ВРЕМЯ ПРЕДКОВ:
Вернемся к началу путешествия Александра Дюма в Россию.
Наконец, пароход вошел в устье Невы. Дюма высадился на берег. Его привели в восхищение дрожки, кучера в длинных кафтанах, их шапки, напоминавшие "паштет из гусиной печенки", и ромбовидные медные бляхи, висевшие у них на спине.
Он познакомился с мостовой Санкт-Петербурга, которая в те времена за три года выводила из строя самые прочные экипажи.
Вместе с графом и графиней он присутствовал в большой гостиной на благодарственном молебне "по случаю благополучного возвращения", которое служил домашний батюшка.
Он имел множество возможностей для общения и шуток. Скажем, к примеру, о такой мелочи: его забавляло называться именами своих героев. Самым любимым был граф Монте-Кристо.
Но хозяева Дюма были более Монте-Кристо, чем он сам. Их парк имел в окружности три мили. У них было две тысячи крепостных.
"Хочешь ли ты получить представление о путешествии, которое я совершил?- писал Дюма старший в Париж, своему сыну Александру – я тебя удивлю! Я не начну рассказа об окружающих меня людях, я начну писать о доме Романовых!"
"Вернемся к трем строкам Вольтера, вот они: "Пока мне никак не удается выстроить страшный эпизод смерти царевича Алексея, сына Петра Великого, и поэтому я принялся за другое сочинение".
С нашей точки зрения здесь нечего выстраивать, надо только прямо и просто изложить все как было.
Автор, который выстраивает какое-либо событие, - просто фальсификатор истории.
Пишите правду или то, что вы считаете правдой, или не пишите совсем. "Не надо – пишет Вольтер – рассказывать потомкам вещи, недостойные их".
Но кто вам сказал, что их достойно, а что не достойно? Верить, что потомки увидят вещи с вашей точки зрения, - это крайняя гордыня.
Расскажите все, потомки сами сделают свой выбор.
Сегодня хочется прочесть не только о событиях какого-нибудь царствования, но еще и о подоплеке этих событий, о причине этих катастроф. Именно в этом и заключается философия истории, в этом ее интерес".
А в окружении современности - Первый интерес, которым встретила нас современная таможня, был интерес к нашим пятидесяти семи тюкам, чемоданам и корзинам. Их нам не отдали. И мы не имели возможности узнать, что же с ними приключилось? –
Уж не отправили ли их в Сибирь? Со времени восшествия на престол нового императора (Александра второго) всем известно, что и оттуда возвращаются.
В ожидании багажа целых три дня у нас не было ни жилетов, ни галстуков, ни рубашек, не считая тех, что таможня сочла носимыми вещами.
Так уж получилось, что я вынужден был написать следующее послание очаровательной нашей соотечественнице, от которой получил приглашение на обед по случаю ее именин:
" Самому прекрасному из всех ангелов
Самый грязный из всех смертных.
Мы надеемся получить наши чемоданы с минуты на минуту, если они прибудут, не сомневайтесь – я с величайшей радостью явлюсь к вам по вашему приглашению.
Ну, а если мы их не получим, как же смогу я осквернить ваш цветник подобным грязным пятном?
Не ждите нас, но оставьте для нас прибор. Целую ваши ручки. Муане – мой художник, целует ваши ножки в ожидании, когда будет иметь право достичь той высоты, на которой нахожусь я. Алекс. Дюма
И одновременно ожидал в высочайшей приемной своей очереди на прочтение полицейский документ:
"…по предмету надзора за г. Дюма честь имею сообщить Вам, милостивый государь, что по приезде г. Дюма мною будет назначен для нахождения при нем в качестве переводчика и путеводителя благонадежный чиновник, которому вместе с тем будет поручено и наблюдать за ним. Этой мерой я полагаю совершенно удовлетворительно заменить полицейский надзор.
Генерал-адъютант Барятинский.
ВРЕМЯ ПРЕДКОВ:1858 год.
Удивительно солнечная для Санкт-Петербурга погода. Прямо-таки, жара: "Даже в этом знаменитому французу оказана благосклонность" – писали завистливые и независимые журналисты.
"После множества праздников в его честь…" –
Поэтому, оставим Петербург без внимания. В воспоминаниях о нем у Александра Дюма так много растерянности и многотемности, что мы вынуждены будем навсегда остаться там, если захотим найти одну основную линию.
Еще бы! Он вовсе не ожидал такого гигантского внимания к себе и непомерного желания всего общества принести ему прижизненные дифирамбы. Как это – в русском духе!
Многое, в Петербурге, вызвало в нем уважение и удивление, но одна лишь тема вызвала неописуемый восторг:
"Ничто на свете, дорогие мои читатели, не поможет вам представить себе июньскую ночь в Санкт-Петербурге – ни перо, ни кисть.
Это какое-то наваждение.
Вообразите себе, что все вокруг вас жемчужное, переливается опаловыми отсветами, но не так, как бывает на рассвете или в сумерках: свет бледный, и все же в нем нет ничего болезненного, он озаряет предметы сразу со всех сторон. И ни один предмет не отбрасывает тени. Прозрачные сумерки, не ночь, а лишь отсутствие дня; сумерки, но все предметы вокруг легко различить, словно наступило затмение солнца, но в душе нет смятения и тревоги, как бывает во всей природе при затмении; лишь освежающее душу молчание, радующий сердце покой, тишина, к которой все время прислушиваешься: не раздастся ли ангельское пение или глас Божий!
Любовь в такую ночь была бы вдвойне прекрасной.
Нигде не видел я ничего подобного петербургским ночам. А сколько всего я видел!"(подробнее можете прочитать в самих воспоминаниях).
Из Санкт-Петербурга он отправился в Москву поездом.
Его сопровождали не только художник Жан-Пьер Муане, но и стайка поклонниц и поклонников, которые, неизвестным истории путем, проникли в тот же поезд и в каждый возможный момент ждали его выхода из купе.
На одной из станций, в Твери, в вагон вошла молодая красивая дама лет 25 или чуть больше, с очень грустным лицом и, совершенно отрешенным, видом.
Она не обратила внимания на господина Дюма, стоявшего у окна и окруженного плотным кольцом поклонников и поклонниц.
Они непрестанно совали ему свои руки, чтобы "пожать его-великую". А он горячо, громко, театрально жестикулируя, и - поразительно грамотно рассказывал "о городе Твери – городе, недалеко от которого начинается великая Волга, городе двенадцати лодочников и Тверском Кремле, построенном в 1182 году владимирским князем Всеволодом".
Именно поэтому ему и устроили небольшую экскурсию по городу, задержав поезд.
Дама этого не знала. Расположив свой багаж, она тоже вышла из купе и остановилась недалеко, у окна, постоянно вытирая глаза платочком.
Вернувшись с экскурсии, Дюма несколько раз оглянулся на нее, точно уловив несоответствие ее настроения общему восторгу... Затем он отправил свое окружение в дорожный ресторан, сообщив им, что он придет туда к ним через несколько времени: ему необходимо сделать дорожные записи.
А сам подошел к даме и абсолютно уверенно заговорил с нею по-французски.
- Простите, мадам, но вы так огорчены чем-то, а я совершенно не могу выносить, когда грустят дамы, тем более, столь неземные существа, к которым вы имеете родство.
Я счел своим долгом спросить вас, не нужна ли вам моя помощь? Я - Александр Дюма. Путешествую по России. Сейчас еду в Москву.
Дама оглядела его. Перед нею стоял мужчина высокого роста, гигантского телосложения с крупными чертами смугловатого лица и мелко вьющимися, с сильной уже проседью, волосами, словно шапкой покрывавшими его большую голову.
- О, месье, - неожиданно зарыдала дама – зачем вы приехали в эту несчастную страну? Мой отец когда-то тоже приехал сюда из Франции, надеясь на богатство и славу, а сделал нас, своих детей, совершенно несчастными! Возвращайтесь скорее в Париж!
Вы же богаты, как граф Монте-Кристо! А здесь я и многие ваши соотечественники погибнут от этой безысходной нищеты и безграмотности!
Здесь собственные литераторы никому не нужны! Собственная культура вызывает только насмешки и злобу! – и дама снова зарыдала.
Но Дюма, при этом, гораздо более поразила ее полная внутренняя независимость.
- Кто вы, мадам? Позвольте вам помочь?- Дюма открыл дверь в ее купе и жестом пригласил ее войти и сесть. – Дверь в купе закрылась. Дюма был на некоторое время отгорожен от своих назойливых поклонников.
- Расскажите мне ваши печали – ласково обратился он к даме.
- О, это слишком долго! Но, если хотите? Об этом можно написать трагедию, даже не драму, а трагедию в духе Шекспира. Я расскажу вам только последние, печальные эпизоды.
Я вторично вышла замуж, после смерти первого мужа. Первый был тяжко болен, как говорят "алкоголизмом". Пил он от жизненных неудач, оттого, что не хотел писать доносы. Это его и нас сгубило.
Второй мой муж – литератор. Но тоже очень несчастный: только за чтение крамольного письма, написанного другим человеком, он был лишен славы, достоинства, дворянства и сослан в Сибирь, на каторгу.
Там он познакомился со мной, когда я приносила каторжанам просфоры и читала им Евангелие.
Он воспламенился такой несравненной любовью ко мне, словно я была его Ангелом-хранителем. Эта любовь все возрастала и даже через два года кипела таким огнем, что мне становилось страшно.
Через эти два года мой первый муж умер, а любящий меня - был амнистирован и ему был возвращен даже офицерский чин. Он нашел покровителей, которые заступились за него перед новым царем – и вот, мы повенчались и вернулись из Сибири.
- Где же обещанная трагедия? – удивился Дюма - пока все идет к благополучию.
- Если бы, если бы мой второй муж так резко не начал меняться. К тому же, он тоже болен – эпилепсией. Это так меня пугает… Эти припадки.
Но это не главное. Я люблю ухаживать за больными. И, - она опять заплакала – главное, что его любовь исчезает, словно корни ее он оставил в Сибири. Не прошло и года, после свадьбы.
- Я так несчастна! Он становится невыносим. Он высказывает мне какие-то необъяснимые и нелогичные претензии: называет меня именами своих героинь и требует, чтобы я вела себя так, как это могут они, а не я.
– Вы должны меня понять! Вы – литератор! Вы – гений! И мой муж тоже считает себя гением! Объясните мне, по крайней мере, что это происходит в нем?
Я как будто стала ему мешать. Это что – результат его болезни? – дама передохнула и продолжала спокойнее:
- Или это потому, что он вернулся в привычный круг литературных интересов и друзей? Ему не надо больше моей поддержки и внимания? - Он хочет только писать и печататься!
Я соглашаюсь и уезжаю. Когда же я оставляю его надолго, он находит меня и жалуется, что я не выполняю своей роли, что теперь я что-то должна ему. –
- Что же ты можешь еще забрать у меня? – говорила я недоуменно.
- Твои прекрасные воспоминания! Твое поведение, и те удивительные женские слова и поступки, которыми ты так богата!
- Вы стали его Музой, мадам. А это – мучительная роль. – Дюма задумался.- А нет ли у вас с собой произведений вашего мужа?
Дама вынула из сумочки небольшую книжечку: - Это его ранее произведение, оно написано до ссылки и пользовалось большим успехом у публики. Но оно на русском языке.
- Я попрошу своего переводчика и он старательно его переведет. Куда же вы едете сейчас?
- Я решила опять на время оставить его и уехать к отцу, в Астрахань. Дело в том, что я давно больна и боюсь, что мой сибирский бронхит может перейти в чахотку. Мне необходимо хорошо прогреться, чтобы стать здоровой.
- В Астрахань? И мой маршрут лежит в Астрахань! Я так размечтался о путешествии по России, что Бог послал мне в этом помощь – и я намерен через несколько недель побывать в Астрахани! Кем служит в Астрахани ваш папаша?
- Начальником карантина. Это высокая и трудная должность. В Астрахани часто случаются эпидемии: лихорадка, чума, - Вы побеспокоились о достаточном количестве лекарств? Иначе вам придется там застрять. И не выпустит вас оттуда мой папаша – господин Констант.
- В таком случае, я приглашаю вас с собой в качестве залога!
Дама впервые улыбнулась.
Дюма тут же рассыпался серией комплиментов: - Нет, все-таки француженка в любом колене и при любом сочетании наций остается неподражаемой!
Он написал ей в альбом:
"Нет ничего более отрадного, чем такое знакомство во время путешествия, которое за несколько часов превращается в старинную дружбу, продолжается всего лишь день или два, а потом становится ничем не запятнанным воспоминанием и остается в памяти чистым, как просвет лазурного неба. Моя встреча с вами, милая женщина – будет одним из таких воспоминаний!"
До Москвы было еще более трех часов, и они прелестно поговорили, на зависть потерянным поклонникам. На прощание он записал: "Я видел, как она сошла и последний раз в знак дружбы помахала мне платком. Еще одна чарующая реальность растаяла, оставив лишь дымку, которую мы зовем воспоминанием".
Дюма был хорош не только тем, что умел обращаться с дамами, но и своей истинно французской скромностью. Он не предоставил читателям никаких возможностей осуждать себя и своих спутниц. Он умолчал обо всем, что касалось лично него.
Мало того, он умолчал обо всем, что могло повредить опальным русским литераторам. А поскольку супруг этой дамы был из числа опальных и только-только возвращавшихся к общественной жизни, то о нем нет ни строчки.
Маршрут продолжался, у неназванной дамы осталась лишь запись в ее альбоме.
И одновременно появился в той же канцелярии полицейский документ:
"От начальника 2-го округа корпуса жандармов. №67, Москва.
Во исполнение секретного предписания Вашего Сиятельства от 18 июля сего года за №658 я имею честь донести, что французский писатель Дюма (отец) с приезда своего в Москву в июле месяце сего года жил у г.г. Нарышкиных – знакомых ему по их жизни в Париже; многие почитатели литературного таланта Дюма и литераторы здешние искали его знакомства и были представлены ему 25 июля на публичном гулянье в саду Эльдорадо литератором князем Когушевым, князем Владимиром Голицыным и Лихачевым, которые постоянно находились при Дюма в тот вечер;
27-же июля в означенном саду в честь Дюма устроен был праздник, названный НОЧЬ ГРАФА МОНТЕ-КРИСТО. Сад был прекрасно иллюминирован, и транспарантный вензель А.D. украшен был гирляндами и лавровым венком.
В тот день в честь Дюма князь Голицын давал обед, и оттуда прямо Дюма приехал на праздник в Эльдорадо, в тот вечер с ним были двое Нарышкиных, живописец Моне и мадам Вильне, сестра бывшего в Москве французского актера, которая, как говорят, постоянно путешествует вместе с Дюма.
В Москве Дюма посещал все достопримечательности и ездил в предместья Москвы, ездил осматривал памятник и бывшие в 1812 году батареи, был в Спасо-Бородинской пустыне, в Колоцком монастыре и в Бородинском дворце.
В семействе Нарышкиных, где жил Дюма, его очень хвалят, как человека уживчивого, без претензий и приятного собеседника. Он имеет страсть приготовлять сам на кухне кушанья, и, говорят, мастер этого дела.
7 сентября Дюма выехал из Москвы с семейством Нарышкиных и намерен отправиться в Нижний Новгород на ярмарку. Нижегородскому штаб-офицерам корпуса жандармов сообщено о сем для зависящего с их стороны распоряжения к секретному наблюдению за Дюма. Генерал-лейтенант Перфильев.
Параллельно Дюма продолжал писать письмо в Париж - сыну – Александру:
"Возьми карту России – не пожалеешь. Тебе известен мой маршрут до Москвы, и я постараюсь больше о нем не говорить. На пути из Москвы в Бородино ты увидишь две скрещенные сабли. Так знай же, здесь произошла знаменитая битва 1812 года.
Из Бородина – в Москву, из Москвы – в Троицу. Ты найдешь Троицу, поднявшись на Север, возле озера, изобилующего сельдью. Ты ведь знаешь, что я люблю селедку, и потому не удивляйся, что я ездил в Переславль, чтобы полакомиться ею.
Из Переславля…- в Калязин (ты найдешь Калязин на "матушке Волге", как говорят русские, они еще не настолько хорошо говорят по-французски, чтобы знать, что по-нашему Волга - мужского рода).
Из Калязина – в Кострому (смотреть "Лжедмитрия" Мериме; до самой Костромы – по Волге). Из Костромы – в Нижний Новгород: здесь ярмарка из ярмарок, целый город, состоящий из шести тысяч ларьков, к тому же публичный дом на четыре тысячи девиц. Как видишь, все на широкую ногу".
(Иллюстрация Портрет графини Кушелевой-Безбородко работы Гау)