим телом и презумптивными органами бластулы такая же связь, как между самолетом и компьютером. Посоветовал полистать учебники. Он был уверен, что она больше не придет. Но она пришла и на другой день, и на следующий.
Ей предоставлялся труп и набор инструментов. Фир с Голуем работали рядом, у окна, за столом с химическим оборудованием. Они фильтровали, титровали, химичили. А Карит копалась в полуразложившихся внутренностях. Здесь же, на круглом мраморном столике помещался кофейник, набор изящных чашечек и ваза с печеньем. Кому надоедала работа, мог сесть и передохнуть, глотнуть эке.
Карит вскрыла брюшную полость мужчины, умершего от рака простаты. И пыталась добиться правды. Фир титровал, а Голуй сидел, пил эке и издевался. Он отпускал шуточки в духе романов маркиза де Сада. Ка¬рит пыталась выяснить, какой же это рак, если повреждена внутренняя железа. Фиру в конце концов надоело.
– Опухоль имеет эпителиальное происхождение, - объяснил он. – Поэтому - рак.
В общем, Карит осилила, основы науки очень быстро. В какие-нибудь два месяца. И Голуй не преминул этим воспользоваться. Он занимался в основном химией и мог теперь сбросить часть работы на Карит (их функция состояла в основном в определений причин гибели рабов, жителей беднейших кварталов Кирика и составлении протоколов).
Карит тоже дали попользоваться химическим оборудованием, но неохотно. Оба сразу дали понять, что ее дело - маленькое. Карит не возмущалась. Она работала тихо, с интересом, самоуглубленно. Трупы ее занимали даже больше, чем химикаты. Вообще, она была «человек в себе» и радовалась молчанию и самоуглубленности коллег.
В анатомичке и кабинете стояла страшная грязь. Выло похоже, что полы здесь не моются годами. Однажды вечером, когда оба, и Фир, и Голуй, над чем-то увлеченно работали у стола с оборудованием, Карит вытащила из шкафа ведро и пыльную, тяжело пахнущую тряпку.
– Перебирайтесь оба в кабинет, - приказала она.
Они не возражали. Хоть раз в год полы будут чистые. Но ровно через неделю Карит опять взяла в руки тряпку. Голуй немного поворчал. Фир согласился. Карит перетерла все столы, мебель в кабинете, перемыла пробирки и вытяжной шкаф. Фир был доволен. Голуй смеялся.
А потом в виварии (это был длинный дощатый сарай во дворе рядом с анатомичкой) передохли все крысы, скончались две собаки и погибла дорогая, купленная Голуем за большие деньги в Афинах, зеленая мартышка. Карит объясняла, что зараженная ею крыса сбежала из клетки. Собственно, она до сих пор на свободе, оставалось надеяться, что она сама тоже давно сдохла. Карит была уверена, что ее выгонят и больше не пустят на порог анатомички. Но Голуй с Фиром смолчали. Они закупили новых животных. А по поводу эпидемий и курьезов Фир однажды, в особенно промозглый и дождливый вечер, рассказал веселую историю. Как его коллега напичкал чем-то культуру клеток моркови. За одну ночь морковь в виде белой клейкой биомассы расползлась по всей анатомичке и кабинету. Собственно, они встретили ее уже в дверях. Они собирали ее в жестяные баки для дождевой воды и жгли серной кислотой. Но на другой день ее было опять так же много. Они жгли ее по углам и щелям, по потолку и панелям, за плинтусами и в рамах окон. И они все равно не справились бы с этой проблемой, если бы, как объяснил Голуй, в мутировавшей моркошке не накопилось супрессивных мутаций.
– А под влиянием чего произошла такая мутация? - спросила все внимательно слушавшая Карит.
Фир молчал. Голуй продолжал что-то фильтровать. Конечно. С какой стати они скажут? За научные исследования в ойкумене грозит пыточное кресло. Если коллега и делился открытием, то лишь в обмен на что-то еще более интересное. Чтобы, если попал под пытку, молчать, ведь о тебе тоже кое-что известно.
Потом Голуй вымыл руки под краном, тщательно их вытер. Полез в ящик под вытяжным шкафом и долго рылся там в пыльных бумагах. Достал листок и протянул Карит. На листке была какая-то запись очень неразборчивым почерком. И формула вещества.
– Что это? - спросила Карит.
– Рацемат.
– Ведьмино вещество?
– Не совсем. Только основа. Боковые группы совершенно новые.
И Голуй принялся объяснять. По ходу объяснения Карит становилось ясно. Голуй синтезировал это так, для смеха, просто чтоб позабавиться. Но для нее, Карит, это было то самое вещество, которое она искала, которое ей было нужно, чтоб получить настоящую, природную семиуглеродку. Вот здесь.
– А здесь этиловый радикал...
– А если заменить его на семиуглеродный? - хрипло спросила Карит. Голуй сморщился непонимающе. Потом отошел, взялся опять за фильтр.
– Откуда у тебя семиуглеродка? - спросил он.
– Я ее делаю.
– Как?
– На зеркалах.
Оба молчали. Потом Фир произнес:
– Если в теле человека обнаруживают семиуглеродку, его казнят. Жгут на керогеновом столбе. Сразу, без пыток и следствия. Карит молчала. Она продолжала внимательно разглядывать рисунок.
* * * * *
Море было древним, а жизнь - тяжелой. Человечество вымирало. Оно унаследовало все - и генетику, и технику, и искусство. Но уже не могло создать из себя ничего нового. Древние трансплантаты сидели в Аотере за компьютером и занимались своими проблемами. Они, возможно, и хотели помочь людям, но вряд ли могли. Между тем кто-то еще в первые века после крушения Великой Цивилизации думал о будущем. Кто-то властно вмешался в жизнь ойкумены, создав биороботов с определенной программой. Этих штук, люди называли их «морскими чертиками» в Средиземном море была масса. Они были, конечно, и в океане, но основная их функция осуществлялась на побережье, на населенной территории. Люди говорили, что они под водой размножаются. Но это вряд ли. Карит, любившая море и не боявшаяся его, сталкивалась в своей жизни с чертиками. У нее было несколько вполне исправных биороботов, заросших тиной и ракушками, но дающих представление о том, как мыслил и действовал некто, обуянный альтруистическими побуждениями, стремившийся предохранить ойкумену от перенаселения.
Чертик был небольшой, по форме напоминал игрушечную детскую уточку и был изготовлен из нержавеющего сплава. Главное, что поражало в его устройстве, это комплекс магнитов, создающих в корпусе чертика стоячие волны, работающие по принципу нейронов. Чертик реагировал в воде на комплекс гормонов, выделяемых человеком в воду и инъецировал его. Именно, человека в состоянии полового возбуждения, способного к оплодотворению либо к зачатию. Инъецированный сходил с ума.
Карит исследовала жидкость, помещенную в корпус чертика семь тысячелетий назад. Она была законсервирована на века, кто-то обладал колоссальными знаниями в этой области. Что касается состава жидкости, то он был сложен. Карит так и не разобралась в нем до конца. Была здесь и лизергиновая кислота, знаменитый галлюциноген, и комплекс вирусов, заражающих, видимо, нервные клетки.
Карит вводила это вещество крысам. Крысы обычно мирно забивались в угол клетки и тихо, мечтательно умирали там, уносимые грезами в заоблачную даль, куда-то в подвалы средневековых замков, заваленных зерном и копчеными окороками. В общем, это была самая приятная из возможных смертей. Карит слышала от людей, что укушенные чертиками так именно и ведут себя - уже при жизни оказываются в раю.
Одна подвижная, темпераментная крыса, уколотая утром, вечером сбежала из клетки. Ночью она вцепилась зубами в главный кабель военной психушки и устроила коротыгу. Во всем доме погас свет. Они там, в пыточном зале на первом этаже, сначала не поняли, в чем дело. Но утром нашли на клумбе обуглившийся труп виновницы скандала. Карит призвали к ответу.
– Она не знала, на что шла, - коротко объяснила Карит.
Один из сидящих за столом в библиотеке поднял на нее глаза:
– А вы, мадам? Вы знали?
Карит не ответила. Она нашла на стеллаже нужную книгу и, опустив голову, вышла из зала.
* * * * *
Каска держал на вилле котов. Эфиоп, на родине которого коты считались священными животными, ухаживал за ними и кормил их. Кошек в доме не было. Каска принципиально отказывался заводить животных женского пода по уровню организации выше крокодила. Он закупал у одного специалиста в Тиринфе котят, лишенных невинности по мужским статьям. Из них потом вырастали котики-гомосексуалисты. На вилле жила целая стая пушистых усатых животных, занимающих различные ступени субординационной лестницы. На вершине ее стоял серый полосатый зеленоглазый бандит, которого боялись все коты. На последней ступеньке обретался исключительно нервный, мягкий черный субъект, которого доставали все: и бежевый с белым, и два белых ангорских, и вышеупомянутый полосатый кот.
Черный постоянно прятался. Б;льшую часть жизни он проводил под кроватью в спальне у Каски. Но иногда инстинкт гнал его на улицу. Побродив там и понюхав углы крокодильника, кот скрывался в сарае Карит и там обретал убежище. Утром она на руках переносила несчастное животное в дом и оставляла под дверью у Каски, куда тот его немедленно впускал в ответ на его жалобное мяуканье.
По поводу каскиных котов на побережье ходили легенды. Смех и шуточки. Когда осенью Каска задавал пиры по поводу очередного вступления в должность своих друзей и знакомых, на вилле собиралась молодежь. Они часто видели, как какая-то рабыня выходит из уединенного сарая в овраге, с чем-то возится, с какими-то бутылками возле выгребной ямы за сараем. Но подойти к ней боялись. Они были уверены, что Карит - Каскина собственность.
Красиво оформленный, вонючий, зеленый крокодильник был полностью в ведении Эфиопа, Крокодилов он не боялся и чистил его метлой, стоя посреди копошащихся ящериц, выгоняя воду в сливное отверстие. Но, по врожденной мужской неаккуратности, он часто запускал эту работу, откладывал на потом. Тогда за метлу бралась Карит. Крокодилов она боялась еще меньше, чем Эфиоп.
За этим занятием, за чисткой крокодильника ее заставали посетители виллы. Зрелище. Многие так к этому и относились и исподтишка в окно или из-за угла дома наблюдали за нею. Заключали пари. Но интересную рабыню, обреченную Каской на черный труд, так и не съели.
А Каска возмущался. Он, раскрыв окно, терпеливо смотрел вниз, как Карит, нимало не смущаясь его присутствием, орудует метлой.
– Цинна.
Карит поднимает голову.
– Положи метлу. И чтоб я тебя за этим занятием больше не видел. Карит послушно уходит. Но через два дня опять принимается за прежнее.
Вообще, в их совместной хозяйственной жизни Карит постоянно приходилось сталкиваться с Каской. Например, на кухне. Было время, когда Каска умудрялся ставить полиэтиленовую посуду на конфорку. Это случалось обычно тогда, когда он готовил сам. Повар в доме появлялся не надолго, а потом исчезал.
Несчастный висел посреди кухни, подвешенный к потолочной балке. Он был толст и грузен, шея его вытянулась, и все вместе напоминало мешок с опилками, подвешенный на крючок. Карит обошла его стороной и принялась скоблить свой прибор из-под эке в общей кухонной раковине. Вошел Каска. Он, не обращая внимания на Карит, достал с верхней полки зелень и помидоры.
– Каск.
Он обернулся.
– Что это будет? - кивок в сторону повара. - Бифштексы или яичница с мясом?
– Цинна. Выйди из кухни. И чтоб я тебя здесь больше не видел.
Каска, рассказывал эту историю Цернту ночью в постели и при этом тихо смеялся в подушку. Открыто и при людях он одобрения никогда не выражал.
* * * * *
Отношения Карит с коллегами по работе не вылились в дружбу. Они оба, и Фир, и Голуй были люди странные. Голуй принадлежал к кирикской знати и занимал высокое положение в обществе. А Фир был раб. Ибериец по происхождению, он получил медицинское образование в Афинах и был в числе другой добычи захвачен при разгроме хозяйского имения пиратами. Долго работал у них хирургом, жил в пещере на Киликийском побережье, лечил раны и переломы морских разбойников. Потом главарь банды (это был никто иной, как сам Эфиоп, теперешний раб Каски) за выслугу лет отпустил его. Он поселился в Кирике и занялся частной практикой. Эфиоп очень хорошо его знал.
Никаких документов и прав на свободное существование у Фира не было. Он обзавелся семьей в Кирике, но, судя по всему, счастлив не был. Карит испытывала к нему глубокую симпатию. По инстинкту сильного человека, она чувствовала потребность защитить и укрыть слабого. Если бы Фир откликнулся на ее чувство, она, может быть, и попробовала бы оформить брак с ним, чтобы у Фира было больше прав в этом мире. Вовсе не затем, чтоб заставить его заниматься любовью. Карит это не нужно. Она дала ему это понять. Но Фир оставался насмешлив и независим. И, по всей видимости, недолюбливал Карит. Ей постоянно казалось, что он относится к ней с презрением.
* * * * *
Кирик был «защищенным» городом. Здесь на побережье находилась арцианская военная база, предохранявшая население от нападений пиратов, работорговли и прочих неприятных вещей. Город развивал свою философию, литературу, были собственные, известные на всю ойкумену певцы, композиторы, поэты. Замкнутый, культурный, элитный, он гнил и разлагался генетически. Ночью по местным кладбищам бродили вурдалаки - жители города, охотники до мертвечины. Каждая третья женщина в Кирике была ведьмой, и все это знали. В довершение всего во 2-м тысячелетии после крушения Великой Цивилизации арцианцы организовали в окрестностях Кирика керогеновый морг.
Давно, еще в первом тысячелетии по рождеству Христову, в эпоху Великой Цивилизации, население евразийских равнин хоронило своих мертвецов в богатых гумусом почвах степей. Мертвецы, пропитанные естественными консервантами, не сгнили. В степях Днепра и Поволжья лежали штабели былинных богатырей, Ильи Муромцы: огромные могучие тела, маленькие безмозглые головы. Потом пришла техника, органическая химия, экологические проблемы. Именно русские оставили после себя огромные свалки органических отходов. Ими пропиталась их земля, прежде такая богатая жизнью. Мертвое тело, пролежавшее в земле тысячелетие, уже, собственно, не было ни мышечной, ни костной тканью. Это был комплекс сложных полимеров, переплетенных нитей керогена. Сюда добавилась синтетическая органика, до неузнаваемости изменившая группы этих полимерных веществ. Потом пришло радиационное излучение. Именно под воздействием радиации керогеновые мертвецы приобрели свойства сложных «естественных» компьютеров.
То место, где лежало тело, для самого тела было священным. Оно постоянно возвращалось туда и укладывалось в классической позе: руки на груди, ноги вытянуты. Но в лунные ночи, в периоды особенного повышения солнечной активности и всплесках земной радиации, мертвецы выходили из своих обиталищ.
Ученые Аотеры так и не смогли докопаться до истины. Полимеры вели себя как проводники. Как сложные нейронные сети. А в целом бывшее мертвое тело вело себя своеобразно. Оно любило живую кровь. Напитавшись ею, кероген получал возможность наращивать свой состав за счет присоединения к старым проводникам белковых, углеводных и прочих групп. Короче, это был воплощенный ужас, персонаж из вечеров на хуторе близ Диканьки. Но все эти прелести давно были захоронены за чертой радиации. Там они и появлялись иногда и охотились за вымиравшим там и вымершим к 3-му тысячелетию после крушения Великой Цивилизации населением. Зачем аотерцам понадобилось сооружать в ойкумене керогеновые морги, выкапывать за чертой радиации (они отряжали туда экспедиции) массы мертвых тел с кладбищ и перевозить в ойкумену, никто не знал. Сначала, возможно, это делалось с целью исследования сложного явления природы и уже потом - с целью устрашения подвластных Арцию территорий. Дело древнее. Ойкуменцы считали керогеновые морги необходимым злом, частью их теперешнего существования.
Керогеновый мертвец напичкан белковыми вирусами, заражающими нервную систему. Это стало известно совсем недавно. Когда уже все население Кирика, Пелопонеса и других районов Греции перезаразилось и начало передавать из поколения в поколение гены ведовства, трупоядения, сложных форм шизофрении. Так же, как и в случае с чертиками, аотерцы постарались на руку вырождению человечества. А человечество так и думало. Люди были уверены, что Аотера нарочно способствует их уничтожению. Они, живые, должны вымирать среди ужасов и тьмы. Им на смену придут бессмертные, боги, трансплантаты. От сознания обреченности не уменьшалась ненависть. Трансплантатов ненавидели сами арцианцы. И часто на территории ойкумены вспыхивали гражданские войны между партией арцианцев-трансплантатов и партией Цинны. То есть руководство войной против Аотеры из века в век брала на себя семья Цинны, это была ее наследственная привилегия.
Голуй был коренной кириканец. Выходец из очень древней и очень знатной секши, он, безусловно, нес в себе тяжелую наследственность. Но все генетические неурядицы и психические отклонения сформировали в нем своеобразное качество. Голуй был гением. Карит, работая рядом с ним, все больше и больше убеждалась в этом. А также в том, что Голуй - ведьмак.
Карит была уверена, что когда Голуй остается ночью наедине с трупами здесь, в анатомичке, то частенько совокупляется с ними. Характерный блеск в глазах и прилив крови к губам, становящимся ярко-алыми, когда он смотрел на интересное тело. Во всем остальном Голуй был человек тихий и скромный. И в отношениях с Фиром - тоже. Карит в конце концов с болью пришлось убедиться в том, что и здесь нечисто. Фир находился в подчинении у Голуя. Не в материальном, а в психологическом смысле. Здесь был замешан секс. А уж Фира-то Карит гомиком никак, ну никак не могла счесть. Видимо, здесь сыграло свою роль насилие.
Карит не выказала им обоим презрения, чем заслужила насмешливое и недоброе отношение к себе. Вообще, в анатомичке ее только терпели, как хорошего работника. А дома, у себя в сарае, она продолжала заниматься самостоятельными исследованиями. Ее работа шла по двум направлениям. Во-первых, рацемат, который она синтезировала сама по голуеву рецепту, и в который сумела ввести семиуглеродную боковую группу.
Рацемат стимулирует рост клеток. Значит, он как-то влияет на генотип. Скорее всего, активизирует спящие гены, ведь для мутаций времени слишком мало. Это вещество действует так потому, что оно вообще - нонсенс. Противоречит нормам живой природы. Карит ввела рацемат крысе. И крыса за считанные часы преобразилась. Ее тело покрылось чешуей, выросли огромные зубы. Перед Карит оказалась серо-зеленая рептилия, что-то вроде зверозубого ящера миниатюрных размеров. Спящие гены. Млекопитающие же произошли от рептилий, А если ввести рацемат человеку? Скажем, себе? Но, конечно, это значит пожертвовать собой. Ведь процесс необратим, в этом Карит убедилась. Ей пришлось уничтожить крысу-ящера для сокрытия следов, потому что обратно в крысу он уже не превратился. В сожженном трупе крысы оказался настоящий, подлинный семиуглерод, не искусственный, как в рацемате. Вот оно! Пепел ведьм. Карит наконец-то получила это и именно биологическим путем. Да, но откуда же ведьмы берут рацемат? Неизвестно, важно, что они при этом не погибают. И Карит, помолясь верховному богу Арция, ввела себе вещество.
Ничего особенного она не ощутила. Правда, сердцебиение. Но ведь иначе и не могло быть. Не наркотик. Проверить действие рацемата можно только в экстремальных условиях. Например, под водой. И Карит убедилась, что теперь, с рацематом в венах, она может нырять глубже и оставаться под водой дольше, чем прежде. Ее вещество, полученное вполне законным, «научным» путем, обрекало ее на обвинение в колдовстве в случае, если его обнаружат у нее в крови. Но Карит продолжала рисковать. Второй частью ее программы были морские чертики.
* * * * *
– А если укусит? - Голуй с сомнением смотрел в воду.
– Если укусит, для тебя ничего не изменится.
– В самом деле?
– Ну, - Карит серьезно и спокойно смотрела на него, но в глубине ее темно-синих глаз светилась насмешка.
Голуй с достоинством разделся на глазах у Карит. Фигурой он напоминал микельанджеловского Давида, только член у него был не в пример больше, чем у скромного юноши, изваянного целомудренным художником. Член все портил (это Голуй понял по глазам Карит), он мешал наслаждаться впечатлением. Голуй вздохнул и полез в воду. Окунулся, потом сел на корточки недалеко от берега. Карит легла на песок, лениво щурясь от блеска волн. Она задремала. Услышала плеск и, очнувшись, увидела выходящего из воды Голуя. С пустыми руками, конечно.
Настал черед Карит лезть в воду. Она зашла не так глубоко, как Голуй и осталась стоять по колени в воде. Волны у берега были гладкими и маслянисто блестели. Лучи солнца, пронизывая их насквозь, зеленели в глубине. Дно было желтым, песчаным. Недалеко от Карит в воде колыхался ком водорослей. Волны медленно гнали его прямо на Карит. Вот ком начал огибать ее ноги с берега. Карит напряглась. Ком приближался. Карит услышала характерный скрип морского чертика перед атакой. Она бросилась в воду и ухватила скользкую, липкую от тины махину. Потом с торжеством потащила ее к берегу.
– Поймала?
– Тяжелый!
В сарае они вдвоем вскрыли чертика. Он был древен, как мир, но внутри сверкал полированной сталью. Жидкость в колбе стрекательного резервуара оказалась свежей, как будто ее изготовили вчера, А ведь этому творению рук человеческих было по меньшей мере шесть тысяч лет. Все выглядело в точности так, как описано в запрещенных в ойкумене научных книгах. Детекторы магнитных волн, на которых чертик работает, сложная структура стали.
Это был не первый чертик, пойманный Карит. Она хотела продемонстрировать Голую состав жидкости, потому что он сомневался, что та инфекция, которой Карит на его глазах заразила крысу, происходит из чертика.
* * * * *
Структура корпуса морского чертика очень интересна. Стоит приглядеться. Это сталь с органикой. Слой стали, слой органики, причем органика неполимерная, довольно рыхлая и с большим содержанием фосфата кальция.
– Знаешь что? - Карит отвлеклась от работы (она анатомировала недавно поступивший труп) - Я кое-что предполагаю. Череп, например.
Голуй уселся рядом и посмотрел на нее.
– Череп? Чей череп?
– Человеческий.
Голуй судорожно сглотнул.
– И что же?
Так ведь есть сходство. Слоистая структура кости. Вкрапления гидроокиси железа...
Голуй молчал. Он был очень бледен.
– У нас в овраге полно красной глины. Я, знаешь, попробовала...
Голуй опять посмотрел на нее. В его глазах застыл мистический ужас. Фир что-то уронил и оно зашипело на полу, отчего Фир тихо выругался. В анатомичке стоял неистребимый запах трупов с примесью формалина. Лампочка под потолком отсвечивала тусклой желтизной. Всем троим стало жутко.
– Да, я проверяла, - твердо и бодро заявила Карит. - Магнитный счетчик дает ответ.
– Ну, знаешь ли, - Голуй поднялся и вернулся к своей работе, - Ты, по-моему, малость того.
Однако они не отказались участвовать в работе Карит. Они втроем (с Фиром) перекопали много захоронений вокруг Кирика и в других местах. В некоторых случаях счетчик дал ответ на наличие стоячих магнитных волн. Особенно хорошо счетчик реагировал не на современные, а на археологические (возраст 3-4 тыс. лет) черепа, и именно с большим содержанием железа в почве. Что же? Череп, значит, мыслит в земле? О чем? Что это за волны в нем, какова их структура и геометрическое расположение, сказать было трудно. Для этого нужны другие счетчики, более качественные и дорогие, достать их негде. Одно ясно, природа изобрела (зачем – непонятно) невидимые проводники, которые использовались в биороботах, очень давно. Как и до всего на свете, до чего человек доходит умом, она дошла методом комбинации и необходимости собственных законов.
* * * * *
Карит задалась целью накопить семиуглеродки, чтоб сделать новый кубик, подобный тому, который она раскрошила на побережье. Для этого ей пришлось подобрать организм, несущий в себе гены быстрого роста. Гриб. Карит выдержала культуру тканей строчка в своем рацемате. А потом высадила его в почву в глухом уголке парка и принялась ждать. Прошел недолгий период «заполнения». Всего минут двадцать. Затем страшная бледная поросль стала подниматься прямо на глазах. Извивающиеся, как змеи, головки грибов. Карит успела полить все это кислотой. На почве вокруг осталась буро-коричневая масса с характерным запахом. Карит подумала, что для того, чтоб считаться ведьмой, ей не хватает только одного - молниеносности решений и непроизвольности действий. И гриб у нее вырастает все-таки не сразу. Утешает, но слабо. Унизительно, все-таки, при случае, будучи ученым, быть обвиненным в колдовстве.
Карит, проделав всю операцию раз двадцать, набрала нужное количество вещества. И при помощи лезвий и иголок спрессовала и прокалила на огне кубик. Проводники и резисторы, батарейка для улавливания космического излучения - все было на месте. Оставалось только испробовать его действие.
Карит достала с полки заветную пробирку со смесью белков. И сделала то, что не сделала тогда, когда у нее был настоящий кубик. Самцы крыс, правда, болели и умирали от этого, на самок оно не действовало. Карит запрятала пробирку с готовым вирусом в самый свой дальний тайник - дупло старого платана в глубине парка.
* * * * *
Хетепхерес знала, где водятся русалки. Однажды она показала Карит, как русалка под водой совокупляется с акулой. Серый самец-акула подплыл к девушке и, очевидно определив, что перед ним не добыча, а партнер, застыл на месте, двигая хвостом, удерживая равновесие. Русалка с готовностью расставила ноги. Анальные плавники акулы оттопырились, стал виден длинный петеригоподий. Русалка, обхватив серое шершавое тело ногами, насадила себя на птеригоподий. Она медленно, с наслаждением задвигала крестцом, под водой послышались приглушенные стоны. Было видно, что она все проделывает бессознательно, сомнамбулически. Работал лишь спинной мозг и та программа, которая заправлена в ее череп. Однако такое утоление похоти выглядело до странности красиво. Длинные, серебрящиеся под водой волосы девушки, мощное серое тело акулы. Потом русалка соскользнула с акулы и акула уплыла. Русалка медленно опустилась на дно и в изнеможении раскинулась на кораллах. Карит с Хетепхерес подплыли поближе. Русалка, всегда такая пугливая, их даже не заметила. Она лежала в полной прострации, запрокинув голову и закрыв глаза. Ее нежные ляжки, израненные чешуей акулы, кровоточили под водой. Она спала. Странная и прекрасная девушка. Карит в который раз испытала прилив бессильного возмущения. Разве так уж много красивых женщин вокруг, чтобы поступать с ними подобным образом?
* * * * *
Карит, общаясь с Хетепхерес, приметила одну черту. То, что на самом деле инопланетянка боится земного моря. Хет обреталась на мелководье и здесь занималась своими биологическими исследованиями. Когда Карит расспрашивала ее о глубине, Хет обычно отмалчивалась.
– Там сейчас все не так, как в книгах по зоологии эпохи Великой Цивилизации, - сказала она однажды.
Теперь, наколовшись рацематом, Карит получила возможность исследовать глубь. Она бродила в одиночестве по илистому дну. Ил фосфоресцировал и его голубоватое свечение озаряло все вокруг. Твердь вверху была черной, а земля светящейся. И на этой голубоватой земле стоял храм. Карит еще издали оценила, что это не затонувшее святилище, само море создало его, поклоняясь собственному божеству. Столбы. Белые, блестящие столбы из известняка, они рвались вверх, на высоту 20 метров. В обхвате они были до метра и более. Их создали кораллы. Какие-то наследники древних, давно вымерших форм. Похоже, чтоб вырваться из глубины на поверхность и вознестись над морем гордо, в самую высь, им мешало давление. Карит ходила вокруг, гладя ладонью столбы. Она подняла голову, чтоб оценить высоту сооружения, и ее проняла дрожь ужаса и отвращения. Над головой висела медуза. Огромная, два метра в диаметре. Такую она видела в книжке еще в детстве. Студенистый колокол с упругими, как корни, светящимися щупальцами. Она подумала тогда, что хорошо, что медуза маленькая (было написано - 20 сантиметров). Теперь Карит видела эту тварь над головой и она была огромной.
С тех пор Карит взяла за правило брать с собой под воду меч. Она раздевалась на берегу догола, прятала одежду под камень. Оставляла только на ногах сандалии, на поясе - меч и ныряла под воду.
На глубине водились акулы. Древние, странные, многожаберные. Абсолютно безопасные (они питались донными беспозвоночными). И хищные современнее. Голубые, тигровые, белые. Конечно, драться под водой с акулой - тема из книг и древних кинофильмов. Карит постепенно пришла к выводу, что виновник скандала - сам человек. Он боится и нападает. Или просто боится. Тогда нападает акула. Ибо она чувствует в боящейся твари добычу. На самом деле, акула плохо представляет себе, что такое человек. Она охотится за рыбой. Единственные млекопитающие в ее владениях - кит и тюлень - сами больше похожи на рыб, чем на типичных млекопитающих.
Карит сидела, прислонившись спиной к столбу. Акула плавала вокруг, сокращая круги. Вот она уже совсем рядом. Вот переворачивается на спину. Нет, она не хватает Карит своим странно посаженным, маленьким (по сравнению с размерами тела), однако весьма зубастым ртом. Она, виляя хвостом по дну, подплывает совсем близко. Карит чешет ей жабры. Забирается пальцами в глубь жаберных щелей. Приятно. Акула кайфует, совсем как кошка, которой щекочут живот.
Однако под водой Карит не пришлось избежать схваток. Здесь, между столбами подводного храма, плавали архитевтисы - гигантские кальмары. Они, так же, как и акулы, обычно не обращали внимания на Карит, Но ей в процессе исследования столбов пришлось подрубать их основания, чтоб капать принесенными химикатами и биореактивами на живые кораллы, сохранившиеся в основании столба. Она вообще задалась целью скостить столбик-другой и в корне изменить физиологию этих кораллов (заменить часть ферментов на другие). Кальмаров раздражал тупой стук металлического топорика по камню.
Кальмар выплывает из глубины, блестя яркими, огромными, разумными глазами. Он никогда не нападает без предупреждения. Вызывая на битву, он поднимает два щупальца над головой и характерным образом изгибает их. И только потом бросается на противника. Рыцарственное животное.
Битва со смертью до сих пор оканчивалась для Карит победой. Она позволяет обхватить себя щупальцами и прижать к страшному «лицу» с роговым клювом. Здесь она всаживает меч в мягкую черепную коробку чудовища. Щупальца обвисают, туша медленно опускается в ил. На нее тут же, неизвестно откуда, налетают тучи голубых акул и сжирают на месте.
Дерясь под водой, в среде, гораздо более плотной, чем воздух, Карит тренировала мышцы, приобретала сноровку в драке. Ее жертвой становились огромные, до 10 метров, чудища.
Кальмар присоской разорвал ей щеку. Выбравшись на поверхность и вернувшись к себе в сарай, Карит убедилась, что рана, хоть и не тяжелая, сильно портит ее внешность. К утру щека распухла. Карит нужна была книга из библиотеки. Здесь, как всегда, сидели сотрудники и друзья Каски. Каска поднял голову и внимательно посмотрел на нее.
– Дересся? - спросил он.
– Дерусь, - Карит утвердительно кивнула.
Каска молчал, смотря, как она вытаскивает нужный том. Потом задал следующий вопрос:
– А с кем дересся?
– С собой, - ответила Карит тихо и убежденно.
Некоторые из сидящих за столом хотели поинтересоваться, чем и как человек сам себе способен так распороть щеку. Но никто ничего больше не сказал.
* * * * *
Каска последние тридцать лет не занимал должностей в Арции. Он предпочитал жить в своем имении в Кирике и работать здесь в качестве постоянного консультанта. Антоний же жил в Арции либо в Тиринфе, где у него был дом. Карит вела жизнь вполне самостоятельную, но в конце каждой сессии должна была показывать зачетку Антонию с Каской. Этой весной (в конце 2-го курса), Антоний, как всегда, потребовал у нее документ.
– Я больше не учусь, - ответила Карит грубо.
Антоний не понял. А когда понял, то обратился за помощью к Каске.
– Пусть отдохнет, - Каска кивнул головой. - Но имей в виду, Цинна, следующей весне ты вернешься в институт и сдашь сессию за второй курс.
Так было решено. Но Карит думала иначе. Она договорилась с коллегами по анатомичке, что ей, как штатному сотруднику, назначат оклад. Небольшой, но Карит надеялась прожить на эти деньги самостоятельно, независимо от Антония с Каской. Что же касается огромного состояния, которое она должна была унаследовать, то Карит решила им распорядиться сразу и навсегда, чтоб оно не висело на ней мертвым грузом и не служило соблазном для возможных претендентов на ее руку. Как прямая наследница имени и состояния Цинны, она имела на это право.
* * * * *
Антоний с Каской звали семейного поверенного «батей». Батя был полный, солидный, низенького роста грек. Карит он видел впервые. Узнав, кто она, он рассыпался в любезностях. Усадил за стол. Карит попросила завещание отца.
– Сколько вам лет, мадам?
– Восемнадцать.
– Что ж, это возможно, вполне возможно.
Батя полез в сейф и порылся там среди бумаг и пергаментов. Достал лист очень хорошего, не пожелтевшего от времени пергамента, и положил перед Карит. Все свое (родовое) состояние и имя Марк Антоний Цинна завещал ребенку от Ливии Корнелии, «будь он хоть гермафродит». Карит прочла до конца.
– Мой отец, он... проверялся у психиатра?
– Он составлял это, будучи в здравом уме и твердой памяти. Да, он был нормален, - батя кивнул.
– То есть, вы хотите сказать, - Карит кивком головы указала на свиток, - что это была его постоянная норма?
Поверенный вежливо наклонил голову.
В пропитанной радиацией генетике знатных семей Арция могло зародиться что угодно. В частности, в семье Цинн из поколения в поколение рождались женщины со скрытым гермафродитизмом. Они воевали и, попав в плен, два или три раза за историю были казнены на керогеновом столбе. В обгоревшем скелете появлялась характерная «трубка» - костяной член. Хуже всего то, что об опрометчивой приписке к завещанию последнего Цинны знали в Арции.
– Мне завещание можно составить? - спросила Карит.
– Можете. Уже можете. Но я обязан спросить. Что вас побуждает к этому? В таком возрасте? Вы смертельно больны?
– Я собираюсь покончить жизнь самоубийством.
Батя не улыбнулся, хотя по тону посетительницы понял, что она шутит. Он лишь скривил лицо и в его умных черных глазках блеснуло одобрение. Грубая шутка. Ну что ж. Он достал чистый лист пергамента, перовую ручку, чернила.
Когда Карит кончила писать, он взял лист и, читая его, скривился еще больше.
– Вы наложили мораторий на наследство? До своей смерти?
Карит кивнула.
– Имя вы оставляете брату, состояние, целиком, - Марку Цинцию Каске, свояку?
Карит опять кивнула.
– Но, позвольте. Ваши опекуны с этим могут не согласиться.
– Я их не спрашиваю.
– Насколько мне известно, ваши опекуны не из тех людей, которые кому-либо позволяют своевольничать.
Карит молчала. Батя, вздохнув, взял ручку. В конце концов, его это не касается. Он подписал.
Антоний узнал о завещании Карит от нотариуса. Он специально по этому поводу приехал в Кирик, к Каске, и сидел за столом в библиотеке раздраженный, с трудом сдерживающий гнев. Кроме него здесь еще были Каска, Цернт и Дентр, тот сидел в кресле в углу и читал. На столе стояла большая роскошная ваза из хрусталя.
Карит, войдя, села за стол. Антоний бушевал. Он требовал, чтоб она немедленно отправлялась в Тиринф, в батину контору, и забрала завещание. Карит молчала. Антоний взял вазу со стола. Она была тяжелая, он вертел ее в руках и грозил Карит смертью. Потом подошел к ней вплотную. И вдруг обрушил вазу об стол перед ее носом, так что хрусталь разлетелся вдребезги. Карит не сморгнула глазом. Она смотрела на осколки. Потом подняла глаза на Антония. В ее взгляде было сочувствие и интерес. По щеке сочилась кровь (осколок поранил ей лицо).
– Однако, - заметил Антоний, вдруг успокоившись. - Ты не из пугливых, - с одобрением.
– Ты странный человек, Антоний, - ответила Карит, вставая и стряхивая с плаща осколки, - откуда я знаю, с какой целью ты берешь в руки вазу?
Она подошла к фонтанчику в углу и умылась. Потом фыркнула. Все присутствующие отметили, это была характерная привычка Цинны отца, и Цинны деда, и прадеда. Антоний тоже иногда фыркал. Обладал наследств венной чертой.
* * * * *
У Антония было семь дочерей. Старшие благополучно выросли и вышли замуж. Предпоследнюю же (ровесницу Карит) он обесчестил. Никому отчета в этом он давать не собирался, но в беседах с близкими друзьями рассказывал, что она сама предложила ему себя, когда ей было пятнадцать лет. Он прожил с нею три года, а потом продал на работорговом рынке, Не лишая гражданских прав, прямо так, официально свободную. Это был, конечно, скандал, но никто по этому поводу ни в суд, ни в преторианский зал не обратился. Жена тоже была его покорной рабыней.
Цернта это все веселило. Каска устраивал званый вечер у себя на вилле в Кирике. За столом, напротив Цернта, сидела Карит и с увлечением поглощала мороженое. Цернт спросил ее, знает ли она, что ее брат сделал с кузиной. Карит кивнула, облизывая ложку. Потом добавила:
– Он говорит по этому поводу, что не следует создавать лишних сущностей.
– Ну и как? Получается?
– У него? - удивленно переспросила Карит. Потом опустила голову в тарелку с шоколадным мороженым. - Это его сущности. Откуда я знаю, получается или нет?
Сидящий рядом Крис посмотрел на нее внимательно и без одобрения. Цернт смеялся. Потом спросил:
– Цинна, ты что, весь вечер так и будешь есть одно мороженое?
– А мне больше ничего другого не хочется. Эчелленце, будьте добры, передайте мне вон то блюдо, - она кивнула на фарфоровую чашу, в которой таяло фруктовое мороженое, украшенное ломтиками ананаса.
Антоний требовал, чтоб она вернулась в академию. Он вызвал ее к себе в Арций для разговора.
* * * * *
Нижняя терраса на берегу моря сияла белизной. Гости Антония собрались на верхней террасе и смотрели вниз, как сам хозяин, усевшись на парапет, беседует с молоденькой девушкой. Возможно, дочь. Слова слышны плохо. Девица красива, синеглазая, стройная, одета со вкусом, на Антония очень похожа. Ведет себя раскованно. Речь идет о каком-то завещании. Говорит Антоний:
– Тебя поздно отправлять на работорговый рынок, Цинна. Тебя казнить пора. Возможно, уже веревкой.
Веревкой в Арции казнят за занятия пенанальным сексом. Гости, потягивая вино, с интересом смотрят вниз. Девица заявляет:
– Я не стану тебя утруждать, Антоний...
Антоний встает и с размаху бьет посетительницу по щекам. Раз, и еще раз.
– Убирайся вон!
Карит спускается по лестнице вниз, садится на лошадь. Делать нечего. Придется вернуться в академию.
* * * * *
Летний семестр курс проводил, как всегда, в учебном лагере на берегу Коринфского залива, под Кириком.
Учебные мечи вытачиваются из дерева. Но бьют они очень больно. Солнце палит немилосердно, море искрится, пыль с проезжей дороги ест глаза и скрипит на зубах. Макароны в столовой пропитываются этой пылью, так что их невозможно есть.
В лагерь запрещалось приносить с собой настоящее, металлическое оружие. При случае это считалось серьезным нарушением, грозящим исключением из академии. Почему Карит решила взять в лагерь боевой меч из дома - она сама не знала. Меч был подарен ей Каской. Из хорошей стали, закаленный, тяжелый, с серебряной черненой рукояткой, дорогой. Карит взяла его с собой на плац, где проходили занятия, спрятав под плащом.
По заведенному порядку, студенты расселись на скамьях вокруг площадки для боя. Преподаватель, тучный военный, с лицом, красным от пьянства и благообразным от породы (он был грек), вызвал на плац Карит после того, как две пары бойцов уже основательно излупцевали друг друга. Дралась Карит посредственно. Она не видела для себя смысла ссориться с товарищами по академии (хотя удары во время учебного боя было принято прощать).
– Что у тебя в руках? Меч или ракетка для бадминтона? - возмутился преп.
– У меня в руках деревяшка, - угрюмо возразила Карит. - Настоящим мечом таким ударом можно ухлопать слона.
– Не спорить! Бить как следует.
Карит рассчитанным, точным ударом вонзила меч в песок и демонстративно отправилась на свое место. Она чувствовала, что вступила на скользкий путь, но остановиться уже не могла.
– Карит Цинна, вернитесь на площадку! - приказал преп.
Карит вернулась.
– Возьмите это, - преп указал пальцем на торчащий из песка меч. Вместо указанных действий Карит вытащила из-за пазухи настоящий боевой меч и угрожающе посмотрела на преподавателя. Тот остолбенел. Глаза его полезли на лоб, физиономия приняла синевато-багровый оттенок. Студенты подумали, что препа вот-вот хватит удар.
– Вон! - зарычал он. - Вон из лагеря! И немедленное исключение из академии.
Карит, угрюмая и замкнутая, как всегда, но нисколько не расстроенная, вернулась домой, на виллу Каски. Она отоспалась всласть за две недели изнурительной лагерной жизни и вечером засела в библиотеке.
Здесь кроме Цернта и Каски никого не было. Карит скромно читала в кресле в углу, фонтанчик журчал, было тихо. Потом, толкнув плечом дверь, в зал вошел Антоний.
– Карит, собирайся, поедем в лагерь, - заявил он добродушно. Он, очевидно, не желал ссориться и был уверен, что все уладит с лагерным начальством.
– Не поеду, - отозвалась Карит угрюмо, не отрывая взгляда от книги. - Меня выгнали из академии. Учиться я больше не буду.
– Если ты сейчас же не встанешь и не поедешь со мною в лагерь, - произнес Антоний твердо. - Я тебя убью.
– Попробуй.
Этого не ожидал никто. Антоний, глядя ей в глаза, медленно вытащил из-за пояса меч. Каска крикнул: ««Антоний!» и шагнул на середину залы, смертельно бледный. Но Карит уже бросилась на него, обнажив меч. Это была настоящая, дикая, мужская драка. Удары Карит были верны и очень сильны (недаром она билась под водой с кальмарами). Антоний защищался, она пыталась его убить. Наконец Антоний нанес ей удар мечом в бок. Карит отскочила, швырнув кресло ему под ноги. Прислонившись спиной к стене, она смотрела через стол, где на углу спокойно сидел Цернт и наблюдал за происходящим. За его спиной было окно. Во взгляде Карит промелькнуло нечто. Цернт понял. Но, очевидно, она уже не успеет. Карит, без стона, сползла на пол и потеряла сознание. Цернт встал, подошел к ней и, профессиональным жестом, взяв ее за горло, повернул лицом к себе. На полу натекла лужа крови. Рана, по всей видимости, была тяжелой.
– Интересно, - заявил Цернт спокойно, - если отдать ее сейчас в гладиаторскую школу...
– Поздно, - ответил Антоний, садясь. - Это уже гладиатор.
Каска захохотал. Он без сил, повалился в кресло, корчась и захлебываясь истерическим смехом. Все остальные молчали.
Карит пришла в себя быстро. Ее, обливающуюся кровью, перенесли наверх, в спальню. Она молча страдала, закрыв глаза. Ее укололи морфием. Морфий не подействовал - она не уснула. Рану пришлось обрабатывать прямо так, вживе. При этом ее жутко унизили. Цернт зачем-то сел у изголовья и, ухватив ее сзади за руки, прижал их к подушке. Каска скальпелем расширял края раны, поливая их перекисью. Именно от унижения, а не от боли, она заскрипела зубами. Каска сказал: «Потерпи». Тогда ей захотелось вырваться. Она дернулась всем телом, Цернт удержал ее, а Каска нечаянно воткнул скальпель в бок раны, и она глухо застонала.
– Ты что делаешь?! - заорал на нее Каска.
В это время Антоний уронил что-то из аптечки, оно звякнуло и он крепко выругался.
Цернт снова прижал ее к постели. После этого серая паутина окутала мозг Карит и голоса куда-то пропали.
– У тебя руки, что ли, дрожат? - услышала она последний вопрос Цернта, обращенный к Каске. Потом все смолкло.
Очнулась она ночью. На столе горел электрический ночник, в комнате никого не было. Пленник. Вот она кто. От этой мысли ей стало весело. Посмотрим. Карит ощутила мысленный прилив сил. Она решила сбежать. Но, оторвав голову от подушки, почувствовала, что голова ее, всегда такая легкая, потяжелела килограммов на десять. И руки тоже. Надо думать, наркотика не пожалели. Не беда. Она встала и, хватаясь за спинку кровати, за кресло, подошла к двери. Закрыто. Карит выругалась. Мерзко, изощренно, по-новофиникийски. Этому ругательству ее никто не учил, она сама сочинила его, овладев этим языком и восприняв, как и большинство вещей в жизни, творчески.
Надо перебороть слабость. Тяжело дыша, Карит подошла к окну. Возле окна свешивался тяжелый провод, по нему Карит не раз спускалась в детстве. Но это было давно. Теперь, если ее застанут за этим занятием, оно, надо думать, будет выглядеть не так уж красиво. Она открыла боковую створку. На нее пахнуло прохладой летней ночи. В пруду за домом громко орали лягушки. Бледная полоса лунного света, пронизав полумрак, опускалась на подоконник, продолжаясь, как неопровержимое доказательство квантовых теорий, на далекой ряби залива. «Сила есть, ума не надо», - вспомнила Карит детскую поговорку, древнюю, как мир, и верную, как теория Гюйгенса. Она вылезла наружу и, ухватившись за провод, повисла на нем, как мешок с отрубями. Потом медленно, осторожно, принялась спускаться вниз. Все! Карит спрыгнула и, не удержавшись, осела на землю. Потом встала и, пошатываясь, отправилась прочь. Дело-то привычное. Во время месячных бывает и не такая боль, и крови вытекает не меньше. Она постепенно приходила в себя. Ночь, пронизанная лунным светом, пропитанная запахом грез, воспламенила ее, Мозг Карит погружался в мечты и теории. Она быстро шла, огибая залив, ровным, широким шагом. Стало легко и радостно. Она разделась и спрятала одежду под камнем. Потом с сомнением потрогала повязку на груди. Если будет заражение, то можно и сдохнуть, как бы между прочим подумала она. Но она уже входила в воду. Она бросилась вперед, рассекая волны, и поплыла. Эту ночь и весь следующий день Карит провела на острове на середине залива. Домой вернулась только под вечер, чувствуя себя не то чтобы усталой, а прямо-таки выжатой досуха. Она в изнеможении опустилась на закраину крокодильника. Окунула голову прямо туда, в черную густую воду. Подержав ее, вытащила, отряхиваясь, как собака. Потом снова опустила голову и принялась жадно пить.
– Помогает?
Карит посмотрела вверх. В проеме окна второго этажа стоял Каска и смотрел на нее.
Ее вызвали на первый этаж на беседу. В библиотеке сидели Цернт, Кассий и Крис. Карит, бледная до зелени, с огромными синяками под глазами, вошла и села в кресло напротив Цернта. По поводу драки она выразила такую мысль, что зрители должны были остаться довольны.
Цернт возразил:
– На арене я приказал бы тебя добить.
– За что?
– За излишнюю щепетильность.
– Брата нельзя убивать недозволенным приемом, - ответила Карит убежденно.
– Почему? - поинтересовался Цернт.
– Брат все-таки. Вдруг совесть потом замучит?
Крис поднял голову от бумаг и посмотрел на нее внимательно своими глубокими черными глазами:
– Вы, Цинна, насколько я понимаю, исповедуете в жизни откровенный цинизм?
– Нет, - ответила Карит, - я придерживаюсь иной философской системы.
– Какой же?
– Я в конец света верую.
– И когда он наступит, по вашему мнению? - осведомился Кассий.
– Вот когда помру, тогда и наступит.
Все молчали.
– Цернт, а мне, после мировой катастрофы, сколько-нибудь отдыха полагается?
– Нет, С какой стати? Ты сбежала. Завтра поедешь в лагерь.
– Это возмутительно, - заметила Карит, впрочем, вполне бесцветно. Поймала на себе осуждающий взгляд Цернта, встала и направилась к стеллажу. Выбрала книгу и вышла из зала.