СВЯЗЬ
Что его связывало со мной, я так и не понял.
Что свело нас, вспомнить не решусь.
Как-то раз он позвал меня к себе.
Мы вошли в квартиру: ни родителей, ни брата, о котором он упомянул вскользь, изменившись в лице, не было.
Тишина, которая в иное время показалась бы гнетущей, окутала нас спасительной мыслью: "Зачем-то всё это надо. К чему-то приведёт нас - разных и непонятых - не сейчас, потом. Потом..."
Его комната поразила меня обилием листов, сложенных в стопки. Судя по всему это были эскизы.
Я так и не притронулся к ним, да он и не предложил.
Но один рисунок на стене, выполненный карандашом или красно-чёрной тушью, быть может, гуашью - в сумерках мне не удалось разобрать - вцепился в меня своей композицией, вонзился в мозг обрывистой мыслью, и не отпускал, никак не хотел отпустить, я и не сопротивлялся, а он стоял в углу и смотрел на меня, просто смотрел на мои глаза, прикованные к шедевру.
Теперь я знаю, ему необходимо было знать: мне ясно - это шедевр.
...Лет семь спустя мне рассказали, что он бросил мультипликацию и перебрался в Москву, где голодает, стремится пробиться в столичный полуразвалившийся кинематограф и пьёт размеренно и целеустремлённо, а на книжной полке в его огромной однокомнатной квартире, которую сдаёт престарелая родственница, лежат пирамидки, выстроенные из рублёвок - по пирамидке на день, чтобы было что выпить вечером и опохмелиться утром, и снова выпить перед сном, и так каждый день...
Осенью того же года мы столкнулись на Тверской.
Мы обнялись, и практически без слов спустились в неряшливое кафе у метро, где пахло тряпками и дешёвым кофе.
Мы взяли по банке пива, на большее ни у него, ни у меня денег не было.
Он жаловался на младшего брата, с которым нянчился целый год и который выкачал из него все деньги, он говорил о том, что отсылает родителям последние доллары, потом он молчал и слушал меня, и мы видели, какие мы жалкие и говорим о поганной мелкой жизни, зачем-то скрывая друг от друга то самое большое и чистое, те мечты, которыми грезим - о красивом существовании, наполненном прекрасным трудом и добрыми друзьями, и чистой любовью, и родителями, которые не стесняются пожалеть своих несчастливых сыновей, живём всем этим, а не грязными деньгами и тусклыми пьяными ночами, и протухшими слезами, и чем-то ещё, напоминающим отвратительный вкус во рту, по утрам...
Мы обменялись номерами телефонов и разошлись - каждый по своей осенней дороге.
...Ещё через три года Маринка сказала:
- Это не твой приятель снял ролик Орбакайте?
- Ты фамилию запомнила? - спросил я.
Марина ответила.
У меня заколотилось сердце. Я видел ролик, он мог бы покорить и слепого.
- Удивительно, - сказала Марина. - Он очень талантливый.
- Да, - сказал я. - О нём ещё заговорят.
...Через несколько месяцев я увидел его по телевизору. Кажется, по ТВ-6.
Глаза он спрятал за тёмными очками, а улыбку, понятную не многим, - подарил желвакам, перемалывающим жвачку.
Он сидел за столиком, ему задавали бессмысленные вопросы, а вокруг пели, плясали, разбрасывали конфетти, звенели бокалами с шампанским.
Да. Страна встречала Новый год...
После этого имя его замелькало в титрах. Не часто, но вперемешку с фамилиями знаменитостей.
По его сценарию сняли нашумевшую картину, талантливую и одновременно бестолковую - зеркало русской псевдодействительности.
Он сыграл несколько ролей - главную и ещё одну простенькую, но завораживающую своей безысходностью...
Ещё через год Марина снова сказала:
- Он погиб! Кажется он, но я не уверена...
- Как погиб? - слова мои прозвучали тускло, почти без интереса.
- Он врезался в автомобиле во что-то или в кого-то, я не расслышала... И назвали его, кажется, его...
Так оно и оказалось.
Восемь лет тому назад.
Если бы он был кем-то другим, если бы он не был художником, если бы у него была другая улыбка, другие глаза и другое предназначение в этой несусветной жизни, я бы закончил его историю пошлой фразой: "Факир был пьян, и фокус не удался".
Но я не имею на это права.
Я просто зову сына, чтобы он прочитал эту страницу первым.
Я не знаю, зачем я так делаю, и зачем всё это надо.
Но к чему-то всё это нас приведёт - не сейчас. Потом.
АВТОПОРТРЕТ В КОВБОЙСКОЙ ШЛЯПЕ
Когда шандарахнула ракета в пяти километрах от нашего городка, в военной части, я стоял у окна, высматривая гостей - Арама, Рубика и Тиграна.
Арам - это мой друг, а остальные - хорошие приятели. Друзья Арама. Из них москвичом был только Тигран. Арам с Рубиком жили в солнечном Ереване.
Ну вот они, стало быть, приехали, и должны были появиться с минуты на минуту. Из нашего окна хорошо видна автостанция.
Стекло - оконное стекло - слава Господу, после взрыва не разлетелось осколками - иначе на лице моём не осталось бы живого места. Оно просто шлёпнуло меня по щеке, после чего балконную дверь в другой комнате сорвало с замка, а Марина завопила:
- Каре-еееен! Что это?!!
Между прочим, если бы за несколько минут до взрыва я не открыл форточки во всех комнатах, меня бы определённо покалечило волной. Но, видно, у каждого своя судьба. Кто-то остаётся без физиономии, а кто-то просто обделывается от страха.
Я вбежал в комнату, где бледная Маринка прижимала к груди нашего сыночка.
- Сейчас разберёмся! - обнадёжил я, и стремглав кинулся на улицу.
Мать твою!
С неба сыпался пепел.
Какой-то парнишка любовался всем этим фантастическим зрелищем, запрокинув голову и разинув рот. С подбородка у него стекала слюна. Вот, стало быть, что такое страх и недоумение в одном лице.
- Чего это, батя? - спросил парнишка, вылупив на меня зенки.
- Ядерная зима, - пояснил я.
Мать-перемать!..
После этого на нас посыпалась порядочно обгоревшая хвоя.
- Чего делать, а? - спросил парнишка.
- Давай домой!..
- Ага!
- И на хрен запирай все двери-окна!
- Ага!..
Мы разбежались по домам.
- Форточки! - заорал я с порога. - На фиг все форточки запирай!!!
Маринка прыгнула в направлении стены.
Я постарался привести в порядок замок на выбитой двери.
В это время затрезвонили во входную.
- Что тут у вас происходит? - спросил Арам.
- А хер его знает! - ответил я. - Взорвалось на фиг что-то! Вон дым до сих пор над лесом!
- Ничего себе! - отреагировал художник Рубик, в руках он держал по две бутылки шампанского.
- Привет, Маришок! - Арам поцеловал Маринку. - А это кто у нас?
Нарек заулыбался во весь рот. Арам ущипнул его за щеку.
Тигран стоял в дверях зелёный.
- Проходите, проходите! - засуетился я. - Чего встали? Надо всё запереть! Чёрт его знает, какая там радиация!
- Радиация? - повторил Тигран.
- Ну всё, Тикоша, - обрадовался Арам, - не нужно тебе жениться!
- Почему? - не понял Тигран.
- Ты теперь импотентом станешь!
- А вы? - Тигран покрылся испариной.
- И мы, - успокоил друга Арам.
- Слушай! - Тигран взялся за дверную ручку. - Я же совсем забыл! У меня в Москве встреча!
- Ты чего - оборзел, какая встреча? - сказал Арам.
- Ну да! В пять часов! Я это... Мне назад надо! Я ещё успею... - Тигран дёрнул дверь... и тут сорвался на крик. - Не надо меня провожать! Я сам!..
Мы даже не успели ничего сказать.
Он выбежал в "пенал".
- Ну и хрен с ним, - сказал Арам.
- Вот сука! - заметил Рубик.
- Ну, пошли пить, - вспомнил Арам.
И мы отправились на кухню.
Да. Ещё у них был торт.
Вкусный, кстати. С кремом. В 92-м это был дефицит. Особенно в нашем городке.
Вечером мы шли по мокрому от дождя шоссе к гаишникам, куковавшим на кругу, у въезда в городок.
- Ребят, - спросил я, - что это шарахнуло днём?
- Да нормально всё, мужики, не ссыте, - ответил лейтенант.
- Ну всё-таки? - повторил вопрос Рубик. - Не атомная, нет?
- Да вы чего, ребята! - заржал второй. - Да мы бы тут сами не стояли, мы бы первые уебали!..
- Ракеты накрылись, - объяснил лейтенант. - Земля-земля.
- Дай прикурить, - попросил Арам сержанта.
Мы закурили и вернулись домой.
Утром мы с Маринкой подучили Нарешку щекотать дядек за носы.
Те выводили рулады своими армянскими носами, раскидав пьяные руки по полу. Матрасы у нас были, а вот кровати ещё не водились.
Я смотрел на них и думал: "А если бы не "земля-земля"...
Через год Рубик позвонил мне и сказал:
- Давай встретимся. Я тут в Америку собираюсь. Вроде навсегда...
Он ждал меня на Бауманской.
Мы выпили по пивку, а потом пошли относить видеокассеты. Какие-то там ереванские сектанты попросили его передать видеоматериал каким-то там московским, раз уж он всё равно проездом через белокаменную.
Мы шли по тихой тенистой улице, кажется, мимо "Матросской тишины", и неожиданно для самого себя я спросил:
- Руб, а вдруг никакой Америки нет? Вдруг - это миф?
- Как это? - не понял художник. - Как это нет?
- А вот так. Выезжаешь за границу, а там сплошной Тихий океан. Или Индийский.
- Не может быть, - Рубик остановился как вкопанный.
- Происки КГБ! - сказал я громко.
- Нет. Не может быть, - Рубик изменился в лице.
И тут я вспомнил Нарешку, щекотавшего их носы тогда - всего-то год тому назад, а казалось, целую вечность.
- Да ладно, успокойся, - сказал я. - Есть твоя Америка.
- Не может быть, - повторил художник. - У меня столько картин впереди! Столько всего! Не может быть!..
Мы сидели у поникшего фонтанчика, в центре универсама. Мусор в бассейне карликовой флотилией сбился к "берегам"...
- Ты напиши, - сказал я. - Не мне, так Араму. Как устроился, где...
- Да, конечно...
Но он не объявился, нет.
- Тебе Рубик не звонил? - спрашиваю я каждый раз друга.
- Да нет, - отвечает Арам.
Мы говорим о другом, а затем... ну, к примеру:
- Спасибо, брат.
- Да ты чего? За что?
- Да ладно тебе...
Ну, потом мы вешаем трубки. Я - здесь - в подмосковном городке. Он - там - в бывшем Кёнигсберге.
А картины у Шахвердяна были удивительные.
Шахвердян - это фамилия Рубика.
Я помню одну из них - автопортрет в ковбойской шляпе.
БАННАЯ ПАНОРАМА ИЗ-ПОД ЁЛОЧКИ
Когда я смотрю на апельсиновое солнце, окунающееся в неизвестность мироздания, я думаю:
"Всё-таки жаль... Жаль, что всё развалилось. Так невовремя. Из меня вышел бы неплохой киношник... Сидел бы под ёлочкой, к примеру, с Женей Молчановым, он бы смотрел в свою камеру, а я: "Старик, сними-ка вон тот холмик"...
Когда-то мы работали на "Центрнаучфильме". Женька - ассистентом оператора, я - режиссёра.
Оба учились во ВГИКе на заочном. Он, опять же, на оператора, я на - сценариста.
Фантазировали, экспериментировали.
Женя был оператором от Бога - как-то раз заставил меня сидеть битый час под какой-то накидкой, фотографировал мой торс без головы, а снимки так и не отдал, брак, мол, вышел. А я только сейчас понял, не было никакого брака. Просто ему не понравилась собственная затея, вот он и выдумал оправдание, чтобы не показывать.
Был к себе строг.
Как, впрочем, и я.
Женя погиб в Чечне - оператором НТВ. Двенадцать лет назад, в декабре. Кажется, одним из первых. Во всяком случае, недавно я видел его фотографию рядом с Листьевым и Холодовым. Когда их поминали в День памяти журналистов...
А я вот жив. Сижу у себя в деревне, всё чего-то фантазирую.
В 93-м я позвонил ему и говорю:
- Жень, давай студию откроем! Молодёжного альтернативного кино!
- Да нет, - говорит, - я в баню! Вот веник раздобыл. Приезжай, вместе завалимся?
...Наш мастер Игорь Афанасьевич Васильков учил:
- Никогда не завершайте текст прямой речью. Это не профессионально. Это противоречит всем законам кинодраматургии.
А я хотел именно так:
- Да нет, - говорит, - я в баню! Вот веник раздобыл. Может, вместе завалимся?