Пока не стало поздно, я уеду.
Вскопаю напоследок старый сад.
Полы помою, поцелую деда
И, наконец, куплю фотоаппарат.
Я – амнистированный узник без прописки,
Командировочный советских лет.
Корабль, не знавший порт приписки
Махнет рукой с крыльца мой старый дед.
Я, как зэка, с чернильной биркой на фуфайке.
Я, как чиновник, попрошу самоотвод.
Отдам постельное белье хозяйке
И утром дымчатым пойду под скрип ворот.
И когда будут задавать вопросы
Не тем, не в том порядке и не те,
Я буду пальцы греть окурком папиросы
И в мерзлом поезде стелить себе постель.
Моим холодным летом двадцать пятым
(То много ль? Мало? Рано? Или поздно?)
Я в одиночку перейду Карпаты,
Сиреневым закатом выйду в город Познань.
Там весело, с порога: «Иле то коштуе?
Пан, проше одного плюшового мища».
Мне подмигнут: «Джень добры» и «Дженькуе».
И близким ничего не сообщат.
Я – тоненький просвет меж трапом и салоном,
Зал ожидания со слепком сумки на щеке.
«Москва - Анадырь, выход два», дежурным тоном.
Я – пассажир с плечами налегке.
К зиме милиция закроет дело.
Я, как мечталось, me fondrai dans le decor.
И будет долгой ночь, прозрачным тело,
И будет сон глубок, а приговор нескор.