14. Ленин в Шушенском
Алёна Дмитриевна не получила полной сатисфакции от Царской милости. Она стала собирать положительные характеристики на супруга у соседей, коллег, простых прохожих и хитрых пассажиров.
Женщина обходила все питейные, игорные и публичные заведения, куда хаживал её муженёк и те, в которые его заносили в беспамятстве. Посетители и работники, а также владельцы и совладельцы этих мест сочувствовали и шли ей навстречу в дамскую комнату. Там за быстротечную услугу они ставили подписи, крестики или прикладывали палец к петиции об освобождение Степана.
Красавица регулярно относила в Кремль терпеливые бумаги и они медленно, но верно подтачивали волю коронованной особе. Однажды Грозный не выдержал! Он прикинулся на время смирным и пожаловал купцу полную помиловку в чистую.
Придворная газета «Царская Правда» откликнулась передовицей: «Царь Иван – Красное Солнышко терпимости». Жёлтый еженедельник «Кремлёвские летописи» поддержал тему подвалом с шапкой: «Наш Грозный, самый гуманный монарх со времён царя Гороха».
Весёлый журнал для серьёзных людей: «То в фас, то в профиль» напечатал статью «Грозная любовь Палеолога, как полный венец опричнине». Однако, передовицу главреда Михася Леонтьевского никто не читал, та как рядом красовалась ксилография Мнишек. Обнажённая Мария забавлялась в кругу яицких казаков и отвлекала внимание серьёзных читателей.
Передовые публикации омрачала волна карикатур и грязных пасквилей чужестранной прессы. Её продажные борзописцы устроили циничную дискуссию на тему: «Одноразовый гуманизм пьяного Ванька, взращённый на половых излишествах».
Решение сверху горячо обсуждалось на телевиденье. Инвалид детства Илюша Муромский даже подрался с оппонентами на ток шоу у Соловья-разбойника.
Басурманский суд закрыл тяжбу: «Малютинцы против Калашникова» в связи с несанкционированной гибелью Скурата. Он объявил, что кладёт дело под сукно, а сам положил на него с прибором.
От несправедливости семейство Малюты полезло на кремлёвскую стену, брызгая слюной. Она просочились в Неглинку, и там перестала водиться упитанная Ишханская форель.
Калашников откинулся с чистой совестью. Вернувшись в семью, он наслаждался красавицей-женой, свободой слова и волеизъявления. Изредка купеческий быт омрачали ссоры и потасовки, поскольку милые бранятся, только тешутся*.
*Во время последнего посещения их семьи гонореей, Алёна узнала о гостье последней, даже после сенной девки Агафьи. Разъярённая жена схватила кинжал, но благодаря новому жемчужному ожерелью, не дошла до членовредительства. — Прим. семейного доктора.
Когда купец не был в командировке, то выходил на двор по пять раз на дню. Во время моциона он принимал алкоголь в чисто мужской компании и искал свободные уши.
Выпив, Степан начинал кормить собутыльников байками о том, как он видел и даже щупал живого Ленина. Если купца плохо слушали, то ему чудилось, что аудитория думает о его молодой супруге, представляя её нагишом в непристойных позах. Он начинал ревновать, терял голову и колотил всех подряд, не давая поблажки даже родным братьям.
Чтобы не попасть под его горячую руку, битые люди прикидывались, что внимают оратору. На самом деле, они, конечно, мечтали о голой Алёне и не замечали, что Лениниана, каждый раз звучит по-разному:
– Когда я мотал чирик за мокруху, ко мне подгрёб Вован Симбирский по кличке: Старый. Глянув по сторонам, он встал на цыпочки и прокартавил в ухо:
– Обгыгли мне все эти Эвенские магухи и петушиная возня с Кадетами. Надо добыть бабло, двинуть до гайцентра и газмагнититься в хлам. Знаю там одну кичу, где пляшут и поют цыганки и собганы лучшие соски гогода.
Мне тоже всё давно приелось в Шушенском, и я с радостью закивал. Картавый решил замутить партию в козла и взял меня подельником. Он грамотно наколол стирки, а мне велел спрятать в рукаве вострое шкрябало.
Против нас вышли шпилить два меньшевика, которые тоже сговорились нас попутать. Они играли на одну руку и в нагляк семафорили друг-другу. Вован подловил козлов на косяке и предъявил им предъяву.
Дешёвым фраерам по-натуре крыть было нечем и они выхватили кастеты. Но я, не меньжуясь, пописал лохов мойкой и отрихтовал сапогами. Старый отобрал у них все хрусты и снял венчальные шайбы со всем прикидом. Затем он велел одному поддувале из Эсеров выкинуть голышей на улицу.
На морозе они мигом крякнули и я снёс их барахло Зяме по кличке «Гнилой Агосфер». Он недалеко чалил четвертак с конфискацией за «Две восьмёрки под окном жалобно заржали»*.
*При проклятом царизме лишь Помазанник его придворная свита имели право трогать руками валюту. За её приобретение, хранение и сбыт разночинцам светил расстрел, по 88-ой статье. – Прим. Историка.
Знатный барыга принял штымповый шармак по сходной цене и мы с Картавым забурились в Красноярск. На шалмане мы целый месяц отвисали за всю масть и шкварили самых козырных чухонок. Они даже наградили нас с вождём знаменитыми новосибирскими мандавошками.
В подтверждение своей дружбы с Лениным, Степан всегда доставал спичечный коробок и аккуратно приоткрывал его наполовину. Царь-насекомое еле умещалось внутри, даже в засушенном виде. Издали оно походила на мумию маленького волосатого краба, а в близи купец не показывал и не давал трогать экспонат руками.
15. Вождь за границей дозволенного
В другой раз Калашников рассказывал о Ленине совсем иное:
– Да я всю жизнь зажигал с вождём по заграницам! Помню прибыли мы зайцем в Мюнхен и стоим пустые на вокзале. Я курево стреляю у бюргеров, а Вован – марки у фрау на голодомор в Поволжье. Тут нарисовался Алёшка, по кличке Горький, и, как всегда, начал жалиться на свою несладкую жизнь:
– Написал тут днями пьеску про жизнь опущенных бомжей и она пошла на ура. Чистенькая немчура валом повалила глазеть на нашу грязную пьянь. Но всё бабло за спектакли гребёт пучеглазый гад Гельфанд по кличке «Рваный Парвус».
Еврей был известный революционер и уважаемый кидала, а Алёшка – простой пешкой. Он не мог постоять за себя, а Ильич давно раскусил жида и не уставал повторять:
– Где Пагвус пгоплыл, большевикам ловить нечо.
Старый взял у писателя предоплату и, пообещав впрячься, сдержал слово коммуниста. Он закатил Гельфанду строгий партийный выговор с занесением и велел отдать лавы с процентами. Тот поклялся мамой принести вечером и смылся в Италию.
Мудрый Вождь вынюхал, когда пархатый вернётся и с братвой подстерёг его на вокзале. Дезертир Радек встал на шухер, а Воровской щипач Вацлав и Бухарик Колян, по кличке Балаболка, заломили ему руки. Картавый прямо на перроне избил его зонтом и отобрал багаж, бабки и золотые часы с запонками. На прощание он пообещал:
– Ещё газ увижу в Гегмании, на куски погву.
Честный большевик Ленин опять не обманул Макса и дал ему одну запонку за билеты на модную пьесу «На дне». В театральном буфете мы сняли двух фанаток «Союза Спартака» и угостили их шнапсом. Одна представилась путаной Розой с Люксембурга, а другая Целкой Кларой. Учёные немки нажрались за наш счёт, как простые русские бабы и стали кричать речёвки по ходу пьесы:
– Наше Мясо – чемпион! Кто не с нами – тот шпион!
– Судью на мыло! Бисмарку в бок – шило!
– «Шальке» – пшик! «Реал» – говно! Обыграет их МясО!
Нас вывели из зала, и мы двинули к дамам на конспиративную квартиру. Они работали в основном с мажорами, но и старым папикам не отказывали. Роза Люкс была всегда одета со вкусом, путанила традиционным способом и ломила цену. Она не раз мотала срока за клофелин и козыряла этим даже перед бургомистром:
– Кого дерёшь, восьмая ходка!
Клара Целка, наоборот, одевалась Роте Фана, брала недорого и ни разу не сидела. Будучи дамой бальзаковского возраста, она обладала родной девственностью, а не каким-то там новоделом.
Много безусых юнцов и седых мужей предлагали ей приличные деньги за перфорацию, но она хранила честь, зарабатывая иными местами. Полиция нравов часто брала её на живца с поличным и обвиняла на суде в проституции. Но нетоптаная курочка каждый раз приносила от врача справку о монолитной плеве, и все присяжные вставали на её сторону.
Вчетвером мы зажили веселой коммуной на зависть всем соседям. Эмансипэ ходили по хате в неглиже и давали нам круглые сутки. Когда у нас кончились лавандос, Вован сдуру ляпнул пару ласковых за свой калмыцкий футбольный клуб:
– В этом сезоне у «Алцынхута» есть все шансы выйти в полуфинал.
Ярые спартачки оборвали песни любви на полуслове и спустили нас с лестницы. Встав в позу королевской кобры, они предупредили:
– Вернётесь, все кости переломаем и сдадим в полицию.
Мы сдрейфили и рванули в Гамбург. Туда прислал грев для вождя партийный товарищ Фрунза с Пишпека*.
* Рай-град парящий посреди Чуйской долины. В нём жил, употреблял и распространял вредности Моша Фрунза. Царь не раз приговаривал его к вышки за хранение и продажу в особо крупных размерах, но хитрый колобок всегда успевал вовремя подорвать. Во время междоусобицы беглый каторжник пролез между Щорсом и Чапаем в знатным воеводы и встал поперёк горла на стальном пути. В отличии от Коляна Кровавого, добрый Коба зла не помнил и не стал судить Михася Пишпекского. Зарезав его, он зарыл скальпель войны в землю и, выказывая Фрунзе уважуху, переименовал в его честь город, улицы и набережную. — Прим. смотрящего за историей.
Старый не хотел светиться на почтамте и вклеил ленинской соплёй мою фоту в одну из своих ксив. Я легко получил дачку, а он вынул из мешка с орехами восточную сладость и повелел:
– Центрячок в тупичёк, а фуфло на общачок.
Оставив себе курево, мы снесли весь арахис в колониальную лавку и пригрозили Барыге дать на орехи. Испугавшись, он не стал ставить их на комиссию и сразу отслюнил нам всю сумму налом. Картавый купил в порту ещё кайфу и снял нам номер в гостинице вместе с гамбургским петухом.
Трое суток мы марафонили по-взрослому и расслаблялись по-голубому. На четвёртую ночь неблагодарный гость решил обокрасть приголубившего его большевика. Через дырку левого носка, он пронюхал, где вождь держит партийную кассу.
Знатные красные носки пару лет назад подарила Ленину на именины, его бикса, по кличке Крупная. Ей стал невмоготу запах старой пары, которою Вован выиграл в очко у Октябристов ещё по первой ходке в Сибирь. В тайне от вождя, чистоплотная шалава целый год собирала пожертвования на обнову у евреев сочувствующих революции. С тех пор Картавый стал ныкать от неё бабло в её же презенте.
Вонь носков отпугивала отечественных грабителей, но не остановила нерусского пидора. Улучив момент, когда вождь сооружал очередную дорожку, он пошёл на дело и протянул руку к ножному сейфу. Ильич почуял измену и, не раздумывая, выхватил перо, и пришил крысу за покушение на партийный общак. Вован протёр моим шарфом рукоятку пырялки и, по умному, вложил её в руку жмурика-мазурика. Добив всё, что было, мы соскочили в окно пустыми, чтобы не платить за номер по Гамбургскому счёту.
Немецкие легавые следили за мной от почтамта и устроили под окном засаду. Они свинтили нас и утрамбовали в импортную крытку. Нас рассадили по просторным одиночкам с ватерклозетом вместо параши, и стали шить дело.
На допросе мне посулили мешок марок, ведро шнапсу и бабу на ночь за сдачу кореша. Но заграничные менты даже печень отбить не умеют по человечески и я не стал шпрехать на родного вождя. Я даже отмазал его на суде от нового срока, показав им всем под присягой:
– Мы не при делах! Мужчина легкого поведения залетел в наш нумер по-запарке. Вино увидал, налил – выпил, а спьяну сам нож животом стукнул и хвост кинул.
Нас тотчас оправдали и выпустили. На радости, добрый Ленин наградил меня орденом имени себя, третей степени.
У этих воспоминаний с доказательной базой было хужее. Награда за преданность Ленинским идеалам постоянно куда-то пропадала. Стёпа каждый раз суетливо и тщетно лазил по карманам и вечно обещал:
– Завтра непременно найду и покажу.
Этот завтрак хавал какой-нибудь лох и являлся на следующий день ни свет, ни заря. Алёна Дмитриевна глядела в глазок и шипела в замочную скважину чужим голосом:
– Взяли ночью твоего Парамоныча! Кстати, и о тебе тоже спрашивали. Обещались попозже заглянуть. Ща открою. Не угодно ли кофея с ситничком, а может чайковского подать с косыгиным?
Пока она говорила, любопытный умник успевал сделать антраша на пол версты.
Продолжение: http://www.proza.ru/2007/06/17-220