Ранней осенью я гостила у бабушки с дедушкой в деревне. Целыми днями пропадала на речке с друзьями, а вечерами мы пекли картошку и пели песни под гитару. Я возвращалась домой, когда двор уже был покрыт мраком, деревья стояли, словно заколдованные, и в окнах не горел свет: мои родные уже спали.
Как-то ночью, после таких «посиделок» на улице, я не могла заснуть, ворочалась в постели, считая овец. Закутавшись в одеяло, я долго ходила по дому, поскрипывая ветхими досками, деревья упрямо упирались в окна, настойчиво протягивая свои ветки-руки. Мне стало неуютно и даже немного страшно, но спать по-прежнему не хотелось. Подойдя на цыпочках, я тихо заглянула в бабушкину комнату: белый с серыми лапками кот Тишка, сладко посапывая, спал у неё в ногах.
- Что ты, мой цыплёнок жаренный, - ласково позвала меня бабушка. Она, оказывается, тоже не спала.
- Не спится, - шепотом ответила я и юркнула к ней под одеяло.
Потревоженный мной Тишка, недовольный тем, что его прогнали с излюбленного места, спрыгнул с кровати. От бабушки исходили тепло и забота. Я, затаив дыхание, вслушалась в тишину. Какие-то слабые звуки доносились из зала. Это кот, любивший спать на телевизоре, готовился ко сну.
- Бабушка, - попросила я, - расскажи мне о своем детстве.
Бабушка не отвечала, я подумала, что она заснула или, ещё хуже, не хочет со мной разговаривать в столь позднее время. Но я ошиблась…
- Моё детство было очень трудным, - начала рассказывать бабушка. - Когда началась война, мне было пять лет. Родилась я в деревне Верхние Халчи Курской области, а перед самой войной мы всей семьей уехали в Казахстан, где и жили все то время, когда шла война. Помню, как провожали отца на фронт, грустные проводы на площади, крики и плач. Казахстан не был оккупирован, и
за всё время мы видели лишь один самолет, гражданский ли военный, этого я не знаю. И хотя войны у нас не было, но жилось нам очень плохо. Моя мама работала ночью сторожем при столовой. Есть было нечего. Вдоволь было только одной капусты. Борщ был - вода и капуста, если там где-то ,,плавала; одна картошка – это хорошо. Вкус этого борща мне помнится до сих пор… Хлеба тоже не было. Хата у нас была плохонькая, в основном в Казахстане их делали из самана, то есть месили, чаще всего ногами, глину с соломой и из этого получали кирпичи. Когда мама уходила на работу, я оставалась с трёхлетним братом одна дома. В доме, так как пол был земляной, было очень много мышей, которые бегали средь бела дня, не стесняясь людей, их я панически боялась и боюсь до сих пор.
Был страшный голод, и мама продала почти все вещи: подушки, одеяла, перины, ковры, своё единственное пальто, шаль.… У мамы было две шали: белая и старинная шерстяная бежевая, которую я очень любила и называла шлёнкой. «Не продавай мою шлёнку!»- плакала я. Но мама продала за ведро картошки, а быть может, и за два килограмма муки. Кто-то на этом наживался, а кто-то оставался ни с чем…
Слушая бабушку, я тихо сидела в кровати, не решаясь её перебить, но любопытство взяло верх, и я спросила:
- Бабуль, а игрушки у тебя в детстве были?
- Какие игрушки?! - удивилась моему вопросу бабушка, - никаких игрушек у меня не было. Мы детства не знали, не видели! Да и, если честно, играть было некогда. Мы ходили в лес, собирали ягоды, чтобы хоть как-то себя прокормить, и хворост, чтобы топить печку. Мы ели всю траву: лебеду, ,,калачики;, лопухи, которые по вкусу были похожи на ваши бананы. Трава, можно сказать, и спасла нас от голода.
Мне вдруг стало ужасно стыдно, щёки мои запылали, я вспомнила, как только сегодня отказалась есть на обед борщ. Я крепко прижалась к бабушке, поцеловав её в обе щёки. И поняла, что она давно меня простила. Через несколько минут, я вновь спросила у бабушки:
- А твой папа вернулся с войны?
- Вернулся, раненый, - продолжала моя бабушка. – Мы всей семьёй после войны решили уехать из Казахстана в Курскую область, где я и родилась. Возвращались на родину товарным поездом, вместе с солдатами. Они, сами голодные, делились с нами едой. Когда мы приехали в деревню, жить нам было негде. Отец, став председателем колхоза, ушёл от нас. Жили мы в доме у чужих людей, которые временно уехали в город. В это время серьёзно заболела мама, её положили в больницу, которая находилась в другом селе. В доме мы остались с пятилетним братом вдвоём. А я только что пошла в первый класс. Есть нам было нечего, и нас кормили соседи. И хотя маму позже выписали из больницы, она, по-прежнему, не могла ходить. А отец ушел к другой женщине.
Нас хранил сам Бог. Крыша в доме, где мы жили, была соломенная, а труба- деревянная. Летом, когда было особенно жарко, мы боялись, что она загорится. Но, слава Богу, такого не случилось.
Помолчав, бабушка продолжала:
- В моём детстве и юности нечего было обувать и надевать. В основном носили лапти, но у нас в семье их плести некому было и не из чего, так как липа, из которой их плели, у нас не росла. И поэтому вместо лаптей мы носили галоши с длинными, как у лыж, носами, которые назывались шахтёрскими, а ноги заворачивали, вместо портянок, в мешок. Когда я была в восьмом классе, дядя отдал мне свои галоши сорок третьего размера, в которых я и ходила в школу. Ноги, конечно, все время мерзли, но другой обуви не было. Все то время, что я училась в школе, я подрабатывала: ворочала и скирдовала сено, молотила зерно, работала почтальоном. Уже с девяти лет я хорошо полола огороды состоятельным людям, за это они меня кормили.
- Бабушка, а тебе нравилось в школе учиться? – поинтересовалась я.
- Нет, не нравилось. Я сидела на уроках, и всё время мне хотелось есть. Об уроках не думалось, а мечталось: «Господи, хоть бы картошечку съесть». У нас была корова, но молока мы никогда не пили и творога не ели, потому что всё шло на продажу за копейки, на которые мы покупали мыло, спички и другие необходимые вещи. Курицу ходили продавать за 25 километров от села.
Я не люблю вспоминать своё детство и юность, потому что это было время голода. И не дай Бой сейчас кому-нибудь это увидеть и испытать.
Я не помню, как заснула, обняв бабушку, но во сне мне снилась маленькая девочка в огромных мужских калошах, которая, горько плача, просила незнакомую мне женщину: «Не отдавай мою шленку, мама!»
Проснулась я рано и первым делом побежала к дедушке, боясь, что он уйдет на работу (дедушка подрабатывал дворником).
- Дедушка, с добрым утром! – поздоровалась я, и не дожидаясь ответа, сразу попросила дедушку рассказать о своём детстве. Дедушка выполнил мою просьбу:
- Отец мой погиб в 1943 году под Курской дугой. Нас осталось в семье шестеро без отца, старшей сестре было тринадцать лет, а остальные дети один одного меньше. Поэтому закончил я всего четыре класса и пошел работать подпаском, стерёг коров, пахал землю, сеял, убирал урожай. А в школу я пошел с десяти лет, так как во время войны все школы были закрыты. Мама ткала, а из холста шила рубахи…
- И продавала, - перебила я дедушку, - этим вы и жили. – Но дедушка пояснил:
- Нам самим не в чем было ходить. А самой любимой едой в то время были чибрики.
- Это печенье?
- Нет, это лепешки из прелой прошлогодней картошки, которые жарили на сковородке, сушили впрок, добавляли в суп…
- Дедушка, бабушка рассказывала, что ходила в огромных дядиных калошах, а ты их тоже носил?
- Нет, мы ходили в чунях – обувь, которая была похожа на лапти, только лапти плели из лыка, а чуни – из верёвок, которые вили из конопли. А мама ткала на станке онучки, которыми мы заматывали ноги.
Дедушка, посмотрев на часы, засобирался на работу. Проводив его до калитки и вернувшись в дом, я залезла с ногами на табуретку и задумалась о том, что каким-то странным образом детство моих бабушки и дедушки похожи: не было еды и одежды, не было конфет и игрушек, не было возможности учиться. Не было детства. Мне стало очень страшно и обидно за них. Как же такое может быть: у всех есть, а у них не было? Слезы стремительным ручьём потекли по моим красным щекам, по подбородку и шее. Я плакала до тех пор, пока не заснула, там же на табуретке.
Проспав до глубокого вечера, я проснулась в своей кровати (это заботливые руки дедушки перенесли меня туда). Мои родители, которые приехали забрать меня домой, пили чай с бабушкой и дедушкой. Несмотря на все мои уговоры, мне пришлось вернуться в город.
Но до сих пор мне иногда снится маленькая девочка с серой шалью в руках, и вместе с ней я плачу во сне…