Что-то не получалось у него в жизни, не ладилось довольно давно, и причем, все больше и больше. Он, время от времени, что-то предпринимал, но очередная неудача все дальше отдаляла его от желания жить. И вот как-то был перейден первый рубеж. Он стал думать о смерти. Не сразу, просто сначала возникла мысль о ней, раз, два, потом раз-два в неделю, раз-два в день и, наконец, она овладела им. И был перейден второй рубеж - он хотел умереть. Хотел так сильно, что мысль быстро устала ждать смерти.
Самоубийство ему не нравилось. Не то, чтобы он верил в Бога и боялся греха, но как-то рука не поднималась. Время шло все быстрей, жизнь становилась невыносимой, только оттого, что была. Он стал проходить последний рубеж, отделяющий его от самоубийства. И тут, случайно, подхватил грипп.
От температуры, казалось, росли рога, кашель, сопли и мысль:
- Вот и конец и не надо ничего выдумывать.
Температура начала спадать и совсем исчезла. Нет, он, конечно, не вызвал врача, не пил таблетки и травы с медом, болезнь прошла как бы сама. Он просто лежал и терял силы, не ел, не пил - не хотелось, а только просыпался и засыпал, засыпал и просыпался… Почему-то вспомнился Хосе Марти: “Сказали, что смерь от простуды, нет, она от любви умерла…” Она - от любви, а он - от нелюбви… к жизни. Жизнь уходила, ему было хорошо и спокойно от этого.
Однажды он услышал чей-то голос и подумал, что это начались глюки. Он где то слышал, что так обычно бывает перед смертью. Голос едва слышный, слабый повторился опять. “Ну, что ж… Глюки, так глюки”, - подумал он. И спросил:
- Ты кто?
- Я твое безмолвное тело, сволочь ты такая.
- Интересно, если ты мое тело, то кто я?
- Ты? Ты - душа.
- Какая чушь!
- Не чушь, а то, что ты делаешь не самоубийство, а убийство. Ты меня убиваешь. Душа - в раю, в аду - она бессмертна. За убийство, конечно - в ад попадешь. Так, ведь, отсидишь свое, отмучаешься до второго пришествия и давай, в рай. А меня - на кладбище, червей кормить - и все, и никаких тут тебе, и не после пришествия, а через два дня…
- Два дня осталось? Да? Наконец-то…
- Я и говорю - сволочь…
- Это моя жизнь.
- Ничего подобного, это - моя жизнь, твоя жизнь - всегда. Понимаешь ты или нет, а эта жизнь - моя, есть, пить, спать, любить, ходить и так далее. Я тебе в испытание дано - поглядеть, чего ты стоишь. Ни хрена ты не стоишь, убийца.
- Так я же ничего не делал.
- Нет, делал - делаешь. Ты подавляешь меня. Ты, блин, если б не мешал, я б с этим занюханным гриппом и без всяких врачей справился, справилось, не суть. Температура, чтоб ты знал, от того, что организм борется, миллионы клеток-солдат отдают свои жизни, чтобы убить вирус. Как война, понимаешь? А ты своих - нервнопаралитическим газом, фигурально выражаясь, ты запретил им защищаться, и они тебя слушают, твоя воля сильнее их инстинкта защищать тебя, вот они и сдались. Вирус просто обалдел от такой легкой победы, он уже везде, тебе осталось 40 часов! Блин мне осталось 40 часов, а тебе 40 часов свободы. Муки ада тоже не сахар.
- Плевать, скорее бы.
- Вот дурак, ты будешь жить дальше, понимаешь? За то, что меня убил - мучиться, только изменить ничего нельзя будет. Сколько лет тебя будут там терзать - 100, 200, 1000? Когда оно, это пришествие, будет? А? И осталось всего 40 часов, уже меньше, чтобы что-то исправить, за тебя никто даже молиться не будет.
- Шкуру свою спасаешь?
- А… понял, да, убийца - ты, убьешь меня, тебе за мою шкуру зачтется, семь шкур спустят.
- Нет у души шкур.
- Это я фигурально.
Убийцей быть как-то не улыбалось...
- А как же ты разговариваешь?
- А не твое дело, ты думай, думай, давай. Жизнь ему, блин, не нравится, иди в монастырь…
- Да… там такое же дерьмо, везде люди, они там тоже друг друга жрут.
- А тебе что за дело, ты себя не жрешь?
- Так то ж я!
- Ты и ответишь, а не ты, ответит другой, не нравится монастырь - прими сан и иди в скит, отмучаешься пару-тройку месяцев и будешь один вообще. Натуральное хозяйство: свой огородик, лес, книги и ты. Красота. А?
Или женись, или учись, или в армию иди наемником, или в милицию, что, в падлу тебе? Жизнь не сложилась… Это ты еще не сложился, а уже бежать. Только там не мед, там - ад. Подумаешь - работы нет! Не там искал, или не ту работу, или … да куча вариантов. Не любят его! А за что тебя любить? Что ты хорошего сделал? Кому? Хоть кому-то сделал, а?
Он ковырялся в голове, кроме каких-то мелочей ничего не вспоминалось…
- Похоже, что нет.
- Так, вперед, блин, что тянешь?
- А делать-то что? Ведь, сам говоришь - кранты.
- Еще есть время, еще есть - один не выдюжу уже, но для начала надо захотеть жить. Все еще впереди. Во… во… вот так, давай-давай, сейчас нагреваться начнешь, а теперь вставай, иди на кухню. Я знаю, у тебе есть чеснок, и лимон - съешь… Нет, ты же дня три ничего не ел. Подави в кружку и воды налей, размешай и выпей. Ну, не торопись, понимаю, что ослаб, но это же не трудно. Давай, давай, так, ну, вот получается… Пей. Нет стой. Налей в стакан еще воды, горячей из крана, от стакана не отравишься, а эта сильно холодная. А теперь иди к соседке - пусть “скорую” вызывает, теперь-то глупо было бы умереть.
Он выполз на лестничную площадку и позвонил в соседнюю дверь. Она открылась.
- Ой, - испугалась соседка-пенсионерка. - Что это с тобой?
- Заболел, вот. Вызовите мне, пожалуйста, скорую. Вот паспорт…
Он почти безжизненный, пылающий (от температуры или от нечеловеческих усилий) подал ей свой паспорт.
- Мне что-то плохо очень, я пойду, скажите, что дверь не заперта, извините за беспокойство.
Она заторопилась к телефону, а он обратно в свою квартиру. Как то добрался до дивана и упал. Скорая приехала, когда его сознание уже работало на автомате само. Соседка что-то им говорила, помогала собрать вещи, сунула в руку кулек с необходимостями, паспорт, закрыла дверь и отдала ключ. В лифте он потерял сознание и сполз по стене. Хрупкая девушка в белом халате била его по щекам, но он не приходил в себя. Поднять его она была не в силах, испугалась, оставила его в лифте, побежала на улицу, позвала шофера. Он матерился, но донес обмякшее тело до машины, бросил на носилки. И поехал в больницу, включив мигалку, выжимая последние силы из старого уазика, одной рукой держа руль, а другой набирая номер приемного отделения. Девушка вся в слезах, дрожащими руками ставила ему капельницу… А он… горел… и ничего не слышал, и ничего не видел, но жил.
Одетый по последней ангельской моде, его ангел-хранитель, в белых до пят одеждах, с белыми крыльями, отер несуществующий пот с усталого лица, закрыл глаза и выпорхнул из машины скорой помощи с чувством выполненного долга.
Уже поднявшись на высоту многоэтажных домов, он увидел, что его догонял один его знакомый. Они молча пожали друг другу невесомые руки и полетели рядом.
- Тяжело было?
- Да, - ответил тот, из скорой помощи.
- Ну, хоть, все хорошо?
- Слава Богу…