Я живу в окружении зоопарков.
Летом вокруг меня их аж два. Потом, с приходом осени, передвижной уезжает, а стационарный – тут как тут. Близехонько. Очень расслабляет это постоянное ощущение себя Плейшнером, который может совершенно безнаказанно вернуться домой и что-нибудь написать на белоснежном вордовском листе. Видимо, мне свыше разрешено гулять по зоопарку с последующим безболезненным возвращением под родную крышу за всех несчастных, кто был лишен этой участи.
В этих прогулках есть нечто мистическое.
Получается, что я, жительница самого что ни на есть Предкавказья, за здорово живешь и 60 рублей хоть каждый день могу общаться с африканским львом. Или львицей. При этом пока они в клетке, мне ничто не угрожает, но, окажись они левее или правее метра на два, за забором, в густой чаще парка, мне бы каюк непременно, а они существовали бы и тут и там. А я не смогла бы жить ни в клетке, ни в парке. Мне хорошо только в помещении с кондиционером и раздельным санузлом.
Поэтому я львами любуюсь. В этом умении любоваться лихом, пока оно тихо, есть что-то сатанинское и чрезвычайно привлекательное. Но и бесконечно глупое.
Дальше я обычно начинаю думать, а заметила бы я льва, если бы он вдруг встал передо мной на тропинке на пути к зоопарку. Ну вот представить себе: я иду в зоопарк, а лев пять минут как убежал, и идет навстречу мне по тропинке. Сколько времени ушло бы у меня, чтобы понять, что моя жизнь в опасности? И вообще, заметила бы я хищника, обратила бы на него внимание или ввиду полной нелепости происходящего сочла бы его миражом? Но такое может быть, если ты идешь по лесу, а рядом зоопарк, в котором живет лев.
Есть такое понятие – «белая слепота». Это когда ты не видишь то, что твой мозг не в состоянии воспринять в силу своего несовершенства. В этом смысле я не вижу огромного количества процессов и явлений, которые очень плотно наполняют пространство вокруг меня. Мало того, я не до конца вижу самого пространства. Иногда мне кажется, что кто-то, кто по всем мыслимым и немыслимым мною параметрам гораздо больше и сложнее меня, стоит где-то рядом и легким усилием того, что он обычно усиливает, чтобы порезвиться, завихряет меня в дебри моей игрушечной судьбы. Это ощущение вечной праздности моего «эго» делает меня покладистей и веселей.
О, как прекрасна я в своем неведении!
Где-то тут, совсем рядом, живут своей обособленной жизнью грустные, но очень симпатичные чупакабры, выясняют отношения вспыльчивые плазменные сущности, торопятся по своим нешуточным делам нервные от постоянных перегрузок инопланетяне. Вокруг меня кипит сложная жизнь, которая хватает сама себя за хвост и виртуозно ругается многоярусным матом, разносимым по злачным уголкам Вселенной хронически простуженным эхом.
Я же чувствую себя пылью. Я - песчинка, вылетевшая из ноздри простудившегося катаклизма (часто ли мы обращаем внимание на то, что вылетает у нас из носа?), и я рада, что мой катаклизм, вычихав меня к свету, уже забыл обо мне и снисходительно дает возможность немножко поосязать эту осень и этих африканских львов. Их мой мозг воспринимает довольно внятно. Особенно в клетке.
Говорят, что американские туземцы не могли видеть кораблей Колумба до тех пор, пока на них не обратил внимания шаман племени. По каким-то хитрым генетическим причинам у американского шамана не было «белой слепоты» на корабли размером больше прогулочного каноэ. И в этом смысле мне тоже не хватает рядом какого-то переходного звена, кого-то зрячего, который в минуты сильного возбуждения кричал бы: «Нужно покупать акции «Кугультинского Градусника»! Они подрастут на двести процентов!», повторяя, в принципе, судьбу доколумбового индейца.
Мир вокруг меня давно заплеван и завешен рекламными слоганами чужих цивилизаций. Он настолько не нов, что корейский «хундай 1987 года выпуска (восемь хозяев, три аварии)» по сравнению с ним – расписанная под хохлому Хонда Цивик. Эти трюки с северным сиянием и прочими огнями Святого Эльма – дешевка и не очень умный маркетинговый ход . Гораздо эффективнее эссе ясновидящих в результате сексуальной эксплуатации абдуктанток.
На фоне их беды положение с поголовной грамотностью бодрит. Грамотность не поспевает за мыслью. Важно не как, а как можно информативнее. Информация всегда была важнее человека. Правильно сформулированная информация становится важнее демографических коллапсов.
Вышедшая из под контроля информация сожрет меня, как африканский лев, окажись он вне этой решетки.
Вечерами, после ужина, меня беспокоит, что информация обо мне тоже вне моего понимания. Моя «белая слепота», обращенная ко мне – это уже полное свинство, и порой хотелось бы знать: чьи эти два процента нерасшифрованных генов? Может, эта изжога как раз из-за них? Слишком правильно сформулированная информация пока мне не по зубам. Мне бы что попроще, вроде рисовой каши со сливовым подливом и сахарной пудрой по периметру тарелки. Та информация, которую я ем, презентабельна и обезжирена. Чего нельзя сказать об информации, предлагаемой к поеданию льву в моем лице.
Однажды информации накопится так много, что человечеству придется расплатиться за нее всем своим поголовьем. Это будет сложный поединок. В красном углу ринга – всеобъемлющая истина, в синем углу – Перельман. И я бы поставила на Перельмана. А потом все повторится снова: Перельман родит Исаака, Исаак родит Авраама, Авраам родит Иакова. Но русские рафтеры все равно поедут штурмовать китайскую речку, так и не поняв эту фишку.
Иногда бывает, что некий человек сначала кажется тебе нелепым, ненастоящим. Но, приглядевшись, ты приходишь к страшному для себя выводу: именно он – настоящий, а все, что накопилось вокруг тебя, все, что казалось верным и дорогим – гремит своими пустыми внутренностями. И ты начинаешься жаться к этому человеку, думать о нем и измерять все свое его значимостью. И это не увлечение и не влюбленность, а что-то гораздо большее, вроде погружения в другую, новую среду. Среда эта может быть враждебна тебе, но понять вот так сразу это невозможно, потому что ни ты, ни объект твоего внимания еще не поняли, что такое - это внезапное стремление изучить его. Человек этот, эта личность - противоречива, просто потому что - человек, но ты находишь в этом интерес и допинг, и думаешь, что можно повлиять на него, внести сумбур в его мысли и смятение в его душу, но в том-то все и дело, что менять ничего нельзя. Самое главное – каждому оставаться на своей позиции. Изменения в тебе или в этом человеке разрушат все, вытолкнут на поверхность вас обоих, как пустотелые буи на пляж, и останется только неловкость, недоумение по поводу своей недальновидности. Ничего не менять ни в ком - вот главное наслаждение от общения.
Лев гораздо умнее меня. Он не стремится изменить меня в нашем общении. Он равнодушен к моим внутренностям хотя бы до тех пор, пока они вне его досягаемости. Но и в непосредственной близости он будет благороден и повлияет на меня только в случае крайней физической потребности. Я же интересуюсь им праздно, без внятно выраженной внутренней необходимости.
Это наводит меня на мысль, что я – тоже объект чьего-то праздного любопытства. Это льстит моему самолюбию, ибо знать или догадываться, или думать, что догадываешься, что кому-то интересен, заставляет выгибать спину и держать осанку. Пусть тебе никогда не удастся понять, ради чего тобой заинтересованы, но эта фора, это подозрение – уже хороший стимул жить. В итоге что-то все равно происходит в тебе: поднимается настроение, нормализуется стул, лучше растут волосы и ногти. Запускается механизм самоуважения, самолюбования. Механизм смысла жизни. Тот, кто проявил к тебе интерес, уже и забыл о своем поступке, но, сделав тебя сильнее, подставился сам, потому что в моменты сильного воодушевления я понимаю, что все извне мне по зубам. А я по зубам только этому льву.
Но кто съест льва, если я съем все остальное?
Льву тоже нужно иметь шанс быть съеденным. Если лев не чувствует, что кто-то заинтересован в нем, как в информации к размышлению, ему придется стать львом в еще большем смысле этого слова.
Кем станет лев, если информацию о нем возвести в степень?
Эти вопросы не требуют сиюминутного ответа, но способствуют выработке желудочного сока и провоцируют аппетит. Добрый Плейшнер внутри меня удовлетворенно хмыкает и показывает на выход. Нам еще идти по Цветочной улице и делать вид, что мы не знакомы с кирпичными рожами над геранью во втором этаже. "Милый Плейшнер, почему ты не выпустил на волю весь зоопарк в тот злополучный день? Еще неизвестно, кто вывалился бы из окна и разложил свои кишки по асфальту при таком исходе, ведь у львов нет «белой слепоты», а только немножечко «белого нюха»"...
Умный Плейшнер в ответ только грустно улыбается…