Поезд состоял из череды серо-зеленых душных вагонов. На зиму в обязательном порядке все окна в них заколачивались. Проводницы покачивались на ходу от недосыпания, ворчали, размахивая мокрыми вениками, включали оголтело орущее радио на полную катушку. Пассажиры засыпали быстро, больше от кислородного голодания, чем от усталости. Одеял никто не брал, хотя за окнами поезда черным минусовым холодом простиралась ночь от неба до земли.
Трем первым от проводников плацкартным «купе» повезло чуть больше, чем остальным. Сюда долетало свежее дыхание минуса, когда приоткрывалась тамбурная дверь. Правда тогда мрачная женщина с боковушки первого «купе» нервничала, обвиняя жаждущих воздуха в своих будущих простудах. Ради нее дверь снова наглухо запирали. И задушенные углекислотой пассажиры снова ворочались во сне, прикрываясь мятыми тонкими простынями.
Во втором «купе» на боковушке спала еще одна женщина светловолосая, с улыбкой ребенка. Она улыбалась даже во сне. Она ничего бы не имела против сквозняков, она мечтала о них, потому что любила дыхание ветра. Именно дыхание ветра, а не сам ветер.
Она спала всю ночь, потом еще полдня, а после обеда уснуть у нее никак не получалось. Слишком громкие разговоры из третьего «купе» мешали ей уснуть.
Источником разговоров была еще одна женщина с головой, обвязанной белой ситцевой бабушкиной косынкой. Эта боголюбивая женщина была непомерно возбуждена и непрерывно говорила про прощение и про любовь. Слова сыпались из нее звонкими трафаретными горошинами, и суть их сводилась к следующему: любить надо всех и вся.
-Любите, любите, прощайте. И бог будет с вами.
Никто не спросил у нее что же такое любовь. Само собой подразумевалось, что это общеизвестное понятие.
-Вы из секты?- спросили ее соседи.
-Какая секта? Я православная,- тонко-звонко отвечала боголюбивая, теребя в руках потрепанную библию.
С ней пытались спорить, задавать какие-то вопросы, но она не теряя звонкости голоса, отбивала все вопросительные броски, словно получая еще и дополнительную энергию от отскока. А люди, конечно, пытались выковырять из нее ответы на самое больное. Как можно полюбить обидчика или убийцу, например. Она же говорила им о прощении, о смирении, говорила и о радости.
-Когда кто-то вас обижает, значит, и вы кого-то обидели. Просто не заметили. И ваша обида вернулась, пришла к вам в лице обидчика. Боль, данная другому, стала теперь вашей болью. Ведь мы все едины и произошли от одного источника.
Говорила она все правильно, но слишком ярко, слишком звонко, слишком приторно. Так бывает, когда проливаются духи. Приятный аромат становится просто нестерпимым.
-Вот вы все хотите быть красивыми, чистенькими, вам и кажется, что вы такие. Но приходит время, и наступает момент выбора. Вот, когда вы совершаете этот выбор, вы только тогда и видите, что вы из себя представляете на самом деле.
Ответные голоса оппонентов были раздраженными, глухими. Если не вслушиваться в смысл слов, то разговор был похож на потренькивание гитары и удары тромбона. Причем гитара торопливо и высокочастотно перебивала тромбон.
Светловолосая женщина из второго «купе» снова и снова засыпала с детской улыбкой под этот нескончаемый аккомпанемент.
На какой-то из станций во второе «купе» зашел мужчина с серым прокуренным лицом.
-Вы не знаете, где пятое место?- стал он будить светловолосую.
-Вы на нем сидите, -ответила она, приоткрывая ненадолго правый глаз.
-А вы далеко едете ?
-До конца.
-А в вашем городе все такие красивые?
Женщина улыбнулась и прикрыла глаза.
-Все,- сказала она тихо.
-Вы такая красивая. Вы такая красивая…
-Я сплю.
-Вот всегда так. Все самые красивые всегда спят!
Светловолосая отвернулась от него к стенке, натягивая до подбородка простынь. Она проспала, наверное, еще час, а потом спать ей стало невмоготу. Она лежала, просто прикрыв глаза.
Из купе проводников били там-тамы современной душераздирающей эстрады.
-Ты одна… Ты моя… Мы всю ночь, до утра…
С другой стороны от третьего «купе» сыпались нескончаемые горошины библейских истин:
-Мир надо любить. Бога надо чтить как силу. Намоленное пространство-самое чистое пространство.
Светловолосая краем глаза смотрела иногда на говорящую. Она никак не могла понять, почему у боголюбивой на волосах платок. Если волосы- это грех, тогда и мужчины должны носить косынки. А, вообще, наверное, честнее их будет совсем сбрить. И вверху и внизу.
От этих мыслей светловолосая немного развеселилась и ожила. Она встала, надев белые тапочки с мехом, и пошла к проводнице за чаем.
-Кто-то из пассажиров украл у меня сто рублей, они вот здесь в стаканчике лежали, - пожаловалась ей проводница.
Светловолосая сочувственно нахмурила брови. Грустить ей не хотелось. Она вернулась на свое место, подсела за столик к прокуренному мужчине.
-Где берут таких красивых?- начал он заезженную фразу,- телефончик дадите?
-Не дам, -твердо ответила светловолосая.
-А все же?
-У меня есть муж, - четко и раздельно произнесла она.
Мужчина расслабленно откинулся на подушку. Светловолосой же наоборот захотелось шутить. Тем более, что и повод для этого нашелся. Ведь на верхней полке ехал очень странный лысоватый пассажир в доисторических пузырчатых трико. Странность его поведения заключалась в сложных, повторяющихся маневрах. Он лежал на своей полке и ел там же, склонившись в три погибели над газетой, в которую он собирал скорлупки от яиц и крошки от булок. Потом он резко дергался, стукаясь головой о багажную полку, и в скрюченном положении надевал ботинки. Дальше он спрыгивал вниз, зажимая под мышками пластиковую литровую бутылку и синюю клеенчатую папку с бумагами. Потом шел в туалет. Возвращаясь оттуда, он по обезьяньи подтягивался на руках, взлетая на свое верхнее место, снова ударяясь головой об багажную полку, лежа уже снимал ботинки и прятал их на все той же багажной полке у себя над головой. Затем клал папку под подушку и начинал трясти бутылкой, переворачивая ее и так и этак, что-то там высматривая в пузырьках и в струйках. Потом бутылку он прятал под подушку, и на пять минут затихал. Затем он снова резко дергался, доставал свои ботинки с верхней багажной полки, лежа натягивал их на ноги, спрыгивал вниз, и с папкой и бутылкой снова шел в туалет.
-Вы заметили, что сосед у нас странный? - сказал парень с соседней верхней полки.
Он слез вниз, показав всем трафарет скорпиона на правой лопатке.
-Точно странный, -хихикнула светловолосая, - боится что ли, что украдут его допотопные ботинки?
-Вот вы спали, а он тут такое вытворял, - улыбнулся парень.
-А что он вытворял?
-Тряс своею бутылкой, мял ее, головой стукался об полку.
-А что у него там в бутылке?
-Как что? В папке фотографии женщин, а в бутылке… Что там еще можно делать в туалете с бутылкой,- подал голос приставучий мужчина.
Все трое засмеялись.
-Наверное, у него не все в порядке с головой. Слишком сильно развито «мое, мой, мои». Чересчур. Он все время боится что-то потерять, -сказала светловолосая.
-Уходит в туалет. Потом возвращается. Взъерошенный какой-то,- добавила она, допивая чай.
-И все время с папкой, - сказал приставучий.
Они замолчали, потому что Тот вернулся. Запрыгнул отработанным обезьяньим маневром на полку, стукнувшись при этом головой об верхнюю багажную полку, и лежа начал снимать ботинки. Все трое внизу понимающе переглянулись.
-А вот я вам расскажу анекдот…-начал приставучий.
Он рассказал что-то из серии про обманутого мужа.
-Приходит муж домой. На кровати жена с любовником. Он смотрит на них и спрашивает:
-А что у вас глаза такие хитрые?
Потом бежит на кухню, открывает холодильник.
-Так точно! Выпили все мое пиво!
В «купе» потемнело. Проводница включила свет.
Светловолосая поднялась с места, прошла к крану с кипятком, налила себе еще стакан чая.
-Я вот из армии. Уже шестые сутки еду, -пожаловался парень в пустоту.- Два года не был дома. Девчонку свою не видел.
-Приедешь, увидишь, -ответила светловолосая, -она же тебе писала?
-Да, - выдохнул парень.
-А мне вот такие вещи рассказывали, что если девушки в армию перестают парням писать или пишут, что все кончено, то парни не выдерживают и вешаются, - сказала светловолосая.
-Да. У нас один повесился. А другой проглотил сорок иголок. Жив остался, но его комиссовали. А третий убил свою девушку. Ему дали восемь лет. Они дружили с детства, за ручку ходили, держались. А тут она ему написала, что все кончено.
-Это любовь?
-Ну да, -неуверенно сказал парень.
-Он ее любит и потому убивает?
-Но они с детства вместе были…
Это не любовь, это та самая гипертрофия «мой, моя, мое».
-Но вы знаете… Это так тяжело пережить. Я вот раньше так думал, что легко, но потом понял, что тяжело.
-Все говорят про любовь, но не знают, что это такое. Потому и вешаются и убивают. Им внушили, что страдания –это и есть любовь. Вон со всех сторон поют «Я без него или нее не могу. Мне не прожить и дня». Это же не любовь , а крик ребенка «мое!» «я маленький, слабенький!» «я-ничто без нее! или «я ничто без него!» . А ведь любовь-это же радость! И если я люблю кого-то, я люблю его радость, я дарю ему радость и совсем необязательно, чтобы только я была источником этой радости. Это даже чудовищно заменять собой все источники его радости.
-Вот и я тоже. За свободу, -сказал приставучий.- От меня жена ушла. Вышла замуж за другого. Я за нее рад. И она рада.
Сверху снова спрыгнул неугомонный пассажир. Он подтянул пузырящееся трико и пошел по направлению к туалету, прижимая синюю папку и пластиковую бутылку к груди.
Светловолосая вернулась на свою боковую полку.
-Спать будете?- спросил ее приставучий.
-Буду.
Музыка у проводников утихла. Боголюбивая женщина из третьего «купе» продолжала говорить что-то про бога и волновые функции. Косынку она сменила на серую, мышиную шапку, надела дубленку, подготовившись к выходу. Светловолосая пыталась вслушаться, но радио из купе проводников истошно вопило, заглушая все разговоры:
-Все так же играет шарманка, в России она чужестранка…
Поезд остановился. Боголюбивая пошла к выходу.
-Спасибо вам большое за дорогу. Счастья вам радости и любви, - заверещала она звонко у купе проводников.
Хмурые проводницы улыбнулись.
Светловолосая поморщилась, ей не нравилось, когда женщины надевали на свою голову что попало. Безумная серая мышиная шапка к тому же еще и застиранная на голове боголюбивой выглядела откровенно убогой. Светловолосая в который раз подумала о том, что сочетание кокетства и боголюбия абсурдно с общепринятой точки зрения.
- Что лучше бояться бога или кокетничать с ним? –спросила беззвучно сама себя светловолосая.
И сама же себе беззвучно ответила:
-Лучше любить бога.
-А любить, значит, радоваться его радости. Рождать радость, и радоваться, когда другие рождают,- добавила она, сладко причмокнув губами.
-Я не знаю, смогу ли я заснуть. Я уже шесть суток в поезде, - сказал парень со скорпионом на правой лопатке.
-Ты заснешь и не заметишь. Поезд укачает тебя, - успокоила его светловолосая.
-Хотите, я вам покажу фотографию своей девушки?
-Давай.
Парень протянул ей мобильник.
-Красивая девушка, -сказала светловолосая.
Она ничего больше не сказала парню. Она просто снова ощутила этот тошнотворный поток с ярлыком «моя». В этом потоке было не так много радости, в нем был страх уязвимости.
-Она, наверное, изменилась. Мы ведь два года не виделись, - сказал неуверенно парень.
-А ты радуешься ее радости, ты рождаешь ее радость?- хотела строго спросить светловолосая.
Еще она хотела поучительно добавить:
-Ты ведь не любишь ее. Потому что ты боишься ее потерять, потому что в ней ты видишь источник твоей радости. А источник должен быть в тебе… Ты не любишь ее. Ты просто боишься ее потерять.
Но ничего этого светловолосая говорить не стала. Парень попросту не понял бы ее. А быть вестником чужих бед не самое приятное занятие.
Через некоторое время проводники потушили свет, отключили неугомонное радио. И поезд плавно и бесшумно понесся в вязком черном пространстве ночи. Сквозь закрытые капроновые шторки светловолосая ощутила присутствие Луны.
-Мы с тобой танцуем на обратной стороне Луны… Мы-рыбы космоса, олени океана, дельфины высоты…
Светловолосая улыбнулась, услышав этот неумелый, поэтический лунный шепот. Она засыпала, снова улыбаясь во сне и вплывая в океан подсознания. Океан ночи с маяками звезд, с белым островом луны.
Ночь не спешила переходить в рассвет, она просто и некрасиво переродилась в свет электрических плафонов.
-Просыпайтесь! Скоро будет санитарная зона!
Светловолосая с трудом заставила себя подняться, протирая заспанные глаза.
За ночь вагон наполовину опустел. Где-то в пути вышел приставучий мужчина, с боковушки первого «купе» исчезла и мрачная женщина, боящаяся простуды. Светловолосая открыла дверь тамбура, вдыхая ледяную чистоту проточного воздуха. Потом она купила чаю у проводницы пересчитывающей кучу грязного белья. Чай показался ей безвкусным и она поняла, что немного нервничает перед прибытием.
Кожей зардевшихся щек она ощутила на себе чей-то взгляд.
-Вот, хочу вам показать фото, -сказал темноволосый мужчина из первого «купе», подсаживаясь рядом с ней.
Он включил мобильник и стал прокручивать кадры:
-Это все вы. Вы такая красивая.
Светловолосая увидела на кадрах себя спящей, сидящей, грустной, улыбающейся.
Темный, серый фон вагона, светлый овал лица и футболка цвета морской волны. Как жемчужина в раковине.
-Я даже видео немного снял, - застенчиво сказал мужчина,- когда вы чай ходили наливать.
-Меня снимала скрытая камера, -улыбнулась светловолосая.- Ну, вы даете!
-А это моя…
-Женщина?- подсказала она ему.
-Да моя…
Этот следующий снимок был черно-белым. Лицо с распахнутыми и серьезными глазами.
-Он ее любит,- подумала светловолосая.
Мужчина щелкал кнопочкой дальше, показывая кадры с северной вахты.
-Вот я. И вот еще я.
На одном из снимков мелькнула в полный рост почти раздетая в спущенных чулках-сеточках, с томным взглядом стандартная плакатная секси.
-Я так давно не был дома,- сказал мужчина в свое оправдание.
-Два года?
-Откуда вы знаете?
-Боитесь встречи? Не бойтесь. Вон смотрите, солнце восходит.
Вагонный свет померк, оранжевое неяркое сияние возрождающегося неба проникло в окна.
-А в городе будет туман,- мечтательно сказала светловолосая.
Мужчина улыбнулся чему-то внутри себя.
Сверху спрыгнул странный пассажир в ботинках на босу ногу. Он порылся в боковых кармашках черной сумки, достал оттуда носки.
-За все время поездки он ни разу не улыбнулся, -подумала светловолосая, -он ни с кем не поделился радостью. Он просто никого не любит. Вот в этом его главная странность, а вовсе не в повторяющихся действиях. Повторяющиеся действия есть следствия его зацепки за «мое». Он просто носит на себе свое тело и все что для него требуется. Он уцепился за «мое».
А если бы все цеплялись за «мое» ?... А если бы река не отдавала нам воду, деревья не отдавали бы кислород, а солнце не давало бы света?…
Человек создан богом для того, чтобы рождать и отдавать радость…Отдавать радость миру…
Нервозность, связанная с ожиданием неожиданного, прошла. Светловолосая оделась, завязала на шее розовый шарфик. Проводница безуспешно пыталась разбудить спящего парня со скорпионом на правой лопатке. Он ворочался и никак не хотел выходить из мира иллюзий, где все «мое» и «не мое» одновременно. Поезд медленно, но верно въезжал в серый туман города.