Конечно, ты вряд ли это прочитаешь. Да и не для того я пишу, чтобы донести до тебя. Теперь ты всего лишь воспоминание, нечаянно ожившее, когда я увидела, проходя по мосту, убегающий вдаль поезд. И, наверное, в следующий раз даже поезд не шелохнет память. Потому что моя жизнь изменилась. К лучшему. Так, как ты и говорил…
Поезд как поезд. Обычный плацкартный вагон. Кто ездил, тот знает: торчащие пятки, то и дело повторяющиеся хлопки двери в тамбур, шум, доносящийся из открытого окна напротив туалета каждый раз, когда открывается дверь. Заспанные лица по утрам, запах котлет и курицы во время обеда, матрасы, съезжающие с полок по мере движения. Я много раз ездила в таких вагонах и, поскольку они везли меня в любимые места, я частично переносила на них свою любовь. Мне нравилось ложиться вечером на старую пыльную подушку, всю в буграх, и слушать перед сном, как стучат колеса. Нравилось смотреть на однообразные картины за окном. Нравилось знать, что я уезжаю далеко от шумного города, чтобы с головой нырнуть в тишину и пить теплый медовый воздух. Когда за окном начинали появляться поля, они словно передавали мне свое спокойствие и ровное дыхание.
Ехать больше суток. Чемодан и пару увесистых пакетов я поставила под нижнее сиденье. А небольшую сумку усадила рядом с собой – в ней лежали самые необходимые вещи. Путь начался днем. Не помню точное время. Я постелила постель, вооружилась тетрадью и ручкой и начала писать письмо подруге. Конечно, новостей у меня никаких не было – расстались мы с ней совсем недавно. Но писать всегда есть о чем, если хорошенько оглядеться по сторонам.
Я огляделась и обнаружила, что со мной в купе (если можно назвать словом «купе» этот закуток с четырьмя полками) едет полная женщина с добрыми глазами и маленькая шустрая девочка. Как и полагается ребенку, девочка за первый же час пути три раза выразила желание залезть на верхнюю полку, слезть с нее обратно, съесть конфету, нет, лучше яйцо. Нет, все-таки конфету. И запить газированной водой. Бабушка – полная женщина была именно бабушкой – мирно содействовала выполнению всех желаний внучки. Третью полку купе заняла я. Четвертая, та, что над моей, оставалась свободной.
Помимо непосредственных соседей, я узрела соседей побочных, занимающих две пары боковых полок. Полки напротив нашего купе пустовали. Где путники проводили время, для меня навсегда останется тайной. На своих местах они оказались только ночью. Похрапели там до утра и снова куда-то убежали, оставив без присмотра свои вещи.
На полках, следующих за ними, о чем-то громко переговаривались горячие кавказские мужчины. Мне показалось, что один из них, черноволосый красавец с четкими, необыкновенно правильными чертами лица, периодически на меня поглядывал. Я делала вид, что не замечаю.
Прошло четыре часа, и начинались сумерки, мое любимое время суток. Ребенок вдоволь набегался по полкам и больше не беспокоил бабушку. Красавец цеплялся ко мне, когда я шла мимо него в туалет и обратно. Потом он пришел к нам в купе и стал со мной знакомиться. Получилось у него плохо, и через десять минут он ретировался.
Писать в тетрадке мне надоело, я включила плеер и, протерев салфеткой окно, стала смотреть на деревья и провода, тянущиеся от одного столба к другому. Они то поднимались, то опускались, но не кончались, и это почему-то приковывало взгляд.
На какой-то станции в наше купе подсел последний попутчик. На него я даже не взглянула – сумеречное небо за окном в дождевых разводах ввело меня в легкий транс. Я поняла, что начинаю дремать, и улеглась на белую подушку с фирменной печатью.
У окон в плацкартных вагонах есть одно давно подмеченное свойство: если в вагоне жарко, окно ни за что не откроется. Из принципа. Если на улице начинается дождь, окно ни за что не закроется. Тоже из принципа. Вот на этот второй принцип вагонного окна я и попала. Не успев погрузиться в сладкую дрему, я почувствовала, что на ногу мне что-то капает. Оказалось, что капает дождь.
Тогда я и увидела первый раз соседа по купе. Должно быть, ему тоже накапало на ногу или, возможно, на голову. Он слез с полки и попытался закрыть окно. Но сделать это не удалось. После двадцати минут активной возни он надвинул на окно брезент. Снизу, как известно, брезент пристегивается к какому-то гвоздику и, таким образом, закрепляется. Гвоздика не было.
Некоторое время он держал брезент руками. Потом ему наскучило это занятие. Отпущенный на волю брезент рванулся на свое место, а дождь снова радостно закапал по моему матрасу. Молодой человек посмотрел на окно, на меня, на мой матрас и полез на свою полку. Я начала было заворачивать свои ноги в тоненькую простыню, чтобы как-нибудь защититься от холода. Но капанье вдруг прекратилось. С верхней полки свесилась голова и поинтересовалась, не капает ли. Я ответила, что не капает.
Оказалось, что он снова закрыл окно брезентом, только не до конца, и держит его, лежа на своей полке.
- Так и будешь всю ночь держать?
- Дождь скоро закончится. Пока будет дождь, буду держать.
Дождь закончился примерно через полчаса. Мне и спалось, и не спалось. Я повернулась на живот, в проход головой, и снова устремила свой взгляд в уже почти полностью темное окно. Минуту спустя на пустующее сидение у окна уселся мой попутчик с верхней полки.
- Ну что, будем знакомиться?
На меня смотрели желтые глаза. Я не люблю желтые глаза, и мне редко нравятся их обладатели.
- Не знаю, может и будем.
- Вот тебя, например, как зовут?
- Например, Лера. Или, например, Катя. Или, например, как-то еще.
Он въелся в мои глаза своими, как будто мог оттуда выгрызть мое имя.
- Так как же по-настоящему?
- Катя.
- А меня – Леша.
- А вдруг нет?
- Да зачем мне врать?
- Не знаю. Доказывай, в общем.
Он достал паспорт и доказал, что он, действительно, Леша. И что ему 25. И прописан в Курганске. Есть такой городок небольшой на юге России. Сварщик. Ехал из Москвы с заработков. По пути заезжал к каким-то родственникам в другой город, из которого потом и попал в этот поезд.
Он говорил очень медленно, выбирая каждое слово. Это казалось мне забавным. Мы получили друг о друге первичную информацию в стиле «год рождения, образование, профессия», и уселись играть в карты. К нам присоединилась толстая тетя и, впоследствии, ребенок. Вечером в поезде нельзя читать, нельзя писать – слишком темно. А для карт света достаточно.
С боковой полки на меня уже в упор смотрел красавец. Пока перетасовывали колоду, я тоже на него взглянула.
- Вы знакомы? – спросил Леша.
Я покачала головой.
В одиннадцать ночи «яркий» свет выключили. При оставшемся тусклом невозможной становится даже игра в карты. Леша ушел курить, а я улеглась, как мне казалось, спать.
- Ты спишь?
Не церемонясь, Леша уселся на край моей полки. И начался разговор, из которого я помню только обрывки. Он спрашивал о разном. Кто я, кем я буду в будущем, кого я люблю. У меня всегда было несколько лиц, несколько масок. Я ненавидела эти маски, но жить без них не получалось. Я загораживалась от людей то одной, то другой. И они были подобраны верно. Они меня не подводили. Но когда масок несколько, и носишь их постоянно… Можно забыть свое лицо.
Сначала я говорила с ним, играя. Рассыпала в воздухе одну горсть слов за другой. Он слушал и улыбался. Когда я умолкла, он сказал:
- Я тебе слово, а ты мне десять. Как шустро у тебя выходит.
И задал еще какой-то вопрос. А потом еще один. И еще. Мои ответы были похожи на бабочек. Они летали, нервно трепеща крылышками – сотни разноцветных маленьких бабочек. Каждое его слово падало, как тяжелая гиря на песок. Глухо и намертво.
Не могу сказать точно, что это был за вопрос… Какой-то простой и, в то же время, сложный. Что-то вроде «для чего ты живешь?» или «что ты, действительно, хочешь в своей жизни?». Он задал его и пригвоздил меня к подушке своим желтым взглядом. Бабочки разлетелись.
Бывают мужчины, под взглядом которых чувствуешь, что тебя раздевают. Взгляд ползет под одеждой, и кажется, что его можно поймать рукой – настолько он сильный и напряженный. Но этот снимал не одежду. Он снимал маски. Я почти физически ощущала, как по ним ползут трещины, как они рассыпаются одна за другой. И это страшнее, чем остаться голой. Никто и никогда больше не делал так, как он. Я не знаю, что это было, и почему это так на меня подействовало.
Играть словами я больше не могла. Секунды, в которые он стряхнул с меня всю мою защиту, забрали у меня много сил. На его вопрос я ответила: «Я устала. И хочу спать».
Он снова ушел курить. Но я чувствовала, что спать мне пока что не придется. Стук колес ночью особенно громкий. И сердце у меня тоже стучало громко. Он вернулся и взял меня за руку. А после медленно согнул ее и приложил к моей же груди. От этого томительно долгого движения у меня свело мышцы внизу живота. И когда он наклонился и дотронулся до моих губ, по телу беззвучно прошел до горечи сладкий разряд. Быстро и неожиданно.
Для одного вечера было бы слишком много – остаться и без масок, и без одежды. Когда он повел свою руку вниз живота, я остановила его.
- Нельзя.
- Я хочу тебя.
- Нельзя.
- Ты тоже хочешь, я вижу.
Грубым движением он добрался, куда хотел.
- Ты не слышал, я сказала «нельзя»? Если ты будешь продолжать, я закричу.
Рука сделала еще одно движение. Железный желтый взгляд тоже меня не отпускал.
- Я не шучу. Здесь много людей, и я, правда, буду кричать. Убери руку.
Он помедлил немного и убрал руку. С каким-то покорным видом он попросил остаться рядом еще на десять минут. Все это время он просто смотрел на меня. А потом забрался на свою полку. Перед тем, как уснуть, я заметила, что красавец не спит. Он внимательно наблюдал за всем происходящим. И взгляд мне его совсем не понравился.
На следующий день мы проснулись часа через четыре после того, как легли. Разговаривали мы мало. Но он то держал меня за руку, то обнимал, то целовал. Толстая женщина делала вид, что не замечает, и иногда улыбалась, глядя на нас. После очередного объятия к нам подошел красавец и потребовал, чтобы Леша вышел с ним в тамбур. Когда он вернулся, то не хотел сначала рассказывать, что ему там говорили. Потом сказал. «Наша религия не позволяет, чтобы мужчина и женщина развратничали на виду у всех. Прекратите целоваться». Мы решили, что это было сказано не по религиозным соображениям.
Ребенок продолжал лазить по полкам и к середине дня оккупировал полку Леши – тот все равно ею не пользовался. Я дала девочке карандаш и тетрадь. Она нарисовала мне картинку и подписалась: «Малика». По национальности она была чеченка. Ей, кажется, было лет семь. На картинке возле озера ходили животные и люди. Я помогла нарисовать козу и кошку, которые, по каким-то причинам, у нее самой не получались. Когда у ребенка настал тихий час, Леша уложил меня к себе на колени и стал рассматривать мое лицо. Потом он сказал:
- Первый раз влюбился… Никогда не думал, что так получится.
Я, конечно, ему не поверила. Промолчала.
- Найти бы… такую жену, как ты… Если такие еще есть, кроме тебя.
- Зачем тебе такая жена?
- Какая «такая»?
- Нехорошая.
- Почему нехорошая?
- Ну сам посуди… В Москве остался человек, который ко мне очень хорошо относится, может быть, даже, любит меня. Я от него уехала на три месяца, и точно знаю, что не буду по нему скучать. Мало того, я лежу у тебя на коленях, хотя ты мне совсем чужой. Хорошие девушки так не поступают.
Он подумал некоторое время, посмотрел тем самым взглядом, который снимает маски, и ответил:
- Ты просто не нашла того, кто тебе нужен. Когда найдешь – для него будешь самой верной и не сможешь ему изменить.
Я снова промолчала.
Когда мы подъезжали к нашей станции – выходить должны были на одной и той же – он попросил проводника выпустить нас в тамбур пораньше. Проводник усмехнулся и выпустил. Колеса поезда стучали неспешно – он готовился к остановке. Мы целовались как ненормальные, и когда поезд остановился окончательно, меня всю трясло и щеки раскраснелись. Приехавшая меня встречать бабушка первым делом сказала:
- Ой, Катюша, в поезде, наверно, жарко было очень? Бедная, мокрая вся.
- Д-да, очень жарко…- ответила я, а Леша, помогавший выносить чемоданы, мне подмигнул.
Ты просил мне написать тебе письмо. Я написала, как и обещала. Надеюсь, оно дошло. Без обратного адреса. И я не помню, о чем я писала – прошло три года. Должно быть, о чем-то неважном. О важном я написала тут, в самом начале своего повествования: «И, наверное, в следующий раз даже поезд не вызовет воспоминаний. Потому что моя жизнь изменилась. К лучшему. Так, как ты и говорил». Я больше не лежу на коленях незнакомцев. Родные ладони уютнее чужих рук. Я счастлива. Надеюсь, и ты тоже счастлив, случайный попутчик, короткое воспоминание...