...та осень пахла красными яблоками. сотнями висящих а ветках деревьев, терпким запахом старого коньяка, залежавшегося в подвале. Осень звучала - шуршали падающие листья, ложась пёстрым ковром под ноги, свистел ветер, раскачивая верхушки полуголых дервьев и роняя алые слёзы на землю, кричали утки, летящие над самой гладью воды, едва потревоженой и только-только проснувшейся от ночного сна. То время гудело в рваной душе парня, стоящего посреди алых листьев и задравшего голову. Смотевшего на облака, чрез которые изредка пробивалось солнце - он продолжал стоять не дёргая никаких мышц, продолжая вглядыватсья в небо светло-серыми глазами. Алые листья закружили, понесли вверх, дёргая тёмно-рыжие короткие волосы, заставляя чуть дёрнутся уголки губ.
- эй, ты! хватит глазеть на небо, давай уже помогать! - грубый голос нарушит идиллию, возвращая обратно в реальность, обволакивающую всё тело и залезающую в душу. Ветер подхватит лёгкое тело парня. идущего в сторону своего преёмного "отца" - старик, работающий в глуши, откуда до нормального города ходит только один автобус. раз в неделю, рано утром, по колдобинам. Богом забытое место, заставляющее работать и надеяться на что-то лучшее.
Сюда был заброшен парень без имени и фамилии. без дня рождения и мыслей. Без всего - в одной холщовой одежде, да с широкими светло-серыми глазами, что на мир смотрели безучастно и с нотками удивления. Он продолжал жить без чувств и эмоций - просто жил, делая всё - его называли способным. В нём жила любовь к точным науком - химии, физике, математике. он не мог понярть зачем такие предметы как литература, история, обществознанния. Он не понимал их, продолжая считать и считать в своём сумешедшем разуме.
Он был единственным, чьё сердце заработало спустя 22 часа после остановки в двух-дневном возрасте. К тому времени, он уже "ехал" в эту глушь, лёжа между комков сена. Тот деь был неестесствено ярким, а потом солнце пропало, став серым для него.
01.
- Идиот. Ты что делаешь?! – неприятно били в барабанные перепонки волны звука. Тяжёлая рука отца сжимала его шею с одной стороны. С другой находился широкий стол – серый от покрывшейся пыли, с необъяснимым прибором, стоящим перед носом парня. Прибор выглядел как два металлических шара, соединённых между собой двумя проводками. От удара металл звякнул друг о друга и, движимые взаимным отталкиванием, шары покатились в разные стороны, разрывая проводки, едва держащиеся на них. Тяжёлая рука заставила порваться проводки окончательно, один из шаров воткнуться меж лопаток парня, выбивая из горла того сдавленный хрип. Он уже весь был в ссадинах, царапинах, с множественными мелкими переломами – никто его не щадил, только заставлял работать всё больше и больше.
- Ну что, собака, съел?! – очередной удар, обрушившийся на истерзанный позвоночник Капы, заставил того повиснуть на руке отца. А тот не успокоился – ещё пара-тройка ударов по рёбрам и один под дых – безобразная куча с хрупкими ногами и руками, упавшая на грязный деревянный пол одного из чердаков. Из горла вырвется хриплый кашель, вместе с ним капли крови упадут на старое дерево. Одна рука, ещё не сломанная, сумеет приподнять тело и додержать его до тех пор, пока приемный отец не уйдёт вниз, шаркая тяжёлыми сапогами по полу. То существо, чьи тонкие брови в данный момент вздёрнулись и из груди донёсся глухой рык, именовалось Капабли. На эсперанто, а он знал этот язык подсознательно, его имя именовалось Способным. Вот только к чему способный – там так и не разъяснялось. Те, у кого он жил и кого следовало называть родителями, звали его просто – либо оскорбительное существительное, или, по праздникам, – собака, пёс. У парня, скорчившегося на полу и продолжавшего изрыгать из себя кровь, были короткие жёсткие волосы цвета внутренностей дерева, светло-рыжие, с соломенными редкими прядями у корней волос. Вытянутый в длину, он имел анорексично-тонкие руки, длинные ноги, уже не раз перебинтованные на его же деньги, которые он крал у «отца». Крал потому, что пытался выжить. В мелком городишке, где они жили, для него работы не было, вот и приходилось как-то выживать на пару соток в неделю. Тело уже привыкло к таким нагрузкам без должной подпитки. Случалось, что приёмная мать приглашала его вниз, на ужин или завтрак, но и там не было ничего хорошего – две ложки жидкой каши на завтрак и ложка неприятного супа на ужин. Это было лучшее, чем он мог существовать. Сейчас начиналась ночь – солнце, бросая последние лучи на чердак, медленно утопало в мягкой перине, сотканной из розовых и рыжих облаков. Для кого-то мир был таким – ярким, цветным и красочным. Для Способного уже больше дюжины лет [а если быть точнее, то 17] мир был серым. Ни красок, ни каких-то звуков, будоражащих душу - ничего этого не было, как бы ни старался Капа. Когда взойдёт солнце на следующее утро, он будет уже далеко от этого места. Четыре года назад в этот же день он пообещал себе, что уйдёт отсюда. Уйдёт, став уголовно наказуем. Почему именно в 18 лет – он не знал, просто, ещё не до конца рассеянная по ветру, душа шептала именно эту цифру.
Капа пролежал на чердаке около двух часов, пока внизу не перестали шевелиться его «родные». Когда же всё затихло, он, уже привыкший к побоям, начал действовать - под его кроватью [если это и можно было назвать кроватью] лежали бинты и простейшая аптечка. Достав белую коробочку, перекисью вымыв свои раны и хорошенько перебинтовав поломанную руку у кисти, парень достал небольшой рюкзачок, где лежали все его «сбережения» - три тысячи сто пятьдесят один рубль и три копейки. После этого Способный бесшумно спустился на первый этаж, медленно проходя до входной двери и приоткрывая её, чтобы мгновением позже выскользнуть на тёмную улицу. Вдали завыл рыжий кобель, чей голос заставлял поёжиться любого. В нём скользило одиночество и та тоска, которая известна только представителям породы собачьих. Тоска по луне, медленно плывшей за облаками. Парень и не обратил на него внимания – всё его внимание заняла луна, вышедшая из-за облаков и накрывшая улицу мягким туманным светом, схожим с серебром. Так стоять он мог всю ночь. Позабыв про своё обещание, про обращение в этом двухэтажном доме…
Разум взял вверх и, тряхнув блёклыми волосами, Капа вышел на дорогу. Она тоже была не самой лучшей – колдобины не оставили ей и шанса стать нормальной, перемолов всё полотно и сделав его негодным для поездок на машине. Здесь привыкли обходиться живым транспортом – лошадьми, коровами. Улица стояла, погружённая в тихое безмолвие, не шевелился и ветер, свернувшись калачиком на вершине соседнего холма, за который убегала дорога. Тонкие ноги, никуда не спеша, понесли парня по направлению к тому месту, где должен быть город. Не было прощальных жестов – Капа никогда не мнил себя постоянным обитателем этого дома. Через пару минут его уже поглотил поворот в сторону города, спрятав хрупкое тело под широкими кронами деревьев, росший на обочине.
02.
Город пах. Здесь был и углекислый газ, выдыхаемый людьми, здесь воняли огромные свалки по обочинам шоссе, пахли ободранные коты, бездомные собаки, люди. Спешащих на работу после бурной ночи любви, жгучий страх мелких чинов и яростная власть дорвавшихся до казны миллионеров. Серость, уныние и страх перед высшими силами, в роли которых выступали обладатели многочисленных заводов, стоявших в городе, перерастали в поклонение рабочих своим управителям. Запах человеческого пота достигал ноздрей. Заставляя их тонко вибрировать и пытаться откинуть его. Не получалось – он был везде, заставляя глаза наполняться противной влагой. Позади оставалось более двух сотен километров по пересечённой местности. Его подбросили на старой фермерской машине, даже не узнав в лицо. Да. Это было хорошо, да. Это было приятно, но сейчас… сейчас в душе одинокого парня жалобно играла скрипка, вытягивая ноту за нотой, то вскидывая сердце вверх, то опуская вниз. Чувствительный орган дрожал, то и дело, соскакивая с привычного ритма и начиная биться сильнее. Любой на его месте сейчас дрожал так же, но только не Капа – большие светло-серые, почти белые глаза, маленький рюкзака спиной, висящий на одной лямке. Всё было как всегда. Примешивалось лишь непонимание, как люди могли довести до такого состояния свой собственный город.
Но парень продолжал шагать. Тихо входя в серый, только просыпающийся город, и осматриваясь. Просыпающий город это красивое зрелище – солнечные лучи, скользящие по серым улицам, освещают первых пешеходов-работников, спешащих на службу. Деревья тихо стоят, тихонько шурша листвой и будя ветер. Тот, взлохмаченный, пахнущий сыростью и весельем, взмоёт с места, неся по пустым, пока ещё, улицам листы газет и прочий мусор. И по городу разносится гулкое эхо от каждого удара металлической крышки об асфальт. Это приятно ощущать всем телом, дрожащим от нетерпения увидеть солнце, поднимающееся сквозь серую пелену облаков. Разрывающее их и кидающее длинные белёсые лучи на землю, что пронизывали лёгкую пыль воздуха. Да. Это было красиво и незабываемо – видеть рассвет в индустриальных городах, чьи заводы утром высились молчаливыми грудами серого металла. Вот только Капа, шедший по главной улице города, не мог видеть этого. Сердце трепетало, тоненько попискивало и пыталось достать хоть какие-то куски эмоций. Но всё так же светило солнце в спину, изредка прорываясь вперёд и вычерчивая вытянутую серо-рыжую тень на асфальте. Тогда он останавливался, садился и прикасался к ней, удивлённый. И рыжие волосы казались огненной гривой, подсвеченной солнцем позади.
Из соседнего переулка показался толстый, небритый и с неприятными щеками, владелец съестного магазина, кричавший что-то продавцам и показывающий кулак. Не заметив парня, Сидящего на корточках, владелец сделал пару шагов, прежде чем понял, что летит. Парень, медленно поднимая глаза, крутанётся на руке, уходя из-под такой доброй туши, почти рухнувшей на него, и встанет, всё так же смотря на владельца белыми глазами с золотистыми искорками в них.
- Эй! Ты чего тут делаешь?! – весьма предсказуемая первая реакция человека, упавшего по воле Капы. Неприятные выражения, режущие слух своим безобразным смыслом. Продавщицы испуганно застыли в дверях, широко раскрыв глаза и смотря на эту «парочку». Сказать. Что они не любили своего управителя. Н сказать ничего. Они его ненавидели. Приходя на ночное «дежурство», он постоянно распускал руки, и каждой из них уж досталось довольно много. Человек же, поднявшись, схватит парня за шкирку и приблизит своё красное от натуги лицо впритык с бледным лицом парня. Брань, продолжавшая сыпаться из его уст, оскорбляла любого человека. Но Способного это не волновало, – большие глаза всё так же холодно смотрели на управителя. Казалось, он ничего не понимал. Угрём выгнувшись, Капа ударил ногами по его лицу, тем самым заставляя его отпустить руку и дать ему спокойно опустится на асфальт, чуть присев. Не спрашивайте, откуда он научился так выворачиваться, он вам не ответит на этот вопрос. Просто знайте – жить с приемными родителями не такая уж и приятная вещь. Но дело будет сделано – красный от натуги человек, тыкая пальцем и разбрасывая слюну. Разорвётся очередным потоком брани в сторону худощавого парня. Где-то проскользнут слова «я тебя достану! Найду по паспорту и достану!». После чего, видимо, удовлетворившись тем объёмом матерных слов, вываленных на парня, он удалится на другую сторону улицы, садясь в машину и взвизгивая покрышками. Капа повернулся, чтобы уйти, когда на него налетели две девушки, работающие продавщицами. Честно сказать. Это шокировало его больше всего – глаза успели дёрнуться, раскрываясь пошире, прежде чем его аккуратно развернули и провели в подсобное помещение продавцов. При этом вокруг что-то щебетало, пело от радости и прыгало. Как оказалось, у одной из продавщиц была маленькая дочка, сидевшая здесь же, на одной из коробок с консервами. Увидев парня, она не преминула подбежать к нему и обнять тонкие худощавые ноги. Видимо, всех прочих бед для него было мало, теперь к нему относились как к спасителю этих двух – восторженные слова, хлопанье по плечам и маленькая девочка, смотревшая на него снизу вверх большими голубыми глазами под мягкими волосами пшеничного цвета. Она улыбалась. И от этой улыбки веяло радостью и капельками счастья, растворившихся в ней. Рука непроизвольно потянулась к макушке девочки. Зачем, Капа и после долгих часов раздумий не мог понять. Но тонкие пальцы мягко легли на макушку, вызвав тем самым удивление и девчонки, и парня. На пару мгновений всё вокруг затихло, оставляя лишь парня и маленькую девочку лет шести-семи.
Ему насильно напихали хлеба и консервов, дали денег и накормили тёплым борщом. Он ещё долго потом вспоминал это прикосновение к пшеничным волосам и всё не мог понять – зачем? Видимо, ему так и не суждено ответить на этот вопрос. По крайней мере, сейчас. После этого, парень продолжил идти по городу. Постоянно ища что-то довольно определённое. Искал же он первый и, видимо, последний, автобусный парк в своей жизни. Билет стоил 33 рубля. Билет в новую жизнь. Билет за Солнцем. Автобус уезжал следующим утром. Пришлось сесть, подтянув ноги и положив рюкзак рядом, на скамейке в тёмном углу. Для себя он был одним. Для остальных – тысячной толпой бомжей, которых здесь было довольно много. Многие пинали его, некоторые пытались сесть сверху на рюкзак, где хранился вожделенный хлеб. Каждого из них он отпугивал своими глазами. Он пытался заснуть, чтобы дождаться своего автобуса. Поэтому большую часть времени белые глаза прикрывали веки – тогда-то и появлялись «нападающие», спешащих отнять у него рюкзак. Приходилось открывать глаза и смотреть на них. Видимо, что-то в нём было не так, - все поголовно спотыкались и падали, роняя его вещи на пол. Верующие поспешно крестились, и жарко шептали что-то насчёт Сатаны, особо буйных приходилось успокаивать ударом в живот. За билет можно было не опасаться – он лежал у него в маленьком кармашке холщовой куртки, куда можно было добраться лишь полностью сняв куртку. И всё бы хорошо, если бы не стайка буйных персонажей без определенного места жительства, которые сыграли большую роль в его жизни. Один подкрался сбоку, держав наготове дубинку, второй схватил рюкзак, выманивая Капу из его «укрытия» и подставляя под удар первого. Капа пытался отклониться. Но слишком быстро и жадно неслась рука на него. И прежде, чем он смог подсчитать скорость, с которой упадёт она на его голову, его вырубили. Кто-то подхватил под руки и вернул на «место», делая вид, что ничего не было.
Дальше была темнота.