Глава 2. В доме Каски.
Карит очнулась в незнакомом месте, гораздо более приличном и менее мрачном, чем аотерский бункер. Это был полукруглый зал с уютными креслами (в одном из них сидела Карит), обитыми новым красно-коричневым дерматином. По полукругу у стены стояли пять-шесть компьютерных установок. За одной из них, спиной к Карит, сидел Цернт. Карит долго с ненавистью смотрела ему в затылок, так, что он в конце концов обернулся. Он нажал какую-то кнопку и в зал вошел тот кареглазый высокий арцианец, которого ей представили еще два года назад как мужа Ливии. Он тогда присел перед ней на корточки и весело взял ее за руку.
– Дядя, вы инфантильный? - спросила Карит, на что арцианец (его звали Каской), ответил восторженным согласием.
Теперь он не выглядел как «инфантильный», то есть склонный играть с «маленькими человеками». Он был угрюм и серьезен, и, увидев Карит в кресле, поморщился, как от головной боли.
– Ну, мы уже знакомы, - заявил он. - Диспозиция такая: я твой опекун и воспитатель. Слушаться меня. Ложиться спать вовремя. Делать уроки. Не воровать книги из моей библиотеки и фрукты со стола. Ясно?
– Нет.
– Да? - Каска непритворно удивился. - А почему?
– Мне нужно к матери, - объясняла Карит, глядя на него исподлобья недобрым взглядом. За два года она выросла и настрадалась. Каска не только не показался ей «инфантильным», а вообще не вызвал в ней ни малейшей симпатии.
– Твоя мать умерла, - объяснил Цернт, не отрывая взгляда от экрана.
– Неправда.
– Слушай, Цернт. Ты развратил этого ребенка бесплодными умствованиями. Я, лично, не склонен философствовать, - он обернулся к Карит. - Если ты не будешь меня слушаться, я тебя выпорю. Больно. Ясно?
Карит опустила голову и заявила со всей твердостью:
– Мне надо увидеть мать.
– Ее похоронили, Карит, - ответил Цернт ласково. - Ее больше нет. Странно. Только теперь Карит вдруг поняла, что, возможно, это правда. То есть, не будет больше ни пыток, ни сингулярности, ни вышивки. Ей стало тяжело и противно. Где она? Что с ней сделают эти люди? Скорее всего, ничего хорошего. И голову сверлила мысль о Лит. А как же Лит? Что с ней? Ей было жалко именно Лит, о матери она думала совершенно спокойно. Но спросить Цернта о рабыне она не решалась. Кроме того, она была до глубины души возмущена тем, что ее похитили самым подлым образом, пытали, а под конец обманули. Тот, синеглазый, ведь обещал избавить ее от груза существования...
Цернт в это время вызывал по компьютеру Антония, старшего брата. Его физиономия возникла на экране.
– Да?
– Антонии, я тут привез к Каске пленника...
– Кого?
– А того, которого вам с Каской воспитывать.
– Ну?
– Ты приехал бы, а?
Антоний на экране облизнул губы.
– Ладно, ждите.
Экран потух. Внутри Карит все кипело. Значит, ее положение таково? «Пленник»!' Она почувствовала, что ненавидит все вокруг: не только Цернта с Каской (который тоже сел за компьютер), но и весь этот зал, кресла, потолок - все. Ненавидит, ненавидит, ненавидит. И будет ненавидеть до конца дней.
Прошло минут сорок. Те двое работали, а Карит мучительно размышляла, как ей спросить о Лит. В залу через раздвижную дверь вошел Антоний. Поздоровался с Каской за руку, Цернту кивнул и посмотрел на Карит:
– Какие проблемы?
Карит смотрела угрюмо и злобно.
– Слушай, Каска, что я тебе скажу. Эту тварь, - он кивнул в сторону Карит, - следует хорошенько накормить и уложить спать. А то глаза, как у волка. И... найди кого-нибудь, помоложе да поласковей. А то, сам понимаешь, она привыкла к женскому обществу...
– Шиш! - заявил Каска и показал фигу. - Я из-за этого субъекта в своем доме бабье разводить не намерен. Есть Эфиоп, есть я. Что еще надо?
Антоний пожал плечами:
– Все-таки девочка...
Цернт сидел и смеялся. Антоний фыркнул (характерная черта всех Цинн). Каска встал, со вздохом отрываясь от работы, и обратился к Карит:
– Пойдем, я покажу тебе твою комнату.
* * * * *
Карит проснулась, как привыкла, в пять часов. И, опять же, по привычке поспешила проверить, есть ли возле окна ее нового обиталища громоотвод. Есть. Не долго размышляя, Карит уцепилась ручонкой за проволоку и полезла вниз. Спрыгнула. Огляделась. Чисто выметенные плиты двора, вдали - деревья. Должно быть, парк. Еще дальше вниз по склону блестело море. В целом обстановка сильно напоминала ту, к которой Карит привыкла. Но здесь было суше и жарче, чем дома, в Кампанье. Был уже сентябрь, а Карит по воздуху определила, что день будет горячим и знойным. Кроме того, она была уверена, что за бегство по громоотводу ее, как и обещали, выпорют.
Она побродила по парку, еще более дикому и запущенному, чем материн. Потом вернулась во двор с другой стороны. Прямо перед порталом виллы находился облицованный разноцветными камешками бассейн. 3а ним - овраг. На краю оврага росли зеленые, жирные, противные кусты с большими красными ягодами. Помидоры. Их старательно окапывал незнакомец огромного роста в одной тунике и с черной бородой.
Карит подошла к бассейну и заглянула внутрь. Там копошились зубастые ящерицы, которых Карит раньше видела только на картинке. «Это крокодилы», - вспомнила она и бесстрашно уселась на закраину бассейна рядом с угловым возвышением, на котором была рельефно выложена цветным камнем голова фараона в полосатом платке, со змеей во лбу, большими сине-черными глазами и с бородкой. Карит скрупулезно рассматривала прекрасную копию маски Тутанхамона. И внезапно, впервые в жизни (хотя дома часто любовалась фотографией маски) нашла, что в лице фараона много сходства с ее собственной физиономией. Особенно похожи губы и нос. Глаза несколько иные, но если убрать бородку, то получится очень похоже. Карит отвернулась и посмотрела вниз. Одна из зубастых ящериц явно заинтересовалась ею и смотрела пристально, недружелюбно. Бородатый дядя выпрямился, опираясь на мотыгу, и сказал:
– Эти крокодилы голодные.
– Да?
– Да. Поэтому советую тебе слезть.
Но Карит не последовала совету. Незнакомец опять наклонился и вернулся к прерванному занятию. Карит молчала. Она не думала продолжать беседу. Ее мучили мысли о Лит. Незнакомец также, по-видимому, ценил тишину.
– Тебя как зовут? - наконец спросила Карит.
– Зови меня - Эфиоп.
– Очень приятно. А меня зовут Карит. Я - Цинна.
Эфиоп с достоинством кивнул.
– Мне вчера сказали, - заявила Карит, - что моя мать сдохла.
– Так и сказали?
– Нет. Они выразились иначе. Но уж если сдохла, то сдохла, незачем изощряться на эту тему.
– Забавно, - заметил Эфиоп.
– Да, - Карит кивнула. - А у меня в доме осталась рабыня.
– Что за рабыня? - Эфиоп опять выпрямился и, уклоняясь от солнца, прямо посмотрел на нее. Глаза у него были большие, черные, лицо загорелое, в морщинах. В целом - приятное.
– Хорошая рабыня, Лит.
– Что она делает?
– Вышивает, гладит, готовит. Делает уборку, когда избавится от обстоятельств.
– Каких обстоятельств?
– От беременности.
– И часто у нее обстоятельства?
– Довольно часто.
– Ну... Вряд ли твоя рабыня попадет в приличное место.
Карит вздохнула. Она сама уже не раз об этом думала.
– А гладиаторская арена - приличное место?
– Нет. Крайне неприличное.
– Вот она туда и попадет.
– Что она будет там делать? - спросил Эфиоп весело.
– Найдет. - Карит вздохнула. - Лит всегда находила, чем заняться.
Опять воцарилось молчание.
– Между прочим, - сказал Эфиоп, — я бы советовал тебе вернуться в спальню. Тем же путем, каким сбежала, пока не поздно.
– Ты подглядывал? – спросила Карит недружелюбно.
– Нет. Просто я умею делать выводы. Дом заперт, все еще спят.
– Обратно по громоотводу просто так не влезешь, - объяснила она. - Для этого надо заранее привязать к нему тряпки на нужной высоте.
Потом спросила:
– А Каска умеет делать выводы?
– Ну, умственные способности у него на уровне, - заметил Эфиоп, опять распрямляясь.
– Я же не об умственных способностях спрашиваю, - возразила Карит раздраженно. - Я спрашиваю, сумеет он понять, что я смоталась по громоотводу или нет?
Эфиоп смотрел на нее, не мигая, и молчал.
– Между прочим, - продолжала говорить Карит и в ее голосе чувствовался надрыв, - мне они все не нравятся.
– Да?
– Да. Все. И Каска, и Цернт. И особенно тот синеглазый, который называет себя моим братом. По-моему, это абсурд.
– Почему?
– Если б он был моим братом, он был бы маленький. Еще меньше, чем я.
– Необязательно. У меня дома осталось два брата на двадцать лет меня моложе.
Карит внимательно посмотрела на него.
– Ты раб, Эфиоп? - спросила она.
– Да, я раб.
– А сбежать не хочешь?
– Нет.
– Почему?
– Ну, это мое дело, - ответил Эфиоп и опять взялся за мотыгу.
– А то давай сбежим вместе?
– Ты, значит, - ответил он, помолчав, - в первый же день знакомства предлагаешь мне себя в спутницы для побега? - голос его звучал весело. - В таком случае тебя даже родовое имя не спасет. Попадешь на работорговый рынок.
– Я бы не отказалась.
– Да хранят боги твой ум в целости!
– Вот не люблю таких людей, - заметила Карит со злобой, - читают, читают, а потом начинают что-то такое говорить - голова пухнет. Ты каких богов имеешь в виду? Иегову или этого, которого орел заклевал?
Рабам гораздо лучше, - сказала она убежденно. - Они ни за что не отвечают и могут делать все, что угодно. Красть, беременеть, не выходить замуж, не мыть руки, не учиться читать. А свободным – нельзя.
– Тебе только шесть лет, а ты уже такие вещи понимаешь, - заметил Эфиоп. - О чем твоя мать думала?
– О сингулярности.
– О чем, о чем?
– О происхождении мироздания.
– А-а, - произнес он полунасмешливо-полууважительно. - Ну и как, постигла?
– А *** ее знает. Может, и постигла под конец. Я, пожалуй, пойду, попробую подняться по громоотводу. Может, ваш лучше окажется.
Она спрыгнула с закраины бассейна и направилась к дому. Эфиоп проводил ее долгим взглядом. Потом поморщил лоб, потер его и опять взялся за работу.
* * * * *
Осенью Карит пошла в школу в ближайшем греческом городе, Кирике. И здесь начались трудности. Она была просвещена в вопросах высшей математики, но воспринимать простую программу начальной школы отказывалась. Она совершенно искренне спрашивала Каску, почему шестью шесть - тридцать шесть, где здесь формула геометрической прогрессии. Каска бесился. Он запирал ее одну в ее комнате.
– Зубри, - приказывал он. - Чтоб к вечеру вся таблица была готова.
Но Карит отказывалась просто зубрить. Тогда Каска доставал из кладовки широкий сыромятный ремень и с наслаждением вымещал на заднице Карит все накипевшее: и таблицу умножения, и физкультуру, и историю с географией. Карит переносила порку стоически, уткнув давно не мытую голову в подушку.
– Слушай, - иногда обращался к ней Каска. - Ты где прошла техническую подготовку?
Имелась в виду способность переносить боль. Каска всегда помнил, что говорил ему Цернт относительно пыток.
В конце концов, Карит надоедало сидеть одной и она совершенно точно отвечала на вопросы. Но вовсе не потому, что вызубрила, а потому что быстро подсчитывала в уме.
Отношения с Каской у нее были самые скверные. Она была уверена, что он превращается. А Каска малейший намек на такую возможность воспринимал как тяжелое оскорбление.
По старому деревянному дому бегали огромные (длиной до 10 сантиметров) полосатые пауки. Это были какие-то мутанты, вышедшие из-за черты радиации. Сами они на людей не нападали, но все знали, что они очень ядовиты. Карит засиживалась вечером за книгой, Каска входил в комнату и тушил свет. Потом в углу, под обоями, начиналось шуршание. Оттуда выбегал паук, проскальзывал под кровать, принимался шуршать в другом углу. Карит говорила Каске:
– Я знаю. Тот большущий паук, который появляется ночью у меня в спальне - это ты.
Каска сначала возмущался. Потом понял, что Карит сама убеждена в своих, словах. Он советовался с Цернтом, что ему делать.
Единственный человек в доме, к которому Карит относилась с симпатией, был Эфиоп. Она, по невольной своей просвещенности в данном вопросе, прекрасно понимала, какие у него отношения с Каской (Эфиоп был Каскиным любовником). Но это казалось ей нормальным, естественным. Ее волновало другое. Эфиоп, выкупленный Каской с арены, был на самом деле настоящим царем у себя на родине. Он добровольно уступил трон младшему брату и ушел к разбойникам-финикийцам, попал в плен. Карит, пожимая плечами, спрашивала:
– Ты что же, считаешь, каскины помидоры важнее, чем управление государством?
– Нет, - Эфиоп вздыхал. И пытался объяснить, как можно мягче: - Ты еще маленькая, Карит. Ты этого не поймешь. Но я люблю Каску.
– Как можно его любить? - возмущалась Карит. - Он злой. Он никого не жалеет.
* * * * *
Карит вызвали побеседовать. В библиотеке за большим столом сидели Цернт, Крис, тот пожилой арцианец, которого Карит встретила на берегу, когда коллекционировала ракушек, Церион, и еще один, молодой, зеленоглазый, имени которого она не знала. Все на самом деле были заняты и на Карит не обращали внимания. В основном беседовал с нею Церион. Он поздоровался вежливо, спросил, как дела, как учеба. Потом осторожно перевел разговор на щекотливую тему. Карит кивнула головой:
– Превращается. В пауков. И в волков.
Крис поднял голову:
– Вы, значит, обвиняете Каску в ведовстве?
Каска, сидевший тут же, за компьютером, молчал.
– Нет. Ни в чем я его не обвиняю.
– Но, как же? Вы говорите, что он превращается?
Карит пожала плечами:
– Все превращаются.
– А вы?
– Я еще маленькая.
– А когда вырастете?
Карит опять пожала плечами. Потом наябедничала:
– Он позавчера овчарку загрыз. А сам притворяется. Что ему собаку жалко.
Каска круто повернулся в кресле. Карит продолжала:
– Я, когда вырасту, ни за что не стану превращаться в животных.
– А в кого? - задал вопрос Церион.
– Лучше всего - в вещи. По моему скромному мнению. В аквариум, например. Или в печатную машинку.
– Почему?
– А потому, что у них головы нету.
– Вы, значит, предпочитаете не думать?
Карит кивнула.
– Церион, - Каска, резко поднялся со своего места. - Что мне делать? Это же абсолютно дикий ребенок.
– Наоборот, — Церион опустил голову в бумаги. - От природы цивилизованный.
Молодой зеленоглазый тихо смеялся. Цернт поднял голову от бумаг: – Заведи дога, Каск. Тогда на тебя зла держать не будут. Дог со всеми волками в округе справится.
* * * * *
Ливия приезжала в дом обычно в сопровождении веселой полной голубоглазой дамы - жены Антония и кучи племянниц (в возрасте от пяти до пятнадцати лет). Иногда с ними приезжал Хил, сын Антония, ровесник Карит, бледный и очень нервный. Кузины же все, как на подбор, были хороши: и свежи, и веселы, и на редкость глупы. Карит была от них в восторге. Сама Фульвия ей не нравилась. Она чувствовала в ней что-то, что своим детским умом еще не могла точно определить. Ее раздражала, плебейская развязность и грубость Фульвии. Она задавала Карит на редкость бесстыдные вопросы и постоянно корила ее тем, что она не ухаживает за волосами и редко моется. Потом принималась давать советы относительно прически, шампуней, притираний, шмоток и прочего. Ливия чувствовала себя в обществе Фульвии прекрасно, видно было, что они подруги. Карит же Ливия вообще не замечала. С тех пор, как та напала на нее в спальне в присутствии Цернта Ливия (Карит пришла с извинениями) сказала, что больше знать ее не хочет и захлопнула перед нею дверь. Фульвия же ничего не замечала. Она была уверена, что отношения у них прекрасные. Часто, гля¬дя на них с умилением, шептала:
– Сестренки!
Вообще, Фульвия была жуткая грубиянка, Карит решительно не могла взять в толк, как Ливия терпит ее рядом с собой, и ревновала. Все равно, те дни, когда (обычно в начале лета) Ливия гостила в доме, были для нее праздником. Чем старше становилась Карит, тем больше ей нравилась сестра. В Ливии ее восхищало все: ее ум, сдержанность, осанка. Ее сила, ее утонченность. Белизна рук, посадка головы. Форма носа и разрез глаз... Карит начинала любить и сестра становилась ее идеалом. Идеал, созданный самим человеком на основе собственных впечатлений в начале жизни - это идеал, который впоследствии нерушим и который ничем заменить нельзя.
Во второй половине лета. Каска увозил Карит в Кампанью, на ту самую виллу, которая соседствовала с виллой ее матери, похороненной там же, в парке.
* * * * *
Карит вошла в гостиную, пошатываясь. Поклонилась, сказала «здрасте» (в зале находились Цернт с Церионом) и скромно села в кресло у стола. Волосы у нее были мокрые, лицо бледное, до зелени.
– У тебя новое знакомство? - спросил Каска.
Карит кивнула.
– Сколько ему лет?
– Двенадцать, - ответила. Карит хрипло.
– Мальчику двенадцать лет? - переспросил Церион. — Как его зовут?
– Сильван.
– Это кто-то из Сильванов? - обратился он к Каске.
– Сын вольноотпущенника.
Церион наморщил лоб, но ничего не сказал.
– Он учит меня нырять, — объяснила Карит и в тоне ее прозвучала гордость.
– Ну, и до чего вы там нанырялись? - спросил Каска, подходя к ней и дотрагиваясь ладонью до ее лба. — Что ты от меня шарахаешься?
Он достал из шкафчика в углу градусник. Карит покорно поставила его себе под мышку. Потом принялась возиться и полезла за градусником.
– Держи, - строго приказал Каска.
– Он так до пятидесяти градусов нагреется, - недовольно пробурчала Карит.
– Неужели ты думаешь, я держу дома градусники, способные догреться до 100°, если их подержать подольше? - возразил Каска весело. Карит чувствовала, что ее дело плохо. Потом, когда Каска проверил температуру и велел ей отправляться в постель, она осторожно спросила:
– Ты пришлешь мне наверх Ефимию?
– Обязательно пришлю. У тебя тридцать девять.
– Не надо, Каск. Я постараюсь к утру выздороветь.
– Да?
– Да.
– Ну, постарайся, - согласился Каска. - Что еще?
– Мне нужно лекарство.
– Какое?
– Мороженое.
– Спартанский метод, - заметил Каска, но все-таки достал из холодильника порцию пломбира.
Карит, с жадностью глотая мороженое, поднялась по лестнице к себе наверх.
– Мальчику 12 лет, - произнес Церион недовольно.
– Ничего, - беспечно отозвался Каска, - она каждую осень проходит медосмотр.
– Ну и что ты будешь делать, в случае?
– Перейду на другие методы воспитания.
– Кто обходится без розги... - заметил Цернт. - Кстати, Каск, тебе не кажется, что этот интерес к мальчишкам - признак?
– Ну, если б она тосковала по моей дубинке, я бы заметил, - возразил Каска убежденно.
– А Ефимия, это кто? — спросил Церион.
– Так, одна весьма навязчивая особа. Цинна ее не любит. Но это единственная рабыня в доме, другой нет.
– Все-таки, - Церион опять поморщился, - я бы не советовал давать ребенку мороженое при температуре.
– Чепуха, - Каска махнул рукой, - Я сам его с удовольствием ем. И именно при температуре.
– Ну ты взрослым-то никогда и не был, Каск, - заметил Церион.
Карит, дрожа в ознобе, закуталась в одеяло. Вечер догорал за окном. Она ждала, что в эту ночь мать обязательно явится. Но, несмотря на опасность прихода зомби, она все-таки предпочитала оставаться одна. Одиночество чревато многими неприятностями, она это знала, но превыше всего ценила именно одиночество.
* * * * *
Карит впервые снова увидела мать здесь, на каскиной вилле, ночью, летом. Карит вошла в комнату, зажгла свет и отшатнулась. Именно присутствие живого, а не мертвого человека потрясло ее. Хотя при жизни мать никогда не выглядела так: одетой в старый, драный, выцветший синтетический халат, с распущенными волосами, опухшая, страшная, униженная. Карит поразил этот факт: ее мать не могли похоронить в таком виде. Тогда кого похоронили? И где?
Корнелия сидела, раскачиваясь. Она произнесла именно ту жуткую фразу, которая постоянно фигурировала в рассказах девчонок на эту тему:
– Доченька, мне душно!
Да. Зомби бродит по ночам. Ты не беспокойся. Если тронешь, то ты хам. Мамы родной бойся! Карит подошла и ласково провела ладонью по растрепанным, свалявшимся волосам Корнелии.
– Что я могу сделать для тебя? - спросила она твердо. Ее сердце раздирала жгучая жалость.
– Пойдем со мной.
– Да?
– Да.
– А дальше?
Корнелия молчала.
– Зачем тебе жизнь, дочь моя? - вдруг произнесла она своим прежним властным тоном. - Ты вырастешь и они сделают с тобой то же, что со мной. Трансплантируют. Даже если ты избежишь этой участи, тебе все равно предстоит жизнь несладкая. Они будут спать с тобою, дочь моя. Ты видела, что делает мужчина с женщиной в постели. Неужели тебе этого хочется?
Карит сама не раз об этом думала. В конце концов, мать права. Зачем жить?
– Хорошо, пойдем, - согласилась она.
Мать вывела ее в самую глухую часть парка. Здесь Карит не была еще ни разу, она даже не знала о существовании этой местности. На узкой прогалине рос куст бересклета. Земля под ним была рыхлая, влажная. Мать наклонилась и любовно потрогала пальцами почву:
– Мы ляжем с тобою здесь, дочь моя. Нам будет хорошо. Спокойно. Карит молчала.
– Копай! - приказала мать.
– Чем?
– Руками.
– Это чепуха, маман, - твердо заявила Карит. - Здесь нужна лопата. И они начали спорить. Корнелия, которая раскопалась из могилы механически, руками, никак не могла взять в толк, почему дочь этого не может. Если бы Карит подчинилась настоянию матери, то они за 5 минут обе ушли бы под землю. Но Карит не соглашалась. В конце концов, Корнелия в гневе резюмировала:
– С такой дурой и идиоткой я не желаю лежать рядом в гробу!
Она, гордо вскинув голову, ушла, скрылась за кустами бересклета. Карит осталась одна. Она села на тропинку и принялась разглядывать, как листья блестят в лунном свете. Ей было невыносимо тоскливо. Она в своем возрасте уже могла понять, что это место никак, ни по каким законам, божеским и человеческим, не может быть местом захоронения Корнелии Цинны, знатной арцианки, вдовы полководца.
Утром здесь ее нашел Каска.
– Что ты здесь делаешь? — голос его срывался на крик, лицо было перекошено страхом (таким Карит его никогда не видела).
– Пришла попрощаться с матерью, - ответила Карит угрюмо.
Каска схватил ее за шиворот и встряхнул. В нос ему ударил терпкий, страшный запах - запах мертвого тела. Он совсем озверел. Он схватил Карит в охапку, притащил домой, бросил на кровать и принялся хлестать ее ремнем по голове, рукам, спине, со всей силы, такой порки на долю Карит еще не выпадало. В конце концов, Каска устал и вышел из спальни, заперев дверь на ключ.
Карит вызвали вниз, в зал. Цернт, угрюмый и озабоченный, стоял у окна, выходящего к морю. Он даже не взглянул на Карит. Они вдвоем с Каской вывели девочку из дому и пошли по знакомой дороге к дому, в котором прошло ее детство. Но на саму виллу они не стали заходить. Они свернули в сторону мыса, где под скалой Карит когда-то поймала осьминожика. Здесь, на самой скале, пока ее не было, построили какой-то странный дом. Очень похожий на один из тех этрусских храмов, о которых так любила рассуждать Корнелия. Цернт тяжелым ключом открыл литую стальную дверь. В нос ударил сладкий, терпкий запах. Это была гробница. Здесь, посреди роскошной залы, облицованной персикового оттенка мрамором, стоял зеленый малахитовый гроб. В нем лежала Корнелия, свежая, благоухающая, как цветок жасмина, и абсолютно мертвая. Карит с ходу оценила этот факт. Она была не просто мертва, а законсервирована чем-то до ледяной хрупкости, до состояния капроновой чистоты.
– Скажи, девочка, это твоя мать? - спросил Цернт бесцветным голосом.
Карит кивнула.
– А ты не ошибаешься?
Карит помотала головой.
– Тогда с кем ты прощалась ночью?
Карит молчала.
– Отвечай на мой вопрос! - прошептал Цернт таким тоном, что у Карит голова закружилась от страха. Но она все равно продолжала молчать.
– Так вот. В таких случаях, как твой, Цинна, поступают именно таким образом. Тебе еще нет девяти лет и тебе рано прощаться с телом перед окончательным захоронением. Но мы решили, в силу сложившихся обстоятельств, устроить все пораньше и избавить Каску от лишних хлопот. Сейчас придет Антоний и мы начнем.
Антоний, однако, явился нескоро. Он открыл дверь, потом расширил проход плечом и втащил внутрь две тяжеленные канистры, выглядевшие странно и грубо на фоне исключительного изящества гробницы.
Антоний поставил канистры на пол и подошел к гробу. Выражение лица у него было страшное, глаза измученные. Каска, ласково положив ладонь Карит на плечо, подвел ее к гробу. Он смотрел на лицо Корнелии совершенно спокойно, а Карит стояла, завороженная дивной, неземной красотой этого лица. Ничего прекрасней в мире вообразить себе было невозможно. Это было совершенное, тонкое, изящное лицо спящего человека. И Карит припомнила в который раз, как мать при жизни напоминала ей древнюю статую, фотографию которой она видела в книге: статую Ливии Октавии, супруги первого древнеримского императора. Но Ливия Октавия была лишь слабым наброском по сравнению с ее матерью.
Антоний вылил в гроб обе канистры. Тело задымилось и начало плавиться. Почернело, сморщилось. Это была серная кислота. Когда в гробу не осталось ничего, кроме вонючей черной лужи на дне, Антоний поднял малахитовую крышку, стоявшую тут же, у стены, и накрыл ею гроб.
А через неделю мать опять явилась ночью и опять заставила Карит прогуляться на то самое место. Только теперь Карит была умнее, она еще до рассвета вернулась домой, так что никакого скандала с Каской не было. Вскоре она совсем освоилась с зомби и научилась выпроваживать его из комнаты до рассвета. Именно в одно из таких посещений Корнелия и рассказала Карит правду. Цернт в самом деле наколол ее огромной дозой цианистого калия. А после этого закопал в парке, предварительно отрубив голову и связав по рукам и ногам. Поместил он ее в точности такой же тяжелый каменный гроб. Он был уверен, что для ведьмы этого хватит. В роскошной гробнице на мысу лежала не она.
– Рабыня? - спросила Карит.
– Нет. Компьютерная копия.
Снимок с человека, сделанный при жизни. Компьютерная установка фиксирует запись и создает то, с точностью до флуктуаций атомов, что было в момент снимка. Человек, с мыслями, чувствами, ударами сердца. Эту-то копию умертвили, законсервировали и уничтожили на глазах Карит.
– Когда меня снимали на компьютерное копирование, я еще не была знакома с твоим отцом. Я работала в Вентлере. Это было очень давно. А делалось для того, чтоб меня не потерять, - объяснила Корнелия. - Если б я погибла, то меня восстановили бы на несколько лет моложе. Для трансплантата возраст не имеет значения.
Словом, с Корнелией, как прежде, было интересно поговорить. Но Карит очень хорошо улавливала разницу. Корнелия больше не имела прав на нее. Она вообще не имела больше прав в мире живых.
Странное дело. Когда Карит осенью возвращалась в Грецию, она начинала бояться матери. Она напрасно убеждала себя, что между нею и тайком захороненным телом пролегли километры моря и суши. Она постоянно ждала, что мать придет и сюда. Но почему ей здесь страшно, а там нет, она не отдавала себе отчета. Вообще, на каникулах она была другим человеком: более смелым, более независимым, более свободным.
* * * * *
Цернт рывком раскрыл дверцу дубового шкафчика в углу библиотеки. На верхней полке стояла трехлитровая стеклянная банка, доверху наполненная чем-то жидким, коричневым. Цернт, не стесняясь присутствием Каски, поставил банку на стол и открыл крышку. По залу разнесся специфический залах спиртовой валериановой настойки.
– Каск, - спросил Цернт, нюхая, - ты что, собрался говорить с Цинной?
Все присутствующие за столом загнулись от смеха. Зеленоглазый арцианец, которого Карит часто видела в доме Каски, обратился к ней (она сидела тут же, в библиотеке, за столом, и зубрила):
– У вас проблемы, мадам?
– Да.
– С чем?
– С географией.
Каска сидел ко всем спиной за установкой и молчал.
– География весьма сложная наука в наше время, - согласился Церион, - Трудно, собственно определить, что это: учение о странах и континентах или исследование древних источников. Ведь нельзя же с уверенностью говорить о том, что находится там, за чертой радиации. Карит кивнула, полностью соглашаясь.
– Нет, - твердо заявил Каска. - Ты раскрасишь контурные карты так, как велит учитель. Америку - желтым цветом.
– А вы каким цветом закрасили Америку, мадам? - спросил зеленоглазый.
– Синим.
– Почему?
– Потому, - она насупилась. - Нет там уже никакой Америки.
Кто-то за столом хмыкнул.
– Это из анекдота? - спросил сидящий напротив широкоплечий арцианец с волосами курчавыми, как у негра.
– Нет. Это Марк так говорит.
– А Марк, это кто? Одноклассник?
Карит кивнула.
– А он откуда знает?
– Он все знает, - убежденно заявила Карит.
– Учитель нам сказал, - попыталась объяснить она, - чтоб территории, по предположению затопленные морем, закрасить синим цветом. Я так и сделала.
* * * * *
Вообще же Карит периодически полностью отказывалась учиться. Она страдала бессонницей. Бессонница началась еще в те годы, когда мать истязала, ее и заставляла заниматься высшей математикой. Теперь причина была другая. Присутствие Цернта в доме.
Цернт, человек добродушный и веселый, изо всех сил старался завоевать дружеское расположение Карит. Она не держала на него зла за то, что он похитил ее у матери, пытал, а потом отдал на воспитание Каске. Дело не в ненависти. Ощущение смертельной опасности, связанное с личностью Цернта. Те сцены, которые Карит, стоя за занавеской, подсмотрела в детстве, отпечатались в ее мозгу. Цернт безусловно не покушался на нее, но в ее памяти он ассоциировался с сексом, вещью отвратительной и непонятной.
Цернт вызывал ощущение чего-то призрачного, злобного, чуждого живому человеку. Кроме того, Карит прекрасно представляла себе, какие у него отношения с Каской. В школе бесстыдные мальчишки часто проходились насчет гомосексуализма. И Карит была убеждена, что Цернт унижает Каску. Хотя самого Каску она совершенно не любила, но в этом вопросе проявляла твердость. Каска человек нервный и слабый. Каска нуждается в защите. Ведь ясно же, что от Цернта его просто некому защитить.
Сам Каска периодически впадал в бешенство. К нему из Кирика валили педагоги, учительницы и воспитатели с жалобами на его подопечную. Каска брал Карит за шиворот и волок ее вниз, в подвальный этаж дома. Здесь находился карцер, он запирал Карит на компьютерный контактный замок и оставлял одну, вместе с учебниками и тетрадями. Ей, собственно, только того и нужно было. Хотя она прекрасно понимала, что при случае Цернт с легкостью здесь до нее доберется, почему-то запертая и изолированная, она успокаивалась. Отсыпалась и принималась составлять план действий, направленных против Цернта в защиту Каски.
Карит научилась открывать контактные замки еще у матери в доме. В ту ночь она решилась окончательно. Флакончик с олеумом (концентрированной серной кислотой), который ей достали Марк с Пэтом, и шприц с иглой аотерского производства она держала в тайнике в своей комнате.
Длинный коридор на третьем этаже дома, с изъеденными временем деревянными панелями освещался светом двух факелов в правом и левом его концах. Карит, прижавшись к стенке, стояла, зажав шприц в руке в проходе, ведущем на боковую лестницу. Цернт шел по коридору, как всегда, погруженный в свои мысли, призрачный, нереальный, как будто сошедший с экрана и сам светящийся голубоватым светом. Он прошел мимо, не заметив Карит. Она, так и не решившись напасть, теперь упорно размышляла над одной деталью: мог Цернт боковым зрением заметить ее или нет? Ей показалось или нет, что его глаза, устремленные вперед, как-то странно блеснули, когда он проходил мимо, а лоб наморщился?
* * * * *
3а столом в библиотеке сидели Крис и Цернт. За Карит послали молоденькую рабыню, недавно купленную Каской. Карит вошла в зал и села за стол. Лицо ее было угрюмо, глаза опущены. Цернт тоже не смотрел на нее.
– Скажи, Цинна, - он смотрел в бумаги и говорил, не поднимая головы, - ты соображаешь, что делаешь?
– Я же не напала на тебя.
– Ну и слава богу! - Цернт поднял голову. Причем, по его тону было ясно, что факт ненападения рассматривается им с точки зрения пользы не для него самого, а для Карит. - Цинна, ты взрослый человек, тебе девять лет. Я даже не пытаюсь тебя спросить, почему ты меня так не любишь. В конце концов, это твое дело. Я в твоей любви не нуждаюсь. Но подумай, что ты делаешь. До таких вещей доходить нельзя. И перестань донимать Каску своими выходками! Оставь его, несчастного, в покое. Его терпение лопнет, Цинна. И я даже предсказать не берусь, что он, при случае, может с тобою сделать. Карит слушала, опустив голову.
– А Каска знает? - спросила она.
– Нет. Не знает. Я был в карцере и обыскал его. И сам нашел ампулу.
Наступило молчанке.
– Цернт...
– Ну?
– Я хочу спросить тебя...
– Да? - вопросил он саркастически. - Ты, очевидно, хочешь спросить меня, можно ли меня уничтожить серной кислотой?
Карит кивнула.
– Нет, нельзя, - ответил Цернт спокойно. Потом спросил, и в тоне его почувствовалась обычная веселость: - Кто тебе это посоветовал?
Карит облизнула сухие губы и сглотнула.
– Мальчишки?
Карит кивнула.
– Странные у тебя советчики. Серная кислота - орудие пытки, но не убийства.
Карит подняла голову и с надеждой посмотрела Цернту в глаза:
– А чем тебя можно убить, Цернт?
– А ты очень хочешь?
Карит снова кивнула.
Вырастешь, вызови меня на поединок. Тогда посмотрим. Только я сомневаюсь, что когда ты будешь взрослой, подобные мысли вообще станут посещать твою голову. Ты станешь женщиной, Цинна. Женщины не убивают. Они производят на свет.
Через некоторое время после ухода Карит сидящие в зале услышали шум наверху, на третьем этаже, в кабинете Каски: звенело стекло, кто-то ругался и двигал мебель. Потом явственно донесся голос Каски:
– Ты соображаешь, что ты делаешь?! Я сколько раз говорил тебе! Держись подальше от проводов! Обходи главный кабель за километр, ясно?!
Потом Каска заговорил более спокойно и слышимость пропала. Но, судя по интонации, он продолжал что-то внушать, уговаривать, убеждать. Потом хлопнула дверь я послышались голоса в коридоре:
– Если этот ****ый учитель географии еще раз ко мне явится, я тебя повешу, Цинна. Вздерну. И не будет ни Америки, ни Австралии, ясно?
– Ясно.
– Нет. По глазам вижу, что не ясно.
Потом в кабинете Каски опять хлопнула дверь.
* * * * *
В конце летних каникул Карит неоднократно приходила в голову мысль остаться на родине, не ехать в Кирик. Обмануть Каску с Антонием, спрятаться, а потом жить самостоятельно. На другое лето после инцидента с зомби, Каска повез Карит отдыхать не на берег моря, а на другую свою виллу, ту что на Тибре, недалеко от Арция. Здесь под берегом, подмытым, заросшим ивой и исключительно диким, было полно пещер.
Вечером Каска, которому необходимо было выяснить, куда Карит дела свою зубную щетку (Эфиоп упаковывал чемоданы), поднялся к ней комнату и не нашел ее там. Время было уже позднее, они с Эфиопом обыскали весь дом, побродили в парке, покричали. Девочки нигде не было. Каска вызвал из Арция Антония.
Антоний, приехав, сразу разобрался в ситуации. Надо пошарить по берегу, ведь уже было однажды, что она ночевала в пещере. Она явилась тогда утром вся в тине и была за это выпорота (порол сам Антоний).
Это была форменная комедия. Каска с Антонием самолично обшаривали пещеры, Эфиоп сопровождал их с огромным смоляным факелом. Берег становился все круче. Каска, мокрый и грязный, начал стучать зубами от холода, Антоний, решительный и властный, командовал операцией (сам он в узкие пещерки пролезть не мог, но брел рядом по пояс в воде). Эфиоп стоял наверху и светил. Потом начались промоины и они кое-как, цепляясь за кусты, выбрались на берег.
– Нет, здесь явно пусто, - заявил Антоний, топнув ногой в берег. Каска лязгал зубами и молчал.
– Эфиоп! - заявил Антоний твердо, не оборачиваясь. - Попробуй спуститься тупа по кустам.
Эфиоп передал факел Антонию и подошел к обрыву. В это время внизу послышался громкий плеск. Затем над кустами лозняка показалась голова Карит, черная от тины, в волосах застряли ветки и водоросли. Она выбралась на берег и стала рядом, опустив голову. Никто ничего не сказал. Ни слова.
Дома Каска велел Карит вымыться и ложиться спать. Ничего относительно возможных мер наказания сказано не было. Поэтому Карит, уже под утро, прокралась к лестнице, ведущей в холл, чтоб подслушать, о чем говорят Каска с Антонием.
Они оба сидели у камина, грелись и пили вино. Они молчали. Потом Антоний сказал:
– У меня восемь ублюдков, Каск. А ты с одним не можешь справиться!
– Если бы твои ублюдки вышли малость по породистей. А то ведь нет. Ты сплавил мне волчье потомство, а еще упрекаешь.
– Трахни ее.
– Ты что, спятил?!
– Я тебе говорю. Моя вторая сама мне себя предложила. Ну и что?
Каска брезгливо сморщился и отвернулся. Потом сказал:
– Я человек порядочный, Антоний.
– Не сомневаюсь. Я просто говорю: так легче. А замуж мы ее потом всегда пристроим.
– Нельзя, - заявил Каска твердо.
Антоний пожал плечами.
* * * * *
Каска не любил рабов. Хотя Эфиоп периодически просил Каску купить хотя бы повара. В доме нужны были горничные, судомойки и прочее. Что касается рабынь, то в этом вопросе Каска оставался: принципиален. Он приобретал исключительно красивых и молодых женщин, которые исчезали из дома очень быстро (Каска любил в конце ночи перерезать партнерше горло). А что касается поваров, то их он обычно вешал. И принимался за стряпню сам. Тогда в столовой за завтраком появлялась подгоревшая овсянка, в обед - мясо, которое хрустело на зубах и оставляло привкус полиэтилена, а также сладковатое картофельное пюре. Всего этого Карит не любила. Она по-прежнему старалась употреблять в пищу исключительно мороженое. Знакомые Каски возмущались тем, что он не отучит ребенка от сладкого, что это вредно, что девочке надо расти и развиваться. Каска пожимал плечами.
* * * * *
Карит с отвращением ковырялась ложкой в тарелке с пюре. Каска по ее просьбе, добавил только подливку, без тефтели, и, не обращая внимания на Карит, о чем-то беседовал с Цернтом (за столом их было трое). В это время в столовую вошла темноволосая гречанка с серебряным подносом, на котором стоял исключительный по красоте фарфоровый, в форме раковин, столовый прибор для паштета. Карит, оторвавшись от своего занятия, кивнула в сторону горничной:
– Паштет из дохлых мышей.
Горничная остановилась, как вкопанная, поднос полетел на пол, старинный фарфор разбился вдребезги об каменный пол. Воцарилось молчание. Горничная, всхлипывая, наклонилась, подняла крышку от паштетницы, зачем-то попыталась пристроить к ней отбитую ручку. Каска кивком головы указал ей на дверь. Она вышла.
– Карит, выйди из-за стола, - приказал он. - Убирайся вон!
Карит с облегчением покинула столовую. Тарелка с «богомерзким» пюре осталась недоеденной.
Зеленый бородавчатый желтоглазый крокодил с тоской смотрел на Карит, сидящую на закраине бассейна. Лень клонился к закату. На эфиопских кустах висели пыльные желтые и красные плоды. Он любовно собирал их в деревянный ящик.
– Между прочим, - заметил он, - воровать некрасиво.
Карит посмотрела на него удивленно.
– Ты стащила у Каски из аптечки таблетки.
Карит пожала плечами:
– Я в городе такие куплю.
– Зачем?
– А чтоб не есть.
– Цинна, послушай. Такие вещи делать нельзя. Это специальные таблетки, для мужчин, понимаешь?
Карит смотрела молча.
– В них добавляют всякую дрянь. И вообще, тебе расти надо. Нельзя с таких пор жить на гомосексуалистских таблетках.
– Ты сказал Каске?
– Нет. Пока не сказал. Но обязательно скажу, если ты не прекратишь. На, съешь помидор, - он обтер рукой и протянул ей огромный желтый плод, налитый солнцем. Карит, чтоб не обидеть, взяла его, но есть не стала. Она твердо решила в дальнейшем не питаться. Чтоб привыкнуть и совершенно не зависеть от каскиной стряпни.
* * * * *
Главным занятием Карит по летнему времени была ловля бабочек. В парке водились всякие: подалирии, махаоны, траурницы. Однажды ей повезло, она наткнулась в глухой части парка на огромного темно-синего ленточника. Карит имела уже большой опыт в определении чешуекрылых, у нее в комнате, в шкафу, собралось несколько застекленных коробок с дневными и ночными бабочками.
Карит вышла с сачком из-за деревьев. Антоний с Каской сидели на берегу и бросали камешки в море, как мальчишки, считая, сколько раз галька проскользнет по волнам. Антоний недавно приехал из Арция, Карит он еще не видел.
– Как дела? - спросил он просто.
– Плохо, - ответила она угрюмо: - Монарх улетел.
– А царедворец остался?
– Каск.
– Ну?
Не поможешь мне поймать траурницу? Она там, на тропинке, села на верхнюю ветку, - Карит кивнула в сторону парка.
– Цинна, - Каска поднялся, отряхивая с туники песок, - с тобой скоро спать можно будет, а ты все бабочек ловишь!
Через некоторое время они вернулись на берег. Карит несла искалеченную бабочку на ладони, горестно трогая за крылышки.
– Ну что ты ее треплешь? - спросил Каска возмущенно, садясь на песок, - Расправишь и все нормально будет.
Карит выбросила бабочку и села радом. Антоний усмехнулся.
– Хочешь, научу тебя бросать камешки? — спросил он.
Карит отрицательно помотала головой.
* * * * *
В восьмом классе у Карит появилась подруга. Ее тоже звали Карит, она была гречанка (Карит, вообще, греческое имя). Высокая, черноглазая, очень живая и женственная. Отец ее преподавал в Кирике, сама Карит увлекалась физикой, строением атома. На эту тему Цинна много и упорно размышляла и рада была поделиться соображениями с новой знакомой. Цинна была невнимательна к окружающему и плохо замечала людей, их странности. Карит из Кирика казалась ей великолепной, умной, отзывчивой. Между тем сама семья этой девочки наводила на размышления. Они жили в пятикомнатной квартире в одном из многоэтажных домов Кирика. Были довольно богаты, но аристократами не были. Цинне они не понравились. Особенно брат, толстый низколобый субъект, увлеченный компьютерной техникой и телевидением. В то же время он вызывал в Цинне острую жалость. Видно было, что он постоянно голоден, и, хотя человек явно интеллектуальный, погряз в плотских вожделениях и плохо следит за собой. В его лице людоеда с трудом угадывались тонкие, изящные черты Карит, сестрицы. Однажды Цинна прямо спросила ее об этом. Та махнула рукой:
– Не обращай внимания. Просто - он урод. К тому же любимый сын своих родителей, - добавила она угрюмо.
Карит в семье не любили, ее увлечение физикой считали за блажь. Цинна этого не понимала. Почему? Ведь явно же, что Карит - более удачный ребенок.
Именно тогда в голове Цинны созрела идея об антиатомах, о постоянном присутствии антивещества рядом с веществом в космосе. Причем, напичканная с малых лет сведениями в этой области, она смогла вполне научно обосновать свою гипотезу. И поделилась ею с Карит из Кирика. Та была от нее в восторге. В течение двух недель она восхищалась гениальной подругой, ее лицо светилось воодушевлением, потом потускнело. Она ходила мрачная, угрюмая, говорила мало. И, в конце концов, поделилась своим замыслом с Цинной.
– Я хочу добраться до Аотеры, - сказала она, - чтоб передать твою идею людям.
Цинна пришла в ужас.
– Ничего со мною не будет, - заверила Карит из Кирика. - У меня ценная голова, они меня не убьют.
Весь вопрос заключался в том, как попасть в Аотеру.
– Там магнитный барьер, через него очень трудно пройти. Но я куплю где-нибудь в окрестностях лошадь и на скаку врежусь в это препятствие, вот увидишь.
– Не увижу, - Цинна помотала головой: - Почему ты покидаешь меня, а? Ты же видишь, как я люблю тебя.
– Глупости, - заверила ее подруга. - Найдешь мне замену. Зато я протолкну в науку твою идею.
Ясным февральским утром они простились на набережной. Карит (тайком от родных) отплывала в Яффу. Дальнейший путь ее был через пустыню, потом - по горам. Цинна была уверена, что пятнадцатилетняя девушка будет ограблена, изнасилована, убита по пути. Она не плакала, но лицо ее выражало такое страдание, что даже воодушевление Карит из Кирика малость поутихло. Они простились, и тут впервые в голову Цинны закралась мысль, что ее подруга давно уже опытна во взаимоотношениях с мужчинами и только на это и рассчитывает. «Ну что ж, - вздохнула она про себя, - значит, не пропадет».
Семья Карит обратилась в милицию, был объявлен розыск. Слухи о происшествии в классе, в котором училась его подопечная, дошли до Каски. А потом они с Цернтом были потрясены известиями из Аотеры. Какая-то девица на белом коне проскочила через барьер и на всем скаку пронеслась по главной улице Аотеры. Конь сошел с ума от магнитного поля и несся вперед, его с трудом удалось остановить. Девочка оказалась жива и здорова. Самое поразительное было то, что она принесла научному миру чью-то гипотезу о строении материи. Она выдавала ее за свою, но с нею быстро разобрались. Ее заперли в тринадцатом и сделали из нее рабыню-смертницу. Она была замучена там и к тому времени, когда Цернт сообщил Каске эту новость, ее уже не было в живых. Поэтому Цернт посоветовал Каске обойтись с Цинной помягче. Но Каска взбеленился. Он ворвался в спальню Карит утром, когда она еще спала, вытащил ее полуголую из постели и страшно избил. Она молчала. Понимала - за что. Потом только, сидя на полу у его ног, подняла голову и спросила:
– Она жива?
– Ха! Между прочим: «Скажи, кто твой друг, и я скажу кто ты!»
– Она жива?
– Нет, - ответил Каска, уже спокойно, и хлопнул дверью.
Это было настоящее горе.
Вилла, наследство Цинны, была одним из разбросанных по все ойкумене пунктов, оборудованных под психоюридические учреждения, занятые разбором военных и гражданских преступлений, а также оправданием в случае психического расстройства, преступника. Карит, живя здесь, привыкла к обстановке и уже не мыслила себе иной. Вилла была древняя, четырехэтажная. На втором этаже, в коридоре, стены были облицованы дубовыми резными панелями с изображением сцен сражений, насилий, убийств. Карит с интересом разглядывала их, хотя сцены насилий ее возмущали. С людьми нельзя поступать так, в этом она была уверена твердо. В своей комнате она устроила все по-своему, но ей все равно здесь не нравилось. Под полом, на первом этаже помещалась библиотека, главный зал расследований, часто оттуда доносились голоса, она чувствовала себя неуютно. Когда ей исполнилось 15 лет, она перебралась жить в сарай в овраге за домом, который в прежние времена служил помещением для одиночников. Поставила там кровать, письменный стол, шкафы с книгами. Каска не возражал. Ему было все равно. Зато Ливия, приехав как-то по осенним холодам, закатила страшный скандал. Она орала, что так делать нельзя, что девочка все себе застудит, что у нее не будет ребенка. Когда она ушла, Карит, сидевшая поджав ноги на медвежьей полости, служившей ей здесь покрывалом, тихо спросила Каску, что, мол, она имеет в виду. Каска промолчал. Карит осталась жить в сарае.
* * * * *
Отношения сестры с Каской приводили Карит в. восхищение. Они были так вежливы, так изысканно любезны друг с другом. Карит не сомневалась, что они любят и уважают друг друга. Ливия по-прежнему была ее идеалом.
Карит вернулась из школы, ей зачем-то нужно было разыскать Каску. В библиотеке его не оказалось, тогда, она поднялась к нему в кабинет. Постучалась, никто не ответил. Она открыла незапертую дверь. Здесь на паркете рядом с письменным столом подсыхала большая лужа крови. Карит ничего плохого не подумала, так как Каска частенько убивал рабов, она об этом знала. То, что это на самом деле каскина кровь, не пришло ей в голову.
Через некоторое время она услышала, как Цернт во дворе о чем-то расспрашивает Эфиопа. Лишь много лет спустя она узнала, что на самом деле произошло в этот день. Ливия тайком приехала на виллу и, подкравшись сзади, полоснула Каску ножом по горлу, А потом уехала. Благо, что Эфиоп забеспокоился и, поняв, что дело неладно, сумел отыскать труп, еще не остывший, в болоте за домом (Ливия утопила его там в пластиковом мешке). Цернт увез тело в Аотеру, где Каску оживили в компьютерной установке. Ливии за убийство ничего не было, ее только вежливо предупредили, что в случае очередного преступления ее казнят.
* * * * *
Карит была уже взрослой девушкой, но все еще имела право запросто заходить к Каске в спальню. Здесь утром она наткнулась на убитую ночью рабыню. Карит видела эту девушку и раньше в доме. Удивительная красавица: белокурая, с рыжинкой, иберийка, точеные черты лица, изящные руки, бледно-розовые губы. Девушка лежала, откинув голову с густой шевелюрой на подушке, кровь запеклась в выемке на шее, грудь белая, нежная, круглая. Карит стояла, застыв. Она не понимала, как можно было убить такого человека. И с тех пор одна мысль засела у нее в голове. Она решила, съездить к сестре, спросить у нее разрешения.
Ливия не удивилась, она давно уже подозревала, что младшая нерав¬нодушна к Каске. Она спросила только, знает ли Карит, чем Каска занимается в постели. Да, знает.
– Ну, так он и тебя зарежет, - бросила ей Ливия на прощание.
* * * * *
Ночью Карит разделась у себя в комнате догола, закуталась в белое мохнатое покрывало и отправилась по длинному темному коридору к Каске в спальню. На середине коридора напротив большой лестницы в стену было вделано зеркало. Карит подошла, распахнула покрывало, осмотрела себя. Конечно, грудь еще мала и бедра узки, не то что у той особы с перерезанным горлом. Но, возможно, готовность принести себя в жертву все компенсирует?
Карит без стука открыла дверь в каскину комнату. Вошла, села в кресло напротив камина. Каска обернулся (он сидел за столом и читал). Она опустила голову:
– Каск. Ты не хочешь меня трахнуть?
Каска сидел, молча ее разглядывая. Затем сказал:
– Я сколько раз тебя просил, Цинна, чтоб ты не читала по ночам?
– Ты плохо соображаешь. Очень плохо. Если б я хотел тебя трахнуть, я уже давно бы это сделал.
Опять воцарилось молчание.
– Должен заметить. Если ты такая предприимчивая особа, то скучать в жизни тебе не придется.
Тогда Карит, подняв глаза, посмотрела на него в упор:
– А та девушка, которую ты убил, она не скучала?
– Каск. Зачем ты ее убил? Такого красивого, полноценного человека?
Она встала с кресла, одеяло сползло с ее плеч. Она стыдливо прикрыла грудь, подобрав ткань. Каска продолжал молча на нее смотреть. Потом сказал:
– Давай с тобой договоримся, Цинна. Чтоб ты не смела больше без стука входить ко мне. Ясно? А теперь убирайся вон.
Карит вышла, волоча за собой покрывало. На душе у нее было гадко, Утром они встретились в столовой, как будто ничего не произошло. Карит сидела угрюмая, Каска не обращал на нее внимания. Их отношения быстро вошли в обычное русло.
* * * * *
Вообще, взаимоотношения Карит с Каской вызывали интерес у окружающих. Ей было уже 15 лет, она была замкнутая, темноглазая, никогда не подойдет к опекуну, не приласкается. Потому что уважает? Или боится?
Летом они вдвоем отдыхали дома, в Арции. В воскресенье в Большом Цирке давали представление гладиаторских игр. Карит должна была сопровождать Каску (первый раз в жизни). Надеть на шею фамильный сапфир она отказалась еще с вечера, причем наотрез. Утром в вестибулуме дома Каски собрались его приятели, в том числе тот зеленоглазый, Оквинт, который прежде всегда над нею смеялся. Карит вышла угрюмая, насупившаяся. На ней была темно-красная клетчатая туника из грубого полотна и темно-желтый, такой же невообразимо грубый, почти походный плащ. Каска не глядел на нее, он о чем-то оживленно говорил с красивым молодым человеком, незнакомым Карит, одетым изыс¬канно, с браслетом на руке и ожерельем на шее. Все окружающие были ей глубоко антипатичны, но особенно этот, с ожерельем. Запах мускуса. Фу, мерзость! Каска обратился к Карит:
– Цинна, я вовсе не прошу тебя навешивать на себя драгоценности. Но я требую, чтоб ты не была одета как кухарка!'
Карит поежила плечами, еще ниже опустила голову и пробормотала:
– Сойдет.
– Нет.
Она вернулась к себе и переоделась в шелк и атлас. В этом наряде она чувствовала себя униженной. Еще большее унижение ждало ее в цирке. Ее, Карит, свободную личность, гуманиста по убеждениям, заставили смотреть, как люди дерутся напоказ, убивают и калечат друг друга. По дороге домой она выразила свое возмущение. Прямо при всех. Свою громкую обличительную тираду она завершила словами:
– В вашем гнусном Арции я ни за что и никогда работать не буду!
Все смотрели на нее с любопытством. Каска отнесся ко всему спокойно. Вечером она, вошла в зал все в том же, очевидно, любимом наряде: клетчатом с желтым. В зале сидели Каска, черноглазый Крис и тот молодой арцианец, который ей так не понравился. Карит села в кресло напротив Каски:
– Каск. Тебе было неприятно?
– Ничуть, - отозвался Каска, поднимая голову от книги, - Я никому не запрещаю высказываться. Если ты получаешь от этого удовольствие - пожалуйста.
– Еще не все? - осведомился он саркастически, видя, что она продолжает сидеть.
– Я хочу в Кирик, - сказала она, опустив голову.
– Да? А осенью ты просилась в Арций.
– Это было полгода назад.
– Никуда не поедешь! - отрезал Каска.
Карит встала.
– Для таких, как ты, - добавил он веско, - всю жизнь будет тюрьма. Везде и всюду.
– Почему? - спросила Карит с интересом,
– Ну, это уж я не знаю, почему, — ответил Каска, поднимая голову и оглядывая ее с ног до головы. — Разные люди бывают. Такие, как ты – редко.
* * * * *
В 16 лет Карит поступила в Кирикскую академию, по настоянию Антония, на юридическое отделение. Кроме юридического там были еще два: философское и медицинское. Карит гораздо больше хотелось стать медиком, но оба опекуна, и Каска, и Антоний, этого не пожелали.