Пар на стекле — тончайшее, неуловимое, быстротечное…
— 1 —
…Чашка…
…Чайная фарфоровая чашка…
…Чайная чашка тончайшего дорого фарфора — округлая, ровная, гладкая, без резьбы. Без рисунка. Цвет — слоновая кость — само благородство.
Чашка стоит посреди тёмно-синего и густого, на чём — я не вижу. В ней дымится неведомый, необыкновенный и странный напиток — терпкий, густой и крепкий, возможно горьковато-сладкий, и в нём плавает острая лимонно-жёлтая долька совсем уже почти растаявшего месяца.
Ультрамариново-медовое утро продолжалось до глубокой ночи.
— 2 —
Сероватая туманная дымка — ни светло, ни тепло, ни темно, ни холодно — хорошо и спокойно. Ещё не день — быть может два-три часа от вчерашнего утра. Странное ощущение, будто всё осталось на своих местах, но перестало быть видимым и осязаемым — вокруг нет никакой формы, никакого цвета, никакого звука, — хотя мне кажется я слышу аромат вчерашнего дивного напитка, даже вижу лёгкий от него дымок — или это только память?…
— 3 —
Так ярко бывает только днём. Ясным зимним солнечным днём. Свет не позволяет открыть глаза, но общие очертания видно и так. Кажется всё вокруг меня — сияющий и переливающийся хрусталь, и, находясь внутри этих удивительно хрупких пространств, я не имею даже возможности пошевелиться — сразу что-то обязательно хрустнет и рассыплется на тысячи мельчайших осколков. Я стараюсь не двигаться, не дышать, не думать.
— 4 —
Жаркое полуденное солнце растопило-таки вокруг меня нагромождения хрупких и прекрасных ледяных торосов. Они ещё держались, пока было утро; они ещё были тонки и изящны, когда текли звонкой переливчатой капелью, и я старался даже не дышать, любуясь. Однако теперь перестаравшееся золотое светило просто захлёбывалось в том, что рушилось вокруг него, и шипело, озлобленно и устало, из золотого делаясь багрово-красным. Некогда хрупкие и звонкие ледяные конструкции затопили меня теплой, мутноватой, кисловато-горькой водою; затопили совсем — я шипел где-то во глубине, я остывал. Близилась ночь.
— 5 —
Когда я, наконец, улёгся — уже глубокой ночью — расслабившийся и усталый; когда утомлённая голова моя коснулась, наконец, вожделенной горизонтальной поверхности — что-то сразу же закружилось в ней, завертелось, заходило; сразу она словно бы провалилась чуть глубже обычной вмятины на подушке, и оттуда — куда-то вперед — всё время переворачиваясь, меняя направления и скорость — то летя куда-то, то снова падая. А внизу проносились города, миры, лица, леса, лета и осени; лики светлых и глаза идущих следом; указательные персты, осенённые изумрудным, и склонённые головы, осенённые золотым; танцующие девушки с ясным, глубокими взглядами и тёмными волосами, с тонкими и ласковыми белыми руками, и странные искроподобные существа, кружащие в разных направлениях и принимающие формы тех сред, через которые они пролетали — забавляясь и учась.
16 – 22.11.1998