АНЖЕЛА
Шёл дождь.
Мы встретились в зоопарке, у вольера с карликовым бегемотом.
– Она пропала, – сказал мой друг.
– Кто? – спросил я.
– Я не знаю, где её искать.
– Так, – сказал я. – Кто пропала?
– В субботу мы заходили в книжный. Помнишь?
– Ну?
– Она пропала!
– Ну, – повторил я, начиная догадываться. – А причём здесь ты?
Я вспомнил, как мой друг перекинулся несколькими фразами с этой милой продавщицей наших лет. Вспомнил, как она улыбалась, забирая у него чек, протягивая книгу.
Он уставился на меня безумными глазами.
– Ну? – сказал я в третий раз.
– С воскресенья мы были вместе! В среду она исчезла.
– Сегодня четверг, – уточнил я. – То есть пропала она вчера, четвёртого октября. То есть ты уверен, что она пропала?
– Я... я не смогу без неё! Её зовут Анжела.
– Иди ты! (Мне нравится эта фраза: «Иди ты!» – так определяет свои эмоции по-русски один мой литовский приятель. Всеобъемлющая фраза).
– Иди ты! – сказал я.
Его взгляда было достаточно.
– Ну? – сдался я.
– Подумай, придумай! Ты же умеешь! У тебя интуиция!!!
– Иди ты, – сказал я. – Почему ты уверен, что я могу тебе помочь?
Он удивился.
Такого удивления я никогда не видел на его лице. Особенно на небритом. Он не брился, как минимум, дня три. Когда он бывал небрит, он напоминал мне спившегося гинеколога. Но сейчас – невероятно удивлённый – он скорее всего, походил на избалованного мясника с холеной физиономией бывшего боксёра-ловеласа или на влюблённого сорокалетнего холостяка. Кстати, он и был сорокалетним холостяком.
Правда, сто лет тому назад, он был и боксёром-ловеласом.
– Почему ты уверен, что я могу тебе чем-то помочь? – повторил я.
– Как, почему?!! Позвони своим бывшим, в отдел!
– Ты знаешь – я с ними – ёк!
– Ну, тогда сам!
– Я не занимаюсь частным сыском. Я, вообще, ничем таким не занимаюсь. Тебе всё это прекрасно известно.
– Ты не понял! Трое суток мы были вместе. Потом мы разбежались на несколько часов. В среду, утром. Я не хотел её отпускать, никуда не хотел её отпускать. У меня и в мыслях не было отпускать её от себя. Но она... Я даже не знаю, как это вышло... Она сказала, что обязательно должна показаться в своём, в этом долбанном магазине, что она возьмёт отгулы, что обязательно вернётся, и у нас снова будет уйма времени. Она убедила меня. И я даже, я решил, раз уж на то пошло, я решил появиться в ресторане, и посмотреть, как там, и вообще... Я же вырубил мобильник, и она сказала, что меня, наверное, уже давно ищут по моргам.
– Да, – сказал я. – Тебя искали. И Лика тебя искала.
– Лика? Ну, вот видишь!
– Обратись в милицию.
– Ты что?!! Ты издеваешься, да?! Какая милиция?!! Может быть, ещё и Янека с братвой подключить?
– Может быть.
– Короче. Если что-то, ты слышишь, что-то дойдёт до Лики, ты знаешь, что со мной будет. На чём я остановился?
– «...уже давно ищут по моргам».
– Да-да! А она убедила меня, что всё это как-то по-свински, где-то тревожатся люди, хотя какое мне дело до всех этих придурков?..
– И до Лики?
Он схватил меня за воротник.
Я наступил ему на ногу. Он затрясся и отпустил меня.
– Мы договорились, что не будем друг без друга всего два или, самое большее, три часа. Самое позднее, в двенадцать, она должна была вернуться.
– Куда?
– К себе! Куда же ещё?! Я в ресторане не задержался! Я помчался назад, к ней, прождал до половины первого и бросился туда.
– Куда?
– В книжный! В магазин! – трагически заорал он.
Я чуть было не заржал неприлично.
Есть такой анекдот. Встретились двое. Один спрашивает: «Ты куда торопишься?» – «Да вот, – отвечает второй, – подарили на день рождения настольную лампу. Сейчас бегу книжку покупать».
– Ну? – сказал я.
– Что «ну»?!! Там, в книжном, говорят – была. Была утром, взяла отгулы, вышла из магазина, села в подъехавший автомобиль. И всё.
– В какой автомобиль?
– В старый задрипанный «Мерс»!
– А дома?
– Что дома?
– С кем она живёт?
– Ну, ты даёшь! По-твоему, трое суток мы были не одни? Она живёт сама с собой! У неё квартирка в пятиэтажке на Бульваре. И никого у неё нет.
– Так, может, она уже дома?
– Нет её дома! Нет!!! Я звоню туда каждые пять минут! Я же не совсем идиот! Ты лучше придумай что-нибудь! Придумай! Я прошу тебя придумай!
– Ладно...
Я посмотрел на карликового бегемота.
Я подумал о том, что этот бегемот лишь с виду кажется карликовым бегемотом. На самом деле он не карлик. Он переполнен духовной жизнью, которая превращает его в великана.
– Ты думаешь?
– Да, – сказал я. – Я думаю.
И тут он заплакал. Это были не капли дождя, а самые банальные горькие слёзы.
Он плакал. Слёзы его одна за другой скатывались по небритым щекам и застревали в щетине.
– Ладно, – сказал я.– Я, правда, что-нибудь придумаю.
Я потрепал его по плечу.
Потом я проводил его до трамвайной остановки.
Вечером по новостям передали, что на забытом Богом и всеми старом шоссе, ведущем в Лесопарк, лесником был обнаружен пустой полуобгоревший «Мерседес».
Я позвонил другу.
– Она не вернулась? – спросил я.
– Нет, – ответил друг и повесил трубку.
Он никогда не пропускает вечерних новостей.
СМЕРТЬ ВАСИ
Бомж Вася умирал.
Вася полз к своему подвалу, размазывая горькие слюни по асфальту, и ругался страшными последними словами.
– Ах, вы!.. – хрипел Вася, теряя сознание.
Он открывал набухшие потрескавшиеся веки, сковыривал с них грязь и старался разглядеть проносившиеся над разбитой головой тучи. Голова тряслась, цеплялась за небо и камни, а губы повторяли:
– Ах, вы!.. Ах, вы...
Васе было страшно умирать. Страшно и больно.
Вася не хотел умирать, но знал, что умирает и от этого плакал. А тучи неслись и неслись, и закрывали собою звёзды... Ну и, слава Богу, Вася их не любил.
В детстве звёзды нравились Васе.
Потом он их разлюбил. Напился как-то и разлюбил, а сейчас они прятались за тучами и не мстили Васе.
Вася полз вдоль забора к своему подвалу. Больше всего на свете он не хотел умереть под забором.
– Под забором подохнешь! – пригрозили как-то раз Васе, а Вася решил, что где-где, а под забором он никогда не умрёт...
...На небе исчезли тучи и высыпали звёзды. Мимо прогудела машина и чуть было не раздавила Васю, но проехалась всё-таки по мизинцу левой руки и покатила себе дальше, как ни в чём не бывало.
– Ах вы!.. – закричал Вася и пополз быстрее по вонючим бензиновым лужам, в которых отражались звёзды.
Был бы он не избит и пивка бы попил, пожил бы... А так полз из последних сил умирать в подвал, чтобы не видеть звёзд, и чтобы забор проклятый исчез, и чтобы спокойно всё произошло, потому что иначе всё это не стоило бы и жалкой копейки.
...А вот как-то раз ехал он в электричке. Ехал и смотрел в окно. Мимо проплывали поля и леса. Хорошо было на душе. Потому и запомнилось...
...А однажды рядом прошла девушка. И Вася увидел, какие у девушки красивые волосы. У него забилось сердце. И это ему тоже запомнилось...
...А ещё Вася помнил вышедшего из ресторана мужчину в золотых очках, старуху у булочной с бутылкой шампанского, картину в окне. Женщина на картине улыбалась, а Вася стоял и смотрел, как она улыбается, и тоже улыбался...
Вася поднатужился и пополз к ступенькам.
В подвале Вася не стал заползать на кушетку, стянул ватное одеяло, оно упало прямо на Васю, и Вася подумал: «Тепло... Вот умираю...»
Потом Васю покинуло сознание...
В восемь часов утра в подъезд вошли лифтёры и стали чинить лифт. Они стучали по колёсикам, и когда, наконец, сдвинули с места створку двери, из подвала появился Вася с большой картонной коробкой в руках.
– Мужики! – захлёбываясь от счастья, заорал Вася лифтёрам и потряс коробкой. – Мужики, я живой! Я живой, мужики!..
Лифтёры вздрогнули от неожиданности.
Вася широко улыбался им щербатым ртом. Он бил коробкой по стене и перилам и вопил:
– Мужики! Я живой!..
Лифтёры промолчали.
Вася вышел на улицу. Он смеялся и тряс коробкой. И никак не мог вспомнить, для чего понадобилась ему эта коробка.
Но Васе было всё равно. Главное, что был он живой. Жив он был – Вася.
Жив.
БЕЛЛА
Ночь. Гостиница. В номере темно. На одной из кроватей похрапывает мой приятель – серьёзный человек, бывший бухгалтер.
Сквозь муторный похмельный сон слышится ему, как со скрипом приоткрывается дверь из коридора, кто-то осторожно входит, потом вроде бы что-то падает, мягко так, и следом кто-то кому-то что-то шепчет, сначала тихо, а потом нервно и даже сердито.
«Сосед... – угадывает мой приятель. – Не один...»
От непонятных звуков, словно бы эти двое, а может, и трое, ползают по полу, он просыпается окончательно и лежит с открытыми глазами.
– Белла, кисонька! – нервничает сосед. – Где ты? Ну иди же ко мне, проказница!
– Хмгм-хрм...
Бывший бухгалтер на кровати ворочается.
Сосед умолкает, но затем продолжает с большим энтузиазмом:
– Ах, вот ты где!
– Хм-грм...
– Попалась! Девочка моя!..
– Грм...
– Ласковая!.. Дай, я тебя поцелую!..
– Хм-грм...
«Вот нализались, сволочи!» – злится бухгалтер, и, не выдержав накала страстей, вскакивает с кровати, долбанув кулаком по торшеру.
Комната вяло освещается гостничным светом, а приятель мой, отвратительно причмокнув пересохшими губами, выговаривает:
– Н-нет! Ну это же невозможно! Развели тут бордель в три часа ночи!..
В полумраке вырисовывается фигура соседа.
– Ой, – произносит фигура. – Белла, какой сердитый дядя!
– Ну вообще! – разводит руками мой приятель. – Они ещё и хамя...
Он не успевает договорить, потому что, приглядевшись, вдруг понимает, что сосед разговаривает с чёрным котёнком, которого держит на руках.
– Причём здесь бордель, – укоризненно шепчет этот немолодой мужчина, – что Вы, в самом деле...
ГЕНИАЛЬНО!
Федя развалился на стуле и почти пропел:
– Гениально! У вас тут, в гнезде, всё гениально! И со вкусом! Молодцы вы с Сонькой!
Петя дорезал копчёную колбасу и переложил её на тарелку.
Федя схватил бутылку шоколадно-вишнёвого ликёра, плеснул себе в фужер и спросил:
– Будешь?
– Ты пей, пей, – сказал Петя.
– Ну, смотри, – Федя широко улыбнулся и наполнил фужер до краёв, – гадость гениальная!
– Угу, – промычал Петя и натянуто улыбнулся.
– Нет, ну я просто не могу, как у вас хорошо! – Федя опорожнил фужёр и судорожно выдохнул. – Душа поёт!..
Петя посмотрел на луну за окном. Луна показалась какой-то недоношенной, кривой.
– Слушай! – заорал Федя и придвинул к себе тарелку с колбасой. – А я проголодался!
Федя подцепил несколько кружочков колбасы вилкой и ловко поймал их губами.
«Какие-то губы у него...», – подумал Петя и чуть было не поморщился.
– Гениальная колбаса! – сообщил Федя. – Я ещё возьму.
– Бери, – ответил Петя и зачем–то спросил. – А как, вообще?
– А чего – вообще? – Федя дожевал колбасу и запил её ликёром. – Гениально! Хуже некуда! Картины не продаются! Сам понимаешь, кому сейчас, на фиг, нужна моя живопись?! Вот раньше – да-а! А сейчас?.. Да никому!!! Я, знаешь, сколько зашибал своим Коктебелем? А Арбатом? Как у меня Арбат шёл! Формат – тридцать на сорок! Двадцать пять на тридцать! Гениально он у меня шёл...
Петя открыл банку эстонских шпрот и поставил перед Федей.
– У меня, между прочим, – вспомнил Федя, – в сумке – «Кристалловская»!
– Нет, нет! – замахал руками Петя. – Нет, нет! Мне ещё работать!..
– Это верно, – сказал Федя и подлил себе ликёрчика. – Не будем мешать высокое с низким.
Луна оставалась кривой и недоношенной.
Пете внезапно стало тоскливо. Он взглянул на довольного Федю и потянулся к бутылке с остатками шоколадно-вишнёвого ликёра.
– Ну-у, – протянул Федя. – Гениально! Давно бы так!
– Бе-е-э! – вдруг проблеял Петя.
– Что? – удивился Федя.
– Бе-е-э! – Петя повторил громче.
– Как? – переспросил Федя.
– Да так, – подумал вслух Петя, – буду я «Кристалловскую»! Ещё как буду! Ё, к, л, м, н, в конце концов!!!
...Когда исчез Федя, Петя и не заметил.
Идеально круглая Луна покачивалась перед Петей и повторяла лунными губами:
– Гениально... гениально...
Петя улыбался.
Как хорошо! Он был не один – в глупой Луне отражалось его – Петино окно.
Как хорошо.
ВИКА
Она подошла сзади и положила руки мне на плечи.
Мы стояли на балконе с вычурными резными перилами столетнего двухэтажного домика, и южная ночь осыпала нас звёздными конфетти.
– Красиво, правда? – спросила она.
– Да... – прошептал я, чувствуя эти мягкие тёплые пыльцы.
Они массировали мой затылок, мою шею, переплетались с моими кучеряшками и уносили к далёким планетам, где блаженствуют такие же, как я.
– Ты любишь смотреть на звёзды? – спросила она.
– Да... – чуть слышно ответил я, и подался назад, чтобы прижаться к её груди такой большой, упругой и близкой.
Аромат ночи и женского тела наполнял мои лёгкие, но я никак, я никак не мог вдохнуть его полностью, потому что он всё больше и больше заполнял собой пространство и эти сладостные мгновения.
– Какой ты... – сказала она, и я понял, что ей со мной хорошо, что ей всегда было бы со мной хорошо, что не будь эта ночь такой быстротечной, нам бы всю жизнь было бы хорошо друг с другом.
Но в это время на балкон двухэтажного южного домика вышел дядя Володя – её муж – и громко спросил:
– Вика! Ты что, плов не подогрела?
Тётя Вика быстро поцеловала меня в одиннадцатилетнюю макушку и вернулась в залу.
В этих южных гостеприимных домах залы большие и светлые. И почему–то всегда пахнут пловом с изюмом.
ОДИНОЧЕСТВО И КОЛЯ
Одиночество доканывало Колю.
Коля валялся на диване, уставившись в потолок, и ненавидел свои пересохшие губы...
...Коля подолгу прятался в кресле, скрючившись и порывисто дыша.
– Я ничего не знаю, я ничего не знаю, я ничего не знаю, – бормотал Коля, уткнувшись в сжатые кулаки, – и знать я не хочу! И целый день про это, и целый день про это, и целый день про это себе я бормочу!..
– Суки! – обзывал он дикторов телевидения, не глядя на их самодовольные физиономии. – Уникальные кадры! Проститутки! Уникальные кадры!.. Первые они!!! С-с-суки! Морды!
Коля подскакивал к телевизору и тыкал кривым пальцем в дикторские глаза.
– Ду-ду-ду-ду! – стучал за стеной отбойный молоток. – Ду-ду-ду-ду!..
Коля отдёргивал шторы. За окном поднимались клубы пыли.
– А-а-а! – Коля бросался к радиатору и колотил по нему подхваченным со стола ножом. – Задолбали, гады! Хватит, хватит! Гады-ы!
Удары замолкали, но через некоторое время в стену вонзалась дрель.
Коля выдёргивал телевизионный провод из розетки, бросался к входной двери и, припав к ней, прислушивался.
«Тихо! – пугаясь думал Коля. – Выйду и увижу кого-нибудь из этих! Точно увижу... Суки...»
Из своего угла, с удовольствием зевнув, показывался таксик.
– Фу! – злился Коля. – Фу! Не до тебя! Пошёл!..
Таксик с недоумением оглядывался на Колю.
– Фу! – повторял Коля и тут же сдавался. – Где мячик? Принеси мячик!
И снова прилипал к двери.
Таксик бегал с мячиком, приносил его к ногам Коли, снова хватал мячик, с воодушевлением терзая его, азартно повизгивал, рычал, лаял, Коля же стоял, как вкопанный у двери и, прижимаясь к прохладному дереву, жалел себя.
Он бы заплакал, но не плакалось.
Таксик, так и не дождавшись игры, упрыгивал назад в угол...
Коля с тоской провожал глазами облака и придумывал:
– Я летел себе по небу
И не думал ни о чём.
Бу-бу-бу-бу, бу-бу, бу-бу...
Бом-бом... бом...
Коля брал книгу и листал её.
Жевал яблоко. Листал книгу. Задумывался о чём-то. Листал книгу... Дремал...
Некоторое время спустя он высовывался из окна и удивлялся, что больше не испытывает ненависти к людям, которые шагают по тротуарам, которые выбивают ковры, заводят мотоциклы, копошатся на балконах, так же, как и он пялятся из окон, стоят, сидят, лежат, говорят с экрана, страдают, радуются, лгут, обещают, издеваются, смеются, рыдают, умирают, живут.
Он надевал на обезумевшего от счастья таксика ошейник с поводком и выходил на улицу.
ГАЕЧКА
Она влюбилась в меня без ума. Надо же!..
Меня это раздражало.
Я не был готов к такому чувству. Собственно говоря, что можно требовать от мальчишки, у которого одно на уме – скатиться с пригорка на роликовых коньках, не сбив ни одной консервной банки?
Я вёл себя отвратительно.
– Вали отсюда! – огрызался я. – Чего пристала?! Иди к чёрту!
Она терпеливо отходила в сторонку и ждала меня, ждала часами.
После очередного своего маршрута по городу – не смотря на запреты родителей, я всё-таки осмеливался «спуститься в город», чтобы сломя голову промчаться в потоке машин по километровому проспекту вниз, к ущелью, и насладиться панорамой горной извилистой реки, моста над ней, возведённого когда–то пленными немцами, – а потом, коротко вздохнув, поворачивал назад к дому, и минут через сорок снова покрикивал на Гаечку – глазастую и губастую...
– Ты – дура? – хамил я. – Не видишь, я делом занят?!
Гаечка улыбалась и ничего не отвечала.
Она просто улыбалась...
Сметая жестянки с пути, я мчался на роликах, радуясь ветру и только ему.
Мне не нужна была глупая любовь.
Во всяком случае, до то самого вечера, одного из тех тёплых блаженных августовских вечеров, которые запоминаются на всю жизнь.
Может быть, на меня снизошла благодать в тот вечер? Я не помню. А может быть, во мне просто проснулась совесть, но что-то шевельнулось во мне, и, отворив низенькую калитку, я попал в их сад.
Там за деревьями, темнел дом, в котором со своими родителями жила Гаечка, а здесь, под уютной яблонькой она тихонько раскачивалась на качелях и, как всегда, улыбалась мне, улыбалась.
Я подошёл и сел рядом.
Мы молчали.
Ни единым словом мы не нарушали тишину, понимая, что тишина – это и есть настоящее счастье. Тишина, и то, что мы сидим так рядом, касаясь друг друга хрупкими плечами.
Потом я повернулся к Гаечке и поцеловал её в губы. Один–единственный раз.
Нам было двенадцать лет.
Это было так давно.
ЖАЛОСТЬ
Дул ветерок. Солнце пряталось за облаком. От пива Лёху разморило и он присел на лавочку перед домом.
Тут из подъезда вышел Блин Блиныч и, покачнувшись, присоединился к Лёхе.
– Это же надо, блиныч, – сказал Блин Блиныч, – они мне страховку не выдают! Они МНЕ страховку не выдают! Они, блиныч, страховку... двадцать одну тыщу! Ты понял, нет?! Я им сказал! Я им, блиныч, сказал!.. Я, блиныч, майор пожарной охраны, а не какой-нибудь!
Блин Блиныч пригорюнился, а Лёха развёл руками.
– Ну, ты бы им сказал, – посоветовал Лёха.
– Я сказал, – Блин Блиныч схватил Лёху за плечо, – я, блиныч, полгода на койке!.. Я второй год с палкой!..
От пива Лёхе было спокойно, но Блиныча стало жалко.
– Второй год... – повторил сосед и тяжело поднялся с лавочки.
– Ты куда? – спросил Лёха.
– Да за хлебом я, – ответил Блин Блиныч и заковылял к хлебному.
Жалко было Блин Блиныча.
Лёха пошарил в карманах и нашёл стольник. Он со вздохом поднялся с лавочки и поспешил к павильону «У Петровича».
У «Петровича» Лёха взял бутылку и шоколад «Вдохновение» для Блин Блинычевой Надьки.
Дверь открыла Надька в халате и вытаращилась. Сначала на Лёху, потом на водку.
Лёха протянул ей бутылку, достал из кармана «Вдохновение» и переступил через порог.
– Где Блиныч-то? Не вернулся, нет? – Лёха заглянул через Надькино круглое плечо, Надька ничего не ответила и вернулась на кухню.
– А-а-а, – протянул Лёха, прошёл следом и сел за стол. – Подождём...
Надька чистила картошку.
Лёха закурил, посмотрел в окно. Там ничего не изменилось. Только солнце опустилось к горизонту и утащило за собой сиреневое облако.
Дверь отворилась. Вернулся с батоном Блин Блиныч.
Сели, выпили, закусили.
Пришла Людка, Надькина сменщица. Принесла с собой. Добавили. Потом ещё. Ещё. Ещё...
– Блиныч, – Блин Блиныч бил пальцем по столу, – ты понял нет?!
Лёха ласково глядел на экс-пожарного и представлял Блин Блиныча в золотом шлеме, в красном блестящем костюме с золотыми петличками и с золотым брандспойтом наперевес. Из брандспойта била серебристая пена – высоко – в полыхающее небо...
...Блин Блиныч пьяно сопел у окна, приткнувшись затылком к стене. Лица его не было видно за несвежим кухонным полотенцем, свисавшим с гвоздя.
Хмельная Надька целовала Лёху в губы, в глаза, в подбородок, а Лёха глядел на храпящего Блин Блиныча из-за Надькиного обнажённого плеча, и жалел Блиныча, жалел его, жалел.
КРУГЛЫЕ ЗЕЛЁНЫЕ ЯГОДЫ
Никогда она их не ела. За всю свою дурную жизнь...
...Спросили бы у неё:
– Катерина, что ты больше всего любишь на свете?
– Водку.
– Да нет, дура! Жевать что любишь?
А она даже и не знает, что бы ответила.
– Водку...
– Ну и дура!..
А Митяй бы сказал:
– Вот есть такие круглые зелёные ягоды – виноград. Я их пробовал. И не раз. Вкусные-е-е!..
Никогда она их не пробовала. Загубила. Всё загубила...
...Спросили бы у неё:
– Катерина, а что ты видела в жизни, кроме водки?
Ох, разозлилась бы она тогда. Завизжала бы. Забрызгала бы слюной. Кинулась бы рвать волосы.
Её бы оттащили.
Дали бы стакан жгучей мути, от которой сначала привычно выворачивает, а потом привычно умиротворяет, спросили бы:
– С чего взбеленилась?
А она шевельнула бы опухшими пальцами, легла бы на скамейку и уснула...
...Катерина подошла к лотку, за которым торговал грузин и встала в пяти шагах от ящика с виноградом.
Грузин рассердился:
– Иди, иди отсюда! Иди!
Катерина поморщилась и заплакала. Грузин стал ругаться на своём языке, но потом всё-таки спросил:
– Что хочешь?
Катерина уставилась на виноград, а грузин крикнул:
– Иди, иди! Это не для тебя!..
Катерина, словно в тумане, повернулась и пошла туда, куда показал грузин.
– Стой! – вдруг заорал грузин. – Шени дэда! Стой! Собаку из меня сделали! Иди сюда!
Грузин схватил самую яркую кисть с крупным спелым виноградом и сунул её
Катерине.
– Шени дэда! – бормотал грузин и дрожащими пальцами пытался закурить сигарету. – Собаку из меня...
– Что случилось? – по-грузински спросил у него подошедший напарник.
– Что случилось... – по-грузински повторил грузин и глубоко затянулся. – Шени деда...
... Катерина шла по улице и жевала круглые зелёные ягоды.
Шла по улице и жевала.
МАЛЕНЬКАЯ ПРИНЦЕССА
Михалычу попалась книжка «Маленький принц» автора Антуана де Сент-Экзюпери, а ночью Михалыч увидел сон.
Сон Михалыч забыл, но запомнил ощущение: такого лёгкого–прелёгкого полёта, как в детстве. Когда Михалыч летал во сне на велосипеде, крутил педалями и от этого взлетал ещё выше, и все вокруг летали на велосипедах, и тоже крутили педалями, и взлетали выше-выше, а земля оставалась внизу – круглая и разноцветная.
Михалыч лежал на диване и думал:
«Сон видел, а про что?.. Хороший сон... Как в детстве... на велосипеде...»
Михалыч вдруг вспомнил Машку. Как он шлёпнул её портфелем сзади и убежал, и всё воскресенье маялся и не знал, что там будет назавтра, а в понедельник Машка прошла мимо и ничего, даже язык показала.
«О! – обрадовался Михалыч. – Машку я видел во сне! Точно!.. Так–так... Что же она там делала?»
Михалыч повернулся на бок и укрылся одеялом. От мухи. Вот проклятая, привязалась!
«Так-так... Она же меня звала куда-то!.. Куда звала?..»
Муха села на открытую пятку и поползла по ней к большому пальцу. Михалыч дёрнул ногой.
«Ну да! – Михалыч вспомнил сон от начала до конца. – Она же меня под венец звала. Такая красивая. В белом платье. С фатой. Как... как маленькая принцесса!
И я рядом. Мы идём по коридору. А первоклашки нас цветами забрасывают... И так тихо. Только цветы шелестят. Тихо...»
– Вставай! – услышал Михалыч жёнин голос. – Дождь к обеду обещали. Грядки надо прополоть. Вставай уже! Шины на велосипеде проверь...
...Машка остановилась и поцеловала Михалыча в щёку. Тут подошёл Маленький принц и сказал:
– Извини, Михалыч, но мы должны лететь.
– Куда? – испугался Михалыч и схватил Машку за фату.
– Без нас погибнет хороший человек, – тихо сказала Машка. – Так надо.
– А как же я? – спросил Михалыч.
– Так надо, – сказал Маленький принц и взял Машку за руку...
– Вставай, говорю! – раздражённо крикнула жена.
– Но я не могу бросить их! – ответил Михалыч жене. – Я должен лететь туда, за ними...
Михалыч сел на велосипед и закрутил педалями, и чем сильнее он крутил ими, тем быстрее от него удалялись Маленький принц и Маленькая принцесса, а Михалыч отстал, а потом потерял их из виду вовсе...
– Ты встанешь, нет?! – обиделась жена.
– Да-да, – прошептал Михалыч и откашлявшись добавил:
– Мань, а я тебя во сне видел.
СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ, ПЕРЕВЕРНУВШИЙ ЖИЗНЬ
В час ночи две пятнадцатилетние проституточки – Вика и Ника – мёрзли у стекляшки «Океан», когда к ним подгрёб моряк навеселе и неожиданно предложил:
– Девчата! Хотите сказки послушать? Я вас с таким сказочником познакомлю!
– Чего-о? – протянула Вика.
– Мужчина! – нервно справилась Ника. – У вас сигаретки не найдётся?
– А то! – обрадовался моряк и протянул смятую пачку.
– Так у Вас они все сломанные! – хихикнула Ника.
– Да ты что? – удивился моряк и постучал в окошко сигаретного киоска. – Эй! На палубе! Есть кто?!
«На палубе» молчали.
– Придётся бросить! – решил моряк и скомкал сигареты.
– Да Вы что?!! – вскрикнула Ника. – Я бы курнула и такие!
– Поздно, матрос! – развёл руками моряк. – Но есть предложение! У меня в гостинице: а) блок "Явы" и – б) живой сказочник!
– А выпить есть? – скрипнула Вика.
– Всё есть, – кивнул моряк...
...В номере на кровати в углу дремал писатель Х. – автор сборника неопубликованных сказок о мышонке и мальчике Пете.
– Дружище! – затряс его морячок. – Встречай делегацию балтийской элиты!
– Что?! А?! – писатель Х. испуганно захлопал глазами и натянул одеяло на подбородок.
– Эй, сказочник! Склянки вахту пробили! – продолжал хозяин, а обернувшись к девицам, рявкнул. – Чего стушевались?! Сейчас коньячку дерябнем, сказок послушаем, а потом!..
Моряк оценивающе уставился на Вику.
– А потом!..
Вика и Ника смущённо жались у стола. Они впервые видели живого писателя, тем более сказочника.
– Слушай, – писатель Х. недовольно зыркнул глазом на друга. – Что происходит? Я устал, я не...
– Да чего ты? – перебил моряк писателя Х. – Ты же сам говорил: хочу...
– Я ничего такого не говорил! – быстро ответил писатель Х. – Девушки! Уже поздно! Вы домой идите!
Девушки раскраснелись. Им почему–то стало стыдно.
– Ты кого привёл? – зашипел писатель Х. моряку. – Это же дети!
– Да? – переспросил моряк. – Ты думаешь?
– Конечно!
– Слушай, а я в темноте не разглядел...
Моряк глупо хихикнул.
Писатель Х. сел в кровати.
– Идите домой! – строго произнёс он.
Ника, словно во сне направилась к двери, а Вика вдруг сказала:
– А сказка?
– Что? – писатель Х. даже вспотел. – Какая сказка?
– Ваша! – Вика надула губки.
– Х–хе! – хмыкнул моряк и приложился к бутылке.
– Сказка? – глупо переспросил писатель Х.
– Ага... – попросила Вика и присела на краешек кровати.
– Сказка... – повторил писатель Х. и неожиданно принялся рассказывать. – Один маленький одинокий мышонок мечтал познакомиться с красивой мышкой...
Под утро, когда Вика и Ника уснули на диване, моряк зевнул и сказал:
– Слушай, а ты хороший сказочник... Даже я заслушался...
– Правда? – обрадовался сказочник. – Ты третий, кто мне это говорит.
– А кто первый и второй? – спросил моряк.
– Они, – ответил писатель Х. и кивнул на девушек.
ШАГ
Никто бы не успел его остановить, шагни он вперёд. Но никого и не было.
Может быть, кто-то и подглядывал в темноте из окна напротив. И ждал. Где тут поймёшь?..
Он стоял на подоконнике и прислушивался к звукам.
Кошки дрались и истерично кричали. Ветер перебирал листву. Сердце стучало. Жить хотелось. Ужасно. До боли. Но как-то иначе.
«Неужели всё? – думал он. – Странно...»
Внизу хлопнули дверцами автомобиля. Засмеялись. Побежали...
«Неужели я шагну вперёд? Сейчас?!. Странно...»
Где–то грязно выругались. Пьяно загорланили.
«Неужели я должен сейчас туда шагнуть? Нет! Зачем?!»
Стало прохладно. Он поёжился.
«Я стою. Я не могу решиться. Было бы это днём, собралась бы куча народа. Меня бы отговаривали. Мне бы что-то кричали. Я бы стоял бледный, вцепившись в раму. Кружилась бы голова...»
Ветерок невидимкой коснулся его, и он чуть было не сорвался с подоконника.
Он успел схватиться за форточку, и, удержав равновесие, остался стоять на своём двенадцатом этаже.
Его затошнило, и он вспомнил, что забыл уплатить за квартиру. Всегда, когда он шёл в сбербанк оплачивать коммунальные услуги, к горлу подступал тошнотворный комок.
«В данный момент у меня сработал банальный рефлекс. Я самое обыкновенное животное. Со своими безумными и никчемными страхами».
Какие мысли стали приходить ему в голову! Он даже испытал своеобразное удовольствие от того, какие это были мысли!
«Чего я жду? Интересно... И странно. Я знаю, что сделаю это так или иначе. Рассуждаю. Философствую. Ёрничаю. Тяну время. Но я же знаю! Я обязательно сделаю это!..»
Собака облаяла другую собаку. Взлетела к небу одинокая сигнальная ракета. Кто-то кому-то подавал сигнал. Или же просто убивал время. Прогудел самолёт. Из-за облака показался бледный месяц.
«Сейчас, – подумал он. – Хватит уже».
Он вспомнил, что забыл отослать матери бандероль, и подался вперёд.
«Наверное, это будет больно».
Над горизонтом вставало солнце. Небо показалось грязно-розовым.
«Какое оно, небо, – попытался представить он, – когда солнце уже над городом, но ещё под облаками? Забыл...»
Он увидел краешек солнца. Этот краешек показался ему совершенно беспомощным, но он успел заметить, что краешек растёт и всё больше и больше покрывается позолотой. И тогда он шагнул.
Он шагнул.
Он шагнул не вперёд.
Он шагнул назад.