Памяти старшего друга И. И. Ценгери
Поначалу Иван Иванович меня в избу не пускает:
- Подожди, Гриша, я с Господом говорю…
Я послушно стою на холодной веранде, рисую на мокрых стеклах окон замысловатые и никому не понятные фигуры. Они у меня все получаются мягкие и овальные, наверное, потому, что я еще ребенок и нет в сердце шрамов, которые делают в рисунках и письменах колючие повороты. На веранде пахнет сырыми дровами и мятой. Иван Иванович молится долго, я замерз – на улице март, промозглый и холодный…
Дедушка сначала приглашает к столу «кушать чай», потом ругает меня за грязные руки и нестриженые ногти, потом разбавляет в умывальнике холодную воду теплой… Иван Иванович – дедушка восьмидесяти шести лет, «шахматист, монархист, отставной экономист и еще эквилибрист» (это он так когда-то рассказал о себе). К слову «эквилибрист» он после паузы добавил – «колымный».
Он меня учит играть в шахматы, потому что у меня «горячка». Во всяком случае, мне так кажется, насчет шахмат…
- Эндшпиль без пешек – это доктор Фауст в своем безнадежном эксперименте… - учит меня Иван Иванович. Я киваю ему головой, потому что думаю: Фауст - какой-то знакомый Ивана Ивановича. У дедушки мало знакомых в нашем поселке, но все, которые есть, - или доктора, или учителя (все почему-то математики) и есть даже одна «мадама» Элизавета фон Ронов. Ее пацаны из нашего двора звали «тетка Рониха» и «хризантемша». Вторая кличка прилипла за ненароком пропетую в нашем присутствии песенку: «Расцвели уж давно хризантемы в саду…». С фон Ронов Иван Иванович однажды при мне разговаривал по-французски. В тот вечер он не вышел, как обычно, провожать ее до калитки, и поэтому они прощались при мне. Неожиданной французской речи я нисколько не удивился – знал про два высших образования старика. Однако все равно это было неожиданным. Вдруг – так просто… и по-французски. А тут еще Иван Иванович поцеловал руку этой самой Ронихе. То есть - . Я чуть не рухнул с дивана… «Ничего себе! – думал я (вернее, уже ни о чем больше не думал). – Около калитки он, небось, ей всегда ручку целует… Ничего себе! Это… вообще себе ничего». Короче говоря, на ближайшем школьном вечере я поцеловал руку драгоценной своей однокласснице Наташе Кретовой. Ржал весь класс…Фиг с ним!
- Пешка – это надежда, - философски охватив крутой высокий лоб ладонью, «играет в шахматы» Иван Иванович. – Пока есть надежда, есть продолжение… Это я вообще говорю. Абстрагированно… Ты не слушай. Слушай вот что, - он кладет моего короля. – Соперника уважать надо… Учись уважать.
Шахматы у Ивана Ивановича старенькие-престаренькие, фигурки с тяжелым низом, очень устойчивые. Эту доску с фигурками подарил Ивану Ивановичу какой-то врач-литовец. «Он был последним живым с моего этапа», - рассказывал про него дед.
Мягко и плавно сметает седой старик с доски шахматные фигурки и продолжает учить меня играть.
- Россия – это шахматная доска, на которой что ни король, то придурок. Но в этой игре без королей никак нельзя…
И мы под самый конец вечера начинаем с самых пустяков – с жертв ради ловушки.
- Партия – это философия. Ничего ты пока что в этой философии не поймешь, но чтобы не свернуть себе шею… слушайся старших. Иток…На! Ешь! Еще ешь! И еще!... Мат вам, молодой человек! Потому что вы думали только о «еде», потому что вы не уважаете мозги – напротив, потому что, одним ходом предав свою мысль, вы все остальные ходы будете делать только на уничтожение себе… Это все… к Фаусту!
У Ивана Ивановича на самодельной этажерке стоит портрет чемпиона мира по шахматам Александра Алехина. Я узнал его, но лукавлю.
- Иван Иванович, кто это?
- Брат моего друга…
…Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера в Харькове давал сеанс одновременной игры. Мысль-молния опрокидывала партии с разгромами до бесстыдства. «Я понял, что проигрываю только потому, что это мысль-молния. А я – позиционер… - щурился, вспоминая Харьков двадцатых годов, Иван Иванович. – И я поймал Хосе на цугцванге … Потому что я позиционер и уважаю мозги – напротив…»
- Алехин – это русский ум, русское горе и русская боль. Я с ним играл у него дома в 1916 году…По-моему, он был проездом откуда-то. Свел нас его брат. И я проиграл Александру трижды.
- Шахматная доска – это Россия. Алехин играл на этой доске вслепую, пока не остановилось сердце… Я играл на этой доске безнадежную партию, потому что из… позиционеров превратился в оппозиционера и был на доске заперт.
Мягко и плавно сметает седой старик фигуры. Они ложатся рядом с доской, потому что без доски это уже финтифлюшки, а не фигуры.
- Не надо только делать вид, что играешь умную партию, потому что тогда ты будешь играть с самим собой…Не бойся тиканья часов и зависших красных флажков цейтнота…Не бойся, если ты уже научился видеть партию до конца.
Иногда мы с Иваном Ивановичем поливали его цветы, а он читал стихи. Их я не нашел ни в одной из прочитанных книг, а в шахматы с годами играю все хуже и хуже…
В моем молодом городе уже нет Ивана Ивановича, но есть люди, которые помнят седого джентльмена, встающего для разговора с дамами и снимающего шляпу при встрече.
Он дотянул с честью свою безнадежную партию, потому что, судя по всему, была у него где-то заветная пешка-надежда. На черно-белом полотне России…