ТЕРРАКОТОВО-ЛИМОННАЯ МЕЧТА
Слово красивое – терракот. Это меня как-то раз Галя Заславская, подруга моя с Прозы, порадовала. Мечтой терракотовой. В своей рецке к моей миньке))
...Так вот.
Сюр полный.
Я сегодня, ребята, как бы в Питер смотался. А точнее – в Ленинград.
От проблем насущных. От будущего – в прошлое. От всего маразма человеческого, но такого сентиментально-родного.
Короче.
Метро.
На всех парах из туннеля вылетает электричка. Именно терракотово-лимонная.
Вдоль вагонов жжёт глаз:
МОСКВА – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ «КРАСНАЯ СТРЕЛА» 75 ЛЕТ
МОСКВА – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ «КРАСНАЯ СТРЕЛА» 75 ЛЕТ
МОСКВА – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ «КРАСНАЯ СТРЕЛА» 75 ЛЕТ
Внутри – дизайн века. Терракотовая Лимония-Лимпомпония!
– Может, следующая – Бологое? «Балагое, Балагое, Балагое – это между Ленинградом и Масквой...»
Да нет...
– Станция «Кропоткинская». Осторожно, двери закрываются! Следующая станция «Парк культуры»... Уважаемые пассажиры! Будьте взаимно вежливы! Уступайте место инвалидам, пожилым людям, пассажирам с детьми!
А пассажиры взаимно вежливы!
Лица торжественные. Вот, что значит антураж:
МОСКВА – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ «КРАСНАЯ СТРЕЛА» 75 ЛЕТ
Завораживает...
И ведь гонит точно, как Стрела.
Ей-Богу!
Может, до Финской заставы разгонимся?
Или дальше? До Лимонии?..
ОБОДРАННЫЕ КОЛЕНКИ И ССАДИНЫ НА ЛОКТЯХ
Был солнечный южный день.
Мама стояла на балконе и вытряхивала из фарфоровой вазы высохшие листья.
Вдруг ваза выскользнула у неё из рук и полетела вниз.
Мы часто гоняли мяч на пустыре, у дома, и всегда возвращались к ужину с ободранными коленями и ссадинами на локтях. Поле было утрамбовано, но там и сям попадались куски кирпича, которые строители так и не убрали, а за несколько лет эти кирпичные осколки стали непременной составляющей наших футбольных баталий.
Ваза летела вниз с четвёртого этажа, и прямо – на один из таких кирпичей – карликовую скалу пыльной земли.
Ваза из тонкого фарфора врезалась в кирпич, и – надо же! – покатилась как мяч.
Мама вскрикнула. Я бросился из квартиры, перепрыгивая через пролёты, стремглав сбежал вниз.
Вот она – ваза!
Я верчу её в пальцах – чудо, правда, чудо! Ни трещинки, только небольшая щербинка на самом краю горлышка, совсем незаметная...
– Ну что? – кричит мама.
– Не разбилась!!!
Я не вижу её лица. Солнце прямо у неё над головой.
Я смотрю сквозь вазу на солнце, и мне ужасно хорошо.
Не разбилась ваза! Сейчас сбегаю за мячом...
ЭРОТОМАН
Меня назвали эротоманом.
Ну что ж...
Если честно, я толком-то и не знаю, кто это такие.
Наверное, те, кто девушек любят.
Люблю.
Всё красивое люблю. Ну, согласитесь, а разве женщины – не чудо?
С волос начнём.
Волосы щекочут.
Волосы пахнут особо. Соломой.
Как-то раз уснул я на сеновале...
Вру. Не спал я ни на каком сеновале. Не доводилось.
А вот как солома летняя отдаёт южным жаром, я знаю.
Я даже наблюдал жену дяди собственного. Как она задумалась о чём-то...
Цикады стрекотали, а она что-то завозилась в собственных волосах, в этой копне... и чихать я хотел на дядю!.. Я так и подумал тогда:
– Вот бы трахнуть её!
Платье ситцевое. Груди до небес.
А мне – пятнадцать. А-аа!..
Провода гудят. Я и о сексе-то слыхом не слыхивал в то время, а услышал бы, в обморок повалился...
Солома, провода, жар от земли, тётка молодая, груди эти, платье ситцевое!..
Феллини, Федерико, киношку бы отснял. Ну что-нибудь вроде «Репетиции маэстро»...
Я был проще.
Я просто... освободился от бремени за невысоким стожком...
ФАТИМА
– А ещё, – сказал папа, – у нас в аэропорту уборщица была. Фатима. Аккуратная такая. В ангарах убирала. Если кто намусорит, ругалась. С метлой ходила. Почему-то на меня всегда бросалась, потрясала этой метлой и кричала разные нехорошие слова. У неё сын авиатехником работал.
И вот однажды поехали мы все на пикник. На Лисье озеро. И Фатима тоже. Мы с ней в автобусе рядом сидели. Пока ехали, подружились. Я ей «Великолепную семёрку» пересказал.
Вот приехали. Фатима тут же влезла в воду прямо в платье.
Мы ей кричим:
– Фатима сними платье, у тебя что, купальника нет?
– Нет, – отвечает, – нельзя! В платье можно!..
Потом пировать принялись. Кто что с собой привёз – на скатерть выложил. У Фатимы огурец был...
– А что дальше? – спрашиваю.
– Поели! Выпили!
– Да нет. Что потом с Фатимой стало?
– Ничего. Так и работала себе уборщицей. Но больше с метлой на меня не бросалась.
А КАК ЖЕ?
Я хорошо помню эту девушку. Ни имени, ничего такого память моя не удосужилась зафиксировать, а вот глаза и то, как она сидела, откинувшись на моём диване на руку товарища моего – Поручика, и то, как он склабился и притягивал её к себе, и вся её вульгарность – в губах, в руках, в ногах, и даже в ногтях, но только – не в глазах, вот эти глаза я и запомнил.
Я помню!
В них увидел я тогда веснушки,
в них стояла она под водой из трубы, есть такая труба в Разданском ущелье, из которой низвергается толстенная струя невероятно холодной горной воды, а смельчаки подскакивают под неё и вопят, что есть мочи – такая она холодная – вода Армении...
в них омывалась она святой водой,
рождалась улыбкой – первородной, безгрешной, а следом подносила к губам моим младенца, и обнимала под утренним ветреным солнцем, и целовала меня, и провожала в горе и беду, где падаешь, даже и не поняв, что всему конец, но только стрельба и боль...
в них оплакивала она меня, я помню...
Только ведь не мог я ответить этой девушке тем же, глупый дурак.
Не мог. А как же, как?
Была она женщиной приятеля. И, кажется, двадцать второй.
ТАК ОНО И ЕСТЬ
Странный мне приснился сон.
Встретился я со своим другом в двухэтажном особнячке.
На каждом этаже по комнатке.
Друга давно нет.
Погиб в глупой маленькой войне новейшего времени. Подорвался на мине.
А тут стоит, улыбается в комнате второго этажа. Здоровый, весёлый.
Я на лестнице – всё никак не доберусь до друга, но вижу его отчётливо.
И Лика поливает меня из шланга.
Хохочут они!..
А я не плачу. Просто жду. И вода такая солёная, что тут же вспоминаешь о море.
В снах своя жизнь. В жизни свои сны.
Где логика – не поймёшь. Может, её, вообще, нет – логики этой.
Может, один сплошной хаос.
Так оно и есть, наверное.
Странный мне достался сон.
Встретился я со своим другом...
АРМЯНИН
– Вы армянин? – спросил носатый.
Где-то я его раньше видел...
– Да, – ответил я.
– Из Москвы?
– Нет, – встрял старичок–художник. – Он из Тбилиси. Я вас как облупленных знаю. Я сам из Грузии!
– Родился в Тбилиси, – кивнул я.
– Анекдот слышал? – подмигнул старичок.
– Нет.
– Тогда слушай! Одна задница спрашивает другую...
– Хотите, я Вам павильон покажу? – спросил носатый.
– Хочу, – ответил я.
– А анекдот? – старичок попытался схватить меня за рукав.
– Потом, – отмахнулся носатый. – Пойдёмте...
Мы прошлись по павильону.
– Это тоже из Армении, – комментировал носатый. – Вот это рукоделие...
– Красиво...
– И это.
– Это не из Армении, – отозвался волосатый мужчина из-за прилавка. – Это делают в Москве. Армяне, но из Москвы. Попробуйте. Пахлава. Вкусно.
– Спасибо, – я подошёл к холодильнику. – Мне бы пива.
– Пожалуйста. Берите. Вот «Киликия». Отличное пиво. Из Армении. Тридцать пять рублей.
…Пиво было холодное и вкусное. Армянское пиво – древний напиток.
– Закусите... Пиво так нельзя, – сказал волосатый и угостил меня солёной кукурузой.
– Пойдёмте дальше, – предложил носатый.
Где же мы с ним встречались?..
Мы прошли через «Сувениры», «Сигареты», «Вино и коньяк», через ресторан и подошли к выходу.
– Вы на Книжной ярмарке были? – спросил носатый. – Там есть армянский стенд.
– Я только что оттуда.
– Да?
– Да.
– А армянские книги видели?
– Да. И даже купил отцу «Армянскую поэзию 20 века».
– Правда?
– Правда.
Он посмотрел на армянский флаг над дверьми и поморщился:
– Совсем грязный... Никак не сменят... Я им говорил...
Мы уставились на трёхцветное полотнище.
– А вы кто? – спросил он.
– В смысле?
– Кем работаете?
– Редактором детской газеты.
– Да?
– Да.
– Я тоже книги пишу. Я историк. Вот армянскую газету продаю. На армянском кладбище...
Ёпрст! Ну вот! Наконец-то! Я его на кладбище видел, у церкви! Лет пятнадцать назад... Надо же... Ничего не изменилось...
– Ну и как вам здесь? – этот идиотский вопрос задал я. – В Москве. Не тоскуете? Бывает, некоторые тоскуют.
– Я – свободный человек, – неожиданно энергично ответил он. – А вы?
Мы вышли из павильона на улицу.
– Люблю подышать свежим воздухом, – сказал он. – Целый день в помещении... Ну так что? Вы свободный человек?
– Не задумывался...
– Женаты?
Это стало походить на допрос.
– Да.
– Кто жена?
– В смысле?
– Армянка?
– Нет, – я напрягся. – Еврейка.
– Это плохо, – вздохнул он.
– Что плохо?
– Надо было жениться на армянке.
– Мы любим друг друга. Вместе больше двадцати лет.
– Это всё лирика. Армянин должен жениться на армянке. Евреи очень навредили армянам.
– Чем?
– Вы неопытный человек, вам этого не понять... Евреи очень сильно нав...
Я тряхнул его за плечо левой рукой и попытался вмазать по носу правой, но забыл про пакет в руке, я же тут накупил всяких банок-склянок, в частности, тутовое варенье из Армении.
Да у меня бы и не получилось. Я ошибся. Я заглянул ему в глаза. Всё та же мировая скорбь. Самая что ни на есть многовековая.
Не смог бы вмазать.
– Ах ты козёл, – сказал я, оттолкнул его от себя и пошёл, не оборачиваясь.
Пошёл я на фиг от павильона с надписью «Армения».
Там, за воротами ВВЦ (ВДНХ), по направлению к метро двигалась безликая толпа.
Без роду и племени.
ПОНЯЛ
А однажды – сто лет назад – я был в армянской деревне, на родине поэта Ваана Терьяна. В селе Ганзак.
Мы – режиссёр, оператор, два ассистента – снимали натуру: горы, овец, пастухов...
А потом заночевали в деревенском доме...
Незабываемый вечер.
Мацун (мацони) был словно сыр. Можно было резать ножом.
Водка – вода родниковая.
Хлеб – что-то божественное.
Хозяева – добродушные отзывчивые крестьяне.
Я вру напропалую про любовь свою несчастную, а они сопереживают искренне.
Хозяин водки подливает.
Глаза детей светятся в полумраке. Огромные, как у святых на иконах...
Вышел во двор.
Горы, я и звёзды – бриллиантами.
Я тогда-то и понял, что такое счастье.