Заброшенные сады Комбината

Заброшенные сады Комбината.
1.
Еще днем мальчишка выкрал у деда ключ. Он знал, что старик носит его с собой на длинной цепочке, прикрепив к лямке ремня, но когда дед шел топить котел на кухню, то одевал старое трико, чтобы не запачкать углем единственную приличную пару штанов. Четырехлетний пацан торопливо обшарил дедовские брюки, аккуратно повешенные на спинку стула. Связка ключей вылетела из кармана и с громким звяканьем ударилась о ножку.
- Павка, ты чем там гремишь? - послышался с кухни голос Трофима Сергеевича.
- Стаканчиком, - буркнул малыш, для верности сбросив со стола фаянсовую кружку, из которой дед поил его кефиром. Ручка у чашки откололась.
- А-яй, - укоризненно заметил дед, громыхая углем в ведре.
Сняв нужный ключ, Паша стал заправлять остальные обратно в карман штанов. Цепочка никак не желала укладываться и все время вылетала наружу. "Да запихнись же ты, чертова дура," - прошептал малыш, начиная злиться. Так и не приладив ее на место, он отошел от стула, надеясь, что дед ничего не заметит.
Ключ он спрятал, положив в матрешку. Кукол было пять, но две самые маленькие потерялись, так что ключик очень хорошо схоронился в трех раздвижных игрушках.
Вечером дедушка, как обычно, рассказывал внуку сказку. Кроме него, некому было выполнить эту родительскую повинность, так как они жили вдвоем, и кроме деда, родственников у Паши не было. Так, во всяком случае, пытался внушить ему Трофим Сергеевич, но малыш хорошо знал, что старик врет.
Лежа в своей комнате на раздвижном диванчике, ребенок слушал, как в окно бьется тоненькая веточка недавно посаженой в саду вишни. На улице был промозглый осенний вечер, ветер за окном, как злая собака набрасывалась на одиноких прохожих, пытаясь сорвать с них хлипкую одежду, добираясь своими зубами до слабого, незащищенного человеческого тела. Серое небо над рекой клубилось и рокотало грозными раскатами, и холодное дыхание тьмы грозило мальчугану в окно, пытаясь запугать его сердитыми посвистами ветра и крапью мелкого дождя. Но в доме было тепло, от горячих труб парового отопления все наполнялось домашним уютом. На столе горела настольная лампа, освещая лицо дедушки. Павлику он казался ужасно старым, хотя у "старика" только-только посеребрило виски и соседки еще оказывали сорокапятилетнему вдовцу недвусмысленные знаки внимания. Он никогда не читал сказок по книжкам, но знал их превеликое множество, вот и сегодня, внимательно посмотрев на внука, он начал слету:
- Давным-давно в одной деревне жил богатый чуваш. У него была сноха-богатырь.
- Деда, а что такое сноха? - поинтересовался мальчуган, незаметно скидывая с ног одеяло.
- Это... жена сына.
- Что? - не понял малыш.
- Вот когда ты вырастешь и женишься, твоя жена будет мне снохой. Теперь понял? - Трофим Сергеевич опять укрыл внука одеялом.
- Я никогда не женюсь! - мальчишка засунул палец в нос и начал там что-то выковыривать. - Ну ладно, рассказывай дальше.
- Палец только не сломай, - смеясь, дед вытащил палец поросенка из «сморкалки» и вытер своим носовым платком. - Так вот... Однажды к ним пришли разбойники. Сноха велела всем домашним спрятаться, а сама вышла к непрошенным гостям. Она приготовила им вкусный обед, с кашей, мясом и пивом.
- Фу, разве разбойники едят кашу?
- Павлуша, если ты не любишь кашу, это не значит, что разбойники ее тоже не любят.
- Если бы я был разбойником, я ел бы только мороженое и газировку.
- И был бы самым маленьким и слабеньким, все уезжали бы на разбой, а тебя оставляли дома.
- Деда, давай дальше, - мальчик явно остался при своем мнении насчет разбойничьего меню.
- И вот пока они ели и пили, эта женщина...
- Сноха? - с удовольствием произнес Паша новое слово.
- Да, да, сноха принесла им орехов, взяла горсть и сказала: "Чет или нечет?" Это значит, что разбойникам надо было угадать, сколько она рукой расколет орехов. Те ответили.
- Что ответили? - опять прервал его мальчик.
- Ну я точно не знаю, пусть "нечет". Она опять спросила: "Скорлупки будем считать или ядрышки? Разбойники говорят: "Ядрышки!" Хозяйка тогда сжала в горсти орехи и все раздавила.
- Ты же говорил, что это была Сноха, - недоуменно сказал внимательный слушатель.
- Сноха и была Хозяйкой, - терпеливо пояснил дед.
- Почему? - глазенки малыша пытали.
- О, господи, сноха ведь варила разбойникам обед?
- Да, - темная головка согласно кивнула.
- Значит, она и была хозяйкой.
- А... Она раздавила орехи и что?
- Разбойники увидели, какая она сильная, испугались и убежали.
- Я бы тоже убежал, - согласился с ними малыш.
Старик вздохнул и посмотрел в черный квадрат окна. Его внук явно не отличался храбростью, и это тревожило Трофима Сергеевича. Придет время, когда Павлу придется взять на себя обязанности Сторожа. Сейчас, пока еще силы не оставили его, он должен воспитать себе приемника. Но он не видел во внуке черт, которыми должен обладать ХУРАЛЧЕ.
- Сноха, наверно, была такая же сильная, как моя мама, - размышлял Павлик над сказкой. Он был очарован магией незнакомого слова. - Сноха, сноха, - повторил он еще раз.
- Да, она была такая же сильная, - подтвердил дедушка. Его глаза прояснились. Во всяком случае парень сразу понял намек, а это уже неплохо для Сторожа.
- Дедуль, ты уж иди ложись, я почти заснул, - и малыш уткнулся головой глубоко в подушку, закрыв обеими ручками глаза.
- Тебе не страшно? - с затаенным вопросом поинтересовался дед.
- А ты не выключай свет!
Глубоко вздохнув еще раз, мужчина вышел из детской.
Приподнявшись на диванчике, малыш внимательно слушал, как он прошел в дальнюю часть дома, куда ему самому строго-настрого было запрещено ходить. Что-то загромыхало и зазвенело там; дед подергал замки и, убедившись, что все в порядке, пошел в свою спальню. Следом за ним раздалось ужасное рычание, заставившее задрожать весь дом. Хихикнув, мальчишка нырнул под одеяло. Он не боялся этих звуков, он слышал их почти всю свою жизнь.
Дождавшись пока дед уляжется спать, малыш встал с постели, натянул колготки и кофточку, и, нахмурившись, залез в большую коробку с игрушками. Достав матрешку, он раскрыл ее, потом развинтил следующую и потряс последнюю куклу. Ключ был на месте, он глухо гремел о деревянные стенки. Прижав к себе матрешку, он вышел в коридор. Приникнув ухом к двери дедушкиной комнаты, Паша прислушался: тот кашлял и ворочался на своей кровати. Наверно, его беспокоил дождь, барабанивший по железной крыше дома. Малыш замер в нерешительности. Он не знал, что ему делать, пойти ли сейчас или дождаться, пока дедушка заснет. Лучше пойти сейчас, тихонько, чтобы он не услышал.
Мальчик потопал дальше по коридору, пока наконец не дошел до страшной двери. Сердце его замерло от благоговейного ужаса - он никогда не подходил так близко. Дрожа от страха, любопытства и волнения, он услышал, как в комнате что-то двигается и ворчит. Решительно вставив ключ в замок, он несколько раз дернул его по часовой стрелке, но замок не поддавался. Малыш разочарованно застонал. Постояв некоторое время у двери, он сделал еще одну попытку и повернул ключ в другую сторону. Механизм щелкнул, и дверь отворилась.
- Сноха, ты здесь?











2.
В огромной, как паровозное депо, ремонтной лаборатории хлопчатобумажного комбината было тихо, сумрачно и пустынно. За порогом теплился май, но мог быть и август, и ноябрь - настолько тусклый свет в любое время года сочился в помещение сквозь высокие грязные окна из зеленого стекла. На рабочий стол Полины падал размазанный блик цвета тины, теряющийся в круге настольной лампы. Успокаивающе гудел трансформатор; шепот негромко переговаривающихся людей, работавших за соседними столами, едва слышное пощелкивание приборов, едкие запахи канифоли, краски и ацетона, поднимающиеся к далекому потолку, уже давно не беспокоили девушку - она крепко спала, засунув голову в раскрытые створки стоявшего перед ней потенциометра. Со стороны казалось, что девушка занимается своей обычной работой, и Полину никто не беспокоил.
Здесь чинили все, что ломалось в непрерывном процессе прядения хлопка, от станков до манометров. Коллектив был дружный, график работы - не особенно напряженный, и обычно уже к обеду девушка справлялась с дневной нормой, но только не в последнюю неделю. Вот уже несколько дней Полине приходилось ухаживать за больным дедом. Днем он вроде был потише, и девушка решалась оставлять его на попечение старшего брата и его жены, не особенно ласковой, но худо-бедно справлявшейся со стариком. Да и немного было этих дневных забот - Трофим Сергеевич до вечера крепко спал, просыпаясь лишь для того, чтобы сходить в туалет и сплюнуть накопившуюся в горле мокроту. Изредка он просил Наталью принести ему ковшик и писал в него, не вставая с кровати. Рассказывая об этих стариковских выкидонах, золовка всегда брезгливо морщилась. Было ясно, что она считает себя мученицей.
 До этого времени здоровье у деда было вполне нормальное, а тут его словно удар хватил. В один из вечеров Трофим Сергеевич вернулся домой неузнаваемый - осевший, будто придавленный к земле тяжелым грузом, с покрасневшими слезящимися глазами и трясущимися (чего за ним никогда не водилось) руками. Он едва смог обнять внуков - Полинку и Павла и тут же рухнул на пол. Диагноз приехавших врачей был неутешителен. Дед был 25-го года рождения, и растерянным родственникам посоветовали приготовиться к худшему.

 Больной цеплялся за жизнь. Тяжелее всего приходилось по ночам, когда Костлявая, видно, уже обдавала его своим смрадным дыханием. Часов до двенадцати ночи, Трофим Сергеевич все пытался что-то сообщить, сидевшей у его кровати Полине, но монологи его были полны таких странных недомолвок и иносказаний, что она ничего не могла понять в его словах, принимая их за горячечный бред умирающего, и лишь просила дедушку успокоиться. "Внученька, внученька, - хрипел больной, лихорадочно сверкая белками глаз из под густых лохматых бровей, - ты должна меня выслушать, ты должна успеть..." - "Успеть что, дедушка?" - шептала внучка, наклонившись поближе. "До того, пока не сгниет, не истлеет...", - он никак не мог закончить фразу, и сбивался, переходя с русского на чувашский. Как жалела в этот момент Полина, что ни она, ни Павел не знают родного языка, а старик то ли забывал об этом, то ли подольше хотел удержать при себе свою тайну.
 Едва лишь наступала полночь, как дед, умоляюще хватая кроткую сиделку за руки, начинал буквально биться в конвульсиях, хрипя и пытаясь встать со своего ложа. Иногда он грубо отталкивал ее, осыпая внучку страшными проклятиями. "Чертово отродье", "дьявольское семя" - она навалившись всем телом на беснующегося старика, всеми силами пыталась удержать его в кровати.
"Ты, ты волчица в овечьей шкуре", - тыкал дед в нее костлявым пальцем, вырываясь из ее слабеющих рук и в который раз грозно выкрикивал на всю квартиру свои истории, терявшие всякий смысл в его лихорадочном пересказе. Ближе к утру, они с Павлом, отчаявшись своими силами привести старика в чувство, вызывали скорую. Сноровистый врач быстро вкатывал дедку полную дозу успокоительного, объяснял взбешенной золовке, почему он не может забрать умирающего в больницу, и уезжал, пообещав бессонному дому тишину и успокоение. И точно, минут через десять после его ухода лекарство начинало действовать, дедушка постепенно успокаивался и к утру крепко засыпал.
Из-за всей этой ночной нервотрепки Полина и дремала за работой. Не помогали ни лошадиные дозы крепкого растворимого кофе, ни страх перед лабораторным начальством - стоило ей только коснуться стула и посмотреть на ремонтируемый прибор, как тут же провода и микросхемы начинали кружиться перед ее закрывающимися глазами стремительным калейдоскопом, свет настольной лампы медленно угасал, и утомившаяся голова падала на скрещенные руки.
... ДЕДУШКА, КАК ТЫ ТАМ? Смятение мыслей, обрывки сна. Рыба, сверкающая чешуей, ее выпуклые глаза, беспокойная рябь реки. ВНУЧЕНЬКА, ПОЛЮШКА... Отчетливое движение где-то справа, слегка, только чуть-чуть, дрогнул пейзаж, обрывается лес, сбегает вниз тропинка и она падает, нет, она летит. Свет в окнах здания, стоящего на обрыве, свет ярусных люстр, погоня. ВНУЧЕНЬКА, ВНУЧЕНЬКА, МНЕ НАДО СКАЗАТЬ ТЕБЕ, НАКЛОНИСЬ, НАКЛОНИСЬ, НАКЛОНИСЬ... Она наступает ногой на грязную половицу в каком-то неведомом доме, и из-под нее начинает сочиться зловонная, жидкая слизь, слышится сладковатый узнаваемый запах. Внезапно приходит понимание, что здесь, прямо под этой доской, гниет спрятанное кем-то тело и выходит наружу отвратительной протухшей массой - только наступи... ТЫ ДОЛЖНА УСПЕТЬ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА...
Грохот внезапно распахнувшейся двери прозвучал у нее в голове, как пушечный выстрел. Наполовину проснувшись, Полина резко дернулась влево и моментально получила в щеку все полные 220 вольт. Тут же вспыхнуло и погасло у нее в глазах ослепительно яркое солнце, голова метнулась в противоположную сторону и со всего размаху впечаталась в противоположную стенку КСП-3. На раздавшийся шум с соседних столиков обернулось несколько удивленных лиц.
- Полина, тебя к телефону, - переливчато пропело где-то выше над злополучной лаборанткой. Ошалело улыбаясь внутренностям потенциометра, Полина попыталась высунуться наружу, но что-то держало ее голову и новая, резкая боль прошлась по корням волос - выбившаяся из-под резинки прядь запуталась между клеммами. Распутав ее дрожащими от испуга пальцами и все время косясь на оголенный контакт, Полина наконец смогла освободиться. Тряхнув копной пышных, по-детски вьющихся волос, она подняла голову.
- Полька, - заглянула к ней в ящик подруга Люся, - и как тебя угораздило? Провод же в стороне.
- Мое редкостное везение, - потерла покрасневшую щеку Полина. - Второй раз за день заснула, ты представляешь?
- Ты хоть в приборе-то не спи, убьешься.
- А где тут еще можно поспать? Красного уголка уже нет. Душ не работает. Комнаты отдыха нет, и никогда не будет. А так хоть создаю видимость работы, вот, мол, вся погружена в починку этого чертового потенциометра.
Полина потянулась, широко раскинув руки.
- Спать хочется - сил нет, а только глаза закрою, во сне дед зовет. Ты чего пришла-то?
- К телефону тебя. Из дома звонят, сказали, срочно.
Люся как-то неуверенно отвела в сторону глаза.
- Господи, что там еще случилось, - вздохнула Полина, вставая со стула.
Дальнейшие события этого дня замелькали перед ней, как падающие с дерева листья. Тихий голос брата в телефонной трубке: "Полина... он... дедушка..." - "Что? Что?" - кричала она. - "Да говори же!" - "Дедушка умер", - наконец смог произнести Павлуша, и она услышала, что он заплакал навзрыд. Братовы слезы были для нее не в диковинку, он был совсем на нее не похож, мягкотелый, впечатлительный, именно таких называют "размазня". Положив трубку, Поля выждала известную паузу и сообщила о трагедии мастеру, внимательно прислушивавшейся к разговору. Слегка поджав губы, та отпустила ее домой.
Дед лежал на полу, на старой залатанной простыне, уже раздетый, беспомощный и жалкий в своей дряхлой старческой обнаженности.
- А может, он еще не умер? - голос у Полины внезапно задрожал. - Зачем вы его раздели? Ему же холодно. Паша, он же простудится на полу.
- Мы вызывали скорую. Врач сказал, что это все, - брат почему-то говорил шепотом.
- Посторонитесь, внучки.
 Из ванной показалась Наталья, держа в руках синий пластмассовый тазик, на поверхности которого плавала банная губка.
- Зачем? - осуждающе повторила Полина.
- Обмыть надо, пока еще гнется. Ты, Пашка, поворачивать будешь, а то одной тяжело.
- Наташа, почему же на полу? Может быть, ванну наберем? Нехорошо, что он тут лежит, - Полина вынула из воды губку.
- Да, а мне потом в этой ванной детей купать? Ты лучше иди отсюда. Тебе нельзя, я сама помою.
Поля требовательно посмотрела на брата, но он ответил ей лишь беспомощным взглядом и опять зарыдал. Золовка стала водить губкой по едва теплому телу старика. На его спине и на ноге были глубокие рваные разрезы.
- Что это? - указала на них Поля.
- Наверное, упал, - безразлично ответила жена брата.
Втроем они одели на него чистую рубашку, костюм и кожаные больничные тапочки. "Они новые, - авторитетно заявила Наталья, - я специально купила, вот и пригодились".
Между двух табуреток в проходной комнате укрепили широкую доску, и на нее - пока не привезли гроб - положили ставшее неподъемным тело Трофима Сергеевича. Полина не плакала, смерть была нереальна, нестрашна, неотличима от жизни, только пугала полная дедушкина зависимость: кто-то раздевал и одевал его, застегивал пуговицы на брюках, натягивал носки на сухие старческие ноги, и эта полная несамостоятельность сопровождалась странной оцепенелостью его тела, не желающего облачаться в похоронные одежды.
Стояли теплые дни, и чтобы уберечься от трупного запаха, Наталья, откуда-то в совершенстве знавшая весь похоронный обряд, перекинула медную проволоку от батареи к телу. Какие биохимические или электрические процессы работали в этой шаманской уловке, Полина не знала, но запаха не было дня три, и лишь в день похорон по квартире поплыл тошнотворный аромат. В этот же день разгладилось строгое дедово лицо, и, глядя в его расплывающиеся черты, Полина внезапно поняла, что он действительно умер.
Но заплакала она позже - когда открытый гроб на руках медленно выплыл из квартиры и заскользил вниз высоко над отполированными перилами. Только теперь девушка поняла, что значат слова "проводить в последний путь". Ее любимый дедушка Трофим Сергеевич в последний раз спускался по этой лестнице, в последний раз перед ним распахнулись двери подъезда, в последний раз, пусть даже через сомкнутые мертвые веки он увидит дневной свет. Горько зарыдав, внучка побрела вслед за похоронной процессией к траурному автобусу.
Похороны прошли до неприличия быстро. Едва только они приехали на кладбище, как грянула короткая, но сильная майская гроза. Могильная яма начала быстро заполняться водой, вся глинистая земля вокруг в мгновение ока превратилась в липкую грязь, пудовыми кандалами облепившую ноги скорбящих родственников. Многие, едва выйдя из автобуса, повернули обратно - к могиле было не пройти. Всего провожать деда поехало человек двадцать, в основном соседи по подъезду, а у могилы стояло и того меньше - двое внуков, единственные его родственники от давно умершей дочери, да самые совестливые друзья. Потоки холодного дождя хлестали дрожащих людей, сбившихся тесной кучкой у заливаемого водой гроба.
- Ну, прощаемся, - сказал один из стариков, подходя к телу и целуя его в мокрый лоб. - Спи спокойно, Сергеич, может, скоро встретимся.
Торопясь закончить тягостный ритуал, за ним потянулись остальные. На правах старшего внука Павел поцеловал деда первым - слегка коснулся губами его лба, быстро отстранившись. В этом равнодушном прощании сказалась усталость последних дней, когда надо было так много успеть: заказать гроб, получить денежное пособие на похороны, оформить множество бумаг, купить продукты на скромные, но тем не менее влетевшие в копеечку поминки. Как оказалось, Трофим Сергеевич после себя не оставил семье никаких сбережений, и Павлуше на всем приходилось экономить и скаредничать, чтобы не ввести жену в еще большую ярость. Смерть старика даже не особенно увеличивала их жилплощадь - вместе с внучкой он занимал меньшую комнату в двухкомнатной хрущевке, а Павел с Наташей и двумя детьми школьного возраста - другую. Теперь, конечно, старшая девочка будет жить в спальне с Полиной, но все равно, до тех пор пока сестра не выйдет замуж, они так и будут ходить по головам друг у друга.
Павел вздохнул и, хлюпая по грязи насквозь промокшими ботинками, отошел в сторону, уступая свое место у изголовья гроба младшей сестре.
- Нет, нет, я не могу, - внезапно простонала Полина, вытирая с лица потоки воды.
- Ты чего? - подтолкнул ее Павел. - Давай быстрее, не век же здесь торчать.
Девушка затравленно посмотрела на брата.
- Я не могу. Я... Я боюсь. Он же мертвый.
- Не бойся. Это же ваш дедушка. Ты себе потом никогда не простишь, если не поцелуешь его на прощанье, - понимающим голосом приободрила Полину одна из соседок. Вся группа ожидающе смотрела на нее, а дождь тем временем все больше и больше заливал гроб.
- Ты же замерзнешь, дедушка. Конечно, я тебя поцелую, - прошептала она, подходя к телу и в волнении беспрестанно отирая лицо.
Склонившись, девушка в последний раз вгляделась в родное лицо и поцеловала деда в лоб. Едва лишь ее губы коснулись холодной кожи старика, она увидела, что его рот дрогнул. Из горла мертвеца со зловонным духом вырвался полу вздох, полу стон, и до теряющей сознание внучки донеслись неясные слова: " ... ПОКА НЕ ИСТЛЕЕТ ОСИНА."
Девушку привели в чувство уже в автобусе. Потерли виски самогонкой, побрызгали дождевой водичкой. "Дышит вроде бы" - услышала она чьи-то слова. "Истеричка", - прошипел старческий голос, и тут Полина окончательно открыла глаза.
- Паша, что это было?
- Что это было? - глупо повторил он за ней.
- Дедушка мне что-то сказал.
Присутствующие оживились.
- Господи, сироты болезные, последнюю родную кровь потеряли! - запричитала какая-то старуха.
- Тебе показалось, - одернул ее брат.
- Пашка, ты дурак. Ничего мне не показалось. Я, может быть, и истеричка, но не глухая. Он сказал мне... пока не истлеет осина...
Лицо Павла напряглось. Девушка встала с автобусного сиденья, но он тут же усадил ее обратно.
- Прислушайся, - попросил он.
- Дождь перестал? - вопросительно посмотрела она на него.
- Не это, - махнул он рукой. - Могилу уже зарывают.
Удерживаемая его руками, Полина вздрогнула. Глухие звуки падающих на гроб комьев сырой глины ударили ее в сердце, как набат. Этот шум был таким отчетливым, что просто удивительно, как она не услышала его раньше.
- Но он же живой! - запротестовала она. - Он мне сказал...
- А запах? Ты забыла запах. Он же уже начал разлагаться, - потерял терпение брат. - Полина, мне тоже жалко деда. Но глупо пытаться вернуть его Так.
Полина обреченно стихла. Автобус, покачиваясь на грязной дороге, поплыл с кладбища. Неожиданно выглянуло солнце, засверкав на могильных оградах и холмиках. Девушка вытерла полные слез глаза - ей было страшно заглядывать в свое будущее.
Наталья встретила их у подъезда. Ее лицо горело, как прояснившаяся синь жарких небес. Перед собой как щит она держала десятилетнего Андрейку.
- Проходите, гости дорогие, спасибо, что проводили в последний путь нашего старика, - поклонилась она выходившим из автобуса людям. Принять участие в поминках никто не отказался. Полина была удивлена - она никогда не видела Наталью такой довольной. От нее скорее можно было ожидать, что она поганой метлой разгонит голодных провожатых, ну на худой конец хоть зубами поскрежещет.
- Промокла, Поля? Давай, поднимайся скорее, - участливо обняла она девушку за плечи.
Окаменев, как соляной столб, Полина издала неопределенное мычание. Хватая ртом воздух, она огляделась по сторонам, есть ли свидетели этого необъяснимого чуда.
- Наташ, ты че? - вылез из автобуса Павел. - Полин, а ты че?
- Я нашла завещание, - ликующим голосом сообщила Наталья.
- Где? - изумился Павел.
- В его письменном столе. Дедушка оставил нам огромный дом, 210 кв.м. Все составлено у нотариуса, как полагается.
- Какой дом? - его глаза прищурились. - Разве у него был какой-то дом?
- Оказывается, был. В самом центре города, на Комбинате. Завтра съездим, посмотрим. А теперь живо наверх, тарелки-чашки расставлять. Андрей, давай иди. Я даже вина прикупила.
- Ну ты меня ошарашила. На меня, что-ли, записал?
- На Полю, но какое это может иметь значение... Ты представляешь, целый дом. Мы же одна семья...
Их голоса стихли в подъезде. Полина подняла голову - расчерчивая лазурь, высоко в небе носились ласточки. Она никогда не слышала, что у деда был дом. Вспомнив, что он остался один на кладбище, в насквозь промокшем костюме, глубоко в холодной сырой земле, в то время как здесь так ласково припекает солнце, она опять заплакала, не в силах справиться со своей печалью.


3.
Крышу "своего" дома они увидели издалека. В самом конце улицы Текстильщиков, за Дворцом культуры, в зеленой дымке выгоняющих листву садов черным пятном выделялась громада его крыши.
- Не может быть, чтобы он был такой большой, - приятно удивилась Наталья, невольно ускоряя шаг. - Лучше нам самим с детьми сюда переехать, а Полинку квартиру оставить. Павлуша, ты как думаешь?
Павел промолчал. Вопрос был риторический. Варианты использования дедовского дома рассматривались всю ночь. Было решено - конечно, без их с сестрой участия - что если дом окажется хорошим, с центральным отоплением, газом и водой, то Поля отдаст коттедж братовой семье, а сама останется в хрущевке. Если же, что, по мнению Натальи, было более вероятным ввиду патологического невезения в семье, выяснится, что дедовы хоромы не более чем ветхая засыпушка, то можно будет ее продать, обменять, но так или иначе вопрос был обозначен - Наталье хотелось расшириться. Но, конечно же, ни о каких засыпушках думать не приходится - сладкой цифрой вставало перед ней число в завещании - 210 кв.м. общей площади. И воображение рисовало ей заманчивые картины, могущие возникнуть лишь в мозгу изголодавшейся по простору горожанки - крепкий бревенчатый 2-х этажный дом на кирпичном фундаменте, огород со всеми овощами, куры за сеткой палисадника, и все это в самом городе, не в центре, но так даже лучше. Поле неприятно было видеть возбужденное состояние золовки, но она понимала ее. Слишком тяжело сохранить человечность в той жизни, которая им досталась. Скученность, в которой они жили, давила на всех. Ей самой до смерти хотелось иметь даже не собственную квартиру - об этом она и не мечтала, а просто собственную комнату, без поселений любимыми, но надоевшими родственниками, без деда или племянников. Комнату, где она сама бы убиралась, где стояли бы только ее вещи, и куда не мог бы заходить никто, кроме нее самой. Мягкую, уютную норку. От этих мыслей Полина вздохнула. Даже когда она выйдет замуж, у нее не будет своей комнаты. Спальню придется делить с мужем, большую комнату - с ребенком, разве что ванная будет целиком в ее распоряжении.
Выйдя из-за поворота, они увидели дом целиком. Хотя он был одноэтажным, но размеры его все равно производили впечатление. Окружавший его забор был почти разрушен; на высоких сетчатых воротах сохранилась деревянная табличка с надписью "ЗАГОТКОНТОРА". Легкий весенний ветерок раскачивал висящие на честном слове створки ворот, и, ударяясь об удерживающий их столб, они издавали унылое бряцанье.
- А это точно он? - спросила Полина, подходя к воротам. - При чем здесь заготконтора?
- Посмотри, там написан адрес, - махнул рукой Павлуша.
И точно, на доме виднелась ржавая железка, на которой белыми буквами по черному фону был обозначен адрес дома, такой же, как в завещании - Волжская, д.1. Остальные дома этой улицы, идущей вдоль оврага, начинались немного поодаль, метрах в двухстах от этого отдельно стоящего дома.
- Боже, что тут творится! - Полина только ахнула. Троица не спеша вошла в ворота и пошла к дому, глядя себе под ноги. Вся земля вокруг была усеяна рогатыми коровьими черепами и огромными костями, выбеленными солнцем, гнилыми обрывками коровьих шкур, битым кирпичом и другим хламом.
Казалось, что недавно тут располагалась большая городская свалка, которую к их приходу решили срочно убрать бульдозерами, но до конца с работой не справились.
- Ну дед, нашел кому сдавать, - пробормотал Павел, поднимая с земли картонную бирку от кроличьей шкурки. Его жена зловеще промолчала, но было видно, что ее настроение значительно ухудшилось.
- Ты посмотри, даже водку здесь самопальную катали, - продолжал осматриваться Павлуша, заметив среди высохших веток кустарника целую гору бутылок из-под спирта "Роял". - Ну, размахнулись, кооператоры.
- Не все же такие дураки, как ты, - отрезала Наталья. - А что ты на это скажешь?
Крыльца и ступенек, ведущих в дом, не было. Нижний конец массивной дубовой двери, запертой на три висячих замка, располагался выше их глаз.
- Так... - протянул мужчина. - Придется мне как-нибудь залезть. Наташ, дай-ка ключи.
Жена кинула ему связку ключей. Подпрыгнув, Павел уцепился за выступ бревна, подтянулся, но залезть не смог - дверь была слишком высоко.
- Придется найти доску, - извиняющимся тоном сказал он. - Тут вокруг всего полно. Вы пока посидите, я что-нибудь присмотрю.
Полина покорно облокотилась на стену дома и закрыла глаза, слушая, как переругиваются между собой родственники, разбредаясь в поисках спасительной доски. Изредка она приоткрывала веки, пытаясь взглянуть на ослепительно голубое небо, все думая, почему Трофим Сергеевич скрыл от нее существование этого дома. Этот вопрос периодически возникал у нее в голове с того самого момента, как они прочли завещание, но последние часы были настолько насыщены событиями, что долго думать о чем-либо у нее просто не было времени. Только вчера они похоронили деда, отметили скромные поминки, а сегодня, таким сияющим мирным днем уже прибежали - она не смогла найти другого слова, хотя нет, почему же - примчались смотреть нежданное наследство, хотя не мешало бы и сегодня побыть дома, наверняка опять придут соседи, как и полагается на второй день, опрокинуть рюмочку, вспомнить покойного.
От вчерашней непогоды не осталось и следа. Солнце было таким жарким, каким бывает оно только в конце мая, уже ранним утром оно высушило всю землю вокруг, растрепало мохнатые цветки мать-и-мачехи, засверкало мгновенными бликами на отполированных коровьих рогах и битых бутылках. Странно только, что оно совсем не нагрело стену дома, к которой прислонилась Полина. Ледяной холод, идущий от бревен, пробирал ее до самых костей. В недоумении девушка отстранилась и провела рукой по дереву - мерзкая, мертвая сырость, пачкающая руки, пожирала все тепло, разбрасываемое щедрым светилом.
Время шло, и ушедшие куда-то за дом брат с Натальей все не возвращались; их голоса стихли уже минут десять назад. При общем запустении вокруг девушке показалось странным, что дверь и косяк были довольно новыми, из сплошного дубового массива, железные скобы и замки были куплены совсем недавно - прошедшая зима не оставила на них следов ржавчины.
"Дедушка, ты хорошо хранил свой секрет, - прошептала Полина, - и хорошо его запер." Она подошла к одному из окон, ведущих в подвал, и, попыталась заглянуть внутрь, но окна были настолько грязными, что ей ничего не удалось рассмотреть. Окна комнат располагались высоко, так что при всем желании, она не смогла бы заглянуть в дом.
Девушка знала своего деда. Он не стал бы делать ничего, что могло бы повредить им с Павлушей. Жалел он, конечно, больше брата, но любил - любил сильнее ее. Может быть потому, что внешне она немного напоминала бабушку. Со слов Трофима Сергеевича, она была такая же стройная, прямодушная, уравновешенная, с такими же темными кудрявыми волосами. Вот только у бабушки они были заплетены в косу, а у Полины вьются настоящей шапкой блестящих непокорных завитушек, и глаза, дедушка часто рассматривал глаза внучки и видел тот же взгляд, сильный, спокойный, изучающий, все тот же красивый взгляд темно-серых глаз. Ни бабушку, ни мать, ни отца Полина не помнила, не знала даже, видела ли она их когда-нибудь.
Дом... У подвального окошка Поля вновь закрыла глаза и всей грудью вздохнула, свежий весенний воздух. Ветерок принес откуда-то неприятный запах, тревожащий странные мысли в голове у девушки. Внезапно она поняла, что единственным ее воспоминанием о матери является сон - это не могло быть явью - о том, как открывается дверь погреба и оттуда горят страшные, безумные темно-серые глаза и слышится душераздирающий крик, переходящий в вой: "Ребенок!.. Мой ребенок!.." Маленькая девочка в ужасе бросается назад, ее подхватывают чьи-то руки и уносят прочь. Последнее, что она слышит - это лязг железных цепей, удерживающих полуоткрытую крышку погреба, перед ней мелькает голубой узор обоев (цветы и птицы), и все. У детей с богатым воображением часто бывают такие безумные сны; странно, что она больше ничего не помнит из своего раннего детства. Полине часто казалось, что она помнит гораздо больше, но какая-то крепкая стена внутри отгораживала ее от этих воспоминаний. Она очень редко ощущала в себе эту стену, не говоря уж о том, чтобы прикоснуться к ней или постучать в нее рукой.
- Полина! Полина! - возгласы брата, идущие откуда-то из-за дома, вырвали ее из дремы. - Иди сюда!
- Вы где? - отозвалась она.
- Да здесь, иди от двери налево.
Стараясь не наступить на "рояльные" бутылки, Полина побежала на крик. За домом в зарослях вишневых деревьев копошился Павлуша, вытаскивая полу засыпанную землей широкую доску.
- Тут даже сад был, - с неопределенным выражением в голосе сказала помогавшая ему Наталья.
- Теперь это уже не сад, а чаща какая-то, - запыхавшись, отозвался Павел. - Но деревья тут очень кстати. Поля, ты только посмотри, как овраг близко.
Действительно, с этой стороны дома овраг подступился к нему вплотную. Небольшая полоска разросшегося вишенника - вот и все, что отделяло постройку от крутого обрыва.
- Другие дома вроде подальше от оврага стоят. Посмотрите, какой он глубокий. Такое ощущение, что стоишь на краю пропасти, - заглянула вниз Полина. - А дальше уже Волга.
- Ты брату-то помоги, красавица, - напомнила ей золовка.
Втроем они кое-как выковыряли из земли доску и подтащили ее к двери дома. Поднявшись по шаткой опоре, Павел без труда открыл все замки и распахнул дверь. Заглянув внутрь, он присвистнул.
- Ну, что там? - спросила Наталья.
- Залезайте, посмотрите, - протянул он руку женщинам.
По интонации его голоса Полина сразу поняла, что в доме ничего хорошего их не ожидает. Глаза брата и сестры встретились - Павел лишь слегка качнул головой. Раздраженно выдохнув воздух, Полина решительно взобралась по доске и встала на пороге рядом с Павлом.
То, что она увидела внутри, сразило ее в самое сердце. Она не надеялась на дедушкино наследство, точнее, не позволяла себе надеяться, но о том, что в завещании именно она была названа единственной наследницей, Полина не забывала ни на минуту. Она знала, что при всех планах Натальи последнее слово останется за ней - и теперь она увидела, что такое ее собственность метражом в двести квадратных метров.
Это была даже не разруха - это было просто НИЧТО. Все внутри было разгромлено, уничтожено, изломано, загажено, словно интерьер дома послужил местом схватки неведомых исполинов. Да, документы безусловно не врали. Если снаружи дом выглядел большим, то внутри он оказался просто необъятным. Сколько здесь было комнат, теперь трудно было сказать - везде, куда не падал глаз, открывались темные дверные проемы, но многие перегородки между внутренними помещениями были разобраны или разрушены действием времени и сочащейся сквозь худую кровлю водой. Потолок почти везде отсутствовал, и темная далекая крыша превращала огромное помещение в настоящий храм мрака. Половиц не было, и пока Павел поднимал жену, Полина спрыгнула вниз, на утоптанную каменистую землю.
- Неплохо, очень даже неплохо, - оценила обстановку Наталья. - Ремонт мы тебе сделать поможем, обои поклеим, покрасим кое-где. Надо посмотреть, где здесь комната посуше.
В запустении дома слова ее прозвучали неестественно громко.
- А что, ты сама раздумала сюда переезжать? Давай, махнемся не глядя, - резко бросила ей снизу Полина.
- Ты что же, девочка моя, на это рассчитывала? Не забывай, что у меня дети. Хватит того, что я вас со старым хрычом столько времени терпела.
- Это ты не забывай, что квартира была дедушкина.
- Вот именно - была. А стала моя. И тебя я в ней ни дня больше не потерплю. Старик сам знал, что делал, когда тебе эту... - она огляделась, не находя нужных слов, - ...мансарду оставлял. Вот и живи здесь.
- Наташ, ну что ты несешь? Сама видишь, что здесь творится, - примиряющее заметил Павел. - Ты то, Полинка, что завелась. Никто тебя от нас не гонит.
- Вот тебя-то я и не спросила, - оборвала его жена. - Хочешь, живите здесь на пару. Места хватит, наследнички.
И она подтолкнула Павла вниз, к сестре.
- Давай, Полина, оглядимся. Все равно с домом что-нибудь делать придется, продавать или я уж не знаю.., - сказал он, спрыгнув.
- Да-да, придется, только не продавать, а жить ей здесь придется. Я тебя, хамку, домой не пущу, - отозвалась на его слова Наталья.
Полина с трудом удержалась от ответной реплики, не желая продолжать перебранку. Злоба на золовку закипела в ней так сильно, что она была готова сделать с ней что-нибудь страшное, одним прыжком взлететь вверх на порог и разнести этой дряни башку, полюбоваться наконец на ее растекающиеся, как сопли, мозги. Из горла Полины вырвалось короткое, еле слышимое рычание, она слегка пригнулась, словно готовясь к рывку, и глаза ее заблестели.
- Пойдем, сестренка, - Павел положил ей руку на талию, увлекая вглубь дома. - Не обращай внимания на Наташку. Ну ты же ее знаешь. Придет в себя - помиритесь.
Опомнившись, Полина тряхнула головой. Состояние агрессии прошло, оставив за собой легкое покалывание в мышцах. У нее и раньше бывали такие приступы бешенства, а вот у брата никогда. Что и говорить, иногда Наташка говорила чистую правду - он был настоящей тряпкой.
Продвигаясь по бывшему коридору, они мельком заглядывали в попадающиеся на пути комнаты. Везде было одно и тоже - сор, тряпки, гнилая солома, продырявленные ветхие тюфячки на полу, кроличьи хвостики и лапки, обрывки пуха, носимые сквозняками. В одном месте им даже попались полностью покрытые ржавчиной напольные весы для взвешивания шкур.
- А ведь хороший дом был когда-то. Здесь семьи четыре запросто бы уместились. Откуда у деда такой домище? - Павел пытался сдвинуть приржавевшую гирьку весов. Девушке показалось, что его голос звучит ненатурально, будто он разыгрывает перед ней удивление, а на самом деле уже не раз бывал в этом месте.
- Паш, я одного не пойму, зачем он завел здесь весь этот зверинец? - спросила она совсем не о том, о чем хотела.
- Дед сдал дом под заготконтору. Под жилье его никто не стал бы использовать. А потребкоопсоюзу просторы подошли.
- Пусть стоял бы пустой, - пожала плечами Полина.
- Бревенчатый дом без людей очень быстро ветшает.
- Да, так он сохранился гораздо лучше, - согласилась девушка, иронично приподняв бровь. - Смотри, единственная крепкая дверь во всей этой халупе.
Дверь прямо перед ними действительно казалась лучше, чем все остальные. Отворив ее, они попали в большую комнату, двумя окнами выходящую на овраг и заросли вишни перед ним. В пыльном помещении стоял старый платяной шкаф с двумя резными ягодами на дверке, грязный ободранный диван и письменный стол.
- Надо же, тут и пол, и потолок не разворотили. Поль, интересно, а что в шкафу? - еще более фальшивым голосом, чем до этого, сказал мужчина. - Ты посмотри, столик - дед тут дежурства нес, что-ли? Простынка, подушка, чайник, все, как полагается. Где он воду только кипятил?
- В углу около шкафа дровяная печурка с плитой, - задумчиво сказала Полина.
- А ты когда успела заметить?
- Как здесь темно, - прошептала Полина, проводя рукой по стеклу, - все закрывают эти проклятые деревья.
- Может, это сюда дед частенько отлучался?
- Зачем? - пожала она плечами.
- Не знаю. Газетки почитать. Чайку попить. От Натальи, в конце концов, отдохнуть. Я бы и сам, знаешь ли, иногда не отказался.
- Да, газетки он тут читал. - выдвинула она один из ящиков письменного стола. - Только почему-то старые. - Она посмотрела дату. - Точнее, за 86 год.
- У нас в этом году Андрюшка родился.
- Точно. Павлик, а мне здесь нравится.
- Ты только Наталье об этом не говори.
- А я уже слышала, - уверил его голос жены. - Согласись, здесь жить можно. Пол, потолок, плита - все что нужно. Кровать и постель мы ей дадим, вполне можно устроиться.
Полина слышала их голоса словно сквозь толщу воды. Она была рада, что Павел не обратил внимание, на то, как она сразу нашла дровяную плиту в углу. Нет, она не заметила ее, когда вошла в комнату, но только лишь брат задал свой вопрос о чае, она уже знала, где находится печурка. Запустение и ветхость, тлен и разложение, пыль, грязь, заложенные паутиной окна сплелись для нее в завораживающую, дремотную мелодию, заглушившую остальной мир. Полина сомнамбулически вышла за дверь комнаты и пошла в противоположную сторону дома, где они еще не успели побывать.
Срывая рукой липкие плети паутины, она брезгливо морщилась, но уверенно пробиралась вперед. Вскоре вся ее рука оказалась облепленной грязной комковатой пленкой. Полина остановилась и прислушалась. Ноздри ее вздрогнули - она почувствовала вновь тот странноватый дух, услышанный ею еще на улице. Запах доносился откуда-то сбоку. Девушка неуверенно огляделась и повернула налево. Она подошла к одной из комнат, выходящих на ту же сторону, что и комната с диванчиком - к оврагу. Полина стояла у двери - на этот раз заколоченной.


4.
Женщина была такой старой, что сама уже не помнила своего возраста. Ее дочь умерла сорок три года назад, в восемьдесят лет. Внуки были, кажется, еще живы. Сколько им сейчас? Старшему должно быть что-то около семидесяти пяти, девочке - на два года меньше. Они ждали своего наследства всю жизнь, но старуха и не думала умирать. Теперь эстафету примут правнуки. На одного из них она переписала свою квартиру, только вряд ли и он дождется ее смерти. Старуха улыбнулась в ответ своим мыслям.
Держась за железную спинку кровати, она медленно встала и с трудом дошла до середины комнаты. Взгляд ее упал на стенные часы - четыре утра. Каждый вечер она обещала себе, что завтра не будет вставать так рано, полежит подольше, в ее-то годы это давно уже не роскошь, но стоило немного посереть ночному небу, как она просыпалась. Полусогнувшись, старуха побрела на кухню. Уже лет десять ее спина постоянно тупо ныла, не давая распрямиться, но это было единственное, что ее беспокоило.
Старуха никуда не спешила. Постояла около кухонного окна, глядя на пустой двор, достала из холодильника пакет молока, вылила его в алюминиевую кастрюльку для варки каши и поставила на огонь. Дожидаясь, пока вскипит молоко, женщина села за кухонный стол перебирать крупу. Раздвигая ладонями грязное пшено, она методично выбирала пальцами черные и рыжие зернышки. Когда ей долго не удавалось схватить пальцами очередную темную крупинку, она громко ругалась вслух. Старуха жила одна и не стеснялась своих выражений. Все ее родственники жили в других городах, и никого из них она не видела много лет. Одной ей было удобней, так никто не мог увидеть ее тайну. Какой же она была старой! Ее праправнукам было сейчас около двадцати. Того и гляди, они могли пережениться и сделать ее настоящим ископаемым. Сама для себя она решила, что вполне может задержаться в этом мире еще лет на двадцать.
Господи, а почему бы и нет! Как всегда при мысли об этом старая начинала удовлетворенно хихикать. Если бог захочет, она вполне может дожить и до ста пятидесяти, и до двухсот лет, а он вполне может этого захотеть. Однажды он уже дал ей спастись, когда погибло столько молодых, сильных, здоровых мужчин и женщин, даже детей, этих крошек, которым, казалось бы, еще жить и жить. Бог всегда видит свои цели. Женщина прожила уже достаточно долго, чтобы понять, что за все он воздает и наказывает уже в этой жизни, не откладывая воспитательный процесс на потом.
Молоко вот-вот должно было закипеть. Сполоснув крупу несколько раз под краном, женщина перевалила ее в поднимающуюся молочную пену и аккуратно помешала ложкой. Каждое утро, она уж и не помнит сколько десятилетий, женщина варила себе кашу. Самая лучшая пища для старческого желудка, считала она. Ни запоров, ни расстройств, и все благодаря целебному действию зерна. И потом, в злаках столько полезных веществ.
Через некоторое время она, даже не глядя на часы, отставила кастрюльку на край плиты и накрыла дырявым пуховым платком. Крупа была еще чуть-чуть сыроватой, но старуха варила ее именно так. Постоит, попреет в тепле, вберет в себя излишки молока и минут через сорок станет настоящим лакомством.
Самым тяжелым временем в ее жизни был год, когда она родила дочку. Сейчас старуха уже не помнила лица того парня, с которым она познакомилась в Нижнем Новгороде. Может быть, в свой смертный час она и увидит его в последний раз, но сейчас она не помнила даже цвет его волос. Узнав о беременности, его родители дали ей денег на дорогу в Чебоксары... Старуха смотрела перед собой невидящим взглядом. В родной деревне ей не дали бы житья с таким позором. Женщина отчетливо помнила, как стояла на дороге с маленьким свертком в руках. В больнице ей дали две казенные пеленки, поверх них она обмотала дочку своей кофтой и так поехала к дальней родственнице, которая жила в деревне на другом конце Чувашии. Как она довезла Клаву живой? Старуха уже не помнила.
Мысли ее замелькали, перескакивая с одного на другое. Подойдя к окну, женщина стала рассеяно смотреть на улицу. Солнце уже принесло во двор новый июньский день. Прямо под окнами девятиэтажки, в которой она жила, стояла блестящая серая машина. В таких, по мнению старухи, ездили только богатые. Хлопнула подъездная дверь, и во двор вышел мужчина в брезентовой куртке с перекинутым через плечо деревянным ящиком. " Петр из шестнадцатой квартиры на рыбалку отправился" - отметила в своем невидимом блокноте старуха.
Она могла провести у окна целый день, замечая всех входящих и выходящих из подъезда. Этот пост был ее единственным развлечением, но сегодня, в субботу, вряд ли кто-нибудь выйдет на улицу раньше шести.
Вздохнув, старуха отошла от кухонного окна и вернулась в комнату. Все вещи в ее небольшой однокомнатной квартире стояли в строгом порядке, так, как было удобно для нее самой. На стене около кровати - большая вышивка под стеклом, на ней аккуратными ровными стежками изображена девочка с букетом. Возле окна на столе старенький телевизор, налево - шумерлинский шифоньер, ровесник старшего правнука. Кровать украшена выбитыми наволочками и узорчатой простыней, прикрывающей перину. Старуха редко меняла постельное белье, она была такая сухонькая, никогда не потела и ей уже нечем было пачкать свои белоснежные простыни.
Тайна хранилась глубоко на дне сундука, завернутая в несколько тряпок.
Понемногу в большом доме стали просыпаться люди. Старуха поспешила обратно к окну. Мимо тонким ручейком уже текла человеческая жизнь. Из подъезда вышел высокий подтянутый мужчина в костюме и направился к машине. В руке у него щелкнул небольшой предмет, и автомобиль отозвалась протяжным пищанием. Каждый раз, когда пенсионерка наблюдала эту сцену, она считала своим долгом перекреститься. Тайна противоугонки с дистанционным управлением не поддавалась ее пониманию; через минуту машина исчезла со двора.
Она знала, что этот темноволосый, коротко стриженный мужчина работает поваром в новом ресторане "Ночные Чебоксары". Несколько раз они встречались в своем районе. Если это было около дома, повар всегда здоровался, а подальше, где он не мог узнать в маленькой старушке свою соседку, проходил мимо, не обращая на нее внимания. Каждый раз женщина удивлялась - неужели он ее не помнит. А потом спохватывалась, ведь прошло двадцать семь лет. В то время, когда судьба свела их, ему, наверное, было лет десять, может быть, чуть больше. И, конечно же, он все забыл. Все-все, не вспомнит даже, если его специально спросить об этом, не говоря уж о том, чтобы держать в памяти какую-то старуху, одну из семерых выживших тогда.
Ах... старуха в полудреме покачала головой. Странно, что она помнит все так ясно... Темноволосый мальчик на берегу, обхвативший за шею огромного черного зверя, рокот моторов, пронзительные крики молодой женщины: "Мирон! Мирон!"...
Часом раньше все они стояли на палубе. Тревожное воспоминание о молодой женщине, разговаривающей около бортика с мужчиной. Черные, густые волосы, развевающиеся на ветру, красивая, сильная, даже немного грубая фигура, широкие бедра, мускулистые руки. Непонятный огонек в глазах. Она вся была увлечена беседой с малознакомым мужчиной, несомненно пытаясь завлечь его. Старуха поднялась из трюма, чтобы подышать свежим воздухом. Она долго присматривалась к парочке и совсем было собралась подойти и приструнить их, но тут увидела - из расстегнувшейся сумочки бесстыдницы торчит какая-то тряпка. Что было потом? Старуха нахмурилась. Двадцать семь лет прошло. Мальчишке сейчас должно быть за тридцать. Надо же, выглядит моложе. В ее время мужчины старели быстрее. Надо как-нибудь остановить его, спросить, может быть, помнит.
Дверь подъезда скрипнула, и из-за нее выскользнул гибкий растрепанный молодой человек. "Шесть утра", - стала размышлять старушка. - "Опять Ленка полюбовника приглашала. Муж в ночную, вот она и гуляет". Дом казался ей большой деревней, в которой все на виду и можно каждому перемыть косточки.
- Каша-то, - встрепенулась старуха. Вот так всегда, вспоминала прошлое и забыла про завтрак. Она проковыляла к плите и развернула из платка кастрюльку. Ничего, еще теплая. Как же это она тогда Клавочку, в двух пеленках...


5.
Дверь была заколочена накрепко - сверху и снизу ее удерживали здоровенные доски с мощными шляпками глубоко вбитых гвоздей. Полина провела рукой по давно некрашенной поверхности двери, собирая кончиками пальцев грязь и влагу.
"А ты не такой уж и старый, - про себя сказала она дому. - Ты только пытаешься выглядеть таким. Вернее, кто-то хочет тебя таким сделать. Чтобы никто здесь не жил, чтобы никто даже близко не подходил к такой развалине. Когда ты был построен? В 46, 47 годах? Дома не стареют так быстро. Что же здесь произошло? Как ты стал принадлежать моему дедушке?.. А?.. Молчишь?"
Она приникла ухом к запертой двери и прислушалась. Далеко в глубине неведомой комнаты что-то глухо упало на мягкую пыльную землю. Полина вздрогнула и отпрянула от двери. Словно очнувшись, она посмотрела на свои испачканные руки и, оглядываясь, быстро пошла прочь.
Брат стоял все в той же комнате, вертя кран простенького умывальника, из которого шипящей струйкой лилась водопроводная вода.
- Ты посмотри, даже вода есть, - сказал он, заметив вернувшуюся сестру. Когда он говорил с ней таким особенным тихим голосом, Полина знала, что брат в очередной раз собирается чем-то пожертвовать.
- Где Наталья?
- Поехала домой. Поля... - замялся он, - я даже не знаю, как тебе это сказать...
- Паша, ты помнишь этот дом? - перебила его сестра.
- ...может, тебе действительно пожить здесь хотя бы это лето?
- Паша! - окликнула она его, начиная злиться. - Я спросила тебя, помнишь ли ты этот дом?
- Что? Что ты сказала? - наконец оторвался он от умывальника. И вновь Полина все поняла по его взгляду, голосу. Брат уже давно расслышал ее вопрос.
- Ты помнишь! - догадалась она. - Мне кажется, что и я помню, но ты должен помнить больше. Ты старше на пять лет. Паша, ты знал, что у деда есть дом?
Какое-то время он молчал.
- Знал. Я очень хорошо его помню. Более того, сейчас ты просто упадешь. - он обошел вокруг сестры, словно балансируя на некоей грани. - Мы даже жили здесь, все вместе, мама, дедушка и я.
Глаза Полины расширились.
- Пашка, ты врешь! Ты никогда мне этого не говорил!
- А разве мы с тобой когда-нибудь говорили про наше детство? По-моему, эта тема всегда была под запретом. Разве мы когда-нибудь вспоминали мать? Пытались выяснить про нашего отца? Почему и у тебя, и у меня фамилия дедушки? Ведь у него с дочерью фамилии должны быть разные. И, наконец, где похоронена наша мать, если, конечно, она на самом деле мертва.
- В каком смысле? - прошептала Полина.
- В самом прямом. Наталья кое-что перевела мне из предсмертного дедушкиного бреда. Так вот, он пытался сказать, что она не умерла, она просто крепко спала все эти годы. И теперь, кажется, собирается проснуться. Только вот нам желательно в это время держаться от нее подальше, потому что наша родительница... как бы тебе это сказать... не совсем человек.
- Паша, - обрела былую уверенность Полина. Они вновь играли заученные уже назубок роли - она, младшая, но властная, достаточно легко манипулирующая им, слабым и безвольным. - Ты сам дал определение всем этим дедушкиным словам - предсмертный бред. Или Наталья твоя все придумала. Могло такое быть? Ведь могло?
 Она посмотрела ему прямо в глаза.
- Могло, - покорился он, успокаиваясь.
- Вы с дедушкой на самом деле здесь жили? - спустя некоторое время спросила она.
- Да. Не помню, как долго, может быть, три или четыре года, до тех пор, пока мне не исполнилось пять.
- И ты помнишь маму? - с преувеличенным равнодушием поинтересовалась Полина.
- Не то чтобы я помню, как она выглядела, скорее, только связанные с ней ощущения. Иногда в голове звучит ее смех, то, как она называла меня " маленьким ягненочком". И еще тепло, исходящее от нее. Чувство безопасности. Это было... так приятно. Пожалуй, Поля, лучше нам это не вспоминать.
Он попытался обнять ее, но девушка решительно отстранилась. У нее тоже были воспоминания о матери - свои.
- Паша, почему раньше мы никогда не говорили о своих родителях? Ведь не спроста же это. Боже мой, столько вопросов, - сжав голову, она села на диван. - Мне кажется, что все ответы здесь, в этом доме. Поэтому я остаюсь.
- Я не думал, что ты это серьезно.
- Пять минут назад ты, кажется, считал по-другому. У тебя есть деньги?
- Вот, сейчас посмотрю, - Павел торопливо порылся в карманах и извлек несколько смятых купюр.
- О, вам доверяют такие суммы! - изумилась Полина. - Как это могло случиться?
- Остались от похорон, когда продукты покупал.
- Тебя не заставили отчитаться?!
- Это еще впереди, - махнул он рукой. - Тем более, здесь немного.
- Хорошо. Сейчас ты сходишь в гастроном, мы мимо него проходили, по Ивана Франко, купишь мне хлеб, чай, макароны, немного колбасы, масла, в общем, ты мужик хозяйственный, сам посмотришь.
- Поль, ты че, действительно здесь останешься? Ты что же, это... того...
- И не это, и не того, - шутливо пихнула она его кулаком. - А пока мадам ушла, может, мы помнем этот старый диванчик?
Девушка с деланной страстностью схватила брата за талию и неожиданно покорно ткнулась ему в грудь кудрявой головой.
- Ты не переживай. Еду ты сейчас мне купишь, постельное белье здесь есть. Чайники-кастрюльки на подоконнике стоят. Вода - ты только представь себе это чудо цивилизации - сама по трубам бежит. Телевизор мне не нужен. Я вот... о! я газетки почитаю. Паш, ты же понимаешь, мне сегодня обратной дороги нет. Может быть и зря я с Наташкой сцепилась, но на порог она меня точно не пустит. Что она решила отдать мне из семейного имущества?
- Кровать, - помолчав, начал вспоминать Павел, - м...м... ну там посуду какую-то, стул, занавески.
- Кровать - это логично, - согласилась Полина, - как я понимаю, мне отсюда теперь одна дорога: замуж выйти. И кровать в таком деле жизненно необходима.
- Ты уж постарайся сделать это до холодов, - посоветовал брат.
- Я уж постараюсь, - подтолкнула она его к выходу.
- А как ты будешь запираться изнутри? - крикнул он уже из коридора.
- Ты полагаешь, женихи косяком пойдут? Там на двери две скобы есть. Вложу в них какую-нибудь доску.
Хлопнула входная дверь. Полина устало опустилась на диванчик. Улыбка медленно сползла с ее лица. "Что я наделала?" - звучала в голове одна и та же мысль. - "Что теперь будет?" Ее не так страшила убогость окружающей обстановки, как уже надвигающееся ОДИНОЧЕСТВО, к которому скоро присоединится ночь.
- Ничего страшного, - дрожащим голосом сказала она вслух. - Мне здесь нечего бояться.
С грохотом Полина вытащила все три ящика письменного стола, знакомясь с его содержимым. Ничего, кроме старых газет, там не было. Дед, наверное, использовал их на растопку. Пожелтевшие листки с неясными фотографиями, местный "Молодой Коммунист" за 86 год. Взяв верхнюю газету, Полина раскрыла ее наугад.
Заголовок вверху седьмой страницы: "Национальная культура, проблемы и суждения." Зевнув, Полина даже не задержала взгляд на статьях ниже - как и любая другая молодая девушка, она не ощущала своей национальности. Перевернула лист и тут увидела на полях газеты написанные знакомым почерком неровные строчки. Это были какие-то адреса; и зачем они только деду понадобились? Они размещались столбцом возле заметки под названием "Секреты застойного времени". Полина покачала головой. Неудивительно, что этой газеты уже нет, одни заголовки чего стоят. Что же за тайна была скрыта от города в "застойные времена"?
"СТРАХ СКАЗАТЬ ПРАВДУ пропитал нашу жизнь до корней волос, и даже в атмосфере гласности и полной открытости наши трепетные души еще чего-то боятся, а чего? Наверное, пока не создано правовое государство и не гарантирована социальная справедливость, этот страх будет существовать. Собирая материалы трагедии, я сталкивался с ним повсюду: люди боятся говорить."
(В том-то вся и беда - отвлеклась от текста Полина - иметь трепетную, как здесь написано, душу. Выживают алчные, сильные, глупые. А таких вот как ты, мать, вышвыривают из дома с узлом носильных вещей.)
" В тот день на набережной реки Волги собралось множество людей. Очевидцы рассказывают, что народу было битком - от старой городской больницы до текстильного комбината. Не из праздного любопытства они собрались тогда, слух об аварии на реке разошелся в городе молниеносно. Люди хотели узнать правду. Говорили, что пассажирский трамвайчик столкнулся с баржою. Набережную реки оцепила милиция и, по словам свидетелей, никого к реке не подпускала, узнать что-либо существенное представлялось маловероятным."
Девушке показалось, что в статье говорится о событии, произошедшем не во времена написания материала, а гораздо раньше. Взгляд заскользил по странице и остановился на дате страшной трагедии - 1968 год.
" Первый человек, с которым я говорил, рассказал:
- Шел трамвайчик с той стороны. Я в то время был на дежурстве. Он уже приближался к причалу, вдруг исчез из глаз. Сразу выехало два спасательных катера. Был тогда сильный шторм, ветер - низовой. Я думал, что полутораметровые волны перевернут наш катер. Всех, кто еще плавал на поверхности, мы спасли. С нами же выехали катера с электроаппаратного завода. Один мальчик вплавь добрался до берега сам.
- Рассказывали, что трамвайчик столкнулся с баржою, как это произошло?
- Была не баржа - самоходка, ударила в левое плечо носовой части. Потом трамвайчик вытаскивали ночью, чтобы не беспокоить людей. Подняли его краном..."
Она дочитала статью до конца. Чьи адреса были записаны рядом на полях? Может быть, какие-нибудь дедушкины знакомые, которым он хотел отправить открытки на Новый Год... Она закрыла газету, и тут из нее вылетел листочек с рукописным текстом, белым голубем скользнувший вниз. Девушка подняла его с пола. Это были стихи, переписанные откуда-то все тем же знакомым почерком.
ТЕНИ
восхода
краски
не нужны им
для них
ни дня
ни ночи
нет
у них -
свое
время
у них -
свое
племя
заботы
у них
иные
в стране теней
свет - ночь
ночь - свет.
 ТУРКАЙ.

Павел напомнил о себе легким стуком в косяк открытой двери.
- Читаешь? - спросил он. - Есть что-нибудь интересное?
- Нет, ничего, - она кинула газеты обратно в стол. - Ты что купил?
Он положил на диван рядом с ней довольно увесистый пакет.
- Посмотри, тут в самом верху должны быть лампочки.
- Здорово, что ты догадался.
Они оба одновременно подняли головы к потолку. Патрон с электрической лампочкой был. Пощелкав выключателем на стене, Павел убедился, что с электричеством все в порядке.
- Ничего, пригодятся. Тут вот что еще! - Он извлек из пакета небольшой сверток. - Повесишь на окно, зацепишь на какие-нибудь гвоздики, пока занавески не привезем.
- Да тут вишни так разраслись, при всем желании с улицы до окна не доберешься.
- Все равно, повесь, так будет лучше.
Она развернула сверток - это была обыкновенная хозяйственная клеенка.
- Пашка, ты извращенец. А поесть что взял?
- Все, что просила. Хлеб, тушенка, колбаса, макароны, бутылка растительного масла...
Откуда-то из глубины дома вновь донесся приглушенный, но все же ясно различимый звук - как будто деревянной палкой ударили о пыльную, мягкую поверхность. Павел замер, прервавшись на полуслове.
- Да это ничего, какая-нибудь доска упала, - не моргнув глазом, успокоила его Полина. - Ну давай, выкладывай дальше. Водки случаем не взял?
- Поль, ты уверена, что хочешь здесь остаться?
- Я уверена, что не хочу возвращаться в вашу квартиру - теперь, кажется, считается, что она ваша? Когда ты вещи привезешь и кровать?
- Никогда не привезу. Поговорю еще раз с Натальей, должна же она понять, что ты тут жить не сможешь.
- Да твоя Наталья туда уже детские кресла-кровати наверняка перетащила. Значит, завтра привезешь. А теперь давай, топай. Уматывай, говорю! Дай насладиться правами собственника, - и она развалилась на диванчике. - Паш, ты не помнишь, когда вы здесь жили, чья это была комната?
Он задумался.
- Так, она у нас окнами выходит на овраг. Кажется, моя. Не уверен, но я вроде помню, что моя детская была где-то здесь.
- Ага, а дальше по коридору?
- Так, так дальше... Не могу вспомнить. Дедушкина комната была напротив, сейчас там все разрушено. Где-то была и библиотека, огромная, как мне казалось, книги стояли от пола до потолка. Была и кухня, но вот ...
- Ты там за ночь постарайся что-нибудь вспомнить, завтра расскажешь. А теперь тебе действительно пора уходить.
Неуверенно посмотрев на сестру, Павел еще немного помедлил.
- Может быть, я тебе повешу клеенку?
- Иди, Пашка, тебя уже твоя мегера заждалась. Я сама. Ну?
Подталкивая брата сзади двумя руками в спину, Полина довела его до входной двери, и, не давая опомниться, выпроводила наружу. Слышно было, как он сбегал по прислоненной доске. Запирать изнутри дверь Полина не стала. "Что, если потребуется срочно уносить отсюда ноги? Что, если мои предчувствия? ... Что, если ты просто возьмешь себя в руки?" - одернула она себя. Мысленно она представила себе этот приказ в виде монументальной красной надписи, возведенной на фоне ее смятенного сознания. Постепенно тревожные ощущения стали проходить. Она вернулась и заложила дверь доской.
Теперь, пока еще в окна светило солнце - вечернее солнце, собирающееся вот-вот закатиться - Полина еще раз прошлась по дому. Присматриваясь, она обнаружила много новых, упущенных при беглом осмотре деталей. Перегородки между комнатами были не разобраны, а действительно разбиты в щепы. Дотронувшись до оскалившейся древесины, торчащей из стены, Полина попыталась представить себе, какой таран прошелся по комнатам дома. Из окон, выходящих в сторону улицы, были видны красные кирпичные склады комбината. Закат окрасил их в странно-таинственные оттенки розового и коричневого, наградил изломанными глубокими тенями, придав им сходство с печальными горными отрогами. Прямо через дорогу, за высокой металлической оградой теснились развесистые деревья старого парка.
Пробираясь по дому, Полина изредка натыкалась на вещи, которые могли быть - ей так хотелось думать - свидетелями когда-то протекавшей здесь семейной жизни. В одном из закоулков валялся обшарпанный венский стул с изящно изогнутой спинкой, в другом тускло мелькнула голубым матовым боком фаянсовая кружка без ручки. Из-под ржавых напольных весов торчал обрывок истлевшей тряпки; со смутным чувством узнавания Полина наклонилась и попыталась вытащить ветошь, прижатую гротескным пресс-папье. Обрывок, оказавшийся у нее в руке, едва не распался в тлен, но она все-же различила на нем рисунок ткани - парные вишенки в розовых кружочках на бывшем когда-то белом фоне.
Вечерние сумерки почти внезапно проникли в комнату. Шаги Полины по земляному полу стали тихими, почти кошачьими. Ей хотелось осмотреть весь дом, но чем больше сгущалась темнота, тем труднее становилось рассматривать валяющиеся везде в беспорядке предметы. Собирая по дороге обломки досок и крупные щепки, она вернулась в свою комнату. Включив свет, девушка первым делом принялась готовить себе ужин. Печурка разгоралась быстро; она уже было собралась подбросить в пламя и старые газетки, но в последнюю минуту передумала. Деревяшки занялись и без того быстро. Поставив на плиту чайник с водой, она уселась на диван.
Громкое потрескивание, доносившееся из-за печной двери, делало обстановку почти уютной. Мешал только яркий электрический свет, но через некоторое время Полина перестала обращать на него внимание.
Вишни, столпившиеся у окна, блестящая полоска реки, алый отсвет падающего солнца - с каждой минутой все детали этой картины стирались, погружаясь в ночной мрак, и вскоре четырехугольник окна задернулся сплошной чернотой.
Она взяла из ящика следующую газету. На третьей странице кто-то обвел ручкой статью под названием "Память предков". Она начала читать ее без интереса, но через несколько строчек нахмурилась и приблизила к лицу газетный лист, боясь пропустить хотя бы слово. В газете напечатали предание, записанное некоей А.А.Фукс в 30-х годах 19 века.
"... Я очень рада, что узнала о Чебоксарах легенду. До построения города жили в этом месте два главные чувашские йомзи - Чебак и Сар. Где теперь находиться соборная церковь, там была пребольшая киреметь, в которой жил Чебак. Сар жил также в киремети, где теперь построена Владимирская пустынь. Чуваши говорят, что когда русские начали строиться, то поднялась ужасная буря, гром, молния, дождь, град. Ветром ломало деревья в киремети, и обитавший в ней злой дух со свистом и криком вылетел из нее."
- Киреметь - это же языческая церковь, - прошептала Полина. - Введенский собор построен на таком месте?
Она хорошо знала главный городской храм, а вот название Владимирской пустыни было незнакомым. Может быть, это вошло в зону затопления.
На улице поднялся ветер. Встревоженные вишни сначала робко трогали оконное стекло тонкими нежными прутиками, а через какое-то время забарабанили, забушевали под рывками ветра, стремясь прорваться внутрь. Полина насыпала в фаянсовый чайник заварки, плеснула туда кипятку и дала напитку настояться. Налив чай в кружку, она отломила кусок батона и задумалась. Прочитанные ею заметки казались детской игрой из кусочков картона, никак не желавшей сложиться в цельную картину. Доев, Полина завернулась в одеяло и с ногами примостилась на диванчике.
Вопли ветра за окном сливались с шумом начавшегося ливня. "Опять дождь, как и вчера", - подумала Полина, покачивая головой. Легкая дремота начала сковывать ее тело. Встав, она выключила свет и легла обратно как была, в одежде. Свернувшись калачиком, Поля забылась в животном, чутком сне, продолжая слушать монотонную дробь дождя по железной крыше, тревогу рассерженных кустов под окном, разрывы маленьких угольков в остывающей печурке.
Внезапно ко всем этим звукам прибавился новый, идущий уже из глубины дома. Несколько минут Полина вслушивалась в него, замерев, как зверь на мушке охотника. Звук напомнил ей удары сырой глины о гроб деда, но был более монотонный, отрывистый. Сердце ее наполнилось ужасом, когда еще через какое-то время она поняла, что звук становится громче. Он или приближался, или просто усилился. Вскочив, она изо всех сил вцепилась в ручку дивана, боясь опустить ноги на пол.
Теперь уже настоящий грохот сотрясал стены заброшенного дома. Перед ее глазами ходуном задвигалась печка, ей казалось, что она видит, как по отдельности трясутся складывающие ее кирпичи. Кружка и фаянсовый чайник, запрыгав на столе, двигались к его краю, пока наконец не свалились на пол. В раковине танцевала забытая металлическая ложка. Рама окна с пронзительным скрипом изогнулась, в нем заскрежетали обломки лопнувшего стекла. Мерно начал раскачиваться диван, на котором окаменела перепуганная девушка. Грохот стал закладывать уши.
С визгом Полина вскочила со своего места и метнулась в коридор. Обхватив голову руками, продолжая кричать, она неслась вглубь дома, не разбирая дороги. Из-за заколоченной двери в конце коридора сочился яркий фосфоресцирующий свет. Оглушительные удары, сотрясающие все здание, доносились именно оттуда. Вопя и истерично топая ногами, Полина безумно закружилась около двери. Разум оставил ее. Протянув руку, девушка схватилась за дверную ручку и потянула ее на себя. Словно в замедленной киносъемке, дверь подалась и пошла вперед. Она открывалась! Вместе со всеми удерживающими ее досками, в один момент выдернувшими из стены длинные блестящие гвозди, дверь разевала пасть, приглашая Полину ознакомиться со своим содержимым. "Иди, иди", - рвался ветер за стенами дома, пытаясь проникнуть внутрь и подтолкнуть ее вперед. "Иди!" - скрипела дверь, пропуская в коридор все больше мертвенного сияния. Уже не крича, а только хрипя, Поля, как марионетка, шагнула за порог комнаты. Половицы насмешливо заскрипели у нее под ногами. Ветер захохотал и с удвоенной силой бросился терзать вишневые деревья, всей тяжестью своих веток навалившиеся на окна. Нетерпеливые зрители, они ждали окончания акта. Глянув под ноги, Полина с ужасом увидела, как при каждом ее шаге из под половиц сочится наружу выдавливаемая ее тяжестью гнойная масса, полная червей и зловонной слизи. Глаза девушки остекленели; изо рта полилась тягучая слюна. Странная слабость охватила ее тело и она упала на четвереньки. Прямо перед ее лицом приоткрылась черная щель погреба, глухо звякнули цепи, и это было последним воспоминанием Полины в ту ночь.
Укрывшись с головой одеялом, она беспокойно заворочалась на выпирающих пружинах старого дивана... За окном, прижавшись к стеклу, стоял и смотрел на нее продрогший от ветра и дождя Павел.


6.
Вот так у дома появился хозяин - точнее, хозяйка. Наблюдательные старушки, идущие с Комбината на Энергетиков, заметили, что с окон дома сняли почти все ставни, протертые окна заблестели на солнце и из высокой трубы иногда вьется легкий дымок растопленной печи. "Видать, купил кто-то," - решили они, обсудив между собой эти подробности.
Собственно говоря, вся история начинается с того момента, как в один из дней двумя неделями позже своего принудительного новоселья Полина вышла из дома, заперла за собой дверь, сбежала вниз по наскоро сколоченному крыльцу и пошла куда-то в направлении ДК Хузангая.
За прошедшее время она сильно изменилась. Немного отросли волосы, пышными завитками падающие ей на плечи, но главное - она сильно похудела. Теперь на вид ей можно было дать никак не больше пятнадцати. Глаза ее лихорадочно блестели. Честно говоря, блеск этот происходил от того, что она уже забыла, когда в последний раз нормально питалась. Иногда за весь день единственным блюдом в ее меню была картошка, сваренная с серде или ошпаренная крапива с солью. В сладких снах ей снилось поджаренное мясо, она мечтала о куске вареной колбасы и яичнице. На работе зарплату не давали и не похоже было, что в ближайшее время собирались это сделать. Пашка помочь ничем не мог - мегера забирала у него все деньги до копейки. В общем, Полина оказалась в наихудшем положении одинокой молодой девушки.
Все, что у нее было, она потратила на то, чтобы подлатать дом, где сама, где с помощью поллитра, но деревянный монстр ветшал гораздо быстрее, чем она его чинила. С работы Полина принесла баночку желтой краски, которую они использовали для станков, и покрасила рамы в своей комнате, но буквально на следующий же день из-под желтого покрытия поползли разводы гниющей древесины. Также разрушились и ее надежды на огород. Девушка вскопала несколько грядок и посеяла там морковку, свеклу и кое-какую зелень, но так и не дождалась всходов. Слишком много здесь было вишен - они заглушали все вокруг своей тенью. Все ее состояние заключалось в этой старой громадине - и она не знала, как сделать ее пригодной для жилья. Шанс выжить появился внезапно...
Покинув дом, через какое-то время девушка повернула на Текстильщиков и неторопливо пошла по тротуару, вглядываясь в невысокие двухэтажные строения, стоявшие в глубине между домами. Совсем недавно это были детские садики и ясли, но когда хлопчато-бумажный комбинат стал не в состоянии финансировать эти учереждения, их скупили различные коммерческие структуры и перестроили для своих нужд. Теперь возле одного из них постоянно стояли бронированные инкасаторские машины с зеленой полосой на боку, другой разделили на офисы, а третий... вот туда-то она и шла.
Возле него еще стояли кирпичные летние веранды, и вообще, внешне этот детский сад совсем не изменился. Разве что окна были какие-то странные, белесые, словно слепые. Подойдя поближе, Полина поняла, что изнутри они заложены белым пластиком, пропускавшим в помещение дневной свет, но не позволявшим посторонним что-нибудь увидеть внутри. Около двери на стене висело переговорное устройство, и девушка не сомневалась, что где-то здесь есть и глазок видеокамеры. Ниже микрофона выделялась красная кнопка и табличка: "Нажмите и сообщите цель своего прихода".
Немного замявшись, девушка минуты две постояла у входа, не решаясь нажать на кнопку и тем самым отрезать для себя пути к отступлению. Но, подумав, она поняла, что ее уже наверняка заметили, да и уйти, не выяснив все до конца, было бы глупо. Ей так нужны были деньги. Она решительно нажала на кнопку и, почти коснувшись губами микрофона, сказала в него:
- Номер 139, на консультацию.
- Входите, - немедленно раздался механически-обезличенный ответ. Щелкнуло несколько автоматических дверный замков, и дверь перед ней раскрылась. Она вошла.
Стараясь не особенно глазеть по сторонам, девушка медленно пошла вперед по узкому облицованному белыми плитками коридору. Внутри в бывшем садике все просто сияло чистотой; приятно пахло каким-то антисептиком. В коридоре не было никакой мебели, никаких кожанных кушеточек, никаких кресел, никаких стеклянных шкафов; на стенах не висели научно-популярные плакаты и стенгазеты, выпущенные коллективом. Все было тихо и стерильно. Полина не ошиблась - окна действительно были забраны каким-то белым переливчатым материалом, достаточно прозрачным с внутренней стороны. Значит, ее действительно могли видеть и наверняка видели. Что ж... в конце концов, она недолго размышляла, прежде чем войти.
Тут послышались чьи-то шаги, и из-за поворота вышла высокая статная женщина в белом халате.
- Это вы говорили сейчас по приемнику? - приветливо улыбнулась она девушке.
Полина заозиралась, ища, кто бы это мог быть еще, но никого не увидела.
- Да, я. Мне дали ваш адрес на бирже труда и сказали, что вы предлагаете высокооплачиваемую работу.
- Вы действительно круглая сирота?
- Да, - кивнула головой Полина. Про брата она сочла возможным умолчать.
- Пройдемте к доктору, - продолжая улыбаться, сказала медсестра, приглашающе показывая рукой дальше по коридору и пропуская девушку впереди себя.
Они прошли несколько закрытых белых дверей. Постучавшись, женщина в белом ввела Полину в большой светлый кабинет, залитый белым светом из окна. На противоположном конце помещения за столом сидел смуглый мужчина лет тридцати - тридцати пяти, тоже весь в белом.
- Номер 139? Проходите, садитесь. Инна, вы свободны, - отпустил он сотрудницу. Полина, пожав плечами, села в кресло, стоявшее напротив стола.
- Вы желаете сохранить анонимность или мы можем познакомиться? - спросил ее врач. "Симпатичный, прямо как с рекламы Кэмела, - отметила про себя посетительница, - и небритость ему идет". Впрочем, это мало взволновало ее. Полина почему-то была довольно равнодушна к противоположному полу.
- А что, это может мне понадобиться - сохранение анонимности? Работа будет связана с ... чем-то неприличным?
- Нет, что вы, - улыбнулся симпатичный врач. - Это не будет иметь ничего общего с сексом или что там вы имели в виду под словом "неприличное". Но если вы хотите, то можете не называть свое имя. Я же представлюсь. Меня зовут Анатолий Борисович, я руководитель и главный консультант крупного медицинского проекта, начатого в вашем городе. Средства на него выделило правительство, и оно очень заинтересовано в скорейшем получении результатов...
- Ну наверно, раз даже деньги дали.
- ...Думаю, что не будет нескромным сказать, что наша работа важна для блага всего человечества. Надеюсь, я хоть немного удовлетворил ваше любопытство?
- Меня зовут Полина, - сказала девушка, откидываясь в кресле. - Это мое настоящее имя. Как-то неудобно, когда тебя называют "номер 139". Создается странное ощущение, - и она бросила короткий взгляд на врача, - что ты в концлагере на перекличке. Любопытства вы моего не удовлетворили, потому что не ответили на два важных вопроса. Первое, сколько мне заплатят, и второе, что мне надо будет за это делать. Ах, да, и еще одно - сколько времени на это потребуется. Что касается пользы для человечества, то... - Полина подняла глаза к потолку, ища на нем нужные слова, - это для меня не имеет никакого значения. После меня, если вы знаете, хоть потоп.
- Вот как, - удивился Анатолий Борисович, - а вы не теряетесь.
- Да, я такая, - подтвердила Полина.
- Итак, для начала выясним, что вам сказали на бирже труда.
- Ну что... как было дело. Я пришла туда искать работу, потому что на комбинате начальство уже совсем забыло про то, что их рабочие иногда хотят кушать. Понятное дело, там меня попытались определить куда-нибудь на полставки нянечкой или уборщицей, но я на это не согласилась. Поскандалила немного, сказала, что меня папа с мамой не кормят, самой о себе приходиться думать. Тут они дали ваш адресок. Все подробно описали, и красную кнопку, и то, что мне надо назвать свой номер - 139 и добавить, что пришла на консультацию. Насчет оплаты сказали, что точно не знают, но порядка тысячи баксов в месяц. Это так?
- Не совсем... Не в месяц, дорогая Полина, а в несколько дней. Все наше общение с вами продлится максимум неделю. По ее окочании вы получите что-то около десяти тысяч долларов. Мы платим больше, но много съедят налоги.
- Вау! - восторженно произнесла девушка. - Да, этого мне хватит.
Ее глаза вспыхнули зеленым блеском.
- Хватит на что? Если, конечно, это не секрет, - поинтересовался ее собеседник.
- Не секрет. Я получила наследство - большой старый дом, кстати, недалеко отсюда...
- Там еще живет кто-нибудь? - прикрыв глаза, спросил врач.
-... нет, дед был моим последним родственником. Дом требует большого ремонта, и деньги я потрачу именно на это.
- Ого, на десять тысяч можно сделать очень большой ремонт. Подвесные потолки, импортные обои с журавлями, встроенные светильники...
- Нет, - поморщилась Полина. - Я сделаю все по другому. На кухне у меня будет большое рисованное панно во всю стену, борющиеся тигр и снежный барс. Для ванной я обязательно закажу эркерное окно, которое будет выходить прямо на заброшенные сады. Высокое полукруглое окно с мозаикой, а на нем - птица Феникс.
- Почему она? - вежливо отозвался мужчина в белом халате.
Полина очнулась.
- Потому что на мой взгляд нет ничего более прекрасного, чем Феникс, умирающий и возрождающийся вновь из пепла, - быстро произнесла она. - Но вы не представляете себе, какой это большой дом. И какой он старый. Во многих комнатах нет пола, а в некоторых и потолка... Так странно... куда он делся, этот потолок - ума не приложу. Наверное, на дрова кто-нибудь спер.
- Да, вам приходится не сладко. Вы знаете, Полина, не часто можно встретить такую самостоятельную девушку. При том, что у вас такой... как бы это сказать... юный вид. Вам надо выйти замуж, найти себе какую-то поддержку в жизни. Вам не справиться с работой в своем доме одной.
- С деньгами я справлюсь с чем угодно. Ваши десять тысяч придутся мне очень кстати. Да, это именна та сумма, о которой я думала.
- Нет, это что-то, - сказал Анатолий Борисович, снимая очки и минуту глядя куда-то в сторону.
"Красивый сукин сын, - еще раз подумала Полина. В душе она изредка позволяла себе такие выражения. - Надо же, и этот - "вам надо замуж, надо замуж". Пашка все про зимовку распинался, мол, до холодов только мужика себе найди."
Она вспомнила, что когда чинила проводку, позвала трех мастеров из своего ремонтного цеха. Один из них, после того как работа была закончена и мужики ушли, вернулся. Полина провела два часа как в осажденной крепости, слушая его уговоры под запертой дверью. Больше всего в этот момент ей хотелось в туалет, но она смогла выбраться наружу только после того, как незадачливый любовник убрался восвояси. На нее желающих всегда было предостаточно - очень уж хороша была девочка, редкостно. Мягкие пепельные волосы, темные глаза, грудь, как у богини, тонкая талия - все было при ней. Но все желания пока еще спали в ней. Особо настырных ухажеров она могла и ударить, а рука у нее, красивая узкая ручка, была тяжелой. Полина знала, что от этой ее неприступности и истекают все проблемы ее нищенского существования, но ничего не могла с собой поделать. Она не хотела замуж и не хотела иметь любовника. Девушка была уверена, что прекрасно сама о себе позаботиться. Ей не нужна ничья поддержка. Да, характер у этого нежного ангела был тверже железа.
- Теперь насчет того, за ЧТО мы платим такие деньги, - начал Анатолий Борисович.
- Я вся внимание, - откликнулась Полина. Слова врача, произнесенные самым нейтральным тоном, насторожили ее. Девушке показалось, что за ними стоит что-то страшное, что-то, от чего ей лучше бы отказаться прямо сейчас, даже не выслушав, что, собственно, ей хотят предложить. "Ты ведь не Феникс", - шепнуло что-то в голове.
- Надеюсь, вы знаете, что во время испытания новой вакцины ученые часто прибегают к помощи добровольцев, которые за деньги соглашаются испытать на себе препарат. Потом он идет в массовое производство. Риск, как правило, здесь минимален, если вообще можно говорить о каком-то риске после сотен опытов над животными, среди которых есть и человекообразные обезьяны.
- Вы хотите испытать на мне новое лекарство? - с облегчением спросила Полина.
- Не совсем так. Профиль нашей работы несколько иной. Вы, наверное, помните из школьных уроков биологии, что организм человека, испытывающего сильную боль, претерпевает довольно сильные изменения. В кровь выбрасываются особые гормоны, перестраивается работа нервной системы, учащается сердцебиение и так далее. В нашем медицинском корпусе путем введения специального препарата мы вызываем у специально подобранных добровольцев ( доктор особенно выделил последнее слово ) сильную непереносимую боль, и какое-то время наблюдаем пациента, не ослабляя степень болевого воздействия, но и не давая ему уйти в шок. Обычно через несколько минут - у всех по-разному - у человека начинает перестраиваться весь организм, и вот эти-то изменения и являются материалом для нашей работы.
- Неужели тут еще существуют какие-то тайны? - изумилась Полина.
- Да сколько угодно. Не зря же этим так серьезно интересовались нацистские ученые. Мы, конечно же, не пользуемся их методами, мы не наносим человеку никакого физического вреда, не выворачиваем ему суставы, не ломаем кости и не протыкаем спицами глазные яблоки. Тем более это все бесполезно. По сути любая боль, которую испытывает человек от естественных причин, не что иное, как серия то затухающих, то вновь вспыхивающих болевых импульсов. Хотя мы и не осознаем этого, но когда человеку больно, ему никогда не больно ПОСТОЯННО. Боль всегда дает человеку передышку. Мы же заставляем человека испытывать НЕПРЕКРАЩАЮЩУЮСЯ боль, боль, которая не ослабевает ни на мгновение. Чем дольше продолжается эксперимент, тем больше мы узнаем о тайнах человеческого организма, и особенно о его святая святых - нервной системе.
- И как долго... как долго это обычно длится? Как долго вы заставляете человека испытывать боль?
- Начинали мы с нескольких минут, - сказал Анатолий Борисович.
- Ну, это... - выдохнула она. - Женщины рожают по несколько часов и ничего, живы остаются.
- Поля, как я понял, у вас самой нет детей?
- Нет.
- Значит, вы не можете знать, что, какими бы тяжелыми не были роды, во время них женщина испытывает пусть кратковременные, но все же поддерживающие ее периоды облегчения. Это дает ей силы держаться дальше. Тем более... уровень боли, которой мы подвергаем нашх пациентов, несколько больше.
- Насколько больше?
- Намного, - коротко ответил он. - Вы не дослушали, Полина. Да, мы начинали с нескольких минут. Но этого оказалось недостаточным. Позже мы довели это время до нескольких часов. Несколько часов адской, непередаваемой боли, не затихающей ни на минуту, ни на секунду, ни на мгновение. Однако недавно мы поняли, что для того чтобы довести работу до конца, этого мало. И мы решили поднять планку.
- И теперь... сколько это длится? - пересохшими губами спросила жертва.
- Полина, я нарочно говорю вам все до конца, чтобы вы не питали никаких иллюзий. Чтобы вы знали, на что идете. Теперь мы хотим попробовать продержать человека на грани болевого шока несколько дней: а это очень много, Поля, очень, очень много. Несколько дней страшной боли, без спасительных обьятий обморока, и время - время тянется так долго. Все эти бесконечные часы вы будете находиться В СОЗНАНИИ. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Почему вы выбрали меня?
- Мы не выбирали конкретно вас. Мы просили биржу направлять к нам здоровых крепких людей, желательно женщин, они выносливее, желательно молодых - по той же причине. Ваш номер 139 - до вас здесь побывало сто тридцать восемь человек и ни с кем из этих мужчин и женщин ничего страшного не случилось, все они живы - здоровы и сейчас тратят свои денежки.
- Могу я отказаться? - одна бровь у Полины слегка дернулась, но в целом она держалась очень спокойно, даже не побледнела.
- Да, сейчас можете. Если в конце нашей беседы вы сочтете, что условия слишком тяжелы для вас, то просто встанете и уйдете. Заметьте, Полина, я говорю - СЕЙЧАС, потому что потом, когда вас подключат к капельнице с болевым препаратом, через минуту после начала вливания вы будете умолять нас прекратить эти мучения. Но вот тогда будет поздно. Тогда никто не обратит внимания на ваши крики, дорогая.
- Я не буду кричать, ни за что, - вспыхнула девушка.
- Будете, - покачал он головой. - Да еще как. Тут везде прекрасная звукоизоляция, а иначе от человеческих воплей под этим зданием давно бы рухнула земля.
- А я... не умру? Ведь я же могу умереть от боли. Что тогда?
- За человеком во время нашего эксперимента наблюдает специальная аппаратура. Она отмечает все изменения в работе организма. Если компьютер уловит угрожающее отклонение в работе жизненно важных органов, он снизит "болевой" нажим - чуть-чуть, чтобы пациент избежал смерти. Это очень сложное импортное оборудование, и благодаря ему мы держим всю ситуацию под контролем.
- Так все-таки вы иногда уменьшаете боль.
Доктор прямо посмотрел на Полину.
- Вы этого не почувствуете.
- А если полетит какое-нибудь реле, или отключат электричество? Вдруг все ваши компьютеры выйдут из строя и я все-таки умру?
- Дорогая, я вижу, вы вникаете во все подробности. Я мог бы вам показать, но вы все равно вряд ли в этом разберетесь, так что поверьте мне на слово - все системы продублированы, а энергию нам подает автономный генератор, не зависящий от общегородской линии. Вы удовлетворены?
- Разрешите мне подумать.
- Конечно же. Не буду ограничивать вас во времени. Через полчаса я вернусь, но если к этому времени вы ничего не надумаете, то мы поговорим еще. Помните, Полина, что во время эксперимента вы постоянно будете находиться в руках настоящих специалистов. Деньги мы выплатим вам сразу же после получения вашего согласия. Кстати, у вас такое редкое имя... как вас зовут знакомые или друзья?
- Поля.
- Подумайте, Поля. Оставляю вас наедине со своими мыслями.
Полина осталась одна. Да, ей было о чем подумать. Она терпеть не могла, когда ей делали больно. Конечно же, она будет кричать. То, что она попытается молча переносить страдания, было сказано так, для красного словца, характер показать. Характер, конечно, был, но скорее пылкий, норовистый. Боли она не переносила, даже упоминания о крови и насилии были ей неприятны. В школе на уроке гражданской обороны она даже как-то раз упала в обморок, когда преподаватель рассказывал им о технике наложения шин на открытые переломы. С другой стороны, в решительных ситуациях она действовала решительно, забывая на время про свои страхи и комплексы. Однажды при ней какой-то незнакомый парень глубоко порезался о край разбитой бутылки. Пока остальные очумело толпились вокруг, она бросилась к нему, наложила жгут на руку и остановила кровотечение. Потом много лет она вспоминала вид развороченного стеклом мяса. Она не могла слушать неторопливые житейские разговоры взрослых женщин про роды. Полину страшило то, что с ней собирались сделать в этой больнице. Немного успокаивало то, что несмотря на предупреждения обаятельного доктора, девушка не верила, что ее будут продолжать мучать, если ей станет совсем невмоготу. В конце концов она свободный человек в свободной стране, и уж чем-чем, а своим телом она вольна распоряжаться как угодно. Если бы они действительно не останавливали эксперимент после категорического требования "подопытного" добровольца, всю эту контору через месяц затаскали бы по судам, все местные газеты запестрели бы сенсационными статьями типа "Современные нацисты" или "Вивисекция на людях". А без этих денег ей просто не выжить. Мысль о деньгах сразу привела в порядок ее смятенные раздумья. Такая сумма... Сколько уже можно спать на этом продавленном диванчике, от которого ей снятся кошмары. Эти деньги станут ей настоящей опорой. С людьми Полина сходилась плохо. Женщин отталкивала ее красота, а мужчин - отсутствие к ним всякого интереса.
И вот теперь у нее есть этот дом. Дом, который мог стать домом ее мечты. "Черт, десять тысяч!" - прошептала она. Это означало новенькие, терпко пахнущие доски для пола и потолка, штукатурку, рамы, стекла, побелку, обои, может быть, если она будет очень экономна, даже какую-то мебель. Сейчас только сознание собственности мирило ее с существованием в полуразрушенном доме. А эти непонятные шорохи и стуки... Конечно, это были всего лишь звуки старого здания, скрипы отвалившихся деревяшек, рассохшихся половиц, проседающего фундамента. Но сколько раз среди ночи она готова была сорваться со своего тюфячка и убежать подальше от темного жилища, стоявшего так рядом с заброшенными садами, спускающимися в овраг, так рядом, что одичавшие вишни с края обрыва при сильном ветре стучали прямо в окно ее спальни. В этих страхах она боялась признаваться даже себе самой, но она боялась запустения своего дома.
И вот теперь эти деньги, которые могут изменить все. Полина тряхнула блестящими кудряшками. Что ж, если она останется жива - хотя постойте, почему если, она конечно же останется жива, вопрос о жизни и смерти даже не стоит на повестке дня - она отремонтирует старый дом и будет жить в нем дальше без всякого страха. Призраки не водятся в чистых обжитых домах, их обитель - все ветшающее, древнее, покинутое человеком.
Полина была согласна. Она не знала, что те, кто пригласил ее сюда, уже догадывались об этом. Она не знала, что они специально искали сироту, чтобы никто не спохватился о внезапно исчезнувшей девушки. Да, ей присвоили номер 139, но до нее по эксперименту "БОЛЬ" проходили лишь крысы, кролики и всего два человека. Их продержали на грани болевого шока несколько часов, пока они не умерли, и полученные результаты были столь ошеломляющими, что разработчики проекта уже не могли на этом остановиться. Боль открывала все скрытые способности организма. Но их уже не устраивали малосильные испитые бомжи и попрошайки. "БОЛЬ" требовала молодой сильный организм, и она его получила. Анатолий Борисович знал, что девушка согласится, и он не ошибся.
- Ну, дорогая, что вы мне ответите, - как сватающийся жених спросил вернувшийся доктор.
- Гоните монету. Вам придется отвезти меня домой, я их там спрячу. Собственно говоря, мне и позвать-то за ними некого.
Анатолий Борисович подошел к своему столу и нажал на кнопку селектора.
- Инна, попросите, пожалуйста, машину к подъезду. Мы с девушкой отлучимся на десять минут.
Позже, развалившись на заднем сиденье автомобиля и прижимая к сердцу заветный сверток, Полина неожиданно спросила доктора, сидевшего рядом с ней:
- Скажите мне, почему это так интересно вам, почему вы этим занимаетесь.
Он задумался и через какое-то время не спеша ответил:
- Видите ли, Полина. Все теологи мира единодушно считают, что Бог отдал Сатане власть над женщиной, телом, познанием и богатством. Овладевая тайнами человеческого тела, мы тем самым побеждаем Сатану.
И еще через минуту глухо добавил:
- И приближаемся к Богу.


7.
В темноте подвала Тварь зашевелилась, просыпаясь от дневного сна. Зевнув, она потянулась, потрескивая слежавшимися суставами. При этом ее мохнатая холка коснулась потолка подвала, и существо было вынуждено наклонить вперед узкую хищную морду. Недовольно клацнув зубами, оно снова легло на сырую землю. За прошедшие годы Тварь выросла и заматерела. Раньше трехметровые стены подвала казались ей высокими; 20 лет назад она весила от силы килограмм сто - теперь вес монстра превышал тонну. Она была просто огромной - лохматая мускулистая туша, вся в клочьях свалявшейся черной шерсти, источавшей смрадное зловоние - результат долгого, слишком затянувшегося (на ее взгляд) заточения. Ничего. Зажав между передними лапами большую белую кость, Тварь без труда отгрызла ее головку и смачно захрустела, перемалывая своими длинными, как у саблезубого тигра, зубами. Она подождет. Прищурившись, она доела косточку и со вздохом вытянулась. Сладость человеческой плоти щекотала ей самые чувствительные окончания вкусовых сосочков. После собак и кошек, которых изредка кидал ей в яму отец, и которых она жрала, лишь бы задушить лютый голод, терзавший ей внутренности, то, что принес новый Хуралче, показалось ей молоком с медом. Человеческое мясо. В последний раз она ела его очень, очень давно. Потом она спала и что-то росло в ней - маленькое и нежное, толкающее ее изнутри в живот, пока с болью и муками не вылезло наружу пищащим красным куском мяса. Она была тогда слаба и голодна, отец как-будто забыл о ней на много месяцев, пищи вокруг не было, только это беспомощное орущее существо. ОН забрал его. А ПОТОМ БЫЛА БОЛЬ - грудь ей словно разорвало надвое и последним воспоминанием было лицо старого Сторожа, ее отца, искаженное страхом и ненавистью; он кирпичом вколачивал ей в сердце осиновый кол, и брызги черной крови шмякались ему на лицо и все тело. Дальше была пустота... она знала, что жива, но все силы словно утекали из нее через кусок дерева, уносясь в темноту, в сияние звезд, в торопливый бег грозовых облаков, наполняя зимний снег, лежащий у старого дома, тенями, а летние сумерки - невнятными шорохами. Годы проносились над ней вереницей снов и ощущений. Дерево, воткнутое в ее плоть, истончалось, изнашиваясь в своей службе, тлело от времени и гноя. И Тварь поняла, что скоро - очень скоро - она сможет освободиться.
Сторож тоже знал это. Он стал заглядывать чаще. Она слышала звук отворяемой им двери в дом, его кряхтенье и шаги где-то в стороне над собой, в одной из комнат. С некоторым изумлением для себя Тварь поняла, что за прошедшие годы он сильно постарел. "Только сунься сюда," - неопределенно пообещала она ему, и дед, ходивший в доме, надсадно закашлялся.
В один из дней она услышала, что ее Сторож как-то особенно шумит там, наверху. Прислушавшись, она поняла, что старик выстругивает какую-то палку. Немного поразмыслив, она поняла, чем бы это он мог заниматься - ее поджидал новый осиновый кол. Ну уж нет. Именно тогда она встала в первый раз. Отдельные осиновые занозы, еще покалывающие где-то у нее в сердце, заставили ее захрипеть. Сторож в комнате наверху, услышав этот звук, на секунду затих, а потом она услышала удвоенные удары его топорика по деревянному чурбану. Тварь все же встала на ноги, пошатываясь от боли в груди, быстро утихающей. Ее удивило, какой маленькой стала ее темница - она едва помещалась там, где раньше могла свободно бегать от стены к стене. Прижав нос к щели крышки погреба, она несколько раз с силой вдохнула в себя воздух. Пахло сыростью и запустением. Кроме запаха старика она не почувствовала присутствия других людей.
Он шел к ней. Послышался треск отдираемых досок - старик открывал заколоченную дверь. Тварь напряглась в предвкушении, с каким удовольствием после такой долгой голодовки она поест. Она сожрет его целиком, до последней косточки, проглотит вместе с одеждой, даже не разрывая на куски. Она помнила - он был крупным мужчиной, его тела хватит, чтобы немного набраться сил.
Над ее головой загрохотали отодвигаемые от крышки железные цепи. Дед возился с замком, отпирая его целую вечность. Тварь сглотнула слюну. Внезапно осиновая щепка вонзилась ей глубоко в сердце. Задохнувшись, она зарычала и повалилась на землю, не в силах встать. Ее 30-сантиметровые когти судорожно рыли землю, оставляя в полу подвала глубокие борозды.
Крышка погреба откинулась, и луч неясного света, проникшего внутрь, заставил ее зажмуриться. Помедлив, старик заглянул. Сначала он не увидел внизу ничего, кроме сплошного мрака. В какой-то момент ему показалось, что то, что он прятал здесь долгие годы, неведомым образом исчезло. Но тут оборотень открыл глаза, и старик с ужасом понял, что вся темнота подвала представляет собой сплошную массу выросшего чудовища, огромное тело с неясными очертаниями.
- Лежи тихо! - попытался властно сказать он ей, но услышал лишь свой испуганный шепот.
Когда-то он мог немного управлять ею, ведь он был ОТЦОМ и СТОРОЖЕМ, но теперь они оба знали, что это время прошло. Тогда она была еще человеком, точнее, тогда в ней еще были человеческие черты - теперь же... Теперь она не смогла бы надолго оборотиться в человека, да она и не хотела. Ревя и кусая землю под собой, Тварь знала, что ее слабость временна и скоро пройдет, а вот старость ее охранника уже не поддается никакому лечению. Спускаясь по лестнице, старик дрожал. В руках он держал заостренную палку и большой молоток. Для монстра, изо всех сил пытавшегося встать на ноги, этот кол казался не толще карандаша. Замерев, Тварь вдруг притихла. Старик сделал еще несколько неуверенных шагов, и тут она резко дернула головой в его сторону и выбила палку из дрожащих рук, содрав клыком кожу с ладони отца. Он попятился. Рыча, Тварь привстала и поползла за ним. Пятясь, он споткнулся и упал. Мучимая болью в сердце, Тварь тоже опустилась на землю. Лапой она пыталась достать старика, но даже выпустив когти, она немного не доставала до его ботинка. Вскочив, дед бросился к выходу. Поняв, что добыча уходит, Волчица прыгнула; позабыв про свои размеры, она ударилась спиной и головой о бетонный потолок подвала. Удар был так силен, что она оглушенно упала на пол, лишь слегка задев лапой старика и разодрав на нем одежду. Обливаясь потом, он встал и поднялся по лестнице. Крышка подземелья захлопнулась, загремели цепи, заскрежетал висячий замок. Слегка прийдя в себя, Тварь растянула уголки губ - это было похоже на ироничную улыбку. Еще неделя, максимум месяц - и она поправится полностью. Она выйдет отсюда, разметав все цепи и преграды.
Больше старик не приходил. Тяжелые сны, мучавшие Тварь во время ее выздоровления, прервались, когда она услышала новые звуки наверху. Кто-то - не дед, она чувствовала по запаху, поселился в комнате наверху. Она слышала, как этот человек готовил себе еду, ходил по комнате, перелистывал бумаги, пахнущие острым запахом старого хламья. Изредка к нему приходил другой человек, и тогда чуткий нос оборотня чувствовал странный, уже слышимый ею когда-то запах. Чувство, похожее на ностальгию, охватывало существо. По ночам оно пробовало открыть крышку погреба, толкая ее своей головой. По всему дому разносилось звяканье цепей, и Тварь слышала, как в своей постели просыпался тот человек. Потом в один из дней верхний обитатель куда-то ушел и не вернулся.
В тот же вечер она услышала, как другой, со знакомым запахом, открывает дверь в ее комнату. Крышка погреба открылась; Тварь уже собиралась выпрыгнуть, как вдруг ей на голову упал мешок, источавший изумительные запахи. Вспоров мешковину лапой, она увидела в нем расчлененные куски человеческого тела, еще сочащиеся тепловатой кровью. Жадно заглатывая их, она скосила глаза вверх. У дыры, выделяемой неярким вечерним светом, стоял человек, с удовлетворением глядящий на Тварь.
- Теперь я твой Сторож, - мягко сказал он.
Давась, волчица заглотила вставшее поперек горла бедро.
- Я буду кормить тебя и заботиться о тебе, но ты никогда не выйдешь наружу.
Издав утробный звук, Существо закинуло в себя последний кусок и кинулось на человека. Она чуть-чуть не успела - крышка в потолке подвала тут же захлопнулась. Чувствуя себя сытой, Тварь не стала ломиться наверх. Запирая ее, человек пообещал, что вскоре он придет еще раз. Вот тогда она убьет его. Через несколько дней она станет сильнее, и ей не нужны будут его подачки. Впрочем... Тварь решила съесть и подателя, и подношение. Да, она так и сделает, притаится у лестницы и стянет его вниз за ноги. А этот его странный, кажущийся знакомым запах... ей было все равно.


8.
- Нет, и имя у нее какое-то странное. Так только древних старушек зовут, - сказал наблюдавший за аппаратурой сотрудник.
- Вы не справедливы, Миша. Красивое старинное имя - Полина. Сейчас мода на старинные имена, - отозвался потягивающий кофе Анатолий Борисович. - У меня один приятель обозвал дочку Рогнеда. Ему кажется, что в этом имени много шарма.
- Четырнадцать часов, - отметил лаборант в свой журнал.
Эксперимент длился уже четырнадцать часов. Первые пять из них Полина кричала не переставая; впрочем, этого не было слышно в комнате, откуда велись наблюдения. Через большое, во всю стену ударопрочное стекло было лишь видно, как широко раскрывается ее рот и все тело напрягается от ужасного крика. Девушка была прикреплена к вертикальному постаменту толстыми стальными обручами, охватывающими ее так, что она не могла пошевелить ни одной частью своего тела. На ней был простенький хлопчато-бумажный халат, вскоре весь промокший от пота. Аппаратура показывала, что она вошла в критическое состояние, близкое к смерти, через полчаса после начала эксперимента. К крепко закрепленным кистям Полины шли тонкие провода систем для внутривенного вливания, непрерывно подававшие в организм "болевой" препарат, записанный в материалах клиники под кодовым названием "К - 126", глюкозу и воду для предотвращения обезвоживания.
Через пять часов она перестала кричать. Наблюдателям за стеклом показалось, что она потеряла сознание, но все данные на компьютере показывали, что это не так. И еще умная техника выдавала довольно странные сведения о всем организме подопытной - изменился ритм сердцебиения и само сердце словно увеличилось вдвое, легкие расширились за счет наполнения самых резервных участков, костная ткань поглощала все запасы кальция и стала тверже металла.
- Почему она замолчала? - спросил кто-то за спиной Анатолия Борисовича.
- Не знаю. Это что-то новенькое. Те люди, что проходили до нее, кричали все время.
- В чем же дело? Проверьте еще раз все датчики. Может быть, она все-таки без сознания?
- Каким образом? Посмотрите. Я только что проверил по компьютеру работу ее организма - он реагирует на препарат. Ей по-прежнему БОЛЬНО, и она это ЧУВСТВУЕТ. Кстати, коллеги, обратите внимание на эту интересную кривую, вот здесь, где мы записываем данные по головному мозгу. Видите вот эти острые зазубрины? Мне кажется, что ее разум пытается создать какую-то мощную преграду на пути боли. Наверное, поэтому она перестала кричать.
- Черт, значит, опыт проходит нечисто?
- Нет, - отрицательно покачал головой темноволосый врач. - Не может быть, чтобы ей не было больно. Скорее всего, это попытка уйти в глубинные слои сознания. Позже, когда мы обработаем все данные, думаю, что сложится интересная картина. Она борется... по-своему...
ИНТЕРЕСНАЯ КАРТИНА... ОНА БОРЕТСЯ... ПО-СВОЕМУ... Полина открыла глаза. Боль не прекращалась ни на минуту. Перед ее лицом стояла, покачиваясь, густая красная пелена, волнами вздымающаяся при каждом движении век. Иногда она прорывалась в середине, вонзаясь в тело тысячью острых осколков, и тогда девушка видела огромное стекло напротив и смутные силуэты людей за ним. Весь мир вокруг нее перестал существовать - была только она и те, кто ее мучил.
Когда ее закрепляли стальными обручами, точно подгоняя их под размер ее лодыжек, кистей и талии, она, конечно, испугалась, но так, самую малость. Ей не верилось, что дело зашло так далеко, это было похоже на детскую игру в больницу - как только надоест, надо просто сказать об этом, и круг играющих тут же распадется. Немного неприятным был момент вставления катетера в мочевой пузырь. От смущения она даже не подняла головы в ответ на ласковое прикосновение к ее волосам уходящего за стекло Анатолия Борисовича. Он не понял, зачем дотронулся до нее, но знал, что ему хотелось сделать это с того самого момента, когда впервые он увидел это темное пламя.
Уколов в вену она не боялась, это было почти не больно. Ей всегда легко попадали в вену, и на этот раз медсестра быстро справилась с подключением капельницы и тоже ушла. Минуты три ничего не происходило.
А потом пришла БОЛЬ.
Ее жестокая беспощадная сила сжала Полину, перехватывая дыхание, заходя вместо воздуха в гортань. В первое мгновение попавшейся пташке показалось, что она задохнется. Нет, это не в состоянии был вытерпеть ни один человек. Боль достигала самых потаенных клеток ее организма, размягчая кости, превращая в фарш мышцы, вытягивая жилы.
- Нет, нет, не надо, прекратите это немедленно, я отдам вам деньги, мне не нужны ваши доллары, только прекратите это!!! - закричала она.
Так она вопила все долгие пять часов, сорвав голос и в конце концов лишь беззвучно хрипя - а ей казалось, что прошло пять дней, пять лет, пять бесконечностей. Она уже не только обещала вернуть выданный ей авансом капитал, но и заплатить столько же, заплатить еще десять, сто раз по столько же, оплатить всю их исследовательскую кампанию. Она не знала, откуда возьмет такие деньги, в этот момент ей было нужно только одно - чтобы прекратились эти бесконечные мучения. Она мечтала о пытках средневековых инквизиторов, о страданиях первых христиан на аренах с разьяренными львами, о голодной боли людей, умирающих без еды. Если бы ей было больно так, если бы ей СТАЛО больно так теперь, после того как она испытала эту боль, она вздохнула бы с облегчением. Она смогла бы терпеть - пусть с криками, пусть со слезами, но не с ТАКИМИ криками, не с ТАКИМИ слезами.
Глядя вниз на свое тело, ей казалось, что она видит сквозь плотную ткань халата, как вылезают из суставных сумок кости, пропарывая визжащую от боли плоть, как пробивается наружу через потовые железы кипящая кровь, и как видение - от бесконечных судорог ее измученных рук и ног рассыпается в прах сверкающий металл, удерживающий ее в этой комнате пыток, и вот она свободна.
Она бежит куда-то вдаль, к свету, к вышине, к лазури. Это не похоже ни на что, и это так удивительно. Боль остается, она даже не затихает, но сознание отделяет от себя ее ужасные порывы, берет боль в свои трясущиеся руки, вертит ее, как ребенок забавную игрушку, рассматривает со всех сторон пульсирующую опасную субстанцию. Она уже пару раз прикасалась к этой вещи, но никогда не видела ее в таких отвратительных подробностях.
ПАША, Я ОБОЖГЛАСЬ МОЛОКОЧКОМ!
Года три - четыре. Залезла на табуретку и опрокинула себе на ноги ковшик закипающего молока. Крики брата: "Дед, беги скорее сюда!" Прибегает дедушка, начинает что-то громко говорить: ЗАЧЕМ - ПУСТИЛ - ПОЛЮ - СИЛЬНЫЕ - ОЖОГИ - НАДО - ВЫЗВАТЬ - СКОРУЮ... Его сильные руки поднимают ее высоко над полом, несет куда-то, через минуту на ее покрывшиеся пузырями ярко-пунцовые ноги начинает литься холодная вода. ДЕДУШКА, КАК МНЕ БОЛЬНО! ДЕДУШКА, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ЭТО ПРЕКРАТИЛОСЬ! Лишь только на ноги перестает литься струя воды, боль возвращается. ДЕДА, Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ! Дед сам начинает кричать, но теперь как-то по-другому. Он едва не роняет маленькую Полю на пол. Они с Пашей смотрят на нее, и от выражения их лиц девочка начинает плакать еще сильнее. "Дед, что это у нее? - шепчет восьмилетний брат. - Что с ее зубами?" Дедушка ставит внучку на стиральную машину и побледневшими губами произносит: "Паша, я тебе потом расскажу." Дальше Полина помнит лишь мелькание белых халатов, больницу и долгие походы с дедушкой на перевязки.
Звездами вспыхивала и расцветала в глазах боль. Полина уже не понимала, где она, комната, в которой она находилась, то представала перед ней в ослепительно ярком свете со всеми подробностями обстановки, видимыми отчетливо до последнего винтика, а то скрывалась в кровавом тумане. Должно быть, прошла уже неделя, пока она здесь.
Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ! Смерть предстала перед ней как спасительное место тишины и покоя, место, где можно отдохнуть, где можно забыть про жизнь, забыть про боль, про страдания. Смерть была прекрасна и желанна, ее грозная сила своей красотой затмевала жизнь, но она не приходила. Полина чувствовала ее присутствие где-то рядом, совсем близко, смерть рвалась к ней и уже дотрагивалась до нее своей прохладной рукой, но что-то - или кто-то - не давали ей завершить начатое. Полина знала, что та боль, которую она испытывает, не что иное, как краткий момент, сопутствующий переходу любого человека из мира живых в мир мертвых, но у нее эти неизбежные муки из мгновения растянулись в целую вечность. Это было непереносимо, неестественно, чудовищно. Это было бесчеловечно. Алая пленка продолжала пульсировать перед ее глазами, скрывая за собой лица ее истязателей.
- Двадцать часов, - сказал лаборант, уже не Миша, другой - они сменялись каждые шесть часов.
- Если через полчаса она не закричит, повысим степень болевого воздействия, - решил Анатолий Борисович, записывая что-то в свои бумаги.
- Страшно смотреть на это, - ежась, проговорил помошник. - Скорее бы это кончилось. Уж лучше бы ей умереть.
- Что? - холодно посмотрел на него главный консультант, оторвав взгляд от заваленного бумагами стола. Он сам не спал уже много часов. Лаборант счел за лучшее промолчать.
Все это время Анатолий Борисович не отходил от наблюдательного окна - а теперь не отошел бы и по приказу самого большого начальника. Вот уже два часа за стеклом происходило что-то странное. На восемнадцатом часу эксперимента голова по-прежнему молчавшей Полины начала мелко-мелко трястись, зрителям показалось, что глаза ее как-то странно выпучились и изменили свою форму, зелень их заблистала янтарем, кости черепа видимо сдвинулись - пока совсем чуть-чуть, но видно было, что изменения эти еще не закончились. Пепельные волосы, давно мокрые от пота, потемнели и заиграли синевой воронова крыла, плотно сжатые губы подались вперед, словно у девушки вытянулись челюсти.
- Смотрите, смотрите, - вдруг закричал какой-то человек.
Анатолий Борисович поднял голову. Белые обескровленные губы Полины расплылись в зловещей улыбке, обнажая рад острых длинных зубов. Девушка смотрела прямо на него, и взгляд ее выражал такую ненависть, что будь у эмоций физическое выражение, этим взглядом можно было бы сжечь целый мир.
- Полчаса прошло. Добавьте еще препарата, - хладнокровно произнес врач.
Сотрудник защелкал на клавиатуре компьютера и через минуту повернулся к Анатолию Борисовичу, взглядом показывая, что все сделано.
Тут Полина закричала опять.
ДОБАВЬТЕ ЕЙ ЕЩЕ ПРЕПАРАТА. Несмотря на всю звукоизоляцию, она уже десять часов слышала все, что говорили за стеклянной стеной. Голоса доносились до нее глухо, как из бочки, но тем не менее она слышала каждое слово. Даже более того, иногда то, что звучало у нее в голове, казалось не словами, а МЫСЛЯМИ людей по ту сторону экрана.
НАДО ВЫПИТЬ ЕЩЕ КОФЕ, - трубным голосом загудели слова того эскулапа, который заманил ее сюда, и рефреном к ним более слабо звучали следущие соображения: "Только ведь многовато кофе я уже сегодня выпил, не надорвать бы сердчишко." О, если бы ей выбраться отсюда, она бы НАДОРВАЛА ему его черное сердце, она бы собственными руками разьяла бы ему грудь и зубами впилась в колотящийся комочек мышц, выпивая из него всю его поганую кровь.
ДОКТОР, СКОЛЬКО ЕЩЕ ВЫ СОБИРАЕТЕСЬ ДЕРЖАТЬ ЕЕ НА " К-126 "? (Неужели ему не жалко бедную девушку; эх, если бы не присяга, я, пожалуй, отключил бы ее, но что же я могу сделать, ей все равно конец, как тем двум, все равно конец...)
ПОКА НЕ ЗНАЮ, (но думаю, что еще долго, как она начала меняться, такое ощущение, что она превращается... превращается в кого-то другого... Может, это просто кажется из-за судорог? но нет, лаборант тоже заметил, и эти зубы... патанатомическое исследование потом буду делать сам, этот московский выскочка пусть даже не приближается...) НО ДУМАЮ, ЧТО ПРОДЕРЖИМ ЕЩЕ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ.
А ЧТО У НЕЕ С ЗУБАМИ?
Полина насторожилась. Это был вопрос, который она уже слышала когда-то.
А ЧТО У НЕЕ С ЗУБАМИ?
Когда она закончила 3 курс художественного училища, они с ребятами поехали летом в деревню, поближе к природе. Она тогда увлекалась резьбой по дереву, здорово получалось, особенно хорошо шли резные иконки - Св.Николай, Св.Георгий на коне. Как-то раз она распиливала на станке липовые дощечки, доводя их до нужного размера, и по неопытности замешкалась, подставила руку под пилу.
ВНЕЗАПНАЯ БОЛЬ, пока еще не сильная. В мозгу, как фотографическая картинка, отразился вспыхнувший зеленью луг, ослепительное солнце, ряд серых изб вдалеке.
ПОЛИНА, ЧТО С ТОБОЙ? РЕБЯТА, ПОЛЬКА ОТРЕЗАЛА СЕБЕ ПАЛЬЦЫ! Она с интересом посмотрела на правую кисть - безымянный палец и мизинец были ампутированы молниеносным движением пилы и висели на одной кожице, извергая из себя фонтаны алой крови. Вместе с осознанием случившейся трагедии пришла и настоящая боль - вспыхнула во всем теле, как пожар. Болела не только рука, болело все. Она завизжала и повалилась на землю, катаясь и кусая зубами травку и кусочки почвы.
Ее подняли и заставили вытянуть в сторону покалеченную руку, чтобы не повредить и не запачкать отрезанные пальцы. "Побежали в медпункт", -- сказал кто-то, и ее потащили вниз по склону. Полина передвигала ногами как по облакам и кричала не переставая. Ей не верилось, что это случилось именно с ней. Рядом мчался хозяйский Бобик, изредка подпрыгивая и пытаясь ухватить ее за висячие кровоточащие пальцы. Игра ему нравилась. Кто-то из парней дал ему здоровенного пинка, и Бобик, утробно взвыв, отстал. Здесь внезапно крепкая хватка поддерживающих ее рук ослабла.
ЧТО У НЕЕ С ЗУБАМИ? Она повернула голову к ближайшему однокурснику и зарычала. После этого она потеряла сознание и очнулась только в республиканской больнице, куда ее доставила машина скорой помощи. В отделении микрохирургии ей все пришили на место, и теперь, кроме небольших шрамов у основания этих двух пальцев и некоторой скованности их движений от той истории не осталось и следа.
Кроме вопроса:
ЧТО У НЕЕ С ЗУБАМИ?
Товарищи разговоров на эту тему не поддерживали и вообще, как-то незаметно после этого случая их дружба распалась. В художественном училище она не доучилась.
Распад, тлен. Она уже никогда не будет прежней. Желание умереть. Ничего в жизни она не желала так сильно. Ничего и никогда. БОЛЬШЕ ОНА НЕ МОЖЕТ. Это все.
Аппаратура замигала, многие приборы зашкалило - компьютер не мог правильно оценить резкое изменение ситуации. Чудовищное рычание потрясло здание, проникая сквозь все звукоизоляционные барьеры. Все присутствующие на наблюдательном пункте переглянулись. Анатолий Борисович встал и подошел к прозрачному экрану. Его руки дрожали - звук без всякого сомнения шел оттуда.
- Что это было? - спросил программист, пожилой мужчина, расшифровывающий данные за отдельным столом. Он встал и подошел к руководителю проекта.
- Посмотрите, - прошептал им доктор.
За стеклом в удерживающем станке уже не было Полины - стальные тиски сдерживали бьющееся огромное животное, покрытое густой черной шерстью. Изменения произошли молниеносно. Приподнявшись в грозном рычании губы раскрыли два ряда великолепных острых зубов, самые длинные из которых были не меньше 7-10 сантиметров длиной. Животное было похоже на огромного черного волка с большой лобастой головой, мускулистыми ногами и довольно длинным хвостом.
- БОЛЬНО, БОЛЬНО, БОЛЬНО, БОЛЬНО, МНЕ ОЧЕНЬ БОЛЬНО, - скороговоркой звучали у всех в голове ее крики.
Программист пулей вылетел из комнаты. Пожилой человек, немного замешкавшись, тоже покинул помещение, забрав со своего стола кучу длинных бумажных рулонов.
- Ну что, Полина, - подойдя к стеклу и положив на него руки, неторопливо сказал Анатолий Борисович. - Я чувствовал, что ты непростая девушка, я многого ждал от этого опыта, но такого... Ты порадовала меня, девочка. Теперь... Господи, да военные обалдеют от таких результатов. Насколько ты сейчас сильнее обычного человека? В десять раз? В двадцать? Ты ведь слышишь меня, Поленька, я знаю. Даже знаю, сколько примерно времени ты меня слышишь. Я понял это по твоим глазам. Ты знаешь, все это дерьмо финансирует военное ведомство, им нужны настоящие солдаты, свирепое быдло без разума и собственной воли, озверевшее от боли существо, крушащее все вокруг. И ты оправдала самые смелые из моих надежд. Ну что, Полина, день адской боли - и вот результат. Человек превращается в животное, эволюция идет вспять, все возвращается назад, в далекое прошлое. А пока сюда бежит охрана и мои взволнованные коллеги, может, добавим тебе еще немного этого чудесного "К-126"? Превысим допустимую дозу? Смотри - и он постучал по клавишам компьютера - я ввожу тебе столько препарата, что это сразу должно толкнуть тебя в нежные объятия смерти - ведь ты все время просила меня об этом... Ты еще жива? Я так и думал.
КА-А-А-А-А-А-А-А-АК БО-О-О-О-ОЛЬНО-О-О-О-О! Алое море, плещущееся вокруг, превращается в пурпурное, багровое, темнеет, наливается ненавистью, становится черным, сначала как сажа, потом как ночное небо. ГОСПОДИ, ЗА ЧТО, ЗА ЧТО МНЕ ТАК БОЛЬНО! Это несправедливо! Она не сделала еще в своей жизни ничего, что заслуживало бы ничтожной доли этих страданий, может, и существовали где-то на земле люди, за свои жестокие преступления достойные такой кары, но не она. НАДО ВЫЙТИ ОТСЮДА. Ей надо во чтобы то ни стало выйти отсюда.
Она напряглась. В конце концов это были всего лишь стальные обручи, жалкие обрезки металла, сдерживавшие ее непомерные силы, перед которыми были ничтожны все силы на земле. Железные тиски жалобно застонали. МАМА, МАМОЧКА! ЕСЛИ ТЫ БЫЛА КОГДА-ТО, ПОМОГИ!
Полина напряглась еще раз. Обручи не выдержали и лопнули, сначала на руках, потом на ногах. Когтями она разодрала пояса, удерживающие ее голову и талию. Ноги почему-то не держали ее, и она опустилась на четвереньки, исподлобья оглядываясь по сторонам.
ОНА СВОБОДНА! ЭТО НЕВОЗМОЖНО! - донеслась до нее паническая мысль Анатолия Борисовича. Полина всем телом бросилась на экран, отгораживающий комнату пыток от лагеря наблюдателей, но бронированное стекло выдержало, и она упала на пол. В соседнем помещении грохнула дверь, и послышались быстрые шаги убегающего человека. В коридоре он, очевидно, столкнулся с группой спешаших по срочному вызову охранников. Полина поняла, что надо срочно сматываться отсюда.
- Скорее, надо задержать ее, - услышала она. Клацнули затворы автоматов.
Она решила не дожидаться пальбы, и одним движением когтистой лапы разбила экран. Силы ее прибывали с каждой минутой. В ненавистной комнате она порвала двух человек и, жадно лакая, кровью одного из них утолила свою жажду. Тут в помещение ворвалось несколько фигур в военной униформе. Уходя от преследователей, она снесла дверь и метнулась в узкий коридорчик. Волчица помчалась вперед, сшибая по пути затворенные двери и интуитивно угадывая дорогу наружу. Входная дверь не поддавалась, и она, зубами содрав с окна защитный материал, выбила раму и выпрыгнула на улицу.
Ее окружила темная июньская ночь. Все мучения остались позади; покой и свежесть были вокруг. Все дома по улице Текстильщиков крепко спали; было, наверное, немногим более двенадцати. Ни на минуту не задерживаясь под окнами, она взмахнула хвостом и одним прыжком пересекла дворик детского садика. Невысокий сквозной металлический забор не был для нее преградой, и через секунду она уже неслась по пустынной дороге. Молчаливая погоня сзади выдавала себя лишь топотом ног. Охранники боялись открывать стрельбу, чтобы не вызвать паники среди гражданского населения. Никто не хотел отвечать на вопросы, которые последовали бы за этим.
Дом был целью Полины, там она надеялась обрести спасение и покой. Она добежала до него так быстро, что казалось, будто здания вокруг в одну секунду проскочили мимо нее. Конечно, жертва понимала, что ее будут искать в первую очередь именно здесь и, лишь взглянув на темные окна своей избушки, пробежала мимо и спустилась в овраг, под густые ветви могучих яблонь. Обрушившись по узкой тропинке, волчица углубилась в заросли. Попетляв еще немного, она без сил упала под старым покосившемся забором. Дикий виноград, тянущийся к нему от соседних деревьев, образовал на нем плотный естественный шалаш, и Полина заползла под него, наконец-то обретя спасение. Преследователи ее давно сбились со следа, свернули от поворота на ул. Гайдара, думая, что она побежала к порту, и последнее, что она уловила из их сумбурных разговоров и мыслей, был страстный призыв доктора:
ПОЛИНА, ДЕВОЧКА МОЯ, ГДЕ ТЫ?
Я УБЬЮ ТЕБЯ - послала она ответ в пустоту и тут же забылась в нездоровом сне.


9.
Отправляясь в тот день на ночное дежурство, Володя Богданов и Валера Самаев еще не знали, что эта смена закончится для них самым большим и последним кошмаром в их жизни. До сих пор эта работа казалась для них не особенно тяжелой - весь день или ночь, смотря по тому, на какие часы приходилось их смена, парни сидели в небольшой комнате для охранников, листали журналы или разговаривали о женщинах. Со времени их поступления на работу в исследовательскую лабораторию кнопка срочного вызова еще ни разу не загоралась. "И какого черта мы им здесь нужны?" - лениво спрашивал Володя; Валерка лишь озадаченно поводил огромными, как у борца-тяжеловеса, плечами. Кроме них в здании находилось еще шесть или семь охранников; двое постоянно наблюдали за входом в оборудованной видеокамерами консъержной, еще один с огромной злобной немецкой овчаркой обходил территорию бывшего садика, останавливаясь по полчаса то на одной, то на другой детской веранде, так, чтобы снаружи их передвижения были не так заметны. Остальные люди в форме занимались охраной и спецпоручениями где-то внизу, в подвалах. Пару раз Вовке казалось, что он слышит доносящиеся откуда-то из далека, словно из-под земли, человеческие крики, но каждый раз его медлительный напарник лишь непонимающе поводил плечами. Жилистого, худощавого, мускулистого Богданова иногда раздражал этот медлительный, неповоротливый медведь; про себя он не понимал, зачем такого тюфяка взяли в охрану, пусть даже такую условную, как в этой лаборатории - не понимал до тех пор, пока не схватились в шутку в спортзале, и Вова на себе почувствовал, как зашевелились комья стальных мышц под обманчивым слоем жира, и обхватив его своими толстыми ручищами. Валера едва не заломал своего напарника, обладателя черного пояса по карате-до.
Вся охрана жила здесь же, в садике, и никто никуда после работы не уходил. По контракту ребята работали так год, а потом... потом они не знали, куда еще пошлет их всемогущая рука начальства.
В тот роковой день все начиналось, как обычно. Подъем, завтрак, тренировка на тренажерах, и вот они опять в этой тесной охранницкой, где нет даже телевизора, и ничем, кроме созерцания вечно темной кнопки вызова да еще кипы зачитанных дамских журналов, не заняться.
- О, господи, как мне это надоело, - рухнул на стул Вовка, - хоть бы случилось что. Автоматы нам выдали, а зачем? Тут даже тараканов нет.
Но день и наступивший затем вечер текли как обычно (знай они, что в это самое время оператор, уже зафиксировал первые изменения , происходящие у Полины, они бы тихо, стараясь не ударить металлом о крышку стола, положили свое оружие, озираясь, вышли в коридор и, покинув здание, незаметно растворились в вечерних сумерках, телепортировавшись потом где-нибудь в районе своей малой родины, Вовка - в Туле, Валерка - в маленьком тюменском городке Заводоуковске.)
Внезапно - несмотря на отличную звукоизоляцию стен и дверей - из коридора донесся топот бегущих людей и возбужденные голоса. В то же самое мгновение загорелся сигнал тревоги, и раздался истошный вопль зуммера. Не сказав друг другу ни слова, оба охранника рванулись со своих мест к выходу и, на ходу спуская предохранители автоматов, побежали в сторону главной лаборатории, как им и следовало сделать по инструкции.
Адреналин мощной волной, как из вдавленного со всей силы шприца, забурлил в организме Вовки. Несясь по коридору, он чувствовал тяжесть оружия в своих руках, и уверенность в собственных силах, подкрепленная полным магазином злых свинцовых ос, заставила его бежать быстрее. Рядом топал тяжелыми ботинками Валерка, и глянув на него, Вовка увидел на его лице то же нетерпение, то же желание быстрее столкнуться с неведомой опасностью.
Вбежав туда, они увидели страшную картину - пуленепробиваемый экран был разнесен вдребезги, хаотично мигала и звенела какая-то аппаратура, на экране компьютера вспыхивал красный квадрат со зловещей белой надписью "WARNING", на миг погасло основное освещение.
Замолчавшая техника открыла Володе чье-то мощное, тяжелое дыхание совсем близко от него. В то же мгновение он явственно ощутил, что вся комната пропитана едким звериным духом, смешанным с запахом мочи и еще каким-то тошнотворным, сладким ароматом. В этот момент включилось тусклое аварийное освещение, и сразу же раздался вопль Валерки.
- Смотри!!!
Но он уже видел сам. Огромное животное величиной с медведя, черное, как антрацит, подняло голову от трупа человека в белом халате, лежащего на полу. Встретившись взглядом с охранниками, оно злобно зарычало, обнажив острые, длинные клыки, между которыми виднелись застрявшие окровавленные волокна мяса.
В следующее мгновение зверь исчез в противоположном конце коридора. От стены отделился молочно-серый человек в докторском халате, и еле шевеля обескровленными, трясущимися губами, тихо просипел:
- За ней. Можете стрелять.
Дальше человек произнес еще что-то вроде "ей это не повредит", - Володя не был уверен, т.к. в следующую минуту увидел себя бегущим по ночной городской улице вслед за быстро удаляющейся огромной тенью. Она мчалась в сторону Волги и вскоре скрылась из виду.
Вскоре охранников нагнал фургончик, из которого выпрыгнул Анатолий Борисович и еще несколько вооруженных солдат. Один из них был тот, который наблюдал за садом - следом за ним из машины выпрыгнула немецкая овчарка. Понюхав воздух, пес неожиданно взвыл и скомкался в ногах своего проводника.
- Вы двое, - скомандовал Анатолий Борисович Володе и Валере, - за поворотом метрах в двустах отсюда стоит заброшенный дом. Это ее дом. Отправляйтесь туда и ждите до утра. Когда эта девка явится, хватайте ее. Ясно?
- Какая девка? - помедлив, спросил Валера. Никакой девки они с Вовчиком не видели.
- Та, что только что разгромила мне всю лабораторию, - взвизгнул Анатолий Борисович. - Она оборотень, кретины. На заре зверь опять должен превратиться в человека. Маленькая темноволосая девушка с короткой стрижкой. Она мне нужна!!! Отправляйтесь, выполняйте, бегом марш, что вам там еще говорят?
Сзади, как тень, выступил начальник охраны, подтянутый, рано поседевший мужчина в такой же желто-зеленой камуфляжной форме, как и у остальных. Он спокойно приказал.
- Богданов и Самаев, идите вдоль дороги, через 400 метров увидите большой дом. Ваша задача - проникнуть в него, обыскать и оставаться там до семи ноль-ноль. В случае обнаружения невысокой темноволосой девушки вы должны задержать ее и вернуть в контору. При захвате соблюдать осторожность, она предельно опасна. Вопросы есть? - и, не дождавшись ответа, отрубил: - Выполняйте.
Напарники рванули с места к ДК Хузангая. Остальные четыре человека скрылись в неплотной темноте наступившей ночи, прочесывая район. На западе еще светлел край неба, и в этой серо-черной мгле охранники без труда отыскали дом.
Дверь была не заперта, и даже немного - сантиметра на три - приоткрыта, словно кто-то торопливо вбежал в дом, позабыв (или не успев) запереть за собой замок. Парни переглянулись. Валера взялся за ручку и потянул.
С ужасным скрипом, особенно слышным в тишине, она отворилась, обнажив за собой черную пустоту дома. О том, чтобы войти незаметно, можно было забыть. Никакого света внутри не было, и ребята шагнули внутрь, как в неведомое нечто. Он же не знали, что местные умельцы разобрали в сенях полы. Попадав друг на дружку, они выругались, круто войти тоже не получилось. Вовка усмехнуся про себя - еще и фонарик разбился. Достав зажигалку, он быстро осмотрелся и помог подняться Валерке. Маленький огонек вырывал из темноты бревенчатую кладку стен и разрушенные перегородки. Пробираясь вполовину наощупь, они двинулись внутрь дома.
- Кажется, комната, - шепнул Валера, открыв дверь в Полинину конурку.
Вовка заколебался. Какое-то чувство говорило ему, что им надо дождаться рассвета в этой части дома, что если где и есть здесь что-то человеческое, то именно в этой комнатушке. Но в то же время он не мог отличить этого естественного инстинкта самосохранения от чувства страха, и желание победить этот страх заставило его сказать.
- Пойдем, осмотрим все.
Разумом он понимал, что принял правильное решение, что в любой ситуации необходимо прежде всего досконально изучить местность. Но сердце его сжалось от предчувствия непоправимой ошибки.
Чиркая колесиком зажигалки, они углубились дальше в дом, осматривая новые комнаты, грязные, заброшенные и пустые, пока наконец не дошли до последней. Они увидели, что дверь раньше была заколочена, но затем взломана будто изнутри. Войдя внутрь, парни поняли, что зажигалка им здесь не нужна. В слабом свете показались стены, покрытые лохмотьями обоев, вздувшиеся, покореженные половицы, открытая крышка погреба.
- Рассветает, - с облегчением сказал Вовка.
Они оба помотрели в окно - абсолютно черный проем был настолько слеп, что невозможно было определить - то ли это еще не рассвело, то ли снаружи окно забрано ставнями.
"Летние ночи не бывают такими темными," - пронеслось в голове у Володьки. Мысли его заметались - и здесь раздался ужасающий, громкий, как выстрел, звук. Это захлопнулась за ними входная дверь.
Оба парня вскинули на плечо автоматы.
- Свет... оттуда, - услышал Володя шепот Валерика.
Слабый свет, который они приняли за рассветное зарево, шел из открытого погреба. Чем больше они смотрели туда, не с силах отвести взгляд, тем больше солдатам казалось, что этот отблеск становится все сильнее и сильнее. Вот они уже могут различать искаженные страхом лица друг друга, вот уже все явственнее проступают малейшие детали убранства комнаты... разбросанные детские игрушки... драный мешок в углу, источающий смрадный запах...огромная поднимающаяся куча шерсти около него...
- Стреляй! - взвыл Валера.


10.
Часы пробили девять утра, когда Владимир Михайлович встал, потягиваясь, со своего рабочего кресла. Тонкий луч солнца падал на паркет, пробившись через задернутые шелковые занавески. День начинался удачно - за утро он набросал последнюю главу "Дорогого обряда".
- Лаарила! - крикнул он вниз. - Ты уже проснулась?
- Да, милый, - ответила она по-фински. Его жена так и не привыкла говорить на его языке; сначала она очень старалась, он это видел, но не мог не заметить и то, что при каждом удобном случае Ла переходила на родную речь. С годами у них сложился свой, семейный язык, он мог сказать ей что-то по-русски, особенно в быту, не при посторонних, она отвечала ему по-фински. Со своим редактором или на небольших дружеских вечеринках Владимир говорил только по-фински и понимал немного шведский, второй язык этой северной страны. Финляндия стала его домом; он тосковал по России, чувствовал всем сердцем свою чуждость этой земле, но знал - он никогда не вернется обратно. Здесь он добился успеха, издал более сорока своих романов, купил великолепное, пусть и небольшое по местным меркам поместье. Здесь в конце концов, он встретил Ла, надежную, верную, заботливую жену, содержащую все их хозяйство в отменном порядке. В саду и на конюшне заведовал Питари, и три раза в неделю приходила женщина-служанка, стирать и убирать дом.
Владимир спустился на кухню. Лаарила включила небольшую печку для выпечки хлеба.
- Ну как ты, поработал? - подошла она к мужу. От улыбки целые снопики морщинок прорезались в уголках ее глаз; седые волосы были аккуратно уложены под белоснежной косынкой.
- Ты прекрасно выглядишь, - сказал он ей по-фински.
Она засмеялась.
- Прекрасно? В шестьдесят пять? Да ты шутишь.
- Нет, моя королева, - покачал он головой. - Ты все такая же красавица, как и двадцать лет назад.
- Посмотри, Питари уже вывел лошадь, - через его плечо выглянула она в окно.
- Я пойду.
- Не опаздывай к завтраку.
Сбежав по ступенькам, Владимир с удовольствием потрепал по холке свою любимицу. Невысокая белоснежная кобыла приветственно заржала и несколько раз взмахнула головой. Приняв у работника поводья, писатель поднялся в седло и галопом направил лошадь за ворота. Едва лишь дом скрылся из виду, как он придержал животное и неторопливым шагом поехал вдоль дороги, любуясь сочной зеленью на деревьях. Минут через пятнадцать он свернул на ровный дерн поля. Лаарила не раз просила его пустить землю, несколько гектаров, под овощи на продажу, ее экономная (в лучшем смысле этого слова) душа не могла видеть, как пустует столько хорошей плодородной пашни, но Владимиру Михайловичу было жаль расставаться с конными прогулками. В Финляндии легко поправиться - это утверждают все туристы и путешественники. В этой стране едят много душистого свежеиспеченного хлеба и предпочитают домашний стол. Ла очень любила готовить, она знала в совершенстве все финские и шведские блюда. По четвергам у них обычно бывал гороховый суп с копченой ветчиной, в субботу - бифштексы Линдстрем, темно-красные, в яркой подливке, выделившейся при тушении мяса, смешанного с протертой свеклой. Она обожала морскую рыбу, и постепенно Владимир тоже привык к тому, что везде, в пирогах, супе, на маленьких бутербродиках к завтраку присутствовали кусочки нежнейшей, жирной сельди. Уже пошли раки, Ла варила их по шесть штук на порцию, как здесь принято, с белым хлебом, укропом и сливочным маслом. Если бы не лошади, он давно бы уже растолстел. Кроме того, ему льстило то, что в свои шестьдесят семь он прекрасно держится в седле, тогда как многие его сверстники уже ходят с одышкой. Да и это было так приятно, поработав до позднего утра, объехать верхом свои владения.
Он держал трех лошадей, двух кобыл и одного рабочего мерина, но сам ездил обычно на Гане - низкорослой, несколько медлительной и очень спокойной белой кобыле. Она совсем не боялась машин и, остановившись у дороги, позволяла хозяину помахать шляпой проезжающему соседу. Биологически они были почти ровесниками - Гане шел уже пятнадцатый год. Семь лет назад он купил ее на сельскохозяйственном аукционе под Тарту. Животное показалось ему необыкновенно привлекательным, с длинной гривой, тщательно расчесанной челкой, падающей на умные, кроткие глаза. Позже в конюшне появились еще две животины, на случай, если кому-нибудь из гостей захочется проехать с ним верхом.
Приподнимаясь в седле, он с удовольствием вдыхал свежий, острый запах растущей травы, слушал, как где-то вдалеке работают сельскохозяйственные машины. Скоро и у них наступит пора косить сено. Наконец-то он закончил вчерновую свой новый роман. Майкл Ньюланд, "Дорогой обряд", роман ужасов - так будет выглядеть суперобложка, яркая, глянцевая, с хорошей картинкой, как раз такая, чтобы привлечь внимание покупателя в книжном магазине. Повествование о молодой девушке, которая долгое время пытается избавится от странной слабости, но ей не могут помочь никакие врачи и специалисты. Все анализы показывают, что она здорова, но тем не менее с каждым днем она гаснет, как стираемая ластиком картинка. В конце концов она попадает на прием к экстрасенсу, современному колдуну, который говорит, что над ней совершен некротический обряд: кто-то, желающий ее смерти, или зарыл на кладбище ее фотографию, или, что гораздо хуже, положил ее изображением вниз в гроб к мертвецу. Этот колдун берется разрушить злые чары, но за это ему надо хорошо заплатить. Владимир был уверен, что деньги - это та же энергия, и он попытался подчеркнуть это в своем романе. Вне всякого сомнения, золото можно притянуть к себе путем совершения определенного магического ритуала, и именно в силу своей энергетической заряженности деньги являются вознаграждением за любую выполненную работу. Сумма, которую просит экстрасенс, довольно значительна, и девушка обращается за помощью к своим родителям, которые в ответ советуют ей отказаться от услуг шарлатана, правильно питаться, соблюдать режим и следовать советам врачей. Между тем девушка понимает, что ей становится все хуже и хуже, что она умирает. Колдун в свою очередь тоже не может выполнить эту работу бесплатно. В "Дорогом обряде" Владимиру больше всего хотелось заострить внимание читателя на образе человека, который зарыл фотографию, на том, кто больше всех был заинтересован, чтобы не состоялось антинекротическое возвращение фотографии, ведь в этом случае та черная сила, которая губит девушки, вернулась бы к нему втройне. Писатель склонялся к мысли, что он заставит это сделать кого-нибудь из кровных родственников героини, например, ее родную тетю. Мотивы могут быть самыми разнообразными.
"Ей всегда не нравилось, что бабушка оставила весь свой большой прекрасный дом одной Валентине", - произнес Владимир вслух строчку из первой главы, глядя на равномерно двигающиеся плечи лошади. Мотив ему нравился. Большое наследство - большие обиды. Дети иногда могут быть такими неблагодарными.
Жаль, что у него никогда не было детей. Он встретил Лаарилу, когда ей было сорок пять, а ему - сорок семь, слишком поздно, чтобы заводить наследников. Тем не менее они пытались, но ничего не получилось. Про тот давнишний случай, когда он мог стать отцом, Владимир старался никогда не вспоминать.
"Дом был воистину великолепен - старинный фахверховый дом в южном пригороде Лондона," - продолжил он вслух. Возможно, главу про наследство он перенесет куда-нибудь в середину, когда уже начнут развиваться основные события. Он всегда писал именно так, повествование разрасталось в разные стороны, как розовый куст, из какого-нибудь пустячного происшествия. Иногда он начинал писать с кульминации, не зная еще, как все закончится и с чего началось, главы тасовались, как карты в колоде, и постепенно книга обрастала страницами, пока наконец эти страницы не складывались в стройное повествование, где, как ему хотелось думать, одно всегда вытекало из другого и события следовали одно за другим в определенной последовательности.
Самым нелепым было то, что его истории сбывались. Он заметил это еще в России. Как-то раз, закончив свою повесть "Гражданская оборона", где среди прочих был эпизод с разрушенным пятиэтажным домом - от неправильно подключенной газовой плиты - он с холодеющим сердцем услышал в новостях репортаж о том, как в одном городе в тот же день ОТ НЕПРАВИЛЬНО ПОДКЛЮЧЕННОЙ ГАЗОВОЙ ПЛИТЫ взорвался пятиэтажный дом. Погибло 17 человек. Негнущимися пальцами он быстро нашел нужную страницу. "Под обломками погибло 17 человек" - было написано его размашистым неразборчивым почерком. "12" - исправил он, до конца не отдавая себе отчет, зачем это делает. На другой день в утренней программе "Время" диктор ласковым голосом обьявила, что по уточненным данным из-под разрушенной пятиэтажки спасатели извлекли 12 трупов, а пять человек числятся пропавшими без вести.
Тогда он рассказал про это совпадение одной знакомой. "Ты только про ядерную войну не пиши, ладно?" - пошутила она в ответ. Владимир тоже перевел все в шутку, но позднее действительно никогда не брался за сочинение вселенских Апокалипсисов, довольствуясь частными, по большей части семейными драмами.
Очень загадочный случай произошел с ним уже здесь, в Финляндии. Он написал добротный, тостый роман "Лифтер", где описывалась серия загадочных убийств в лифтах городских многоэтажных домов, виновником которых был ЛИФТЕР , специально устраивавший поломки в кабинах. Люди застревали между этажами, начинали сигналить в диспетчерскую, и вот тут-то и начинали развиваться основные события.
Рукопись уже лежала у редактора, когда в городе разразилась трагедия. В течении десяти дней в кабинках лифтов было убито несколько человек - маленькая девочка, спешивший к любовнице бизнесмен, пожилая женщина и наконец здоровенный фермер. Редактор позвонил ему, мягко говоря, недоумевая. Владимиру даже пришлось разговаривать с полицией. К счастью, убийцу очень скоро поймали. Его вина была неопровержимо доказана, и роман решено было все-таки издать. В кричащей черно-белой обложке (подретушированная документальная фотография якобы с места преступления, раскрытые дверки кабины, тело на полу, склонившийся над ним полицейский), желтое название посередине , книга разошлась, как зерно в курятнике. Через несколько дней издательство выпустило еще один тираж, в мягкой обложке. После "Лифтера" они купили свое поместье.
Надо заметить, что сбывалось не все и не сразу. Иногда не совпадали детали. С тем же самым "Лифтером" - в жизни убийца оказался психически неуравновешенным безработным, немного разбиравшимся в электротехнике; он был рабочим бытовой службы. (В голову, конечно, закрадывались мысли об ошибке следствия, но он отгонял их прочь.) Да черт возьми, таких нестыковок было гораздо больше, чем разительных совпадений. Взять хотя бы рассказ "Под колесами Шевроле". Владимир написал его совсем юнцом. В нем преуспевающий писатель, такой же, как он сам сейчас, при загадочных и странных событиях возвращается на родину после долгих лет счастливой жизни в Париже, и в родном городе его насмерть сбивает серый "Шевроле". Это никогда не могло сбыться - он был в Париже всего два или три раза и никогда не испытывал желания остаться там надолго, не говоря уж о том, что бы провести в этом местечке несколько "долгих счастливых лет". И уж тем более он не собирался возвращаться в Россию.
Гана коротко всхрапнула и дернула повод. Вынырнув из своих мыслей, Владимир увидел, что лошадь уже идет по дороге к дому. Мимо них в ту же сторону проехал почтовый грузовичок. Тронув кобылу пяткой, всадник перевел ее в галоп, чтобы бодрым юношей проскакать мимо кухонного окна Лаарилы.
Соскочив с седла возле конюшни, он увидел, что две другие лошади уже гуляют в просторном загоне, а Питери чистит денники. Отдав ему Гану, Владимир остановился поболтать с подошедшим к нему почтальоном.
- Хорошая нынче погода, - приветливо сказал почтальон. - Я видел вас по дороге сюда. Вы прекрасно ездите верхом.
- Спасибо, Мартин. Сегодня много почты?
- Несколько писем, как обычно, и еще толстая бандероль. Я все отдал хозяйке. Она угостила меня чашкой чая и пирожками. Госпожа Лаарила великолепно готовит.
- Погодите, как-нибудь на рождество вы попробуете ее калекукко.
- Сейчас уже редко кто печет настоящий калекукко.
- Лаарила печет.
Войдя в дом, Владимир сразу прошел на кухню, с удовольствием вдыхая аромат свежего хлеба и пирожков. Он всегда завтракал не раньше одиннадцати.
- Ты видел Мартина? - спросила его Ла.
- Да, мы только что разговаривали у конюшни.
- Посмотри-ка, там на столе, по-моему, твоя долгожданная книга, на бандероли адрес редакции, - сказала она, заметив, что он ищет почту.
Владимир прошел в столовую и торопливо разорвал обертку на бандероли. В ней действительно был сигнальный номер его последний книги. На обложке - туманный, написанный размытыми тонами пейзаж: деревья в сумерках, за ними черной громадой высится огромное промышленное здание с ярко освященными окнами. На переднем плане - оскаленная морда полузверя-получеловека; название - "Заброшенные сады Комбината".
- Ла, как тебе кажется? - спросил он жену, заходящую в столовую с подносом в руках.
Расставив перед ним чашки и тарелки с едой, она взяла в руки книгу.
- О, вполне неплохо. Только тебе не кажется, что все это немного банально - оборотни, превращающиеся в людей с наступлением утра.
- Нет, - жуя пирожок, ответил он. - Единственный самобытный персонаж в мировой литературе - Дон Кихот. Все остальное повторялось.
- И потом, - продолжила она, садясь напротив и наливая себе чай, - эти твои женщины-воины... ты уверен, что это исторично?
- Ла, я же написал художественный роман, роман ужасов. У моего народа действительно есть легенда о том, что в фундамент христианских церквей клали живых людей.
- Какой ужас, - передернула плечами жена, протягивая ему небольшую тарелку. - Попробуй - это весенняя скумбрия. А что, у... ( она замялась, вспоминая нужное слово )... чувашей действительно женщины носили кольчуги?
- Не совсем кольчуги. Украшение из монет, закрывающее грудь; скорее всего, это свидетельство древней амуниции, перешедшее в род украшений. Потом, полусферическая девичья шапочка тухья - настоящий шлем, защищающий голову.
- А у мужчин? - спросила она, намазывая хлеб маслом.
- Что у мужчин? - взял он из ее рук бутерброд.
- Что носили мужчины? Или у чувашей сражались только женщины?
- В чем дело, Ла? - Владимир внимательно посмотрел на жену. Он не понимал ее сарказма. - Ты с самого начала не одобряла эту книгу. Что случилось?
- С чего ты взял? - глаза Ла удивленно (ему показалось, нарочито удивленно) раскрылись. Она покачала головой, несколько раз стукнув пальцами по столу. Владимир очень хорошо знал этот нервный жест; он знал также, что сама Лаарила его не замечала. - Да, она мне не нравится. Это первая твоя книга, которая мне не нравится, но с этим ничего не поделаешь. Знаешь, мне кажется, что она просто не интересна.
- Нет, не в этом дело. Ла, у меня такое странное чувство, что ты меня ревнуешь. Я ведь не в первый раз пишу вещь про Чувашию. Мне это интересно, да и в конце концов, это единственное, что я хорошо знаю. И эта легенда, про живых людей в фундаменте церкви, это же настоящая находка для романа ужасов. А вспомни мою книгу про сгоревшую сельскую школу? Я тоже написал ее про обыкновенную чувашскую деревню, и она тебе понравилась. Что же сейчас?
- Я не знаю, - сказала она сухо, собирая свою посуду. Видно было, что она замкнулась в себе и не настроена на продолжение разговора. Тем не менее Владимир продолжал смотреть на нее, развернувшись на стуле и не берясь за еду.
Встав, Лаарила отнесла свою чашку на кухню, и оттуда, гремя посудой, неожиданно сказала:
- Мне кажется, что ты хочешь вернуться.
Владимир некоторое время молчал, озадаченный этим заявлением. Это было настолько неверно (и она должна была это знать!), что он даже не знал, как ей возразить.
- Ла, послушай, - наконец произнес он громко, чтобы она услышала на кухне, - это не так. Я никогда не хотел вернуться, с тех самых пор, как приехал сюда и встретился с тобой. У нас хорошая семья, великолепный дом, все, что мне необходимо. Зачем мне возвращаться?
- Ох, милый, - сказала Лаарила возвращаясь, - я ведь не упрекаю тебя в этом, просто... не надо мне врать. - Последнюю фразу она повторила еще раз по-русски: - Не надо врать жене. Ты как школьник, который дергает одноклассницу за косички и вопит, что терпеть ее не может. На самом деле всем остальным понятно, что он просто влюблен.
- Да неужели? - пытался возразить он.
- Да-да. Ты посмотри, какой нежностью пропитана эта твоя книга. Раньше ты писал про своих по другому: зло, с досадой, даже с ненавистью. Тогда было видно, что ты душу свою готов продать, лишь бы уехать оттуда. А теперь!.. мне даже кажется, что эту книгу написал не ты, а кто-то другой.
- Как ты думаешь, она будет продаваться? - перевел он разговор.
- Не знаю, - пожала она плечами. - Не смотря ни на что, ты остался мастером.
- Мы решили, что на этот раз сделаем больше рекламы. Дик считает, что название длинновато, но мне кажется, в самый раз. Конечно, в этот раз мы заработаем меньше, чем на "Лифтере". - Владимир задумчиво погрузил пятерню в волосы. Непонятно почему он чувствовал, что разговор с женой расстроил его.
- Ты уже сыт? - спросила Ла, глядя на недоеденный завтрак.
- Да, я закончил. Извини, сегодня что-то нет аппетита, но все было очень вкусно. - Он встал. - Я тебе помогу.
Помыв посуду, Владимир вернулся в свой кабинет. Опустившись в широкое кресло, стоявшее прямо напротив панорамного окна, он попытался переключиться на работу, хорошенько продумать некоторые диалоги "Дорогого обряда", но мысли постоянно уходили куда-то в сторону. Между тем ему пора было садиться за компьютер: через месяц надо было уже сдать рукопись переводчику, исправлявшему его погрешности литературного финского и затем на редактирование. Под псевдонимом Майкла Ньюланда он печатал две книги в год, каждая объемом около шестисот страниц, и график работы был достаточно напряженный.
Однако именно сегодня наступил, кажется, творческий затык, когда в голову лезло все что угодно, кроме персонажей романа. Владимир поймал себя на том, что пропевает в голове обрывок рекламной песенки, в последнее время транслируемой по нескольким каналам, думает о новых кондиционерах для конюшни, вспоминает, когда последний раз мыл свой "Сааб", и отношения Валентины с пакостливой теткой волнуют его меньше, чем восстановление поголовья котиков на островах северных морей.
Ла не права. Он не хочет возвращаться ни в Чебоксары, ни в Россию вообще. Закрыв глаза, Владимир вспомнил улицы родного города, район, где прошли его детские годы, деревянную школу на Ленинградской , снесенную еще при нем. Война застала его 14-летним подростком; вместе с остальными ребятами он работал на эвакуированном из Харькова электроаппаратном заводе. Господи, как давно это было! Военное время и армию он вспоминал без боли. Но было одно событие, до сих пор причинявшее ему столь острое страдание, что в своей памяти он отвел ему самое дальнее местечко и обходил стороной, как пульсирующую раковую опухоль. Ее темные глаза, ее смоляные кудри в его руке...Тогда ему было что-то около сорока. Стоп. Владимир застонал и поморщился, силой заставив себя несколько раз прокрутить в мозгу рекламную мелодию. Вот так, он ничего не помнит.
"Если где в городе и могли водиться привидения, то только здесь, на Комбинате." Оставшиеся в Чебоксарах родственники регулярно писали ему о своих делах. Двоюродная сестра, которую перед отъездом он чудом сумел прописать в своей квартире, в толстенных письмах жаловалась ему на жизнь в этой "проклятущей" стране. Из этих ее несвязных писаний Владимир и выудил свои "Заброшенные сады". "Ты помнишь садоводческое товарищество рядом с нашим районом, на берегу Волги? Сейчас там все заброшено, потому что берег осыпается и сады терассами спускаются прямо в реку. Мы ходим туда собирать вишню... За ноги цепляется больной крыжовник. Зиночка однажды чуть не потерялась..." Еще в одном из писем промелькнуло сообщение о том, что все детские ясли на Комбинате закрылись и сестра сама вынуждена сидеть с внучкой. Так у Владимира возникла идея поместить в один из пустующих садиков некое научное учереждение, занимающееся садистскими опытами над людьми. С удовольствием писатель вспоминал, как постепенно нарисовал картину городского района, примыкающего к прядильной фабрике и заканчивающегося дикими зарослями.
"Если где в городе и могли водиться привидения, то только здесь, на Комбинате. Район этот в простонародье назывался так потому, что весь он примыкал к большому хлопчато-бумажному комбинату, раскинувшемуся на целые гектары за высокой кирпичной стеной. В его темных цехах работа не прекращалась круглые сутки; днем опускался на прилегающие улицы нестерпимый смрад химикатов и краски, а по ночам было видно, как за закопчеными окнами предприятия мечутся и горят неясные тени, слышался рокот станков, черные порожние машины исчезали за воротами проходной. Рано утром все ненадолго стихало. В наступившей тишине глухо лязгали останавливающиеся агрегаты, транспорт, груженый рулонами тканей и ватина, разъезжался по городу, но навстречу устало идущим рабочим ночной вахты уже спешили их сменщики, торопливо поглядывая на часы, чтобы снова включить технику, засыпать в барабаны кипы грязного хлопка и опять начать обычную рабочую круговерть."
- Трень! - сказал телефон на столе. - Трень! Трень!
- А? что? - пробормотал писатель, оторвавшись от чтения первой страницы сигнального экземпляра. Подняв голову, он почувствовал, как из уголка рта полилась тягучая ниточка слюны. Надо же, опять задумался до того, что потерял всякий контроль.
- Але, - подошел он к аппарату.
В трубке защелкало, как будто бы звонили издалека, и мужской голос строго сказал:
- Володя, это ты?
- Кто это? - прошептал он, опираясь рукой на стол и чувствуя, как в голове у него начинает что-то шуметь и вращаться.
- Володька, немедленно домой, - повторил говоривший и повесил трубку.
- Пап, ну я задержусь немножко, - хотел было возразить Володька, но понял, что отец уже не слышит его. Делать нечего, надо идти домой делать уроки.
Владимир сжал виски ладонями и страшно закричал. Его отец умер двадцать пять лет назад; через полгода тихо отошла мама. После их смерти ничто больше не привязывало его к той земле. Через несколько лет он уехал навсегда.
- Ведь приснится же такое, - сказал он, дрожащей рукой вытирая пот со лба.
В кабинет вбежала Лаарила.
- Заснул в кресле, и мне приснился кошмар, - объяснил он жене. - Показалось, будто бы позвонил отец.
- Ты переработал, - обняла она его. - Отдохни несколько дней от своих ужасов.
- Наверное, ты права. - Владимир говорил по-фински. Он пытался отбросить всякую мысль об этом безумном звонке, подсознательно возводя языковой барьер перед ним.
Телефон на столе затрезвонил снова. Уверенной рукой Владимир Михайлович снял трубку. Ла смотрела на него, нахмурив брови.
- Володька, паршивец, чтобы через пять минут был дома, - безапеляционно произнес отцовский голос и сразу же зазвучал сигнал отбоя - говоривший бросил трубку.
Писатель повернулся к жене.
- Это... это... опять папа.., - прохрипел он, не в силах проговаривать слова.
- Кто-то шутит, - попыталась найти она обьяснение, взяла из его рук телефонную трубку и положила ее обратно на аппарат.
- Принеси мне сердечные капли, - внезапно Владимир почувствовал страшную тяжесть, обрушившуюся на все его тело. - Я пока лягу.
Ла торопливо вышла за дверь, и он слышал, как заскрипела дверка аптечки в ванной комнате, зашумела льющаяся вода. У его лица возник стакан с водой.
Телефон зазвонил, и теперь вздрогнули они оба.
- Я подойду, - спокойным голосом сказала Лаарила, останавливая его взглядом.
С дивана он внимательно следил за женой. Разговор был недолгим: выслушав какую-то короткую реплику (он уже знал, какую), Ла сухо произнесла по-русски: "Вы ошиблись номером, извините" и положила трубку на рычаг. Практически снова телефонный аппарат опять зазвонил.
- Это кто-то другой, так быстро невозможно набрать номер, - сказал ей Владимир. -Особенно, если звонить из другой страны.
Ла опасливо взяла трубку и, не говоря ни слова, поднесла ее к уху. После первых слов, произнесенных абонентом, она облегченно вздохнула и улыбнулась, произнеся в ответ несколько вежливых фраз.
- Это Дик, просит тебя. Может быть, сказать, что ты плохо себя чувствуешь? - обернулась она к Владимиру.
- Не надо, я подойду. Кажется, отпустило.
Подойдя к телефону, Владимир с удовольствием услышал голос своего редактора.
- Привет, Майкл. Как, получил сигнальный экземпляр? - редактор предпочитал звать его по литературному псевдониму. Владимиру казалось, что Дику трудно было воспринимать его слишком славянское имя.
- Да, только что просмотрел.
- Как тебе? По-моему, неплохо получилось. Мы попробовали новую бумагу...
В этом месте голос редактора прервался, что-то несколько раз пикнуло, и тут-же (волосы на голове писателя зашевелились, и по затылку пробежал неприятный холодок) знакомый рассерженный голос произнес:
- Ты еще там? Вова, я сказал, немедленно домой. - И все звуки в трубке стихли. Смысловое ударение всей фразы Владимир понял - оно без всякого сомнения падало на слово НЕМЕДЛЕННО.
- Что? Что? - спрашивала его Ла, беря его за руку.
- Мне надо домой, папа уже сердиться, - побелевшими губами едва выговорил писатель.
В тот день телефон звонил еще много раз. После седьмого или восьмого звонка, когда разъяренный отец пообещал шестидесятисемилетнему пацану, что теперь ему точно не избежать хорошей порки, Лаарила позвонила на телефонную станцию, чтобы выяснить, откуда идут эти звонки. Телефонистка сказала, что звонки заказываются из России, из Чебоксар, с номера, который вне всякого сомнения был телефонным номером бывшей квартиры писателя. Лаарила попросила больше не соединять их с этим абонентом. Отец стал бессовестно вторгаться в телефонные звонки друзей и знакомых. Все они почему-то решили позвонить именно в этот день, многие без всякого повода, и сразу же после первых фраз разговор прерывался. Папа словно вырывал трубку из рук говорившего и сообщал цепенеющему отпрыску свое неизменное "Володя, домой". Через час этой телефонной агрессии Ла отключила телефон в доме.
- Кто-то из твоих родственников решил пошутить, - несколько нервно строила она различные предположения. - Или какой-нибудь племянник внезапно сошел с ума и выбрал тебя объектом своего маниакального преследования.
- Ла, ты же знаешь, - устало возразил ей муж, - они даже не знают нашего номера. У них не такие доходы, чтобы звонить в Финляндию. Весь этот... розыгрыш уже стоит кому-то кучу денег. Здесь что-то другое. Может быть... это какой-то ментальный призыв, зовущий меня вернуться.
Резким движением Ла швырнула в него кухонное полотенце. Глаза ее прищурились.
- Уж кому и знать про ментальные призывы, как не тебе, - прошипела она. - Ты же у нас писатель.
Этот выпад был настолько нехарактерен для нее, что Владимир Михайлович сразу понял - жена была напугана. Ужасы, о которых он писал, которые всегда были для нее всего лишь приятно пахнущими страницами его книг, внезапно вошли в их жизнь. Они были осаждены в собственном доме, как в крепости, неведомым (или все-таки знакомым?) неприятелем, не говорившем ничего особенного и даже не угрожающего им, но его настойчивость, его всемогущество, его неожиданное "алло" с того света были страшнее любых угроз. Он слышал, как Ла плачет на кухне. Смешно, некстати подумал Владимир, что женщина в трудную минуту всегда ищет приют на своей кухне. Сколько времени Ла проводит около разделочного стола? Много. Наверное, почти все те часы, когда она не прибирает дом, не ездит за покупками или не работает в саду. Неудивительно, что она так привыкла к кухне и столовой, там целиком ее владения. И как же она любит свою посуду.
Самому ему, кажется, некуда бежать от неприятностей, кроме как вот в такие пустые мысли ни о чем. "Володенька, - усмехнулся он про себя, - ты, конечно, уже большой мальчик и в лесу не заблудишься, но чего ты боишься?"
В это самое мгновение на кухне прозвучал протяжный сигнал внутренней связи. Владимир слышал, что Ла взяла трубку.
- Питари звонит с конюшни, говорит, что лошади волнуются, - крикнула она ему.
- Я сейчас туда пойду, - вышел он из кабинета.
Накинув куртку, писатель торопливо пошел к конюшне. Лошади еще были в загоне. Гана и вторая кобыла нервно ржали и носились по огороженной территории. Миндаль, гнедой мерин, заложив уши, стоял в углу. Его щека была залита кровью, клок оторванного мяса висел на шкуре.
- Хозяин, они, по-моему, взбесились. Гана сцепилась с мерином, он несколько раз укусил ее, а она лягнула его прямо в морду. Я сам видел, это сделала она, - сообщил стоявший у ворот загона Питари.
Владимир знал, что значит такая рана, нанесенная подкованным копытом. Даже если она и заживет, на Миндальчика уже никогда нельзя будет надеть узду - кожанный ремень будет беспокоить его во время работы, и он не даст собой управлять. Теперь это уже был не верховой конь, а полтонны конского мяса на корм собакам.
- Позвони Лаариле, пусть она включит телефон и вызовет ветеринара, - распорядился он. - Я попытаюсь завести лошадей в денники.
Питари покачал головой, но возражать не стал и прямо из конюшни стал звонить в дом.
- Эй, Гана, - тихонько окликнул кобылу Владимир, подходя вплотную к забору. Лошадь подошла на его голос, взрывая копытами песок, и заржала, помахивая головой.
- Ганочка, Гана, - продолжал ласкать он ее, открывая двери загона и беря животное за недоуздок. Он заметил, что лошадь вся взмокла, и ее влажные глаза с испугом косились на зажавшегося Миндаля. Поглаживая ее по шее, Владимир на минуту выпустил недоуздок из рук, чтобы закрыть загон, а затем повел лошадь к конюшне. Она непрерывно коротко всхрапывала и принюхивалась к воздуху, широко раздувая ноздри. Зайдя в денник, Гана замерла, словно увидела призрак, злобно дернула ушами и начала разворачиваться к хозяину задом, намереваясь лягнуть его. Помня про железные подковы, человек вылетел из станка, как ошпаренный, и тут же копыта лошади мелькнули в двух сантиметрах от его лица и ударились о прутья загородки.
- Гана, мать твою! - закричал он, закрывая щеколду денника. Обернувшись, белая кобыла оскалилась на него пожелтевшими зубами. Белки ее глаз горели адским пламенем. Уставившись прямо в лицо хозяина, лошадь раскрыла пасть и внятно произнесла низким мужским голосом:
- Володька, беги домой. Тебя мать заждалась. Ты что же это матери нервы мотаешь.
Произнеся это, Гана тихонько заскрипела зубами, упала на колени и затряслась всем телом. Из ее рта на чистую подстилку из опилок вывалился длинный язык. Мощное животное забилось в конвульсиях. Хвост кобылы как-то нелепо откинулся в сторону, и из заднего прохода во все стороны брызнула струя темной крови. Отшатнувшись от решетки, Владимир выбежал из конюшни.
Через полчаса его "Сааб" уже несся по направлению к городскому аэропорту. "Три часа до Москвы, сорок минут до Чебоксар", - непрерывно повторял про себя писатель. Это было его заклинание, рефрен, отбиваемый барабанами его сердца, высчитаное наспех время перелета до города детства. Города, где его ждал отец. "Три часа до Москвы, сорок минут до Чебоксар". И мама, как он мог забыть про нее. Если поторопиться, завтра он уже будет на месте. На заднем сиденье автомобиля, скользя глянцевой обложкой по кожаному чехлу, лежал единственный экземпляр "Заброшенных садов Комбината".


11.
Около часа ночи с реки послышался легкий шум мотора. Полина, задремавшая под забором, подняла голову и, поскуливая, прислушалась. От движения ее сразу же замутило; поднявшись, она с минуту постояла, сглатывая слюну, обильно текшую из ее пасти, пока наконец ее не вырвало тягучей желудочной слизью. После этого ей сразу же стало легче, и она смогла оглядеться.
Очевидно, она прилегла на краю какого-то дачного участка. В призрачной дымке наступающего рассвета неподалеку от нее ровными грядками белела принявшаяся рассада капусты и салата, остро пахло поднявшейся мятой, а под ее ногами возле аккуратного деревянного забора темнели густые листья клубники. Ягоды уже созрели, и своим острым зрением она различала кое-где сочные алые капли, пригнутые к земле выпавшей росой.
ВОЗЛЕ АККУРАТНОГО ЗАБОРА?
Полина лихорадочно заерзала взглядом по сторонам. Она хорошо помнила, что только-что сбежала из камеры пыток, долго петляла по заброшенным садам на склоне оврага, пока наконец не упала под почти обвалившейся изгородью, слыша, как сзади продираются сквозь кусты ее преследователи. Именно под этими гнилыми досками она и упала в обморок и готова была поклясться, что во время долгого беспамятства не меняла места.
Теперь же... от дикого винограда не осталось и следа. КРЕПКИЙ добротный забор, окрашенный голубой краской, и не думал падать - было видно, что он простоит еще МНОГО лет, еще очень много лет. Вокруг нее был самый обыкновенный ухоженный огород, с грядками лука и чеснока, ягодами, кустами смородины и крыжевника, раскидистыми яблонями - короче, огород со всем тем, что должно в нем быть.
И река была очень далеко, наверное, за километр. Только благодаря своему звериному чутью она услышала мерное рокотание мотора, мешающееся с плеском волн. Звук этот почему-то привлек ее внимание; отряхнувшись, она еще раз понюхала окружающий воздух, и убедившись, что в нем нет и намека на преследователей, перепрыгнула через забор. Через несколько минут она нашла узкую тропинку и побежала к реке, постоянно оглядываясь, но все вокруг было спокойно.
Все, кроме звуков с реки. Час ночи. Шумело что-то очень мощное, если было слышно так далеко, что-то очень тяжелое и тихоходное, даже не теплоход, а еще более неповоротливое судно. Скорее всего, это была баржа с подъемным краном, и не одна, а две или три. Что делали эти машины в такой поздний ( или, скорее, ранний, еще немного - и рассветет ) час на Волге? Что они должны были поднять? А, может быть, уже подняли?
Наконец-то начался спуск к реке. Помахивая для равновесия хвостом, Полина сбежала вниз и обомлела.
РЕКА СТАЛА УЖЕ В ТРИ РАЗА, а возможно, и еще больше. Это была не та Волга, которую она знала всю жизнь, не медлительная лента тусклой цветущей воды, а стремительный бурный поток, с грозным шумом несущий свои воды вдоль узких берегов. Не было искуственных бетонных спусков, не было современной набережной, не было автомобильной трассы, проложенной до самого Новочебоксарска, и, честно говоря, волчица сильно сомневалась, есть ли САМ Новочебоксарск. Подняв голову, она обернулась вокруг. Она не видела ничего знакомого глазу, и сады вокруг цвели розовыми пятнами флоксов, горели гвоздиками, томно нежились мохнатыми кустами пионов и восточных маков.
Это был 1968 год.
В ТОТ ДЕНЬ НА НАБЕРЕЖНОЙ РЕКИ ВОЛГИ СОБРАЛОСЬ МНОЖЕСТВО ЛЮДЕЙ НАРОДУ БЫЛО БИТКОМ - ОТ СТАРОЙ ГОРОДСКОЙ БОЛЬНИЦЫ ДО ТЕКСТИЛЬНОГО КОМБИНАТА. НЕ ИЗ ПРАЗДНОГО ЛЮБОПЫТСТВА ОНИ СОБРАЛИСЬ ТОГДА, СЛУХ ОБ АВАРИИ НА РЕКЕ РАЗОШЕЛСЯ В ГОРОДЕ МОЛНИЕНОСНО. ЛЮДИ ХОТЕЛИ УЗНАТЬ ПРАВДУ. ГОВОРИЛИ, ЧТО ПАССАЖИРСКИЙ ТРАМВАЙЧИК СТОЛКНУЛСЯ С БАРЖОЮ. НАБЕРЕЖНУЮ ОЦЕПИЛА МИЛИЦИЯ И НИКОГО К ВОДЕ НЕ ПОДПУСКАЛА.
Думали, что к ночи толпа ненужных свидетелей разойдется, и точно, к часу не осталось почти никого. Полина, не обращая внимания на шарахающихся от нее зевак, подошла к самой воде. Все происходящее очень заинтересовало ее. "Посмотрите, посмотрите"... - зашептались люди, торопливо отходя от зверя. Но даже появление огромной черной собаки не заставило их разойтись - слишком страшным было то, что случилось на реке.
Кранами поднимали затонувший поздно вечером речной трамвайчик, перевозивший людей из поселка Сосновка на левом берегу в Чебоксары. Он ушел под воду около трех часов назад, и за это время спасатели вытащили шестерых. Билетов было продано семьдесят.
Был сильный шторм и низовой ветер. Трамвайчик столкнулся с самоходной баржой, которая ударила его в левый борт ниже ватерлинии. Пассажирский теплоходик в несколько секунд ушел на дно килем.
До темноты спасли всех, кто во время рейса стоял на палубе. Их было немного. Было холодно, и все остальнные сидели внизу - в салоне с узкой крутой лестницей наверх.
ТАМ ОДНА ЖЕНЩИНА С РЕБЕНКОМ НА РУКАХ СИДИТ НА СТУПЕНЬКАХ, ВЦЕПИЛАСЬ В ПОРУЧЕНЬ.
Мысли спускавшегося в затонувший трамвайчик водолаза мешали Полине сосредоточиться. Этот человек был напуган до смерти тем, что он увидел, когда наконец проник в трюм судна. Спускаясь, он наткнулся на сидящую на лестнице пожилую женщину с обнявшим ее ребенком. Осветив оба тела фонариком, водолаз увидел, что рот ребенка открыт в судорожной гримасе. Одной рукой женщина держала внука, а другой крепко вцепилась в поручень. Думая, что это единственные утопленники, водолаз попытался отодрать руку женщины, чтобы поднять их наверх, но не смог - ее пальцы словно приросли к полированным перилам. "Наверное, пытались выбраться," - тупо подумал спасатель, не давая себе испугаться и не анализируя пока увиденное. Потом он осветил салон.
КАК МНОГО БЫЛО ВНУТРИ ЛЮДЕЙ. ВСЕ ТРУПЫ В САЛОНЕ ДЕРЖАЛИСЬ ДРУГ ЗА ДРУГА МЕРТВОЙ ХВАТКОЙ.
Пройдя внутрь, водолаз уже не мог контролировать свой страх. Только теперь он понял, что находится один среди множества мертвых тел и повернул обратно.
НЕ ЗАБУДУ ЭТОГО НИКОГДА. И ОДЕЖДА НА НИХ КОЛЫШЕТСЯ, НУ КОНЕЧНО, ВОДА ПЕРЕМЕЩАЕТСЯ, ВОТ И ДВИГАЕТСЯ ТКАНЬ, А КАЖЕТСЯ, ЧТО ОНИ ПЛЫВУТ.
96-летняя старушка не умела плавать, но ее удержала на воде телогрейка. Кроме четверых пассажиров, спасли капитана и его помощника, державшегося за табуретку. Едва только его вытащили на дебаркадер, как он тут же стал помогать спасателям, растирая ноги чудом выжившей старушки. Именно он был за рулем во время аварии. Следующим поймали маленького ребенка, завернутого в несколько кофт. Одежда вздулась, и малыш плавал по волнам на спине. Медсестра плакала, делая ему искуственное дыхание, но он так и не подал признаков жизни. Может быть, это было и к лучшему - ведь вся его семья осталась на речном дне.
Следующим заходом привезли еще несколько человек, среди них капитана и одну из пассажирок. Женщина уже посинела от холода, но стеснялась снять одежду и растереться. Один из спасателей, рассвирепев, разодрал на ней платье и начал разминать ее трясущееся тело. Другая женщина, сильная черноволосая чувашка, совсем не замерзла, но послушно переоделась в сухую одежду.
Но Полина вся была поглощена тем, что происходило внизу, в салоне. Водолаз начал выплывать обратно. До этого он никогда не учавствовал в подобных операциях и понял, что сейчас для него самое лучшее - подняться наверх, к живым людям.
Повернувшись к лестнице, он увидел, что
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА НА СТУПЕНЬКАХ ВДРУГ РАЗЖАЛА РУКУ И ТОКОМ ВОДЫ ЕЕ ПОНЕСЛО НАВЕРХ. ЧЕРЕЗ МИНУТУ ЕЕ ОБЬЕМНОЕ ТЕЛО ВСТАЛО ПОПЕРЕК УЗКОГО ПОДЪЕМА, ЗАГОРОДИВ ВЫХОД. ПОВЕРНУВШИСЬ ЕЩЕ НЕМНОГО, ОНА ПЕРЕЖАЛА РЕЗИНОВЫЙ ШЛАНГ, ПОДАВАВШИЙ ВОЗДУХ.
В ужасе водолаз выронил фонарик, и тот с неслышным стуком упал на дно салона. Свет погас. Человека окружила темнота, усиливаемая призрачными лучиками света, просачивающимися сквозь вход в салон. Мимо одного из иллюминаторов, на секунду перекрыв сияние волн, проплыло что-то черное, медлительное, и водолаз почувствовал, как его волосы встали дыбом. Воздуха не хватало, он уже начал задыхаться, но от страха не мог пошевелить и пальцем.
Легкое прикосновение к плечу вывело его из ступора. Оттолкнув нечто от себя (нет, нет, это не плавающий под потолком человек), водолаз кинулся к выходу. Поднявшись по лесенке, он схватил за ноги труп женщины, загораживающей дорогу и рванул его на себя. Тело неохотно поддалось. Через шланг хлынул спасительный воздух, и дышать сразу стало легче. В голове от прилива кислорода забегали и закололи мелкие мурашки, и он едва не выпустил ногу утопленницы. Перехватив ее за коленку, он подтянул женщину еще на себя и так постепенно переместил ее на уровень своего лица.
ПРЯМО НА НЕГО С НЕВЫРАЗИМЫМ СТРАДАНИЕМ СМОТРЕЛИ БЕЛЕСОВАТЫЕ МЕРТВЫЕ ГЛАЗА.
Оттолкнув тело как можно дальше, водолаз ринулся в освободившийся проход, но вода мешала ему продвигаться достаточно быстро. Снизу до его ног дотронулась вытянутая рука, которой женщина раньше держалась за поручень. Спасатель вдруг ясно представил, как та же непонятная судорога, заставившая женщину отпустить перила, сцепит сейчас ее холодные пальцы на его лодыжке. Да, он уже точно ощущал, как ее негнущиеся конечности заскользили по ткани водолазного костюма.
Что было силы он ногой ударил женщину прямо в лицо и выбрался из салона. Обернувшись, он увидел в люке ее мутное лицо, глядевшее сквозь воду, и услышал
ЧТО ЖЕ ТЫ? ПОКИДАЕШЬ НАС? ТАК ТОРОПИШЬСЯ? ОСТАНЬСЯ-Я-Я...
Голос звучал в голове, как шелест воды, набегающей на прибрежный песок. Наконец-то закричав, водолаз выплыл наверх.
На дебаркадере горько рыдала женщина, стеснявшаяся снять одежду. В трюме остался ее муж, шофер Мирон.
- Он так боялся воды, - причитала женщина. - Больше всего на свете он боялся воды. Никогда на реку даже не смотрел. А так и умер в воде... это я виновата...
- Ну что ты, милая, - утешала ее медсестра, добрая женщина с грубым деревенским лицом. - Где же тут твоя вина. От судьбы не уйдешь.
- Вы не знаете... это я, все я... Почему вы не вытащили трамвайчик сразу? Вы же поднимали его в двенадцать часов, а потом опять опустили. Может, он тогда еще был жив. Почему?
- Молчи, милая, - оглянулась вокруг медсестра. - Да ты сама подумай, как можно было тогда его поднять, народу-то на берегу сколько было. Пока всех не разогнали, не хотели поднимать. Мало ли что. Начальству, милая, виднее. Милиция-то даже из Казани и Йошкар-Олы приехала. Незачем людям такое видеть. А ты поплачь, поплачь, не держи в себе. Со временем полегчает. Со временем все забудешь.
- Мирон, Мирон! - кричала женщина, не слушая ее утешения.
Тем временем опять заработали моторы кранов и закрепленные на трамвайчике тросы натянулись. "Титаник" под номером Т-106 поднимали наверх. Рядом стояла песочница - длинная баржа с песком, на которую собирались поставить затонувший пароходик.
- А мальчика-то спасли? - всхлипывая, женщина на дебаркадере дернула медсестру за рукав.
- Какого мальчика? - отозвалась та, думая, что ее спрашивают про мертвого младенца в свертке.
- С нами мальчик на палубе стоял,- обьяснила женщина. - Лет десяти, на волны смотрел. А я ему еще несколько раз сказала... спустись вниз, замерзнешь. Может, и не послушал он меня, спасли мальчика-то?
- Да вроде не видела я его здесь, - простодушно сказала медсестра. - Коля, вы парнишку не вытаскивали, лет десяти, тут вот женщина говорит, он с ними на палубе стоял.
Спасатель лишь махнул рукой и отошел в сторону. Женщина опять ударилась в крик, без конца повторяя имя мужа. "Мирон! Мирон!" - неслись ее рыдания над водой, путая мысли Полины.
А ей так надо было сосредоточится. Волчица почувствовала слабый запах живого человека, покачивающегося на волнах где-то неподалеку от затонувшего трамвайчика. Человек этот сильно устал и с трудом держался на воде. Принюхавшись, Полина поняла, что это тот самый мальчишка, стоявший с остальными на палубе. Течением его быстро относило вниз, поэтому спасатели не нашли его. В темноте оборотень уловила даже обрывки его мыслей, но слабую пульсацию его сознания постоянно перекрывали голоса людей на берегу, панические думы капитана
ПЕРЕДАЛ УПРАВЛЕНИЕ ПОМОЩНИКУ, НАШЕЛ ВРЕМЯ ЗАПОЛНЯТЬ ЖУРНАЛ, ЧТО ЖЕ ТЕПЕРЬ БУДЕТ....
внутренние оправдания помощника - рулевого моториста
Я ДУМАЛ, ЧТО САМОХОДКА УЖЕ ПРИЧАЛИЛА. СМОТРЮ, А ОНА ДВИЖЕТСЯ. ПОСТАВИЛ РЕВЕРС В НЕЙТРАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
соображения начальника городской милиции
КАЗАНЦЫ СКАЗАЛИ, КАК ПОДНИМЕМ ТРАМВАЙЧИК, МЕСТНЫХ ИНСПЕКТОРОВ ВНУТРЬ НЕ ПУСКАТЬ.
"Помогите..." - слабое, как дуновение ветерка. Слово, последний слог едва различим за радостью выбравшегося водолаза
НИ ЗА КАКИЕ ДЕНЬГИ БОЛЬШЕ, ЖИВ, ЖИВ, ЖИВ...
- Мирон! - звала женщина.
Капитан
А ЕСЛИ БЫ ПОДНЯЛИ СРАЗУ, МОЖЕТ, И В САЛОНЕ КОГО СПАСЛИ, ТАМ ВЕДЬ ВОЗДУШНАЯ ПРОБКА ДОЛЖНА БЫЛА ОБРАЗОВАТЬСЯ, НО КОГДА ОБРАТНО ОПУСТИЛИ, ВСЕ ПОГИБЛИ
Люди на берегу молчали и, кажется, даже не думали.
НИКАКИХ ЗАМЕТОК. ЗАМЯТЬ. НИКТО НИЧЕГО НЕ УЗНАЕТ, - размышлял милицейский начальник.
-... помогите... - затухали вдалеке тихие позывные мальчика.
Полина опомнилась. Отбросив в сторону мысли всех остальных, она попыталась более точно определить местонахождение ребенка. Почувствовав, где он находится, она вошла в воду и, перебирая своими мощными лапами, поплыла вниз по течению, удаляясь от берега. Вода была холодной, но густая шерсть удерживала тепло. Держа голову над волнами, Полина быстро плыла в даль, с каждой минутой приближаясь к потерявшему сознание ребенку.
Глубина пугала, пропасть враждебной стихии, раскрывшейся под ней, казалось, была готова проглотить ее. Зверь плыл размеренно и спокойно. Внезапно Полина вспомнила, что будучи человеком, не умела плавать, и, как утонувший Мирон, боялась воды, на пляже никогда не заходила глубже чем по грудь. Тут же исчез бездумный автоматизм движений, она беспомощно заколотила по воде лапами, и, подняв вокруг себя фонтан брызг, ушла под воду.
Темнота и тишина окружили ее. Она все глубже и глубже погружалась вниз, уже почти не борясь, постепенно впадая в метвое оцепенение.
-... помо... - как шепот, коснулось затухающего сознания.
Неожиданно страх перед глубиной исчез уступив место страху за жизнь. Полина перестала думать о своих лапах, хвосте и непокорном тяжелом теле; о том, КАК это надо делать. Постепенно она начала перебирать конечностями, и они внезапно приобрели нужную согласованность движений. Быстро перебирая передними лапами и отталкиваясь задними, она рывками выбралась на поверхность, и, отфыркиваясь, некоторое время просто плыла по течению. Отдышавшись, она рванулась к тому месту, откуда доносился приглушенный стон мальчика, постоянно пресекая любые попытки мозга проанализировать технику плавания. Любое животное умеет плавать, независимо от того, живет ли оно вблизи воды или в пустыне. Плавает и лошадь, и ежик, и месячный щенок, плавает, как выяснилось, даже оборотень, ему надо лишь поменьше вспоминать о том, что когда-то он был человеком.
Мальчик держался на плаву, ухватившись обеими руками за небольшое бревно. Волчица подплыла к нему и лизнула ребенка в лицо огромным шершавым языком. Мальчику стало больно, и он пришел в себя. Увидев рядом с собой голову большой страшной собаки, он не удивился и слабо улыбнулся ей. Они могли добраться до берега, только если бы ребенок отпустил бревно и обнял ее за шею. Полина несколько раз настойчиво поддела носом руки мальчика, крепко вцепившегося в дерево. В конце концов он догадался и погрузил обе руки в длинную шерсть на спине волчицы и прижался к ней всем телом.
В воде его вес почти не чувствовался, и Полина, развернувшись, медленно поплыла к берегу. Течение было очень сильным, и с ребенком на спине Полина медленно поднималась вверх. Она хотела доставить найденыша прямо на дебаркадер, где ему могли оказать медицинскую помощь. Пустынный берег был сравнительно близко, в двухстах метрах, но волчица упорно плыла к людям. Через полчаса она вынесла пацана на песок. Вода ручьями стекала по ее бокам, но из-за седока на спине она не могла отряхнуться. Мальчик шевельнулся и застонал. Руками он по-прежнему крепко держался за ее шею, и Полина неторопливой рысью побежала в сторону огней на берегу.
- Мама, - вдруг сказал мальчик.
Чудовище вздохнуло, не останавливаясь. Несколько минут мальчик молчал. Внезапно она почувствовала, что душившая ее хватка маленьких рук ослабла и спасенный ребенок взял ее мягче, так, чтобы не мешать ей дышать.
- Ты спасла меня, - прошептал он и опять замолчал.
Зверюга выскочила на набережную и осторожно опустила мальчугана невдалеке от толпящихся на берегу людей. Раздалось дружное "Ах!", и все подались назад. "Милиция!" - закричал кто-то.
- Ты спасла меня, - повторил мальчик и посмотрел прямо в глаза волчицы. Та нервно смотрела на людей, прижимаясь к земле, готовая в любую минуту умчаться прочь. Но мальчик не отпускал ее. Приподнявшись на руках, он погладил ее по ноге и сказал:
- Когда я вырасту, я тоже хочу спасти тебя.
Полина кивнула головой, соглашаясь.
- Когда? - спросил мальчик.
- ЗАВТРА, - прошептала она.
- Когда? - терпеливо повторил он.
- ЗАВТРА, ПОЗЖЕ УТРОМ.
- Когда? - настойчиво допрашивал он ее.
- ЗАВТРА РАНО УТРОМ, ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЛЕТ.
- Хорошо, - удовлетворенно кивнул он головой. - Где мне найти тебя?
- Я буду ждать тебя здесь, в этих садах.
Больше они не могли разговаривать. Люди вокруг них начали подходить ближе. Где-то прозвучал милицейский свисток. Волчица кинулась в сторону и по образовавшемуся в толпе коридору двумя прыжками покинула берег.
Взбираясь по склону обратно в сады, она подумала, что люди всегда забывают свои обещания, особенно те, которые они давали в детстве. Мальчик, наверное, уже скоро выкинет из головы аварию на речном трамвайчике, ведь не останется ничего, что напоминало бы ему о чудесном спасении. Не будет никаких заметок в газете, не будет разговоров, слухов, сплетен, не будет пышных похорон, и найденные неделей позже в устье реки Чебоксарки несколько трупов, вынесеных водой из трюма, тихо зароют в землю вместе с остальными и забудут. Люди могут спрятать в своей памяти все что угодно.
Волчица облизнулась. Ее зубы явно укорачивались. Тело охватила страшная усталость. Мысли начали путаться. Все перед ее глазами поплыло. Шатаясь, она сделала еще несколько шагов. Лучи солнца уже пробивали хрупкий край неба, вот-вот должен был наступить рассвет. Уже менялись звуки, просыпались ранние птицы и смолкли краны на реке.
Она хотела найти какое-нибудь укромное место, но ноги отказывались ей повиноваться. Запнувшись о поваленное дерево, Полина неожиданно кубарем свалилась в глубокую яму. Что-то под ней завизжало дурным голосом, но она уже падала в глубокий сон... Мальчик...


12.
Проснувшись рано утром, она почувствовала, что вокруг по-прежнему воняет псиной. Рябь солнечного света пробивалась сквозь свитые над ней плети дикого винограда и падала солнечными зайчиками на траву, в которой она лежала. Рядом сопело что-то большое и черное, свернувшееся клубком около ее ног. День начинался так сладко, такой надеждой голубело небо за зеленеющей лозой, так мягко пригревало солнце и так нежен был ее покой, огражденный стенами неглубокой ямы, что Полина не спешила сбрасывать с себя легкий покров сна. Взгляд ее бездумно скользил с колышущегося листа дикого винограда на резьбу изумрудной кисти, с ворсистого цветка одуванчика, растущего прямо у нее над головой, на крепкий стебель репейника. Потянувшись, она удивилась тому, что все тело ее пронзила страшная боль, будто накануне ее избили лыжными палками.
И тут она вспомнила все. Поднявшись, Полина попыталась выбраться из окружающего травяного полога, но тело отказывалось ей повиноваться. Рядом вскочила на ноги большая немецкая овчарка, отряхиваясь после сна. С недоумением они посмотрели друг на друга.
Вдалеке послышались шаги приближающегося человека. Приглушенный мужской голос посвистывал, словно призывая потерявшуюся собаку. Заскулив, овчарка несколько раз гавкнула в ответ.
- Тише, дура! - зашипела на нее Полина.
Пес был кобелем, поэтому он счел возможным не воспринять эти слова на свой счет. Услышав лай, человек подошел к их яме и заглянул вниз.
- Вот тебе и раз, - тихо сказал он, увидев обращенные на него две пары глаз. Псина и совершенно голая грязная девушка.
Первой он поднял овчарку; по команде пес подпрыгнул, мужчина ухватил его за загривок и вытащил наружу. Полина услышала, как наверху он поцеловал его в нос и негромко сказал: "Спасибо тебе". Девушке стало страшно, она поняла, что опять попала в руки сумасшедшего.
- Поднимайтесь, - зашептал он сверху.
- Я не пойду, - едва не закричала она.
- Тише, - остановил он девушку лаконичным жестом руки. - Здесь везде солдаты.
Посмотрев на нее, он спрыгнул вниз. Задохнувшись от ужаса, Полина рванулась в сторону, но незнакомец ласково и в то же время твердо удержал ее.
- Тише, тише, - еще раз произнес спокойный мужской голос ей на ухо, касаясь губами спутанных волос. - Я подниму вас наверх.
Девушка, не помня себя от ужаса, продолжала биться в его руках, но ее движения напоминали трепыхания тщедушной куропатки в лапах снежного барса. Прижимая ее к своей груди, мужчина шептал ей самые успокоительные слова, и поскольку руки его были заняты, губами проводил по нежной коже на ее шее. Через весьма короткое время их борьба прекратилась; Полина затихла и затравленно заскулила, ожидая самого худшего от этого чужака.
- Что с вами случилось? - спросил все тот же мягкий спокойный голос.
Девушка с ненавистью посмотрела на державшего ее человека. Это был черноволосый смуглый мужчина, лицо которого показалось ей смутно знакомым.
- Кто вы? - хрипя, еле выговорила она. Звуки раздирали ей горло, как будто она выдавливала из себя не слова, а кусочки наждачной бумаги. Она вспомнила, КАК кричала вчера вечером.
- Я договорился встретиться здесь с этой собакой. Двадцать семь лет назад она спасла мне жизнь, вытащила из воды, когда я почти было собрался утонуть.
Лежа на краю ямы, за ними внимательно наблюдала овчарка. Увидев, что новый хозяин посмотрел на него, пес гавкнул и подался вперед.
- Это же было вчера. Я хорошо помню... Я проснулась среди ночи, услышала шум моторов с реки и побежала вниз... Я ничего не понимаю. Скажите, вы... не санитар?
Она смотрела на него умоляюще.
- Да избави бог. А вы что, сбежали из психбольницы?
Полина вздохнула с облегчением, она узнала главное - он не имел никакого отношения к зловещей больнице на Комбинате. Интересно, насколько она может доверять этому человеку? Надо же, эта мерзкая псина присвоила себе ее лавры. Неужели он так ее и не узнает? Она поворочалась, и хватка железных рук вокруг нее немного ослабла.
- А что, похоже?- вспомнила она его вопрос.
- Очень. Вот даже и одежду прихватить забыли...
Мужчина тактично замолк. Только тут Полина увидела, что она совершенно голая. Тело ее с ног до головы было покрыто глубокими царапинами и облепленно засохшей грязью.
- Честно говоря, я на самом деле сбежала из больницы.
- Да? А вид у вас такой, что это скорее был гестаповский застенок.
- Я согласилась за деньги участвовать в одном эксперименте... меня обманули... они пытали меня целый день. Если вы хотите мне помочь, то не говорите обо мне никому... меня ищут...
Мужчина замолчал, не зная, что ему делать дальше с неожиданой находкой. Его смущали глаза девушки - их темный глубокий взгляд он уже когда-то видел, но не мог понять, откуда у него появилось это смутное чувство узнавания.
- Случайно не из палаты для буйных? - в его глазах зажегся шутливый огонек. Девушка возмущенно фыркнула.
Издалека до них донеслись голоса нескольких людей. С лица мужчины сразу же сбежала улыбка.
- Это не по вашу душу сюда военных понагнали? - спросил он.
- По мою.
- Вы часом не грохнули кого-нибудь?
- Да нет же. Говорю вам, меня пытали... Но я кое-что знаю про то, как вы спаслись. Собака была очень большая, правда? Она несла мальчика по берегу на спине, пока они не вышли к людям.
Полина задыхалась. Она видела, что должна заинтересовать этого мужчину, чтобы он помог ей спастись. Не говоря ни слова в ответ, он снял с себя спортивную куртку и накинул ее на плечи девушке. Собака наверху заволновалась, чувствуя приближение посторонних.
- Что же нам теперь делать? Точнее, что теперь делать мне, вы-то, как я понимаю, еще неделю можете отдыхать в этой милой ямке, - задумчиво пробормотал он, поддерживая Полину, падающую с ног от страшной боли во всем теле.
- Помогите мне уйти отсюда, - темное пламя ее глаз опять ожгло его память.
- Нам надо пройти через кусты к горнолыжному спуску. Внизу стоит моя машина, - вместо ответа сказал он.
Взяв ее на руки, он поднял девушку наверх. Собака радостно лизнула ее в лицо; Полина была настолько слаба, что даже не смогла отстраниться. Впрочем, немного собачьей слюны уже не могли сделать ее грязнее, чем она была. Только теперь голая красавица почувствовала исходящий от нее запах, показавшийся ей отвратительным. Просто чудо, как пес не задохнулся рядом с ней ночью. От нее за версту несло потом, кровью, блевотиной и мочой, постоянно выделявшейся из катетера, вставленного в мочеиспускательный канал. От унижения Полина заплакала, глядя в безмятежное сияющее небо. Где-то в кустах выводила свою незатейливую мелодию певунья птичка, и от этих звуков рыдания ее усилились. Мужчина вылез из ямы и покачал головой, глядя на свою жалкую находку. Сняв с себя ремень, он одел его на шею собаке.
Мягкие спокойные волны закачали Полю в своей колыбели. Человек взял ее на руки и понес через заросли, внимательно прислушиваясь к звукам вокруг. Впереди бежала овчарка, постоянно оглядываясь на людей. Им повезло - ни на горнолыжном спуске, ни внизу они не встретили никого из охранников. Посты были расставлены около дома, где ночью были убиты два охранника, и на Комбинате. Сотрудники лаборатории не могли слишком светиться - их исследования были строго засекречены.
Полина заснула на руках у мужчины. Дойдя до своего автомобиля, дожидающегося их в самом низу заброшенных садов, он осторожно положил девушку на заднее сиденье и укрыл большим пляжным полотенцем, валявшимся в салоне. Почувствовав щекой кожу сиденья, она даже не проснулась. Мужчина запустил вперед собаку; хлопнули дверцы, мягко загудел мотор, и волны сделались глубже, унося ее куда-то вперед.
Около краеведческого музея на набережной машина остановилась. Дмитрий (так звали мужчину, выудившего из ямы пса и Полину) подошел к телефону-автомату, висевшему на стене музея и набрал номер городской скорой помощи.
- Саш, ты можешь сейчас меня принять? - торопливо сказал он.
- Что за спешка? Конец, что-ль, потек?- отозвался голос в трубке.
- Да нет, - с досадой отмахнулся Дмитрий. - В двух словах: у меня в машине знакомая девушка в состоянии, близком к критическому, и я не могу отвезти ее в больницу официально. Ты понимаешь?
Трубка на секунду замолчала и затем произнесла недовольно:
- Почему не можешь? Криминальные разборки?
- Да, - солгал абонент. - Ее ищут одни мафиози, она должна им денег. Кто-то ее здорово избил, может быть, и они. Нигде нельзя записывать ее данные, понимаешь? Никакие. Даже типа: "поступила больная, фамилия неизвестна, повреждения следующие". Мне нужно только, чтобы ты ее осмотрел.
- А если ей потребуется госпитализация?
- Саша, - убедительно произнес Дмитрий, - ну я тебя как друга и одноклассника прошу. Сделай это для меня.
- Хорошо. Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться до больницы?
- Минут десять.
- Через десять минут я буду ждать тебя в приемном покое.
- Саш, погоди. Тут еще есть собака. Ты можешь осмотреть и собаку?
- Ты что, издеваешься? Митька, может, ты пьян?
- Я нашел собаку, - терпеливо обьяснил трезвый Митька, внимательно следя за своей машиной и автомобилями, проезжающими мимо. - Она упала в глубокую яму. Мне нужно узнать, нет ли у нее каких-нибудь переломов. Саш, ну ты когда учился, вы ведь опыты на собаках делали?
- Не только, - возразил собеседник. - Еще и на лягушках. У тебя там лягушки нет?
- Лягушки нет. Только девушка и собака.
- Ты откуда звонишь?
- От краеведческого музея.
- Тогда я спускаюсь. Носилки нужны?
- Нужны.
Через 10 минут серый "Шевроле" заворачивал ко входу в приемную больницы скорой помощи. Александр Степанович, заведующий травматологическим отделением, стоял на улице и курил, глядя на подъезжающую машину.
- Сначала собаку, Саш. Это быстро. Мне кажется, с псом ничего не случилось, но знаешь, я ведь в этом ничего не понимаю.
- А я понимаю? Пусть она выпрыгнет из машины, что-ли.
Дмитрий потянул пса за ремень, овчарка послушно спрыгнула с переднего пассажирского сиденья, обошла вокруг, села у его левой ноги и, немного наклонив голову набок, уставилась на доктора.
- Не скулит, глаза ясные, движения свободные - с собакой все в порядке, по крайней мере по моей части. Ну там блохи или лишаи, это ты уж сам разбирайся, а так - здоровое животное. Так, а где девушка?
Загнав псину обратно, Дмитрий открыл заднюю дверь.
- Носилки! - крикнул Александр Степанович санитарам. - Так, прежде всего в смотровую, - кидал он распоряжения. - Маша, оформим потом, под мою ответственность.
Через две минуты Полина лежала на холодном столе, освещенная ярким светом ламп. Глядя на свет, она слегка застонала и сжалась, но увидев своего спасителя, успокоилась.
- Итак, что мы видим, - цепким профессиональным взглядом окинул ее Александр Степанович, - невероятно худая, грязная, дурно пахнущая девица. Так, пощупаем, что здесь у нас. Руки вроде в порядке, ноги тоже. Девица, вы нас слышите? Как вас зовут? Как ее зовут, Митрий?
- Я не знаю, - пожал тот плечами.
Врач посмотрел на него поверх очков, как на не вполне нормального, но промолчал.
- Полина, - прошептала девушка.
- Полина! Очень хорошо! - особым громким голосом загрохотал Александр Степанович. - Подвигай ручками, ножками, ну? Вот молодец!
В голосе доктора прозвучали нотки, словно он хвалил дрессированное животное.
- В груди что-нибудь болит?
- Болит, - проговорила Полина.
- Так-так, - сказал Александр Степанович, глядя на одноклассника. Его пальцы мягко касались тела Полины. - Ребра не сломаны, будем смотреть внутренности. Мить, помоги перенести ее вон к тому аппарату, я посмотрю ее на УЗИ. Что с вами случилось, девица? А?
Полина покачала головой. Врач намазал ее тело желеобразной жидкостью.
- Начнем с головы. Переломов нет, кровоизлияний в мозг тоже... погоди-ка, у меня, кажется, аппарат сломался.
Доктор застучал по кнопкам, а затем вновь поднес сканер к голове Полины.
- Нет, все нормально, аппаратура исправна. Тогда что же это? Я не понимаю.
- Что там? - поинтересовался Дмитрий, глядя на экран монитора, где мелькали непонятные ему черно-серые пятна.
- Отстань, - отмахнулся доктор, еще и еще раз проводя по голове пациентки. - Хрящевое соединение костей черепа. Ничего подобного в жизни не видел. Так, пощупаем.
Его пальцы погрузились в грязную копну волос Полины, тщательно прощупывая череп.
- Не понимаю, не могу понять. Голова как голова. Твердая кость, никаких дефектов. Тем не менее аппарат показывает, что кости черепа соединены между собой не сплошными швами, как у всех нормальных людей, а какой-то твердой, но не окостеневшей хрящевидной тканью. Тебе вообще известно, чем отличается костная ткань от хрящей?
- Только с гастрономической точки зрения.
- Понимаешь, клетки хрящевой ткани лежат в овальных капсулах среди плотного однородного межклеточного вещества - это примерно соответствует структуре резины, а клетки костной ткани - между пластинами, как ДСП.
- И что это значит?
- Не знаю. Я бы сказал, что при большой необходимости эта девица могла бы просовывать голову в очень узкие отверстия, эдак, знаешь, изменила бы форму черепа и нырк в какую-нибудь дырку. Но тем не менее это не так - соединение костей очень прочное, не хуже, чем сплошные швы, но тем не менее это аномалия. Боже мой, чем же это можно объяснить?
Отложив в сторону инструмент, доктор хотел было погрузиться в дальнейшие размышления, но Дмитрий тронул его за плечо.
- Саш, посмотри дальше.
- Ах да, конечно. Извини. Так, с грудной клеткой все тоже... сердце... легкие... ну и насосы! Я обязательно сниму все эти показания! Ты посмотри! Это же не сердце, а вечный двигатель, процентов на 50 больше нормального... вот это клапана! Все внутренности в превосходном состоянии! Идеальный пациент, пыль смахнул и здорова! Где ты нашел этот агрегат?
- Где нашел, там уже нет. Так, если все нормально, закругляйся, мы пойдем.
- Митька, да по ней диссертацию можно писать. На таком скелете себе имя можно сделать.
- Ты губищу-то закатай обратно. Я ведь тебе уже сказал, о ней никто не должен знать.
Сгребя девушку в охапку, Дмитрий снял ее со стола и пошел выходу. Александр Степанович забежал перед ним и закрыл выход.
- Мить, ну ты послушай меня! У нее лобные кости разделены между собой, как у животного. У человека и у приматов они срастаются. Я не знаю, что это значит, но я просто должен изучить это подробнее!
В голове Дмитрия мелькнула смутная догадка.
- Как у животного?.. Саш, ты меня извини, но никаких диссертаций не будет, никаких исследований, ничего. За мной ужин в ресторане, приходи, когда захочешь, подружку захвати.
Травматолог опять сел за комьпьютер и забарабанил по клавиатуре.
- Ну как хочешь, как хочешь... - пробормотал он, глядя на экран.
Дмитрий не знал, что аппаратура уже зафиксировала все данные. Едва только они вышли из кабинета, как врач включил принтер в режим печати.
В машине, долго стоявшей на солнце, было жарко, Полине захотелось пить, но сил на то, чтобы сказать об этом, не было...
Он догадался сам. Ее губ коснулся край стакана с водой. Уже который раз за это утро она проснулась. С жадностью выпив воды, девушка с трудом разлепила веки. Она лежала на неразобранной постели в спальне самой обыкновенной городской панельной квартиры. Перед ее глазами замелькали розовые кружочки обоев, и она с удивлением взглянула на мужчину, державшего в руке пустой стакан.
- Не беспокойтесь, вы у меня дома, - сказал он.
- Я так хочу спать, - хрипло произнесла она.
- Я знаю, - отозвался он. - Но сначала мы кое-что сделаем.
Она вздрогнула, и в ее глазах отразился ужас.
- О, господи, я имел в виду только ванну.
Полина почувствовала, что в замкнутом помещении ее запах стал гораздо сильнее.
Ставшие внезапно очень нежными руки мужчины сняли с нее пляжное полотенце. Она не сопротивлялась. Раздев девушку, он попросил ее обнять его за шею и отнес в теплую ванную комнату.
- Ну что, сама? - спросил он Полину, открывая воду. Она не размыкала рук вокруг его шеи и с сомнением опустила ресницы.
- Да, милая, ты скорее утонешь, - констатировал он, берясь за помывку. Душистый кусок мыла заскользил по телу замарашки; замешкавшись на секунду, рука провела по ее груди, по спине и ягодицам, скользнула в промежность.
- Что это? - изумленно спросил мужчина, когда его пальцы наткнулись на отвод катетера.
- Это сделали в клинике. Не бойтесь, я не больна. Наверное, это можно просто вытащить.
- Сашка, подлец. Любовался там костями, а такой штуки не заметил.
Его голос стал хриплым, но он улыбнулся, стараясь не выдать своего беспокойства.
- Честно говоря, первый случай в моей жизни. Никогда не испытывал такого ужаса перед женщинами... Как мне это сделать?
- Я не знаю, - сонно отозвалась она, не слушая его размышления.
- Я тоже. Ну да ничего, что-нибудь придумаем. Пока наклони-ка голову.
Насколько мог, он тщательно вымыл ее сбившиеся волосы. То, что они пепельные, он узнал только сейчас, отмыв всю грязь, черным потоком полившуюся с ее головы. Насухо вытерев Полину полотенцем, он вынес ее из душа.
Оставалось самое неприятное. Положив девушку на постель, он сказал ей раздвинуть ноги. Полина подчинилась, как безвольная кукла. Мужчина осторожно потянул на себя синюю пластиковую трубочку катетера. Тот неожиданно поддался очень легко и пошел из тела. Пару раз Дмитрий спрашивал, не больно ли ей, но пациентка лишь отрицательно качала головой, не открывая глаз. Через минуту операция по удалению дурацкой трубочки была завершена; к этому времени Полина уже видела десятый сон. Спаситель накрыл ее одеялом и пошел на кухню выпить чашку крепкого чая. От волнения он был мокрый, как мышь.
В коридоре ему на глаза попалась овчарка. За всю свою недолгую жизнь пес ни разу не был в человеческом жилище. После службы его отводили в собачью будку и сажали на цепь. Пес страшно конфузился - наверное от того, что он тоже дурно пах.
- Ну, пойдем, - вздохнул Дмитрий, открывая перед ним дверь ванной.


13.
Сердце напомнило о себе, когда он летел от Хельсинки до Москвы. Всего лишь несколько часов назад из своего дома выезжал кататься на лошади крепкий, уверенный в себе мужчина, но теперь чем ближе становилась потерянная Атлантида, похороненная, забытая, насильно опущенная на самое дно воспоминаний Родина, чьи дворцы, храмы и площади покрыл он сонной гладью спокойной финской жизни, свечение огней которой навсегда ушло даже из его снов - тем больше Владимир Михайлович понимал, что жизнь развенчивает все истины. Время не лечит раны. Он не испытывал радости от того, что вновь увидит родной город, поговорит - может быть, в последний раз - с родными, навестит друзей молодости, он чувствовал одну лишь острую боль, ту боль, которую, как он самонадеянно думал, успели вылечить прошедшие десятилетия. Все оказалось ложью, все раны раскрылись.
Катя. Приложив руку к прохладному стеклу иллюминатора, Владимир закрыл глаза. Внезапно, в одно мгновение он понял, что все то, чего он добился в жизни, не стоило того, что он потерял. До сих пор он помнил даже запах ее кожи, помнил блеск ее черных волос, сияние глаз, смотревших на него - боже, какими нестерпимыми были эти воспоминания! - с такой любовью. "Девочка моя", - прошептал он про себя, пытаясь думать только про Ла, но тут же усмехнулся - так было только хуже. Вот и все, что у него есть в конце пути. Жизнь с нелюбимой женщиной в чужой стране. Непонятные люди вокруг. Тяжелый труд проститутки. Когда-нибудь надо было признаться в этом самому себе, что он разменял свой дар на ничтожные бульварные романы, что ни одной фразы за последние годы не написал он без внутреннего содрогания. Да, он был настоящей продажной девкой, литературной, но суть от этого не менялась. Писал романы ужасов, потому что их охотно брали редакторы, а потом уже не мог писать ничего иного, ведь от него ждали этих книжонок и именно за них ему и платили.
Они познакомились на улице. Он шел домой рано утром, возвращался домой из каких-то там гостей, еще довольно пьяный, но уже начинающий чувствовать нездоровую боль похмелья. Был, кажется, конец июня, около четырех часов после полуночи, уже давно рассвело, но троллейбусы еще не ходили. На улицах не было ни души, и он вздрогнул, внезапно увидев идущую навстречу девушку в темно-синем платье. В руках у нее был батон. "Не рановато-ли ребенка за хлебом отправили?" - промелькнуло у него в голове.
Черная грива густых волос кольцами, локонами, кудрявыми прядями лежала у нее на спине. Удивительный разрез глаз, ни у кого больше не видел он такого робкого и в то же время непокорного взгляда. Такие же черные брови и ресницы, смуглая кожа, не загоревшая, это было видно, а от природы тронутая нежной охрой.
Все эти годы он носил ее у себя в сердце. Часто по ночам мужчина слышал рядом с собой ее дыхание, третье дыхание в тишине спальни, не его и не Ла, спавшей на другой кровати - нет, это ровно дышала рядом с ним его милая, его любимая, прикорнувший призрак, спящая девушка: разметавшиеся волосы, голая рука на подушке. Каждый проходящий год, добавлявший единицу к его жизненному списку, старивший жену, дом, лошадей, любимые вещи, не трогал лишь ее - как во время их недолгого знакомства, так и спустя десятилетия ей по-прежнему оставалось двадцать.
" Положи меня, как печать, на сердце свое, как перстень, на руку свою," - вспоминал он прекрасные строки. Лишь потеряв, он понял, как любил. Будь у него возможность заглянуть каким-нибудь теплым австрийским вечерком к знаменитому психотерапевту, тот непременно сообщил бы писателю, что все его книги написаны жгучим, неудовлетворенным чувством полового влечения к НЕЙ, все к ней же, женщине, недосягаемой, далекой, которую он продолжал желать так сильно. Он и без помощи Фрейда знал, чувствовал, из какого именно места идет его сила, его черная, гнилая сила, рождающаяся чистой и доброй, но начинающая бродить, изнывать в нем, не находя выхода, и выливающаяся наконец на страницы потоком ужасных событий, толпой безжалостных убийц, чередой дней без просвета.
Самолет вошел в облачную зону.
Как им было хорошо в постели. Это был самый горький мед его воспоминаний, он пил его уже много лет, но чаша все не пустела. До сих пор при одной мысли о Кате у него начинало свербить во всех причинных местах. Она развратила его, она дала ему то, чего больше не смогла дать ни одна женщина, с которой он спал. Собственно говоря, все месяцы их знакомства они только и делали, что стонали и извивались в обьятиях друг у друга.
А потом... где-то через полгода, может быть, немного меньше... когда все шло так безмятежно... нет, он, конечно, замечал, да хотя бы то, как безоглядно она ему отдалась... и все же эта новость сразила его, как пуля - наповал. Она была сумасшедшей. Его хрупкая девочка, такая ласковая, умная, такая влюбленная ( как нежно прикасалась она к его плечу своей смуглой щекой, он целовал ее в черные кудри, и она, поднимая искрящийся, глубокий, таинственный взгляд, возвращала ему поцелуй, но теперь уже в губы ) - так вот, это создание было самой настоящей умалишенной. Несколько месяцев в году она проводила в психбольнице.
Когда он узнал, то сразу-же вспомнил несколько случаев, скорее смешных, даже нелепых, но объясняемых теперь с убийственной логикой. Как-то раз, лежа в постели ( уже отдыхая ), Катя сказала, что очень хочет шоколадных конфет, каких-то особенных, название он уже забыл. В тот момент встать он никак не мог, и Катюша пошла в магазин сама. Вернулась она без конфет, но почему-то с курицей. "Так я же за ней и собиралась", - удивление на удивление. Он пожал плечами - курица так курица, хотя зачем тогда было полчаса живописать ему достоинства каких-то там неведомых конфет. Она во многом была рассеяна и забывчива. Может быть, поэтому их связь была такой счастливой.
Еще эпизод. Катя не выносила красный цвет. Владимир узнал это, когда решил подарить ей шелковое платье, алое, как паруса, разрывающие даль моря. Представляя свою смуглую гибкую пантеру в этом узком облачении, пламя с огнем, лаву со светом, он едва не кончал от восторга. Но она отказалась с таким ужасом, что это было даже не обидно. "Я ненавижу красное", - вот и все обьяснения.
Так, дальше... Катюша постоянно видела странные сны (или просто придумывала их). Это были не бессвязные обрывки отдыхающего воображения, а короткие фантастические рассказы. Один ее сон он даже запомнил. Кате приснилось, что она живет в подземном городе, опускающемся на много, много уровней вниз под поверхность. И вот злобные собаки-бультерьеры прогрызли систему водоснабжения неведомого города. Этажи начали заполняться водой, люди в спешке стали покидать подземное убежище, ставшее для них ловушкой. Катя видела себя в подземной больнице - она лежала и прислушивалась к топоту беспорядочной толпы, бежавшей вверх по лестницам, а вдалеке она слышала рев воды, заполнявшей этажи. "Я хотела уйти вместе с остальными, но не могла", - рассказывала она свой кошмар Владимиру. "Почему, радость моя?" - обнимал он ее крепче. "Я была больна, не могла ходить, и никто не захотел взять меня с собой. На тумбочке около моей кровати лежал кусок хлеба, и один мужчина хотел взять его себе на дорогу." - "И что же?" - спросил Владимир, любуясь ее четко очерченными губами. Она нежно взглянула прямо ему в глаза. ( Сейчас, в самолете, Владимир Михайлович содрогнулся от сердечной боли. Воспоминания убивали его.) "Я сказала ему - у меня впереди дорога длиннее. И он убежал, не тронув моего хлеба." - "Он был просто сражен твоей красотой", - шутил Владимир, пытаясь перевернуть ее на спину. Засмеявшись, она вырвалась из его объятий, и тут же на ее лицо вновь опустилась тень. "Там я была уже не красавица. Во сне я стала старой женщиной, мне было лет сорок, но все, кожа и волосы, стало другим, дряблым и старым." - "Вот тут ты и проговорилась. Значит, сорок лет - это уже безнадежная старость?" - "Да нет, я не об этом", - опять развеселилась она, больше не возвращаясь к своему сновидению.
В ее кошмарах главную роль занимал образ Чудовищной Собаки - так прозвал ее Владимир. В роли главного зачинщика или второстепенного персонажа эта псина болталась в каждом Катином сне. Это были бультерьеры, перегрызающие водопровод; огромные доги, пожирающие младенцев, какие-то шакалята, пляшущие на ночном кургане - и главенствовало над всеми Чудище, полу-волк, полу-человек, тварь со смрадным дыханием, сбившейся в клочья черной шерстью и огненной пропастью во взгляде. Оборотень стоял на скале или возвышенности возле неведомого города, пристально вглядываясь в его ночные огни.
Часто ночью он просыпался даже не от ее криков, а оттого, что в глубине себя слышал, как бьется ее сердце - тревожно, задыхаясь, срываясь в аритмичном мареве кошмарных видений. Он слегка встряхивал ее за плечи - "Кать, проснись-ка," - и девушка, вздохнув, так и не проснувшись, укрывалась крыльями его любви, всегда простертыми над нею, страхи отступали, и она успокаивалась. Прислушиваясь вновь к тому, что звучало у него в душе, он слышал рядом с мощными толчками своего сердца, без устали разгоняющего по венам кровь, ее ровный, нежный и спокойный пульс.
Ее сердце он чувствовал еще много лет спустя после того, как они расстались. Теперь это уже были его ночные кошмары - он знал, что после той ужасной последней встречи Катя больше никогда не приходила в себя. Ее сердце звучало в нем, как нестройный гомон сбившихся с ритма колоколов, оно не жило - оно беспорядочно рвалось в стороны, кашляло вороньим скрежетом, надрываясь, звеня - но не останавливаясь. Его любимая была жива - он знал это точно. И у нее не было никаких просветлений - убогая палата, решетки на окнах, виденья и сны, жуткие, безрадостные, он проживал это все вместе с ней, оторванный на тысячи и тысячи километров, но так и не сумевший разорвать их души.
Он случайно прочел ее больничную карточку.
- Катя, этого не может быть, - вошел он в комнату с предательской тетрадкой в руке. - Скажи, что это просто глупая шутка.
- Сказать что? - по ее глазам он узнал правду. В темных зрачках вспыхнул и погас огонек страха.
- Ты... больна шизофренией?
- Послушай, - торопливо заговорила она. - Я уже давно вылечилась, клянусь. С того самого времени, как мы встретились, у меня не было ни одного приступа. Каждую зиму я лежала в больнице, а в эту - нет.
- Я знаю, что это не лечится. Одна моя дальняя родственница болела этим. В конце концов она убила свою мать. У тебя сейчас просто ремиссия. Ты не легла в больницу, значит, приступ будет еще хуже. В чем у тебя это выражается?
Она села возле него и попыталась обнять, но он отвел ее руки, глядя ей прямо в лицо.
- Успокойся, я тебя не убью. Я не буйная, просто во время помутнений я начинаю видеть свои сны наяву.
- Сны про ужасную собаку?
- Да. В общем, ничего страшного, это даже смешно. Мне проездной бесплатно дают.
- Бесплатно, - машинально повторил он.
- Помнишь то утро, когда мы познакомились?
- Конечно. Ты шла с батоном, сказала, что хочешь покормить птичек.
- Так вот, в ту ночь мне приснилось, что Чудовищная Собака хочет есть, и ее надо непременно покормить, чтобы она не сделала что-то страшное. Я встала, оделась, взяла первое, что попалось под руку из еды, этот дурацкий батон, и пошла искать собаку.
Он с криком опустил голову в ладони.
- Боже мой, замолчи, я не хочу этого слышать!
Катя, скуля, сползла к его ногам.
- Ну пожалуйста, не прогоняй меня! Я уже совсем вылечилась. Я не могу без тебя! Ты... ты увидишь, все будет хорошо. И еще... я беременна.
- Что? - с ужасом переспросил Владимир.
- Я, кажется, беременна, - спокойно повторила она. - Уже два месяца. А ты не заметил? У меня даже грудь немного пополнела.
- Этого не может быть, - он едва шевелил губами.
- Почему? Мы ведь не предохранялись.
Да, она была права. Он, взрослый и, как ему казалось, внимательный к женским проблемам самец не подумал о такой простой вещи - они не предохранялись. Вина лежала на нем, это он понимал. Он ни разу не спросил ее об этом, ни разу, даже в первую ночь. Мысли ( ленивые, сонные, мысли после того как ), конечно, мелькали пару раз, что надо бы что-то сделать... один раз он даже задержал взгляд на свитке презервативов, стыдливо спрятанных на краю аптечной витрины, но так и не купил. Не хотел - вот и весь ответ. Идиот!
- Ты не рад? - спросила она через долгую минуту взаимного молчания.
- Почему ты мне сразу не сказала о своей болезни? Я бы побеспокоился о том, чтобы этого не случилось.
- Так ты не рад? - повторила она.
- Поедем к врачу, - резко поднялся он.
- К какому? Я не хочу...
- К психиатру твоему! - заорал он, хватая ее за плечо и рывком швыряя вперед.

...- Да, скорее всего до конца она никогда не вылечится, - мягко подтвердил врач его подозрения. - Но такой долгий период ремиссии уже обнадеживающий факт. Возможно, что Катерина вступила в долгую полосу нормальной жизни. Конечно, мы не перестанем ее наблюдать, но сейчас она вполне стабильна. Я был бы только рад за нее, но эта беременность... Вам придется принять непростое решение.
- Мне? Почему мне?
Врач посмотрел на него уставшими глазами.
- Потому что сама Катерина не способна трезво оценить обстановку. Она хочет этого ребенка.
- Да неужели? - изумился Владимир.
- Для вас это новость? Разве она вам не сказала?
- Она вообще ничего мне не сказала - как выяснилось.
- Далее... Ее родители вряд ли смогут повлиять на нее, хотя я бы мог убедить их в необходимости аборта. Так что именно вам решать, что делать.
- Ведь это... передается по наследству?
- Да, должен вас огорчить, шизофрения - это наследственное заболевание, не обязательно, конечно, но довольно часто. Следующий момент - родовой шок, а также гормональная перестройка всего организма женщины во время беременности. Хотя может быть и так, что она родит совершенно здорового ребенка и, став матерью, обретя точку опоры в этом мире, навсегда забудет дорожку в наше заведение.
Врач выжидающе посмотрел на Владимира, словно дожидаясь от него вопросов.
- А на другом полюсе вероятность того, что у вас на руках останется умственно отсталый ребенок, а его мать мы на долгие годы запрем в одной из наших мягких палат.
- И сколько процентов на то, что сбудется этот худший вариант? - спросил Владимир.
- Да сколько бы ни было - вы что, готовы рискнуть?
(Ты готов? Ты рискнешь? Ведь это будет твой ребенок - представь себе его в детском доме для умалишенных, обосранного, плачущего, не понимающего ничего, даже того, что он один, брошен и никому не нужен. А может быть, подумай, папа, понимающего это?... Краткое видение счастья - Катя щекочет черными кудрями смеющегося карапуза - смято и выброшено из головы. Готов ли ты рискнуть?)
- Нет. - Ответил он, - нет, ни в коем случае. В конце концов, ничего страшного не случится, если мы прервем беременность. Мне кажется, что это необходимо.
- Я в этом уверен. Если бы вы знали, как переполнены наши детские дома. Поверьте мне, это слишком страшно. И девушку жаль, так будет лучше для нее самой.
Лучи солнца долбили в иллюминатор. Писателю пришлось откинуться в кресло и задернуть шторку. Девушка-стюардесса разносила кофе и напитки - он взял чашку каппучино и задумчиво поставил на откидной столик. "Никогда не прощу себе", - пронеслось у него в голове. Хотя, стоп, подожди, а если бы было еще хуже, чем сейчас? Или не было бы? Этого он уже никогда не узнает.
Он заставил ее. Катюша умоляла его, это безумие длилось несколько дней, она рыдала, черт, все его брюки были мокрыми от слез - она плакала, опустив голову ему на колени. От бессонных ночей, проведенных в мольбах, глаза ее покраснели. И несмотря на все, на ее лице он читал лишь любовь и недоумение - как он мог заставлять ее сделать ЭТО?
- Боже мой, боже мой, - звучал у него в голове ее тихий голос, - а я хотела сделать тебе подарок, я думала - ты так обрадуешься. Я думала - ты обрадуешься...
Бедная девочка, она была такой послушной, продолжала рыдать даже в машине, когда он вез ее в больницу на операцию, цеплялась похудевшими руками в лацканы его пальто и все заглядывала ему в лицо. "Может быть, мы передумаем?" - дрожащим голосом прошептала она перед тем, как он едва не насильно втолкнул ее в дверь приемного покоя.
" Да, я сам сделал это, убил своего ребенка и свою жену", - думал он.
После аборта Кате стало только хуже. Первые дни по ночам она тихонько плакала в его объятиях, не в силах смириться с потерей. Кризис надвигался - он видел это ясно. Сначала начались страшные сны, потом - кошмары, не прекращавшиеся и днем.
- Тварь проглотила нашего ребенка, - шептали ему спекшиеся губы, - она пришла ночью и забрала его. Почему тебя не было рядом? Маленький наш сынок. Он плачет. Я не могу больше это слышать!
Почему-то она твердила про мальчика, хотя он ей об этом не говорил. Когда Владимир забирал девушку из больницы, медсестра зачем-то сказала ему: "Это был мальчик". Тварь сожрала его сына.
В СВОИХ кошмарах он сам был этой Тварью.
- Наверно, это подействовал наркоз, - сказал ему все тот же психиатр. - Оставьте ее здесь. Вы уже ничем ей не поможете.
- Когда я смогу забрать ее? Доктор, вы же давно наблюдаете ее. Когда пройдет это состояние?
- Не знаю, возможно никогда.
- Да как же так? Вы же врач, вы должны знать!
- Что я, господь бог? Когда дело касается мозгов, никто ничего не знает. Мы их здесь просто держим, кормим лекарствами, чтобы они были поспокойнее, не орали и не размазывали сопли по стенам, как-то пытаемся лечить, и все. Даем им приют, потому что человеческое общество вышвырнуло их из себя, как рвоту. Вы ведь тоже привезли ее сюда.
Она даже не заметила, как он ушел. И было бы лучше - гораздо лучше, - если бы это было последнее их свидание. В дверях он оглянулся - исхудавшая фигурка в синем халате, потускневшая чернь волос растрепалась по спине. Она сидела на кровати и смотрела в пол. Соболиные ресницы вздрагивали на щеке в такт дыханию.
Столько лет мучиться, чтобы забыть, и теперь - все вспомнить.
Последняя встреча. Если бы не этот эпизод, остальное он смог бы пережить.
Зачем доктор позволил ему это свидание? Он ждал ее в комнате для посетителей, внизу, на первом этаже. Откуда-то пахло столовой, в проходе нянечка мыла мраморный пол. Обогнув ее, вошла Катюша. Живой темный взгляд, улыбка такого знакомого рта поразила его. Она стала еще красивей, или он просто успел забыть, какой она была.
- Да ты уже совсем поправилась, - восхитился он. Дома, в серванте, уже лежал авиабилет в Москву, а оттуда в Париж, но он сразу же решил остаться. Они все ошибались, ей гораздо лучше, и через месяц-другой они, возможно, улетят вместе.
- Я чувствую себя хорошо, - подтвердила она, остановившись метрах в двух от него. - А вы кто?
- Милая, что они с тобой тут делают? - опешил он. - Ты не могла забыть меня.
Она остановилась в нерешительности. Владимир уже хотел подойти к ней, обнять, прикоснуться губами в последний раз - на прощание, но тут в комнату вошел санитар, который должен был наблюдать за свиданием.
- Извините, - пробормотал ему Владимир, рванувшись с места, - я уже ухожу.
Он кинулся к двери. Тут лицо Кати дрогнуло.
- Это ты! - крикнула она ему в след, но он уже не мог остановиться. - Володя!
Санитар схватил девушку за руки, но она вырвалась. На улице Владимир обернулся - прямо перед ним было зарешеченное с улицы стекло фойе. С той стороны, изнутри, прижавшись руками, из под которых тянулась тающая полоса сплетенного узора, стояла Катя. Секунду они смотрели друг на друга; в следующее мгновение здоровый санитар оттащил ее от окна, и она исчезла в глубине здания.
Любящий, умоляющий, тоскующий взгляд, бездонной пропастью мелькнувший за окном - это было последнее, что она ему подарила.
Предатель. Он предал все, что только смог. Ее, Родину, себя. Последнее оказалось самым легким. Супермен. Владимир усмехнулся. Надорвал себе сердце воспоминаниями, не мог жить, выл от тоски по ней. Сейчас, в самолете, он вспомнил, как только что приехав за границу, провел некоторое время в Париже. Однажды вечером, задохнувшись, увидел в какой-то уличной девке, гулявшей по бульвару, знакомые черты. Позже, в своем гостиничном номере, он понял, что похожего было всего ничего - жгучая чернота волос, тонкое тело и мидалевидный разрез глаз. Он проводил рукой по тому месту, которое больше всего любил ласкать у Катюши, там, где спина мягко переходит в изгиб ягодиц, думая, что удовольствие сгладит его боль. Какое там удовольствие. В ту ночь он ничего не смог, и когда девица ушла (он все равно дал ей денег), ему самому впору было бежать в дурку. Тогда он понял, что если и сможет добиться какого-то подобия счастья, то только с женщиной, совершенно не похожей на Катю.
Несколько лет спустя он встретил Ла. Но успокоиться не мог.
Психоаналитик, говоривший с Владимиром о его проблемах, практически не помог ему, не смотря на все старания. Да, Владимир соглашался с ним - тогда он сделал правильный выбор, он ушел, потому что уже не был нужен - ей уже никто не был нужен.
Он думал о ней непрестанно, засыпая и вставая по утрам, когда ел, когда работал и даже когда make love c женой. Постепенно она вошла в его сны, принеся с собой свои кошмары.
В конце концов (5 лет назад) он съездил на прием к знаменитому экстрасенсу. Он рассказал ему почти все - как чувствует биение ее сердца, видит ее сны и ее саму возле себя по ночам и слышит ее дыхание.
- А вы не занимаетесь любовью с этим призраком? - серьезно спросил экстрасенс.
- Нет, никогда. Она только спит рядом со мной, такая же, какой я ее помню - нежная, стройная, лежит и спокойно спит. Я не могу даже потрогать ее, просто вижу очертания - и все.
- Если бы вы спали с ней в плотском - вы понимаете? - плане, тогда я бы сказал, что вас преследует инкубус, существо, взращенное вашим семенем, которое вы проливаете в законную супругу, думая в это время о другой женщине. Но то, что вы сказали... А вы уверены, что она жива?
- Да, я знаю это наверняка.
- Как точно? Вы посылали запрос?
- Нет, я просто чувствую это. Я знаю. И она больна, еще хуже, чем тогда.
Экстрасенс покачал головой.
- Боюсь, вы ошибаетесь. Я думаю, что эта женщина умерла, не простив вам своей любви, и потому ее дух преследует вас. Ведь вы говорили - она не стареет, она все та же стройная девушка, а согласитесь, за пятнадцать лет женщина должна была сильно измениться.
Он посоветовал Владимиру найти православную церковь.
- По вере ваших отцов, - сказал он. - В Финляндии их несколько, например, в Тарту. Поставьте там свечку и помолитесь за упокой души рабы божьей Екатерины.
Еще экстрасенс убрал из его астрального тела (что бы не имел он под этим в виду) присосавшуюся лярву. Как он объяснил, это выглядело как жирное червеобразное существо, питавшееся его чувственными желаниями.
- Но если вы будете и дальше проигрывать в голове постельные сцены, вы вскормите ее снова, предупреждаю вас, - на прощанье сказал он писателю.
Владимир не стал ставить свечку - не смог по живой. Похоже, что экстрасенс действительно снял с него какого-то астрального червяка. Память о Кате вдруг (через 15 лет) покрылась дымкой забвения. Он забыл ее лицо и голос, ее зовущее сердце вдруг утихло в его груди, и лишь ночной фантом иногда продолжал сминать белую наволочку его подушки. Тихое, мерное дыхание рядом. Оно ему не мешало.
А Тварь... Из снов он переселил ее на бумагу. Здесь ей было больше простора - поля, леса, луга, бесконечные ночи, где она могла рыскать по своим черным делам, сколько ей угодно. Грязная Тварь. Так он написал "Заброшенные сады Комбината".
Книга лежала рядом с ним, в небольшой сумке, кинутой под ноги. Он не взял с собой ничего, кроме денег. Да ему немного и надо - чистое белье, одежду, все это он купит в России.
Он летел к НЕЙ. Плевать на Родину.


14.
Дмитрий разбил яйцо и вылил его на сковородку. Многие думают, что повара дома только тем и занимаются, что балуют себя деликатесами. Но ведь никому не придет в голову, что ткач в свободное от работы время мастерит у телевизора занавесочки на кухню, или что следователь угрозыска с пристрастием допрашивает домашних на предмет пропажи своих тапочек. Так и тут - в это утро повар ресторана "Ночные Чебоксары" жарил на кухне обыкновенную яичницу. Уже неделю он был в отпуске.
У дверей сидела и смотрела на него вопросительно-жадно овчарка. Точнее, сидел, это был кобель; все его соответствующие признаки в сидячем положении наблюдали мир между поджатыми задними лапами. Готовя завтрак, Дмитрий изредка посматривал на собаку; пес наклонял голову и старался придать своей морде выражение Страшного Аппетита.
- Ну что, псинища? Кушать хочешь? Как тебя - Джек, Рекс, Полкан, м-м... - мужчина пытался вспомнить еще какие-нибудь собачьи имена, - а, Мухтар.
Пес реагировал охотно на каждое из них. Было видно, что он согласен быть кем угодно - Полканом, Тузиком, Мухтаром, даже Пальмой или Жучкой, лишь бы ему дали пожрать.
Дмитрий заглянул в холодильник. Он до сих пор не был уверен, что кормит собаку правильно, и решил предложить дитю природы возможность выбора. Он поставил на пол три миски, в одну налил молоко, в другую положил здоровенную говяжью отбивную из морозилки, в третью - четырехсотграмовый кусок трески. Надо отдать должное - собака (как бы ее там ни звали) в это время не трогалась с места, переминаясь с ноги на ногу и капая слюной на линолеум.
- Итак, Мухтар, можно. Возьми. Кушай, Мухтар.
Пес ринулся к еде, как бегун со старта. Он жадно заглотил в себя отбивную, чуть дольше, где-то примерно в два прикуса одолел рыбу и быстро вылакал молоко. Затем он несколоко раз облизал все миски и поднял голову. "И это все?" - было написано в его тоскующем взгляде.
- Нет уж, дружочек, ты наелся. Если ты подумаешь, то тоже это поймешь. Ты посмотри, у тебя и брюшко округлилось. Потом дам еще. Не один ты здесь голодный. Интересно, кормят ли вас, псов, кашами?..
Войдя в спальню, Дмитрий увидел, что девушка еще спит. Только вчера она немного пришла в себя. До этого с того самого утра, как он нашел ее в диких садах, она спала как убитая. Дмитрий решил, что ничего, кроме отдыха, ей не требуется. Вчера ему удалось покормить ее бульоном. Не открывая глаз, девушка выпила чашку и рухнула обратно на постель. Дважды в день он отводил ее в туалет; просыпалась или нет она в эти минуты, он так и не понял.
Сегодня он решил накормить ее поплотнее.
- Так, сегодня я кормлю не приходящих в сознание посетителей, - сказал он, ставя поднос с едой на стул около кровати.
Собака зашла за ним в комнату. Она выглядела явно повеселевшей.
- Я же говорил, разбойник, что ты наелся, - потрепал он пса, и тот упал у его ног. - И как же нам разбудить нашу спящую красавицу?
- Поцелуем, - раздался голос из-под одеяла. - Классический способ.
- А может быть, завтраком?
- Можно и завтраком, - согласилось одеяло. Голос был хриплый, как после долгой простуды, но вполне членораздельный. Затем из-под укрытия появилась взлохмаченная голова Полины. Темные короткие кудряшки напоминали
ДЛИННУЮ ШЕРСТЬ КАКОГО-ТО ЖИВОТНОГО, ПЛЫВУЩЕГО ПО РЕКЕ ХОЛОДНОЙ ЛЕТНЕЙ НОЧЬЮ
встопорщившиеся перья вывалившегося из гнезда птенца. Тонкие запястья красивых рук едва не просвечивали на солнце,
ЛАПЫ, МОЩНЫЕ, СЛОВНО СТАЛЬНЫЕ, ОПУСКАЮТСЯ НА ПЕСОК БЕРЕГА
когда она протянула руку, чтобы убрать падающий на лицо локон.
- У меня такое чувство, что я не ела неделю.
- Что ж, примерно так и получается. Шесть дней. За это время кое-кто успел съесть все мои мясные запасы.
- Кто это? - удивилась девушка, откидывая одеяло и пробуя сесть. На ней была просторная мужская пижама.
- Да вот он, - кивнул Дмитрий на пса. Тот утвердительно вздохнул и с обожанием посмотрел на кормильца. Говяжьи отбивные, рыба и молоко вызывали у него сильную симпатию.
- Дайте же и мне поесть! - взмолилась Полина.
Глядя на ее руки и ноги, Дмитрий лишь покачал головой. В общем, девушка уже выглядела лучше, но была еще страшно худой. Не прошли синяки и порезы, но уже исчезли синие круги под глазами.
- Пожалуйста. Яичница, овсяная каша, молоко. Советую начать с каши, для желудка полезнее. Так, лучше я тебя сам покормлю.
(Ложка выпала из рук Полины.)
Он присел возле кровати, сняв со стула поднос и положив его на кровать. Взяв в руки тарелку, он поднес ко рту девушки ложку каши.
(Губы, розовые, как лепестки, на бледном лице - не за ними ли таятся хищные, острые клыки? но, конечно же, нет, просто красивые девичьи губы, немножко искусанные, немножко обветрившиеся, но идеальных линий и исполненные невыразимой прелести.)
Полина ела жадно, первые несколько ложек она схватила так быстро, что даже зубы лязгали о металл.
- Осторожнее, только за руки не кусай. Они мне еще пригодятся, - пошутил Дмитрий, продолжая брать кашу с тарелки. Девушка укоризненно посмотрела на него. Это было первый раз, когда она смотрела прямо ему в глаза, за исключением того раза в кустах, когда он решил вытащить ее из ямы. Уже тогда он был смутно взволнован, а теперь он УЗНАЛ.
Он был уверен, что когда увидит свою спасительницу, узнает ее по глазам. Он помнил их, человеческие глаза на шерстяном лице зверя. Лице? Морде? Когда они плыли в воде, зверь изредка поворачивал к нему голову, но тогда мальчик, намертво вцепившийся ручонками в длинную шерсть на спине оборотня, не смотрел на нее, зажмурив от ужаса - и счастья - глаза. Позже, на берегу, когда волчица попыталась опустить его на песок, он заплакал, потом жалобно закричал, мотая головой. Она снова посмотрела на него, и вот тогда-то он впервые и увидел ее глаза. Дима запомнил все - даже длинные ресницы, напряженный, слегка косящий от неудобного угла зрения взгляд, вытянутый, а не круглый разрез век и чуть повыше - теряющиеся в шерсти брови. Передохнув минуту, зверь с ребенком на спине побежал в сторону людей...
И вот теперь эти глаза. Свет, ослепивший его. Темный, огненный, взволнованный, испуганный, сонный, недоверчивый, доверяющий, робкий, смелый, отчаянный, покорный, алчущий, любопытный, понимающий, помнящий его. Длинные черные ресницы, гасящие блеск радужки, мелькнула улыбка, черный зрачек то расширяется, то суживается под действием света. Разрез век - боже, какой знакомый! - голубой белок, высокие брови.
- ЭТО ТЫ! - задохнулся он.
- Ты... только теперь... - да, она улыбалась. Темные волны стихли, в глубине глаз промелькнуло солнце и брызги зелени, глаза сощурились, и ресницы на некоторое время опустились.
- Это невероятно, - прошептал Дмитрий.
- А ты думал, что это он? - кивнула она на собаку.
- Да уж, а я-то его отбивными откармливал... в благодарность.
Пес горестно вздохнул, предчувствуя недоброе.
- Это ужасно! - вдруг закричала девушка. - Я не могу в это поверить! Я - оборотень!..
Дмитрий осторожно привлек ее к себе, обнял и стал успокоительно поглаживать по спине.
- Я тоже не могу в это поверить, - произнес он.
- Тогда, может быть, это неправда? Наверное, это подействовал препарат, который мне вводили в больнице...
- Может быть, - согласился он. - Я знаю только то, что почти тридцать лет назад меня вытащила из воды огромная собака с человеческими глазами. И теперь эти глаза смотрят на меня. Вот и все.
- Я помню, как я... как это животное спасло тебя. Но только это было будто бы совсем недавно... несколько дней назад... На берегу он еще заплакал... А твои родители? Что они тебе сказали?
- Они были со мной на том трамвайчике... Они оба погибли, и мать, и отец.
- Извини.
- Это уже не больно.
- И что, ты рос в детдоме?
- Нет, слава богу, меня воспитала тетя, мамина сестра. Она умерла пять лет назад... Подожди, ты сказала, что для тебя это было совсем недавно... но ведь это случилось тридцать лет назад...
Полина покачала головой.
- Нет, это было в ту самую ночь, когда я убежала из клиники. Какой сейчас год?
 Он назвал.
- Мне в вену вводили препарат, от которого мне было очень больно. Мне хотелось умереть, но этого они не давали мне сделать. И тогда я поняла, что должна стать сильнее, чтобы вырваться оттуда.
- Где это было?
- Да прямо в городе, в бывшем детском садике на Комбинате. Там работает какая-то секретная лаборатория. Они изучают изменение жизненных функций организма под воздействием сильной боли... так мне, во всяком случае, сказали... Когда я вырвалась, я побежала к реке... кажется, ненадолго упала в обморок...
- А когда ты стала зверем?
Девушка криво усмехнулась.
- Как, ты думаешь, мне удалось выбраться оттуда? Они удерживали меня стальными ободами, потом там еще был такой прозрачный экранчик, за которым прятались все эти фашисты. И все это я сломала.
- Почему-то я тебе верю, - посмотрел на нее Дмитрий.
- Конечно, ты мне веришь, - согласилась Полина. - Ты, наверное, немножко сошел с ума, когда посмотрел на оборотня. И теперь тебе легко поверить.
- Наверное, ты права.
- А теперь можно я съем яичницу? Отбивными ты, наверное, только собаку кормишь...
- Да, ты уже совсем здорова. Попозже поджарю тебе эскалоп... И молоко выпей. Откуда тогда взялся этот обжор?
Пес отвернулся в сторону, сделав вид, что речь идет не о нем.
- Они пустили его по моему следу. Это овчарка охранников, - с набитым ртом объяснила Полина.
- И что?
- Он же не дурак. Упал, наверное, в яму, потом ему на голову свалилась я.
Выпив молоко, она упала на постель, блаженно улыбаясь.
- Ничего рубашечка, - сказала она, проводя рукой по фланелевой ткани на животе. - И штанишки ничего, великоваты только.
- Дам не держим, - пояснил Дмитрий.
- А куда делись дамы?
- Дамы с нами развелись. И сейчас живут у своих родителей.
- Почему? - изумилась девушка. У нее был очень заинтересованный вид.
- Ох, да откуда же я знаю? Не сошлись характерами, вот почему. Давай, спи.
Хозяин взял поднос с грязной посудой и ушел на кухню. Включив воду, он задумался. Да, он верил в то, что сказала ему Полина. Отмывая чашки и тарелки, подобрав за псом три его миски и погрузив их в мыльную пену, Дмитрий пытался привести в порядок свои мысли. Без сомнения, девушка не врала. Ничто не противоречило ее рассказу. Ее мучили в какой-то неведомой лаборатории - но ее внешний вид подтверждал это на все сто; она убежала оттуда, став монстром - это он тоже допускал. В экстремальной ситуации человек способен на многое. Она, именно она спасла его тогда, ведь в воде они были вдвоем, и ни один человек в мире не мог знать, как он тогда спасся, не говоря уж про какие-нибудь подробности этого происшествия. Единственное, что он не мог понять, так это провал во времени длиной почти в тридцать лет. Тем не менее ему надо было поверить и в это, раз уж он поверил во все остальное. Может быть. это была своего рода защитная реакция, ведь ее почти догоняли охранники с автоматами, и где еще было укрыться измученному божьему созданию, как не в пучинах неведомого Времени.
- В конце концов это не более странно, чем существование оборотней, - сказал он сам себе, ставя тарелки сушиться на подставку...

-...Нам необходимо вернуться в дом, - сказала Полина.
Они гуляли по набережной Волги возле Дворца Молодежи, выгуливали овчарку. После долгих и мучительных раздумий пса оставили Мухтаром. Дня через два после "крестин" он уже забыл, как его звали в служебном питомнике. Прошло около двух недель после побега Полины из лаборатории. Уже дней пять она ходила сама.
Заканчивался июнь. В сияющем вечере белели столбики массивных перил набережной. С этого места обозревалась панорама города, с Курганом Славы и ДК Хузангая возле него, с высокой трубой ТЭЦ-1, и Полине казалось, что она видит крышу своего дома, хотя отсюда его полностью заслонял Дворец Культуры. В ее сердце жила память о доме как о большущей (огромной, нереальной) постройке, состоящей из тысяч комнат, населенной тысячью призраков, существующей во многих мирах. Поля остановилась и вгляделась - да, ей явно виделось, как из-за колонн ДК Хузангая ползет, пухнет ржавая крыша ее дома, стараясь напомнить о себе. ПОЛИНА, ДЕВОЧКА, А КАК ЖЕ ТВОЯ КОМНАТА? ВИШНИ ДАВНО ОТЦВЕЛИ И ДАЛИ ЗАВЯЗЬ. КТО ОБДЕРЕТ ИХ? КТО СНИМЕТ УРОЖАЙ? ПЛОДЫ НЕ ОСЫПЯТСЯ НА ЗЕМЛЮ, НЕ УЙДУТ В ПРАХ, НЕ СГНИЮТ - ТЫ СОБЕРЕШЬ ВСЕ-Е-Е...
- Если где в городе и могут водиться привидения, то только на Комбинате, - произнесла она в задумчивости.
- Что ты сказала? - переспросил Дмитрий.
- Мы должны вернуться в дом, - повторила она свою первую фразу.
- Ты уверена, что там тебя никто не поджидает? Мне кажется, они должны были оставить там постоянный пост.
- А если нет? Думаешь, у них осталось много людей после той ночи?
- Ты... их убила?
- У меня не было выбора. Они причинили мне такую боль... страшно вспомнить об этом. Это не я убивала их - это была моя боль.
Дмитрий засунул руки в карманы и посмотрел на реку.
- Знаешь, после той аварии, когда погибли мои родители, я уже никогда больше не плавал. И даже близко к воде не подходил. Наверное, это уже на всю жизнь. Вот сейчас смотрю на пацанов - барахтаются вовсю, и не могу понять, как это у них получается. Как это вообще возможно - плыть. Ведь под тобой - ничего. Никакой опоры.
Обернувшись к Полине, он улыбнулся, и от уголков его глаз протянулись легкие, но уже заметные морщинки. Ему было приятно смотреть на девушку - темные, в чернь волосы, заметно выросшие, растрепались по плечам, стройная фигура. Во всем, что бы она ни делала, он видел особую, чувственную, еще не проснувшуюся до конца грациозность. Вот она идет, пестрая шелковая юбка вьется на ходу, походка мягкая; она подняла руку к лицу особым, своим жестом - тонкие запястья, розовая девичья кисть. Он знал - когда она выйдет замуж, станет женщиной, родит и немного пополнеет, то станет еще прекраснее. Он уже видел ее обнаженной, особенно часто - в первые дни, когда ухаживал за ней, но теперь, в одежде, приходившейся ей немного не по размеру (это была его ошибка, он покупал все сам), она была желанней и сильно волновала его.
Дмитрий не знал, что в этот момент Полина, подняв руку к лицу, чтобы заслонить глаза от солнца, тоже любовалась им. Ей нравилось то, что он был сложен атлетически, но без излишней кряжистости, плотный, немногословный взрослый мужчина с выдержанным спокойным характером.
К остановившейся парочке подбежал Мухтар и негромко гавкнул.
- Вот и псина спрашивает, зачем тебе возвращаться в этот самый дом.
- Во-первых, там остались мои вещи. Во-вторых, надо все-таки узнать, есть там кто-нибудь или нет. И в-третьих, там остались деньги, десять тысяч долларов. Их надо забрать.
- Сколько-сколько тысяч долларов? - протянул он.
- Ровно десять. Я вижу, мне не стоило доверять тебе эту тайну, - горестно покачала головой домовладелица, но глаза ее смеялись. - Сейчас ты бросишь меня здесь, кинешься в машину и на скорости триста километров в час въедешь в мою бедную избушку в поисках "зелени". А я останусь тут, обокраденная, несчастная, абсолютно ни с чем.
- Ну ни с чем - это ты зря. Я оставлю тебе вот его, эту грязную, вонючую, прожорливую собаку.
- Нет, вот что ты смело можешь взять с собой, так это его.
Засмеявшись, он притянул ее к себе и легко поцеловал в волосы. Этот жест был как бы случаен, но Полина видела, что ему весь вечер хотелось прикоснуться к ней. Она не отстранилась, но слегка нахмурилась.
- Поедем? - спросила она выжидающе.
- Ради бога.
В машине они обсудили, как лучше всего попасть в дом, на случай, если там все-таки оставлена засада. Дмитрий решил, что лучше всего будет подъехать по автомобильной дороге вдоль реки до склона, и потом подняться по нему к дому. Так они и сделали. Мухтар был оставлен в машине.
Подъем занял какое-то время, но они вышли прямо к дому, к окнам, которые смотрели на овраг. Снаружи никаких признаков дожидающейся охраны не было заметно.
- Полинушка, ты уж подожди меня здесь, - шепнул Дмитрий, когда они осматривали дом из-за зарослей репейника. - Я пойду, посмотрю, если внутри кто-то есть, скажу, что зашел по нужде.
Полина кивнула. Губы ее побелели и плотно сжались.
Отряхнув брюки, Дмитрий вышел из кустов и пошел к входу в дом.
- Конечно, где еще здесь и поссать, как не в этом доме, - усмехнулся он про себя. - Вокруг, можно сказать, ни деревца, ни кустика, так что только сюда.
(В логово волка - мелькнула у него мысль.)
- Что ты пытаешься сказать? - спросил он свой внутренний голос.
(На ловца и зверь бежит, - ответил тот. Голос не шутил, не иронизировал, был очень серьезный и бесстрастный.)
Сердце мужчины неожиданно сжалось, как будто кто-то взял его холодной рукой. Дверь, ведущая в дом, была распахнута, и из-за нее в теплый ароматный летний вечер веяло какой-то чужой, давящей сыростью. Дом смотрел на пришельца, как на врага - разоренный, ободранный, неухоженный, но зловещий и непримиримый, как воинственный старец на пороге смерти.
- Радость моя, и ты здесь жила? - изумился он.
Войдя, он поразился открывшимися перед ним размерами - как самого дома, так и царящих внутри разрушений. Проходя через сметенные переборки, он внимательно осматривался по сторонам, стараясь не ускорять шаг, пока наконец не вошел в комнату Полины.
- Девочка моя, - он не находил слов, глядя на убогое жилище возлюбленной. Комната, в которой Полина находила какое-то очарование и свой, особый уют, бывший всего лишь уютом собственного жилья, показалась ему пристанищем бомжа - аккуратного, чистоплотного, но все-таки лица без определенного места жительства, вынужденного довольствоваться любой крышей над головой. Чистое постельное белье на стареньком диванчике, корявый стол с новой клеенкой на нем, чашки, тарелки, две или три ложки, все чисто вымыто и сложено стопочкой, банка с налетом испарившейся воды, и в ней - засохшая ветка вишни. Стул, две табуретки, в углу - железная раковина умывальника.
ТЫ БЫ СМОГ ЖИТЬ ЗДЕСЬ?
А ОНА ЖИЛА.
КУДА ЖЕ ЕЙ БЫЛО ДЕВАТЬСЯ.
Дмитрий вспомнил, какой неприятный осадок остался у него от знакомства с братом Полины. Павел пришел однажды навестить сестру, она позвонила ему по телефону.
"Как он мог молоденькую девушку отправить жить в эти трущобы. Повстречаться бы с ним теперь, я бы у него это спросил... - со злостью подумал он. - До чего же мерзкий тип."
Дмитрий вернулся к двери комнаты и привстал на цыпочки, шаря рукой по верху косяка. Невероятно, но деньги были здесь - он быстро нашел пачку зеленых купюр, перетянутую резинкой. Преследователи Полины должны были обыскать весь дом. Они не нашли деньги или не искали?.. Мужчина оглянулся вокруг, чтобы обнаружить какие-нибудь следы засады - окурки, следы пепла на столе, может быть, игральные карты или одна-две немытые чашки в раковине, одинокая рюмка, пускаемая по кругу долгими прохладными ночами. Это могло быть все что угодно... но его внимательный взгляд ни за что не зацепился. Постель была аккуратно застелена, на покрывале - ни складочки, все было хоть и до крайности убого, но чисто.
И все таки он был в доме не один. Откуда-то из глубины дома донесся приглушенный лязг цепей.
- Эй, кто здесь есть? - крикнул он в пустоту.


15.
Свою двоюродную сестру, Леночку, он узнал сразу же. Постарела, но еще вполне ничего женщина, в брючном костюме, с короткими светлыми волосами, она стояла немного поодаль от основной группы встречающих, напряженно рассматривая всех выходящих из зала прилета. На лбу залегла вертикальная морщина. "Боится, что не узнает," - догадался он.
- Ленусь, как ты узнала, что я прилечу? - подошел он к ней.
- Володя! - ахнула она, обнимая его. - Да неужели это ты! Боже мой! Я уж и не чаяла, что увижу тебя. Столько лет, позвонишь раз в год, и все! А тут - звонит твоя жена, говорит, что ты завтра прилетаешь. Я с утра в аэропорт, ничего даже толком не приготовила.
- Да как же, не приготовила, стол небось уже ломится от еды. Я ведь знал, на что иду, так и думал - приеду, закармливать будете. Ну что, как дочь?
- У Зиночки все хорошо. Учится, замуж два года назад вышла. Ну пойдем, я тебе дома все расскажу.
Она схватила его под руку и повела к выходу из аэропорта.
- Володь, а ты ведь совсем не изменился.
- Шутишь. Что я, зеркала не видел. А вот ты красавица.
- Да ну тебя, красавица. Такая красавица, что даже муж к другой ушел.
- Генка-то? Не может быть!
- Может, может. Как год назад сказал "адью", так его больше и не видали. Ну и скатертью дорога. Он тебе, кстати, не звонил на днях?
- Он? В Финляндию? Да с чего бы это?
- Мистика какая-то. Ты понимаешь, у нас тут неприятная история приключилась. Я до вчерашнего вечера несколько дней в деревне была, возвращаюсь, устала как собака. Тут твоя жена звонит - как ее, кстати, зовут?
- Лаарилла. Финское имя такое.
- А... Лари... сразу и не выговоришь, ты уж извини. Так вот, я сразу кинулась тесто ставить, ну там посмотреть, огурчики-помидорчики есть ли, и тут снова звонок - с телефонной станции. Вы говорят, в курсе, сколько у вас за сегодняшние разговоры с Финляндией натикало? Ничего понять не могу. Я ведь, говорю, сама туда не звонила, только что оттуда на наш номер звонок был один, и все. А они мне - да нет, с вашего телефона целый день в Тарту звонили, 87 соединений. Это тебе не Генка, подлец, звонил? У него ведь ключи остались. Он теперь, можно сказать, разорил меня.
- И что, на большую сумму переговоры?
Она назвала цифру.
- Я все заплачу, за телефон ты не переживай.
Он уже было собрался сказать ей про странные звонки, погнавшие его в дорогу, но вдруг передумал. А может быть (попытался уговорить он самого себя), это действительно чья-то глупая шутка? Отец, мама... ты уверен, что это действительно был голос отца? Владимир вздохнул.
- Устал? Ну ничего, вот и такси. Сейчас приедем домой, там отдохнешь. Я Зинке сказала, чтобы они с мужем завтра пришли. Сегодня ты с дороги, пока помоешься, пока мы с тобой поболтаем, а вот уж завтра тебе от них никуда не деться. Зиночку ты, конечно, и не узнаешь, ты ведь уехал, ей всего годик был. Постой, Володя, а где же твой багаж?
- Ленусь, ты не переживай, я вот так, налегке доехал. Да мне ведь и не нужно ничего. У вас как с финансами-то?
- Да ничего, пока на плаву. Не чета, конечно, тебе, миллионеру, но не хуже других.
- Ой, только пожалуйста, без этой фразы, - поморщился он. - Ненавижу это выражение - "не хуже других". Лучше надо, Лен, лучше жить, чем все, или, на худой конец, по-другому. А у нас все так - лишь бы не хуже.
- Брось, Вовка. Не заводись. Что в этом плохого-то?
- А чего хорошего?
- О, какие горячие финские парни! - засмеялась она, пародируя прибалтийский акцент.
Город изменился. Дорога из аэропорта шла через Новоюжный район и Владимиру казалось, что самолет доставил его в чужой город. Там, где раньше были лишь поля, понастроили высотных многоэтажек - однообразных, серых, причудливо изогнутых. Издалека они были похожи на бастионы, отгородившие людей друг от друга. Наверняка все квартиры не больше трех комнат, убогие, холодные, но и эти жалкие жилища по карману лишь немногим. Российские квартиры - вот бесконечный источник вдохновения для писателя его жанра, в них разыгрываются трагедии, которых западный обыватель просто не в состоянии понять.
- Ах да, Лена, Ла ничего не говорила тебе насчет лошади?
- Да нет вроде. Передаю дословно: "Завтра приезжает ваш брат, не могли бы вы встретить его в аэропорту, пожалуйста."
- По разговорнику смотрела.
- А что, она у тебя по-русски не разговаривает?
- Понимает очень хорошо, а сама не говорит. Ну разве что какие-нибудь бытовые фразы, там что-нибудь насчет кофе, сигарет.
- Хорошо живете хоть?
- Да неплохо, - коротко ответил Владимир, смотря в окно. После "неплохо" в его фразе явно звучал предлог "но", однако сестра расспрашивать не стала, и он промолчал.
Они уже сворачивали к Комбинату, когда Владимир решился спросить ее о главном.
- Лен, ты помнишь ту девушку, с которой я встречался перед тем, как уехать. Мы еще Зиночку приходили смотреть вместе с ней.
- Конечно, помню. Такая красавица была. А почему ты спросил?
- Ты, случаем, не знаешь, что с ней стало?
- Я? Откуда? Я даже имя ее не помню. Как ее звали-то?
- Катя. Катюша. И ни разу в городе не видала?
- Ни разу, Володь. Город у нас, конечно, небольшой, но ее я больше не видела. Я ведь даже из одноклассников своих никого ни разу на улице не встретила, представляешь? За столько лет - никого. А ты говоришь...
- Понятно. Да ладно - это я просто так... Эй, эй, водитель, остановитесь здесь, будьте добры.
Такси притормозило возле ДК Хузангая.
- Лена, я тебя прошу, иди домой, подожди меня там. Ностальгия замучила - сил нет. Пойду посмотрю, как тут все. Через полчаса приду.
- Адрес хоть не забыл?
- Да ну что ты.
Владимир расплатился с таксистом, попросив довести женщину до дома. Провожая машину взглядом, он огляделся. Район почти не изменился за все эти годы. Все те же здания вокруг - он только теперь понял, что находится в России. "Неужели я куда-то уезжал отсюда? Куда утекло время?" Хотя нет - взгляд наконец-то остановился на переменах. Возле ДК разбили новый парк - деревца были такими маленькими. Клумбы - огромные, вычурные сталинские клумбы были полузаброшены - высокая сорная трава поднимала свою буйную плоть там, где раньше цвели розы. Он неторопливо пошел к Дворцу Культуры, и пройдя через белые колонны, потянул на себя тяжелую скрипучую дверь. Она открылась, и огромные помещения, скрывавшиеся за ней, дохнули на Владимира холодом и сыростью. Пройдя через фойе, он вошел в пустынный холл, за которым, как он помнил, должен был находиться кинозал. Окна были грязными, вокруг не было ни души, и тут он понял, что здание пустует. Нет больше ни театра, ни кинозала, ни кружков детского творчества - может быть, где-нибудь в дальнем углу притаилась за вязанием старенькая вахтерша, а больше никого он не увидит в этой запустелой бездне коридоров и зал.
Тем не менее он пошел дальше, рассеяно скользя взглядом по мраморным стенам. Минут через пять, не поднимаясь на верхние этажи и так никого и не встретив, он вышел через служебный вход с противоположного конца здания. Здесь среди разросшихся кустов боярышника, усыпанных зелеными ягодами, была асфальтовая дорожка, которая вела к Волге.
- Все опустело, одичало, - задумчиво сказал он сам себе. Оглядевшись, он хмыкнул - а ведь это была именно та тропинка, по которой бежала его "девочка" из последней книги. Надо посмотреть, так ли там все на самом деле, как он себе представлял по скупым строчкам Лениных писем. Заброшенные сады. Сады, спускающиеся террасами прямо в воду. Почему Ла невзлюбила эту книгу?
В любовь этого, как его там, кукольника, который спас девушку-оборотня после ее путешествия во времени, он не вложил ничего личного. Это были самые трудные моменты повествования. Описывая их чувства, он даже немного скучал и перечеркал на этих сценах больше бумаги, чем на любых других. Ни в одну из своих книг не отдал он Катюшу, ни разу, ни в одной строчке не открыл он этого уголка своего сердца. Это было слишком личным. Ла знала, что он не любит писать любовные сцены. Да в "Садах" их и было-то - всего ничего. Но Владимир видел - жена ревнует его к этому уродливому дитю.
Дорога сделала поворот, и пройдя еще немного, Владимир увидел огромный бревенчатый дом, стоявший немного в глубине от дороги. Задняя часть его, уже заглядывавшая в овраг, поросла густым вишенником. Голова мужчины закружилась - слишком ясным было это видение.
- Не может быть! Тебя еще не снесли, приятель, - сказал он. Владимир помнил этот дом с того времени, когда он бегал здесь босоногим пацаном в шайке таких же уличных сорванцов. Он был уверен, что этот дом существует уже только в его памяти - но нет, дом был здесь. Он стал даже больше, хотя это казалось невероятным, но он точно стал гораздо больше, чем Владимир помнил. Он насчитал не менее десяти окон только с той точки, откуда смотрел на строение, в действительности их наверняка было раза в два больше. Как привороженный, он сошел с тротуара и направился к дому по утоптанной тропинке среди грязных плетей высокого бурьяна. На какое-то время он, кажется, потерял сознание, потому что входная дверь вдруг выросла перед ним, как в кадре из плохого фильма ужасов. Он стоял так близко, что ему пришлось сделать шаг назад, чтобы постучать. Звук, раздавшийся от костяшек его неуверенных пальцев, разнесся где-то в глубине дома и затих - без ответа. Опомнившись, писатель отошел от двери, радуясь, что на его стук никто не ответил. Сойдя с импровизированной лестницы, он пошел вдоль окон, большинство из которых было заколочено, в сторону зарослей.
Узенькая тропиночка спускалась по склону мимо плотного строя ветвистых вишен, между которыми кое-где поднимались молодые тополя и осинки, подрагивающие листвой от легкого ветерка. "Тополь, вяз и осина - недобрый знак. Они растут только там, где из земли наружу выходит злая энергия," - вспомнил он слова из книги про деревенскую магию. Впрочем, присутствие здесь тополей было неудивительно - весь Комбинат порос ими.
Он шел мимо покосившегося, почти упавшего забора, почерневшего от дождей и ветров. Перекладина, удерживающая вертикальные дощечки, сгнила, истлела, во многих местах была сломана; это был уже не забор, а скорее воспоминания о нем. Писатель, отодвинув рукой одну из дощечек, ступил на сырую землю ЗАБРОШЕННОГО САДА. Где-то теперь уже наверху чирикали птицы, светило солнце - а здесь было холодно и тихо. Отдернув руку, он с брезгливостью увидел, что вся ладонь испачкалась в липкой плесени, покрывавшей гнилую доску. Под таким же забором заснула его волчица, но, конечно, не прямо здесь, а гораздо глубже, так, чтобы ее не нашли охранники. Интересно, найдет ли он вторую ограду. Сходство описанного им и увиденного изумляло. Дикие сады втягивали его в себя, манили, как ребенка, своими грязными тайнами. Мягко ступая по траве, он шел дальше. Маленькие корявые кустики привлекли его внимание. Наклонившись, он увидел, что все они облеплены паутиной и плесенью; преодолев отвращение, он сорвал с одного лист, пытаясь определить, что это за растение. Форма листа показалась ему знакомой. Растерев его между пальцами, он услышал тонкий, быстро растаявший запах черной смородины. Кустики умирали - под разросшимися, как сорняк, высоченными вишнями им не хватало света и чистого воздуха. А вот крыжовник, похоже, чувствовал себя неплохо, но рос он как-то странно - кусты его расползлись, как плети ежевики, превратившись в колючие лианы, развешанные между деревьями. По его сереньким острым листочкам ползали белесоватые насекомые величиной с божью коровку. Вся земля под старыми яблонями была усеяна червивой завязью, и эти странные яблони были толще дубов, унося свои темные кроны высоко вверх. Их древесина уже не выдерживала своего возраста; деревья разлагались заживо. Многие ветки отваливались с кусками стволов и гнили тут же, питая своими соками начинающую заболачиваться почву.
"ИЗРЕДКА СЛУЧАЙНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ МОГ НАТОЛКНУТЬСЯ НА ГЛУБОКУЮ КЛАДКУ ПОГРЕБА, СОХРАНИВШУЮСЯ В РАЗРУШЕННОМ ФУНДАМЕНТЕ И ЗАБОТЛИВО УКРЫТУЮ ПРЕДАТЕЛЬСКОЙ ПОРОСЛЬЮ РЕПЕЙНИКА, ПОД НОГАМИ ХРУСТЕЛИ ИСТЛЕВШИЕ ВЕДРА И ТАЗЫ, А ПОРОЙ СРЕДИ СОРНЯКОВ МЕЛЬКАЛА ПОТУСКНЕВШЕЙ КРАСКОЙ ДЕТСКАЯ ИГРУШКА, ИЛИ ЛУЧ СОЛНЦА, ПРОБИВШИСЬ СКВОЗЬ ЛИСТВУ, ЛОВИЛ ТУСКЛЫЙ БЛЕСК РАЗБИТОГО ЗЕРКАЛА. ДА, ЭТО БЫЛО САМОЕ МИЛОЕ ДЛЯ ПРИВИДЕНИЙ МЕСТО - МЕСТО ЗАПУСТЕНИЯ, ТИШИНЫ И ГНИЛИ. МЕСТО СМЕРТИ И НАСЕКОМЫХ, МЕСТО ПОТАЕННЫХ ЗЛОВОННЫХ ЯМ, СКРЫВАЮЩИХ ПАДАЛЬ, МЕСТО ДЛИННЫХ ТЕНЕЙ, КУДА НЕ СТОИТ ХОДИТЬ ЧЕЛОВЕКУ".
Владимир вспомнил, как в детстве они поймали в луже странное животное, не то рыбу, не то рептилию - кожистый комочек с яркими плавниками, огибающими круглое тельце причудливым веером. Существо постоянно шевелило этой бахромой, нагнетая воду в широко распахнутый рот. Вот таких чудищ и должна была рождать эта земля.
И это сюда Лена ходила за яблоками? Эта мысль пришла в голову внезапно. Где она нашла здесь яблоки, среди съеденой червями падали, где они с Зиночкой увидели здесь вишни (бидончик набрали, вспомнил он письмо)? Даже если бы эти вишни и плодоносили, он не отважился бы попробовать их. Боже мой! Ощущение реальности вернулось к нему вдруг и сразу. Где он? Что это за сады? Куда он зашел, отогнув доску забора? Да, культурные деревья без опеки человека меняются - НО НЕ НАСТОЛЬКО ЖЕ! Дикие яблони не вырастают размером с ели, закрывая солнечный свет; крыжовник, десятилетиями не знавший обрезки, все равно не становится лианой, и не слишком ли много здесь тополей.
Владимир остановился. Почему-то ему стало страшно, и он решил немедленно вернуться обратно. Не успел он сделать несколько шагов в ту сторону, откуда, как ему казалось, он пришел, как с ближайшего дерева прямо перед его носом обрушилась, загородив дорогу, кипа плотно перевившихся колючих растений. Закричав, Владимир отшатнулся в сторону. Попытавшись обогнуть неожиданную преграду, он понял, что заблудился.
Десять, ну максимум пятнадцать минут от цивилизации. Это казалось невероятным; попытавшись успокоиться, Владимир Михайлович решил идти вниз по склону - так рано или поздно он вышел бы к реке. Это заняло бы гораздо больше времени, чем если бы он просто нашел ту тропинку, по которой пришел сюда, но теперь он просто хотел выбраться отсюда. Как угодно.
Торопливо спускаясь вниз, он старался не оглядываться по сторонам. Если бы не трава, он бы побежал. Странно, но ничего не указывало на близость реки. Становилось все холоднее и холоднее. По черному дневному небу полетели серебристые облака. Земля словно задрожала под его ногами. Вдалеке послышался шум, неясный поначалу, но приближающийся с каждой секундой. Его неистовство напугало писателя еще больше. Явно слышался треск и хруст ломаемых веток, короткие стоны деревьев, швыряемых на землю злобным исполином. Копыта неведомых лошадей дробили камни, звенело железо снаряжения, но сами всадники молчали. Стремительность их бега не поддавалась описанию. Это нечто неслось с такими разрушениями, как летело бы ядро через строй воткнутых в пластилин спичек.
Он не хотел этого видеть. Времени на раздумья не было, и человек, не глядя под ноги, рухнул лицом вниз на мокрую землю. Тысячи насекомых тут же поползли на его тело. Стряхивая их, Владимир Михайлович поднял взгляд.
Господи! Огромная ОХОТА летела прямо на него, огромная черная охота. Впереди неслись, почти стелясь по земле, страшные соколы невиданных размеров. Их было не меньше тысячи, а может быть, десятки тысяч. Их горящие глаза текли между деревьев, как огненная река. Пламя, блистающее в них, подчеркивало сумрак окрестностей. За ними, не разбирая дороги, на вороных конях мчались черные всадники, нещадно подгонявшие лошадей и птиц. Беспрестанно поднимались и опускались плети, но все это происходило в жутком молчании, лошади не храпели, не переговаривались всадники, лишь стонал уничтожаемый ими сад. Казалось, что это ангелы ада гонят и гонят чьи-то грешные души, обреченные вечно быть лошадьми и соколами, нещадно избиваемыми своими грозными надсмотрщиками - без остановки, непрестанно, всегда. Их бег был неостановим и неуправляем, как полет облаков, они в молчании стремились куда-то в темноте под распустившимся небом, быстро пронеслись мимо и исчезли из глаз.
В голове писателя забрезжила смутная мысль. Он знал, что только-что увидел ДИКИХ ОХОТНИКОВ; когда-то давным-давно он написал про них короткий рассказ, за который ему заплатили пятьдесят долларов. Владимир не мог понять, почему он именно здесь увидел этих призраков.
Облепленный грязью, поднятой копытами лошадей, он увидел рядом с собой женщину, пытающуюся встать с земли. Подойдя, чтобы помочь ей (дособиралась ягодок, может, хоть она дорогу знает), мужчина протянул ей руку. Сухая желтая костяшка, слегка облепленная плотью, легла на его пальцы. Изможденное лицо с синяками вместо глаз, ввалившимися щеками обратилось к нему.
- Помоги... - заскрежетало у нее в груди. - Помоги мне, папа... Быстрее...
Голос, булькая, затихал. Цепкие пальцы крепко ухватили его за кисть.
- Что? Что? - забормотал Владимир, пятясь.
- Мне нужна помощь, папа... Кто-то зарыл на кладбище мою фотографию. Я умираю... Дай мне денег, папа...Есть один человек, он может мне помочь. Надо найти мою фотографию, надо раскопать ее обратно... Папа, он сказал, что найдет ее. Но он просит денег, много... Я умираю... Помоги мне...
Это обьяснило ему все. "Дорогой обряд" - его творение, написанное вчерновую. Перед ним лежала Валентина. Только почему эта девка называет его "папа"?
- Вы что, все живете в этих садах? - ужаснулся он. - Но этого не может быть!
- Да, да, мы все здесь, - захихикала она. - Все тут, папа, все, о ком ты написал.
- Я тебе не папа! - заорал он, вырывая свою руку из ее ослабшей хватки.
- Фотографию, - вновь заскулила она, - давай поищем мою фотографию...
С этими словами она метнулась под ноги писателю, пытаясь схватить его, но он вовремя заметил ее движение и отпрыгнул в сторону. Гниющий рот полупокойницы осклабился, обнажив голую воспаленную десну, по которой тек гной.
- Это все сделал ты. Ты зарыл мой портрет на кладбище, и я заставлю тебя найти его, а иначе, - угрожающе взвыла она, - мы умрем вместе. Иди же сюда. Где она лежит?
Не разбирая дороги, писатель кинулся прочь, продираясь напролом сквозь склизкие кусты. Он боялся вспомнить всех монстров, выползших из-под его пера. Кого он встретит следующим? Пятерку разъяренных бультерьеров из "Гражданской обороны", приученных им самим рвать человеческую плоть и впиваться в живот беззащитной жертве? Или это будет Лифтер - таинственный, загадочный персонаж, появляющийся всегда внезапно в тесной кабинке лифта? Лифтер, со своим ножом и совершенно свихнувшимися мозгами - о, уж тут-то он постарался, не оставил в этом убийце ничего человеческого. Папочка! Он папочка им всем. Он сотворил их, распоряжался их судьбами, решал, что им делать по ходу развития сюжета - и стал подобен богу, а это был его мир, сотворенный им ( по образу и подобию своему ). А что, если его захотят навестить несчастные роженицы из повести "Дверь, которая открывается нечасто", спросить, куда он дел их новорожденных младенцев? Он продавал их на органы, а матерям говорил, что их дети умерли во время родов. Не лично, конечно, он создал для этого грязного дела другие руки.
- Эй, мужчина! - окликнул его спокойный молодой голос. - Что-то случилось?
Перед ним стоял невысокий парень, на вид совершенно нормальный, в джинсовом костюме, с черным пакетом в руках.
- Ты что здесь делаешь? - хриплым голосом спросил его писатель, тщательно оглядывая незнакомца.
- Гуляю, - пожал плечами тот. - А что?
- Нашел место где гулять. Как отсюда выйти-то? Дорога где?
- В двух шагах. А вы че, заблудились? Ну вы даете!
- Где в двух шагах?
- Да вон там, сразу за кустами. Проводить?
- Ты и сам проваливай отсюда...
Взгляд Владимира упал на черный пакет в руках молодого человека. Черный непрозрачный полиэтиленовый пакет, в котором так удобно носить что-нибудь тяжелое. Например, молоток. Затравленно дыша, Владимир Михайлович остановился на расстоянии от парня.
- Вы чего? - простодушно спросил тот. - Здесь штоль останетесь?
- У тебя что в пакете? - жестко оборвал его писатель.
Парень молчал, улыбаясь.
- Не молоток случаем?
- Он самый, - прозвучал ласковый ответ.
- Так ты - Лаборант, - в ужасе прошептал Владимир.
- Да, папа, как это ты меня сразу не узнал.
Папа попятился. Ветка вишни, задетая неосторожным движением, просвистела в воздухе и с размаху хлестнула его по щеке. Проведя рукой по лицу, он увидел на ладони кровь.
- Ты порезался, папа, - спокойно сказал ему Лаборант, не делая попыток подойти. - Здесь надо быть осторожнее. Знаешь, эти деревья... они такие прикольные.
- Что ты здесь делаешь?
- Живу, папа.
- Я тебе не папа!
- Ну извини, - пожал плечами парень. - Если хочешь, я буду называть тебя Создатель. Только это звучит немного вычурно, согласись.
- Не называй меня никак! Я тебе никто! Я просто написал книгу - вот и все.
- Скажи об этом тем девицам, которых зарезал твой Лифтер. Они вечно шатаются где-то здесь, в обнимку, поддерживают свои кишки. Или вот та еще, с фотографией - как она мне надоела! Найди да найди эту ее фотографию. Я уже один раз сварил ее на препараты, а на другой день смотрю - опять тащится за мной и ноет, где эта ее сраная фотография.
- Ты что, опять занялся своими делишками?
- Опять! - захихикал Лаборант. - А что, ты мне оставил какой-то выбор? Пойдем, я покажу тебе свою лаборантскую. Там все именно так, как ты написал!
- Я хочу выйти отсюда.
- Пойдем, ну пойдем же, посмотришь, как у меня все здорово. Потом я тебя провожу. Лучше пойдем, а то не ровен час Лифтер припрется. Даже я его боюсь.
Владимир решился. Он не верил, что Лаборант отпустит его из Заброшенных садов, но где-то совсем рядом действительно слышались шаги приближающегося человека. Он не хотел с ним встречаться - слишком хорошо помнил, сколько извилин вложил ему в башку. Лифтеру что папа, что Создатель - разница небольшая.
- Где ты устроился? - спросил он Лаборанта, когда они пробирались сквозь темную растительность.
- Ты не поверишь, - отозвался тот.
Ему пришлось. Они стояли перед задней дверью ДК Хузангая, из которой он вышел немногим ранее, пройдя все здание насквозь. Здесь, в Садах, дворец почти не изменился - немного гуще стал боярышник, слой листвы скрывал мраморные ступени, и, поднимаясь шатром над зданием, смыкались, скрывая небо, невиданные, гигантские тополя.
- И тебя никто здесь не видел? - ошеломленно спросил Владимир.
- Нет, ни разу! Здание пустует, оно слишком большое, чтобы его купил какой-нибудь банк, а у государства нет денег на детские кружки или что там было раньше. Зимой его, может быть, даже отключат от отопления. Здесь так хорошо - тихо...Ты ведь знаешь, мне нужно, чтобы было тихо. Пойдем.
Он повел его по лестнице вниз, где раньше было помещение для слесарей и реквизита. Писателю казалось, что он входит внутрь своего рассказа - вот заскрипела тяжелая, обшитая железом дверь, Лаборант щелкнул выключателем, и тускло засветилась едиственная лампочка. Она выхватила из темноты четыре кафельных бассейна, где, придавленные деревянными решетками, покоились груды залитых формалином тел. Прямо под лампочкой стоял длинный операционный стол, на котором Лаборант разделывал трупы, чтобы изготовить из них наглядные пособия для студентов-медиков. Безалаберные учащиеся постоянно теряли костяшки и запас их истощался. По рассказу, чтобы возобновить их запас, Лаборант убивал на улице случайного прохожего и изготовлял из него новые пособия.
НОВЫЕ ТРУПЫ ПРИВОЗИЛИ В АНАТОМИЧКУ ОЧЕНЬ РЕДКО. НО ВЕДЬ ЕСЛИ ПРИСМОТРЕТЬСЯ, КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК - ЭТО ЖИВОЙ ТРУП, НАДО ЛИШЬ ПРИВЕСТИ ЕГО В СООТВЕТСТВУЮЩЕЕ СОСТОЯНИЕ.
Тут не было, конечно, никаких студентов, никто не терял височные кости и фаланги пальцев, нижние челюсти и коленные чашечки, но Лаборант все работал и работал, рассекал, вываривал, заливал формалином, и всю эту бессмысленную жуткую круговерть запустил он - писатель.
- Ты знаешь, тут появился такой сюрприз... - сказал Лаборант, подходя к одному из бассейнов. Взяв лежащую на краю крышку черепа, он ловко снял ею плесень, образовывавшуюся на поверхности формалина и снял кирпичи, прижимающие решетку. Коричневая муть бальзамирующего раствора шевельнулась, и трупы стали приподниматься из емкости, хватаясь за бортики негнущимися пальцами.
- Ну-ну! - посшибал их руки Лаборант. Голос его звучал строго. - Вот папа уйдет, тогда я вас выпущу. А то расползетесь, как тараканы, только и ждете, пока я решетку сниму.
Тут же лежащая на столе голова заморгала коричневыми веками. Бессмысленно повращав глазницами, она, нахмурясь, посмотрела на Владимира.
- Какая мерзость! - закричал автор. - Этого... я не писал!
- Ну как же не писал, а мои разговоры с покойничками? А их звонки ко мне домой в три часа утра? Ты думаешь, они смогли бы все это делать, будучи абсолютно неподвижными?
- Я ухожу.
Лаборант толкнул дверь и она захлопнулась. Глаза маньяка заблестели. Подойдя вплотную к Владимиру, он положил руки на его лицо, ощупывая его, как слепой. Пальцы его заскользили вниз, как паучьи лапки передвигаясь по туловищу.
- Папуленька, - замурлыкал он, - у меня сейчас так трудно с препаратами. Яблоки еще не поспели, никто в наши сады не ходит. А у меня позвонков совсем не осталось, да и подъязычных не хватает. Крестцовых костей раз, два и обчелся. Пожа-а-а-луйста...
- Нет, нет, нет!!! - заорал Владимир, кидаясь к двери и барабаня в нее кулаком. - Помогите! Кто-нибудь! На помощь!
- Кого ты зовешь, папа? - спросил Лаборант, поднимая с пола черный пакет и вытаскивая из него молоток. - Кого ты можешь позвать себе на помощь? Никто не придет.
Размахнувшись, он ударил его инструментом по голове. Владимир инстинктивно отпрянул, и молоток скользнул по правой стороне лица, содрав кожу, и ударился в плечо.
- Ну ничего, ничего, - утешил его Лаборант, замахиваясь опять. - Были бы кости целы, а кожа нам без надобности.
Из ванн донесся приглушенный смех.
Следующий удар молотка пришелся по краю бассейна, ломая кафель и бетонную кладку. Ища, чем бы ему защититься, Владимир отступал от двери в глубь подвального помещения.
- Ты не можешь причинить зло МНЕ, - крикнул он Лаборанту.
- Почему? - искренне удивился тот.
- Я... я могу уничтожить тебя.
- Как? Сожжешь все экземпляры книг? А ты помнишь, каким тиражем они выходили? На сколько языков переведены? Это Я могу уничтожить тебя.
Сняв со стены резиновый шланг, Лаборант до предела открутил вентиль. Чихнув и фыркнув несколько раз, шланг выпустил из себя накопившийся воздух, и из него на пол анатомички брызнула коричневая струя бальзамирующего раствора. Помещение наполнилось едким химическим запахом.
- Узнаешь? - торжествующе сказал Лаборант. - Это неразбавленный формалин. А сзади тебя - очень уютная ванна. Ты как раз в ней поместишься.
Он направил шланг на писателя, и тот понял, что сейчас умрет. Хватаясь за край ванны, он не мог удержаться на ногах от бьющего по телу удушающего потока. Сознание уже начало уплывать от него, как вдруг он услышал шум на лестнице. Под ударом окованного копыта распахнулась дверь, и в подвал ворвалась белая лошадь. Храпя и дергая губой, она грудью отшвырнула Лаборанта в сторону и, скользя на кафельном полу, подбежала к писателю, развернувшись боком.
- Гана, - захрипел он, поднимаясь.
Лаборант подполз к одному из бассейнов и начал снимать кирпичи, чтобы выпустить на волю помощников. Гана прядала ушами и испуганно приседала на задних ногах. Под защитой ее тела Владимир начал пробираться к выходу. Внезапно лошадь заложила уши, взвизгнула и лягнула кого-то, подкрадывающегося к ним сзади. Шатаясь и едва не падая в лужах формалина, человек и кобыла наконец добрались до двери, торопливо взобрались по ступенькам и выбежали наружу, за пределы Дворца Культуры.
На улице уже спускались летние сумерки. Тополя своими кронами ловили последние лучи солнца. Легкая дымка тумана стлалась у земли. Изредка взглядывая на хозяина кроткими преданными глазами, Гана вела его вниз, к реке. Он уже слышал, как бьются волны о бетонную набережную, как где-то совсем рядом проезжают машины. Вскоре он увидел за деревьями асфальтовую дорогу, к которой так долго не мог выйти, отгороженную от реки высоким парапетом. Темнота сгущалась.
У самой дороги лошадь остановилась.
- Гануся, пойдем со мной, - позвал ее Владимир, но Гана лишь переступала передними ногами и не трогалась с места.
- Гана, вперед, ну давай же, - понукал он ее. Лошадь повернула голову, и писателя поразило человеческое, беспредельное страдание в темных глазах любимицы. Только тут он увидел длинные разрезы, сделанные паталогоанатомом за щеками, возле слюнных желез животного. Что-то зашуршало по листьям, он посмотрел вниз и увидел, как из распоротого брюха вываливаются на лесную подстилку давно остывшие лошадиные внутрености.
- Ты умерла, Гана, ты вчера умерла, - догадался он. - Тебя уже вскрыли в ветеринарной лечебнице. Что мне делать? Как мне помочь тебе? Как я могу оставить тебя ЗДЕСЬ?
С беспредельной любовью, не отвечая, лошадь все смотрела на него, тяжело раздувая тонкие трепещущие ноздри. Холодными шерстяными губами она коснулась щеки Хозяина, потом подтолкнула его головой в спину, и он понял, что должен уходить.
- Прощай, Гана, - прошептал он.
Выйдя на дорогу, он оглянулся. За деревьями в нахлынувшем тумане белым пятном едва виднелась его лошадь. Слезы застлали человеку глаза; белое пятно превратилось в расплывчатое облако, закачалось, теряясь во мгле, и исчезло. Закрыв лицо руками, Владимир Михайлович бросился бежать в сторону видневшихся огней. Он не мог справиться с рыданиями и не заметил, что два ярких пятна автомобильных фар выскочили из-за поворота и развернулись прямо на него. В следующее мгновение он ощутил грубый удар куда-то в грудь, услышал визг сгораемой на асфальте резины; мутнея, взгляд его остановился на блестящей решетке радиатора и скрещенном значке "Шевроле" на нем.
- Я так и знал, - были его последние мысли.

16.
Наконец Тварь взломала крышку погреба. Сначала ей показалось, что она просто не вылезет наверх через отверстие в полу - оно было гораздо, гораздо уже ее тела, но просочившись, как узкая черная змея, Тварь выползла наружу и залегла в пустой комнате, не торопясь покидать дом. Еще несколько дней. Да, она подождет, чтобы быть совершенно здоровой во время своей черной мессы. Еще не приходил ее новый Сторож, которого она решила сожрать первым. Еще не все осиновые щепки сгнили в зловонном месиве на ее груди. Заполняя едва ли не всю пустую комнату, она упражнялась в том, что почти позабыла многие годы назад. Напрягшись, она смотрела на свою лапу - и лапа трансформировалась в человеческую руку, колеблясь в темноте помещения, становилась то звериной конечностью, лохматой и грязной, то вновь приобретала очертания человеческой кисти. У нее уже не получалось концентрироваться, и создаваемое ею существо распадалось на части - полу-человек, полу-волк. Тварь то была с человеческими ногами и звериным телом, то из черной шерсти на груди вырастали две обвислые женские груди, а то вдруг спина становилась голой и на ней обозначался изгиб позвоночника, к которому примыкали выпирающие лопатки. Зачем она это делала - она не знала. Существо предпочитало быть Волчицей, незащищенность человеческого тела пугала ее. Черной лохматой хищницей она чувствовала себя неуязвимо. Оскалившись, Тварь чувствовала, как поднимающиеся вверх губы обнажают длинные изогнутые клыки; в какой-то момент они вдруг сменялись гнилыми человеческими зубами, и мерзкое существо, улыбнувшись, ожидало окончания превращений.
Однажды ночью шум возле дома заставил ее насторожиться. В последнее время она ни разу не слышала, чтобы кто-то ходил около ее убежища. Мимо дома пронеслось нечто, скрывшись в зарослях - тень, очертаниями похожая на нее саму, но меньших размеров, сильная и стремительная. Следом бежало несколько людей. Тварь слышала лай собаки, преследовавшей скрывшееся существо. Входная дверь ее дома распахнулась, и внутрь забежало двое.
Она слышала их шаги по земляному полу, вот они зашли в ее комнату... Тварь огромным комком притаилась в углу. Ее глаза горели, и этот свет слабым сиянием разлился по всему помещению.
- Стреляй! - услышала она крик.
Тень в углу шевельнулась. Автоматная очередь разрезала тишину дома. От ужасного нечто во все стороны полетели черные ошметки, и помещение наполнил удушающий смрад гниющего человеческого мяса, словно пули, летящие из оружия, нарушили тонкую оболочку мертвеца, выпустив наружу его зловоние.
Ибо Тварь опять приняла вид мертвой женщины. Она приближалась к людям - несмотря на непрекращающийся бой двух автоматов, отвратительное существо, много лет проведшее во тьме подвала. Женщина, умершая давно, сгнившая, погребенная в тайне от всех, но тем не менее вырвавшаяся на волю, дарящая смерть, несущая на себе печать смерти, бывшая ее преданной служанкой, нет, бывшая самой смертью. Черные спутанные космы росли несколько десятилетий, спутанной волной они покрывали ее шатающуюся фигуру, черты лица ссохлись и были неразличимы, губы сгнили, обнажив два ряда криво растущих зубов. Протянув руки в сторону солдат, она шла им навстречу, дергаясь от попадающих в нее пуль.
Вовчик кинулся к двери и навалился на нее всем телом. Несмотря на то, что она открывалась в сторону коридора, дверь даже не пошатнулась. Несколькими движениями он попытался выбить ее, но удерживающаа ее сила была так велика, что все его попытки были тщетными.
- Володя! - закричал Валерка, в панике продолжавший палить по приближающемуся к нему монстру.
- Окно! Попробуй окно! - прохрипел Вовчик. Со своего места он не мог стрелять, опасаясь попасть в напарника.
Гигант кинулся к окну и выбил стекло - но за ним его кулак влетел в твердое дерево ставня. Тот, кто хотел спрятать от людей таящегося здесь монстра, превратил эту крепость в тюрьму для попавших в нее людей. Вонючая тень метнулась на Валерку, и гнилые, но цепкие пальцы вцепились ему прямо в лицо. В следующую секунду Тварь ухватилась за ноздри человека и начала сдирать ему кожу с лица, как снимают шкурку со спелого апельсина. Ужасные вопли оглушили второго солдата; он знал, что должен приблизиться и попытаться снять это существо с Валерки, он уже видел, как подбегает к орущему, воющему, визжащему телу и ударами приклада сбрасывает ЭТО на пол, но на самом деле, зажавшись в угол, он кричал так же истошно, как умирающий напарник.
Сдирая кожу, мертвая женщина жадно и быстро пожирала обнажающуюся за ней плоть, взахлеб лакала струящуюся кровь, от наслаждения начиная возбужденно присвистывать. Через какое-то время она остановилась и через плечо оглянулась на Вовчика. Чавканье и свист прекратились. Существо спрыгнуло с Валеры и скользнуло в сторону другого охранника. Продолжая вопить, Вовка закрыл лицо руками. Через мгновение его оторванные кисти были заглочены голодной Тварью, и в его обезумевшие глаза с любопытством уставились сгнившие, лишенные век, наполовину вытекшие глазные яблоки. Тварь менялась. Она не могла долго удерживать свою плоть в человеческом виде. Алые глаза загорелись на взметнувшейся под потолок туше.
Солдаты были живы еще какое-то время. От прошлой жизни у Волчицы остались смутные воспоминания о том, что когда-то - давно, как давно! - она что-то такое делала с мужчинами, что-то, бывшее для нее почти таким же приятным, как жрачка. Наклонившись над людьми, бьющимися в агонии, она в недоумении наморщила свою звериную морду. Размышляя, Тварь стала рассеянной и плохо себя контролировала, постоянно изменяясь. Неловкая лапа сдернула с людей штаны, в клочья располосовав им ноги. Женская рука с неимоверно выросшими желтыми ногтями, некоторые из которых были сломаны, дотронулась до полового органа одного из солдат и тут же стала звериной клешней, сжавшей член и мошонку мужчины, мгновенно превратив их в кровавую кашицу. Закричав, тело забилось в ее объятиях. Да, точно, она что-то такое делала с ними, она помнила, как они почти так же бились, лежа на ней, ну, может быть, немного слабее. Хрипя, солдат затих в руках оборотня. Она попробует ЭТО с другим. Проведя рукой по промежности второго охранника, она в негодовании зарычала. Эти люди были такими... хрупкими. Внезапно выросшие на пальцах когти отсекли ему хозяйство; захлебываясь истошными воплями, человек без лица пополз в сторону, оставляя из-под себя кровавый след на полу. Разъяренный зверь окончил его страданиями одним движением, впившись в тоненькую шейку человека и разорвав ему позвонки. Что ж, просто сожрать их обоих - это тоже было неплохо...
Дней через десять пришел еще один. Он ходил по комнатам наверху, это было в конце дня, и Волчица спала в погребе. Прислушавшись, она неохотно выползла наружу, звякнув цепями на крышке.
- Эй, кто здесь есть? - донесся до монстра далекий голос. Зверюга принюхалась. От человека исходил приятный запах крепкой мужской плоти, полной мышц и сухожилий. Она приподнялась. Дневной свет упал на глаза Твари через открытую дверь, ослепив ее. Нет, сейчас у нее ничего не выйдет. В таком ярком свете она не может выйти наружу. Сырость погреба опять скрыла громаду ее тела.
От охватившего ее разочарования она заскрежетала зубами. И тут же почувствовала, что этот запах - смесь табака, мужской одежды, слегка пропитанной потом - приближается. Человек шел по дому прямиком в ее комнату. Волчицу восхитило то, что чувствовал ее нос - жертва шла осторожно, но не паникуя; мужчина не знал страха, который добавляет горечи к мясу, и Тварь поняла, что сожрет его с удовольствием. Только бы он подошел поближе к погребу.
Он даже залез внутрь. Волчица зарычала, ее губы сморщились. И в это самое мгновение, оттолкнув человека в сторону, на пороге возникло нечто, похожее на Тварь как две капли воды. Зверь был моложе и меньше; его густая шерсть блестела, колыхаясь от порывистых движений, пасть была ощерена, и от белоснежных клыков на ступеньки лестницы падали капли слюны. Глаза старой Волчицы тускло блеснули в темноте, глаза молодого животного горели, как переливающаяся лава.
Как кошка мягко скользнув по лестнице, Полина кинулась на зловещую массу, притаившуюся во тьме подвала. Несмотря на свой отвратительный внешний вид, в этот момент защитница показалась Дмитрию прекрасной. Черная шерсть ураганной тучей взметнулась в ритм ее прыжку, искрясь пойманными лучами солнечного света. В ней чувствовалась мощь, не утратившая любви, движения мосластых лап были быстры и молниеносны. Рыча и встряхивая головой от ярости, она ударила старого оборотня в грудь, распоров когтями толстую шкуру и вцепившись пастью чуть ниже горла. В подвале было слишком тесно для старой Волчицы, хрипя, она боролась с накинувшемся на нее зверенышем, пытаясь подмять его под себя. Быстро поднявшись по лестнице, Дмитрий крикнул оттуда:
- Полина, я наверху! Выбирайся оттуда!
Тут дверь в комнату распахнулась, и на арену боевых действий вошел Павел. Дмитрий узнал его не сразу - лицо Полининого брата потемнело и было искажено судорогой ужаса. Увидев Дмитрия, он замер на месте. В этот момент из люка выпрыгнула, давясь и выталкивая языком набившуюся в рот шерсть, молодая волчица. Неизвестно, заметила ли она Павлушу, потому что тот сразу же бросил в угол какой-то мешок и выбежал из комнаты. Щурясь от вечернего света, животное прорычало ужасным голосом: "Беги!", и Дмитрий, не разбирая дороги, понесся через разрушенные комнаты скорее к спасительному выходу.
Отбежав от дома на некоторое расстояние, он остановился, не зная, что ему делать дальше. Через минуту сзади на его плечо легла женская рука.
- Пожалуйста, поедем отсюда быстрее, - прошептала Полина, в глазах которой еще бушевало темное пламя, вынесенное ею из подземелья.
- С тобой все нормально? - спросил он, разворачивая девушку к себе и убеждаясь, что она не ранена. Полина кивнула головой. По тропинке вдоль высоких зарослей бурьяна они побежали к серому "Шевроле", припаркованному у обочины.


17.
Полина и Дмитрий выскочили из машины и бросились к лежащему на земле человеку. Следом за ними выпрыгнул Мухтар; пес пробежал немного вперед и замер, принюхиваясь в сторону зарослей. Вовремя притормозив, Дмитрий лишь слегка задел припозднившегося гуляку; тот лежал на боку, поджав под себя ноги. Пощупав пульс, водитель перевел дух - сердце человека билось хоть и часто, но ровно, не останавливаясь.
- Что с ним? - спросила Полина шепотом.
- Я уже умер, - сообщила ей жертва. - И слава богу.
- Да вроде бы нет, - огорчил его Дмитрий. - Пока, во всяком случае, вы живы.
Застонав, писатель приподнялся с земли. Увидев его окровавленную щеку и рану на виске, нанесенную молотком Лаборанта, Полина ахнула.
- У вас вся голова разбита. Сейчас мы отвезем вас в больницу.
Писатель слабо махнул рукой.
- Это не вы. Это я еще в лесу.
Глядя в сторону садов, Мухтар злобно зарычал и попятился в сторону людей. Слышно было, что кто-то спускается по склону, наступая на гнилые веточки и шурша листвой. Пес зашелся в бешеном лае, вздыбив шерсть на загривке и оглядываясь в сторону хозяев. Владимир нахмурился.
- Нам немедленно надо уезжать отсюда. Быстрее, помогите мне. Этот человек уже близко. Я все обьясню вам потом.
Дмитрий помог писателю подняться и довел его до заднего сиденья автомобиля.
- Кто-то вышел из леса, - сказала Полина.
- Уезжаем немедленно! - закричал Владимир.
Девушка прыгнула на переднее сиденье рядом с водителем. Ей в ноги, взвыв, метнулся Мухтар. Поворачивая ключ в замке зажигания, Дмитрий не сразу смог завести двигатель. В свете фар на них надвигался человеческий силуэт.
- О, боже мой, быстрее! - застонал Владимир.
Человек на дороге кинулся прямо на машину. В этот момент заработал двигатель. Подав назад на максимальной скорости, Дмитрий развернул "Шевроле" и до упора нажал на газ. Набрав скорость, машина полетела в сторону порта.
Полина обернулась к писателю.
- Кто это был?
- Это он разбил мне лицо.
- Вам надо сообщить об этом в милицию.
- Нет, милая девочка, боюсь, что милиция здесь не поможет. Я буду вам очень признателен, если вы просто довезете меня до дому.
- Конечно. Извините, что мы наехали на вас. Но вы вышли так неожиданно... да еще этот поворот...
- Нет, нет, я вас не обвиняю.
Дмитрий посмотрел на пассажира в стекло заднего вида.
- Вас куда?
- Здесь совсем недалеко, на Комбинат.
Полина испуганно посмотрела на Дмитрия. Только что они, как угорелые, мчались прочь из этого района, а теперь вот этот старик просит отвезти его именно туда.
- А на какую улицу?
- На Зои Яковлевой.
- Вы не против, если мы поедем длинной дорогой, через набережную?
- Честно говоря, я понятия не имею, какие дороги здесь длинные, какие короткие. Я двадцать лет не был в Чебоксарах. Только сегодня утром прилетел из Хельсинки, и надо же, сразу влип в историю.
- Хельсинки - это столица чего?
- Финляндии, дорогая девочка.
- Да, разукрасил он вас неплохо. Сейчас поднимемся вверх по Калинина, там свернем на ХБК и по Текстильщиков доедем до З. Яковлевой.
- Это все старые улицы, так что маршрут я себе представляю. А так... город, конечно, сильно вырос. И Комбинат изменился. Столько тополей... хотя здания все узнаваемы, ничего не снесли. И все-таки я не ожидал, что этот дом еще стоит, - Владимир покачал головой.
- Какой дом? - повернулась к нему Полина.
- Огромная деревянная развалина около реки. Я помню его еще с тех пор, когда был мальчишкой. Просто удивительно, сколько он уже держится.
Дмитрий сбавил скорость. Посмотрев на Полину, он заметил, что девушка тоже поражена.
- Вас что-то связывает с этим домом? Это тот, что на повороте к Энергетиков, ведь так?
- Да, он самый. Вы мне не поверите, если я расскажу, что сегодня первым делом я пошел туда.
- Вы в нем когда-то жили?
- Нет, здесь не это. А почему вы спрашиваете?
- Сейчас вы мне не поверите, - хмыкнула девушка. - Это мой дом.
Владимир потрясенно уставился на нее. Мозг его лихорадочно заработал. Он понял, что или он еще не вышел из Заброшенных Садов, или реальность случайно столкнула его с еще одной загадкой.
- Не может быть! - прошептал он. - Подождите, вы - тот человек, который спас эту девушку, ведь так?
Машина уже въезжала на набережную около порта. Резко притормозив, Дмитрий остановился у обочины. Он не знал, что и думать.
- Допустим. Откуда вы знаете?
- Подождите минутку. А вы по профессии не кукольник?
- Да нет. Я - повар.
Писатель в задумчивости почесал затылок.
- Значит, это не совпадает. Это хорошо - Гана все-таки вывела меня оттуда.
- Что происходит? - В голосе Полины звучало отчаяние.
- Ребята, я вам все объясню, поверьте мне - Я ЗНАЮ, ЧТО ПРОИСХОДИТ. И вы ни в жизнь не догадаетесь, откуда... Я написал про это книгу. Я писатель.
- Я ничего не понимаю.
- Успокойся, - Дмитрий на мгновение положил руку на плечо Полины. - Я рядом. Вы действительно должны нам все объяснить. Какую книгу вы написали? Про что?
Писатель посмотрел ему прямо в глаза.
- Книгу про девушку, ставшую оборотнем. Книгу про девушку, получившую в наследство старый полуразрушенный дом. В третьей главе появляется мальчик, которого она спасла с тонувшего речного трамвайчика.
Полина вскрикнула, зажав рот ладонью. Пес в ее ногах тревожно завозился.
- Но... этого не может быть! Этого никто не знает!
- Я только что был возле вашего дома. И там меня чуть не угробил маньяк, вышедший из другого моего рассказа. Поверьте, в тот момент я уже не думал, что этого не может быть.
Глаза Полины сверкнули.
- Мы не вышли не из какого рассказа! Вы себе и представить не можете, что здесь происходит!
- Тише, Поля, - остановил ее Дмитрий. - Вы действительно написали такую книгу?
- Да, написал. Иногда то, про что я пишу, сбывается в реальной жизни. Я замечал это уже несколько раз. Это, естественно, не значит, что я вас выдумал. Если бы я даже не написал ни строчки, с вами все это все равно бы произошло. Я просто увидел вас по неведомому телевизору и все записал на бумагу. Не знаю, как это можно объяснить.
- Почему вы подумали, что я - кукольник?
- Потому что в моей книге человек, который нашел девушку после ее путешествия во времени, работал в кукольном театре. А вы оказались поваром. Это значит, что не все совпадает. И потом, откуда у вас собака? У меня ее не было.
- Мы упали в одну и ту же яму, когда за мной гнались охранники из больницы. Это их пес.
- Ясно. Эх ты, горе-преследователь. Видите, жизнь оказалась богаче. Жизнь вообще богаче любого вымысла. Вы не против, если сейчас мы все поедем ко мне? Кажется, нам есть о чем поговорить.
- Нет, уж лучше вы к нам. Мы не хотим возвращаться на Комбинат. Тем более, у меня есть лекарства. Я лечил Полину, у нее было много ран. Заштопаем и вас.
- Да, так, наверное, будет лучше. У вас есть телефон? Мне надо позвонить сестре - она уже с ума сходит. Сколько сейчас времени?
- Почти одиннадцать.
Владимир присвистнул.
- Наверняка уже позвонила в милицию. Мы ехали домой около часа дня. Ничего себе погулял полчасика.
Через 20 минут они были уже у Дмитрия.
- Решительно, мне нельзя ездить в тот район, - посетовал он в прихожей, - каждый раз, как туда ни попаду, у меня прибавляется домочадцев.
- Вы не женаты? - поинтересовался Владимир, снимая обувь.
- Был, - коротко ответил Дмитрий, - и, надеюсь, еще буду.
Против своей воли в этот момент он посмотрел на Полину. Ресницы ее дрогнули.
Предупредив сестру (уже порядком зареванную), что внезапно встретил старых друзей и останется у них до завтра, Владимир вошел в комнату. При ярком электрическом свете его раны выглядели устрашающе.
- М-м-да, отделал он вас явно не по-литературному, - констатировал Дима, - Полька вся только исцарапана была, ну плюс устала, а с вами что делать, я даже не знаю.
- Сначала смоем кровь, - Полина принесла мокрую марлю.
Закусив губу, пациент едва сдерживался, чтобы не вскрикнуть, пока они осторожно протирали лицо.
- Придется зашивать, - решил Дмитрий. - А то тут кожа висит лоскутами, сама не приживется. Я предупреждаю - это будет мой первый опыт в пластической хирургии.
- У вас есть антибиотики?
- Обижаете, шеф.
- Тогда валяйте.
- Э... кстати, как ваше имя-отчество? Надо же - до сих пор не познакомились. Я - Дима, ну девушка, вы уже поняли , Полина.
- Зовите меня просто Владимир. А собаку как кличут?
- Этого дармоеда-то? Мухтаром.
- Какое редкостное, благозвучное имя.
- Да уж, редкостное... Немножко потерпите, сейчас укол новокаина сделаю, чтобы обезболить.
- Вы откуда, Дима, всему этому научились?
Дмитрий кивнул в сторону Полины.
- Вон мой первый больной, пока лечил, всю медицинскую энциклопедию прочитал. В больницу нам, сами понимаете, никак нельзя было ехать... Не больно? Сейчас новокаин разойдется, начнем. Поль, поищи там, на кухне иглы должны быть с нитками, стерильные, в прозрачных таких упаковочках.
Когда девушка ушла, Дмитрий спросил у писателя:
- Вы и про чудовище в подвале знаете?
- Конечно. А вы его видели?
- Сегодня сподобился.
- Эта тварь уже начала выходить из подвала?
- Что? - Дмитрий едва не выронил из рук ножницы, которыми он собирался подровнять лоскут кожи на голове у писателя. - Она еще может из него ВЫХОДИТЬ?
- Да, у меня она выползла наружу сразу после смерти Деда. Его одного она немного боялась; он ее караулил, подкармливал кошечками, собачками. Ей, знаете ли, нельзя быть голодной. И вот когда он умер, волчица проголодалась и по ночам стала рыскать по городу.
- У нас пока вроде тихо.
- Значит, ее кто-то кормит. Ее до сих пор кто-то кормит, - задумчиво произнес Владимир Михайлович. - Только Дед мог заставить ее жрать собачатину. Этот наш таинственный кормилец должен таскать туда что-то повкуснее. Вы в доме никого не заметили?
- Сегодня-то?.. Вот здесь у вас здоровенный рубец останется... Да вроде никого. Братец ее только там ошивался.
- Какой братец?
- Родной, Павел... Сейчас придется немного потерпеть.
Владимир Михайлович посмотрел на занесенные над ним ножницы и сказал:
- Знаете анекдот, заходит женщина к зубному врачу, садиться в кресло и хватает его за яйца. Он ей - дамочка, что это вы? А она в ответ - доктор, мы ведь не сделаем друг другу больно?
- Намек понял.
- В моей книге никаких братьев у девушки не было.
- У вас там хэппи-энд есть?
- Что-что?
- Ну, эта ваша книга, хорошо она заканчивается?
- А, вот вы о чем... Да, заканчивается она хорошо. Но не обольщайтесь, Дима. Это ведь всего-навсего книга, плод моего больного воображения.
- Черт побери, воображение у вас действительно, немножко того... Одна эта лохматая туша чего стоит. Я как вспомню...
Пришла Полина, держа в руке упаковки с шовным материалом. Следом за ней тащился зевающий Мухтар.
Протерев кончики пальцев йодом, Дмитрий надорвал один пакетик и достал иглу с синей капроновой нитью.
- Простерилизовано радиацией, - прочел он специально для Владимира надпись на упаковке. - Так что все чисто, будем работать. Условия, конечно, как в партизанском отряде. Но будем надеяться, что выживете.
- У меня была долгая жизнь, - обреченно вздохнул старик.
Острая игла с заметным усилием протыкала кожу. Полина и овчарка смотрели на действие с нескрываемым интересом. Мухтар на время даже перестал зевать и чесаться.
- Так, надо только представить, что это куриный галантин... Полинуш, ты сегодня в доме брата своего заметила?
Глаза Полины испуганно расширились.
- Паша был там? Он там остался?
- Да с ним все нормально. Он умчался самый первый, - жестко сказал Дмитрий, не глядя на девушку и продолжая накладывать один шов за другим.
- Ты с ума сошел! Она могла его убить!
- Она и тебя могла убить, но не сделала этого.
- Мне надо ему позвонить. Я должна убедиться, что с Павлушей все в порядке.
- Говорю тебе, он убежал. И, кстати говоря, чего он приперся? Знал же, что тебя нет дома. Не звони ему, Поля.
Полина, бросив на него гневный взгляд, пошла к телефону.
- Подождите, - сказал писатель. - Пусть позвонит. Полина, вы не могли бы пригласить своего брата сюда? Ведь вы не против, Дима? Наверняка он многое знает.
- Сейчас 12 часов ночи, - крикнула из прихожей девушка.
- Ничего, пусть возьмет такси.
- Да, пусть приедет, поговорим. Я тоже кое о чем собирался его спросить.
- ...Мне чихать на твою жену. Приезжай, Павел, адрес ты знаешь. Все. - сказала Полина в трубку и повесила ее.
- Он не приедет, - покачал головой Дмитрий.
- Никуда не денется.
Полина решительно прошлась по комнате, задумчиво запустив одну руку в волосы. Ментальными волнами от нее исходила неведомая сила, наполнявшая электричеством весь воздух вокруг. В глазах Дмитрия эта сила зажгла новые огни, нежность сменилась страстью. Следя за Полиной, он почувствовал, что его губы пересохли. Случайно поймав этот взгляд, девушка поняла все. Не в силах отвести глаза, она в замешательстве остановилась.
- Поль, ты когда последний раз ела? - охрипшим голосом спросил он, желая сказать "я люблю тебя".
- Утром, - помедлив, ответила Полина. Она не знала, на какой из двух вопросов - услышанный или ясно написанный на лице мужчины она должна ответить.
- Вы, Владимир Михайлович, наверное, тоже проголодались?
- Только сейчас это понял. Ужасно хочу есть.
- Пойдемте на кухню, приготовим что-нибудь на скорую руку.
Посмотрев на своих спутников, писатель улыбнулся словно в ответ своим мыслям - и ушел первым. В дверях Дмитрий задержался. Девушка, смущенная и растеряная, остановилась рядом с ним. Его рука легла на ее талию, он хотел ее обнять, их тела уже почти соприкоснулись, но тут Полина неожиданно высвободилась, и Дмитрий не стал настаивать. Пропустив девушку вперед, он пошел за ней следом.
Мимо него в кухню попытался просочиться Мухтар. Наклонившись, Дима потрепал собаку по шее и тихо сказал ему:
- Везет тебе, кобелина. Она тебя в постель пускает.
Не успели они закончит свой поздний ужин, как в дверь постучали.
- Мухтар, пойдем со мной, - скомандовал псу хозяин, вставая из-за стола.
- Да это же Павлуша! - укоризнено сказала Поля.
Принюхиваясь к двери, овчарка напряженно застыла у входа, готовая броситься на позднего гостя. Крепко держа ее за ошейник, Дмитрий открыл дверь. На лестничной площадке он действительно увидел Павла, стоявшего там в своей обычной ссутулившейся позе.
- Проходи, - коротко сказал ему Дмитрий, оттаскивая пса вглубь коридора.
- А не тронет? - Павел боязливо переступил порог.
- Ты не дергайся, тогда не тронет.
Полина молча вышла из кухни, глядя на снимающего куртку брата. Из спальни вернулся Дмитрий.
- Павел, ты сегодня был у Полины. Зачем?
- Я? Да вы что? Я целый день был у себя дома.
Взгляды молодых мужчин скрестились. Павел отвечал как обычно - мягко, от волнения с трудом подбирая слова.
- Не прикидывайся. Я же видел тебя там.
- М-м-меня? Поленька, что здесь происходит?
Голос Полины был не менее мягок.
- Паша, ты же слышал. Дима видел тебя.
- Когда? А, это вечером, что ли? Я на минутку зашел посмотреть, как ты там живешь.
- Я что, еще не сказал разве? Я видел тебя около ПОДВАЛА. Черт побери, что ты там делал?
- Дмитрий, подождите, - остановил его писатель. - Вы горячитесь. Послушайте, Паша, мы знаем или догадываемся о многом. Пожалуйста расскажите нам все, что вам известно.
- Я не понимаю, о чем вы, - растерянно произнес Павел.
Голос Полины стал еще мягче, он звучал завораживающе, почти как музыка.
- Павлуша, кого ты хочешь обмануть? Меня? Я же вижу, что ты врешь. Скажи, ты знал, что что-то заперто в подвале дома?
Взгляд Павла затравленно заскользил по присутствующим. На лице Дмитрия он прочел явно выраженную угрозу, писатель смотрел на него с ожиданием, Полина - требовательно и как-то неопределенно брезгливо.
- По... - начал он умоляюще.
- Ну! - оборвала она его. - Знал или нет?
- Хорошо, я расскажу, - сдался Павел. - Да, я знал про оборотня. Дед рассказал мне об этом лет 10 назад. Да я и сам кое-что помнил.
- Ты знал и позволил ей там жить? - прошипел Дмитрий, двинувшись вперед.
- Так хотел Дед! - воскликнул Павел, заслонив руками голову словно от удара. - Он хотел оставить дом мне, потому что я Сторож, так же, как и он. Дед охранял нашу мать до самой смерти, а теперь я. Не знаю почему он решил, что Полина сможет остановить все это!
- Нашу МАТЬ? это...внизу... это наша мама?
- Да, Полечка, да!
- Почему ваш дед оставил дом Полине? Может быть, он просто спятил?
- Дед считал ее сильной. Он так сам говорил, - промямлил Павел. - Наша мама... я был с ней лет до двух. Она была очень красивая, иногда я вспоминаю ее так хорошо. Длинные, густые черные волосы, смуглая, худощавая - она была очень быстрой, бывало, проносилась по комнате, как вихрь. Дед сказал, что она была одной из рода Древних женщин, хранительниц Талисмана. В доме мы жили все вместе - я, дедушка, папа и мама. Кажется, она любила меня - сейчас я не могу этого вспомнить. Талисман - это такая тяжелая, вроде бы золотая старинная вещица, показавшаяся мне, ребенку, очень тяжелой. Я играл с ней на полу, в комнате, и мама отняла ее у меня. До сих пор помню, как я обиделся. Этот Талисман - он вроде бы уравновешивает баланс добра и зла. Дед говорил, что с ним мать была почти как остальные нормальные люди.
 Эту золотую вещицу наш народ вывез из Индии... по дороге было много сражений, и часть мужчин, ослабев от ран и долгого перехода, не смогла больше продолжать свой путь. Они остались здесь, на этой земле, со своими женами и детьми. Древнейшие остались вместе со слабой частью племени... это были настоящие воины, бесстрашные, быстрые и жестокие. Они носили шлемы из металлических пластин, кольчуги, защищающие грудь и плечи, очень легкие, чтобы не лишать женщин-воинов преимущества в скорости.
- Это что-то мне напоминает, - пробормотал Дмитрий.
- Чувашский национальный женский костюм - шапочка и нагрудное ожерелье из монет, - задумчиво прокомментировал писатель.
- Да, точно, - захихикал Павел. - Ни у одного народа мира нет такого интересного национального костюма: женщина, одетая как латник, и рядом с ней мужчина в легкой рубашечке с красным пояском.
- Не отвлекайся на ерунду, Пашка, рассказывай дальше.
- Ладно... Наша мать, наверное, была последней из Древнейших, и все было нормально, пока она не потеряла этот Талисман. Без него она не могла сохранять в себе добро.
- Она его потеряла? - ахнула девушка.
- Потеряла или украли - я не знаю, - пожал плечами Павел. - Она возвращалась из-за Волги на речном трамвайчике. Амулет был с ней, дедушка сказал, она всегда носила его с собой. Трамвайчик столкнулся с баржой и затонул. Мама стояла на палубе и смогла выплыть. В суматохе его и стащили.
Дима и Поля окаменели. Писатель потер рукой переносицу.
- Она была на том трамвайчике, который утонул в 68 году? Ты уверен? - спросил Владимир.
- Да, точно, это было в 68. Мне тогда год-два было.
- Может быть, она просто обронила его где-нибудь на палубе?
- Дед говорил, что мать держалась за него, как за спасение господне. Она носила его в сумочке - он был слишком тяжел, чтобы вешать его на шею. А ремень сумки перекидывала через плечо и голову, как кондуктор. Дедушка думает, что скорее всего амулет кто-то украл. Но он не был в этом уверен.
- И что же было потом?
- Выплыть на берег ей не составило особого труда. Она спаслась бы, даже если бы была с теми смертниками в салоне. Но амулета с ней уже не было. Ее Сила стала Черной. Первым она убила моего отца. После этого дед запер ее в подвале. Больше я ее не видел. Иногда я слышал ее завывания глубоко из-под пола. Отца дед похоронил где-то за домом, я никогда не просил его показать мне это место. Зачем? Его я не помнил. В какой-то момент дед, наверное, ослабил бдительность, потому что однажды мать сбежала.


18.
- Сноха, ты здесь? - Павлик вошел в комнату. Но его глаза уже привыкли к темноте, и в смутном свете, идущем от раскрытой двери, он увидел, что комната совершенно пуста. А он так надеялся увидеть потайную дверку Буратино, ступу Бабы-Яги или, на худой конец, сегодняшнюю Сноху.
Хотя нет - дверка и в самом деле оказалась здесь, только почему-то в полу. Ох и здоровые же запирали ее засовы! Подойдя к дверке, малыш сел на корточки и стал отодвигать тяжелый металлический брус, закрывающий крышку как мощная щеколда. Снизу ему в ноги задышало что-то горячее, и в щели погреба мелькнули алые глаза.
Засов подавался туго, скрежетание и скрип разнеслись по всему дому. Издалека донесся встревоженный голос деда: "Паша, ты спишь?" Не отзываясь, малыш, пыхтя, толкал дальше стальной брус.
Хлопнула дверь дедушкиной комнаты. "Побежал ко мне," - догадался Паша, чувствуя, что ни за что не откроет волшебную дверку. От досады он изо всех сил потянул железяку. Та неожиданно поддалась и пошла на него.
- Паша, ты здесь? - раздался голос Трофима Сергеевича совсем рядом.
- Ну, здесь, - недовольно отозвался мальчишка. Зайдя с другой стороны, он стал пинать щеколду ногами. Дед в коридоре ахнул и бросился в комнату.
В это самое мгновение засов наконец отодвинулся совсем, и кто-то снизу толкнул крышку погреба.
- А-а-а-а! - услышал Павлик крик деда, распахнувшего дверь. Отшвырнув ребенка в угол, Трофим Сергеевич заслонил его собой. Черная глыба поднималась из погреба, едва продираясь сквозь узкую щель. Алые узкие глаза горели такой ненавистью, что Паша зажмурил глаза и завизжал тоненьким поросячим визгом. Игра вдруг потеряла свой интерес.
- Спускайся обратно вниз, - властным голосом прогремел вверху дед. Он был не готов. Металлический заточенный штырь, которым он обычно управлялся с дочкой, был на другом конце комнаты.
Тварь в ответ зашипела, подняв лапу с острыми грязными когтями.
- Я сказал вниз! - с еще большим нажимом произнес Хуралче, делая шаг в сторону Твари. Как в наугад смонтированной киноленте, облик существа стал меняться. Она становилась то высокой черноволосой грязной женщиной с исцарапаным лицом, то, дрожа, вновь вырастала до зловещей туши с оскаленными клыками и спутанной вонючей шерстью. Не повинуясь окрикам человека, Тварь взвыла и кинулась в сторону выхода, выбив дверь. Безумно метаясь по дому, она ломала стены, поднимая тучи извести, сносила полки с книгами, порвала все провода, пока наконец не нашла входную дверь. Замигав, в доме погас свет. У малыша в углу была истерика, он уже не орал и не визжал, а просто пытался вдохнуть воздуха, но ему мешал приступ нервного кашля. Бросившийся было за умчавшейся тенью Трофим Сергеевич остановился и несколько раз шлепнул ладонью ребенка по лицу.
- Тихо, тихо, Паша, - он взял вздыхающего дрожащего мальчугана на руки и, похлопывая по попке, стал носить по комнате. - Не плачь. Все уже прошло.
Всхлипывая, мальчик стал постепенно успокаиваться. Испытанный им ужас был слишком большим, чтобы надолго остаться в памяти. Сторож остался дома, он знал, что с рассветом Тварь вернется. Это был первый раз, когда он не уследил за ней.
Вырвавшись на свободу, Существо продолжало меняться, словно не могло решить, кем ему лучше оставаться - человеком или огромным зверем. Под шерстью было теплее, и она приняла облик Твари. Рванувшись, оборотень скрылся в темноте, уносясь прочь от своей темницы. Фыркая от свежего ночного воздуха, зверюга тенью стлалась в туманном мраке, ища свою первую жертву. Осенний дождь мелкими каплями оседал на ее шерсти, смывая трехлетнюю грязь.
В такой непроглядный вечерок хочется побыстрее попасть домой. Особенно если там тебя ждет семья, и ты несешь домой получку. Рабочий хлобчато-бумажного комбината, работавший во вторую смену, в десять минут двенадцатого отметился на проходной и торопливо шел к себе на Учительскую. Здорово, что он живет на Комбинате, остальным еще трястись в автобусе.
Люба говорила - как удобно, с одной стороны, живем в городе, а с другой, огород держим, курей, поросенка, на продукты денег почти не тратим. Он с ней соглашался, хотя в глубине души и он, и она мечтали о квартире. В своем доме мужику всегда найдется работа, дрова наколоть, воды принести, не то что другие, пришли домой и сразу нырк на диван с газетой.
Сегодня у него выдался хороший день. Парень, ежась от моросящего дождя, с удовольствием вспомнил, как удачно сдал квалификационный минимум на шестой разряд, и ему обещали место помощника мастера. Теперь он уже будет какое-никакое начальство, и зарплату прибавят. Конечно, отметили это дело с ребятами, благо спирт выдавали каждый день, по 50 грамм, но он не злоупотребляет и поллитра выставил. Нормально. Дождь усилился, и будущий поммастера почти бежал.
Вокруг стояла непроглядная осенняя мгла, и он не сразу заметил, что у обочины дороги в кустах, прикрывшись ветками, стоит СОВЕРШЕННО ГОЛАЯ, промокшая молодая женщина. БЕЛАЯ ФИГУРА размывалась ливнем и он проскочил бы, так и не увидев ее, но...
Она резко дернула головой, и грива мокрых черных волос взметнулась и с мягким шорохом упала ей на плечо. Он остановился, чуть не вывернув шею.
На мгновение мужчине показалось, что ему отказало зрение; очертания красотки мигнули перед ним и исчезли, на ее месте появился исполинский волк с хищно ощерившейся пастью. Он помотал головой, закрыв глаза, и в следующую секунду перед ним опять стояла Женщина. Его взгляд метнулся по ее телу - неприкрытая нагота ослепляла даже во тьме осенней ночи, она стояла, не зная стыда, как прародительница Ева. Повинуясь основному инстинкту, двадцатилетний самец подошел ближе. Кончики больших грудей коснулись его руки, приподнимаясь в такт глубокому дыханию.
- Лапочка, да что ж ты так легко оделась, - грубовато пошутил он, снимая с себя куртку и накидывая ее на женщину. Воспользовавшись этим предлогом, он прикоснулся к ее плечу. Парня поразило, какой горячей была ее кожа. Пальцы его задержались, но незнакомка не сопротивлялась. Дома не заметят, если он задержится на пятнадцать минут. "Немая, что ли", - мелькнула у него мысль, но следом ее догнала другая: "А не все ли равно?"
- Кошечка моя ласковая, - прошептал он, хватая ее за талию и прижимая к себе. Нетерпеливая рука сжала женскую грудь.
Мокрая красавица застонала, изнемогая от страсти. Такая быстрая готовность удивила его, и он недоуменно посмотрел женщине прямо в глаза. С ОГРОМНЫХ ОСТРЫХ КЛЫКОВ НА ЕГО РУБАШКУ КАПАЛА ТЯГУЧАЯ СЛЮНА, ВЕРХНЯЯ ГУБА ДЕРНУЛАСЬ И ПОПОЛЗЛА ВВЕРХ... Ее красивые пухлые губы разошлись в плотоядной улыбке и она, прижимаясь к сластолюбцу, поцеловала его взасос. Странные у нее были глаза - дикие... АЛЫЕ, ГОРЯЩИЕ НЕНАВИСТЬЮ УЗКИЕ ЩЕЛИ, В КОТОРЫХ, КАК НАСЕКОМЫЕ В СПИЧЕЧНОМ КОРОБКЕ, БЕГАЛИ ЧЕРНЫЕ ЗРАЧКИ.
Требовательная рука легла ему на ширинку. Потянув его за собой в раскидистые кусты, куда не проникал дождь, женщина едва ли не силой заставила его лечь на землю и просочилась, подстлалась под него, притягивая мужчину жарким нетерпеливым телом.
- Да что ж ты так торопишься, - пробормотал он, трясущимися руками расстегивая брюки.
Ему даже не пришлось двигаться - она все сделала сама. Женщина извивалась под ним в таком бешеном темпе, что он кончил через минуту после того, как лег на нее. Почувствовав толчки изливающегося семени, развратница удовлетворенно застонала, и ему показалось, что его засосала жадная воронка, стремясь поглотить все до последней капли.
Замолкнув, женщина ждала окончания его оргазма, и едва лишь стихли его стоны, как чудовищным ударом она скинула его на землю.
Рыча, перед ним стоял огромный зверь, померещившийся ему несколько раньше в тени деревьев.
- Спа-а-а-сибо... - хрипло прошипел монстр, с трудом выговаривая звуки, и улыбнулся, собрав в складки края губ. Парень раскрыл рот, чтобы закричать, но не успел он набрать в легкие воздух, как его голова дернулась в сторону под шлепком тяжелой лапы. В толще мышц и сухожилий хрястнул сломанный позвоночник.
ЛЮБА ЖДЕТ МЕНЯ С ПОЛУЧКОЙ, - успел подумать он, и тут оборотень вцепился ему в голову и отодрал ее от туловища, прижав к земле когтями. Прикосновение мокрых волос к языку не понравилось зверю, и он брезгливо отбросил ее в сторону. Взяв шею человека на коренные зубы, чудовище, наклонив морду в сторону, отгрызло ее у трупа и жадно сожрало. Обнюхав ужин, Тварь несколько раз недовольно фыркнуло - человек был в одежде, а ей не хотелось жевать мясо, завернутое в несъедобные тряпки и куски обувной кожи. Отрезав клыками кисти, она заглотила их, так и не утолив своего голода.
Тут ее внимание привлек голый живот парня, так и не успевшего застегнуть ширинку. Сунувшись туда носом, животное рассержено взвыло - ее и здесь щекотали какие-то волосы. Полоснув когтем по животу, она выпустила наружу человеческие кишки, от которых в сыром холодном воздухе сразу пошел пар. Дергая башкой, гигантский оборотень жадно зачавкал внутренностями, стараясь не прикасаться к одежде и металлическим пуговицам. Это был всего-навсего второй ее труп, и она не знала, что очень скоро, в эту же ночь научится заглатывать их целиком, не обращая внимания на такие пустяки, как одежда и обувь. Тварь еще очень многого не знала. Не знала, что с рассветом ее потянет обратно в дом Сторожа, рано утром ей захочется скрыться в знакомом темном подвале, свернуться мохнатой грудой на сыром полу подземелья, чтобы переварить обильную ночную еду. Не знала, что в эту ночь так и не сможет успокоиться ее маленький сын, без конца зовущий к себе деда и не отпускающий его не на шаг. Не знала, что она будет расти.
И самое главное, она не знала, что неведомая сила не зря заставила ее изнасиловать случайного прохожего - в этот хмурый осенний вечер она зачала.

 
19.
- Не может быть!
- Еще как может, иначе как бы ты появилась на свет? Не знаю, как все это было, наверно, она соблазнила первого попавшего мужика, а потом сожрала его - в общем, когда она пришла домой, она была вся в крови, сытая и довольная. У нее не было другого убежища и дед запер ее снова - теперь уже надежнее. Потом мы переехали в квартиру, а дом остался стоять пустым.
- Я не могу дальше слушать, не хочу, - затрясла головой Полина. Дмитрий притянул ее к себе и крепко прижал плачущую кудрявую голову к своей груди.
- Давай, трепись дальше!
- Ты вынашивалась девять месяцев в темноте, без света и свежего воздуха, в сыром зловонном подвале, под сердцем у существа, спавшего дни напролет в своих фекалиях, а по ночам рычавшего и бившегося о стены. Можно представить, как удивился дед, услышав однажды ночью крик младенца. Каким-то образом он смог вытащить тебя оттуда. Знаю лишь, что тогда мать была обессилена родами, и он смог воткнуть ей в сердце осиновый кол. Так у Сторожа наступило время покоя - и так у меня появилась сестренка. Мы все - и люди вокруг - были в безопасности, до тех пор, пока...
- ... не истлеет осина, - машинально произнесла девушка, попытавшись поднять голову. Дмитрий силой заставил ее вновь опустить лицо на его грудь - он не хотел, чтобы Полина видела в этот момент своего брата. На лице Павла застыло странное выражение - смесь жалости, ненависти, горечи и сладострастного ужаса.
- Да, до тех пор, пока не истлел осиновый кол, она лежала тихо. Так тихо, что пять лет дед сдавал дом под заготконтору. Фирма "Рога и копыта" - прием шкурок и костей у населения.
- Так вот почему там везде коровьи черепа валяются! - понял писатель.
- Точно, именно поэтому. Если бы это было ЕЕ рук делом, там бы валялись человеческие кости. Потом, за год до смерти, дед понял, что его дочь начинает просыпаться. Он рассказал все мне. Он сказал, что теперь я буду Сторожем. Для матери и для тебя, Поля.
- Он знал, что я - тоже?
- Знал. Был один случай в твоем детстве, когда и я понял, что ты странная. Ты укусила в песочнице мальчика, который отнял у тебя формочку для песка.
- Но Паша, многие дети кусаются!
- Да, но не все при этом рычат.
- Ты врешь, - в бешенстве закричала Полина. - Я не такая! У меня нет амулета, но я же нормальная, я не бегаю ночью по городу и не убиваю людей!
- Я не знаю, как это объяснить. С виду ты действительно обыкновенная девушка, но дед предупредил меня.
- Зато я знаю, - вздохнул писатель.
- Скажите, - умоляюще простонала Полина. - Скажите, что я нормальная, что я человек.
- Просто вы еще девушка - вот и все.
- В каком смысле? - не сразу понял Дмитрий.
- В самом прямом. Она девственница.
- Это что, правда?
Полина резко отскочила от Дмитрия на другой конец дивана.
- Нет, серьезно? - допытывался он.
- Какое тебе дело? - огрызнулась она. - Ну, да, да, правда. И что?
Владимир попытался объяснить.
- В библии непорочная дева не зря сравнивается с запечатанным колодцем. Все данное ей природой еще спит в ней, дожидаясь своего часа. После того, как девственная плевра будет нарушена, вы станете зверем.
- Со мной это уже происходило... я уже два раза становилась... нечеловеком.
- Иногда, под действием очень сильных стрессов или непосредственной угрозе жизни, любой человек способен проявить экстраординарные способности. Латентные возможности организма приходят ему на помощь. Кто-то перепрыгивает через 3-х метровый забор, взбирается на верхушку гладкого дерева или убегает от рассверипевшего быка, несущегося со скоростью около 40 килиметров в час. Ваш организм поступил также. Он защитил себя способом, который был самым лучшим для него.
- Значит, если у меня никогда не будет мужчины, я буду такая же, как все?
- Расскажите мне про обстаятельства, в которых вы уже становились монстром.
- Первый раз... это случилось в "больнице", где меня пытали. Тогда я молилась о смерти.
- Через какое время вы почувствовали превращения?
- Точно не знаю. Наверное, прошло что-то около суток.
- Когда я ее нашел, она была худой и уставшей. Словно не ела месяц.
- Так, а второй раз?
- Сегодня. Мы были в доме, и там моя м... это существо напало на Диму. Я даже не поняла, в какой момент стала зверем.
- Вот видите, во второй раз вам это удалось значительно легче. Значит, поезд тронулся.
- Но ведь она, как вы выразились, девственница... - у Дмитрия это слово прозвучало как неприличное.
- Это только замедлит процесс, но не остановит. Нам нужен амулет, только он спасет Полину.
Хлопнула входная дверь. Троица вздрогнула и замолчала. Оглянувшись, они увидели, что Павла среди них нет. Воспользовавшись тем, что они увлеклись разговором, тихоня незаметно выскользнул из комнаты и сбежал.
- Может, пошлем за ним Мухтарку? - предложил Дима. Запертый пес поскуливал в спальне.
- Это все-таки мой родной брат, - укоризненно заметила Полина.
- Сводный, - поправил ее Дмитрий, - и он мне очень не понравился.
- Пусть идет, - подумав, сказал писатель, - он нам уже все сказал.
- Нет, не все. Вспомните, вы сказали, что тварь надо кормить, чтобы она не рвалась из подвала. Он ведь сам нам поведал, что она жрет человеческое мясо. Так чем же он ее кормит?
- Господи, боже мой, - перекрестился Владимир Михайлович.
- Нам надо его остановить. Это все чудовищно.
- Дима, это не поможет. Тогда она сама найдет себе пищу. Если она выйдет, жертв будет больше.
- Но вы только себе представьте, что он, как мясник, перерезает кому-то глотку и потом тащит труп своей голодной матушке!
- Дмитрий, подумайте о девушке.
- Поля, извини. Просто в голове не укладывается.
- Я хочу спать, - дрогнули ее губы.
Мужчины одновременно посмотрели на часы. Было 3 часа утра. За окном рассвело.
- Давно пора. Это был не день, а хождение по мукам.
- Черт, что это?
Дмитрий вытащил из-за ремня под рубашкой пачку зеленых купюр, перетянутых резинкой.
- Про них я совсем забыл.
- Ты успел взять деньги! - это была единственная радостная новость для Полины за весь день.
- Ведь хотел от тебя скрыть и потратить все на водку и случайных женщин... Пойдем, тебе надо отдохнуть.
Он отвел Полину в спальню. На постели, свернувшись калачиком, спал Мухтар.
- Эй, паразит, спускайся на пол.
- Пусть он останется в спальне.
- Конечно. Мухтар, охраняй, понял?
Мухтар сполз на пол и, посмотрев на хозяина - а не обалдел ли тот, заснул снова.

20.
Федор проснулся от того, что что-то тяжелое, как свинец, навалилось ему на ноги. Попробовав пару раз освободить конечности, он неохотно открыл глаза. С противоположного конца раскладушки на него неприязненно смотрел Мухтар.
- Ах, Ваше Величество, простите, бога ради, что побеспокоили Ваш сон, - пробормотал Дмитрий, пиная собаку в бок. Покачнувшись, пес не двинул ни единым мускулом и положил голову на лапы, изображая крепкий, беспробудный сон.
Спихнув его в конце концов на пол, Дмитрий в глубине души подивился, как быстро натренированная служебная ищейка превратилась в сытый, глупый, самодовольный предмет домашней утвари. Постель на диване была аккуратно сложена - значит, писатель уже встал.
- Полинка! - крикнул Дмитрий в глубину квартиры. - Сколько времени?
- Девять утра, - ответила она откуда-то издалека, скорее всего из кухни.
Пройдя туда, он застал там обоих своих гостей - писатель с Полиной пили чай и оживленно беседовали.
- Мы не хотели тебя будить, - сказала ему девушка.
Она выглядела бодрой и отдохнувшей, вымытые пепельные волосы были тщательно уложены, но непокорные кудряшки уже выбивались из гладкой линии короткой прически.
- Сами-то чего так рано вскочили?
- На меня Мухтар лег, - сказала Полина.
- Потом он пришел ко мне, - вздохнул Владимир.
- Я тоже пригрел эту змею, - закончил Дмитрий.
Все трое многозначительно посмотрели на собаку. Пес покосился на них одним глазом - "лежу я, животина божья, никого не трогаю".
- Поль, ну если этот монстр тебя выжил, пришла бы ко мне, вместе бы отбились, - потрепал он ее по голове.
- Ты что, вчера насчет моей печати ничего не понял? - отшутилась она.
- А при чем здесь печать? Мы бы только пса погоняли. Вы уже завтракали?
- Только чай попили.
- Конечно. Если в доме есть повар, это значит, что уже никто к кастрюлям не прикоснется. Поль, ну кто же тебя замуж возьмет?
- А что? - возмутилась она, наливая себе еще заварки.
- Ну, во-первых, жилищные условия у тебя сама понимаешь - да, да, не возражай, без удобств. Во-вторых, готовить ты не умеешь. И в-третьих, встает вопрос о характере тещи, а значит, и о твоем. Выбирая жену - смотри на мать. Все, все, все, - посмеиваясь, Дмитрий ладонями закрывался от тычков кулаками девушки.
- Дим, это уже глупо!
- Ладно, ладно. Сейчас одену фартук и приготовлю нам всем что-нибудь. Как наши финские гости смотрят на геркулесовую кашу?
- О, ja, ja!
- Овсянка, фу-у-у! - скривилась Полина.
- Не фу, а промой пока крупу. Я хоть умоюсь пойду. Прямо стихи. - Дмитрий покачал головой и задержался у двери ванной. - Владимир, а вы... Может выгуляете собаку?
- А он со мной пойдет?
- Мухтар, гулять пойдешь? - свистнул Дмитрий собаке. Та сразу же села и радостно забила хвостом о пол. - Вы с ним далеко не ходите, он на газончике в кустиках дела сделает и сразу домой.
Забившись в лифт, Мухтар тщательно обнюхал все углы кабины и настороженно приподнял оба уха. Гавкнув, он посмотрел на человека.
- Извини, дорогой, кто-то сделал свои дела прямо здесь, - догадался писатель. Честно говоря, он уже отвык от этого. Ла всегда поддерживала в доме идеальную чистоту, да и вообще за границей люди стремились жить опрятно. А здесь ничего не изменилось.
Дожидаясь у подъезда, пока пес набегается, Владимир щурил глаза от яркого солнца. Сейчас, при утреннем свете, таком лучезарном, каким оно бывает только в начале лета, ему казались фантастичными, невозможными все его вчерашние похождения. Сады не могли быть такими большими, чтобы он ходил в них целый день и даже заблудился. Человек, которого он встретил там, да, кажется, была еще какая-то женщина - эти люди были просто сумасшедшими. Невероятным образом, устав от долгого перелета (он и не спал толком почти два дня), он связал их слова со своими книгами. Такое бывает. Иногда дома, после того как он писал подряд неделю или две по главе в день, постепенно запутываясь в своих монстрах, убийцах, маньяках, вампирах и прочей нечести, он начинал галлюцинировать - то ему слышались какие-то стуки в пустой комнате, шорохи из камина, скрип плохо затворенных ставень. Три-четыре дня полного отдыха сводили на нет все эти порождения утомленного разума. Хотя... была еще лошадь. Как можно объяснить это?
- Мухтар, домой! - донесся откуда-то сверху еле слышный голос Димы. Вывалив на бок язык, откуда-то примчался пес и, взобравшись по ступенькам, сел у подъездной двери, поглядывая на Владимира: "Команда касается и тебя!"
- Пойдем, пойдем, - заспешил тот. Заходя, он увидел, что из окна, находящегося рядом со входом в подъезд, на него смотрит сморщенное старушечье лицо в белом платке. Пенсионерка - что ей еще делать...
Дверцы лифта открылись сразу же, едва он прикоснулся к кнопке. Наверно, они справились так быстро, что еще никто не успел проехать вверх. Принюхавшись, пес попятился прочь от лифта, ощерив зубы и тихо рыча. Наткнувшись хвостом на ноги Владимира, он, словно набравшись смелости от присутствия человека, рванулся вперед и громко залаял, дрожа на самой границе открытых дверей (...ОЩЕРИВШИХСЯ, КАК БЕЗЗУБЫЕ ДЕСНА УВЕЧНОГО ГИГАНТА... ЛЮДИ ВХОДИЛИ ВНУТРЬ, ДВЕРИ ЗАХЛОПЫВАЛИСЬ, И НАСТУПАЛО ВРЕМЯ...)
- Мухтар, заходи, - подтолкнул собаку писатель. - Ты так весь дом на ноги поднимешь.
Вся пасть собаки была облеплена белой пеной. Скуля, пес ни в какую не хотел заходить внутрь. Двери перед ними начали захлопываться, и Владимир поставил в промежуток между ними ногу, чтобы они не закрылись совсем. Слегка сжав его ботинок с двух сторон (...СТВОРКИ НАЧАЛИ СДАВЛИВАТЬ ИХ ВСЕ СИЛЬНЕЕ И СИЛЬНЕЕ. ПОПЫТАВШИСЬ ВЫТЯНУТЬ НОГУ, ЧЕЛОВЕК ПОНЯЛ, ЧТО УЖЕ НЕ СМОЖЕТ ЭТОГО СДЕЛАТЬ. ПРОСУНУВ РУКУ В ЩЕЛЬ, СЖИМАВШУЮСЯ МЕДЛЕННО И НЕУМОЛИМО, ОН ПРОБОВАЛ РАЗЖАТЬ ДВЕРКИ, НО НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ. ЗАБАРАБАНИВ КУЛАКАМИ ПО КАБИНКЕ, ЧЕЛОВЕК В ПАНИКЕ ЗАКРИЧАЛ. БОЛЬ СТАНОВИЛАСЬ НЕВЫНОСИМОЙ; ДВЕРКИ ВСЕ СДВИГАЛИСЬ И СДВИГАЛИСЬ, ДАВЯ НА СТУПНЮ; ЧЕЛОВЕК КРИЧАЛ, КАК ЗВЕРЬ В КАПКАНЕ И ПЫТАЛСЯ ВЫРВАТЬСЯ; ПОСЛЫШАЛСЯ НЕГРОМКИЙ ХРУСТ КОСТЕЙ. БОТИНОК СПЛЮЩИЛСЯ ПОД НЕЕСТЕСТВЕННЫМ УГЛОМ. ЗАЖУЖАВ ЗАРАБОТАВШИМ МОТОРОМ, КАБИНКА ДВИНУЛАСЬ ВВЕРХ...), створки разъехались в прежнее положение.
Пожав плечами, Владимир вошел внутрь, затащив за собой пса. Поняв, что и.о. хозяина так же глуп, как кажется, собака, понурившись, села рядом. Нажав на нужную кнопку, Владимир бросил взгляд на стену подъезда, вот-вот скроющуюся за закрывающимися дверьми. "Лифтерская" - было написано на ней красной краской. Задрав морду вверх, собака опять залилась в бешенном лае.
- Не-е-ет! - закричал Владимир, понимая.
Двери захлопнулись перед ним, закрыв путь к спасению. (...ДВЕРИ ЗАХЛОПЫВАЛИСЬ, И НАСТУПАЛО ВРЕМЯ ЛИФТЕРА...) Кабина поехала вверх. Трясущимися руками человек начал нажимать на кнопку "стоп" и аварийный вызов диспетчера, но скорость только увеличивалась. Как в кошмарном сне, она уже летела вверх; давно должен был быть его этаж, давно должны были кончиться все этажи, давно должны были миновать они крышу девятиэтажного дома. Теперь уже Владимир не хотел, чтобы створки лифта открывались; он знал, что сойдет с ума, увидев в проеме двери беспросветную мглу и бледное свечение звезд. Забившись вместе с псом в угол кабинки, он всем телом чувствовал, как сотрясаются хлипкие фанерные стенки.
Никто, никогда, ни в одном городе мира не видел лифтера. Максимум, что знали о нем люди - это то, что был кто-то, заведующий лифтами. В случае поломки этот кто-то чинил его обычно ночью, а если обстоятельства заставляли его работать днем, то и тогда никто не видел этого человека, возившегося где-то в глубине шахты. Безусловно эта профессия существовала - в городе регулярно объявлялся набор на 8-месячные курсы лифтерев. Записывалось обычно человек десять; к середине четвертого месяца их оставалась половина, из которых доучивалось человека два-три. К концу обучения их уже невозможно было узнать; собственно говоря, что они усваивали за эти восемь месяцев на все пять, так это кодекс абсолютного молчания. Единственное, что их выдавало, был взгляд - становившийся туманный, скользящий по предметам и людям, не останавливаясь ни на чем...
Должен был быть способ выбраться из этой проклятой кабины. Даже во снах она не могла подниматься вверх бесконечно - где-то все равно происходила остановка. Владимир попытался представить себе, как это происходит, как щелкают, притираясь к стенке, зажимы тормозной системы, как лифт плавно начинает останавливаться, дверки вздрагивают и открываются на шестом этаже обыкновенного панельного дома. Господи, умоляю тыбя, на ЛЮБОМ этаже обыкновенной городской девятиэтажки. Ничего, он дойдет пешком.
Не сразу, но это сработало. Стенки кабины перестали трястись, и она наконец остановилась.
- Мухтар, все будет нормально, - дрогнувшим голосом сказал Владимир забившейся в ноги собаке. Потыкав все подряд кнопки, он понял, что двери не откроются. Замигав, погас свет. В темноте новогодней гирляндой мелькали указатели этажей.
БЫЛ ЕЩЕ ГЛАВНЫЙ ЛИФТЕР. ОН ВСЕГЛА ПУТЕШЕСТВОВАЛ НОЧЬЮ. ИМЕННО ОН ПРИНИМАЛ ПОСЛЕДНИЙ ВЫПУСКНОЙ ЭКЗАМЕН. И ОН БЫЛ ВИНОВНИКОМ ВСЕХ ТЕХ ЗАГАДОЧНЫХ УБИЙСТВ, ИСТЯЗАНИЙ И СМЕРТЕЙ ПО ЕСТЕСТВЕННЫМ ПРИЧИНАМ, КОТОРЫЕ ТАК ЧАСТО ВСТРЕЧАЮТСЯ В ЛИФТАХ ЛЮБОГО ГОРОДА. Он стоял за каждым инсультом, за каждым задохнувшимся ребенком, за каждым киллером, ожидающем жертву у плотно сомкнутых створок на этаже. Он был один, как Санта-Клаус, и чтобы обойти за ночь все кабинки, ему приходилось спешить...
Озираясь в кромешной мгле, писатель пытался вспомнить, как выглядела кабинка при свете, и, что самое главное, был ли специальный люк в ее крыше. Именно через него в рассказе Лифтер падал на свои жертвы, уже в прыжке начиная наносить им раны узким длинным ножом. Нет, в лифтах, установленных здесь еще в советское время, никаких люков на крыше не было - кажется, он помнил это точно. Оставались только плотно сомкнутые дверцы. Страх усиливался клаустрофобией. В темноте человек не видел стен, и ему казалось, что они начинают смыкаться около него.
Ему становилось тяжело дышать. Сердце билось в тяжелом, угрожающем темпе. Нащупав рукой собачью морду, он наткнулся на клыки и свешивающийся на бок язык. Облизав ему руку, Мухтар на минуту закрыл пасть, но вскоре с хрипом запыхтел снова - ему тоже нечем было дышать. В запертой кабинке кончался воздух. Странно, ведь внизу было отверстия для вентиляции.
В ТЕМНОТЕ ЛИФТЕР ПРОСОВЫВАЛ ЛЕЗВИЕ СВОЕГО НОЖА МЕЖДУ ПЛОТНО СОМКНУТЫМИ СТВОРКАМИ КАБИНКИ. МЕДЛЕННО, САНТИМЕТР ЗА САНТИМЕТРОМ ОН ОТКРЫВАЛ ИХ, И КОГДА ЗАДЫХАЮЩАЯСЯ ЖЕРТВА С ОБЛЕГЧЕНИЕ ГЛОТАЛА СВЕЖИЙ ВОЗДУХ, НАКОНЕЦ РАСПАХИВАЛ ИХ ПОЛНОСТЬЮ И БЕЗЖАЛОСТНО НАБРАСЫВАЛСЯ НА ЧЕЛОВЕКА, ПОЛОСУЯ ЕМУ ЛИЦО И ТЕЛО.
Хрипя, Владимир наклонился на колени прижал лицо к полу, пытаясь найти где-нибудь щелку наружу. Скуля, собака встала на задние лапы, уперев передние в фанерные дверцы и тщательно принюхиваясь. С каждой минутой жестокая, мучительная смерть приближалась. Владимир Михайлович молил своего неведомого мучителя, чтобы тот наконец пришел. Ему казалось, что острие ножа лучше, чем эта борьба за каждый глоток воздуха. В голове замелькали красные и черные полосы.
Внезапно обе створки с грохотом разошлись в стороны. Кабинка стояла на чердаке какого-то дома - возможно, даже той самой девятиэтажки.
С наслаждением вдыхая свежий, сыроватый воздух темного чердачного помещения, человек с собакой вывалились из кабинки.
- Мухтар, ищи, где-то должна быть лестница вниз, - прохрипел он псу, не сразу справившись с горловым спазмом.
Не отходя от него дальше чем метра на два, собака забегала в поисках выхода. В кабинке позади них зажегся свет. Где-то далеко внизу послышались чертыханья и кто-то замолотил кулаками по дверцам лифта на этаже. "Сколько можно ждать!" - донесся приглушенный расстоянием раздраженный голос. Дверцы кабинки захлопнулись, и она мягко уехала вниз по вызову.
Откуда-то сверху сквозь щели в кровле падал неясный размазанный свет. Писатель неуверенно пошел вперед. Ноги его по щиколотку зарывались в шуршащие пористые камешки керамзита. Оглядываясь, он понял, что это чердак не многоэтажки, а просто какого-то очень большого и по всей видимости, заброшенного дома
ДЕРЕВЯННОГО, С ДЕСЯТЬЮ ОКНАМИ ПО КАЖДОЙ СТОРОНЕ ФАСАДА, У САМЫХ САДОВ.
Не может быть. Этого не может быть. Мысли об этом он постарался скрыть от самого себя. Он не хотел бродить по чердаку ТОГО дома - каким бы большим и просторным он не казался. "Там не может быть никакого чердака. Все доски потолка выломаны", - шептал он. Тот или не тот, но дом был очень старым - слишком уж много света пропускали дыры в высокой кровле. Пес вроде бы начал успокаиваться. Глядя на него, Владимир попытался разобраться в происходящем.
- Я написал роман о Лифтере, - сказал он сам себе. - Я просто настучал столько-то страниц на компьютере. Он не может существовать на самом деле, во плоти и крови.
- Скажи это Лаборанту, - произнес ясный мужской голос прямо у него в голове.
С балки с грохотом упало подвешенное на веревке женское тело, закачавшись прямо перед ним. Молодая девушка в красном плаще, вся изрезанная ножом. (..."А ВОТ И ПЕРВАЯ КУРОЧКА В МОЙ КУРЯТНИК"...) Изогнувшись, она посмотрела прямо в лицо писателю, зашелестев обескровленными губами.
- За что? - трепыханием бабочки пролетел по чердаку ее шепот.
Меняясь, трансформируясь в причудливом калейдоскопе, черты ее лица преобразились, волосы посветлели будто смыв с себя грязь, и теперь в него вглядывалась Лаарила.
Закричав, Владимир отшатнулся в сторону. Поскользнувшись на керамзитовых шариках, он упал, и когда поднялся, висельницы уже не было.
"Выход, выход", - забормотал он, обезумевшим взглядом шаря по сторонам. Кинувшись в сторону ушедшего лифта, он увидел внизу черный колодец шахты со зловеще гремящими тросами. Он знал, что ни за что не сможет спуститься по ним, тем более что неизвестно сколько будет стоять на нижних этажах дьявольская кабина.
Отчаянный рев Мухтара привлек его внимание. Решив, что пес нашел лестницу, Владимир поспешил на отчаянный лай собаки, переходящий в бешеное подвывание. Пес орал за трубой дымохода,
 ДЫМОХОДА?
наскакивая на какой-то предмет. Подойдя ближе, Владимир схватил собаку за ошейник и потащил ее в сторону. Он не хотел знать, что лежит возле кирпичной трубы, завернутое в белую окровавленную простынь. Вырвавшись из его рук, Мухтар подлетел к свертку и залаял на него, лапой соскребая покров с таинственной массы. Тряпка откинулась, и сомкнутые в страдальческой гримасе губы старика
ПОЧТЕННЫЙ ПЕНСИОНЕР - ВТОРАЯ ЖЕРТВА ТАИНСТВЕННОГО ЛИФТЕРА
дрогнули, едва лишь на них упал дневной свет.
- Ты... - застонал он, глядя на Владимира. И его лицо поплыло, изменяясь, растворяясь в вихре нахлынувших лиц других людей, пока наконец не замерло лицом хорошо сохранившейся сорокалетней женщины. Двоюродная сестра Лена страдальчески смотрела на Владимира из-под коричневых пятен крови на грязной простыне. В миг глаза ее помутнели, и от тела пошел удушающий смрад разлагающейся падали. Труп лежал слишком близко к раскаленной трубе дымохода.
- За что? что я сделал? - закричал писатель, падая на колени.
"Ты убил их всех, - пронеслось у него в голове. - Ты сам создал этот мир. Нет никакого Лифтера. Тебе нечего шарахаться здесь в темноте. Лифтер - это ты сам."
- Ошибаешься, - прошипел мужской голос из мрака и самой кровли, и на освещенный пятачок вышел человек, на котором писатель заработал кучу баксов. Приземистый, самой обыкновенной внешности, в черной шапочке с двумя белыми полосками вдоль лба - такие обычно носят монтажники. В одной руке он крепко держал длинный нож, слегка поводя им в воздухе, в другой - гибкий металлический трос. Стегнув им в воздухе, он поднял в воздух тучу мелких камешков прямо у ног писателя.
Владимир бросился к шахте лифта. Где-то здесь должна быть кнопка вызова. Другого пути убраться с этого чердака он не видел.
- Мухтар, ищи кнопку, - лихорадочно скомандовал он собаке, зная, что та вряд ли поймет его, но пес послушно уткнулся носом в пол, вдыхая в себя пыльный воздух чердака. Сзади приближался Лифтер - он не спешил. Он знал, что никакой кнопки вызова нет. Он удивлялся, откуда вообще в этом одноэтажном доме может быть лифт. Еще раз взмахнув рукой, он ударил писателя тросом по ногам, и тот упал навзничь, шаря дрожащей рукой по краю шахты.
Кнопка. Эта чертова кнопка в этом чертовом мире. Ее здесь нет, он сам придумал этот чердак, этих жертв, этого маньяка, и не додумался сделать на чердаке кнопку вызова лифта. Идиот! Всхлипнув, писатель прекратил свои поиски. Что-ж, может быть, он сможет написать ее ПРЯМО СЕЙЧАС.
- Красная, - сказал он в темноту.
- Выпуклая и блестящая. Лампочка горит где-то внутри.
Лифтер в недоумении остановился.
- Середина прожжена чьей-то сигаретой, - продолжал Владимир.
Под левой ладонью появилось ощущение чего-то круглого. Может быть, он просто нащупал сферический камешек утеплителя.
- Сейчас лампочка не горит, потому что лифт свободен, - закончил он и нажал на кнопку, которая точно была под его левой рукой.
Тросы, уходящие куда-то в крышу, зашумели и пришли в движение.
- Ты не успеешь, - улыбнулся Лифтер, кидая на пол трос и проводя пальцем по лезвию ножа.
- Лифт едет очень быстро, - твердым голосом, как заклинание, произнес писатель.
Лифтер кинулся на него, но тут зверем на него налетел Мухтар, повалил на спину и тут же отпрыгнул. От этого... существа пахло чем-то странным. Так не пах дресхалат, на котором его тренировали в питомнике, так не пах ни один человек, которого ему приходилось задерживать. Даже то огромное лохматое животное, за которым его послали однажды - даже оно не пахло так страшно. Пес молча стоял перед Владимиром, подняв шерсть на загривке, приготовившись служить и умереть.
Сзади них открылись двери лифта. Заскочив в кабинку, писатель за задние лапы втащил внутрь окаменевшего пса и нажал на панели цифру "6". Прямо перед носом Лифтера дверцы захлопнулись, и лифт заскользил вниз.
"Мы не доедем, " - решил писатель, в изнеможении опускаясь на пол. Дальше могло случиться тысяча вариантов. Резко отказывают тормоза и кабинка летит вниз, превратив их спуск в "Скорость", где террорист успел раньше полицейских. Или сверху на крышу падает Лифтер, открывая невесть откуда взявшийся люк. Или, допустим, они спускаются в подвал этого же дома (самый веселый вариант из всех остальных).
Через четверть минуты - ровно столько, сколько необходимо лифту, чтобы спуститься на три этажа вниз, кабина остановилась. За открывшимися дверями на лестничной площадке стояла молодая женщина с ребенком. При виде сидящего на полу пожилого мужчины, крепко прижимающего к себе овчарку, глаза ее широко раскрылись.
- Извините, - сказал писатель, вскакивая и отпуская собаку. - Я поскользнулся. По-моему, вам лучше пойти пешком.
Женщина думала так же. Дернув к себе ребенка, она, не говоря ни слова, устремилась к лестнице.
- Ну что, Мухтарчик, нагулялся? - встретила Поля в коридоре путешественников.
- Владимир Михайлович, да вы прирожденный собачник. Мы думали, вы раз-два и обратно, - посмеиваясь, вышел из кухни Дмитрий. Он еще не снял халат, в котором готовил.
- Нас долго не было?
Тон, которым Владимир задал этот вопрос, смел все улыбки с губ его собеседников.
- Что случилось? - спросил Дмитрий.
Писатель рассказал им все, начиная со вчерашнего дня.
- У меня еще осталась слабая надежда, что я просто сошел с ума, - неуверенно закончил он.
- Мы тоже вчера видели человека, который вышел вслед за вами из Садов, - Полина была серьезна.
- Даже если это так, не думаю, что они могут причинить зло кому-то, кроме меня.
Дмитрий хотел было возразить, но передумал. В этот момент он представил себе тысячи и тысячи книг, разлетающихся черными птицами по многим городам и странам.
- Мы должны остановить все это, - брови Дмитрия нахмурились. - Нам необходимо найти Талисман.
- Не представляю, как мы можем это сделать, - с сомнением произнесла Полина, но глаза ее загорелись надеждой.
- Все-таки давайте поедим, - предложил автор завтрака.
Все ели очень плохо, за исключением хвостатого.
- Скажите, Дима, а вы ничего не помните? Вы ведь стояли на палубе вместе с матерью Полины и остальными, кто потом спасся. Может быть, вы случайно заметили, куда делся Талисман?
- Я... ничего не помню. Почти ничего, кроме глаз огромной собаки, которя вытащила меня на берег. Их я никогда не забуду.
- Попытайтесь. Вот вы стоите на палубе. Ветер очень сильный, бьет вам лицо...
- Нет! Я не хочу об этом думать!
Лицо Полины посерело.
- Как ты можешь! Вдруг ты видел!
Дмитрий встал со своего места и отвернулся к окну.
- Послушайте, Владимир Михайлович, - затеребила девушка писателя. - Мы должны расспросить ВСЕХ, кто тогда спасся. Может быть, кто-нибудь нашел эту вещь, может быть, кто-то украл, а другой видел это. Ведь на палубе стояло пять человек, и еще над ними были капитан и помощник. Все они спаслись. И если допустить такую вероятность, что Талисман украден, то поговорив со всеми, мы, может быть, найдем, кто это сделал!
Дмитрий вернулся к собеседникам.
- Поля, где же мы сейчас найдем этих людей?
В сильном возбуждении она вскочила с табуретки.
- У дедушки рядом с заметкой о крушении трамвайчика были записаны семь адресов. Я уверена, что он тоже искал Талисман. Он нашел адреса всех спасшихся тогда! Конечно, 96-летняя старушка уже давно умерла, но остальные живы!
- Поехали в дом за этой газетой. Сейчас день, наверное, это безопасно...
- Подождите...
Лицо Полины внезапно окаменело. В растерянности она опустилась обратно на табуретку.
- Вы не поверите... Но я же не знала тогда, что это так важно!
- Что? Что? - наперебой спросили у нее Дмитрий и писатель.
- Я растопила этой газетой печку.
Мужчины переглянулись.
- Но я помню! - торжествующе воскликнула девушка. - Я помню первый адрес. Он бросился мне в глаза, потому что был самым верхним в столбце. Он был очень простым - проспект Ленина, дом 191, квартира 7. Это адрес женщины, потерявшей тогда мужа, про нее писали в статье.
- Поль, почему адрес-то простой? - пожал плечами Дмитрий.
- Дима, ну уж вы-то, как бывший пионер и комсомолец должны были сразу догадаться, - укоризненно ответил писатель. - Это же год великой Октябрьской Революции.


21.
Женщина, сидевшая на диване перед телевизором, была не просто толста - она была жирна ужасающе. Она расплывалась между подушками, как кусок масла на сковородке. Невысокая, с тонкой костью, она весила около 200 килограмм. Из узких щелей между толстыми складками бровей и щек пара с трудом различимых глаз следили за действиями героев "Санта Барбары". Дряблые грубые руки, похожие на двух мертвых неопаленных поросят, машинально брали со стола одну сушку за другой. Женщина ела все время, не задумываясь, то, что сначала было потребностью, теперь уже стало просто привычкой. Иногда ей хотелось поднять ноги на диван, но она знала, что у нее просто не хватит сил поднять эти отекшие огромные обрубки, вываливающиеся из тапочек, как поднявшееся тесто.
- Я не верю тебе, - в который раз сказал Круз Кастильо своей любимой и гордо отвернулся.
"Господи, какой идиот," - подумала толстуха, прожевывая очередную сушку. В этот момент раздался звонок в дверь. С трудом поднявшись с дивана, туша пошла к двери, размышляя, кто бы это мог оторвать ее от экрана. "Для Машки еще вроде бы рановато". Звонок повторился.
- Иду, иду, - крикнула женщина. Посмотрев в глазок, она остолбенела. Там стоял Сиси Кэпвел.
- О-о-о! - изумленно прогудела она, открывая дверь.
При виде хозяйки лицо Сиси, покрытое сетью благородных морщин, некоторое время было неподвижным. Потом оно дрогнуло и очень быстро приняло выражение полуиспуга-полуизумления. Как будто к нему одномоментно завалились штук шесть незаконнорожденных детей, свидетельства бурно проведенной вечеринки в негритянском квартале; их матери в священном женском гневе не хотели говорить Сиси, что они беременны, потому что он их изнасиловал (всех сразу).
- Вы к кому? - спросила женщина.
- Здравствуйте, - произнес Сиси через некоторую паузу. - Разрешите представиться, я - Владимир Михайлович Седов, писатель. Сейчас я пишу книгу про одно событие, которое случилось в нашем городе 30 лет назад. Надеюсь, что вы сможете мне помочь.
- О чем это вы? - голос женщины дрогнул.
- О трамвайчике, который затонул в 68 году. Ведь вы там были?
Она смотрела на него долго, очень долго. Владимир не мог прочесть, что скрывается в ее заплывших жиром глазах.
- Да, я была там, - наконец ответила она.
- Вы не против поговорить со мной?
- Проходите.
Женщина вышла на лестничную площадку, чтобы пропустить его в квартиру. Вдвоем они бы ни за что не разминулись в тесном коридорчике хрущевки.
- Знаете, вы напомнили мне Сиси Кэпвела, - сказала она ему в комнате.
- Кого? - переспросил Владимир Михайлович.
- Сиси Кэпвела из "Санта Барбары". Вы что, не смотрите сериал?
- Нет, знаете, не смотрю. У меня слишком много работы.
- Но вы вроде бы сказали, что вы писатель... Присаживайтесь, пожалуйста. Честно говоря, даже не знаю, помогу ли я вам. Это было так давно.
- Ничего, может быть, вы что-нибудь вспомните, какие-нибудь детали, это очень важно.
- Вы не хотите чаю?
- Да, это было бы великолепно.
Пока хозяйка ставила на кухне чайник, Владимир Михайлович осмотрелся. Стандартность российских обстановок действовала на него угнетающе. Эта вечная стенка с одной стороны; два кресла, журнальный столик и торшер с другой, над которыми обязательно повешен толстый шерстяной ковер. На окнах - китайские занавесочки с люрексом. И этот палас, этот вечный коричневый палас с цветочками. Правда, здесь могли быть небольшие вариации.
- Я думала, все уже давно забыли об этом, - возникла в проеме, ведущем в комнату, толстуха. Сказав это, она задумчиво запихала в рот кусок батона, намазанный маслом. Писателя поразило то, как она ела - было видно, что она не осознает этого процесса, и ест, не переставая думать о чем-то своем.
- Года четыре назад ко мне уже приходил один старик. Тогда дома был муж, мы так и не смогли толком поговорить.
- И о чем он вас спрашивал?
- О чем? - она пожала плечами. - Тоже о трамвайчике. Честно говоря, все эти годы я пыталась забыть об этом. Ведь у меня тогда утонул муж, не этот, первый.
- Вы вышли потом второй раз замуж?
- Да. Вышла. Не сразу - через четыре года. Ведь я была еще молодой, да и сынишку трудно было воспитывать в одиночку.
Женщина усмехнулась и провела рукой по лицу.
- Да и тогда я была не такой. В тот год я весила пятьдесят пять килограммов. Немножко была полновата, чуть-чуть, ведь я родом из деревни, очень здоровая была, энергичная... В 68-мом мне было двадцать четыре.
- Тамара Сергеевна, что вы помните про тот день?
Толстуха задумалась.
- Мы возвращались из-за Волги, вечером. Мирон работал шофером на лесопилке. Потом... потом...
Женщина затрясла головой и закрыла лицо руками.
- Что с вами? - подошел к ней Владимир.
- Я не могу про это рассказывать. Извините.
- Почему? Вы не помните?
- Нет... - глухо ответила она, не отводя рук от лица. - Я помню... Я помню все слишком хорошо...
- Тогда почему вы не хотите поговорить об этом?
- Есть одна причина, о которой вы не можете знать... О ней не знает никто, кроме меня. Это моя страшная тайна.
Они оба замолчали. Владимир Михайлович тихо сказал женщине:
- Может быть, настало время рассказать о ней?
- Я ношу ее в себе так долго... Посмотрите, что она со мной сделала... Все эти тридцать лет я никому не говорила об этом. Не знаю почему, но сейчас... да, вы правы, я должна, я хочу рассказать об этом кому-нибудь.
- Это связано с гибелью трамвайчика?
- Да...
Она еще колебалась. Внезапно туша подняла голову и посмотрела прямо в глаза Владимиру. Слезы на ее лице высохли, и черные щели в складках жира смотрели на него ожесточенно и враждебно.
- Это я виновата в гибели всех этих людей. Думайте обо мне все что хотите, но все это - моя вина. Слишком долго уже я живу с этим. Слишком долго, чтобы раскаиваться.
- Боже мой, в какои смысле - ваша вина?
Женщина задумчиво отошла от Владимира Михайловича и села на диван.
- Мы с Мироном жили хорошо. Сынок у нас родился в 64, сейчас уже двое внуков у меня. Конечно, попивал он иногда, работа у него была такая. Я его не осуждала. Но вот чего я ему простить не смогла, это когда у него любовница появилась. Бывает, что женщина на мужа осерчает, главное, чтобы она в сердце свою обиду не брала, - толстуха прижала правую руку к левой стороне своего тела, будто бы давая какую-то присягу. - А я взяла. Сильно я тогда на него обиделась. До сих пор простить не могу - поверите ли, нет ли. Тогда еще ведь очень плохо с молоком было, несколько часов в очереди стоять приходилось, а как же без молока - ребенок маленький был... Так вот Мирон для своего дитяти в очереди не стоял, говорил, бабское это дело, за молоком стоять, лады бы еще за водкой... И вот один раз прохожу я мимо соседнего магазина, я в него никогда не ходила, а там смотрю - стоит мой кудрявенький с бидончиком. Для этой своей проститутки стоял, у нее тоже свой мальчишка был. Добро бы просто пил, гулял, а этого я уже стерпеть не смогла. Подошла я тогда к нему в очереди, что ж это ты, Абрам, здесь делаешь, говорю, а он даже отпираться не стал, иди, говорит, домой, там разберемся. Я ушла, при людях ругаться не стала, он мне сам потом все рассказал, покаялся, из семьи уходить не хотел. Я разрешила, как же, говорю, наш Сашенька без тебя... Но в душе затаила на него...
- Поверьте мне, от обиды все-таки корабли не тонут, - попытался утешить ее писатель.
- Вы думаете? - одна бровь у женщины приподнялась. - Подождите, я еще не все рассказала... После этого смотреть я на него уже не могла. А отпускать... не хотела. И я пошла к одной бабке, знаете, есть ведь такие, бородавки заговаривают, привороты-отвороты шепчут. Знала я такую... в Пятино, сейчас там новые дома стоят. Я ее попросила заговорить моего Мирона, только не на приворот, а на... смерть. Чтобы его уже не видеть больше. А старуха мне тогда еще сказала - что же это вы, молодки, словно как с цепи все сорвались, десятая ведь ты сегодня ко мне пришла смерти супружнику просить, раньше все больше любовного зелья выпрашивали... И, сказала, сама на такой грех не пойду, а если хочешь, пойди в церковь и поставь за его здравие свечку богоматери, только свечку зажги с обратной стороны. И смотри, говорит, милая, на меня потом не гневайся - это ты ко мне пришла, а не я к тебе в дом постучалась...
Женщина немного помолчала и потом, отвечая на немой вопрос Владимира, продолжила:
- Да, я пошла в церковь. Шла и думала - приду, просто помолюсь, может быть, легче станет. Церковь ведь тогда одна была - Введенский собор на Волге, я пешком туда пошла, через набережную. Вроде бы по дороге успокоилась. А как внутрь зашла, не поверите, с такой силой обида нахлынула, как вспомню я эту очередь за молоком и то, что он родному сыну за ним ни разу не стоял, а для чужого, для этой своей... встал. Купила я свечку, а у самой руки трясутся. Подошла к иконам, хотела помолиться, но знаете ведь, не учили нас молитвам. Оглянулась - и, как назло, ни души рядом не было, сама не спешила, словно ждала - ну подойдите кто-нибудь, остановите меня. Ниточку аккуратно с обратного конца выправила, чтобы зажечь можно было, еще раз оглянулась - так никого рядом и не было. Зажгла я эту свечку с обратного конца, с другой стороны подплавила, чтобы поставить можно было, воткнула в подсвечник у иконы и сказала: « Вот тебе, Мирон, за здравие". Даже и не помню, какая там икона была. Как домой потом дошла - тоже из головы вылетело.
- И что потом?
- Потом? Еще месяц мы с Мироном пожили. Ничего, он и не болел даже. Я уж подумала - пошутила надо мной бабка. Может ли человек от какой-то там свечки помереть. Он у меня и в бога-то не верил. Ну, что, интересно вам все это?
- Я понимаю, как вам тяжело. Расскажите мне все до конца. Вам давно надо было рассказать об этом кому-нибудь. Я не знаю, утешит ли вас это, Тамара Сергеевна, но православная церковь отрицает магию и волшебство.
- Да ну? - в словах женщины не прозвучало и намека на то, что слабая попытка утешить ее удалась. - А как же превращение воды в вино? Церковь не отрицает магию, она ее запрещает. Согласитесь, запретить можно только то, что есть на самом деле.
- Воду в вино превращал Иисус, сын божий.
- Да, но он тоже был человеком. Магия запрещена, потому что люди, пользуясь ею, могут натворить очень много бед, по незнанию или злому умыслу.
- Боюсь, что я не слишком силен в богословии, но вспомните строчки из Библии, где говорится про то, что все в мире совершается по воле бога.
- Вы сами-то верите в это?
- Я не знаю.
- Так вот, в тот вечер я поехала за Мироном на работу. Мы возвращались вместе. Он мне все говорил - Тамара, спустись в салон, а я так разозлилась, что, говорю, твоя краля понежнее здоровьем была, ветра боялась? Он мне ничего не сказал, ушел вниз, а я стояла у бортика, держалась за перила. Честно говоря, я и баржу-то не видела.
- Тамара Сергеевна, вот здесь постарайтесь вспомнить все подробнее. Кого вы видели на палубе? Это очень важно для меня.
- Там мальчишка какой-то все крутился, я еще подумала, простынет пацан. Кто же еще? Старуха из салона выползала, совсем древняя, сгорбленная, она и ходила-то едва... ее тоже спасли... И рядом со мной еще парочка стояла, видно было, что не муж и жена, она еще так смеялась...
Тамара Сергеевна хотела заплакать, но глаза у нее были сухие.
- Подождите, опишите, пожалуйста, эту женщину.
- Нет, описать сейчас не смогу, что вы. Я помню только то, что она была очень высокой... гораздо выше, чем ее кавалер. И волосы у нее были такие длинные, черные... Мирон ведь на половину узбек был, тоже черноволосый, но у нее волосы были совсем темные, я таких больше никогда не видела. Вот только волосы ее я и запомнила. И то, что высокой была.
- А тот мужчина, что с ней беседовал?
- Ну, его я вообще не помню. Он совсем терялся рядом с ней.
- Тамара Сергеевна, вот тут послушайте меня очень внимательно, это важно. Вы не помните, эта высокая женщина ничего не роняла на палубе? Большая металлическая вещь. Или, может быть, кто-то залез к ней в сумочку?
- Что? Да нет, в этот момент я думала о своем, на них не смотрела. Даже лиц их не помню... Обнимались на дебаркадере, но никого не запомнила...
- А вы сами... может быть, это вы случайно подобрали тогда эту вещь?
- Вы хотите сказать - украла? - вспыхнула женщина.
- Мне все равно, как вы это назовете. Я готов заплатить за эту вещь очень, очень дорого, не задавая никаких вопросов. Тамара Сергеевна, вот прямо сейчас - я оставляю здесь сверток, в нем 50 тысяч долларов, вы отдаете мне талисман, и я ухожу. Больше вы меня никогда не увидите.
Владимир Михайлович выложил на стол тугой пакет, обернутый газетной бумагой. Десять тысяч принадлежали Полине, остальные он добавил сам.
- Можете развернуть, посмотреть.
- Мне очень жаль... Я ничем не могу вам помочь. Я не видела и не брала на трамвайчике никаких металлических украшений.
Писатель не смог подавить вздоха разочарования.
- Да, было глупо на это надеяться. Что-ж... ведь вы не обиделись?
Женщина неуверенно покачала головой.
Только теперь они оба услышали бешеный рев чайника на кухне. Очнувшись, толстуха бросилась на кухню готовить чайную церемонию. Писатель узнал здесь все, что его интересовало, и ему не терпелось вернуться к Дмитрию и Полине, но он чувствовал, что женщина хочет еще поговорить с ним о том страшном дне. Кажется, он ни на грамм не снял с нее груз преступления, который толстуха несла на своих плечах уже много лет. Верит ли он сам во все эти советы бабок-ведуний? И да и нет. Писатель думал, что нельзя убить человека неправильно зажженной свечой. Но это можно сделать ненавистью. Кажется, в существование оборотней он раньше тоже не верил.
- Вы сейчас работаете? - поинтересовался он у женщины, когда она накрыла на стол.
- Пока еще да. Два раза в неделю читаю лекции в пединституте. Если потолстею еще килограмм на десять, и этого не смогу. Ноги не выдержат, да и сердце... Мне все говорят, что я много ем. А я и не замечаю. Тогда я пожелала Мирону смерти... а сейчас таскаю на себе трех мертвецов. Помните - все, что мы не сделаем, возвращается к нам в тройном размере.
"ЗАБРОШЕННЫЕ САДЫ"...- промелькнуло в голове у писателя.
- Какой предмет вы преподаете?
- Чувашскую культуру. Сейчас есть такая дисциплина - "История родного края".
Владимир Михайлович вскочил, едва не пролив на себя чашку недопитого чая.
- Все-таки я не зря пришел к вам. Тамара Сергеевна, вы считаете себя хорошим специалистом?
- Не знаю, что думают студенты, но я - да, я считаю себя неплохим преподавателем.
- Тогда расскажите мне все, что вы знаете о чувашских женщинах - богатырках.
- За один этот вопрос я бы поставила ученику пять. Вы спрашиваете о Вилчун?
- О чем?
Лекторша торопливо запихала в рот несколько печений и проглотила их, почти не разжевав.
- О Вилчун. Мертвая душа. Женщина-воин, лишившаяся своего талисмана. Наш фольклор - это бездна, всех тайн которой нам не открыть никогда. Вы ведь видели чувашский костюм?
- Да, - прошептал Владимир. - Шлем и кольчуга, закрывающая грудь.
- Именно, - удовлетворенно кивнула головой толстуха. - Они закрывали грудь не только потому, что там расположены жизненно важные органы. Ведь это были женщины, и не смотря на то, что им приходилось воевать, они должны были беречь свою грудь, чтобы кормить детей. Они могли быть матерями, и если у них рождалась девочка, то она тоже становилась воином.
- А мальчики?
- Ну их, конечно, не убивали. Мальчики выполняли всю женскую работу в доме. Так уж сложилось, и не нам судить это. Этот обычай пришел вместе с народом очень издалека.
- Насколько опасна эта... Вилчун?
- Раньше, до изобретения огнестрельного оружия, она, конечно, была настоящей чумой. А теперь, если допустить, что в современном городе появится Вилчун, ее, наверное, быстро уничтожат военные.
- Если они поверят в ее существование.
- Рано или поздно им пришлось бы поверить. Эта тварь... она прожорливее даже меня. Чем больше она съест, тем больше чувствует голод. А предпочитает она, пардон, в основном человечину.
- Еще вопрос. Ее сторож, ее Хурале...
- Браво! - толстуха посмотрела на Владимира Михайловича по-преподавательски одобрительно. - Давайте вашу зачетку. Хуралче может быть только очень сильный духом человек, тот, который будет держать волчицу в повиновении. Обычно он запирал Вилчун в каком-нибудь помещении, достаточно надежном для такой твари, и кормил ее чем мог. Если она повиновалась ему, он мог заставить ее есть даже кошек.
- Почему он просто не убивал ее?
- А как он мог это сделать? Вилчун - это не совсем оборотень в обыкновенном смысле этого слова. Так, становясь старше, она вовсе перестает превращаться обратно в человека. Ее нельзя убить серебрянной пулей. На время Вилчун можно успокоить, вбив ей в сердце осиновый кол, она будет мертва, пока не сгниет деревяшка. Плохо то, что во время этого сна она растет. И просыпается очень, очень голодной.
- Здесь какая-то путаница. Кажется, осиновый кол вбивают в сердце вампира?
- Я же говорю вам, что Вилчун не совсем оборотень. Легенды о вампирах и человеко-волках пришли к нам с Запада. Вилчун - ночь этой земли. Осина или на худой конец тополь - деревья, вырастающие в местах, где идет мощный выброс отрицательной энергии. Они как-бы проводят ее из недр в космос, несколько очищая то место, где растут. Так же и с Вилчуном. Кол не дает черной силе концентрироваться внутри нее, выводя ее наружу. Беда в том, что у тополя и осины очень недолговечная древесина.
- Хорошо. Если Вилчун вообще нельзя было убить, они бы уже ходили здесь толпами.
- Видите ли, я не думаю, чтобы талисман пропадал так уж часто. Возможно, что это произошло всего один раз, тогда и возникла легенда. Кроме того, я не говорила, что Вилчун нельзя убить.
- И как это делается?
- Легенда гласит, что для того, чтобы убить оборотня, надо похоронить его в фундаменте христианской церкви.
- Но это же так просто! Сейчас строится очень много церквей, быть верующим стало модно.
- Зачем вы так? Люди возвращаются к тому, что веками помогало им жить.
- Простите, я немного циник.
- Вот вы сказали - это просто. А как вы себе представляете погребение Вилчун под церковью? Наденете на нее ошейник и отведете туда на веревочке?
- Тамара Сергеевна, а военные могут убить оборотня?
- Может быть, могут, а может быть, и нет. Кто это может знать?
- А если найти талисман, можно ли остановить эту Тварь?
- Да, если она недавно начала превращаться. Когда она окончательно станет зверем, тогда все, останется только погребение.
- Вы ниспосланы нам небесами. Вы точно не видели на трамвайчике талисман?
- Нет, нет... Вам надо расспросить кого-то еще, кто был на палубе.
- В том-то и дело, что мы больше никого не знаем. Ваш адрес мы получили случайно.
- Подождите, - задумалась женщина. - Как-то раз мне показалось, что я видела капитана того трамвайчика в нашем коллективном садоводстве.
- Заброшенном? - ужаснулся Владимир Михайлович.
- Почему? - удивилась она. - Очень даже цветущем. Это было лет пять назад, я туда уже давно не ездила. Его домик первый на нашей улочке в саду.
Она объяснила, как туда проехать. Владимир записал, чувствуя, что у них опять появилась какая-то надежда.
Уходя, он неловко задержался у двери.
- Тамара Сергеевна, душевно я вам вроде помочь не смог, может быть, смогу сделать это материально?
- Да нет, что вы, - губы толстухи тронула улыбка. - Денег мне не надо. Вот поговорила с вами, и будто жир от сердца отошел. Может, я теперь хоть немного похудею?
- Я в этом уверен.
- И еще... не уверена, что вам это интересно... знаете, как называется по-чувашски то, что вы ищете?
- Золотой талисман?
- Да... его настоящее название КАСМАК.
- Как это переводится?
- Удивительно... по-русски это значит "цепь", "привязь".


22.
Летняя ночь - она знала - так коротка. Едва только вечерний сумрак поглотил все тени, Тварь вышла из подвала, чтобы впервые покинуть дом. Обнюхав мешок, брошеный в углу нерадивым Сторожем, она не стала есть изрезанную остывшую мертвечину. Охотничий инстинкт говорил ей, что скоро она сама добудет вкусное, трепещущее, истекающее кровью мясо. Оборотень был совершенно здоров. На его груди беспорядочным месивом свалявшейся шерсти выделялось место, куда был вбит осиновый кол, но она уже не чувствовала никаких болезненных покалываний в сердце.
Почти все перегородки между комнатами были сломаны, и оборотень без труда передвигался внутри дома. Толкнув плечом незапертую дверь, Тварь выскользнула на улицу, сломав слишком узкий для нее косяк. Не сдерживаемая стенами и потолками, она смогла наконец выпрямиться в полный рост - чудовище, высоко вознесшееся над двухметровыми кустами бурьяна.
Тварь принюхалась, слегка поводя головой, чтобы уловить все запахи, витающие на легких июньских ветерках. Порыв теплого воздуха с любовью коснулся ее лохматой шерсти - он уже так давно не трепал холку существа. Ароматы близкого человеческого жилья опьяняли ее. Застыв на тропинке, животное подняло голову и завыло. Звук ее голоса разнесся по всему Комбинату, эхом отдаваясь от стен, пробежал дрожью по стеклам и листве деревьев. Собаки, тявкающие то здесь, то там в частном секторе, тут же замолкли. Никто не откликнулся на властный призыв оборотня, и даже в Ядринском лесу поднял голову волк, вышедший на охоту, прислушался и задрожал, опрометью бросившись обратно в гнездо. Кто-то в стае рассказывал ему про Тварь, но сам он никогда раньше не слышал оборотня. Они, хоть и были внешне похожи на волков, никогда не охотились вместе. Они никогда не скрещивались с волками. Они были чужими, такими же чужими, как и люди, и оборотни жрали волков почти с таким же удовольствием, с каким они жрали людей. Выведя из гнезда подросших волчат и самку, седой волк погнал их прочь, дальше в леса. Семья не сопротивлялась; дети бежали гуськом за матерью, серьезные и сосредоточенные - они тоже слышали далекий страшный вой. Пару раз они вспугивали из-под кустов задремавших зайцев, но страх лесных разбойников был слишком силен, чтобы начинать свою охоту.
Люди, как и зайцы, не чувствовали надвигающейся беды. Двое подвыпивших приятелей, шатаясь, шли по улице Текстильщиков, неторопливо продвигаясь примерно в сторону дома. Внезапно ночная тьма перед ними задрожала, где-то высоко над головами прорезались узкие алые глаза, и Тварь, вышедшая из кустов, хищным броском кинулась к людям.
- Волк! - заорал один из них, и тут гигантская лапа располосовала его тело от лица до самых ног. Тварь поразилась, как легко ее когти погрузились в мягкую, словно масло, человеческую плоть. Схватив человека за бок, она несколько раз встряхнула его в воздухе и с размаху швырнула о стену дома. Во все стороны полетела осыпавшаяся штукатурка; тело по инерции взмахнуло рукой и разбило одно из окон. В комнате вспыхнул свет. Встревоженное женское лицо показалось в ярко освещенном квадрате окна, но переход от света к темноте улицы был слишком резок, и она ничего не увидела. Оборотень одним прыжком догнал убегающего пьяницу и с размаху, несколько сбоку расшибла ему голову. Хрипя и булькая разбитым ртом, пытаясь дернуть языком, в который впились осколки черепа, мужчина повалился на бок и затих. Грубым движением разорвав ему грудь, Тварь на короткое время припала мордой к ране, лакая струящуюся кровь и в то же время зорко глядя по сторонам.
Женщина не отходила от освещенного окна; она слышала какие-то странные звуки и теперь пыталась рассмотреть, что же все-таки случилось за окном. Глядя на нее, Тварь раздраженно зарычала. Низкий утробный звук, донесшийся с улицы, заставил женщину насторожиться. Она начала отходить в глубь комнаты, но было уже поздно. Оскаленная разъяренная пасть, разворотив раму, внеслась в комнату; оборотень едва смог проникнуть внутрь только своей головой и передней лапой, но этого ему было достаточно, чтобы схватить женщину. Выбросив ее на улицу, огромная волчица в бешенстве стала трепать бездыханный труп. Превратив его в бесформенное месиво разорванных жил и костей, Тварь бросила тело прямо под окном и, подергивая холкой, несколько раз обошла вокруг него. Странно, но она почти не чувствовала голода.
В освещенном окне показалась взлохмаченная детская головка.
- Мама! - заплакал ребенок, порезав ножку о разбитое стекло. Малышу было лет шесть. Услышав сильный шум в соседней комнате, он проснулся и стал звать маму, но она не отзывалась. Тогда он решил встать и быстрее найти ее, потому что ему было очень страшно. Подойдя к окну, он неуверенно перегнулся через разрушенный подоконник и посмотрел в темноту. Мамы он не увидел - лишь что-то бесформенное и разодранное лежало под окном прямо в желтом прямоугольнике света, падающем на тротуар из комнаты.
Тварь смотрела на маленькое существо прямо перед ней, появившееся там, где минуту назад она убила женщину. Оно выглядело слишком беззащитным, чтобы вызвать у нее интерес. Если бы Волчица охотилась только чтобы утолить свой голод, она прошла бы мимо, оставив ребенка плакать над своей потерянной мамой. Но то, что двигало оборотнем, было столь же противно жизни, столь же отлично от нее, что Тварь походя, метнувшись из тьмы на свет, приблизилась к мальчику, оцепеневшему от ужаса, и загрызла его прямо в комнате. Маленькие ручки и ножки судорожно вцепились в зловонную шерсть на голове монстра.
Чувствуя некоторый трепет перед освещенным пространством, чудовище решило уйти с этого места. Гигантскими скачками несясь по безлюдному Комбинату, она почти в точности повторяла маршрут, проделанный ее дочерью некоторое время назад в обратном направлении. Старую волчицу не пугали встречи с людьми - она жаждала увидеть их как можно больше.
Возле стены хлопчато-бумажного комбината Тварь остановилась, как завороженная. В цехах, окна которых выходили на улицу, работала ночная смена. Освещение было минимальным - в это время ремонтная бригада с фонариками обходила ткацкие и прядильные станки, устраняя неполадки. Силуэтов людей почти не было видно, но чуткие уши монстра узнали об их присутствии по едва слышимому звяканью инструментов и обрывкам фраз, звучавшим для нее как манок подсадной утки. Принюхиваясь, Тварь пошла вдоль стены, слишком высокой даже для нее. Уходя все дальше от цехов, она искала слабое место в кирпичной кладке, пока наконец не вышла к стеклянной проходной. Заревев от восторга, оборотень пронесся сквозь нее, сметя железную вертушки и кабинку вневедомственной охраны. Из-под обломков послышался человеческий крик, и, пытаясь скинуть с груди навалившуюся металлическую стойку, в обломках стекла забарахтался вахтер. Уже совсем было пробежавшая мимо волчица присела на задние лапы, оглянулась и сомкнула челюсти на ноге вахтера. Душераздирающий вопль потряс разрушенное здание. Подкинув человека в воздух, Тварь поймала и заглотила его целиком, слегка сжав голову еще трепыхающегося существа на хищнических коренных зубах. Голова раскололась, как орех, и содержимое черепной коробки вылилось чудовищу на корень языка, заставив ее зажмуриться от удовольствия. Проглотив человека, она на минуту замерла в пустоте проходной. Прикосновение одежды и тяжелых кожанных ботинок, начищенных кремом, к стенкам пищевода были ей неприятны. Сделав судорожное движение животом, она изрыгнула труп обратно. Смоченный ее слюной, он выскользнул легко. Обнюхав добычу, Тварь отгрызла и сожрала раздавленную голову, а остальное, прикрытое одеждой, оставила лежать на мраморном полу проходной.
Проникнув на территорию предприятия, Тварь сразу же бросилась в сторону цехов, увиденных ею с улицы. Под грубой шкурой, как поршни, двигались мощные лопатки. В несколько прыжков чудовище достигло ближайшего здания небольшой котельной и заметило в окне тусклое свечение огня в заслонке котлов. Она вышибла дверь и ворвалась внутрь.
Дверной блок, сваренный из кусков металла, был, как всегда, слишком узок для нее; дверь вылетела, но косяки, согнувшись, устояли. Закричав от боли, Тварь увидела двух женщин-газооператоров, следивших ночью за котлом. Ошеломленно глядя на монстра, работницы даже не встали со своих стульев возле пульта управления. Рванувшись к ним еще раз, подземная узница щелкнула перед их лицами обнаженными клыками, обрызгав теплой пенистой слюной, но лишь не намного согнула прочные металлические балки. Не желая отпускать добычу, зверь вылетел из котельной и обогнул здание.
Неизвестно почему, но у всех старых бойлерных города были очень высокие, во всю стену окна. Через него-то, обрушив часть ветхой кирпичной кладки, и вошла наконец Тварь внутрь, отряхиваясь от обломков стекла, набившихся ей в шерсть. Женщины все так же сидели на своих стульях, даже выражение их лиц не изменилось. Неподвижность их поз показалась оборотню вызывающей. Размахнувшись, Тварь поддела лапой один стул, смахнув с него газооператоршу, и бросила ее прямо на раскаленный котел. Зашедшись в смертельном крике, женщина не сразу смогла слезть с него, и воздух наполнился сладковатым удушающим запахом паленого мяса. Другая работница, очнувшись, кинулась к двери, пытаясь позвать на помощь, но лишь слабенький шепот вырвался из ее сжатой спазмом ужаса гортани. Не обращая внимания на корчащееся обгоревшее тело, Тварь прынула на спину убегающей жертве и своим весом буквально размазала ее по полу. Чихнув несколько раз и сморщив нос от неприятного для нее запаха перестоявшего жаркого, оборотень понял, что больше людей в этой котельной нет, выпрыгнул через окно и понесся в сторону ткацкого цеха. Через минуту Тварь бесшумно проникла через широкие ворота и поднялась наверх по лестнице, замерев у входа в длинное помещение, где рядами стояли огромные станки. Где-то вдалеке, в противоположном конце цеха мелькали светлячки фонариков в руках рабочих ремонтной бригады. Если бы кто-то в этот момент мог видеть Тварь со стороны, то этот бесстрашный наблюдатель мог бы заметить, что углы черных мохнатых губ волчицы разошлись в подобии зловещей улыбки. Ловкими, не лишенными своеобразной грациозности движениями она заскользила в тени станков.
- Кто здесь? - сказал старший мастер, заслышав шорох за одним из станков, и тут же махнул рукой. В здании было полно крыс. Неизвестно, чем они только здесь питались.
В это же самое время на другом конце города проснулась Полина. Во сне ей показалось, что она слышит торжествующий рев освободивщейся бездны. Полежав немного в постели, она ждала повторения этого крика, прозвучавшего словно не извне, а у нее в голове, но все было тихо. Тем не менее заснуть она не могла. Откинув одеяло, девушка подошла к окну. Луна была вся затянута ночными облаками, ночь казалась повторением тысячи других ночей, но что-то было не так. Прислушавшись, Полина поняла, что она не слышит никаких звуков снаружи, словно весь город замер. Замерла и Полина. Грудь ее начала подниматься чаще, все больше воздуха затягивали в себя легкие, и Полина почувствовала, что ей не хватает кислорода. Дрожащими руками отогнув шпингалеты, она рванула на себя створку окна, но не могла сделать вздоха. Ей срочно надо было выйти на улицу. Да, прямо сейчас сбежать вниз по лестнице и погрузиться в свежесть ночного города. Ветер любовно проведет своей ласковой рукой по шерсти на ее загривке. Вот только...
Путаясь в складках ночной пижамы, она начала скидывать с себя одежду. Задев подоконник, Полина смахнула на пол цветочный горшок. Тут же она услышала скрип раскладушки в соседней комнате, и через минуту в дверь спальни постучался Дмитрий.
- Поля, что случилось? - услышала она его сонный шепот.
ОСТАВЬ МЕНЯ! - загрохотал в ее голове ответ, но она силой подавила в себе этот новый голос и замерла, уставившись на дверь.
Дмитрий вошел в комнату. Он был в одних трусах - не успел даже одеться.
- Поля, что...
Опустив голову, Полина смотрела ему в глаза и угрожающе рычала. Она чувствовала острые, приятные покалывания от затылка вниз по шее и спине, там, где волной пробивалась сквозь кожу густая черная шерсть. Ей не хотелось, чтобы кто-то этому помешал. А Дмитрий, кажется, собирался это сделать. Шагнув к нему, Полина зарычала еще сильнее, пытаясь заставить его выйти в коридор. В соседней комнате заворочался и встал с дивана писатель; собаки не было слышно.
- Что там происходит? - крикнул им Владимир Михайлович.
- Полине плохо, - отозвался Дмитрий, не сводя глаз с девушки. - Не ходите сюда.
Предостерегающе протянув к девушке руку, он стал заходить дальше в комнату.
- Осторожнее, - зашептал он ей. - Ты еще можешь остановиться.
Приятные ощущения в области спины не прекратились. Проведя языком по зубам, девушка почувствовала, что они стали длинными и острыми. Ей это понравилось. Небывалая, ощущаемая как блаженство мощь прихлынула к телу.
ТАК МНЕ ГОРАЗДО ЛУЧШЕ.
Сила, переполнявшая молодую Волчицу, когда-то была доброй, или, вернее, служила добру. Теперь не хватало какого-то маленького звена, чтобы замкнуть эту силу внутри человеческого тела, и эта таинственная энергия выбивалась наружу и ломала, уродовала тело Полины, переделывая его на свой лад, разрушая и создавая вновь кости, перекраивая плоть, меняя направление вен и артерий.
Отходя от Дмитрия, перед которым она чувствовала необъяснимый, безотчетный трепет, Полина менялась с каждой секундой. Она росла, но не так сильно, как ее мать. Застонав, девушка почувствовала тянущую боль внизу крестца; кожа разошлась и длинный лохматый хвост скользнул по ее ногам.
- Дима, осторожнее, - сказал от двери писатель.
Отшатнувшись от Дмитрия, Поля, не раздумывая, прыгнула в сторону нежданного советчика. Если бы не дверь, которую он успел захлопнуть прямо перед ее носом, она в одну секунду настигла бы его. Тонкая фанерная преграда, которую даже не заметила бы старая Волчица, громившая Комбинат, остановила Полину - она еще не собрала все свои силы. Задыхаясь, она опустилась на пол и встала на четвереньки. Теперь она была между выходом и Дмитрием.
Поля, посмотри на меня! - властно сказал ей мужчина. - Я не хочу быть твоим СТОРОЖЕМ, но если ты вынудишь меня это сделать, то пожалеешь.
Его голос был спокоен и даже несколько равнодушен. Недоумевая, Полина застыла на месте. Не торопясь, Дмитрий подошел к стулу около кровати и снял со спинки ее голубые джинсы. Выдернув из петель довольно толстый кожанный ремень (позаимствованный Полиной у него самого), он слегка похлопал им по руке.
- Девочка моя, успокойся, - приказал он. - Я тебе не старенький дедушка, я заставлю тебя повиноваться.
Зарычав, зверь тут же захлебнулся в этом звуке - пряжка ремня, просвистев в воздухе, прошлась по ее губам. Пристально глядя в темные глаза оборотня, Дмитрий стал обходить его, проходя к двери. С ненавистью глядя на него, Полина не осмеливалась зарычать. Черная лохматая шерсть покрывала ее все больше.
- Ты, кажется, плохо поняла меня, - угрожающе произнес сторож. - Я велел тебе остановиться. Что-ж, получай, что заслужила.
Ремень в руках мужчины стал полосовать тело волчицы, оставляя на полу выдранные клочья шерсти. Наслаждение, испытываемое Полиной при превращении, сменилось острой болью. Животное заскулило и метнулось к кровати, но оно было слишком большим, чтобы залезть под нее.
Дмитрий прекратил на время истязания и постучал в дверь изнутри.
- Владимир, вы еще там?
- Да, - отозвался тот. - Как вы там?
- Быстрее идите в туалет, там в шкафчике для инструментов лежит железная цепь. Принесите сюда.
- Сейчас.
Дмитрий, бросив ремень в сторону, подошел к Полине и схватил ее за загривок.
- Ты немедленно прекратишь это. Ты можешь, - встряхнул он ее. - А иначе я сделаю тебе очень больно, я смогу, не переживай.
Дверь раскрылась, и под ноги Дмитрию полетела тяжелая металлическая цепь.
- Ты видишь? - указал он на нее глазами. - Хочешь попробовать?
Полина застонала. В глазах ее засветилось что-то похожее на испуг, и Дмитрию показалось, что их разрез немного изменился, стал более узнаваемым. Голос его дрогнул, и в следующую же секунду оборотень вырвался у него из рук и зловеще оскалился. Теперь в нем не было почти ничего человеческого. Слишком поздно. У него ничего не получилось.
Рванув с пола цепь, Дмитрий со всей силы огрел ею зверя. Теперь уже в вопле зверя явно звучали человеческие нотки.
- Я тебя заставлю, - сказал садист поневоле, делая движение, будто он опять поднимает цепь для удара. Лицо (или морда) зверя покрылись капельками пота. Оно менялось. Кости лица становились плоскими, шерсть исчезала, словно включили обратный просмотр пленки.
- Ты поняла, кто в доме хозяин? - подгонял ее Дмитрий. - Давай, давай, девочка моя, ты сможешь.
Подойдя к ней вплотную, он рывком поднял ее лицо за подбородок, продолжая глядеть ей прямо в глаза. Изменения происходили мгновенно, и вот уже у него в руках оседает безвольное тело Полины.
- Слава богу, - прошептал он, опуская на пол звякнувшую цепь и крепко обнимая девушку. - Ты вернулась.
- Мне было так больно, - сказала она, размыкая мокрые глаза.
- Когда? В тот момент, когда ты становилась зверем?
- Нет. ЭТО было приятно. Потом, позже, когда ты бил меня.
- Это было необходимо, ты же понимаешь.
- Да... понимаю...
- Я видел, что ты уже готова подчиниться мне. Ты сомневалась только в том, кто из нас сильнее.
За дверью кашлянул Владимир.
- Я схожу к нижним соседям, сообщу им, что у нас все в порядке. А то без милиции дело не обойдется. Скажу, что ты, Дима, страдаешь лунатизмом, встал ночью, пошел, наткнулся на шифоньер.
- Вы только лифтом не пользуйтесь.
- Деточки мои, вот об этом можете меня не предупреждать.
Когда входная дверь закрылась за писателем, Полина сказала:
- Надеюсь, у него нет никаких рассказов про соседей-людоедов или что-нибудь в этом роде.
- Вообще-то написал он порядком.
- Мить, а он богатый?
- Жутко богатый, милая. Предлагаешь убить и обыскать карманы?.. Поль, ты бы оделась, холодно же.
Только теперь она увидела, что оба они почти голые. Точнее, на ней не было ничего, а на Дмитрии были только трусы. Ее грудь касалась его груди; он заметил это вместе с ней.
- Давай, одевайся, - подтолкнул он ее. - Ходишь тут голая, откуда мне силы взять.
- Подожди... Ты что, боишься меня?
Дмитрий усмехнулся.
- Это ты, милая, боишься меня.
- Митя... - прошептала она, проводя рукой по его груди. - Когда ты бил меня ремнем, знаешь... это было даже как-то... приятно, что ли...
В этот момент она все придумывала. Девушке просто не хотелось, чтобы он уходил из ее спальни.
- Приятно? Девочка моя, да ты извращенка.
- Нет, серьезно. Мне захотелось, чтобы ты еще помучил меня... Митя, поцелуй меня...
Он не раздумывал ни минуты. Нашел в темноте ее губы и поцеловал их с долго сдерживаемой силой.
- Что это? - прошептала она, почувствовав, что снизу в ее тело упирается что-то твердое.
- Не догадываешься? - хриплым голосом ответил он, гладя ее рукой по спине и вновь целуя. Его ладони переместились ей на грудь, с силой сжимая затвердевшие соски. - Может быть, ты все-таки отпустишь меня?
- Иди, я тебя не держу, - усмехнулась Полина, увлекая его на пол.
Затихнув, они, дрожа от страсти, сидели обнявшись на холодном линолеуме. Вернулся от соседей писатель и, не заходя в их комнату, скрылся в глубине квартиры. Где-то из узкой щели выползал Мухтар.
- Пойдем на кровать, - тихо сказала она ему.
- Поля, я бы рад. Но ты же знаешь, нам нельзя.
- Это все равно происходит. При чем здесь девственность...
Даже если бы в этот момент она ему отказала, Дмитрий уже не смог бы остановиться. Чувство, охватившее его сейчас, было сродни тому чувству жестокости и власти, бушевавшему в нем всего только пять минут назад. Он уже давно хотел этого. И Поля была права - все равно она начала превращаться в оборотня.


23.
Что-то щелкнуло по листьям яблони и ударилось в забор. Алексеич, не поднимая головы, покосился в сторону соседей. Из кустов две белобрысые загорелые мордашки с бесенятами в глазах настороженно наблюдали за его реакцией. Они привыкли, что старик всегда начинал кричать, ругаться и швырять в них комьями земли.
Но сегодня дед, как ни в чем ни бывало, продолжал копаться в своей клубнике. Он сидел на стульчике, рядом стояла пластиковая бутылка самодельной вишневки - пустая на три четверти. Алексеича пригрело и немного развезло. Ноги налились какой-то тяжестью. Напрягаться было лень.
Мысли медленно потекли в сторону соседей.
Пацанята заметили деда в конце весны, когда их родители решили наконец отремонтировать забор, разделявший участки. Он совсем повалился, доски прогнили, и даже подпорки со стороны деда не могли его удержать. Это было причиной постоянных мелких препирательств, но деду нравилось поворчать, посетовать на жизнь, поучить молодых. Соседи же взяли и в начале весны, чуть просохла земля, за три часа поставили новый забор, немного сдвинув его в сторону дедова участка. Они пригласили друзей, дружно закусили, поработали и опять дружно закусили. Чем это кончилось, понятно любому садоводу-огороднику. Свара из-за тридцати сантиметров земли разыгралась изумительная. Все, конечно, в конце концов утряслось: заборчик переставили, и соседи перестали даже здороваться. Но мальчишки поняли, что у них под боком живет сосредоточие зла, месть которому - высшее из благодетелей. Нет, они не дразнили деда, не били ему окна и не пытались поджечь его сарайчик. Все было достаточно тихо, они просто держали деда в напряжении. Дерьмо, завернутое в газетку на пороге домика, пачка дрожжей в туалет, дохлая крыса, привязанная к оконной раме, и десятки-сотни других не менее приятных мелочей. Дети все лето занимались только дедом - вплотную.
Старик и сам не заметил, когда из-под его рук родилась вся эта благодать. Участок был ровный, весь как на ладони. Со стороны дорожки выстроился ряд слив - сортовых, плодоносящих по несколько ведер каждая. Вдоль тропинки, что вела к дому, стояло три яблони, все зимние, яблоки с них поспевать начинали уже лежа на хранении, в октябре; старик всю зиму торговал ими на базаре. Алексеич не любил цветы, а все остальное у него было. Плотно укутанная полиэтиленом, у него уже давно созрела земляника, на полмесяца раньше срока - тоже на продажу, старый, любимый Лорд, три сотки заняты одной только ягодой. Это был адский труд - ежедневно, ранним утром, пока солнце не начинало палить, он открывал парники, чтобы не сжечь ягодник, и вечером, уберегая от холодных июньских ночей, закрывал обратно. Южную сторону дома вместо ползучих растений обвивали огуречные плети. Усатым здесь было хорошо - тепло и не ветренно, и они все уже были усыпаны поспевающими мелкими огурчиками. Возле забора выстроился батальон ранних кочанчиков, уже почти налившихся, а дальше мощными широкими листьями поднималась поздняя капуста, только недавно принявшаяся. Зелено-синие, как воды Атлантики, кучерявились две грядки заморской капусты брокколи - этот овощ, урожайный на диво, Алексеич выращивал по договору с рестораном. По радио говорили, что в этом овоще будто бы есть какой-то особый витамин молодости, но дед к этой дряни даже не прикасался. На вид он, конечно, сильно на цветную капусту смахивает, но вот синий - это уж извините.
Старик хлебнул из бутылки, подержал ее немного в руке и, поставив на землю, потянулся за "Примой". Процесс разминания сигареты, установки ее в старый прокопченый мунштук и прикуривания всегда доставлял ему удовольствие. Курил он мало - 6-8 сигарет в день. И даже тяжелый, надсадный кашель, будивший его по утрам, не мог заставить его бросить. Он давно уже перестал делать попытки покончить с этой привычкой. Семьи у него не было, денег и любовниц тоже, друзья порастерялись. И он оставил для себя эту маленькую радость, тем более что она хорошо вязалась с его большой страстью. Его садом.
Алексеич по праву мог гордиться своим участком. Он полностью круглый год кормился со своих шести соток. Сам занимался селекцией, переписывался с другими любителями, обменивался с ними советами, саженцами и семенами. Он мог бы и мандарины в траншее выращивать, но считал это уже перебором. Всякие там сельдереи, краснокочанные капусты и огуречную траву он презирал, считал, что сажать нужно только то, что можно потом съесть, не опасаясь за последствия.
Над садом стояла тишина - тишина в современном смысле. Где-то в другом конце улицы вопил магнитофон, громко перекликались люди, шумела под напором вода в трубах летнего водопровода, но в ближайших дворах было подозрительно тихо.
Дед оглянулся. Эти чертенята опять замыслили какую-то гадость. Пора их проучить. Он встал, надрал около туалета жгучей крапивы, спрятал ее за спину и направился к калитке. Пацаны наверняка играют около колонки. Подойдя к забору, он услышал фразу: "Ну и что мы ему скажем?" Немного поколебавшись, старик открыл дверь.
На улице стояло четверо. "Совсем как в фильме, - усмехнулся про себя старик. - Три танкиста и собака". Эта четверка явно пришла к нему.
- Не понял. Че надо?
- Здравствуйте, - испуганно вздрогнула девица и уставилась куда-то за его спину. Двое мужчин переглянулись, не зная, что сказать. И тут собака, решив, что пришло ее время действовать, молча бросилась на Алексеича. Ее желтые, не знающие "Блендамета" зубы клацнули около лица старика. Если бы не короткий поводок да крепкая рука молодого мужчины, для огородника встреча закончилась бы в травмпункте с иголкой в щеке. Собака зашлась в хриплом лае, но Алексеич уже был за калиткой.
- Вы че?! - он потрогал на груди воображаемые царапины от когтей собаки, хотя старая тенниска была совершенно чистая. - Вы че, совсем одурели, мать вашу? Я сейчас милицию вызову.
- Извините... Дима, успокой пса... Мы к вам по важному делу. Простите, что не знаем вашего имени-отчества, - вперед выступил мужчина постарше. - Пацаны у колонки сказали, что вас дедом Африканом зовут...
- Как же, Африканом, - проворчал старик за забором. - Так я и знал, что они у колонки крутятся... Николай Алексеевич я.
- Разрешите нам войти?
- Проходите... коли пришли... только пса на улице привяжите. Не люблю я собак.
Мухтар тоже не любил старых алкаголиков. Он никак не мог успокоится, не помогли даже несколько легких шлепков поводком. И тут девушка как-то странно шикнула на него, негромко, но очень убедительно. Мухтара будто с ног сбило, он моментально лег на спину, заложив хвост между задними лапами. Тихо скуля, он просил пощады.
- Живи уж, - сказала ему Полина.
- Вы че, бьете ее, что-ли? - ошеломленно прошептал старик.
- Ну, ребятки, так дело не пойдет. Совсем запугали человека. Поля, доставай коммуникатор.
Увидев, что лицо деда еще больше вытянулось, Владимир Михайлович перевел:
- Без пол-литра не обойдемся.
- Ну вот, с этого и надо было начинать! - лицо Николая Алексеевича расплылось в добродушной улыбке. Он только сейчас заметил в руке крапивный веник и отбросил его в сторону. - А то приходят, набрасываются на человека, чуть с говном не съели.
Владимир Михайлович, чуть морщась на каждом дедовском матерном слове, зашел во двор. Дед показал на столик в тени сарая и суетливо побежал к грядке с зеленым луком. Отрывая длинные перья, он все время что-то бормотал себе под нос.
- Хороших людей сразу видно. Это тебе не хрен моржевый. Расстроили человека - уважте, а то ...
Повернувшись к столу, Николай Алексеевич сразу увидел две бутылочные головки. Полина и Дмитрий вытаскивали из пакета всякую снедь, раскладывая ее на столе. Владимир Михайлович снова стал извиняться, но дед его не слышал. Глаза его слезились, подбородок дрожал, пучок лука нелепо торчал в кулаке.
- Господи, люди добрые, садитесь, сейчас я вам огурчиков, помидорчиков...
- Николай Алексеевич, да вы не суетитесь. Вот лучок кстати будет, давно зеленого не ел, - сказал финской барин.
- Как вас-то звать?
- Меня - Владимир Михайлович, это Полина, Дмитрий.
Дмитрий чуть привстал, Поля кивнула.
- А стаканы в столе лежат, в ящике, доставайте, там и ножи, и ложки. Ну, не ждал, не гадал. Что случилось-то?
Тут Дмитрий отвинтил бутылку и все внимание старика переключилось на процесс разливания. Полина с блеском в глазах резала мясы-колбасы.
- Ну, за знакомство! - провозгласил Владимир Михайлович.
- Как алкаши какие, - шепнула Полина Дмитрию, поднимая стакан. Выпили, на минуту воцарилось молчание.
- Так в чем дело-то?
- Ну, прямо не знаю, как и начать, - замялся Дмитрий.
- А ты прямо и начинай, - дед насторожился и голос его зазвенел, как плохо натянутая струна.
- Николай Алексеевич, вы уж меня извините за вопрос, но вы на память не жалуетесь? - издалека начал Владимир Михайлович, пытаясь придать своему вопросу чрезвычайно вежливое звучание.
- Да вроде бы нет, - ответил Алексеич, закусывая колбаской.
Полина нетерпеливо заерзала на своем месте, но Дима осадил ее одним взглядом.
- Пожалуйста, не могли бы вы вспомнить один свой рейс тридцатилетней давности. Вы ведь были речным капитаном.
Старик помолчал некоторое время, потом нехотя кивнул головой.
- Ну был, и че?
- Дорогой, уважаемый Николай Алексеевич, мы вас очень просим - расскажите нам про тот рейс, когда затонул ваш трамвайчик.
Старик со всего размаху опустил на стол кряжистую ладонь. Полина вздрогнула. У калитки зашелся лаем Мухтар.
- Я за это честно отсидел! Поняли? Зае... вы меня с этим трамвайчиком! Я не виноват, ясно вам!
Писатель примиряюще поднял обе руки.
- Ну, ну, Николай Алексеевич! Я вас прошу! Да мы же ничего от вас не хотим - только расскажите, как все было. Давайте еще по одной.
Опрокинув еще по рюмашке, мужчины выжидающе посмотрели на старика. Алексеич пил свои полстакана долго, хватаясь то за ветчину, то за сыр.
- И че вам надо? - спросил он наконец.
- Расскажите нам все, - не выдержала Полина. Старик с неопределенным выражением зыркнул на нее из-под лохматых бровей.
- К вам кто-то уже приходил с такими же вопросами? - вступил в разговор Дмитрий.
- Приходили, много. Последний раз... года три назад. Но тот уже старик был, моих лет, может быть, старше. Тоже вот выпили мы с ним, закусили. Дочь у него там ехала, что-ли. Она там какую-то штуку золотую потеряла. Вот старик меня и допытывал - не видел ли я, мол, кто ее взял.
- Николай Алексеевич, да вы пейте, - перебил его Владимир Михайлович, разливая по стаканам остатки первой литровой бутылки.
- А ты что ж себе так мало? - подозрительно посмотрел на его стакан садовод. Писатель плеснул себе буквально на дно.
- Я так много уже не могу. Отвык.
- Да? А я так считаю - мужик до тех пор мужик, пока водку пить может. А?
В это самое мгновение из-за забора перелетел бумажный пакетик, наполненный водой, и шмякнулся на землю возле ног старика, обрызгав его до колен. Из-за досок раздался сдавленный ребячий хохот, зашевелились вишневые кусты, и послышался топот быстро убегающих ног.
- Паршивцы! - побагровел старик, поднимая с земли осколок кирпича и кидая его в сторону забора. Не долетев до него, камень упал на морковную грядку, сломав несколько десятков ростков.
- Ах вы, гаденыши, - заорал дед и поплелся, чтобы убрать кирпич. - Поймаю, поубиваю обоих.
- Николай Алексеевич, - попытался удержать его писатель, - да бог с ними, с ребятишками. Может быть, вы все-таки поговорите с нами.
- Сейчас, сейчас, - отмахнулся он от собеседников. Копаясь у забора, старик тянул время. Что он мог сказать этим людям? Помнит ли он тот день? Прошло уже почти 30 лет, тогда ему было немногим больше 35. Казалось, что впереди еще так много.
Тот роковой день... Он расколол его жизнь на две половины, первая - та, где он был как все, и вторая... Два года тюрьмы, отверженность на лицах родных. Ему не надо было передавать управление помощнику.
Во время рейса он видел внизу, на палубе, нескольких пассажиров, но что они делали - не заметил. В какой-то момент зрение его зафиксировалось на странном, блеснувшем в чьей-то руке металлическом предмете. Он видел его всего лишь мгновение, а может быть, и не видел, а решил, что видел, после того как его расспрашивал тот старик, отец одной из пассажирок. И что ему было надо? Ведь его-то дочь спаслась.
Подобрав кирпич, дед, кряхтя, вернулся за стол. Начали вторую бутылку, но разговор не клеился. Садовод все больше молчал, отделываясь односложными ответами. Изобилие стола уже не радовало его - он явно ждал, когда гости уйдут. Да, к нему приходил старик, спрашивал про золотую штуковину, но сам он ее ни у кого из пассажиров не заметил. Ситуация была слишком серьезная, чтобы еще за пассажирами смотреть. При этих словах мрачно встрял пьяный Дмитрий.
- Капитан ты хренов. Конечно, куда уж тебе за людьми смотреть. Ты за посудину государственную больше переживал.
- Молодежь, а ну давай потише, - попытался успокоить его Владимир Михайлович.
- Цацкаемся тут с ним. Ничего не знаю, ничего не знаю, - передразнил Дмитрий старика, - ты, может, и того не знаешь, что родителей моих тогда угробил, да и меня вместе с ними. Говори, старый хрен, видел ты там амулет или нет?
- Ах вы, козлы драные, да сколько же можно жилы из меня тянуть, - заблеял дед, вскакивая из-за стола и опрокидывая початую бутылку. - Пришли, собаку на меня натравили. Я сразу понял, куда это вы клоните. Пошли в жопу, вон отсюда, вон, я сказал, и жратву свою забирайте.
Подхватив бутылку, Полина растерянно посмотрела на своих мужчин. Дмитрий был взбешен; по его виду было видно, что еще немного, и он начнет пытать огородника, чтобы узнать у него правду. Не обращая внимания на страшное выражение его лица, старик, брызгая слюной, стал выталкивать людей из-за стола, бормоча про себя всевозможные ругательства. Девушке стало страшно. Этот пьяный полусумасшедший человек держал в руках ее судьбу. Им необходимо было узнать хоть что-то, чтобы продолжать поиски. Владимир Михайлович что-то пытался сказать, утихомирить компанию, но его уже никто не слушал. Неожиданно даже для себя Полина со всего размаху дала старику пощечину. Ахнув, она прижала руку ко рту. Мужчины остолбенели. Старик сел на землю, губы его плаксиво скривились, и он заплакал. Заплакал, как маленький ребенок, дергая одной рукой какую-то травинку.
- Поля, ну разве так можно, - неуверенно пробормотал писатель.
Дмитрий сплюнул в сторону старика.
- Давно пора было.
- Я не виноват, - зашмыгал носом старик.
- Дедушка, - присела рядом с ним на корточки Полина и приподняла подбородок деда, - или ты нам все скажешь всю правду, или я тебе башку оторву.
- Она может, - подтвердил Дмитрий, - и мы ей мешать не будем.
- Ты видел на трамвайчике высокую черноволосую женщину? - ласково спросила Полина, но от одного ее взгляда старик затрясся, начиная плакать снова.
- Видел, - пробормотал он сквозь слезы.
- Ты хорошо ее запомнил?
- Да, - закивал он головой.
- Рядом с ней был мужчина?
- Да... да, я точно не помню, но кажется, она стояла не одна. Еще поблизости мальчишка вертелся.
- А... большая золотая штука? - голос девушки задохнулся.
Старик закрыл лицо руками.
- Я не помню. Действительно не помню. Иногда мне кажется, что я ее видел. Но я не уверен.
- Кто его взял? Давай, старик, вспомни, кто взял этот амулет? - схватив садовода за плечи, Полина затрясла его. Голова деда заболталась на плечах.
- Я не видел! - заорал он. - Он попался мне на глаза всего лишь на секунду!
- В чьих руках он был? В чьих?
- Да не помню я!! Не помню! Хоть убейте!
- Полина, достаточно, - остановил ее писатель. - Он действительно не помнит.
- О, господи! - заплакала Полина, опускаясь на землю рядом со стариком. - Что же мне теперь делать?
- Дима, давай поднимем капитана.
Мужчины взяли старика под мышки и усадили его за стол. Владимир Михайлович плеснул ему в стакан остатки из второй бутылки.
- Не виноват я, - продолжал шептать старик в промежутках между всхлипываниями.
- Ребята, вы идите пока к машине, - подтолкнул писатель подельщиков. - Я тут сам с ним поговорю, по-стариковски.
- Что-то темнеет, - заметила Полина, утирая с лица слезы и направляясь к калитке.
Действительно, на небе не было ни тучки, но за столом во дворике старого капитана стало заметно темнее.
- Вишни, что-ли, сходятся, - пробормотал Дмитрий, оглядываясь.
- Не болтайте чепухи, идите, идите, - выпроваживал финский гость незадачливых парламентеров.
- Вы его тут... с пристрастием, - на прощанье бросила Поля.
Закрыв за ними калитку, Владимир Михайлович вернулся к всхлипывающему старику.
- Николай Алексеевич, давайте все-таки вспомним... - мягко начал он.
В это самое время соседские пацаны рыли канаву от верхней колонки, чтобы затопить огород ненавистного деда. Они прокопали уже порядочную траншею, как вдруг заметили в земле что-то странное. От одной стенки канавы на другую перекидывались какие-то непонятные червяки темно-коричневого цвета. Один из мальчишек попытался поймать скользящего по дну червяка, но тот изогнулся и чуть не укусил его руку. Пацаны отшатнулись в сторону.
- Здорово! - сказал тот, который хотел потрогать червяка.
Присмотревшись, они поняли, что это были никакие вовсе не червяки, а самые обыкновенные корни, только почему-то ползущие. Двигались они явно в сторону участка престарелого огородника. Подняв головы, маленькие хулиганы увидели, как медленно смыкаются над домиком соседа темно-зеленые лаковые кроны старых вишен.
- Здорово! - озадаченно повторил еще раз мальчишка.


24.
- Нормально сходили, что уж тут и сказать. Накормили, напоили старика, и ни-че-го не узнали, - Полина была категорична.
- Поля мы узнали много. Во-первых, талисман действительно был, талисман или цепь, привязь, касмак - называй как хочешь. Капитан его видел, но не помнит, у кого. Во-вторых, он дал нам координаты того мужчины, который стоял на палубе рядом с твоей матерью. Дима, дайте мне ключи. Кажется, я более трезвый.
Писатель сел за руль "Шевроле", припаркованного у центральных ворот коллективного сада.
- Я не верю, что даже если мы найдем этого человека, он нам что-нибудь расскажет! Слишком много времени прошло!
- Поля, тихо. - Дмитрий положил руку на плечо девушки и сильно, до боли в пальцах, сжал его. Истерические нотки понемногу исчезли из ее голоса. Он, словно опомнившись, убрал руку.
- А вам не показалось, что у старикана было слишком много вишен? - сказала она уже более-менее спокойно.
- Это уже наша мнительность, - отозвался писатель, - вишен у него было, как обычно. Просто мы все напуганы.
Девушка посмотрела на Дмитрия и в шутку прорычала:
- Р-р-р-р, боишься?
Мухтар внимательно посмотрел на свою бешенную хозяйку и завилял хвостом, мол, я уже нисколечко не боюсь.
В первый раз их машину остановили сразу же на везде в город. То, что водитель был не вполне трезв, похоже, никак не волновало крепких омоновцев в защитной форме. Заметив на заднем сиденье Мухтара, несколько из них сразу же щелкнули предохранителями автоматов, направив стволы на него. Мухтар, положив голову на колени Полины, сделал большие глаза, неубедительно пытаясь прикинуться мопсом.
- Что происходит? - спросил Владимир Михайлович одного из милиционеров. В его голосе явно зазвучал прибалтийский акцент.
- Откройте, пожалуйста, бардачок, - вместо ответа приказал ему омоновец.
Убедившись, что там нет ничего подозрительного, он провел рукой под сиденьем, не спуская внимательного - очень внимательного взгляда с собаки - и попросил водителя выйти и открыть багажник.
- Скажите пожалуйста, что случилось? - еще раз спросил Владимир Михайлович.
- Откуда и куда следуете? - омоновец словно не слышал его вопроса.
- Я и мои российские друзья отдыхали за городом, теперь едем к ним домой. Извините, но я гражданин Финляндии и попрошу нас не задерживать.
- Что за собака с вами? - парень явно проигнорировал последнее замечание водителя.
- Это моя собака, его зовут Эдгар, он отдыхал вместе с нами.
- У него есть прививка от бешенства?
- Ну конечно, есть.
- Он все время был с вами?
- Да, нас не было в городе со вчерашнего дня, и его тоже. Он все время был с нами, так что у моей собаки безупречное алиби. Пожалуйста, скажите, что случилось?
Омоновец помедлил и неохотно сказал: - В городе появились бешенные собаки, они покусали несколько человек.
- Нет, нет, моя собака абсолютно здорова!
- Проезжайте.
Миновав патруль, Полина шепнула писателю.
- Почему вы сказали им, что псину зовут Эдгар?
- Ну не могут же овчарку гражданина Финляндии звать Мухтаром. Я назвал первое имя, которое мне пришло в голову.
- Муха, у тебя теперь есть партийная кличка, а фамилия твоя с этого момента звучит не иначе как Аллан По. - Дмитрий обернулся назад и потрепал пса по ушам.
- Смотрите, - голос Полины был тревожным.
По улицам Чебоксар ходили военные патрули по 3-4 человека, на каждом углу стояла милиция, курсанты, ОМОН... - похоже было, что все силовые ведомства встали на уши.
- Может быть, это еще не то, что мы думаем, - процедил сквозь зубы Владимир Михайлович, хотя знал, что ни он, ни его спутники в это не верят.
По дороге к дому Дмитрия их останавливали еще дважды. Каждый раз внимание патрульных приковывала овчарка на заднем сиденье, но иностранное подданство "Эдгара" и его безупречное поведение позволяли им следовать дальше.
Когда в конце концов они добрались до своей штаб-квартиры, писатель сразу позвонил сестре. Та, только услышав его голос, затараторила так, что было ясно - она только и ждала, кому бы еще все рассказать.
Слушая напряженные "да", произносимые с разной интонацией, Полина с Дмитрием наконец остались одни и смогли обняться. Утолив первую жажду поцелуями, они стояли, покачиваясь, около кухонного окна. Она, уткнувшись в его плечо, царапала его спину сквозь тонкую рубашку. Он прижав ее к себе обеими руками, дышал носом ей в ухо и покусывал мочку. Им было на все плевать.
Владимир Михайлович положив трубку, почесал в затылке. Протянув: "М-м-да-а..", зашел на кухню и остановился. Они стояли, как влитые, как одно целое и только его присутствие удерживало их на краю сознания. За какие-то секунды писатель понял, что эта сдерживаемая страсть очень скоро взорвется. Он кашлянул. Две пары осоловевших, пьяных глаз повернулись к нему и попытались сфокусировать зрение. С видимой неохотой они отцепились друг от друга и постарались принять благопристойный вид.
Владимир Михайлович, прислонившись к холодильнику, попытался начать говорить, но эти двое вдруг заметались по кухне. Дмитрий взял чайник и стал набирать воду. Полина схватила тряпку и протирала чистый стол.
- Эта тварь вышла на охоту. Вчера.
Все на кухне замерли. Из носика чайника начала выливаться вода и Дима, отлив немного, поставил его на плиту. Включить конфорку он забыл.
- Моя двоюродная сестра сказала, что на Комбинате прошлой ночью было убито больше трехсот человек. Но даже если уменьшить в десять раз, тридцать - это уже много. Говорит, кровь разбрызгана аж до третьих этажей. А на фабрике найдена мертвой целая бригада рабочих - без голов. Поэтому в городе столько военных. Говорит, что это уже показывают по ЦТ.
- Она ведь живет на Комбинате?... - начал Дмитрий.
Владимир Михайлович кивнул головой, предупреждая его вопрос.
- Я уже сказал им уехать. Леночка умная женщина. Вчера я оставил им денег, сейчас она заедет за дочерью с зятем и они уедут в деревню. Недавно она купила там дом, отдохнут недельку-другую. Может, здесь как-то утрясется.
- Купила дом? Зачем?
- Ох, Дима, все мы в этом городе родом из деревни. Если не сами, то уж родители или деды точно были обыкновенными деревенскими чувашами. А корни к земле тянутся. Вроде бы есть квартира со всеми удобствами, а все-таки что-то не то.
- Это все ерунда, - зашипела Полина, - я не считаю себя чувашкой. У меня даже в паспорте написано, что я русская, вырас, черным по белому. Да я даже языка чувашского не знаю.
- Полюшка, это не имеет никакого значения. Если где-нибудь в Калужской области народится вдруг мулатик, он тоже не будет знать ни единого слова из языка, на котором говорит его отец. Но от этого он не перестанет быть черным.
- Время, - указал им обоим на часы Дмитрий.
- В смысле? - удивился писатель.
- Четыре часа. Сейчас будут "Новости". Вы же сами сказали, что история добралась до центрального телевидения.
Первые слова диктора они уже пропустили. Новость о кровавой резне в Чебоксарах шла первой.
И это было не удивительно. 28 трупов, изуродованных со звериной жестокостью, некоторые из них частично объедены. "Именно это, а также клочья шерсти и предварительные заключения паталогоанатомов позволили специалистам сделать вывод, что виновниками убийств, совершенных этой ночью в Чебоксарах, стала стая бродячих собак, по всей видимости зараженных вирусом бешенства. Возможно, что наше самостоятельное журналистское расследование позволит быстрее найти виновника этой страшной трагедии."
Вид студии с приятной светловолосой дикторшей, озабоченно хмурившей бровки при чтении текста, сменился площадкой возле универмага "Шупашкар", где кольцом расположились ярко раскрашенные вагончики передвижного зверинца. Камера наехала на журналиста, угрожающе наставившего микрофон на средних лет мужчину в спортивном костюме.
- Скажите пожалуйста, это правда, что вчера вечером из вашего зоопарка сбежало несколько волков?
- Нет, нет, это были не волки, это были собаки Динго. - мужик явно был растерян.
- Но ведь это тоже крупные и довольно опасные хищники?
- Конечно, собаки Динго тоже хищники, но это были совсем молодые животные, почти щенки.
- Они были привиты против бешенства?
- Если они живут в клетке, то зачем...
- Но теперь они убежали и из ваших слов можно понять, что эта стая вполне могла быть бешеной?
- Их было всего двое, и вчера вечером они были просто чем-то сильно напуганы. Собаки, да и другие животные, метались по клеткам и выли, а когда служитель принес им корм, они кинулись на дверь, оттолкнули его и убежали.
Журналист сделал знак оператору, и тот взял лишь сосредоточенное лицо коллеги, отрезав из плана хозяина зверинца.
- Таким образом, дикие животные, сбежавшие вчера из зверинца, уже вечером проявляли все признаки бешенства. Они накинулись на человека, который их кормил, и смогли вырваться из своих клеток. Вполне возможно, что именно они послужили причиной ужасающей трагедии, случившейся сегодня ночью в одном из районов города. Как мне кажется, родные и близкие погибших захотят спросить мера, как он мог допустить, чтобы в вверенный ему город с населением в 500 тысяч человек пропустили целый поезд с хищными животными, многие из которых, возможно, больны бешенством. Хотя, возможно, есть и другие причины этого происшествия. Специально для канала новостей, Артем Сомов."
Сюжет закончился, на экране опять возникла симпатичная блондинка, строго хмурившая брови.
- Слова нашего собственного корреспондента в Нечерноземье Артема Сомова подтверждает еще один репортаж, снятый буквально несколько часов назад на городской свалке, откуда по утверждению специалистов, и могли взяться бешеные собаки.
На экране возник вид огромной помойки, пересыпанной местами землей. Вдалеке можно было увидеть несколько фигур в военной форме. Мужской голос за кадром произнес:
"Это - городская свалка города Чебоксары, раположенная совсем рядом с жилым массивом, называемым здесь новоюжным. Если ветер дует в сторону многоэтажек, то по всему району разносится удушающий смрад вечно горящих здесь костров. Мне удалось побеседовать с одним из местных обитателей. Дед Степан, как он себя называет, уже пять лет промышляет на этих просторах. (Камера взяла сгорбившегося, давно небритого бомжа в лыжной шапочке и ватнике.)
- Скажите, дед Степан, вы слышали, что в городе бешеные животные загрызли несколько человек?
Старик зашамкал беззубым ртом и неопределенно посмотрел вдаль, избегая объектива телекамеры.
- Да вот, слышал что-то, - произнес он.
- У вас здесь есть бродячие собаки?
- Конечно. Где им и быть, как не здесь. Полно бегают.
- Как вы считаете, могут они напасть на человека?
- Они-то? Конечно, могут. Они же здесь злющие, как волки. И меня однажды цапнули.
- А в город они со свалки выходят? - допытывался журналист, прижимая ко рту носовой платок.
- Нет, в город - никогда. Боятся. Да и зачем? Им еду сюда привозят. А в город - нет, не пойдут.
- Может быть, вы их нам покажете?
Старик опять зашамкал ртом и некоторое время помолчал.
- Дед Степан, где же эти собаки?
- А кто их знает? Неделю уже как ни одной не видел. Как сквозь землю провалились.
Камера опять взяла общий вид свалки. Голос журналиста, очевидно, державшего камеру на плече, произнес:
- На городской свалке мы действительно не видим ни одной бродячей собаки. Может быть, хорошо поработала бригада по отлову бездомных животных. А может быть, они просто поменяли район проживания? Виктор Кудрин, специально для канала новостей."
- Они себе и представить не могут, что здесь происходит на самом деле, - прокомментировал Дмитрий, когда пошли дальнейшие новости о делах в правительстве, международных встречах и соглашениях.
- Ну, знаешь ли, версия об оборотне любому придет в голову в самую последнюю очередь, - фыркнула Полина.
Дмитрий постучал пальцами по столу (совсем как Ла, замети Владимир Михайлович) и решил:
- Мы должны как-то предупредить власти. Может быть, они смогут остановить эту тварь.
Писатель покачал головой.
- Я уже думал об этом. Первое, что они сделают - это заберут Полину. Ты представляешь, что ее ждет? Она уже больше никогда не выйдет из какой-нибудь спецлаборатории. Да и нас ведь придется заставить замолчать, так?
Поля побледнела.
- Можно хотя бы позвонить, сказать, что убийца скорее всего прячется в заброшенном доме...
- Там уже наверняка стоят солдаты. Эту... Вилчун не остановить их пулями.
- Даже если изрешетить ее из нескольких автоматов?
- А она будет стоять в это время как в тире? Поля, сколько сантиметровые стальные обручи удерживали тебя тогда в больнице?
- Точно не помню. Сантиметра два в толщину, может быть, больше.
- Дима, да пули просто отскочат от старой волчицы. Нам нужен этот чертов талисман...
МЫ ЧТО-ТО ЗАБЫЛИ.
Мысль пришла Дмитрию в голову внезапно. Встряхнувшись, он резко прервал свой разговор с писателем и уставился в одну точку, пытаясь сосредоточиться на своих ощущениях.
МЫ ЗАБЫЛИ ЧТО-ТО ВАЖНОЕ. ЧТО?
ДУМАЙ, ДУМАЙ.
Дмитрий посмотрел сначала на Полину, но мысль тут же начала ускользать, прятаться в водовороте подсознательных течений. Торопливо переведя взгляд на Владимира, он понял, что это ЧТО-ТО связано именно с ним.
ЧТО ЖЕ? ЧТО?
- Владимир! - прошептал мужчина, потрясенный. Его осенило. - Вы же написали про это книгу!
- Да, ну и что? - невозмутимо ответил тот.
- Как что! Значит, вы должны знать, у кого талисман!
- Дима, вы ошибаетесь. Это же просто книжка. То, что в чем-то она совпала с реальностью, еще ни о чем не говорит.
- О-о! - Поля поняла, что хотел сказать ее любовник. - Конечно же, как мы об этом забыли! Скажите, ведь в вашем романе герои находят талисман?
- Да, - сдался Владимир. - Как и полагается по законам жанра, в самый последний момент.
- Боже мой, и у кого он оказался?
- Дима, я, конечно же, скажу вам, только сначала ответьте мне на один вопрос - вы в детстве собирали значки?
- Да, собирал. Корабли и города, а что?
- Что ж, будем надеяться, что совпадет и остальное. В моей книге талисман находится у мальчика, вынесенного волчицей из воды. Он подбирает его на берегу и вешает среди своих значков, в самый центр, а потом забывает о нем. Если вы думаете, что мой роман может чем-то помочь... тогда талисман должен быть у вас, Дима.
Новость потрясла их, как удар грома. Полина и Дмитрий замерли, глядя друг на друга. Это было слишком неправдоподобным, было похоже на действие, случающееся только в книгах, а не в реальной жизни.
- Значки были прикреплены у меня на листе поролона, который висел на стене в моей комнате, - медленно произнес Дмитрий. - Но я не помню, чтобы когда-нибудь вешал туда что-то, что не было бы значком.
- Конечно, это не выглядело как значок. Подумайте, в самом центре, как украшение, - попытался навести его на мысль Владимир.
Заколебавшись, Дмитрий погрузился в себя, пытаясь представить себе свою коллекцию 20-тилетней давности.
- Нет, не помню. Вроде бы ничего такого у меня не было. Но точно сказать не могу.
- Так и должно быть. Вырастая, мы многое забываем. Особенно о вещах, которые слишком долго были у нас на виду.
- Если бы это было так, - вмешалась Полина, - кто-нибудь обратил бы внимание на эту штуковину. Ведь она была из золота.
- Поля, да что ты. Кто из взрослых смотрит на мальчишечьи коллекции значков. Да и кому придет в голову, что такая большая штука может быть золотой и висит себе вот так запросто среди копеечных значков про корабли и города.
- Мить, - умоляюще посмотрела на него девушка, - только не говори мне, что ты потерял или подарил кому-нибудь свою коллекцию. Она ведь здесь, правда?
Она обернулась к писателю, но тот неопределенно пожал плечами.
- Кажется, лежит где-то на антресолях в старых вещах, - успокоил её Дмитрий.
- Давай же посмотрим побыстрее! - запрыгала она.
Раздвинув стремянку, пылившуюся в глубине кладовки, Дмитрий поднялся на антресоли. Копившиеся много лет еще со времен его детства, здесь лежали груды каких-то неопределенных узлов, мешочков, старых чемоданов с металлическими застежками, связки газет, пожелтевших от времени, прохудившаяся эмалированная посуда, набитая мелким хламом, миллион, а может быть, и больше стеклянных баночек разного калибра, и бог весть знает что еще. Обозревая это угрюмое скопление устаревшей домашней утвари, Дмитрий просто не знал, за что взяться. Отставив в сторону несколько трехлитровых банок, он потянул за ручку одного чемодана, выволакивая его на свет божий.
- Ну же, ну! - подгоняла его снизу Полина. Владимир принял у верхолаза чемодан, и девушка как коршун налетела на него и защелкала застежками.
Значки они нашли в узле с подростковыми теплыми вещами Дмитрия - свитерами и вязаными безрукавками. Тонкий желтый лист поролона, свернутый в трубочку, истрепавшийся и ставший мягким по краям. От него исходил тонкий, очень слабый запах чистой детской комнаты, прибираемой с неистощимой тщательностью заботливой женской рукой. Все значки - несколько наборов, "Города России", "Города Золотого кольца", "Парусники" - и некомплектные, были в целости и сохранности, даже не побледнели. Остегнув один из них, Полина подбросила его на ладони. Никакого талисмана на поролоне не было.
- Так и должно было быть, - горестно произнесла она. - Это было бы слишком просто - найти его здесь.
- Мы должны проверить все. Может быть, я положил талисман куда-нибудь в другое место. Я буду спускать вам сверху узлы, а вы разбирайте их.
Не успел он кинуть вниз последнюю сумку, как внезапно какая-то тень закрыла окно в комнате, и послышался звон стекла, задетого снаружи чем-то гибким, но выдержавшего удар. Вздрогнув от неожиданности, они с писателем посмотрели в окно.
- Это же... вишневое дерево, - произнес старик.
Это было действительно вишневое дерево, смотревшее в окно тысячью глянцевых листочков. Никто не стал выглядывать в окно на улицу - слишком страшным должно было быть зрелище высокой пятиэтажки, облепленной до самой крыши наступающими Заброшенными Садами.
- Ищите скорее, - крикнул Дмитрий, сбрасывая вниз толстую сумку со старым хламом.
Тут по всей комнате разнесся тонкий, призрачный аромат растертого между пальцев листочка черной смородины. Зеленые шарики вишневой завязи кружили в окне, как рой опасных насекомых, стремящихся проникнуть в квартиру. По стенам замелькали зеленые тени, слагающиеся постепенно в длинные плети мутировавшего крыжовника. Внезапно Дмитрий почувствовал, что полка антресолей уходит у него из-под рук куда-то вверх. Он поднялся еще на несколько ступенек по лестнице и вдруг понял, что у стремянки не могло быть ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТУПЕНЕК - он стоял уже на ее площадке.
И вот он карабкается куда-то вверх по длинной, уходящей в неизвестное деревянной лестнице. Снизу ревел водоворот воды, и брызги, падающие на ступеньку, делали ее скользкой и опасной. То и дело Дмитрий подскальзывался, торопясь уйти повыше, потому что знал, что ВОДА ПОДНИМАЕТСЯ. Его настигало то, чего он боялся больше всего на свете. Рука мужчины коснулась того, что только что было стеной квартиры и погрузилась в глинистую, неверную зыбь.
Разум отказывался понимать происходящее. "Я же у себя дома, я ненавижу воду и не плавал уже много лет, у меня нет деревянных лестниц и глиняных стен." Тело цепенело от страха, руки и ноги будто налились этой проклятой водой и отказывались сгибаться. "Владимир! Полина!" Он посмотрел вниз, и тут хлынуло сверху. Дмитрий вздрогнул, как от удара. Перекладина лестницы как-то странно чмокнула у него в руке. Он понял, что падает, падает медленно, поэтапно: вот рука с зажатой в пальцах деревяшкой поднялась вверх; дернулась вперед и промахнулась другая; пытаясь сохранить равновесие, напряглись мышцы спины; ноги неожиданно почувствовали слабость и обмякли. Он падал, и сердце будто остановилось, глаза заливала вода - серая и холодная.
Она приняла его жестким хлопком по спине и, радуясь, понесла прочь от лестницы, поспешила обволочь собой, заполнить все поры его тела, затекая в уши, нос и рот. Дмитрий попытался крикнуть, но вода собрала воздух в пузырьки и отправила их наверх вместе с миллиардами маленьких пузырьков, выжатых из его одежды. Боясь захлебнуться, человек плотно сжал рот и попытался достать ногами дно. Он коснулся его кончиками пальцев, мягкого, илистого дна, которое не давало никакой опоры. Бешено забив руками и ногами, извиваясь всем телом от пароксизмов кашля, выворачивающего его легкие, Дмитрий выплыл наверх.
Поток нес его, рыча от восторга, продирая сквозь палки и коряги. Подносил к берегу и к веткам ивы, давая надежду, и тут же отнимал ее, отрывая от земли и вертя в бурном течении. Вода немного давала прокашляться и продышаться, и снова кидала в глубину. "Ты слишком легко от меня ушел тогда"...
Владимир Михайлович с удивлением увидел, как в сгущающейся темноте Дмитрий полез куда-то выше на антресоль. Через несколько мгновений его ноги исчезли в темноте. Писатель снял затемненные очки, но света не прибавилось, а стало еще темнее. "Листва полностью закрыла окно", - догадался он и позвал своих сподвижников, но никто не откликался. Шаря руками и чертыхаясь, он дотронулся до стены и пошел вдоль нее, ища выключатель. Задев что-то ногой, он услышал шорох и тихий скрип. Скрип-скрип, скрип-скрип. Наклонившись, он больно ударился о что-то твердое, и скрип усилился, став чаще. Ощупав рукой предмет, стоявший перед ним, Владимир понял, что это голова деревянной лошадки. " А еще левее должна быть коробка с игрушками, они стоят перед кроваткой, и лошадка, и коробка", - подумалось ему.
- Того, кто не успеет залезть в кровать и укрыться одеялом, съест Ам-ам-ка, - раздался твердый и серьезный, до жути знакомый голос из-за двери. Из коридора донеслись затихающие шаги, хлопнула входная дверь, и наступила полная тишина. Владимир сглотнул - во рту все пересохло. Что-то держало его за правую брючину. Боясь шевельнуться, он разглядел контуры кровати, занавески на окне, шкафчик. Это была его детская комната, с Ам-ам-кой, который жил под кроватью. И если маленький Вова высунет из-под одеяла хотя бы палец или нос, подкроватный монстр неприменно отгрызет неприкрытую часть. Единственная защита от него - одеяло, старый и верный друг.
Старик напряг слух и услышал, как возится и собирается вылезти его чудовище. Что-то в нем сломалось, и писатель со всего маху прыгнул через спинку в кровать и моментально укрылся одеялом с головой. Если бы только его родители знали, сколько их ребенок мучился, потея и задыхаясь, от их казалось бы забавной страшилки... Дитя тихо лежит в кровати, вроде бы спит, чего еще надо.
Ам-ам-ка никогда не показывался, и Володя не знал, как тот выглядит. Но он готов был поклястся, что тысячу раз слышал его.
Кстати, привычка спать полностью укрытым так и осталась, менялась только толщина одеяла. Ла тоже чуть ли не целиком залезала под шерстяной плед. Может быть, именно поэтому он на ней и женился.
Только с Катей на полгода он забыл про Ам-ам-ку. Они засыпали, горячие и потные, в обьятиях друг друга, не нуждаясь ни в какой защите и ничего не боясь.


25.
- Эй! - Полина подняла голову от последнего узла со старьем. В комнате, на какой-то момент стало темнее, будто что-то пронеслось мимо, закрыв собою окно, и девушка заметила, что оба ее спутника куда-то исчезли. Откинув в сторону еще одну тряпку, она убедилась - амулета здесь не было.
- Дима! Владимир Михайлович!
Куда они могли запропаститься? Полина обошла всю квартиру, растерянно оглядываясь по сторонам. Никого и ничего. Она посмотрела даже под кроватью, раздвинула дверки шкафа (предположительно, чтобы затеять прятки в этот момент, они оба должны были внезапно сойти с ума, но ведь бывает же...). Не обнаружив никого, девушка вернулась в коридор. Ее пробивал нервный озноб. Мухтар тоже куда-то исчез. Поднявшись по стремянке, Полина заглянула на антресоли, на пыльных полках еще оставались следы Диминых рук, но его самого не было. Может, она зря так паникует. Они просто вышли покурить на лестничную площадку.
Выйдя из квартиры, она оглянулась - ни единой души. Не в силах совладать с забившимся в панике сознанием, девушка уставилась на красный огонек лифта, говоривший о том, что кабина занята. С утробным гудением лифт остановился на ее этаже, смачно хлюпнули дверки, и пустая кабинка открылась перед ней.
Захлопнув за собой дверь квартиры, Полина задумалась. Она знала, что нигде не найдет своих друзей; единственное, что сейчас она может сделать для них, это найти касмак. Талисман остановит все это. Подняв голову, Полина посмотрела на ожидающую ее кабинку. Она не боялась Лифтера или кого-нибудь еще из монстров писателя. Сама мысль о том, ЧЕМ может стать она сама в случае опасности, вселяла в нее даже какую-то лихость. Единственное, чего она не хотела - это застрять между этажами. Сейчас она не могла задерживаться.
Сбежав по лестнице вниз, Полина быстро дошла до троллейбусной остановки. На "1" троллейбусе ей было ехать всего пару остановок. На "Газопроводе" она сошла и, миновав огороженную бетонными стенами стройку, подошла к П-образному длинному кирпичному дому, во дворе которого капитан встретил того самого мужчину, фамилию которого он запомнил как Брошников. Алексеич указал им на угловой подъезд, тот, к которому вела диагональная дорожка через весь двор. На ее счастье, у подъезда она заметила несколько старушечьих фигурок на скамейке. Этот бесконечно длинный день уже клонился к вечеру. Видно было, что скоро начнет смеркаться. Полина подошла к разговаривавшим на скамейке пенсионеркам.
- Здравствуйте! - поздоровалась она как можно более приветливо. - Вы не знаете, в какой квартире живут Брошниковы?
- Брошниковы? - переглянулись старушки. - Да у нас вроде таких нет. (Сердце Полины замерло). - Вы, наверное, имеете в виду Бронниковых?
- Да, да, точно, Бронниковых, я не так сказала.
- Так они на шестом этаже, квартира сразу прямо.
Дверь ей открыла невысокая, худощавая девушка лет 18-ти, в очках, с умным выражением черных глаз.
- Да, это был наш дедушка, - ответила она на вопрос Полины.
- Скажите, он дома? Мне очень надо с ним поговорить! - лихорадочно произнесла Поля, пытаясь через плечо девушки заглянуть внутрь квартиры.
- Пожалуйста, проходите, - мягко произнесла хозяйка квартиры, отступая в глубь коридора. В комнате она остановилась, словно не спеша провожать Полину к почтенному старцу.
- Видите ли, - сказала она, снимая очки и вертя их в руках, - дедушка умер. Уже семь лет назад.
- Как умер? - не веря свом ушам, переспросила Полина, прислоняясь к входной двери.
- От рака. У него был рак печени. Слишком поздно поставили диагноз. Честно говоря, я не очень хорошо все помню, мне было десять лет.
- Что же мне делать? - прошептала Поля, в бессилии закрывая лицо руками.
- Может быть, я чем-нибудь смогу вам помочь? - спросила девушка, вновь одевая очки. Черные кудрявые волосы лежали у нее по плечам, делая ее похожей на королевского пуделя.
- Вы не представляете себе, как мне надо было поговорить с вашим дедушкой! Он когда-нибудь рассказывал вам про то, как в 68 году спасся с затонувшего трамвайчика?
- Два или три раза... Он не любил это вспоминать. Дедушка говорил, что тогда выплыл только потому, что стоял на палубе. Он никогда больше не ездил за Волгу...
- Он никогда не говорил про женщину, которая стояла рядом с ним около бортика?
- Вроде бы нет, - пожала плечами девушка. - Не помню.
- Господи, а про большую золотую вещицу он тоже ничего не вспоминал? Эта женщина на палубе, рядом с которой стоял ваш дед, это была моя... мама. Она потеряла тогда очень важную золотую драгоценность, именную реликвию. Вы ничего не помните?
- Нет, про это он ничего не говорил.
- Ну конечно, - покачала головой Полина, с ненавистью глядя на кудрявую девушку - даже если это он тогда взял талисман, вы ни за что не сказали бы мне этого. Да ваш дед давно продал ее какому-нибудь стоматологу.
- Я вижу, что вам очень плохо, - серьезно сказала девушка все тем же спокойным мягким тоном, - но вы ошибаетесь. Можете верить или нет, но наш дедушка был исключительно честным человеком. Он работал бухгалтером в министерстве сельского хозяйства, инспектировал колхозы. И во время своих поездок он никогда не брал взяток. Даже овощами. Все что нужно было для дома, он покупал. Он ни за что не мог бы взять чужого.
- Это конец, - словно не слыша ее, сказала Полина. - Больше мы не знаем никого, кто тогда спасся.
- А вы что, у кого-то уже были?
- Да. У двух человек. Один из них, капитан трамвайчика, сказал, что видел, как ваш дед разговаривал с моей матерью.
- Подождите, вы что, ездили к нему в психбольницу?
- Куда? - оторопела следопытка.
- Дедушка однажды говорил, что капитан трамвайчика лечится в городской дурке. Ему сказал это... кто-то из знакомых. Но это было давно... Просто удивительно, что я вспомнила это сейчас.
- Капитан? Да нет, вы ошиблись. Он сидел в тюрьме... потом вышел на пенсию.
- Тогда, может быть, это был его помощник? Тот, кто тогда стоял за штурвалом...
- Да, это был рулевой моторист.
- Тогда это он несколько лет назад лежал в городской психлечебнице. Там вам должны подсказать, где его найти.
Глаза Полины решительно сверкнули.
- Я так и сделаю. Не думайте только, что я какая-то охотница за пропавшими сокровищами.
- Сегодня вы уже не успеете в больницу, - взглянула на наручные часики девушка. - Уже скоро девять вечера, там уже наверняка закрыто... Вы ведь не первая, кто спрашивал про этого сумасшедшего помощника.
- Он и до вас дошел?
- Года три назад приходил еще один человек, пожилой мужчина. Он разговаривал с моими родителями, но я все слышала. Родители сказали ему про психбольницу, а потом я и сама вспомнила, что дедушка действительно говорил про что-то такое.
Не отвечая на вопросительный взгляд девушки, Полина неопределенно повела плечами. Простившись, она вышла на улицу. Ей надо было вернуться в квартиру Дмитрия - может быть, они с писателем уже вернулись. Ее страшила наступающая ночь; больше всего она боялась остаться без присмотра своего Хуралче.
В это самое мгновение Мухтар сжимался в комочек в углу большой собачьей клетки. До того, как его взяли охранять больницу, он уже жил в такой - в служебном питомнике для охранных и розыскных собак. Честно говоря, ребятам из частной фирмы его отдали потому, что для ищейки он был малость туповат. Клетка, в которой он сидел сейчас, ничем не отличалась от той; может быть, это был даже тот самый бокс, но Мухтар, съежившись, сидел возле самой стены. О том, чтобы залезть в будку, он боялся даже подумать. Ему было страшно. Во-первых, он не понимал, как здесь очутился. Новые хозяева оживленно скидывали откуда-то сверху тряпки, пахнущие сыростью и старой женщиной, он сидел на полу возле входной двери, наклоняя голову то на одну, то на другую сторону, чтобы лучше видеть происходящее. Внезапно в комнате стало темно; Мухтар вскочил и с рычанием бросился к окну, но вместо этого тело его наткнулось на решетчатую изгородь клетки. Заметавшись, собака поняла, что она каким-то образом вернулась в свой питомник.
Но это был странный питомник. С обеих сторон его клетки, где должны были оживленно припасть к дощатым перегородкам черные носы, вынюхивая, что это за новый сосед у них появился, слышались непонятные звуки. Да, в боковых помещениях точно помещались какие-то животные, но это были не собаки. Мухтар слышал хлюпанье, тревожную возню и полу-шептание, полу-всхлипы. Вопреки желанию его чуткий нос улавливал смесь странных запахов, сочащихся через деревянные стенки - запах длинной вонючей шерсти, склизких лап, огромных, выпученных глаз под немигающими дряблыми веками. Тут овчарка подумала про то, что эти деревянные стенки не такие уж и толстые. Когда он жил в питомнике, даже обыкновенным собакам иногда ночью удавалось разломать их.
Вдалеке послышались шаги человека, идущего по деревянному настилу. Хлопали двери по-очереди раскрываемых боксов, и звучал глухой перезвон алюминиевых кастрюлек, вставляемых в подставки. "Час кормежки", - догадался Мухтар, с ужасом слушая, как медленно, но верно неведомый служитель питомника добирается до его клетки. Вот захлопнулась дверка, где-то совсем рядом. Вот человек остановился возле бокса слева. Грохнул отодвигаемый засов, и животное, запертое рядом с Мухтаром, засопело и двинулось с места. Ударилось об пол что-то, похожее на гигантский хвост. Мисочка с кормом опустилась на свое место и послышалось утробное чавканье заглатываемых кусков. "Не спеши, малыш, " - услышал пес шипящий мужской голос, и животное на минуту затихло, екнув чем-то внутри себя, а потом вновь начало жрать.
Мухтар низко опустил голову. Перед его глазами возникла пара грязных резиновых сапог, облепленных грязно-коричневыми сгустками зловонной грязи. С изумлением он понял, что угрожающе рычит. "Ну что, дружочек, - прошептал ему пытающийся звучать дружелюбно голос, - сейчас ты поешь. По-о-о-еш-ш-шь"... он тянул слова, открывая клетку. Дурной запах чего-то запретного, включающего все стоп-сигналы в мозгу овчарки стал таким сильным, что Мухтар, не поднимая головы, попятился в глубь клетки. О том, чтобы кинуться на неведомого служителя, он и подумать не мог. Странный запах парализовал всю его волю. Взяв с тележки алюминиевую кастрюльку, человек поместил ее в обод кормушки. Не переставая рычать, Мухтар с ненавистью увидел его грубые жилистые руки с обломанными грязными ногтями.
"Кушай, дружочек", - пропел ему голос, и тележка покатилась дальше. Тошнота комом подступила к горлу Мухтара. Несколько раз, дернув мышцами живота, он выблевал на пол клетки дымящуюся полупереваренную массу своего завтрака. Кажется, он уже догадался, что лежит в миске. Он не хотел туда смотреть, но клетка была слишком мала, и как бы он не отводил взгляд, краем глаза пес все равно край нечищеной алюминиевой посуды, слегка помятой от долгого употребления. Куски мяса, возвышающиеся над миской полной горкой... Куски кровавого, сочащегося мяса, небрежно нарубленного крупными, аппетитными кусками. Аппетитными в том случае, если бы Мухтар был людоедом.
Слева и справа раздавалось чавканье быстро опустошаемой посуды. Пожрав все, животные долго и тщательно вылизывали свои миски, и Мухтар слышал, как стекает с их брылей длинные нити слюны, слизываемой шершавыми языками вместе с последними кровавыми каплями. Дурной запах кружил Мухтару голову, наполняя ее дурманным угаром. Он видел человеческий глаз, смотрящий на него из кастрюльки с раздробленной кости черепа; тонкие волоски, покрывающие человеческую кожу, там, где она не была содрана; длинные нити человеческих жил и мышц с кусочками разбитых костей на них, оставляемых обычно тупым топором. Мухтар знал, что хозяин питомника будет очень, очень недоволен, если он не съест свою порцию. Заскулив, овчарка подошла к двери, возле которой стояла миска, и толкнула дверь. Плотная металлическая сетка слегка задрожала. Зацепившись за нее передними лапами, собака начала рвать сплетенную проволоку, стараясь преодолеть ужас от соседства с ужасной миской. Несколько раз пес кидался на дверь, стремясь выбить ее своим телом, но она отшвыривала его прямо на кормушку, и изогнувшись чуть ли не в воздухе, овчарка падала рядом с расчлененными кусками человеческого тела. С каждым броском его силы слабели, но Мухтар знал, что он должен выбраться отсюда. До следующего кормления.


26.
Сильное течение несло Дмитрия по дну оврага. Несколько раз ему почти было удалось влезть на стенку оврага, но каждый раз, словно боясь потерять свою жертву, поток мощным толчком скидывал его вниз и нес дальше. Он уже давно не чувствовал под ногами дна. Эта борьба с течением (скорее не борьба, а жалкая попытка спастись) продолжалась, как казалось Дмитрию, уже несколько часов. Он не помнил, чтобы в городе был хоть один овраг такой протяженности. Так или иначе, но он знал, что любой такой весенний ручеек заканчивается в Волге. Дмитрий не хотел паниковать, но страх перед водой, въевшийся в него в тот самый роковой день, когда он потерял родителей, был слишком силен. Вынырнув из илистой мути в очередной раз, он увидел, как где-то высоко вверху мелькнули синие частные домики, и закричал, но вода быстро понесла его дальше.
Снизу что-то мягкое, обволакивающее дотронулось до его ноги, и Дмитрий медленно пошел вниз, захлебываясь и бесполезно молотя по воде руками. Лихорадочно дергая ногой, он вытащил ногу из застрявшего в иле ботинка и с трудом выплыл на поверхность. Глотая воздух, он заметил, что вокруг стало немного прохладнее и краски приобрели такую насыщенность, какая бывает вокруг только перед наступлением сумерек. Биение воды о его тело усилилось, и он понял, что поток сужается, в то время как стены оврага расходятся, делаясь пологими и постепенно сходя на нет. Весь ревущий поток, бурля, заходил в жерло огромной трубы, другой конец которой, как понял Дмитрий, заканчивался в реке. Нечего было и думать, чтобы выбраться отсюда. С отчаянием человек смотрел на проносящуюся мимо, такую близкую землю. Бросая его из стороны в сторону, как щепку, вода торжествующе внесла его в трубу.
Пальцы Дмитрия ухватились за ее ржавый край, покрытый зеленоватой тиной. Попытавшись подтянуться, он увидел, что зря теряет драгоценный воздух и разжал руки. Теперь его жизнь зависела от длины водопроводной трубы.
Без света, без воздуха, увлекаемый куда-то грязной холодной водой, он потерял счет времени. Несколько раз взметнувшееся вверх течение ударяло его головой о неровную внутреннюю поверхность трубы. Скользя по ней руками, он поднялся на самый верх, но воздуха здесь не было - вода заполняла весь просвет без остатка. Вся его жизнь пронеслась перед ним в одно мгновение. Он вспомнил Полину, и желание жить захватило его с такой силой, что он едва не глотнул воды. Все закружилось у него в голове, и он понял, что это все.
Труба неожиданно кончилась, выплюнув Дмитрия где-то глубоко под водой. Утопленник отчаянно рванулся вверх, к воздуху и свету. В какой-то момент, находясь под водой, ему показалось, что он видит вдали очертания склоненной колокольни, но в следующее же мгновение здание скрылось в толще воды, и, отплевываясь, Дмитрий выплыл на поверхность.
Течение Волги несло его вниз. Отдавшись ему на некоторое время, Дмитрий полежал на спине, набираясь сил и глядя в быстро темнеющее небо. Минуты через три он перевернулся и поплыл к правому берегу, моля бога, чтобы не попасть под винт какого-нибудь судна. Он всегда думал, что больше уже никогда не сможет плавать. Но жизнь оказалась сильнее предрассудков. Оказалось, что он действительно очень сильно боится воды, но не до такой степени, чтобы дать себе умереть.
Выплыв на берег, он отполз немного от воды и без сил рухнул возле перевернутой лодки, теряя сознание от усталости.
Где-то в черном небе прогрохотал далекий гром. По всему берегу от реки пробежала волна холодного свежего воздуха, мигом согнавшая марево нагретого песка и предупреждая всех, что близится гроза. В небе опять загремели раскаты, но Дмитрий не мог даже пошевелиться. Первые тяжелые капли упали на его посеревшее лицо и тут же высохли, уносимые последним теплом, выходившим из песка. Перевернувшись на живот, человек застонал, с трудом выдернув из-под себя руку...
Дождь застал Полину возле самого подъезда. Сквозь пелену хлынувшей воды она увидела фары "Шевроле", подъезжавшего к дому. Остановившись, она с надеждой посмотрела на машину. Хлопнула дверца; приземистая фигура, согнувшаяся под накинутым на голову пиджаком, торопливо побежала к козырьку.
- Где... Митя? - Полина увидела, что за рулем был писатель. - Куда вы оба запропастились?
Смахивая с лица капли воды, Владимир Михайлович спросил ее:
- Он еще не вернулся?
- Где вы были?
- Я потерял сознание. Очнулся у себя дома, точнее, в родительской квартире.
- С вами ничего не случилось?
- Нет... все в порядке... Я сразу же поехал сюда. Никого не было. Я взял машину и искал вас по городу.
Полина видела, что Владимир Михайлович о чем-то умалчивает, но допытываться не стала. Седые пряди в его волосах...
- Нам нужен Дмитрий. Вы понимаете? Скоро ночь. Без него я пропаду.
- Поля... а где были вы?
- Я ездила к тому мужчине, Бронникову, который тоже был на трамвайчике.
- Вы его нашли?
- В каком-то смысле да.
- ?
- Он умер. Несколько лет назад. Теперь мы никогда не узнаем, брал ли он талисман. Его внучка сказала, где можно найти помощника капитана, ну того, рулевого моториста. Он лечился в Чебоксарской психбольнице. Поезжайте туда, может быть, вы что-нибудь узнаете.
Лицо Владимира Михайловича дрогнуло. Сжав голову руками, он рухнул на колени прямо перед входом в подъезд.
- Я так и знал, что мне придется ехать туда. Я чувствовал это. Судьба все равно заставит меня увидеть ее еще один раз.
- Пожалуйста. Вы должны это сделать. Поезжайте туда прямо сейчас. У нас больше нет времени...
Сильная молния на мгновение осветила их страшные, искаженные лица.
- Где я могу найти Митю? Скажите мне, где вы были?
Писатель покачал головой.
- Я был там, где было самое страшное. Мой персональный ад. Димы со мной не было. Он сейчас тоже сражается где-нибудь со своим самым сильным страхом. Чего он боялся больше всего?
- Вода... больше всего он боялся утонуть, - вспомнила девушка. - Точно, он говорил, что много лет он и близко не подходил к реке.
- Тогда ищите его на берегу. Давайте договоримся. Мы встретимся где-нибудь на набережной. Я подъеду туда за вами... сразу после больницы.
- Сейчас я поднимусь наверх и потом поеду на реку.
- Я подвезу вас.
- Вы потеряете время.
- Поля... я подвезу вас хотя бы до центра...
- Да, там по Арбату я спущусь вниз.
Через пять минут Поля вернулась, бледная и сосредоточенная. Садясь рядом с писателем на переднее сиденье, она заметила, что вся одежда на нем мокрая.
- Вы уже успели попасть под дождь? - спросила она.
- Да нет, - криво усмехнулся он. - Это я так вспотел. Целый час просидел под одеялом.
Поля и в этот раз промолчала. Взвизгнув резиной, машина сорвалась с места и через дождь полетела по дороге. Выехав на Тракторостроителей, они едва не перевернулись; не сбрасывая скорость, писатель крепче сжал руль и еще надавил на педаль газа. Серебряной пулей "Шевроле" полетел вперед, не останавливаясь на светофорах. Скорость была настолько большой, что немногочисленные авто, попадавшиеся им по пути, казались Полине неподвижно припаркованными у обочины.
- Мы разобьемся, - спокойно сказала она.
- Так будет лучше для всех, - сказал водитель литерного, глядя на дорогу перед собой.
- Не для меня! - крикнула девушка.
- Простите, - прошептал писатель, немного сбавляя скорость. - Просто это слишком тяжело для меня - ехать туда... Всю дорогу, пока летел в Россию, думал, что первым делом найду ее. А теперь... не могу...
- Вы... вы просто дурак. Пока жива эта женщина, вы еще можете любить ее. Вам надо было приехать гораздо раньше.
- Мне вообще не надо было уезжать. А теперь... слишком поздно.
- Что мне делать, если я не найду Митю?
- Полина, успокойтесь! Вы уже не можете себя контролировать!
Сердце ее забилось от ярости, как перегревшийся поршень. Этот мерзкий писателишка уже давно напрашивался на хорошую взбучку. Сжав сиденье рукой, Поля почувствовала, что ее когти рвут велюровую обшивку салона.
- Ночь уже совсем близко, - пытаясь успокоиться, сказала она. Слабый разряд молнии вспыхнул в машине. но теперь уже не с небес, а от ее глаз.
Посмотрев на нее, писатель молча кивнул головой.


27.
Маленький черный муравьишка карабкался по шерстяному лесу сквозь порывы ветра, дующие туда-сюда через два огромных отверстия. Он залез повыше, туда, где волосы росли реже, и его втянуло внутрь воздушной струей.
Оглушительный чих поднял в воздух пыль с земли и потряс ближайшие кусты. Старая Вилчун зажала передними лапами морду и чихнула еще несколько раз. Бедного муравья вместе с соплями размазало по траве.
Недовольно поморщившись, волчица встала на задние лапы и потянулась, царапая когтями землю. Все ее огромное тело напряглось, и под грязной шерстью мускулы совершили свой дерганый танец. Она отошла немного в сторону, принюхалась к земле, потопталась и, присев на корточки, облегчилась.
Вернувшись в тень кустов, она опять прилегла. Издалека донеслись раскаты грома, и Тварь поняла, что скоро начнется дождь. С небес хлынуло даже раньше, чем подсказывало ей чутье. Деревья, под которыми она лежала, вскоре стали пропускать первые капли, и волчица, недовольно отряхиваясь, пошла глубже в заброшенные сады. Она знала, что должна подождать еще немного.
Голод уже давал о себе знать, но находясь почти в самом центре большого города, торопиться было некуда. Еда в живом виде, упакованная в разноцветные обертки, бегала по улицам, решала какие-то свои проблемы, потела, питалась, размножалась, ухаживала сама за собой, поддерживая свои питательные качества. Она была разная: поджарая, как сухие галеты с хрустящими корочками, и жирная, как свиные котлеты; покрупнее, как мясистые окорока, и маленькая, как фрикадельки; нежная, как бекон, и поострее, как копченая колбаса. Тварь не спешила. Найдя сухое место, она нежилась в холодной грозовой сырости и думала, чуть-чуть прикрыв глаза.
Она славно поиграла вчера в кошки-мышки, в страшные прятки, дала волю своему столько лет копившемуся раздражению, но легче стало ненамного. Кто сказал, что нельзя кушать человечков. Сами люди придумали это, сделали своей моралью - и никогда этого не соблюдали. Людишки жрут друг друга ежедневно и ежечасно, в переносном, конечно, смысле слова, но им самим от этого не легче. Тварь совершенно не задумывалась о морали. Но она убивала не только от голода, она ненавидела то, чем питалась. И это у нее было от человека.
Волчица опять прокрутила в голове вчерашние события, щурясь и поигрывая хвостом. Хорошо. Спустя какое-то время через сетчатый узор вишневых листьев она увидела, что в окнах многоэтажек начал зажигаться свет. В детский садик, недалеко от которого она лежала, забрались пацаны и во что-то весело и бурно играли. Это было неприятно, и Вилчун легкой тенью потрусила в сторону Кнутихи. Дойдя до стадиона Текстильщиков, она с интересом послушала вопли собаководов, выгуливающих своих питомцев, и обогнула его по улице Калинина. Свет улицы слишком сильно контрастировал с темнотой около высокого забора, и ее никто не заметил. Она скользила как тень, иногда даже становясь тенью, становясь вечерней прохладой, дождем, грохотанием грома. Мимо проползали мигающие фарами авто, они предупреждали друг друга о стоящих на перекрестке гаишниках.
Собаки почуяли приближение оборотня. Лай их внезапно смолк. Какая-то совершенно очумевшая от страха такса с визгом кинулась к черной тени с красными глазами. Вилчун просто наступила на нее и, сжав когти, поднесла месиво ко рту. Запах был неприятный. Собаку, наверное, очень давно не мыли. Не задерживаясь и даже не стряхнув с лап кровавые остатки, Тварь двинулась дальше.
На перекрестке трясли бабки. Разыгрывалась стандартная драма под названием: "Моя семья не может ждать, пока ты что-нибудь нарушишь". Лучшие друзья водителей за день успокоились, начальственные наезды поутихли, и им надо было снять стресс. Водитель ломался чисто от балды, но уже полез за деньгами. Вдруг его глаза как-то быстро остекленели, и поступательное движение руки в карман прекратилось.
- Что, деньги дома забыл?
Мужик молчал, только лицо его покрылось бисеринками пота и посерело. Глаза его неотрывно смотрели за спины гаишников. Тварь подошла к ним сзади и, спокойно наклонив голову, с чавканьем сжала голову одного из людей в форме. Из ее рта донесся приглушенный взвизг. Оборотень схватил поперек туловища другого человека и потащила его через дорогу, не обращая внимания свет фар и вопли прохожих. Водитель отступил в сторону, прижавшись к капоту своей тачки и провожая их немигающим взглядом. Рука его наконец-то нащупала кошелек.
Старуха, торговавшая на остановке семечками, побежала вместе со всеми. Она дотащилась уже до Патриса Лумумбы, когда сзади раздались запоздалые выстрелы и какое-то организованное движение.
Гаишник был еще жив, когда Вилчун положила его на молодую зеленую травку. Во время небрежной транспортировки, что-то хрустнуло у него в теле, и двигаться он не мог. Но понимал все. Тварь ходила вокруг и неотрывно смотрела в лицо жертве. Сильными рывками разорвав на нем одежду, она на мгновение прилегла рядом. Стоны переросли в страшные крики. Со стороны дороги раздались выстрелы, несколько пуль пронеслись мимо, срезая ветки, а одна с чмоканьем укусила Тварь чуть ниже левой лопатки. Существо заворчало и одним движением откусила у парня часть нижней челюсти с губами и кончиком носа. Послышались какие-то крики, и оборотень нехотя бросил жертву и побежал в тень.
- Дышит! - спустя пять минут молодой сержант опустился на колени возле пострадавшего. Только наклонившись пониже, он увидел причину странного бульканья, издаваемого бедолагой. Вся нижняя часть его черепа была съедена. Сержанта вырвало, и он еле успел наклонится в сторону.
Военные все прибывали. Пострадавшего вынесли на дорогу и увезли в больницу. Вилчун была слишком огромна, чтобы ее заметили. Растворившись в ночной темноте, она фантастическим образом уместилась на кирпичной стене, окружающей комбинат, в темном закоулке. Закрывая глаза, она становилась похожей на низко опустившуюся вниз грозовую тучу.
В закоулок забежало несколько солдат, лучи их фонариков обшарили каждый кирпич, но громадная черная тень, лежащая на заборе, не привлекла их внимание.
Скользнув за ними вниз, Тварь увидела, что несколько фигур под дождем обыскивают небольшую еловую рощицу возле подстанции пожарной службы. В следующую секунду никто из этих людей не понял, что произошло. Им показалось, что на них набросились колючие деревья; темные стволы вдруг оказались мощными лапами гигантского зверя, замеченного, когда он уже прыгнул. Тварь набросилась на них, безжалостно кроша кости и молниеносным рывком вспарывая животы. Один спецназовец в свете молнии увидел, как в черной массе, быстро лавирующей между деревьями, прорезались и посмотрели в его сторону алые горящие глаза с черными, погруженными глубоко в красное зрачками. Он вскинул автомат и выстрелил прямо в черную тьму между елями, по этим алым глазам, и тут Тварь прыгнула на него, оторвав солдату руки вместе с изрыгающим пули оружием и отбросила их в стороны, когтями разрывая его тело на две части. К еловому леску со всех сторон уже бежало подкрепление. Взвившись высоко над деревьями, туша приземлилась прямо на крышу ближайшего двухэтажного дома по Текстильщиков, проломив своим весом кровлю и проваливаясь в помещение первого этажа, откуда послышались истошные вопли раздавленных людей. Выпрыгнув из обломков, Вилчун скользнула вниз и быстро исчезла в темноте, не дав преследователям возможность определить даже направление своего стремительного бега. Кто-то стал утверждать, что она побежала в сторону порта, другие уверяли, что видели огромного зверя, опрометью несущегося в центр. Несколько темных машин, наполненных вооруженными людьми, понеслись во все концы города. В жутком месиве, устроенном хищником среди елей, было столько крови, разбрызганной по траве, стволам и даже веткам деревьев, что невозможно было определить, ранили ли монстра выпущенные в него пули.
Старая Волчица действительно побежала в сторону порта, но не через Комбинат, а через овраг, проходящий перед Домом Юстиции. Спустившись на его дно, она попила из ручья воды и рванула в сторону набережной...

28.
Высадив Полину возле чебоксарского Арбата, где она быстрее всего могла спуститься к Волге, Владимир Михайлович через десять минут уже сворачивал с Московского проспекта на Пирогова, где располагалась психиатрическая лечебница. Даже днем здесь бывало мало народу - рядом стояли три малоприятных заведения, тубдиспансер, кожвен и это, теперь же, поздним вечером, под проливным дождем, было вообще безлюдно. Проходя через незапертую калитку, он не знал, что скажет дежурному врачу. Сердце его ныло, и дважды он останавливался, боясь, что упадет. Дождь лил сплошной стеной.
- Эй, эй, откройте! - забарабанил он в железную дверь приемной. Никто не отзывался, и тогда он забил в нее ногой, слыша, как поднятый им гул разносится далеко по пустому коридору. В окне около двери зажегся свет, и сонный недовольный голос спросил его через стальной лист:
- Ну кто еще там?
- Откройте, быстрее откройте, мне надо срочно поговорить с врачом!
- Утром приходи, - раздраженно сказал голос, но свет в окошке не гас. Владимир Михайлович стал пинать дверь с удвоенной силой.
- Да откройте же, мне очень плохо, мне срочно нужен врач, - взмолился он и не соврал. Ему действительно было паршиво.
- Да? - задумался голос за дверью. - Тогда подождите немного.
Через некоторое время в двери залязгал отпираемый замок, и в открывшемся проеме на мокрого, измученного посетителя уставились седенькая ночная няня в белом халате, дежурившая у входа, и два здоровых санитара.
- Ты че, псих, ночью приперся, - спросил один из них, - до утра не мог подождать?
- Врача! Мне срочно надо врача! - закричал он, лихорадочно переводя взгляд с одного на другого.
- Ну не ори, будет тебе врач, - пожал плечами великан. - Давай заходи. Куда его, Марь Сергеевна?
- В приемной пусть подождет. Алевтина Степановна сейчас спустится, оформит его.
Сидя на кушетке в просторном голом помещении под надзором одного из санитаров, Владимир думал, как ему убедить врача пропустить его к пациенту. Мало того, что он явился ночью, в ужасном мокром костюме, так его еще приняли за психа, пришедшего ночью сдаваться - "а то за семью боюсь".
Слава богу, хватило ума взять из машины книгу. На суперобложке с внутренней стороны есть его фотография. Писатель знал по личному опыту, что иногда это оказывает на людей поистине магическое действие.
- Что тут у вас случилось? - в приемную вошла невысокая женщина с сильно осветленными короткими волосами, в туфлях на очень длинных каблуках.
- Ночной гость. Сам пришел, - ухмыльнулся санитар, вставая.
- Вас что-то беспокоит? Вы чего-то боитесь? - профессиональным голосом спросила женщина, садясь за свой стол и внимательно посмотрев на Владимира.
- Извините, пожалуйста, за беспокойство. Я не больной. Мне просто очень нужно было с вами поговорить, - как можно более положительным голосом произнес писатель.
- Очень долго ломился в дверь. Кричал, - пояснил ситуацию санитар.
- Да? - неопределенным голосом сказала врач. - И о чем же вы хотели поговорить в столь поздний час?
(О "Дебатах по еврейскому вопросу" Карла Маркса, о чем же еще", - не к месту захотелось съязвить Владимиру, но он сдержался. Здесь только скажи что-нибудь подобное, долго чикаться не станут).
- Извините меня еще раз, Алевтина Степановна. Я случайно услышал ваше имя, вы позволите?.. Меня зовут Владимир Михайлович Седов, я писатель, гражданин Финляндии.
- Да? - с еще большим интересом сказала она, делая незаметный жест долговязому стражнику.
- Вот мой паспорт, посмотрите, пожалуйста.
Достав из кармана свой финский паспорт, он протянул его врачу. Перелистывая гербовые страницы, женщина немного расслабилась. Владимир тщательно улыбнулся, чтобы она могла сравнить оригинал с фотографией.
- И посмотрите еще сюда. Это моя последняя книга. На внутренней странице есть фотография автора. Это я.
Она раскрыла книгу и в задумчивости перилистнула несколько страниц.
- И что же? - сказала она.
- Извините, я могу поговорить с вами наедине?
Кивнув санитару, женщина сделала приглашающий жест рукой.
- Пройдемте в мой кабинет...
На входной двери кабинета висела табличка "Главный врач". Опустившись в мягкое кресло, Владимир Михайлович сразу же приступил к делу:
- Вы слышали о трагедии, случившейся в городе?
- О бешеных собаках? Конечно.
- Среди врачей не ходит никаких слухов?
Алевтина Степановна заколебалась.
- Не понимаю, почему я должна обсуждать это с вами? - сухо сказала она.
- Какие-нибудь разговоры о том, что укусы были слишком глубокие даже для самой большой собаки? - допытывался он.
- Зачем вы пришли сюда? - она явно не хотела поддерживать разговор.
- Видите ли, я знаю, что один из ваших бывших больных связан с этими убийствами. Все что мне от вас надо - это его адрес.
- Почему бы вам не позвонить в милицию? - полюбопытствовала женщина.
- Да? И что я им скажу? Что один псих знает, кто мог это сделать? Как вы думаете, что мне там посоветуют?
- Догадываюсь.
- Пожалуйста, помогите мне.
- Если уж вы действительно писатель, то должны знать, что существует такая вещь, как врачебная этика.
- Сейчас речь идет о жизнях очень многих людей. Я всего лишь прошу помочь мне найти человека, который, возможно, кое-что знает обо всем этом. Десять или двенадцать лет назад он лечился в вашей клинике. У вас должны были сохраниться записи.
- Конечно, у нас есть архив. Наши больные никогда не снимаются с учета. Но все же я не могу вам помочь, - Алевтина Степановна встала, давая понять, что разговор окончен.
Вдруг сквозь шум дождя, хлеставшего в зарешеченое окно, до них донесся страшный - и такой близкий - вой чудовища.
- Слышите? - спросил писатель.
- Я позвоню в милицию.
- Да этот вой слышен во всем городе. Кто-нибудь уже давно позвонил. Но это не поможет. Милиция не остановит этого зверя.
- Вы отвлекаете меня от работы. В последние дни больные стали очень беспокойными. Они... - Алевтина Степановна снова села за стол и, взяв в руки молоточек, стала нервно постукивать им по суставам своих пальцев. Наклонив голову, она задумалась, как бы прислушиваясь к самой себе.
- Дайте мне адрес, и я уйду.
Также, глядя в стол, она чуть подалась вперед и, явно преодолевая что-то, тихо произнесла:
- У нас не хватает лекарств...
- Я дам вам денег - две-три тысячи долларов. Это вопрос жизни и смерти. Как я сразу не догадался. Это будет моим благотворительным взносом в дело милосердия.
Врач остановила его одним лаконичным жестом руки.
- Нет. Денег я не приму. Купите нам лекарства. Я напишу вам, какие и сколько. Если вы действительно знаменитый писатель, то сможете себе это позволить.
- Хорошо.
Она, даже не посмотрев, залезла в верхний ящик стола и достала несколько листов бумаги, соединенных скрепкой. Вычеркнула оттуда что-то и отдала Владимиру Михайловичу.
- Осталось после моего не совсем удачного похода в министерство. Здесь примерно на пять-шесть тысяч долларов. Надо хотя бы половину этого списка.
- Я все сделаю, - он сложил бумаги и положил в нагрудный карман.
- Кто вас интересует?
Владимир Михайлович кратко описал помощника капитана. Женщина сделала шаг в сторону картотеки и остановилась.
- Я и так могу сказать вам его адрес, без бумаг. Этот человек до сих пор находится здесь. Он неизлечим. У него крайняя степень аутизма. Мне очень жаль, что я ничем не смогла вам помочь. Честно говоря, гораздо больше мне жаль, что мы остались без лекарств.
- Извините, но я от своих слов не отказываюсь. И все-таки если он находится здесь, может, я смогу с ним поговорить.
Алевтина Степановна вздохнула, словно разговаривала с несмышленым ребенком.
- Повторяю, этот человек - аутик. Он полностью погружен в себя. Окружающий мир для него не существует. Я работаю здесь почти пятнадцать лет, но ни разу не слышала, чтобы он говорил. Он даже не смотрит ни на что. Лежит на кровати и дышит - вот все его занятия. Если посадить - сидит, если поставить - стоит, и так далее. Одна женщина читает ему книги, но никто не знает, слушает ли он их.
Писатель прошелся по помещению, рассеянно засунув руки в карманы брюк.
- Так, значит, и здесь мы ничего не узнали. Все ниточки оборвались. Алевтина Степановна, этот ваш больной был свидетелем одного очень важного события. И я должен узнать, что он тогда видел. Давайте все же попытаемся.
Врач пожала плечами.
- В моем присутствии пять минут. Если вы выжмете из него хоть слово, я без разговора уступлю вам свое место.
- Я сам понимаю, что это бессмысленно. Но я не могу уйти отсюда, пока не сделаю все возможное.
- Пойдемте со мной.
Он знал, что должен спросить еще про одного человека, про одну женщину, но не мог. Он боялся этой встречи и все же молил бога о том, чтобы взглянуть на нее хотя бы краешком глаза. Он шел по пустому коридору со множеством дверей и вдруг понял, что сегодня увидит ее, он услышал биение ее сердца совсем рядом, через несколько стен или этажей - и убеждал себя, что все это только кажется. Сегодняшний день был слишком длинным, слишком насыщенным событиями, чтобы случилось еще и это.
Но... Когда они перешли в отделение, где находились стационарные больные, Владимир издалека увидел фигурку женщины, моющей мраморный пол коридора. Она никуда не спешила - наверное, ей было удобнее работать поздно вечером. Швабра мягко опускалась в ведро; не выжимая, женщина выплескивала ее на пол, намачивая его медленными круговыми движениями, потом споласкивала тряпку еще раз и, выжав ее, сушила воду, одновременно собирая какую-то невидимую грязь. Полы были чистыми, но она мыла снова и снова.
- Катя, - задохнувшись, прошептал писатель. Он узнал ее сразу. Голос шорохом пронесся в пустоте. Вздрогнув, седовласая женщина остановилась и в растерянности отставила швабру, вглядываясь в приближающуюся пару.
- Ты... - только и сказала она, отступая назад на один шаг, а потом кинулась к нему. В следующую секунду он уже сжимал ее в объятиях, не веря, что все эти годы смог прожить без нее. Лицо, когда-то столь любимое, было все покрыто мелкой сетью морщинок. Это было лицо старухи, много лет назад привидевшееся ей в ночном кошмаре, и лишь глаза - темные, страстные, тонущие - остались теми же. Он смотрел в них, теряя все свои мысли, забывая, кто он, где он и зачем. В этот момент для него не существовало "я", не существовало даже понятия "мы" - было лишь одно единое целое, слившееся воедино. Это чувство длилось всего мгновение, а может быть, и меньше, и в этот момент Владимир понял, что двадцать лет назад он растоптал свое сердце.
Врач безмолвно стояла рядом, не задавая вопросов.
- Скажи, ты здесь работаешь или все еще лечишься?
- Я так ждала тебя! - смогла лишь ответить она.
- Я давно могла бы ее выписать, - сказала ему врач. - Но у нее никого нет. Она осталась работать у нас санитаркой.
- Значит, ты теперь здорова, - произнес он, проводя рукой по ее щеке и волосам.
- Она никогда не будет совсем здорова. Ее до сих пор преследуют кошмары.
- Но вы же сказали, что могли бы ее выписать...
- В конце концов, ее сумасшествие не мешает никому, кроме нее самой. Если бы вы знали, на каком счету у нас каждая койка сейчас.
- А родные? Катюша, а как же твои родители, сестра, ведь у тебя была сестра, кажется?
В ответ она лишь покачала головой, не спуская с него глаз.
- Она никому не нужна, - жестко отчеканила врач. - Но вы, кажется, спешили.
- Да, да, конечно, пойдемте. Катя, пойдем со мной.
Она вцепилась левой рукой в рукав его пиджака, словно боясь потеряться и, как слепая за поводырем, поплелась за ним, время от времени оглядываясь на ведро со шваброй.
- Ты который раз коридор моешь? - спросила санитарку врач.
- В шестой, - тихо, будто провинившись, ответила Катерина.
- Пока спать не уложишь, все работает...
Подойдя к палате, врач попросила санитара, сидевшего на вахте в конце коридора, открыть дверь.
Человек сидел на кровати, глядя в сторону окна, словно вслушиваясь в непрестанное биение дождевых потоков о тонкую стеклянную преграду. На его лице невозможно было прочесть ни единой мысли - казалось, что оно окаменело в страшной внутренней борьбе. Сквозь шум дождя они слышали, как где-то далеко в городе зазвучала сирена.
- Вы слышите? - спросил писатель, оборачиваясь к врачу.
- Я не глухая, - отозвалась она.
- Я читала ему книги, - неожиданно сзади сказала Катя.
- Значит, он понимал тебя?
- Конечно. Иначе зачем бы я читала вслух.
- А ты уверена? Как ты узнала, что он тебя понимает?
- По глазам. С ним можно разговаривать по глазам. Он любит Диккенса и Толстого. Ему нравится, когда книга очень длинная, с описаниями природы и людей.
- Ты могла бы сейчас поговорить с ним?
- Почему я? Ты тоже можешь, нужно только все время смотреть ему в глаза.
- Я попробую. Как его зовут?
- Сергей Иванович, - ответила врач.
Опустившись на колени у ног человека, писатель попытался заглянуть ему в глаза, но тот смотрел сквозь него в никуда. В его взгляде застыла вечность прожитых в душе лет.
- Здравствуйте, - неестественно громко начал Владимир Михайлович. - Мне необходимо поговорить с вами, Сергей Иванович.
Все тот же безучастный взгляд, не выражающий ничего, не подернувшийся даже рябью от уловленной звуковой волны.
- Расскажите мне про лето 68 года, когда по вашей вине затонул речной трамвайчик. Вы помните это?
Лед, застывший в глазах, словно дрогнул. Чуть дернулся мускул на щеке, и Владимир понял, что сразу попал в десятку.
- Когда он к вам поступил? - спросил он врача, не отрывая глаз с лица больного.
- Через месяц после трагедии. Я хорошо изучила его историю болезни, когда готовила материал для кандидатской.
- Он сразу был таким?
- Нет, сначала он говорил. Несколько раз пытался покончить с собой. Он винил только себя. И эта ноша оказалась слишком тяжела для него. Постепенно он полностью замкнулся.
- Сергей Иванович, - вновь обратился Владимир к сидящей перед ним живой статуе, - в тот день, вспомните, вы видели на палубе высокую черноволосую женщину? Рядом с ней стоял мужчина, они разговаривали. Вы должны были еще раз увидеть их на дебаркадере, среди спасенных.
Лед вновь закаменел, не пропуская наружу ничего, погребая все под холодной пеленой своего невозмутимого безмолвия.
- У женщины с собой был талисман, - продолжал Владимир. - Большая золотая вещь. Кто-то из стоявших на палубе выкрал у нее эту вещь. Никто из них не признается в этом. Скажите мне, кто это сделал? Вы были наверху, вы могли это видеть. Кто? Кто? - Голос его стал жестким и на глаза навернулись слезы. - Рядом на палубе кружился мальчишка. Из салона выползла старуха. Другая женщина, поссорившаяся с мужем, смотрела на волны. Мужчина, разговаривавший с хозяйкой талисмана. Кто из них взял эту золотую вещь..?
- Пожалуйста, - мягко попросила Катя, высвобождая свою посиневшую руку из тисков Владимира и наклоняясь к больному. - Скажи ему. Ты же знаешь, я не могу жить, потому что большой черный зверь преследует меня. Этот талисман сможет остановить его. - Писатель удивленно взглянул на женщину. - Если ты видел, куда она делась, скажи нам. Ради меня.
Губы мужчины чуть дрогнули, и тело немного расслабилось. Из горла донеслось какое-то скрежетание, всхлипы, словно в головном механизме заработали давно остановившиеся колесики.
- Что? Что ты сказал? - схватил его за плечи писатель. Больной явно пытался что-то сказать, но язык забыл, как составляются звуки.
- Ег... ...кра...ла ст...ха. Ст...ха рядом с маль...ком, - наконец прокаркал бывший помощник капитана и снова ушел в свой бездонный мир.
 Владимир замер, составляя слова и раздумывая, а потом его руки безвольно сползли с плеч собеседника.
- Не может быть! - врач, думая об открывшемся перед ней чуде, почти нависла над кроватью.
Владимир Михайлович поднялся с колен и отвернулся к окну.
- Тогда ей было больше 90 лет. Сейчас... сейчас этой старой воровке должно быть около 120. Она давно гниет в могиле.
- Вы узнали то, что вам нужно? - с тревогой спросила его врач.
- Да, но это наверное бесполезно. Мне надо срочно ехать, меня ждут.
- Володя... - Катерина с тоской протянула к нему руки. Он взял их в свои и сказал, обращаясь к врачу.
- Алевтина Степановна, присмотрите за ней день-другой, если я сейчас не поеду, лекарства в этом городе никому нужны не будут.
- Володя... - любимая прильнула к нему всем телом. Он поднял ее лицо, долгожданное лицо единственной женщины - она плакала, но слез не было.
(Господи! Да сколько ж можно предавать и мучать ее! Что, опять пытаешься облегчить себе жизнь?)
- Алевтина Степановна, вы можете выписать ее прямо сейчас?!
Она посмотрела на них, вздохнула еще раз и обреченным голосом великомученницы сказала:
- Где одно, там и другое. Собирайся, Катерина.
- А что мне собирать-то? Я уже готова.
Они пошли к выходу.
- Алевтина Степановна, оставьте книгу у себя, как подарок. Мне вы подарили гораздо больше. А насчет лекарств не беспокойтесь.


29.
Лежа на берегу под проливным дождем, Дмитрий совсем окоченел, когда Полина нашла его между опрокинутых лодок. В такую непогоду ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки, и некоторое время девушка металась по бетонному спуску к воде. Раза три она поскользнулась и упала, в кровь разбив себе руки и ноги. Спустя какое-то время она поняла, что чувствует запах Дмитрия. Поля понимала, о чем свидетельствует это внезапно обострившееся обоняние. Время неудержимо приближалось к полуночи. Скоро, очень скоро серебряные часы на башне пробьют двенадцать ударов, золоченые дощечки кареты расыпятся в прах, уйдут в землю драгоценные нити парчи и покатится вниз по лестнице хрустальная туфелька - и мимо стражников, мимо бронзовых завитушек ворот, мимо черного озера с заснувшими лебедями побежит прочь она, вздыбленный, страшный зверь, существо темнее самой ночи, существо беспощаднее боя курантов.
Вдыхая в себя свежий воздух, вдруг и сразу наполнившийся тысячью ароматов, девушка, спотыкаясь и сползая к бьющей о бетон воде, побежала в сторону причалов, ощущая, как уже забиваются капли дождя в шерсть выросшего на спине загривка.
- Митя, - прошептала она, опускаясь перед лежащим между лодок телом. Казалось, что человек совсем не слышит ее.
- Митя, - произнесла она вновь умоляющим тоном, дотрагиваясь до него рукой с острыми, изогнутыми когтями. Ощутив на себе тяжесть ее ладони, Дмитрий застонал и приподнялся на руках.
- Где ты был? - укоризненно спросила она, сердцем чувствуя, как смертельно устал ее Сторож. - Тебе не надо было оставлять меня...
Голос ее таял.
Заскрипев зубами, мужчина сел. Все лицо его было припорошено песком.
- Полина... - прохрипел он, узнав девушку. - Неужели уже ночь?
- Где ты был? - повторила она с заметной хрипотцой в голосе.
- Там... Ад, - сказал он с содроганием, смотря на Волгу, жадно тянущую к нему пенистые языки своих волн. - Я был в Аду. Теперь я знаю, что когда умру, вновь окажусь в этой трубе...
- Помоги мне... - хрипела она, ложась к его ногам и старась спрятать изменяющуюся голову.
"Слишком поздно", - подумал мужчина, потянувшись к ней и крепко обнимая ее за талию. Он постарался поймать ее взгляд, но не смог - она все время отводила его в сторону.
- Полина, - решительно сказал он, - один раз ты уже смогла это сделать. Попробуй снова. Почувствуй, это в твоих силах - вернуть все обратно.
- Ты хоть сам понимаешь, как неубедительно говоришь! - рявкнула она на него, наконец оборачиваясь. Красные узкие глаза смотрели на него из черной шерсти. Зарычав, животное встряхнулось и встало на песке, смахнув с себя остатки лопнувшей по швам одежды. Промокшая под дождем, она казалась вовсе не такой уж большой, раза в два крупнее обыкновенного волка.
- Поля! - закричал Дмитрий, пятясь к лодке.
- Здесь кто-то есть! - донесся крик из-за дождя, и к лодкам выбежало несколько солдат с автоматами. Взвыв от негодования, монстр двинулся к ним, но тут оружие в руках у людей заговорило. Молодая Волчица остановилась.
- Нет! - закричал Дмитрий.
Черной тенью она скользнула вдоль кромки воды и исчезла. Не обращая внимания на Дмитрия, отделение рванулось вслед за зверем.
- В сады, беги в сады! - заорал Сторож своему оборотню, не зная, услышит ли тот его. В следующее мгновение берег опустел.
Где-то через час он смог встать и неверными шагами поплелся в сторону города. По дороге рядом с ним остановилась машина, в которой он признал свой "Шевроле".
- Она опоздала, - догадался писатель, увидев, что мужчина идет один. - Что же теперь будет?
Тот лишь покачал головой.
- Мы уже не сможем ей помочь, - зашептал Владимир Михайлович. - Я узнал, что талисман взяла старуха... Да, та самая девяностошестилетняя старуха. Помощник капитана видел это. Нам ни за что не найти ее... Она давно уже умерла...
- Я не могу оставить Полю!
- Да она же сожрет тебя! Давай садись, поедем отсюда!
- Я не могу оставить ее, ясно?
Писатель оторопело вылез из машины под дождь.
- Да ты что? Разве ты не понял? Талисман взяла старуха! Где мы найдем ее сейчас, ночью? Перероем все Карачуры? Ты уже не нужен Полине!
- Зато она мне нужна!
- Эта волчица? Ты сошел с ума!
- Владимир! - в свою очередь зашипел на него Дмитрий. - Вы, кажется, когда-то сделали свой выбор. Не мешайте теперь мне сделать свой. Уезжайте, если хотите. Вы сделали для нас все, что могли.
- Да, я знаю, что когда-то ошибся, - не обращая внимания его на последние слова, сказал писатель. - Но Катя была просто сумасшедшая. А это же... это... за какими стенами ты ее упрячешь?
- А мне плевать! - закричал Дмитрий. - Я не могу от нее уйти, вот и все!
Миновав машину, он двинулся в сторону Комбината. На минуту остановившись, писатель быстро догнал его.
- Подожди... тот псих в больнице... рулевой моторист, ну ты понял, он сказал, что старуха рядом с мальчиком.
- Что это может значить? - остановился Дмитрий.
- Может быть, он хотел сказать, что талисман все-таки где-то у вас дома? - справившись со своим волнением, Владимир Михайлович опять начал называть Дмитрия на "вы".
- Как он точно сказал это?
- Он аутик, человек, полностью замкнувшийся в своем мире. Ничего не говорит и, кажется, ничего не слышит. Я только то и смог из него вытянуть, что вроде бы он видел какую-то золотую вещь тогда на трамвайчике, и что эту вещь взяла старуха. "Старуха рядом с мальчиком" - сказал он, вот и все.
- Да, немного...
Лицо Дмитрия приобрело странное выражение, слова "старуха" и "мальчик" складывались у него в голове в какую-то цепь, но в какую, он пока не мог понять. Старуха... очень старая женщина... рядом...
- ДА ОНА ЖИВА! - заорал он, вдруг догадавшись. - ОНА ЖИВА, ВЛАДИМИР! И Я ЗНАЮ, ГДЕ ОНА ЖИВЕТ!
- Где? - оторопело повторил тот.
- ДА В МОЕМ ПОДЪЕЗДЕ, НА ПЕРВОМ ЭТАЖЕ!
- Рядом с мальчиком... - шепотом повторил, писатель слова сумасшедшего.
Они разом обернулись к машине.
- Поехали, - решительно сказал Дмитрий.
- Познакомься, это Катя.


30.
Она летела, бежала, неслась, падала, поднималась, стремилась к небесам, в небеса, по небесам, под небесами, растворялась в облаках, превращалась в них, проливалась на землю, обретала плоть, скакала, мчалась, уносилась прочь, чернела, гремела шерстью, заигрывала с мраком, разрывала темноту, парила среди звезд, оставив погоню далеко позади. Луна огоньком падала на ее мокрый нос. Вверх, вниз, опять вверх, под ногами мгла Садов, над головой непроглядная темень небес, скачек, рывок, вихрем понеслись следом сорванные листья. Яблони лапали ее, орешник приглядывался, черная смородина стонала от зависти, тополя не верили своим глазам.
Болотистая почва под ногами оборотня вспучивалась и жадно глотала воздух. Осины вибрировали от страшного напряжения; эта жестокая беспощадная земля отдавала деревьям столько своей силы, что серые стражники не могли справиться с ней. Вяз, тополь и осина - недобрый знак...
Она опять бежала в Заброшенных Садах, не разбирая дороги. Все вокруг меняло очертания, делаясь склизким, гнилым, бесполезным. Спецподразделение осталось на берегу - сюда не было входа никому, кроме тех, кого привечала эта земля. Молодая волчица была голодна. Она чувствовала, что если очень скоро не поест, то сойдет с ума. Желудок сводила острая боль, и она знала, ЧТО может успокоить ее - сочное мясо, кровь с которого падает прямо на землю. Зеленая почва, усыпанная листьями, запузырились, ждя от нее этой жертвы, желая тоже набить свое чрево алой горячей жидкостью.
Полина принюхалась. В воздухе садов она не почувствовала запаха живых людей. Что ж... надо быстрее идти туда, где они могут быть. Черной птицей зверь зарыскал между кустов. Колючие плети крыжовника падали на него сверху, и он разрывал их на бегу, не останавливаясь.
Грохнув где-то слева, под старой яблоней остановилась кабинка лифта. На изъеденной червями морщинистой коре зажглась красная кнопка - занято. Дверки распахнулись, и изнутри полился неяркий белый свет, очеркивающий силуэт человека в монтажной шапочке.
- Не торопись, цыпа, - окликнул он Полину.
Это было его ошибкой. Молодой обортень развернулся к нему уже в воздухе и опустился около кабинки, ревя на весь сад от радости, что появился кто-то, на ком она может выместить свою ярость. Сложив острый длинный нож, Лифтер нырнул обратно в узкий ящик, ударив кулаком по кнопке самого верхнего этажа. Не успели дверки закрыться, как монстр нанес свой первый удар. Тонкостенная коробка задрожала, хрястнули фанерные стенки, но как-то трос все-же натянулся, и лифт медленно пополз вверх, в раскидистые яблоневые ветки. Тварь прыгнула на крышу кабинки. Взвыв невидимым мотором, та остановилась. Рыча, зверь начал в щепки разносить преграду между ним и двуногим существом внутри.
От человека шел странный запах. Оборотень был уверен, что ни за что не сможет жрать его, будто тот был слеплен не из живой плоти, а из этой самой заплесневевшей земли у него под ногами, но слепая ярость, охватившая волчицу, требовала утоления. Несколько ударов могучими лапами, и вот уже ее алые глаза смотрят прямо в пустые глазницы Лифтера. Адская бездна, скрывающаяся в них, не оказала никакого действия на Тварь - она сама была дочерью мрака.
Слегка толкнув темное существо, она размазала его по обломкам лифта. Чутье не обманывало ее - он растекся по земле темно-зелеными сгустками, не имеющими ничего общего с человеческой природой. Эта грязная субстанция вообще не относилась к живому, она была отвратительнее смерти, отвратительнее грязных потоков гноя, она была отвратительнее даже оборотня, недовольно трясущего в воздухе испачкавшейся лапой.
В желудке опять прокатилась волна голодного спазма. Боже мой, она готова была сожрать саму себя, лишь бы утолить алчную пустоту внутри. Ее голод переходил границы возможного. Корчась от судорог, пробегающих по всему телу, зверь рыскал по садам, начиная подвывать от нестерпимой боли в желудке.
И тут она почувствовала человеческий запах. Острый, чудесный запах настоящего живого человека. Замерев на месте, оборотень залег в колючей траве, не веря своему счастью. На мгновение у него перехватило дыхание, и запах исчез. Зверь справился со своим волнением и, задрав голову, принюхался еще раз.
Запах тек тонкой струйкой откуда-то с противоположной стороны Садов. Какой-то безумец шел ей навстречу.
Взметнувшись высоко вверх, молодая волчица буквально полетела по запаху, ощерив в предвкушении зубастую пасть. Через несколько секунд она заметила мелькающий за деревьями силуэт человека. Дождь начал стихать... за человеком неслось что-то черное... Полина прыгнула...
Как две зловещие тени, они столкнулись в воздухе, старая м молодая Твари, прямо над человеком, упавшим на землю. В прыжке они вцепились друг другу в глотки и так и грохнулись на землю, задев кричащего от ужаса странника. Взвыв от страшной боли, он изогнулся и затих - борющиеся животные раздавили его. Старая волчица была гораздо больше Полины. Навалившись на нее сверху, она вгрызалась в глотку своей дочери. Здесь был не подвал, в котором она не могла толком развернуться. Здесь ничто не мешало ее сильному беспощадному телу. Она только что готова была сожрать ночного посетителя диких садов. И вот теперь оказалось, что охотников двое.
Полина не собиралась сдаваться. За ней было преимущество молодости. Гибко извиваясь под навалившейся тушей, она полосовала вонючую шкуру старухи, расходящуюся под ее несточенными когтями, как гнилая ткань.
Хрипя, старая Тварь на секунду ослабила свою хватку, и Полина выскочила из-под нее и кинулась в сторону. Она совсем была готова убежать, но тут ее внимание привлек человек, еще корчащийся на земле. Он тихо стонал, и звук его голоса показался оборотню знакомым.
"Павел?" - вспомнила она какое-то далекое и в то же время родное имя.
В этот момент черная старуха настигла ее. Схватив Полину поперек спины, Тварь со всего размаху швырнула ее о ближайший ствол большого дерева. Старый тополь крякнул и повалился на землю, не выдержав стремительного броска.
Тысячи пронзительных голосков зазвучало в голове у молодой волчицы. Она попробовала встать, но ноги не держали ее. Удар сильно оглушил ее. Казалось, что смерть стоит совсем близко. Вот уже наклонилась над ней огромная черная морда... раздался торжествующий рев старого монстра... ее дочь в ужасе закрыла глаза. Несколько секунд ничего не происходило. Тварь шумно дышала где-то рядом. Она хотела, но не могла убить молодую самозванку. В ее запахе она явно ощущала какие-то запретные для себя нюансы. Она не понимала, что это могло значить, но не решалась поднять лапу для решающего удара. Внутри ее противницы было нечто, против чего не могла пойти даже она.
Недовольно тряхнув мордой, она неспешно отошла в сторону. Встав метрах в пяти от Полины, она застыла, дергая стальной мускулатурой под порванной в клочья шкурой. Молодая волчица пыталась встать с лесной подстилки, подгребая под себя охапки гниющих листьев. Наконец ей это удалось. Шатаясь, она поднялась, прислонившись к высокому пню снесенного тополя. Последние капли дождя освежили ее.
Только теперь, в первый раз она видела так близко перед собой свою мать. Отвратительность этого существа заставила ее низко опустить голову и протестующее зарычать. Собрав в себе последние силы, она прыгнула.
Странно, но старая Тварь не стала уклоняться от ее броска. Перемахнув через голову монстра, Полина опустилась ему на спину. Злобно клацнув зубами, старуха попыталась сбросить с себя бесстрашную воительницу, но только этим и ограничилось ее сопротивление. Она будто бы чувствовала непонятную робость перед Полиной и, пятясь в сторону кустов, лишь недовольно подергивала шкурой.
В следующее мгновение дочь вонзила в ее спину острые клыки, пытась выгрызть Твари позвоночник. Черными ошметками полетели во все стороны клочья окровавленного мяса. Падая на болотистую нездоровую почву, они тут же прорастали в молодые деревца серых вязов. Взвыв, Тварь закружилась по садам, но тут в глубокой ране на ее спине мелькнул желтый тяж позвоночника.
Закричав от радости человеческим голосом, Полина впилась в него, стараясь нанести туше как модно больше повреждений. Хрустнули кости, и старая Тварь упала, завизжав от непереносимой боли. Ноги перестали ее слушаться и сумбурно царапали землю. Почва недовольно стонала, тут же затягивая свои раны зеленой тиной. Сжимая челюсти, молодая волчица пыталась полностью уничтожить ужасного монстра. Минут через двадцать она почувствовала, что мохнатая туша под ней совсем перестала шевелится. Она знала, что мать еще жива, но сломанный позвоночник не давал ей двигаться.
В полном бессилии Полина наконец разомкнула челюсти и отползла в сторону. Схватка с существом вконец добила ее.
- Поля... - зашептал голос совсем рядом. Звуки исходили от смятого человеческого тела, которое случайно оказалось совсем рядом от нее.
Волчица в недоумении подняла голову и посмотрела на человека. Запах смерти, исходивший от него, был таким сильным, что для нее было ясно - ему осталось жить от силы несколько минут.
- П-п-паша? - неуверенно выдавила она имя брата.
- Я пришел сюда... чтобы остановить ее... - умирающий говорил с трудом, часто останавливаясь. - Я... ее Сторож... она должна была меня слушаться... никто... меня всерьез... никогда...
- Тебе не надо было идти сюда, - эхом пронеслись над поляной слова сестры.
- Мне страшно... здесь так темно... становится темнее...
Волчица подползла к нему поближе, стараясь не задеть израненного тела, чтобы не причинить Павлуше ненужные страдания.
- Дед... считал меня слабым... - продолжал настойчиво шептать он. - Ты... тоже... всегда...
- Нет, - ответила она ему, качая головой.
- И Наталья... я убил ее, чтобы накормить мать... ее первую... потом...
- Нет! - теперь уже закричала Полина, предчувствуя его следующие слова.
-... детей. Их я убил следующими, молотком... они были такими слабенькими... мама хотела кушать. Я - Сторож... Сторож... заботиться...
Эти слова были последними, вылетевшими из его проткнутых ребрами легких. Вздохнув еще раз, он затих, открытыми глазами глядя в начинающее светлеть небо.
Скуля, Полина положила рядом с ним свою огромную голову, не зная, как ей справиться со своим горем. Помимо ее желания в голове возникали картины детства, когда они с Павлушей были неразлучны... Они на Волге, летом, брат плавает около берега, она лепит из песка расползающийся замок, изредка посматривая его сторону... Много, много ночей, когда она, шлепая босыми ножками по холодному полу, забиралась к нему в постель, чтобы согреться... Задачки по математике, которые всегда решал для нее Паша... Зарыв нос в его холодную одежду, она заплакала, нелепо всхлипывая над своим бестолковым, трусливым, безвольным, дорогим братом.
Внезапно с телом стало происходить что-то странное. Полина резко перестала скулить, почувствовав, как изменился его запах. Мертвая плоть задрожала и стала меняться. Ткани и кости рассасывались, становясь похожими на зеленую болотистую почву. Вместо крови по сосудам заструилась гнилая вода, и Полина поняла, что брат собирается стать одним из обитателей заброшенных садов.
Шатаясь, тело встало и озираясь по сторонам, будто не зная, куда ему теперь пойти. Полина молчала; она знала, что теперь она уже не сестра этому живому мертвецу. Она только молча смотрела ему вслед, глядя, как его тень сливается с тенями вишневых деревьев, ставших ему новым домом...
- Полина! Поля! - услышала она вдалеке крики нескольких людей. Очнувшись, она прислушалась. Точно, кто-то опять зашел в сады и искал ее.
- Я здесь! - закричала она в ответ.
Утро уже почти совсем наступило. Было, наверное, около трех часов после полуночи. Девушка опять стала человеком, не до конца только сошла шерсть со спины. С каждой прошедшей ночью таких изменений должно было становиться все больше и больше, пока наконец она совсем не стала бы монстром.
- Поля!! - закричал мужской голос с удвоенной силой.
- Идите сюда!
В траве недовольно зашевелилась Тварь.
Вскочив на ноги, Полина прислушалась, пытаясь определить, откуда звал ее Дмитрий.
- Эй, я здесь! - для верности крикнула она еще раз.
На полянку, сплошь заросшую порослью вяза, из кустов выломился Дмитрий.
- Слава богу! - кинулся он к Полине и обнял ее. - Смотри!
В его протянутой руке засиял золотой талисман. Вишневые деревья отступились в стороны, солнце словно блеснуло во тьме старых тополей, издалека послышался щебет птиц. Ровная, спокойная сила золота, отлитого в пятиконечную звезду, заключенную в круг, сочилась с ладони мужчины, даря надежду, даря радость, даря добро.
- О-о-о! - только и смогла произнести девушка, не веря своим глазам.
- Мы нашли его, - улыбнулся он в ответ на ее восторг.
- Посмотри... на моей спине... шерсть, - в замешательстве произнесла она.
Митя развернул ее и провел рукой по гладкой голой спине.
- Ты прекрасна, - только и сказал он.
Это была чистая правда. Юная продрогшая Афродита, только что рожденная из золотой пены талисмана, дрожала в его руках, прижимая к груди чудесную звезду.
- Всегда нахожу тебя в этих местах голой. Не знал бы всей правды - не сносить тебе головы, - он стянул с себя куртку и майку.
- Где... где вы это отыскали?
- Ты ведь вчера отправила писателя в психбольницу?
- Да... этот рулевой моторист лечился там когда-то...
- Не когда-то - он до сих пор там, и по мнению врачей, безнадежен. Но нашей акуле пера удалось вырвать из него несколько слов. Этот моторист видел, что талисман выкрала старуха.
- И что?
- Что "что?" Владимиру Михайловичу с трудом удалось отбиться от назойливых уговоров дежурного врача стать у них главным специалистом по безнадежным молчунам.
- Да я не про это! Старуха то... да ей сейчас больше ста лет должно быть! В статье писали... боже мой, в 68-м ей было девяносто шесть! Тогда сейчас ей было бы...
- Не погружайся в вычисления. Сейчас ей сто двадцать три года. Было.
- О-о-о! - голова Полины застряла в разрезе майки. - И она что, жива?
- Наверное, ей дарил силу талисман...
- Подожди, как же вы ее нашли?
- Представь себе, это оказалась та самая старушка в моем подъезде, ну та, на первом этаже, она всегда смотрит на прохожих.
- Не может быть! Значит, талисман все время был рядом с нами... Как же она вам его отдала?
- Молча, - коротко ответил Дмитрий.
На самом деле он врал. Когда они постучались к ней в квартиру, старуха уже не спала. Она впустила их без разговоров, узнав в одном из неожиданных посетителей своего молодого соседа.
-...Вы помните шестьдесят восьмой? - сразу же спросил он ее.
Старушка захихикала и затрясла головой.
- Я думала, ты меня никогда не узнаешь!
- Талисман! Он у вас?
Смех старой женщины оборвался, как стон порванной струны.
- Какой талисман? - зашептала она, пятась в комнату.
- Дима, талисман у нее! - понял писатель, делая шаг следом за старушкой.
- Я не отдам! - закричала воровка тоненьким голосом...
 ОНИ ОБЫСКАЛИ ВЕСЬ ДОМ. ЕДВА ТОЛЬКО ЧУЖИЕ РУКИ ДОСТАЛИ ЗОЛОТУЮ ЗВЕЗДУ С САМОГО ДНА СУНДУКА, СТАРУХА БОЛЕЗНЕННО ЗАСИПЕЛА И УПАЛА НА КРОВАТЬ.
- НЕ ОТДАМ, - ПЫТАЛАСЬ СКАЗАТЬ ОНА, НО СИЛЫ УЖЕ ОСТАВЛЯЛИ ЕЕ.
ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ОНА ЖИЛА НА СИЛЕ ТАЛИСМАНА. И ВОТ ТЕПЕРЬ ЭТИ ВОРЫ УНОСЯТ ЕГО... ЕСЛИ БЫ НЕ ЭТА СТРАННАЯ ВЕЩИЦА, СТАРАЯ КАРГА УЖЕ МИНИМУМ ЛЕТ ДВАДЦАТЬ ДОЛЖНА БЫЛА ГНИТЬ В МОГИЛЕ.
ЛИЦО ЕЕ НАЧАЛО МЕНЯТЬСЯ. КОЖА В ОДИН МИГ ИСТЛЕЛА И НАЧАЛА СПОЛЗАТЬ С ЛИЦА... ПЛОТЬ СГНИЛА И ОТВАЛИЛАСЬ С КОСТЕЙ... ГЛАЗА ПОТЕКЛИ ИЗ ЖЕЛТЫХ ОВАЛОВ ГЛАЗНИЦ... ВОЛОСЫ КЛОЧЬЯМИ НАЧАЛИ ПАДАТЬ С ИССОХШЕГО ЧЕРЕПА.
На лице старухи мелькнуло недоумевающее выражение; она протянула руку и дотронулась до своего лица. Скелет страдальчески взглянул на обидчиков и замер в подушках.
Дмитрий безжалостно посмотрел на разложившееся на их глазах тело. Катя, закрыв лицо руками, заплакала.
- Нам надо спешить, - решительно сказал писатель...
Сейчас он тоже вышел на полянку, щурясь от нестерпимого блеска золотой звезды. За ним шла черноволосая женщина; видение древнего талисмана изменило ее, сделав моложе и сильнее. Понемногу из измученной пациентки она становилась прежней Катей, красивой до одури; чернотой наливались длинные седые волосы, морщины разглаживались, кожа на руках делалась мягкой, будто бы никогда она не видела швабры.
Идущий рядом пожилой мужчина изредка поглядывал на нее. Писателю казалось, что не было этих лет разлуки - женщина в больничном халате была такой молодой... Конечно, ей уже нельзя было дать двадцати лет, но она выглядела как хорошо ухоженная домашняя сорокалетняя леди, проведшая всю свою жизнь рядом с заботливым мужем. Именно такой была бы она, если бы он не бросил ее тогда. Именно такой она стала...
Но талисман лечил не только человеческие раны... Внезапно за спинами людей зашевелилась мохнатая туша, и Тварь попыталась приподнять голову. Она была слишком старой, чтобы золотая звезда вернула ей человеческий облик, но все-таки эта сила могла дать и кое-что для нее. Существо заворчало, и люди замерли. Шерсть на спине старой волчицы начала срастаться, оторванные куски плоти зарастали.
- Рана... посмотрите! - ахнула Полина.
- Скоро она встанет, - мрачно прокомментировал писатель.
- Надо быстрее похоронить ее в фундаменте церкви... Кажется, в Северо-Западном районе строится новый храм.
- Мы уже не успеем.
Полина оглянулась по сторонам.
- Надо что-то придумать!
Зарычав от гнева, черное животное в траве сделало еще одну попытку подняться.
- Если рана зарастет, мы уже больше никогда не сможем поймать ее. Она просто сожрет нас всех! - в отчаянии произнес Дмитрий. Он уже сделал шаг в сторону чудовища, но Поля удержала его.
- Это она - страшная собака... - задумчиво сказала Катя. - Я не думала, что она такая большая... Но ведь сейчас день. Днем она должна спать.
- Что ты сказала? - переспросил писатель, нахмурясь.
- Сейчас уже светло. Она боится света и поэтому днем всегда спит, - послушно повторила женщина свою мысль.
- Подождите меня здесь. Я знаю, что делать, - решительно сказал Владимир.
Оглянувшись, он увидел невдалеке белеющую крышу здания. Он понял, что это Дворец Хузангая, но не тот, который знает каждый житель Комбината, а другой, находящийся здесь, в Садах. Именно в нем жил Лаборант.
Разодрав себе в кровь все лицо, он наконец вышел прямо к его входу. Спустившись вниз по мраморным ступенькам, он пинул ногой обитую железом дверь. Та нехотя поехала в сторону, скрипя заржавевшими петлями.
- Эй, сыночек, ты где? - с издевкой крикнул Владимир Михайлович.
Над бассейнами по-прежнему горела неяркая лампочка. С одного из них деревянная решетка была снята, и писатель мельком заметил несколько теней, шатающихся в глубине помещения.
Лаборант поднял изумленный взгляд с анатомического стола, на котором лежало одно законсервированное в формалине тело с зияющей раной по всей груди. Держа в руке иголку с ниткой, он воззрился на писателя, окаменев от удивления.
- Ты вернулся? - спросил он через некоторую паузу.
Писатель двинулся прямо в его сторону, глядя ему прямо в глаза.
- Как видишь, - негромко ответил он.
Коричневый труп на столе зашевелился и тоже уставился на приближающегося человека, пытаясь сфокусировать на нем взгляд мутных, полузакрытых глаз. Лаборант ласково погладил его по голове.
- А все твоя бешеная лошадь, - прошипел он с ненавистью. - я уже зашивал его несколько раз, и все без толку. Нитки растворяются, и кожа расходится.
- В этот раз лошади не будет, - пообещал ему "папа". - В этот раз мы будем с тобой один на один. Мне кое-что нужно от тебя...
- Ты только одного можешь просить у меня - смерти.
- Нет... - покачал головой Владимир Михайлович. - Не угрожай мне, а то здорово пожалеешь. В конце концов я и вправду твой Создатель... что ты там втирал мне в прошлый раз?
- И ты вернулся? - еще раз изумился Лаборант, вспомнив все подробности "прошлого раза".
- Ну, что ты замер? Давай, включай свой шланг, попугай папочку!
Кулак с силой грохнул по металлическому покрытию стола. Воспитанник молчал и не трогался с места.
- Да я ж тебя, щенка, придушу сейчас прямо на этом месте, и весь твой карьер на этом закончится! - заорал ему в лицо писатель. - Живо тащи сюда снотворное, которым ты людей усыпляешь!
- М-много? - заикаясь, поинтересовался литературный персонаж.
- Все, что у тебя есть, придурок!
Лаборант метнулся к стеклянному шкафу у стены и, опрокидывая какие-то банки, вытащил на свет божий картонную коробку, расползающуюся от сырости подвала.
Труп на столе опять поднял голову и схватил писателя за руку.
- Лежать! - внушительно сказал ему автор, и тело замерло, оставив все попытки вступить с ним в контакт.
Псих брякнул коробку на стол. Из нее выкатилось несколько флакончиков с белым порошком внутри. Коробка была почти полной - пустовало всего семь или восемь гнезд. Писатель постарался не думать сейчас о том, куда могли деться недостающие пузырьки.
- Так, дальше. Как ты этим пользуешься?
- Что, решили тоже побаловаться?.. - закончить он не успел. Писатель схватил его за грудки и едва не перетащил через стол.
- Как этим пользоваться, придурок?
- Развести водой и сделать укол...
- Ну разводи давай, что ты на меня пялишься?
- Сколько... разводить?
- Все, все разводи!.. господи, и надо же было придумать такого идиота!
Лаборант схватил со стола грязный одноразовый шприц и трясущимися руками стал заливать во флакончики воду, протыкая иглой резиновые колпачки. Писатель неторопливо прохаживался рядом, не обращая никакого внимания на шарахающиеся от него коричневые тени. Лишь очень внимательный наблюдатель мог заметить на его лице выступившие капли пота.
- Ты посмотри, что ты здесь развел, - грубо указывал он Лаборанту. - Везде грязь, разлитый формалин, плесень... Ведь ты к конце концов работаешь в государственном учреждении!.. Давай, разводи, не отвлекайся!
Лаборант что-то хотел возразить, но счел за лучшее промолчать.
- Так, теперь заливай все это вот в этот шприц, - указал грозный начальник на большой шприц Жане, которым обычно промывают полости.
- Это для кого ж так много? - изумился его подмастерье.
- Тебя не спросил. Делай, что говорят, а то иначе тоже будешь письма писать, на деревню дедушке - милый старикан, забери, мол, меня отсюда...
Запуганный лаборант начал торопливо всасывать шприцом содержимое всех флакончиков.
- Иглу подбери, - сурово дергал его писатель.
- У меня большая ржавая, - пискнуло ужасное дитя.
- Подлец... все запустил! Пойдет и ржавая. Вот этого на что хватит?
- На стадо слонов, - быстро охватил взглядом наполненный гигантский шприц Лаборант.
- Годится, - удовлетворенно сощурился Владимир Михайлович и взял в руки тяжелый медицинский инструмент.
Стараясь не торопиться, он подошел одному из бассейнов и присел на его край, стараясь не думать о том, что цепкая холодная рука, проникнув через деревянную решетку, может запросто стащить его вниз.
- А тебе я вот что скажу. Веди себя смирно, а иначе... Ты ведь, мальчик, забываешь, что я в любой момент могу тебя переписать.
- А?.. - не до конца понял отпрыск.
- Вот возьму и напишу продолжение, что все твои дружки сошли с ума и в один прекрасный день сожрали тебя. А что, это мысль... и назову книгу "Лаборант-2. Крики из подвала". Ты как думаешь?
Если бы Лаборант в этот момент действительно ДУМАЛ, то он бы без труда догадался, что самая надежная гарантия от продолжения его романа - это физическая ликвидация автора. Но, на счастье писателя, эта мысль пришла ему в голову гораздо позже, когда "папик" уже давно ушел из лаборатории наверх. На кой черт ему нужно было столько снотворного? Лаборант согнал странствующих по подвалу мертвецов обратно в бассейн и заложил их решеткой.
На обратном пути писателю показалось, что он заблудился. Прижимая к груди шприц, наполненный желтоватой жидкостью, он продирался сквозь кусты, думая об одном - как бы ему не поскользнуться. В голове ясно вставала картина - его нога скользит по мокрому корню, он спотыкается, размахивая свободной рукой, и падает прямо на ржавое острие иглы. Под весом его тела поршень быстро скользит внутрь, вгоняя в него свое смертоносное содержимое. Первым останавливается дыхание...
Он вскрикнул, действительно подскользнувшись. Чудом удержавшись на ногах, он услышал совсем близко женской крик.
- Володя! - донеслось до него из-за зарослей слева.
Оказывается, они были совсем близко. Вся группа теснилась под старой яблоней, пристально глядя на поднимающееся чудовище.
- Надо убираться отсюда, - встретил его Дмитрий. - Где вы были?
- Вот... Дима... это сильное снотворное. Видите, сколько его здесь? Надо сделать ей укол... Это, конечно, не убьет ее, но тогда мы сможем перевезти ее к стройке...
Взяв у него из рук шприц, Дмитрий, не говоря ни слова, пошел к Твари. Та встретила его предупреждающим рычанием и наконец встала на все четыре лапы. Облизнувшись, она рыкнула на человека, но теперь уже не с опасением, а с угрозой. Поля закричала где-то сзади.
Человек не остановился. Он видел, что животное еще не способно на молниеносные броски. И все же... позвоночник срастался так быстро... Тварь напряглась, чувствуя, что все кости и мышцы подчиняются ей по-прежнему хорошо... кончик ее носа дрогнул... и в то же самое мгновение мужчина прыгнул прямо на нее и вонзил ей иглу шприца глубоко в шею. В какую-то секунду ему показалось, что ржавая игла не войдет сквозь толстую, как панцирь черепахи, кожу, он надавил сильнее, чувствуя, как немеют его руки... и тут шкура разошлась, и игла скользнула куда-то вглубь. Он надавил на поршень... лекарство вливалось так медленно...
Тварь обезумела от ярости. Человек не то что убегал от нее, он посмел пойти ей навстречу. Она стряхнула с себя безумца, как сухую веточку. Что-то вылетело у него из рук и разбилось на большом камне. Волчица подняла когтистую лапу... и тут какая-то непонятная слабость сковала ее члены. Краем уха она слышала крики людей, но что они значили, уже не понимала. Лапы стали подкашиваться, и она рухнула на землю, как мертвая.
- Сколько вам удалось влить в нее? - спросил писатель Дмитрия, помогая ему подняться.
- Больше половины. Где-то две трети.
- Этого дожно хватить, - облегченно вымолвил Владимир Михайлович.
- Она едва не задела вас, - с уважением произнесла Катюша.
- Как теперь мы перевезем ее в Северо-Западный? - задал Дмитрий главный вопрос дня.
Все замолчали. Полина порывисто обняла героя, прислушиваясь в ритмичному дыханию Твари.
- Давайте попробуем ее поднять, - предложил писатель.
Они вчетвером подошли к обмякшей туше и попытались сдвинуть ее с места, но единственное, что им удалось, это слегка оторвать от земли ее конечности.
- Все, баста. Давайте просто уйдем отсюда подальше, пока она не проснулась.
- Неужели нет никакого выхода? - застонала Полина.
- Может быть, можно обвязать ее веревками и привязать к автомобилю?
Все головы посмотрели на Дмитрия.
- Машина сюда не пройдет. Вот телега с лошадью, это другое дело...
Издалека донесся деревянный скрип.
"Это Ам-ам-ка", - догадался писатель, крепко беря за руку Катю. Не он один услышал этот странный звук.
- Что это? - прошептала Полина.
Дмитрий лишь покачал головой.
- Нет! Нет! - закричал писатель, хватаясь за голову, чтобы не слышать этот звук. - Я знаю, что это такое! Это идет Ам-ам-ка! Он хочет убить меня! Он хочет убить всех нас!
- Да что ты! - вцепилась в него черноволосая женщина. - Никаких чудищ под кроватью нет. Это все выдумки твоих родителей.
Полина и Дмитрий растерянно переглянулись. В любом случае, им недолго оставалось быть в неведении. Звук явно приближался.
Вишневые деревья разошлись, и на поляну вышла белая лошадь, запряженная в высокие дроги. Увидев хозяина, лошадь приветственно замотала головой. Ближе всех к ней находилась Поля; сморщив нос, она зажала его двумя пальцами, чувствуя исходящий от скотины ужасный запах.
- Гана? - удивленно произнес писатель.
Труп лошади находился в степени начавшегося разложения. Шкура во многих местах вспучилась под действием не находящих выход газов. От вывалившихся кишок остались волочащиеся по земле обрезки. Из глаз сочились темные слезы. Видя, что Владимир застыл на месте, лошадь тоже остановилась, не решаясь подойти к нему поближе.
Следом за лошадью из кустов вышел высокий молодой человек приятной наружности, с черными волосами и красиво вылепленными чертами лица, показавшимися писателю смутно знакомыми. Увидев его, Катюша хрипло вскрикнула. Бросив на нее короткий взгляд, незнакомец похлопал лошадь по крупу и вышел вперед.
- Вы что... и его тоже написали? - заподозрил неладное Дмитрий.
- Н-нет... но почему-то я его узнаю... ведь вы не из рассказа?
Молодой человек покачал головой и подошел к лежащей на земле Твари. Попинав ее ногой и убедившись, что существо крепко спит, он попытался поднять монстра с земли. Увидев его попытки, лошадь, обойдя старого хозяина, приволокла к нему дроги, похожие на неимоверных размеров телегу.
- Давайте все вместе, - Дмитрий схватил Тварь с другой стороны.
Навалившись, они впятером неведомым образом затащили тушу на телегу. Если бы не таинственный пришелец из леса, это им никогда не удалось бы. Незнакомец обладал неимоверной силой, несмотря на то, что у него не было левой кисти - рука заканчивалась уродливым обрубком.
Лошадь напряглась и стронула дроги с места. Колени ее тряслись, видно было, что груз слишком тяжел для мертвого животного. С одной стороны в оглоблю вцепились Полина, Дмитрий и Катя, с другой стороны встали писатель и лесной житель.
- Кто вы? - спросил Владимир Михайлович, мучаясь непонятным чувством странного узнавания. Он никогда не видел этого человека раньше - в этом он был уверен, но лицо его было ему явно знакомо. Возможно, что тот напоминал ему кого-то из знакомых, но вот кого, это писателю никак не давалось.
Человек промолчал, непонятно кивнув головой.
- Я вас знаю? - с другого края телеги неожиданно сказала Катя. Владимир поймал ее взгляд, устремленный на незнакомца, и прочел на нем то же выражение, что и было у него самого. - Как ваше имя?
- У меня много имен, - ответил он. - Выбирайте, какое вам больше нравится. Можете звать меня Иваном, Александром, Даниилом, Яковом, даже Елисеем, если вам это нравится.
- Нажмем, - скомандовал Дмитрий, и они все налегли на оглобли.
- Лошадка моя, - прошептал писатель, на минуту коснувшись бока Ганы. Лошадь вздохнула, радуясь, что прощена своим хозяином, и с удвоенной силой рванулась вперед.
Вот так всю жизнь, все казались ему недостаточно хорошими для него, самого умного и красивого. Какого черта, что от кобылы воняет как от самого черта, она уже дважды приходит ему на помощь в безвыходную минуту.
- Мне знакомы эти имена, - между тем продолжался диалог Кати и незнакомца.
- Да? - сказал он все тем же неопределенным голосом.
- Да, - твердо ответила она. - Так я мечтала назвать своего сына. Но так и не определилась.
- Вот поэтому у меня и нет имени, - просто сказал незнакомец.
От неожиданности Владимир Михайлович почти выпустил из рук оглоблю. Телега дернулась несколько раз и остановилась.
- Владимир Михайлович, нам надо довезти эту тварь до дороги! - умоляюще обратилась к нему Полина.
- Извините, - пробормотал тот, снова берясь за прохладную деревяшку.
- Где ты живешь, сынок? - ласково спросила Катя.
- Здесь... ведь вы не оставили мне другого места на земле... Все эти годы я жил здесь. Сначала было еще ничего, я никого не боялся. Первыми появились Дикие Охотники, потом Лаборант, потом еще много других... Они все называли тебя "папа"... уж и не знаю, почему...
- Мальчик мой... ты никогда меня не простишь! - зарыдала Катерина.
Все молча тащили телегу, не говоря ни слова и отворачиваясь в стороны.
- Просто... здесь было так страшно...
Между деревьями показалась асфальтовая дорога. Они скатили телегу на асфальт, и лошадь подвела ее прямо к машине. Писатель, не в силах сказать и слова от потрясения, выпряг Гану, и она вернулась под сень вишневых деревьев. Вытащив из багажника буксировочный трос, Дмитрий протянул его от радиатора в оглобли и накрепко закрепил на них, будто запрягая серый "Шевроле" в старые дроги.
- Все, дальше мне нельзя, - сказал безымянный человек, делая шаг вслед за кобылой.
- Пойдем с нами, - взмолилась Катерина, не отпуская его руку.
- Я бы очень хотел, - пожал тот плечами, - но только в Садах я и могу остаться. Ведь... я даже не живой. Я никогда не был рожден...
Не переставая тихо плакать, Катя не отпускала его, идя вслед за ним в сторону вишневых зарослей. Заплакала и Полина, чувствуя непонятный страх в сердце. Играя желваками, Дмитрий сел за руль серого скакуна и попробовал нажать на газ. Дроги послушно покатились за стронувшейся с места машиной, которая, кажется, вполне справлялась с такой поклажей. Туша на телеге даже не шевелилась.
- Нам пора, - жестко сказал водитель, не глядя никому в глаза.
- Нет, - замотала головой Катерина, - я остаюсь здесь. Где... где ты живешь?
- В старой котельной, на чердаке...
- Почему у тебя нет руки? - продолжала допытываться она.
- Это еще в детстве... Когда только-только начали появляться монстры... один из них отрезал мне кисть... еще сказал, что из нее получатся классные препараты. Тогда я еще не знал, что его надо избегать.
- В твоей котельной ведь найдется местечко и для меня? - прошептала женщина.
- Мама! - задохнулся незнакомец, произнеся наконец это слово и порывисто обняв ее.
- Ну, где двое, там и третий поместится, - вдруг произнес писатель.
- Вла... - начала было Полина, но Дмитрий одернул ее.
- Не мешай, - одними губами произнес он.
- Но как мы довезем ее? Как похороним?
- Везем теперь не мы, а машина. Там просто бампером столкнем в яму для фундамента, и зальем сверху цементом... - на ухо сказал он.
Пожилой человек подошел к своей семье и тоже обнял сына за плечи.
- Но как вы будете здесь жить? - Поля никак не могла сесть в машину.
- Как нибудь... Ведь это все-таки мой мир.
- Хорошо, но как же ваша жена в Финляндии? Ведь вы оставляете теперь ее.
- Она будет обеспеченной почтенной вдовой. Это не тоже самое, что бросить женщину... Завещание у меня давно составлено, так что... я должен остаться здесь, Полина.
- Что ж, будем соседями... Приходите в гости иногда по вечерам, в старый дом.
- Нет, - покачал головой писатель, - вы не понимаете... Сады - это царство мертвых. Мы никогда не придем к вам в гости, Поля...
- Что?.. Что?...
- У нас будет много других дел... Сначала надо назвать сына, обустроить старую котельную... прощайте!
Трепля за подбородок склонившуюся над его плечом голову белой лошади, Владимир задумчиво смотрел вслед отъезжающей машине. Катерина и сынок махали руками, изредка посматривая на главу семьи. На повороте под колеса "Шевроле" бросился шерстяной черный комок. Это был Мухтар, который вот уже несколько часов искал по всему городу своих хозяев.
- Ну, вот и Муха нашелся, - сказал писатель своим домочадцам.
Машина остановилась, и пес пулей влетел в открывшуюся заднюю дверку. Послышались негодующие возгласы девушки, звучавшие как "фу, грязнуля!", и кортеж двинулся снова.
- Вот и все, - сказал Владимир Михайлович, тоже несколько раз махнув на прощанье рукой.
Все втроем они обернулись, глядя на глубокие тени заброшенных садов. До них было так близко - каких-нибудь три шага. Теперь два. Один.

Вместо эпилога.
Очень скоро Полина стала забывать, что такое - быть не человеком. У счастья нет прошлого. Только в своих снах она видела двух огромных, исполинского размера волчиц, с холма вглядывавшихся в огни ночного города. От их свалявшейся в клочья черной шерсти исходил смердящий запах гнилого мяса. Они не переглядывались - им не нужно было взглядов и слов, чтобы понимать друг друга.
 Единственная мысль, которая мучила ее еще долгое время спустя, была мысль о том, почему старая Тварь не убила ее в той решающей схватке под яблоней, когда ей так легко было это сделать. Ответ пришел через пару месяцев и оказался очень простым - Поля была беременна.
А сады... В них было все по-прежнему. Старые умирающие деревья все так же террасами спускались в воду. В своей комнате глубоко в подвалах Дворца Культуры от анатомического стола изредка поднимал взгляд Лаборант. На его губах, как всегда, скользила легкая улыбка.
По ночам в безымянных могилах переворачивались на бок мертвецы, прислушиваясь к тревожному вою ветра в ветвях одичавших вишен.
Пять голодных, истощавших бультерьеров, лежа в тени кустов, нетерпеливо огрызались друг на друга, не решаясь пока покинуть свои Заброшенные Сады.