Я люблю приезжать в бабушкину деревню весной, когда только-только треснул лед на Выми, когда овраги полны еще серого тяжелого снега, и ветлы становятся красными от зашумевшей в корнях влаги. А еще есть такое же время осенью, когда пышно плачет лес, прощаясь с летом. В это время здесь какой-то вечный грустный праздник. Природа радуется, что прожила лето, и печалится, что никто этому не радовался.
Я открываю доску, которой заколочена дверь в избу, отмыкаю тяжелый висячий замок, снимаю шапку и крещусь на образа. Крещусь, потому что так подсказывает что-то неизвестное в моей душе.
Потом я обхожу комнаты, смотрю на большие размытые портреты деда и бабки, на множество пожелтевших фотографий родственников, которые все родом отсюда, но никого, кроме меня, здесь нет. Мне не грустно. Наверное, потому, что здесь все потери кажутся мелкими. Я не потерял главное – этот дом.
У меня, конечно, есть квартиры. Даже в двух городах. Но они только для моего сына являются домом. Мой Дом здесь, там – квартиры.
Приходилось читать в книжках, что заходит писатель в дом, а в нем пахнет запустением и одиночеством. Мне, например, в моем доме так не пахнет – наверно, я не писатель. Мне всегда кажется, что мы с ним спокойны, когда встречаемся. Я его люблю, и он меня помнит. Мне, правда, бывает обидно на себя и еще на кого-то мне неизвестного, обидно за то, что я так мало здесь сделал своими руками. Здесь на всем мне видится печать рук моих прадеда, деда и бабушки. Удивительно, но я чувствую их работу.
После них здесь жили тетка с мужем, мать приезжала с отцом – все они работали над этим домом. А тепло их рук лишь еле-еле пробивается. Без души, что ли, работали? Неладно.
Печка дымит, а мне будто так и надо. Я не расстраиваюсь. Знаю, что она успокоится.
Тишина. Болит сердце. Отчего болит – сам не знаю. От того, может быть, что не своей жизнью живу где-то там, куда ведет за окошком разбитая дорога. Пожаловаться я не могу даже своему дому. Не имею права жаловаться.
Завтра вечером я забью дверь уже чужой рукой, уже злой и нервной мыслью буду думать в автобусе о предстоящей командировке, просроченной плате за телефон на одной из квартир, о сроках выполнения рабочих договоров…
На дом я не оглянусь. Я когда-то, так же уезжая, оглянулся, и заболел. Неделю болел от тоски, а потом запил и вернулся, чтобы снова уехать, не оглядываясь.
Я иду по дорожке и боюсь оглянуться. Вдоль этой дороги растут вековые березы с узлами на стволах. Говорят, что биологи приезжали из города изучать непонятные узлы. Пусть изучают. А я знаю, что восемьдесят лет назад на молодых березках их завязывал мой прадед. Чтобы я, тогда еще не родившийся, мог потом сделать из этих деревянных узлов затяжки, которыми было бы удобно затягивать гужи.
---------- ----------------- -------------
После того, как был написан этот рассказ прошло 17 лет. Многое изменилось - и в жизни моей, и в деревне, и в стране. Но я мог бы и сегодня написать точно такой же рассказ с точно такой же печалью о моем деревенском доме и деревне.... Одно только теперь несправедливо в этом рассказе. Мама моя, словно проснувшись, столько трудов вложила в восстановление избы и жизни вокруг, столько сердца, что теперь печать её рук я слышу на каждой вещи и на каждой тропинке...