- А небо есть?
- Конечно!
- А какое оно?
- Ну, не знаю! Наверное, белое! А еще жидкое!
- Почему жидкое?
- Потому что, оно небо! И потому, что оно везде!
Молчание. Долгое и тягостное, как ожидание праздника, как колыхание полу жидкого студня, от прикосновения ножа, готового вонзиться в чуть подрагивающую, желейную плоть. Пауза, повисшая во времени, но убегающая в бесконечность со всех ног, от неведомого преследователя, известного лишь ей одной. Вздох! Нет, не тяжелый, а пожалуй скорее возбужденный и светлый, но между тем совершенно неуместный, да еще и не понятно кем произведенный.
- А ты кто?
- Не знаю!
- Как это, не знаю?
- Так! Просто не знаю!
- Странно!
- …………….. !
- А почему я тебя не вижу?
- Меня ни кто не видит! Даже ты!
Опять пауза. Но очень короткая, и какая то, беспокойная. Пауза с беганием взгляда по стенам, потолку, и в конце концов по шершавому, истоптанному полу, с затертым до дыр линолеуму странного, серого цвета, бывшего когда-то, яично-желтым, который при всем желании, не возможно описать человеческими словами.
- Так не бывает!
- Почему? ……………..!Бывает!
- Но я же с тобой разговариваю!
- Ну и что?
- Но не вижу! Так не бывает!
- Увидишь!
- Когда?
- Уже скоро!
- А сейчас?
- Сейчас нет!
-……………………..?
- Ты еще не готов!
- Не готов к чему?
- К встрече!
Ну что ж! Пора оглядеться! Это здесь.
Тесная клетушка, гордо называемая комнатой отдыха, с единственным топчаном, в дальнем, от входа углу, составлявшим единственную меблировку убогой забегаловки. Да ворох верхней одежды, почему-то, одинаково серого цвета, в изобилии украшающей все, и без того шершавые стены, разлаписто топорщился по всей их длине, на вбитых в пластик гвоздях, была полностью оторвана от внешнего мира, ветхой дверью, плотно закрытой, но свободно и беспрепятственно пропускающей сквозняки и запахи.
Единственное окошко, было узкое, как бойница древнего замка, тем не менее, застекленное, хотя и залезшее под самый потолок, но так и оставшееся там, видимо до скончания своих дней, давало света лишь чуть, хотя это было как раз и не удивительно. Липкая масса, покрывающая оконную поверхность, была тонким, но твердым налетом паутины и кружевной пыли, осевшей на паучьих творениях, вообще казалась жесткой щетиной волос, нелепо растущих из сердцевины стекла. Вряд ли здесь вообще было электричество. По крайней мере, полу мрак, царил всегда, отбрасываемый в углы, лишь слабыми лучами, с трудом просачивающимися сквозь грязевое забрало оконного проема и шевелящимися на полу, в виде клубка змей, затеявших брачные игры.
И уж совершенно неуместной, была скрючившаяся фигурка человека, с поджатыми ногами, судорожно и суетливо, копошащаяся на топчане. Даже в призрачных пятнах света, было видно не высокого мужчину, худощавого, одетого в странный серо-синий бушлат, чем-то напоминающий какую то униформу. Короткие волосы, в полумраке казались светлыми и взъерошенными. Но самое примечательное в человеке, был взгляд. Затравленный и беспокойный, он скользил по комнатушке с сумасшедшей скоростью, пытаясь одновременно охватить все помещение и одновременно не упустить, ни одной детали.
Казалось, он был один. Тем не менее, трясущиеся губы опять пришли в движение, и горловые связки выдали звук:
- Ты кто? – повторился он, и было похоже, что нервы, очевидно взведенные до предела, начинают сдавать.
- Никто! – опять раздался голос, больше похожий на шелест и шедший не известно откуда.
Это было еще более странно. Обращаться в пустоту, задавая похожие, друг на друга вопросы, да и еще получать одинаково осмысленные ответы.
- Уйди!!! – уже почти срываясь на крик и задыхаясь, прошипел человек.
- Нет! – не громко, но твердо, ответил голос.
- Почему?
- Ты сам этого не хочешь!
- Хочу! – уже в ужасе прошептал он и опять уставился в полумрак.
- Вы, люди, никогда не знаете, что хотите! – прошелестел тот же голос.
Опять началась томительная пауза. Но уже ожидания, правда, не совсем понятно чего, но тем не менее, что-то подсказывало, что сейчас, произойдет, то ли чудо, то ли случится безумие. Но оставаться так как оно было, просто не могло.
Минуты шли. Сколько их проскочило сквозь дверные щели внутрь, сколько выскочило наружу, сказать не возможно, но следующий шаг, опять сделал человек.
Как будто, забыв о предыдущих вопросах, он сказал:
- Да пошли вы все!
- Кто? – тихо произнес невидимый собеседник.
- Все!
- И я? – странно испуганным тоном.
- И ты! – утвердительно произнес человек, уже окрепшим голосом, при этом остановив взгляд на двери и гордо сверкнув глазами.
- Я не могу! – так же нерешительно, прошелестело меж шинелями.
- Можешь! – еще более уверенно и смело, подтвердил мужчина.
- Нет! Пока сам меня не отпустишь! Ведь ты меня позвал! И я твое!
- Ни кого я не звал! Ни кто мне не нужен! И что значит «твое»? – уже нагловато спросил он, снимая, уже затекшие ноги с дивана на пол.
- Это сложно!
- Ничего! Разберемся! Рассказывай!
- Так говорить или уходить? – не много ехидно произнес голос.
- Не знаю!
- Хм! Я почти знало, что ты так скажешь! – опять тихим шелестом послышался голос.
Человек опять осмотрел комнату. Но во взгляде, уже не было жадности любопытства. Пожалуй, этот взгляд уже можно охарактеризовать, как «просто так». Разумеется, он ничего нового не нашел, не обнаружил и не узрел.
Медленно и как-то печально вздохнув, он сказал:
- Ладно! Хер с тобой! Сиди за стенкой! Сверчок недоделанный!
С этими словами, он опять влез на топчан, но теперь уже повернувшись лицом к стене и запустил обе руки в щель, между этой самой стеной и диваном, явно пытаясь, что-то нашарить. Много времени не прошло. Довольно отдуваясь, он вытащил, на свет божий, если можно так назвать полумрак комнаты, темный, полиэтиленовый пакет, явно содержащий нечто хрупкое, судя по тому, с какой осторожностью, он его держал.
Придав телу, первоначальную позу, т.е., усевшись на коричневый дерматин и свесив ноги на пол, он аккуратно, поставил рядом с собой свою находку и начал шарить, уже одной рукой, в целлофановой утробе. Даже не посвященному наблюдателю, было бы понятно, с первого взгляда, что это не просто ковыряние в чужом и нечаянно найденном. Это тщательный подсчет и осмотр своего имущества, спрятанного, когда-то, от чужих, жадных глаз. Шорох и скрип, раздающийся из пакета, а тем более удовлетворенной выражение лица человека, при этих звуках, были нарушаемы лишь его сопеньем, издаваемым раздутыми, от напряжения, носовыми пазухами.
Наконец он вынул руку из пакета, видимо удовлетворенный осмотром, и глубокомысленно вздохнув, вытащил из внутреннего кармана бушлата сигарету, не торопливо закурил. Почти сразу, сизый дымок, затанцевал свои витиеватые танцы, заплясал по комнате, переплетаясь, в некоторых местах с пятнами света, и ангажируя их на беззвучный вальс, вместе с ними, медленно пополз в сторону двери, с ее заметными, даже не вооруженным глазом, щелями, и начал, сквозь них, выбираться наружу. Не торопясь, выползая медленно и плавно, не на долго оставляя в комнате, змеиный хвост, он перетекал как река, вливающаяся в узкую расселину, сжимаясь в ней и вырываясь на простор уже обессиленным и вялым. Вырываясь лишь для того, что бы, за доли секунды развеяться, раствориться в воздухе. Пропасть, не оставив после себя, даже воспоминания, лишь запах, не долго витающий в воздухе, да и тот выдуваемый сквозняками.
Человек сидел на топчане, не меняя ни позы, ни выражения лица. Лишь взгляд, ставший от чего-то, тяжелым и строгим, внимательно следил, за клубами, выпускаемого дыма. Его поза, схожая с каменным «Мыслителем», была так же не подвижна, как если бы он действительно, был вырезан из гранита. Он просто сидел и смотрел на дым. Беззвучно и грустно, но межу как-то нежно и вдумчиво, как будто с понятным лишь ему сожалением, может быть, прощаясь навсегда.
«Вот и все уходит! Как дым!» - подумалось ему и эта мысль так и застряла в голове, не понятно почему терзая и беспокоя сознание.
- Как мне все надоели! – тихо сказал он и почему-то вздохнул.
- И я? – тихо спросил, уже почти забытый голос.
- И ты! – твердо ответил он, уже не удивляясь, не пугаясь и не повышая тональности.
- Но ты же меня не видел! – прошелестело, где-то в ворохе одежды.
- Ну и что? Какая разница! Ты такой же, как и все!
- Я не как все! Не такой же! Я никакое!
- Поэтому я тебя и не вижу?
- Да! – слабо ответило, откуда то из под топчана и замолчало.
- Хорошо тебе! – сказал он, после минуты раздумий.
- Почему?
- Потому что тебя нет!
- Я есть!
- Раз ты есть, ты должен быть какой то! А раз ты никакой, то тебя нет!
- Я не никакой! Я никакое!
- А что, есть разница?
- Огромная! Он или она, всегда должны быть какими то! А вот оно нет! – пожалуй, это было сказано, с изрядной долей грусти и смущения, но ни как не трусливо.
Человек не ответил. Лишь его голова склонилась еще ниже, а ладони рук сжали виски, начинающие предательски пульсировать. Он сидел долго. Может быть думал, может быть спал. Его веки были чуть прикрыты, но было видно сквозь узкую полоску, оставляемую ими, блестяще - мутный, отблеск белков глаз.
- Ерунда! – вдруг неожиданно, сказал он.
- Что ерунда? – спросил голос, уже сверху, от окна.
- Не обязательно! Я вот «он», а никакой! – глухо произнес человек.
- Да нет! Ты не прав! – ответил голос.
- Ладно! Тогда ответь! Какой я! – смело спросил он.
- Ты не найденный! – ответило ему очень тихо и пожалуй слишком грустно.
- Как это? В капусте, что ли не найденный? – хмыкнул он, чуть меняя позу, поднимая голову и убирая руки от нее.
- Так! Не найденный и все тут! Иначе ты бы меня не позвал!
- Да не звал я никого!
- Мне виднее! Я знаю!
- Ну и знай!
Человек опять замолчал. Но паузы становились все короче, а взгляд тверже. Не смотря на это он опять оглядел комнату и вымолвил:
- Мне страшно!
- Я вижу! – ответил голос.
- А все боятся? Или я один?
- Все! – тихо и печально.
- Странно!
- …………………………….. .
- А почему?
- Не знаю!
- Слушай! А есть такие, которым не страшно! – уже бодрее и увереннее.
- Нет!
- Совсем нет?
- Только в одном случае!
- Каком?
- Когда нет мысли!
- Как это?
- Человек ничего не боится лишь утробе матери! Нет! Опасностей там не меньше, чем здесь, но!
- Что но?
- Он не думает! А раз нет мысли, нет страха! Он погружен в оболочку охраняющую его! За него все сделают! Все дадут! Ничего не отнимут! Ему не зачем думать! Все просто – тепло, влажно и спокойно!
- Да-а! – тихо и приглушенно. – Тепло и влажно! Как здесь!
- Где здесь?
- Ну! В этой комнате!
Комната. Наглухо отрезанный от мира уголок сумрачного безмолвия. Просто полутьма, просто одиночество и тишина. Пусть там, за облезлыми стенами, увешанными всякой рухлядью, спешат люди, пусть суетятся, пусть хоть воюют. Это там! Он пришел оттуда. Он там был. Был и ушел. Ушел сюда, где сумерки не развеиваются даже ранним утром, где нет смрада машин, но лишь легкий запах заплесневелого тряпья щекочет ноздри, где из стекла растут волосы и где он может разговаривать сам с собой или с кем-то, кого нельзя ни увидеть, ни ощутить.
Сумасшедший побег из страшного мира в благословенную темноту. Нереальность хрупких перегородок стен, которые и сами то, прячутся глубоко в кишках здания, страшась вылезти наружу. Конечно, если задуматься, то нет никакого убежища. И комната эта лишь призрак спокойствия в суматошном мире. Она тоже не отделима от сует и склок, преследующих и ее и обитателей, забирающихся в ее недра и прячущихся в них. Но только не сейчас. Почему-то, он это знал. Знал, что еще долго сюда ни кто не зайдет. Что тонкая дверь не скрипнет и не откроется, пропуская в утробу, еще одного обитателя суеты, уставшего от действа и бегущего в сумрак.
Тот, кто говорил с ним и кого он не видел, не считался. Ведь, скорее всего, его просто не было, ну а даже если и был, то он не помеха, а скорее еще один приятный фактор. Ведь только он знал, что небо жидкое, только он понимал, что он белое и только он знал, что встречаться еще рано и терпеливо ждал чего то, известного лишь ему одному.
- Будешь? – вопрос, зависший в воздухе и брошенный человеком в никуда.
- Что? – прозвучал чуть слышный, но тем не менее явный ответ.
Человек гладит руками пакет. Гладкая, чуть влажная ладонь, скользит по пыльному полиэтиленовому боку, местами уродливо топорщащемуся, но тем не менее тугому и полному, моментально очищая его от налипшего мусора и мелких соринок. Кажется, что он буквально шкворчит, шурша от удовольствия. Но век неги не долог. Он не длится вечно и по гадкому закону природы, за все нужно платить. Целлофановые ласки длятся не вечно. Та же рука, только что гладящая и ласкающая его, вдруг, неожиданно, врывается в его брюхо, производя какие-то, ищуще – хватательные действия с его внутренними органами. Он потрясен, растоптан, порван, выпотрошен. Добрые, ласковые руки, по крайней мере, казавшиеся такими, до последнего момента, рвут его кишки, выворачивая самого на изнанку. Не бывает добрых рук. Все поглаживания, ласки и нежности оказываются успокаивающими маневрами перед трепанацией, без анестезии. Все вздохи удовольствия, оборачиваются предсмертными хрипами. И само собой прелюдии перерастают в агонию, от сумасшедшей боли и отчаяния.
Но хватит отвлекаться страданиями, какого то, старого пакета, способного лишь одинаково шуршать, хоть от удовольствия, хоть от боли. Его содержимое! Вот предел мечтаний! Судя по выражению его лица человека.
Початая бутылка, мутной газировки, появляется первой и гордо устанавливается на топчане, как памятник не известному герою. Несколько, якобы, одноразовых стаканчиков, вставленных друг в друга и судя по замутненности, уже не однократно использованных, появляются вслед за ней и сиротливо опускаются рядом с бутылочной стелой, прячась в ее тени и трусливо выглядывая из за нее.
Последний предмет извлекается долго, почти вечность. Он вытягивается из уже скукожившегося пакета, полностью утратившего былую округлость и надменный вид, постепенно. Сантиметр за сантиметром, грамм за граммом. Но извлеченный, он затмевает собой все. Даже первый памятник, гордо торчащий над топчаном, не кажется незыблемым. Он повержен и растерян. Простое понятие, что его водружение, лишь означало преддверие установки настоящего творения великого мастера, вгоняют его в ступор и повергают с небес на землю, а может быть даже ниже.
Пусть он последний, но у кого повернется паршивый язык, назвать его просто предметом. Отвислые бока, украшенные причудливым орнаментом этикетки и подмигивающие, с нее, блестящим глазом, какого то, бородатого монстра. Величавая шея, коронованная витым набалдашником с магическими рунами. Холодность и гладь, стеклянных стенок, снаружи, от которой не возможно оторвать руки, если взяться хоть раз. Но самое главное! Не замутненная чистота содержимого. Того самого жидкого пламени наполнителя, дарующего своей оболочке, окончательную магию совершенства и безумия радости.
«Символ прозрачности огня! Помощник побега из любого места, в любое другое, на выбор!» - дурацкая мысль, но до чего приятная. Но только не вслух. Громко, в голос другое. Простое пошлое повторение элементарного вопроса:
- Будешь?
- Я не знаю! – тихо и печально, и после короткой паузы. – Я никогда не пробовало!
- Тю!!! - весело, бодро, но как то странно завистливо. – Было бы желание!
- Я знаю это слово!
- Какое?
- Желание!
- Ну и что? Я тоже знаю!
Секунды молчания, после которых голос из ниоткуда прошелестел:
- Ты знаешь не только слово!
- А что еще?
- Ты знаешь само желание! А я лишь звук!
- В смысле?
- Странные вы люди! Вам говоришь прямо, вы не понимаете! Несешь ахинею, вы делаете вид, что все поняли, скорчив самую умную физиономию, но не осознаете ни буквы, ни звука из сказанного! ……………………… ! Действительно странно!
- Ну так объясни! Фило –ло –лог!
- Тогда уж философ! Если ты это имел в виду!
- Да какая разница! Хрен один – грамотный!
- Хорошо! – после вздоха не видимыми легкими. – Постараюсь!
Опять наступила пауза. Человек ждал, а некто видимо думал, не издавая ни звука ни шороха. Наконец он заговорил:
- Вначале было слово! Это не просто так говорится! Слово это мысль! И действительно мысль первоначальна. Все остальное потом. И действия и препятствия и желания и эмоции. Это только так кажется, что мысль, не отделима от чувств. Чушь! Чувства, ощущения, осознание – всегда чуть опаздывают. Отстают. Пусть на доли секунды, но отстают. И так было всегда, и будет и это правильно. Это догма и она незыблема. Если ты это понимаешь, то уж тогда просто должен понять, что если есть различия во времени, то уж точно есть разница в содержании. Слово первоначально – я его знаю. Но эмоция, ощущение, или назови, как хочешь, мне не даны. Я не осознаю их. Я знаю просто слова, первопричину, сам источник. Известен их смысл. Понимаю, что вы, люди, ими обозначаете. Но само чувство я не ощущаю. Возможно, это странно, а возможно правильно. ………………………..! Поэтому, я тебе и сказало, что не знаю! У меня нет этого желания! Да и не только этого! Просто на просто, я не вижу смысла!
- Так не бывает! Человек … . – здесь он осекся, резко оборвав фразу, неожиданно для себя, осознав ее нелепость.
Действительно, какой человек. Какой то голос, из ниоткуда, в темной каморке объясняющий ему такие величины, как мысль и слово, мог быть голосом кого угодно, только не человека. Голос, обозначавший своего обладателя средним родом и заявляющий об отсутствии хоть каких ни будь желаний. Это пожалуй, слишком. Хотя…! У каждого свои тараканы в голове!
- Видишь! Ты сам понял! – пошептало оно и умолкло.
- Да ни хрена я не понял! И если честно, то мне до лампады, эти демагогии! Мысли, слова, чувства! Я вот хочу и буду! А ты завидуй!
- Я не могу!
- Что ты еще не можешь?
- Завидовать! Это тоже чувство!
- Бред! Ха все понятно! Я сошел с ума! Голоса слышатся! Скоро черти мерещиться начнут!
- Не начнут! – ответил голос.
- А это еще почему?
- Они никогда не мерещатся!
- Ну конечно! Я лично знаю троих, к кому приходили!
- Они не мерещатся! – упрямо повторил голос. – Они правда приходят и ждут! Но ты не бойся!
- Ыг! Ты чо, серьезно?
- Конечно! Шутить и обманывать, ваш удел! Людской! Я этого не могу! Мне не нужно!
- А тебе вообще, что ни будь нужно?
- Да!
- Ну слава Богу! А что?
- Рано!
- Что рано?
- Рано об этом говорить! По крайней мере тебе! Всему свое время!
- Тоже мне – «Каждому свое»!
- Не «каждому свое», в а в свое время! Хотя конечно! И в твоих словах есть смысл!
- Это не мои слова! Это девиз!
- Чей!
- Чей, чей! Я вот возьму и тоже не скажу! Потом! В свое время!
- Ладно! – бесстрастно согласился голос.
Слова звучат все тише и глуше. Постепенно переплывая с и так низких тонов, насовсем уж, свистящий шепот. Да и он проскользив по грязному полу вылетает в щели вслед за сигаретным дымом, оставляя после себя лишь тишь не высказанного и не услышанного. Хватит слов, довольно шептаний и стенаний. Пора!
Человек понял это. Было ощущение, что резко и неожиданно, бесшумно, он получил команду. Не известно какую. Пожалуй, это даже не важно. Но, его руки быстро пришли в движение, разрушая пирамидку, в которую, до этого была собрана пластиковая посуда. Заняло это, пожалуй, меньше секунды, на столько торопливы и скоординированы, оказались движения, только что казавшихся вялыми рук. Тем более странно, что из всей пирамиды, были извлечены всего два стакана, которые, после краткой секунды, видимо опять раздумий, были водружены рядом друг с другом, вплотную к бутылочной стеле.
Но и сама царица «стола», а точнее сказать, топчана, не долго нежилась, возвышаясь над своим эскортом. Те же самые, мягкие на вид руки, в мановение ока, вознесли ее над твердью и безжалостно обезглавив, опрокинули вниз головой…
Два стакана, до половины наполненные прозрачным спасением. Временным, кратким, но действенным и не поддельным. Хотя, даже если это и иллюзия, то какая кому разница. Главное она есть – остальное не важно.
- Будешь? – так же глухо повторил человек.
- А ты хочешь, что бы я это сделало? – прошелестело в ответ.
- Да! – ответил он твердо.
- Хорошо! – отдалось где-то вдалеке. – Но…!
- Что, но?
- Тогда мне надо появиться! – уже ближе.
- Появляйся! Пора!
- Вообще то рано! Но! – миг тишины. – Ладно! Ты почти готов!
Человек уставился во мрак комнаты, туда где смутно виднелись размытые контуры перекошенной двери, одновременно пытаясь одновременно с этим скосить глаза на волосатое окно. Он смотрел долго, напрягая зрение до боли и царапая зрачками спертый воздух.
Ничего!!!
Никого!!!
Мрак, пыль, темнота и влажность. Все!!!
- Ты где? – похоже, уже не веря сам себе, тихо спросил он.
- Здесь! – ответило рядом.
Лишь теперь, он удосужился посмотреть, именно туда, куда должен был с самого начала. Напротив него, на другом краю топчана, туманилось размытое пятно, белесого цвета, напоминающее не то мутную воду, не то сильно разбавленное молоко. Было ощущение, что нечто прозрачное, постоянно текущее, взгромоздилось напротив него и плавая само в себе, пытается приобрести хоть какой то контур.
Почему-то, ему не было не страшно, ни даже удивительно. Может быть, он действительно был готов? Только к чему? Не зная сам спрашивать, тоже не думал. Он не думал вообще ни о чем. Странная пустота, зародившаяся, как будто в одной точке, в самом центре мозга, звеня и колтыхаясь, растекалась по всей черепной коробке, заполняя ее изнутри, стараясь выплеснуться наружу. Хуже всего, было пожалуй, то, что вместе с пустотой пришло равнодушие.
Вдруг, ему стало все равно. Абсолютно! Полностью!
Ощущение было странным, но пожалуй, даже приятным. Вместе с пустотой, разливалась и неожиданное тепло. Маленький огонек, зажженный чьей-то не видимой рукой, разливался вслед за звоном опустошения и лился потоком, которому не было конца. Больше нет времени. Нет пространства. Нет не то что комнаты-крепости, но в одночасье пропал и весь мир, с его суетой и сутолокой. И не то, что он за стенкой и в него можно вырваться, переступив порог. Нет! Его просто не стало! Он умер! Растворился в пустоте. Сгорел, а может быть, растаял от тепла. Но! Факт, по крайней мере, для него, был очевиден – он остался один и вокруг никого нет. Лишь пустота и сумрак, только он и необычайное тепло, заглушающее все остальные чувства.
Это длилось вечно. Или мгновение. Какая разница? Главное, что это было. И пусть, опять совершенно неожиданно, все оборвалось, он запомнил. Запомнил навсегда свой полет, не сходя с места и плавное ощущение тишины и неги, отрешенности от мира сего, и …!
Пожалуй, достаточно! Он очнулся. Оказалось, что глаза его были закрыты и тяжелые веки, умудрились переплестись ресницами, друг с другом, благодаря чему раздирать их пришлось, чуть не руками. Но в конце концов, он справился. Зрение вернулось так же неожиданно, как и слух, прихватив с собой, все остальные чувства. Он опять видел. Но что?
Напротив него, на драном кожзаменителе топчана, сидела прозрачная фигура. И это не то, что он увидел в самом начале. Сходным остался пожалуй, лишь цвет. Не слишком приятный, но и не раздражающе отталкивающий. Но главное! Оно обрело форму. Видимую глазом различимую. И пусть форма казалась наполненной простоквашей, важно, что она была. Пусть не возможно различить лицо, пусть сквозь тонкие руки видно стену и ноги оказались закрыты странной юбкой. Главное, что можно видеть. Можно понять, откуда идет звук слов и не таращиться в полумрак, угадывая, откуда прилетит слово.
Мужчина смотрел на это, а оно казалось наблюдало за ним совершенно неподвижно и беззвучно.
- Давай! – сказала фигура.
Ее голос, странно изменился, став тверже, но вместе с тем еще спокойнее и увереннее.
- На! – ответил мужчина, протягивая стакан, в сторону расплывчатой фигуры, одновременно пытаясь угадать, ее дальнейшие действия.
Фигура чуть качнулась ему на встречу, при этом молочная рука, не торопливо, устремилась в его сторону. Он зажмурился, но не произошло ничего выдающегося. Стакан с водкой, аккуратно был изъят из его пальцев и уплыл куда-то в сторону, видимо ближе к фигуре.
Странно, но он ждал, что прикосновение призрачных пальцев, к своей руке он почувствует, ощутит, поймет. В том, что прикосновение неизбежно, он почти не сомневался, но ничего не произошло. Просто из руки исчез предмет, сжимаемый не сильно, но уверенно, а он так и остался сидеть, с вытянутой рукой, охватив пальцами круг пустоты. Наконец ему это надоело. Рука медленно опустилась, а меж плотно сомкнутых век, показалась узкая, но все расширяющаяся, полоска блестящих от любопытства глаз.
- Нет! Все-таки вы, люди, удивительные создания! – заявила фигура, удерживая стакан в полу метре от себя и слегка покачивая его в такт своим словам.
- Чем удивительные? – спросил он, открывая глаза уже во всю ширь.
- Эмоциями! – безапелляционно, ответило оно, и чуть подождав, добавило, - Только что, тебе было все равно! Ничего не хотелось, от всего устал! Все плохие, просто гады какие то! А через минуту, уже глазки заблестели, стало интересно, может быть даже забавно!
Фигура задумалась еще на мгновение и добавила:
- Наверное, это тяжело!
- Что тяжело? – спросил он.
- Тяжело так меняться! Хотя, может быть и нет. Мне все равно не понять!
- Не понять чувств?
- Ну да! Их! Они странные!
- Почему?
- Потому, что вы от них страдаете! А еще радуетесь! Грустите, меняетесь, злитесь, врете и даже вершите! Разве не странно?
- Да вроде нормально!
- Это для тебя нормально. А если посмотреть со стороны…! Получается, что вы целиком и полностью, от них зависите! Хотя с физиологией это не связано! Ешь, пей, дыши и будешь жить, двигаться, размножаться! Нет! Это не про вас! Вы …!
Фраза оборвалась на полуслове, и человек уставился в потолок, впервые стащив липкий взгляд с фигуры, видимо переваривая сказанное. Он молчал, лишь шумно всасывая воздух, сквозь носовые пазухи, от чего тишина окрашивалась странным сипеньем. Наконец он, чуть качнулся в сторону молочной фигуры, странно бесцветно сказал:
- Не все!
- Что не все? – переспросило оно.
- Не все с этими, ну как их? Эмоциями! – голос звучал все так же бесцветно, но вместе с тем и удивительно обречено.
- Ты про себя? – спросила фигура.
- Да! – коротко и твердо ответил он.
- Объясни! – потребовало нечто.
Человек опять задумался, но не надолго, после чего уставился, не мигающим взглядом в пол, ровным голосом, начал:
- Ну, вот раньше, так и было! Эмоции, чувства, страдания, радость, боль…! Все было! А может это лишь бред! Или ложная память, или… Я не знаю. Но кажется, помню. Ты знаешь, я когда первый раз поцеловал девушку, чуть не умер от счастья. А теперь…!
- А что теперь? – раздался вопрос.
- Теперь? Я ведь даже женился не давно. Примерно с месяц назад, или больше.… Нет! Меньше месяца. Недели три, примерно.
- Ну и что?
- Ничего. Только я часто забываю ее имя.
- Жены? – скорее озадачено, чем возмущенно.
- Да! – вздохнул он.
- Бывает – грустно ответило ему.
- Но ведь это не правильно! – уже возмущенно прошипел он.
Фигура чуть откинулась назад и казалось, чуть увеличилась в размерах, хотя может быть и нет, возможно она просто отразила солнечный блик, случайно прорвавший волосатую паутину.
- А ты говоришь, нет эмоций! Нет чувств! Ты возмущен. Пусть собой, но рассержен. Это чувство. При чем, сильное!
- Да! Но только к себе! А для других не осталось! Ничего не осталось! Я забываю ее имя, ее внешность. Я не могу вспомнить ее глаз, улыбки, движений.
- Но ты женился! Почему?
- Не знаю! Наверное, потому, что так надо!
- Кому?
- Всем!
- Поздравляю! – торжественно произнесло оно.
- С чем? – слегка изумленно спросил мужчина.
- С началом ответов дебильного содержания!
Человек смотрит уже не на пол, а на зажатый в руках стакан, с плещущейся в нем жидкостью.
- Наверное, ты прав! – тихо сказал он.
- Не прав, а право! Не забывай, что я оно! – сурово ответила фигура.
- Извини! Постараюсь!
Опять тишина, опять пустой взгляд, опять молчание. Но нет молчания в мире живущих. В мире слышащих и мыслящих. Есть шорохи мыслей и потрескивающие искры сознания, есть шепот не сказанного и шелест услышанного. Есть колебание воздуха и вакуума, от произнесенного ранее.
Нет лишь тишины. Нет полного покоя и отчуждения от мира существующих, говорящих, ходящих, ползущих и лежащих.
Даже в великом безмолвии ледяных равнин и песчаных морей нет укрытия от мыслей рвущихся изнутри и доносящихся отголосками снаружи. Они все равно достанут в самом глубоком ущелье, они догонят на пике Эвереста. Они всесильны, но различны. Добрые и злые, холодные и обжигающие, мягкие и подобные алмазу по твердости и гранению. Разные, просто разные.
Они шумят, орут, свищут и клекочут. Они скачут и прыгают с тела на тело, заставляя организмы, носится по тверди и взмывать ввысь. Летят, ползут, бегут и ковыляют. Умирают и возрождаются вновь. Они живут. Живут своей жизнью, питаясь друг другом и рассказывая подобным себе истории и сказки. Плодятся и размножаются, возвеличиваясь или затухая. Находя себе пары или общества подобных.
Разве это не жизнь?
- Страдалец! – неожиданно и уж слишком иронично, вдруг, произнесло оно.
Человек не ответил, лишь ниже опустил, и без того склоненную, тяжелую голову, продолжая изучать слежавшуюся абстракцию, пыльной расцветки пола у себя под ногами.
- Слушай! А может ты, знаешь? – оживился человек.
- Что? – равнодушно спросило оно.
- А может все такие?
- Какие?
- Ну! Пустые, бесчувственные! Как я!
- Конечно, знаю! Все! Но все как ты! А не пустые!
- Ну, я же пустой! – уже зло проговорил мужчина.
- Нет! Это тебе лишь кажется! Ты просто устал! Устал от мира, от суеты и бега! Ты постарел!
Человек смотрел на фигуру, уже вытаращенными глазами, пытаясь осознать суть сказанного. Понимание доходило медленно и тяжело, на столько нелепо было высказывание о возрасте. В конце концов, он даже, чуть ухмыльнувшись, ответил:
- Ты с ума сошло! Мне двадцать пять! Какая старость!
Фигура чуть качнулась в его сторону и дрогнула, от чего и так мутная прозрачность ее составляющей, пришла в движение подобно забеленной воде в водовороте и замерла. Было похоже, что она пристально рассматривает стакан, до сих пор зажатый в призрачной кисти тонкой руки и ни как не может оторваться от созерцания. Наконец оно вздохнуло и ответило:
- Это не важно!
- Что, не важно?
- Возраст! Старость это не количество лет! Старость это состояние души! Разве ты никогда не видел старых детей?
- Старых детей? Ты что?!!! Так же не бывает!
- Бывает! – твердо и непреклонно. – Ты же ведь сам стар! Хотя умирать еще не собираешься. Рано. Многие всю жизнь живут стариками, другие всегда дети! Это факт! Можешь мне поверить! Хотя и не обязательно, мне все равно!
- Слушай! А вот я!
- Что, ты.
- Я всегда был стариком?
- Ну вот видишь! Уже поверил. Ведь так легко верить правде! А на счет тебя, нет ты им стал, не так давно, несколько лет назад.
- Сколько? – уже сдавленным от странного испуга голосом.
- Несколько! Точнее сказать нельзя. Это происходит не сразу, постепенно! Изо дня в день, из месяца в месяц! Бывает годами. У всех по-разному. Хотя вместе с тем и одинаково. Не забивай себе голову всякой чушью!
- Ни фига себе чушь! Ты вдруг кричишь, что я уже того, ну в смысле скоро ласты склею, а потом вдруг говоришь, «не забивай себе голову»! Молодец! – воодушевлено, на одном вздохе, выпалил человек.
- Склею, не склею! Ласты, какие-то! – пробурчало оно. – Какая разница?
Застывшая фигура и выпученные глаза, это лишь малые эпитеты описания состояния человека, от последней фразы прозрачной фигуры. Пожалуй, еще свистящий выдох, но это уж точно все. Потому что он, просто окаменел, то ли от наглости собеседника, то ли еще от какой, лишь ему известной причины, но ответить он смог, лишь хорошенько отдышавшись:
- Ты что! С ума сошло? Как это, «какая разница»! Ты хоть соображаешь…?
- Я да! – уверенно ответило оно. – А ты?
- Я! Да я…! – вдруг осекся мужчина, и вдруг, неожиданно замолчал.
- Сообразил? – участливо, но не громко прозвучал вопрос. - Повторяю! Какая разница? Просто представь! В больном мире, уход отравленной молекулы! Это трагедия?
- Я молекула? – чуть возмущенно, но со смирением в голосе.
- Не обижайся! Это я для примера. Просто представь!
Человек молчал, опустив голову исподлобья поглядывая на так и не донесенный до рта, стакан, до сих пор зажатый в ладонях. Его поза и облик, в сумерках комнаты и кляксах световых пятен, иногда попадавших на него, напоминали облик замерзшего воробья, сидящего на проводах в лютый мороз и нахохлившись наблюдающего за ленивыми движениями штор в окне дома напротив.
- А что ты имело в виду, когда сказало о больном мире? – вдруг неожиданно спросил он, не изменяя позы и не поворачивая головы.
- Как что? Я же сказало открытым текстом! Без намеков и прочей дребедени! – удивленно раздалось в ответ.
- То есть, ты хочешь сказать, что наш мир болен? – еще тише спросил человек, и чуть погодя добавил, - А чем?
- Как чем? Смертью конечно! – в тон ему откликнулось оно. – Как вы ее называете!
- Ты хочешь сказать, что мир болен смертью?
- Разумеется! Больны все, от звезд и вселенной, до микробов под твоими ногтями! Все! Заражаетесь, только родившись и с первого же дня своей жизни, начинаете топать к ней уверенной походкой. Ни куда не сворачивая, не отклонясь с курса. Прямо к ней! Потому я и говорю о том, что «какая разница»!
- Ты имеешь в виду…?
- Именно! Уйти в сторону можно от чего угодно! От любви и дружбы, от богатства и славы, от нищеты и позора! С тех дорожек есть путь назад, в центральную просеку жизненного пути. Да только эта просека всегда упирается в одно и то же! Смерть! В начале жизни не думают о ней. Ты молод, силен, здоров! Что еще надо? Взрослеешь, мужаешь с радостью. Осознаешь себя большим и важным, иногда сильным и могучим, иногда особенным. А итог? Приходит она и ты понимаешь, если успеешь конечно, Что ты такой же как и все, ни чем не примечательный, абсолютно средний, даже убогий, особенно перед ней! И здесь то и наступает страх. Ужас перед неизвестностью. Что дальше? Поповские домыслы или…! Из вас, не знает ни кто!
Фигура замолчала, видимо давая человеку осознать сказанное. Понять и ощутить, а может быть, просто выдохлась от своего монолога. Не важно. Главное опять наступила тишина, прерываемая лишь хриплым, человеческим дыханием и скрипом диванного дерматина.
Человек замер согнувшись и уперев локти в колени, окаменев в этой, довольно не удобной позе, но не выпуская, так и не пригубленный стакан из ладони.
Казалось, прошла вечность. Наконец он, почти не заметно, еле-еле, повернулся к фигуре и тихо спросил:
- Не знает ни кто из нас! А ты?
Голос звучал еле слышно, но тем не менее, в нем звучала такая тоска, перемешанная в равных долях с надеждой, что пожалуй, если бы молочный собеседник мог это сделать, то он бы прослезился и непременно ответил что то утешительное, успокаивающее или слюняво-счастливое. Но фигура даже не вздрогнула. Вместо этого, она просто выдержала еще одну паузу, после которой ответила:
- Я знаю! Но тебе еще рано!
- Я догадывался, что ты не скажешь! Я понял это! – голос человека звучал уже достаточно твердо и уверенно. Было похоже, что он принял какое-то решение, но до поры молчит о нем. То ли, не желая разоблачения, то ли в отместку за недомолвки.
- Молодец! Ты начинаешь понимать! – неожиданно сказала фигура.
- Начинаю! – ответил он, и резко меняя тему разговора, добавил. – Кто ты? И зачем пришло?
Фигура молчала лишь миг.
- Ну на счет того, кто я, ты уже спрашивал! А вот зачем? Поймешь!
- Наверное, я уже…!
- Тогда пей! – приказным тоном распорядилось оно.
Только сейчас он вспомнил, что пальцы, ставшие чьими-то чужими, не послушными и твердыми, все еще сжимают, уже исковерканный ими же пластик стакана, на дне которого еще плещутся остатки, расплесканной жидкости. Он не мог вспомнить, когда она вылилась, не помнил, что бы пил, но точно знал, что наливал, почти по самый край. Но куда подевалась водка, не мог сообразить, не смотря на все свои старания.
Следующее движение, стало неожиданностью, даже для него самого. Он разжал пальцы. Мятый пластик, не так давно бывший посудой, безмолвно выскользнул из руки и устремился вниз, к полу, покрытому испариной пыльной грязи, к своему последнему пристанищу. Он еще летел, беззвучно распластавшись в воздухе, когда человек, наконец ответил:
- Не буду!
- Не будешь пить? – спросило оно.
- Да! – угрюмо ответил он. – Расхотелось!
- Значит, не будешь? – зачем-то, переспросило оно.
- Ну, сказал же!
- Ладно!
- А ты?
- А как ты хочешь?
- Мне все равно!
- Тогда нет – отозвалось с другого конца топчана, и прозрачная рука повторила его движение по разжатию пальцев.
Второй кусок пластмассы, медленно упав, светлым пятном, украсил собой, и без того гротескный натюрморт мусорного пола, остался лежать неподалеку от своего ранее приземлившегося собрата.
Человек смотрел в пустоту не отрываясь, как будто в сером сумраке призрачных теней, он увидел очертания мечты. Наверное мечты.
Со стороны казалось, что пустой взгляд режет ни чем не заполненное пространство. Но лишь со стороны.
- Ты пришло за мной? – вдруг неожиданно спросил он.
Фигура напротив, качнулась в его сторону, и тихий, странно успокаивающий голос прошелестел:
- Если захочешь!
Он молчал.
Прошла вечность, после произнесенной фразы. Но и она не могла длиться бесконечно.
- Расскажи! – потребовал он.
- Ты решил? – спросило оно.
- Расскажи! – повторил человек, уже тверже и увереннее.
- Ладно! – в тон ему ответила фигура. – Когда ты готов, открываются врата, назовем их понятно для тебя, врата другого мира, прихожу я, или подобный мне и встаю перед глазами. Иногда мы приходим не в срок, а после зова. Ты же меня позвал!…
- Да не звал я ни кого! – перебил говорившего человек.
- Не перебивай! – возмутилась фигура, и после секундной паузы продолжила. – Ты меня позвал! – ее тон был утвердителен и непререкаем, как тон священника, излагающего догматы своей конфессии. – Зов может быть любым. Не обязательно орать в голос. Таких голосов много и они почти не слышны. Зов эмоции гораздо слышнее. По крайней мере, для нас!
- Для кого, для вас? – опять вклинился человек.
- Не важно как нас назвать! – продолжило оно. – Называй, как хочешь. Главное ты понял суть. А суть, ты же догадался, что последний собеседник приходит лишь к зовущему.
- Все-таки последний? – усмехнулся человек.
- Это решать вам, людям! Обычно да! Мы не вправе отговаривать или убеждать, вас в чем бы то ни было. Просто мы приходим и ждем, общаемся, рассказываем, слушаем…. Но решение всегда за вами. Некоторые решают сразу. Многие думают. Но есть и такие, которые так и не смогли ни решиться, не отпустить нас. Так и живут.
- Это психи, что ли? – опять перебил человек.
- Да! По крайней мере, вы их так называете.
- А вы?
- Мы никого и ни как не обозначаем именами и названиями. Просто если человеческая единица так и не смогла решить, сама для себя, то мы остаемся с ней. Возможно это страшно, но они не психи, как ты их назвал, а просто люди, живущие в одновременно в разных мирах. Мало того, что они, эти миры, отличаются по структуре, самое ужасное, что они различны по своей эмоциональности и часто противоположны по своей структуре мысли. Они уже не здесь, но еще не там….
- Идиоты ближе к Богу!? – опять перебил человек.
- Почти – продолжило оно.
Фигура замерла, видимо обдумывая продолжение речи. Человек тоже молчал, угрюмо склонив голову и опять уставившись в мутную бездну теней и света, все так же сплетающихся на полу и разбегающихся по углам.
- Я тоже могу? – спросил он.
- Что? – то ли не поняв совсем, то ли уточняя, спросила фигура.
- Я тоже могу сойти с ума? – спросил он и добавил, после заминки, - Если не решу сейчас!
- Да! – подтвердило оно. – Каждый может. Но ты вряд ли!
- Почему? – голова качнулась вверх, и взгляд переместился с пола на противоположную стену.
- Потому что ты стар! Потому что один! И потому что знаешь, какое оно, небо! Теперь знаешь!
Человек молчал. Фигура тоже. Они сидели на одном топчане, в призрачном полумраке, замерев и вперив взгляд прямо перед собой. Пожалуй, они даже стали похожи друг на друга. Лишь одно яркое различие бросалось в глаза. Язык солнечного света, который умудрялся прорываться сквозь кордоны оконной грязи, все время пытался лизнуть человека, по не покорно торчащим волосам. Как будто стараясь их пригладить и причесать. Молочная фигура, была постоянно в тени, и ни разу за всю беседу, луч не коснулся даже края ее полупрозрачной одежды. Но кому это интересно? Человеку? Фигуре? Нет! Им не до света. Не до пыли. Не до мира, суетящегося там, за тонкими стенами их убежища. Они ждут, мыслят, ощущают,….
- Я готов! – неожиданно сказал человек.
- Я знаю! – ответила фигура.
- Как?
- Решать тебе!
- Ты можешь мне помочь?
- Нет!
- Ладно! Ты будешь со мной?
- Да, но не долго!
- Сколько?
- Пока не провожу!
- Хорошо! – сказал человек, откидывая правой рукой полу бушлата.
Хлопок был похож на выстрел бутылки шампанского.
- Чо там? – спросила Галька, на секунду оторвавшись от созерцания журнала, и повернув голову в сторону двери ведущей в подсобку.
- Шмель бузит! – лениво ответил кто-то из сотрудников, пьющих кофе за соседним столиком.
- А это он там?
- Час назад зашел. Я думал он спать лег, а он небось водку жрет.
- Ага! Похоже, спьяну с дивана рухнул!
- Хы-ха-ха! – лениво и не громко, раздалось вокруг.
Тело лежало посреди каморки, в центре светового пятна, которое только теперь, замерло, прекратив прыгать по комнате. Раскинутые руки и нелепо поджатые под себя ноги, были неестественно застывшими и безжизненными. Еще более странной была голова, украшенная теперь, все еще кровоточащим отверстием, в области правого виска и странными белесыми брызгами, облепившими всю левую сторону.
Девятимиллиметровый «Макаров», еще испускал радостный дым из ствола, нежно прильнув к руке своего, теперь уже бывшего хозяина, видимо гордясь своим могуществом и властью, вовсю наслаждался пороховой отрыжкой.
Не было лишь молочной фигуры, пропавшей, а может быть и вообще не появлявшейся в комнате, но тихий отзвук, грустного голоса, казалось, витал по пыльному помещению, постепенно затихая вдалеке, как отголосок эха.
«Решил! Решил! Решил! Решил! Реш…!».
Шмель был уже далеко. Он летел в невообразимой высоте, над страшным миром одиночества и суеты, размышляя ни о чем и обо всем на свете. О том, как ему хорошо и легко. О том, что он перестал быть старым. О пропажи скуки, а главное страха. О том, что память уже не уходит, оставляя его наедине с терзаниями и сомнениями. Теперь он знал имя своей жены, брошенной им там, далеко внизу и возможно страдающей от этого. Он вспомнил….
Он летел среди молочно белого, жидкого неба.