Дорогая Анна Ивановна!
Я так рада, что посылка наконец дошла, и моя наивная вера в безупречность немецкой почты не развеялась как мираж. И так уже довольно разочарований, мелких и покрупней.
И вот, поговорив с Вами, я, после недельного отдыха на больничном снова вышла на ненавистную работу в музее. И сидя в полутемном, душном и при этом холодном помещении, на меня вдруг снова снизошло желание рисовать, писать, создавать и реализовывать. Может и не надолго, но появилась иллюзия новых смыслов и энтузиазм начинания. Много формальных слов, но все так и есть.
Утром из дома я убегала второпях и выхватила первую попавшую книжку из шкафа. Книга оказалась с картинками и была написана директором музея д’Орсэ в Париже о жизни одного художника. И видимо, текст был отлично составлен и даже отлично переведен (хотя без опечаток, как принято в наше неотредактированные времена, ни одна книга не выходит), так что я не могла оторваться, как если бы мне попался детектив на тему искусства, которые сейчас в большой моде. Еще в институтские годы я изумлялась композициям и контрастным цветовым сочетаниям на картинах этого художника. Но это был не мой стиль, не мой круг интересов, а только страница учебника по истории искусств. Сейчас, в этом немецком вакууме, где на сотни километров я – лучший акварелист, а может, и лучше всех в том же радиусе владею русским, все воспринимается по-другому.
Книга проглотила меня целиком. Дочитав до сцены встречи одного великого художника с другим, я поймала себя на мысли, что примеряю на себя поочередно роли обоих, что образы наполняются жизнью, словами, эмоциями, выражениями лиц, и я так реально все это вижу, буквально до октябрьского солнца и рыжины листвы, до узоров на кончиках мозолистых пальцев, держащих кисть... Один сочетал в картинах реальное и воображаемое, как я – в жизни, и хотел заниматься только простым искусством – как и я. Другой метался между философией и делом, между эстетическим осмыслением и болезнью, так все мы мечемся между мечтой и долгом. Интересно, что есть еще и литературная сторона дела, и с художественной она отлично сочетается, и даже ее объясняет, а это параллель с моей жизнью прямо-таки пронзительная. Один художник писал книжки для разъяснения своей живописи, так его тяготила непризнанность. А кому она в радость? И сочетание характеров – они же оба во мне, один властный, другой мятущийся, сочетание живописи и литературы - мое, вытеснение одного качества другим, дополнение одной противоположности другой до накала страстей, настоящих, живых, стоящих – это все мое. Картины их обоих я копировала – теперь понятно, что не случайно – стояла, как они, перед теми же полотнами картиной, в той же позе, о том же размышляя; притягивая с мистическим страхом физическую эмпатию, погружаясь в нее, выныривая с сожалением ради житейских нужд.
А отдельным пронзительным колокольным звонком - наша общая - всех троих - любовь к японской ксилографии...
Реальность музейная скоро перестала существовать, я видела обоих персонажей снаружи и изнутри, вместе и отдельно. Пришла в себя только от слов сотрудницы и поняла – я должна написать об этом. Немедленно.
Эта горячность всегда сопутствует моим замыслам. К сожалению, я не умею доводить начатое до конца. К концу рабочего дня все листочки, стопкой лежащие возле телефона, были исписаны фактами биографий и фрагментами переписки. У меня была идея, персонажи, события, но не было главного – темы. Я понимала, что рассказ должен быть о дружбе и о том, что все мы Учителя друг для друга, что драматизм встреч и расставаний – и есть сначала жизнь, а потом история. Что есть роковые встречи и фатальная предопределенность событий. Что, как правило, художник – это отверженный, неблагополучный исследователь запретных зон и новых территорий.
Это рассказ про художников и их трагических метаниях между социальным, материальным, личным и служением своему предназначению. Дружба у них была неровная, взрывная, конфликтная, несмотря на полную схожесть интересов. Дело происходит в 1888 году, во Франции. Один приехал к другому в гости в деревеньку и два солнечных месяца они вместе рисовали виноградники, причем один носил тельняшку, а другой все лез с разговорами и был нервным до истерик. Не со всяким стоит делить жилище, какое бы не было родство душ. Это больная тема – художник в обществе, для общества, вне общества. Мне кажется, в отношениях художника с социумом за 120 лет ничего не изменилось - ну, не придумали еще для нас места. Еще есть тема – художник и семья, художник и зритель, художник и деньги, художник и самореализация – и еще миллион подтем и нюансов. Ради вечного вопроса «Как и зачем жить художнику?» я хочу это написать.
Фамилий знаменитостей называть не буду, только имена и подробности жизни, но после отъезда того, что в тельняшке, нервный художник поставил свечу на тот стул, где сиживал друг, а через два года покончил с собой. А еще был случай с отрезанным и посланным в конверте ухом, еще тот прикол, как сказала моя дочь. Так что образованный читатель сразу поймет, о ком идет речь. А ведь я опять пишу о себе и для себя. Меня мучают все эти вопросы – так надо провести аналогии и разобраться. Вот и ответ – для кого художник (писатель) творит.
Напишите, что вы думаете по этому поводу. Это будет большая работа. Если только хватит характера, а живопись не перетянет одеяла на себя.
Ваша Л.