Перпендикуляр

Султан Галимзянов
Эта история началась с того, что я купил на базаре свитер. Обычный теплый свитер тёмно-синего окраса на заурядном крытом провинциальном базаре. Дело было ранней осенью в городе, где я жил по рабочим обстоятельствам.

 Впрочем, прямо в тот день ничего необычного со мной не произошло. Не произошло и на следующий. Пришлось проходить в обновке две с лишним недели, прежде чем она наконец сыграла свою роль.

 Как-то теплым октябрьским вечером я возвращался с работы на съемную квартиру. Приютивший меня городок довольно удачно балансировал на грани между захолустной задрипанностью и местечковым своеобразием, так что ходить я предпочитал пешком, сторонясь центральных улиц и прокладывая изредка новые маршруты по причудливо переплетающимся Вишневым, Садовым и прочим Заречным. Вот и в этот раз передо мной раскинулся совершенно незнакомый квартал заросших плющём двухэтажек, вальяжных котов и сохнущего во дворах белья. Пользуясь отсутствием поблизости аборигенов, я присел на одну из низеньких лавочек, прикрыл глаза и стал слушать ветер. Домой идти не хотелось.

 Вдруг что-то больно стукнуло меня по лбу.

 - Встать! Быстро!

 Надо мной, загородив полнеба, навис огроменный бугай с недобрым выражением мускулистой физиономии. Одна его лапища была угрожающе занесена для нового удара.

 Я вскочил, скорее возмущенный, чем напуганный.

 - Вы что?..

 Тут он толкнул меня в грудь и я упал обратно на скамейку. Почему-то, после этого лицо детины исказилось, словно от непереносимой боли. Он схватил меня и, засунув словно какой-нибудь ковёр под мышку, куда-то понес. Все мои отчаянные брыкачества не давали абсолютно никакого результата. Я уже собрался закричать, когда вдруг снова оказался на земле. Мы удалились от лавочки всего на пару десятков метров и я сидел теперь в детской песочнице.

 Мой мучитель смотрел укоряюще-обличительно.

 - Ты это что удумал, олух царя ишачьего!? Это кто ж тебя надоумил на такое!? Ты что ж это?!...

 От избытка чувств он даже махнул рукой, а потом сел напротив меня.

 - Вы что?...- лишь смог я снова пролепетать. Ситуация складывалась чудовищно абсурдная.

 - Это я что?! Это ты что! Посреди дня такое творишь!...

 - Да что я творю-то!? Что я сделал?

 Он опешил.

 - Как, что? Ты обкурился что ли? Наркоман? Может тебя в больницу надо?

 - Никакой я не наркоман и ничего такого не делал. Вы меня спутали с кем-то.

 - Как же спутал, когда вот он ты сидишь! Еле тебя оттуда оттащил, ещё и бока мне все пообстучал, ирод!

 - От чего это вы меня еле оттащили?

 - Да от скамейки же!

 - Она что, окрашена была? – ляпнул я первое, что пришло в голову.

 - Ну ты даешь… Окрашена! Это надо же… Может ты всё-таки психический? Ну вот скажи, у тебя свитер какого цвета?

 Тут уж пришла моя очередь опешить.

 - Синего,- ответил я слабым голосом.

 - А луна в какой четверти?

 - Не знаю…

 - В первой, балбес! В первой! Так какого черта ты сел на эту скамейку! Ты извращенец что ли?!

 Он снова стал сатанеть, а у меня в голове вдруг прояснилось. Я вскочил и бросился бежать не разбирая дороги, лишь бы скорее попасть назад к людям, в цивилизацию. Не знаю, побежал ли он за мной.

 Об этом случае я никому не стал рассказывать, как-то слишком уж стыдно и странно всё получилось. Душевное смятение со временем совсем улеглось, только вот по незнакомым улочкам я ходить перестал. Понемногу начиналась зима, вечера стали тёмные и холодные.

 Продолжение последовало, как водится, нежданно. В одну декабрьскую субботу я поехал в центр, намереваясь пройтись по магазинам да и просто погулять. Хотя шли только первые дни зимы, снегу уже нападало порядочно, день был морозный и ослепительно светлый. Я долго бесцельно слонялся по чистым сверкающим улицам. Наконец зашел в книжный и долго пялился на полки, но так ничего стоящего и не присмотрел. И вот, по дороге в ближайшую тёплую кафешку, я снова увидел его.

 Мой брутальный знакомый оживленно разговаривал на улице с какой-то женщиной. Та, как мне показалась, искала повода побыстрее ретироваться. Я храбро бросился на помощь прекрасной даме, благо место было людное и остаться один на один с маньяком мне не грозило.

 А злодей тем временем разливался соловьём.

 - …моя милая! Да вы же просто ангел небесный! Ну позвольте я для вас что-нибудь сделаю! Хотите, на колени встану и туфельки ваши целовать буду?

 - Не надо, ничего не надо! Уйдите, пожалуйста! Идите же!

 - Нет, нет! Встану! Не могу не встать!

 Он действительно упал на колени и попытался схватить потрясенную гражданку за розовый сапог. Та взвизгнула и отскочила. В этот момент я, задыхаясь от собственной храбрости, похлопал негодяя по плечу. Он обернулся и глянул на меня сначала непонимающе, а потом, видно узнав, широко заулыбался и поднялся на ноги.

 - Вот так удача! А я тебя везде ищу, дорогой ты мой!

 Он схватил меня и сжал в объятьях. Через его плечо было видно, как улепётывает, сверкая розовыми сапогами, спасенная принцесса.

 К счастью, в этот раз меня никуда не понесли, а бережно поставили на место.

 - Ты уж не серчай, что в тот раз так вышло! Я ведь только потом догадался!

 - О чем?

 - Как же о чем!? Тебя как зовут?

 - Йевельс…

 - Ну точно! Что ж ты сразу не сказал!? А я-то хорош! Накинулся на человека, а головой не подумал. Ясное ведь было дело, что нормальный ты парень! Свой! Ну теперь, когда всё прояснилось, прости уж меня!

 - Да ладно, ничего страшного,- сказал я предусмотрительно, с ужасом представив, какими методами он мог бы начать вымаливать моё прощение.

 - И ведь правда, кто мог знать, что у тебя имя на «Й» начинается? Я вот за свою жизнь таких людей ни одного не встречал, а тут – на тебе! Меня, кстати, Петерс зовут. Приятно познакомиться!

 Он улыбнулся ещё шире и протянул свою лапищу. Я осторожно пожал её и на всякий случай поинтересовался,

 - А что тут была за девушка?

 - О, друг мой Йевельс, это святое создание! И ведь какая скромница, ничего для себя не захотела! Уплыла за горизонт, лебедь белая!

 Представь себе, иду я по улице, день как день. Холодно до чертиков, настроение паршивое! И вдруг Она! Туфелькой своей благоуханной наступает прямо на мою тень! Аккурат на голову, представляешь! Я остановился, жду что же дальше будет. А Она, Она тоже останавливается, вынимает из кармана золотую зажигалку и эдаким легким движением пальчиков своих сахарных сотворяет пламя! Ну как такое в наши дни возможно, скажи ты мне!? Ты вот, вижу, не веришь. А я ведь и сам себе сначала не поверил! Потом уж конечно кинулся к Ней, в ножки падал! Да ты сам всё видел… А Она!... Что за женщина, что за диво!...

 Да что мы здесь стоим!? С меня теперь как минимум чай. В знак, так сказать, полного раскаяния и всецелой преданности. Идём!

 Он искренне ожидал, что я по первому зову пойду в неизвестность с ним - странным, малознакомым, склонным к бурному проявлению чувств, человеком. Что ж, эти ожидания оправдались. Я почему-то начал считать Петерса совершенно безвредным. Наверное дело тут было в его внезапно проснувшейся щенячьей дружелюбности. К тому же реальность уже дала такой сбой, что всё происходившее дальше стало восприниматься скорее как занимательная повесть, когда самое важное - узнать, что случилось на следующей странице.

 Мы приехали на автобусе в уже знакомый мне район. Темнело. Зашли в продуктовый магазин, набрали всяческой еды. Было странно видеть, как Петерс, расплачиваясь у прилавка, перешучивается с молоденькой продавщицей. Кажется, она вовсе не считала его придурковатым чудаком.

 Петерс жил на втором этаже старенькой двухэтажки – полы в подъезде были скрипучие, деревянные. Квартирка - маленькая, уютная и вполне обыкновенная, никаких тебе детских черепов или там засушенных пиявок. Мы пошли на кухню, выключили бормочущее радио и стали чаёвничать.

 Через некоторое время наш ниочемный разговор с покорной обреченностью переполз на волнующие меня темы.

 - Нет, не понимаю!- пошёл я в наступление,- Ну ты же нормальный человек. В магазин за колбасой ходишь, чай вот пьешь...

 Петер шумно отхлебнул из кружки и кивнул утвердительно

 - Так зачем надо разводить всю эту тарабарщину с синими свитерами, золотыми зажигалками и четвертями луны!?

 - Что же тут сложного? А ты? Ты что, можешь спокойно смотреть, когда ходят по кругу и поют фальцетом!? Тебя что, нисколько не трогает, если на черный квадрат кладут два зерна!?

 - Э-э-э... Да какая разница? Почему это должно что-то значить?!

 Петерс посмотрел на меня в упор своими белесыми глазами .

 - То есть как, "какая разница"?

 И замолчал надолго, продолжая вглядываться в моё растерянное лицо, как бы ища в нем что-то и не находя. Наконец отвернулся и стал чесать лоб здоровенной мохнатой пятернёй, издавая явственный скрежет. Я уж было собирался что-нибудь выдавить из себя что-нибудь извинительно-жалкое, как он хмыкнул и улыбнулся мне.

 - Ну ладно, не знаю, что ты там себе думаешь, да и не моё это дело. Человек ты видно правильный! А посему...

 Из кухонного шкафчика тут же была извлечена бутылка чего-то кристально прозрачного, а за ней - пара пузатеньких рюмок.

 - Ну я...

 - Нет, нет. Понимание непременно должно сегодня родиться, хотя бы и надмирными путями! Иначе зачем же и на свете жить...

 Петер поглядел на меня с такой одухотворённой тоской, что я не стал больше возражать. В конце концов день и так выдался необычный.

 Пили мы быстро, взахлеб, словно действительно пытаясь перебросить мостик утробной общечеловечности над зияющей бездной. Говорили тоже взахлеб, но о вещах настолько дистиллированно отстраненных и никому в сущности не интересных, что воспроизвести их сейчас нет никакой возможности. И, как всегда бывает в подобных случаях, всё это было вхолостую и вызывало лишь желание пить ещё быстрее и нести ещё большую околесицу.

 Не знаю уж, что сыграло роль, однако на определенной стадии процесса взаимопонимание все же было достигнуто. Но вот какое именно и каким образом, осталось для меня полнейшей загадкой, поскольку осознал я этот факт только проснувшись на следующий день у себя дома. Конечно же, дико мутило и болело всё что могло. Конечно же, я почти ничего не помнил об итогах беседы и тем более о подробностях переброски в собственную кровать. Лишь где-то в канализационных глубинах памяти вихлялся неясный обрывок Петеровской реплики: "...это же чистое зло! Чистейшее! Тут уж не до тонкостей, любые меры подойдут! Вплоть до крайних, понимаешь?.." От мысли об этих "крайних мерах" почему-то продирал озноб, хотя сути дела я совершенно не мог вспомнить. От этого становилось ещё тошнее. Лежать в кровати было мерзко, но вставать уж совсем не тянуло, в связи с чем было принято решение умереть до послеобеда.

 Решение оказалось верным. Восстав во второй раз, я нетвердым, но в целом оптимистичным шагом отправился в ванную. Оттуда уже соколом перепорхнул на кухню, где божественный полуфабрикатный бульон окончательно возвратил меня в лоно действительности. Прибравшись наскоро в комнате для приведения порядка внешнего в соответствие порядку внутреннему, я вполне довольный и умиротворенный залег на диван смотреть телевизор.

 Ничто не шевельнулось в моем сердце, когда рука взяла пульт. Ничто не мелькнуло в голове. Никакая смутная дрожь не прокатила по шкуре. А зря. На первом же попавшемся канале в местных новостях передавали сюжет о мероприятиях, приуроченных к наступившему Дню Детского Телевидения. Показали какой-то городской парк. Весёлые младшеклассники в одинаковых, видимо форменных, синих комбинезончиках с внушающей уважение деловитостью собирали на снегу некую загадочную конструкцию, судя по всему - выносную телестудию. Картина эта вызывала лишь абстрактное умиление и желание переключить канал, пока я вдруг не сообразил, где это всё происходит.

 И вот тут-то пришло время для шевелений, мельканий и дрожи. Я вдруг вспомнил, что именно Петер назвал вчера "чистейшим злом" и к чему был готов применить "крайние меры".

 - Ну ладно, допустим всё так,- говорил я, - но что же в таком случае, тебе отвратительнее всего? Что находится у тебя внизу спектра?

 - Ты правда странный человек, Йевельс! Зачем ты спрашиваешь такие вещи? Проверяешь меня что ли!? Что ж, я тебе скажу, что для меня самое страшное. Когда синие построят жёлтое и сверху ляжет белое, тогда всё пропало. Это же чистое зло! Чистейшее!..

 Я резко сел. Передо мной в прямом эфире синие дети собирали жёлтый стенд под белым снежным небом, а на заднем плане щерился окнами тот самый дом, где я вчера задушевно беседовал с психически больным человеком о природе добра и зла. Перед глазами живо встали огромные мускулистые ручищи и сосредоточенно-задумчивый взгляд. Господи, почему же я сразу не позвонил в больницу! Чертова беспечность, вечный авось! И что теперь!?

 Стало очень странно. Я замер, бессмысленно глядя в экран. Очень хотелось убедить себя, что всё это глупости и ничего не случиться. Что не бывает на свете таких совпадений, что пьяная память выдает странные перлы, что не способен Петерс на такое... Но в голове крутились только погано-многозначительное "Крайние меры". И тогда я рванул.

 Напялив в спешке дурацкую старую шапку, лихорадочно застегивая куртку на ходу, прогрохотал четыре этажа и выбежал в обжигающе морозный день. Быстрее было доехать на транспорте, но я не мог ждать и понесся пешим ходом, взрывая свежие сугробы. Когда уже начал выдыхаться, заметил какой-то служебный автобус, собирающий своих. Не долго думая прыгнул туда. Гнать меня не стали, только зыркнули равнодушно-любопытственно и повезли куда надо. Я тяжело дыша держался за поручень и глядел в заляпанное снегом окно, где неторопливо, чересчур уж неторопливо, проплывали дома.

 Тут я сообразил, что нужен какой-нибудь план. Предположим, успею вовремя и застану на месте только ничего не подозревающих детей и их воспитателей. Ничего оригинальнее чем крикнуть "Бомба!" в голову не приходило. В реалиях нашего времени детей должны быстренько убрать, а меня - быстренько забрать. Что говорить потом я решительно не знал, но это уж дело второе.

 Оставались правда и другие варианты. Я мог приехать поздно, но об этом лучше вовсе не думать... Или мог приехать во врЕмя. В своей способности физической силой помешать Петерсу что-либо сделать я серьёзно сомневался. А если представить, что у него имеется оружие то... В общем, тут я больше рассчитывал на свои ораторские качества. Ну и, разумеется, лучшим был самый простой и глупый вариант - ничего не произошло, не происходит и не будет происходить, за исключением моего шального броска на амбразуры.

 Мы тем временем подъехали к нужной остановке. Расплатившись с водителем искренним "Пасиб!" я прыгнул наружу. Теперь оставалось немного - пол квартала вдоль дороги. Снег пошел сильнее, парк впереди еле виднелся и я никак не мог разобрать, что там происходит. По крайней мере никаких выстрелов и воя сирен слышно не было. На бегу я мысленно проигрывал сцену моего вторжения на детский праздник. Вот я подхожу к охраннику, вот говорю, что в парке заложена бомба. Стало вдруг очень страшно, что мне не поверят, а тем временем всё и случится...

 И тут я услышал, как кто-то кричит.

 - Йевельс! Йевельс!

 Я остановился. На другой стороне замашиненной дороги стоял Петерс и сложив ладони рупором кричал мне что-то, неслышимое из-за пурги и налетевшего транспортного потока.

 - Сейчас! - закричал я, - Подожди, сейчас я перейду!

 Но Петерс не стал ждать. В отчаяньи махнув рукой, он побежал ко мне, совершенно не глядя по сторонам. Несколько гудков слились в один оглушительный, завижжали колеса по заснеженному асфальту, с оглушительным лязгом металл ударился о металл. Фигура Петерса вдруг странно дернулась и исчезла между замерших стальных туш. Я бросился туда.

 Он лежал возле помятой легковушки, из которой выбирался бледный ошарашенный водитель. Я крикнул, чтобы звали скорую, и сел рядом на дорогу. Нельзя сказать чтобы Петерс ужасно выглядел. Никакой крови и белеющих в ранах костей. Ничего такого, но мне сразу показалось, что дело плохо.

 - Ты как? - спросил я. Глупый вопрос, но что ещё можно было сказать?

 - Йе-вельс, - раздельно выговорил он тихим глухим голосом, - Тво-я шапка.

 - Что?

 - Сни-ми шапку.

 Я послушался и снял. Шапка была дурацкая: вязаная, с белыми петухами на красном - по моде двадцатилетней давности. Хозяева квартиры забыли или не посчитали нужным убрать её подальше, когда я заселялся. Так она и висела в прихожей, пока не была надета сегодня впопыхах взамен закинутой куда-то меховой. Я не понимал и даже не пытался понять, чем вызвана просьба Петерса. Но видимо это было для него очень важно, потому что он сразу расслабился и обмяк, а на белеющем лице его появилось почти счастливая улыбка.

 - Почему, Петерс? Почему ты не подождал меня?

 - Нельзя было ждать. За-то теперь ты в безо-пасности.

 - Я!? Почему?

 - Ты был на воло-сок от само-го ужасного. Разве не пони-маешь?

 - Да нет же! Что мне угрожало?

 - На тебе была кра-сная шапка с бе-лыми птицами. Ещё чуть-чуть и ты бы вошел на каменную плит-ку. Она там впере-ди под сне-гом, ты бы не уви-дел. Сегод-ня же воскре-сенье. Я бы никак не успел те-бя вытащить.

 - Но как же синее, желтое и белое? Как же твои крайние меры?

 - Это и есть мои крайни-е меры. А какие ещё могут быть?

 Больше он говорить не мог. Мы глядели друг-другу в глаза и в его взгляде была спокойная радостная уверенность.

 Не знаю, что было в моём.

 До этого момента мне всегда казалось, что люди развиваются по неким параллельным линиям, как деревья в лесу. Кто-то растет ближе к тебе, кто-то дальше, но крона у всех сверху, а корни – снизу. Всегда есть возможность взаимопонимания, всегда можно поставить себя на чужое место. Но как понять того, чьи надежды, чаянья, страхи и горести перпендикулярны твоим собственным? Когда единственной точкой пересечения становится общее погружение в алкогольное беспамятство, а мимолетный взгляд в чужое естество только вносит ещё большую сумятицу? Как жить, когда не известно откуда ждать пряника, откуда - кнута? Точного ответа я не знаю, да и никто наверное не знает. Жизнь заведомо сложнее любых наших представлений о ней, но видимо всё на что мы можем рассчитывать и что можем дать другим – маленькая искорка беспричинной симпатии, когда наши перпендикуляры изредка всё-таки пересекаются.