- Дорогой Николай Васильевич! Вы живёте в XIX веке, а я, ваш скромный пламенный почитатель, - в XXI-м. Вам уже более двухсот лет со дня Вашего рождения. Вы будете жить среди нас вечно, ибо по Святой Руси всё ещё мандруют вдоль и поперёк Чичиковы, Хлестаковы и прочие ваши персонажи. Городничие, служивые люди сидят на своих местах плотно; взятки берут смело, ревизоров не пугаются. Разрешите задать вам несколько вопросов.
- «Экой ты смешной, какой - то! Э, да ты мазунчик, как я вижу!..»
- У нас нынче – другая мода и другие характеры. А каков ваш характер?
- «О, я упрям страшно. Один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый ХV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников. Не было ремесла, которого бы не знал казак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как только может один русский, - все это было по плечу. Словом, русский характер получил здесь могучий, широкий размах».
- А что пожелаете России?
- «Пусть же после нас живут еще лучшие, чем мы, и красуется, вечно любимая, Русская земля! Придет время, узнаете вы, что такое православная вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!.. Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу! Хочется мне вам сказать, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Случалось не одному, - помногу пропадать на чужбине; видишь - и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как со своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, - видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те!
Нет, братцы, так любить, как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе. Нет, так любить никто не может! Знаю, падло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стога, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают, черт знает, какие басурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего падлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают все, что такое значит товарищество в Русской земле! Пусть же славится до конца века Русская земля! И, еще, лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру… Моя душа - всегда с вами!"
II. Испепеленный Гоголь.
Умирал Николай Васильевич мучительно долго. Он таял на глазах. При пальпации живота прощупывались позвонки. Тогдашние эскулапы, искренне желая добра, лечили его старательно всеми известными способами практической медицины. Одни знаменитые врачи поливали его голову ледяной водой, прикладывали на нос болотные пиявки; другие столичные светила науки на темя сажали заморские мушки; третьи – заграничные - выписывали дорогие лекарства, отворявшие кровь, выводящие из организма последние капли жидкости. Ничего не помогало: ни обкладывание груди, живота свежеиспечёнными караваями горячего хлеба, ни сон в горячей ванне, ни голодание, ни китайские травы, ни ромовые настойки, ни водочные компрессы. Николай Васильевич стенаниями, мольбой, плачем, криком, тихими просьбами умолял оставить его в покое, но врачи, считая его излишне привередливым, продолжали спасать от смерти великого русского писателя. Цвет лица принял серую мертвецкую окраску; ему всё время было холодно; он не мог находиться покойно ни в кресле, ни в постели, ни на ногах, а бегать по комнате из угла в угол ему было больно: ноги распухли; варикозные узлы выскочили синюшными буграми. Накануне смерти он почувствовал неожиданно прилив к сознанию какой-то бессловесной торжествующей истины, охватившей всё его тело диким восторгом окончательного понимания смысла вечности. Он всегда хотел любить и быть любимым. Да! Любовь приносит человеку счастье. Но любовь и испепеляет любящих. Он всю свою жизнь бежал от любви личной, телесной к любви возвышенной, духовной. Земная жизнь всегда казалась ему тесной, никчемной. Он рвался служить народу, Богу, Царю и Отечеству. Много раз пытался стать судьёй, чиновником, актёром, учителем великих князей, но судьба вручила ему острое писательское перо Сатира. Его душа, совесть, вера вошли в противоречие с его гиперболическим талантом. Он сгорел, испепелился, как псарь Микита из его повести «Вий». Его струна лопнула: он наложил на себя строгий пост, сжег рукописи, надел вериги и двое суток стоял на коленях молитвенно без пищи и воды. Граф Лев Николаевич Толстой приехал к нему и просил его одуматься:
- Опомнись, Николай! Вернись к жизни! Не губи ни себя, ни талант свой! Тебя
любит и чтит вся Россия!
- Оставьте меня! - отвечал Гоголь, - Мне хорошо, я с Богом!..
***
Двое суток он не умывался, не спал, не чесал волосы. Он торопился встретиться с Богом. Но душа - противилась. Она продолжала метаться между небом и землёй. Он сознательно гнал её прочь из тела, и душа его сдалась. Свершилось: в последний раз в ней вспыхнул огненный язычок радостного божественного единения жизни и смерти, и, навсегда, освободившись от болей и страданий, она отлетела буднично в эмпирический мавзолей Русской классической литературы.